Зимнее утро

Крепкий спокойный сон был прерван резкими скрипучими шагами где-то за окном. Стекла избушки были украшены резными узорами, в которых, если присмотреться, проглядывались отдельные снежинки, а кое-где виднелись очертания покрытой инеем ветки пихты или ели. Гулко, басом залаяла собака, судя по голосу, это был Тимка. А дальше тишина. Такая тягучая, высасывающая нутро, тишина. Взглянул на часы – пора вставать, уже начало пятого. Собаки раньше времени не проснутся, как никак на работе. Охота идёт. В избушке прохладно, всё-таки не дом, хватает и щелей, и слабых пазов, откуда вездесущие птицы да белки повытаскивали весь мох. Железная печка еще теплая, да только не греет совсем. А вот то, что чайник на ней не остыл это очень кстати. Горячий чай из чаги вмиг согревает, самое время выходить. Забрасываю в печь пару сырых поленьев, благо угли не все истлели, пусть шают, согреюсь потом. Открываю дверь и вовнутрь избы врывается морозный воздух, материализуясь в белый свинцовый пар, что буквально падает на пол, стелется по нему. Выхожу. Мороз стягивает кожу, сковывает в своих объятиях. Тимка, радостно виляя хвостом, выныривает откуда-то из темноты и весь трясётся от ожидания. Следом показывается Ветка, хоть и старая, но ещё добрая собака. Отряхиваю их от инея и снега, тереблю продрогшие морды, отчего они становятся заметно бодрее, а пара мороженных рыбёшек явно настраивает их на рабочий лад. Сытая собака никудышный помощник, голодная попортит добычу, важно знать меру. Всё как у людей, без чувства меры никуда. Вроде возился недолго, а продрог малость. Всё-таки крепок мороз, наверно градусов тридцать пять минуса, если не больше. Хотелось было зайти погреться,  да время не ждёт. Рассветёт скоро. Луна ещё ярко отражала солнечный свет, а привыкшие к темноте глаза уже спокойно созерцали отдельно стоящие деревья и кустарники, даже тропа четко виднелась на серебристой земле. Встряхнувшись, чтобы разогнать кровь и согреться, хватаю ружьё, что вынес ранее, затягиваю на поясе патронташ, мечтательно смотрю в небо. Что оно несёт нам сегодня? Наверняка что-то хорошее. Мороз же больно колет иголкой в самый кончик носа, намекая, что не стоит просто так стоят, и свистом позвав собак, отправляюсь в путь. Снег предательски скрипит старой телегой под ногами: вот хорошо, что заранее выдвигаемся, зверь и птица ещё спят, поэтому, не тревожа их раньше времени, мы должны успеть добраться до места. Проторенная тропа петляет и уворачивается и как это так днём её протаптывал неаккуратно, корил я сам себя.  Вот темный лес становится светлее, показываются светящиеся в свете луны березы. Выходим с собаками к гриве, растущей вдоль реки. Неожиданно они бросаются куда-то в сторону, видно сильный свежий запах ударил им в нос, Разметая мягкий пушистый снег мощными прыжками, они кидаются на небольшой снежный холмик, еле заметный моему глазу. Скинув ружьё, жду. Что же там? Вот снег будто подбрасывают вверх, собаки, смутившись, даже отскакивают немного в сторону, а по округе разлетается характерное хлопанье крыльев. Молодой глухарь, силясь побыстрее влететь, старательно гребёт морозный воздух озябшим крылом. Тимка, быстро придя в себя, прыгает  вслед за ним, но, не дотянувшись совсем малость, выпрямив стрункой все четыре лапы, плюхается обратно в снег, утопая по самую голову. Ветка с лаем бросается за глухарём, то и дело проваливаясь в сугробах. Курок звонко поскрипывает, недовольно подаваясь назад, да и боёк, кажется, не совсем  рад что его потревожили, но поупрямившись всё же делает своё дело и морозную, почти мертвую тишину разрывает грохот выстрела. С неохотой, глухарь всё же падает, но едва поднимает голову, как оказывается в цепкой пасти подскочившей Ветки. Глубокий рыхлый снег, мешает ему полноценно защищаться и через несколько мгновений он затихает. Старая, а своё дело знает. Тимка, выбравшись из снега, хотел было наброситься на добычу, но тут же остановился, окрикнутый мной. Не тронь! И он, виновато опустив голову, посеменил в мою сторону. Ветка тяжело волоча глухаря по снегу, отпустила его лишь у моих ног, сердито оскалившись на высунувшегося было Тимку. Убрав тушку в мешок, сделав из него что-то вроде рюкзака, хвалю собак, теребя побелевшие от лая на морозе морды. Только теперь, осмотревшись, понимаю, что мы почти на месте, еще метров сто пятьдесят вглубь гривы и всё, можно расчехляться. Неспешно добираемся до скрадка, что представляет из себя небольшой полу шалаш из веток тальника, который теперь немного припорошило снегом. Вытряхнув из него свежий снежок, встряхиваю еловый лапник, усаживаюсь поудобнее, оставив сбоку немного места для небольшого костра, старый армейский котелок уже висит тут, не таскать же с собой постоянно. Поглядывая наверх, где на макушках берез чернеют силуэты косачей и тетёрок, наламываю из сухого тальника небольшие хворостинки – и вот скрытый от взгляда сверху и с трех сторон огонёк, игриво начинает облизывать языками пламени закопчённую стать котелка. Снег быстро превращается в воду, что вскоре начинает кипеть, распаривая положенный чайный пакетик. За этими делами немного отвлекаюсь от наблюдения, а первые проблески рассвета уже вовсю скачут по макушкам деревьев. Спохватившись, смотрю наверх. Так, один, два… пять, стоп! А их то, уже семь! Аккуратно беру ружьё и начинаю всматриваться, какая из фигурок шевельнётся, а то ведь сразу не разберёшься, где манчуки , а где настоящая птица. Собаки еле слышно поскуливали где-то вдалеке, видать мышкуют пока тихо. Вот Ветка протяжно завыла, а крайний слева силуэт резко вытянул вверх голову и словно раздулся – крылья растопоршил, чтобы быстро улететь если что. Но поздно. Вскидка, выстрел. Выпрыгнул в сторону он заваливается вниз, перебирая в падании голые ветки кустов. Справа захлопала другая пара крыльев, испуганно посвистывая в полете. Чтобы подобрать добытого косача,  пришлось выйти на край гривы, откуда хорошо было видно, как первые лучи едва прорезают горизонт, тонкой полоской скользя по искрящемуся от снега лугу. Слева, подбрасывая лапами комья снега, высунув языки, неслись  собаки, прямо как дети, что радуются первому снегу или купанию в теплой речной воде. Подскочив, они старательно обнюхали всё вокруг, и лишь когда запах привел их к моим рукам, успокоились, как и я, устремив взгляд на восток.