Титернак

Он оступился, и сестра схватила его за руку.

Это все, что он помнил о своей старшей сестре.
Людей было много. Они шли каменистой горной тропой. Взрослые и дети постарше несли вещи. А дети помладше, вроде него, шагали рядом. 

Наконец он решил съездить к ней.
Жена и дочь спросили, как же он собирается общаться с сестрой. Он и сам не знал. Просто захотел в свои сорок лет увидеть сестру, которую видел только раз в жизни. В детстве. На перевале.
Дочь-студентка трясла перед ним учебником Реформатского. Говорила, что армянский язык особенный, образует отдельную языковую группу.
Он молча взял учебник. Прочёл. Весь. Спросил дочь, почему она не сказала, что в нем больше ничего не написано об армянском языке. Дочь оторопела: папа, ну, ты даешь! Это же учебник по общему языкознанию. Об армянском языке в нем только в разделе об индоевропейских языках написано!

– Пап, скажи «гусь»! – любила развлекаться дочь.
– Хусь, - говорил он.
– Да не «хусь», а гусь! – смеялась она.
– Я и ховорю: хусь, – пожимал он плечами.
 Хусь, ховорю, висна, поисть – все это было впитано им с языком улицы, в ростовской юности.
           - Ты у нас, папа, ходячий южнорусский диалект с армянским носом, – ставила  диагноз дочь.

В купе поезда, идущего в Ереван, маленькая девочка смеялась над тем, что он не может ей ответить по-армянски. Она очень веселилась. «Хотите, я вас буду учить?» Стала играть с ним. Сказала по-армянски слово «бабочка». Он повторил. Вышло не точно. Девочку это опять рассмешило.
«Вы хоть одно слово знаете по-армянски?!»
Он вспомнил «хлеб» и «вода».

          Когда Николай заснул под стук колес, увидел сестру на вершине высокой горы. Внизу махали саблями турки. А он, пролетая над ними на огромном орле, кричал ей: «Не бойся! Они тебя не достанут!»
Из рассказов отца он знал, что замужняя сестра выжила только потому, что турки не добрались до ее высокогорного района. А до двенадцати  братьев, которые жили ниже, добрались. Ни один не спасся. Братья были двухметровыми красавцами. Отец не раз повторял жене Николая: «Эх, Надя! Эти, что потом родились, – последыши, мелочь. Жаль, что ты не видела моих старших, погибших. Вот те – настоящие орлы!»

В Ереване его встретили взрослые сыновья сестры. Повезли в Эчмиадзин.
Сестра оказалась высокой седой женщиной.
Они обнялись. Прослезились.
- Нарайджан, - сказала сестра.
- Марина, - сказал брат.
Во время застолья родственники и их друзья просили Николая рассказать о себе, своей жизни. Он рассказал.
Во время войны завод, где работал Николай, эвакуировали из Каспийска в Алма-Ату. Там и с женой, Надей, познакомились. Он был уже токарем шестого разряда, получил бронь как незаменимый специалист. Все для фронта, все для победы. Больше ничего сказать не может: подписку давал.  После войны окончил политехнический институт. Сейчас – директор завода.
– Большой человек! – одобрительно загудели за столом.
– Большой, – улыбнулся Николай, – и по шее дают больше, чем другим.
Все, что говорил Николай, сыновья переводили Маринэ. Все, что говорила Маринэ, переводили Николаю.
На следующий день в какой-то момент их оставили вдвоем. Они сидели друг против друга. Молча. На лице Маринэ застыла растерянная, по-детски беспомощная  улыбка. Николай от неловкости то опускал глаза, то разглядывал стол, осу, летающую над абрикосами. Все это было для него сущей пыткой.
На веранду влетела желтая бабочка.
- Титернак, - вспомнил вслух Николай.
- Титернак, титернак, - обрадовано закивала сестра.
На третий день пребывания в Эчмиадзине он сослался на срочные дела в Москве.  Сбежал.

В свое купе Николай заглянул осторожно: нет ли в нем какой-нибудь шустрой девчонки, которая снова может устроить ему экзамен по армянскому языку. Но в нем сидели трое мужчин: пожилой армянин и двое русских парней.
Николай успокоился.
Вечером он почему-то долго не мог заснуть.
Ворочался на своей нижней полке. Считал баранов до ста. Снова ворочался. Вспоминал девочку-экзаменатора. Повторял про себя по-армянски «хлеб», «вода».
«Как она говорила? Как это по-армянски? Тутовник… Пастернак… Я же повторял! Бабочка…Столько раз повторял…».
Дремоту вдруг как рукой сняло. Стало неуютно, тревожно.
Николай сел. Стал вглядываться в заоконную темноту. Потом перевел взгляд на соседнюю полку. Старик-армянин спал.
На столе лежала начатая пачка «Явы». Он достал из нее сигарету, вышел в тамбур.
Зажег спичку, и пока она горела, смотрел на маленький дрожащий огонек, похожий на крыло бабочки. Так и не прикурил.
«Два года не курил и сейчас не закурю. Чертова бабочка!».
Возвращаясь в купе, Николай уже твердо знал – не заснет.
Зашел. Тронул за плечо спящего на нижней полке старика.   
Тот пошевелился под простыней. Вопросительно пробурчал:
– А? Туапсе?
– Нет, нет, – сказал Николай, – мы еще едем. Скажите, как по-армянски будет «бабочка»?
– Что?
Вместо старика к нему повернулась женщина. Вскрикнула:
– Вай ме! Сурен!..
С соседней скамьи поднялся мужчина.
Николай растерялся. Стал извиняться, объяснять, что ошибся дверью. Мужчина не верил, раздраженно уточнял что-то. Пришлось рассказать про сестру и про бабочку.
Тогда мужчина велел вздорной женщине спать. Что человек о нас подумает. Она обиженно отвернулась к перегородке купе. А муж достал початую бутылку коньяка.
На следующее утро не выспавшийся Николай расстегнул сумку с подарками сестры и ее родственников. Среди сувениров, сладостей и платков увидел какую-то книгу. Достал ее. Прочитал название: «Самоучитель армянского языка».
Позже, в Москве, уходя из вагона, он забудет его в купе. Самоучитель еще долго потом будет колесить по стране вместе с разными проводницами, пассажирами. А когда исчезнет куда-то, как исчезает со временем все на свете, на это никто не обратит внимания.

…Однажды восьмидесятилетний Николай медленно спустился со своего второго этажа за газетой.
 Когда вынул из почтового ящика «Московский Комсомолец», кто-то сильный, грубый сжал его сердце крепкой пятерней.
Николай замер. Разжал пальцы. Газета упала назад, в ящик. Он сделал шаг.
И вдруг оступился.

Он оступился, и сестра схватила его за руку.