С ним есмь в скорби... Пс. 90

Мысль о конечности жизни возникла у меня в год пятидесятилетия отца. Нельзя сказать, что она не приходила в мою голову ранее, но цифра "50" казалась мне довольно солидной и означала некий рубеж, за которым начинается поход к ещё более значимой черте – окончанию земного бытия. В дальнейшем я постоянно отгонял эту мысль – и в годовщину его 60-летия и еще через десяток лет, а к восьмому десятку отца я привык к мысли, сжился и смирился с ней, понимая, что никто не вечен.   Уходили школьные и студенческие  товарищи, любимые учителя, братья по перу, ученики, была боль и печаль по ним, но в суете земных дел как-то быстро утихала. Покидая очередную тризну, словно слышал вслед шелест кладбищенской травы : «Все там будем». Это как - то помогало смириться с неизбежным. За  восьмым десятком лет отец стал дряхлеть, начали одолевать многочисленные болезни, но он стойко их преодолевал, и в тот холодный ноябрьский вечер, когда мы отправились на его стареньком «Москвиче» в Курган, он стал говорить о замучавшем остеохондрозе, отдающем в сердце. Ту поездку мне не забыть никогда – упавший в Зауралье туман, словно густое молоко, преследовал нас до въезда в город. Ночная электричка, привезшая дочь, уже стояла на железнодорожных путях и в толпе народа я не нашел Таню. Она уже была у касс и взяла билет в обратный путь, которым так и не суждено будет воспользоваться. Выезжая из города, отец вдруг вспомнил о бензине, пришлось вернуться через пост ГАИ и залить канистру. Я выжимал из ушатанного мотора всё, что можно. Машину трясло и болтало, внутри всё скрипело, казалось, будто она вот-вот рассыплется на части на ночном безлюдном шоссе. Туман становился все гуще,в нём  исчез окружавший нас лес, и даже километровые столбы попрятались в светлой мгле. Меня преследовало какое-то неизведанное ранее чувство нереальности происходящего. Отец  сидел сзади и временами наклонялся вперед ,высвечивая  фонариком прилепленный изолентой температурный датчик. Он казался мне каким-то странным, по-детски обижался на мои обычные реплики, его нелепая шапка падала с головы при каждом наклоне. Я понял, что мы в Половинном лишь по уходящему вправо изгибу дороги у целинного трактора, на таможню повернул, чуть было не проскочив поворот у Воскресенки. В Казахстане тумана не было, доехали быстро.
Через день, 6 ноября, в половине дня, мне позвонили в школу и сказали, что отцу плохо – режущие боли в сердце. У дома стояла его машина, в багажнике лежали два пустых газовых баллона, которые отец хотел заменить. Он с матерью приехали проводить Таню - я хотел отвезти ее в Половинное на автобус. Отец лежал на диване и жаловался на сильную загрудинную боль. Я дал ему аспирин и померял давление. После ряда замеров оказалось, что давление скачет. ЭКГ не показало инфаркт миокарда. Районный кардиолог посоветовала лечить дома. Посадил отца в его машину и повез домой, заехав по пути в аптеку. В коридорчике он поторопил меня, чтобы не опоздал к автобусу. Я пожал ему руку и сказал: «Ложись и не вставай». Только оглянувшись в дверях,  я почувствовал смертельный холодок в сказанной фразе и с нелегким сердцем вышел вон. Таким я и запомнил его навсегда – стоящим посреди коридора в черном драповом пальто, смотрящим нам вслед.
В Половинном проводили Таню. Тяжесть была у всех на душе, даже фотографироваться на прощание никто не захотел. Пахло снегом. Над рыжими поседевшими полями у российской таможни завис гигантский кроваво-красный диск холодной луны.
У первого шлагбаума на казахстанской границе зазвонил телефон, лежащий на сиденье. Экран высветил: «Володя», и брат сказал странно чужим голосом: «Даже не знаю, как сказать», но  я уже всё понял, душа моя опустилась в горестную тьму: «Говори как есть – отца больше нет». На экране телефонных часов застыли цифры: 18:45.
Последующие двое суток помню рваными отрывками, боль засела где-то глубоко в сердце - я старался её отогнать, пока делал всё нужное для похорон. Лишь когда приехали дети, она стала медленно отступать, маленькими шажками пятилась неизвестно куда и растворилась – из острой стала ноющей и безобидной. Господь помогал мне во всём, я чувствовал его невидимую поддержку и лишь тогда чётко понял смысл фразы из 90-го  Псалма - «С ним есмь в скорби…»
На сороковой день отец приснился мне в добром весёлом настроении, а я вспомнил сон, который видел за две недели  до поездки в Курган – ночную дорогу в тумане, остановку по его просьбе у тёмной лесной стены. Он ушёл в чащу березового леса быстрой и уверенной походкой, какой ходил по жизни, и сколько я не ждал, и не звал, уже не вернулся…Сон стерся из памяти и вновь открылся во всех деталях лишь когда душа отца навсегда поселилась в иных мирах...Царствие ему Небесное.