М.Д. Заурбеков
Шейх АЛИ МИТАЕВ: патриот, миротворец, политик, гений - эталон справедливости и чести
КНИГА ПЕРВАЯ
Издание второе, исправленное и дополненное
Москва 2007
/Заурбеков М.Д./ Али Митаев: патриот, миротворец, политик, гений – эталон справедливости и чести.
В составлении первого варианта книги принимали участие: Тимирханов А.Т.
Акаев В.Х.
Данная работа – первая попытка комплексного исследования религиозно-политической деятельности Али Митаева, обвиненного в контрреволюционной деятельности и подвергнутого репрессиям ОГПУ. Понадобились десятки лет, чтобы были раскрыты ранее засекреченные документы, а также развал тоталитарной советской системы для установления подлинной правды о жизни этого истинного патриота Кавказа и настоящего сына чеченского народа.
Миллионы человеческих судеб разных национальностей России искалечены советской властью, она жестоко расправлялась с их лучшими сынами. Сохранить вечную память о них, знать в деталях их трагическую судьбу – долг потомков. Придерживаясь этой позиции, автор сделал попытку реконструировать подлинный образ Али Митаева и развенчать сфабрикованные и выдвинутые властью обвинения против него – признанного Богом и народом религиозного авторитета, политика и миротворца.
От автора
Написание книги о Митаевых было задумано еще в 1968 году во время моей службы в рядах Советской Армии, откуда я привез два сборника назмов об отце и сыне Митаевых, напечатанные мною на пишущей машинке и собранные в свободное от службы время, работая в отделе кадров части. Конечно, в то время невозможно было представить, что книга подобного содержания может увидеть свет. Тем не менее, была надежда, что наступит время, когда в официальной историографии будет сказана правда о наших великих шейхах, об истинных народных героях. С тех пор прошло много времени. Однако, несмотря на это и сложившиеся в республике за последние годы обстоятельства, были сохранены первые записи плана написания этой книги, ксерокопии архивных документов.
Данная книга строится на воспоминаниях людей, знавших и живших в то сложное для чеченцев время, когда Али Митаев принял у отца Бамат-Гирея-Хаджи эстафету защитника интересов чеченского народа, блюстителя высокой человеческой нравственности и продолжателя золотой цепи силсила кадарийа тариката. Считая делом и долгом своей жизни написать правдивую историю о жизни и деятельности Али Митаева, попытаться открыть черную завесу неправды, помочь многим увидеть истинное лицо этого славного сына чеченского народа, оклеветанного в свое время властями, мною собрано по крупицам все то, что рассказывали соратники и мюриды этой исторической личности. Записывалось все, что было известно последователям Митаевых, очевидцам событий тех лет, а также назмы, исполняемые мюридами шейхов в повседневных посещениях религиозных обрядов. Приводимые в книге сведения записывались на видеокассеты. Тем самым собран большой видеоматериал, использованный в данной книге.
Религиозно-мусульманская благотворительная газета «Исламан зIаьнарш» /«Зори Ислама»/, успешно издающаяся в Чеченской Республике с 1990 года (финансирование издания до 2006 года осуществлял я за счет доходов, получаемых от собственного бизнеса) имела своей главной целью освещение жизнедеятельности духовных наставников - шейхов республик Дагестана, Чечни и Ингушетии. Часто печатались материалы о шейхах Митаевых, об их религиозной, миротворческой и политической деятельности, а также назмы, сочиненные и исполняемые их мюридами. Отдельные материалы этих публикаций вошли в данное исследование.
В ходе кропотливой работы, проведенной в архивах Калужской области, Грозного, Ростова-на-Дону и Москвы, собран богатый документальный материал. В 1990 году мы с журналистами Хасаном Гапураевым и Тутушем Вокаевым посетили Калужский Государственный архив, откуда привезли документальный и видеоматериал, легший также в основу данного исследования. Особую научную и общественную ценность составляет «обвинительное дело Али Митаева», которое хранилось без права огласки в течение 70 лет в архиве КГБ ЧИАССР. Доступ к этим документам в свое время получил небезызвестный Е. Чебалин, автор романа «Час двуликого», а также сами чекисты, которые периодически выступали в прессе, на партийных форумах, обвиняя Али Митаева в контрреволюционной деятельности. Суть контрреволюционной деятельности» Али Митаева читатели узнают из содержания текста данной книги.
В составлении книги о Митаеве на начальном этапе по моей просьбе помог мне мой друг Адлан Тимирханов, работавший в те годы по совместительству в газете «Исламан зIаьнарш» в качестве моего заместителя. Мы с Аднаном периодически обсуждали варианты будущей книги, считая, что это - очень большая ответственность. Хочу отметить, что сделал Аднан немало, за что выражаю ему глубокую благодарность. Позднее в обобщении данной книги помог мне известный в республике ученый Вахит Акаев, автор многочисленных публикаций, посвященных суфизму на Северном Кавказе. В очередной своей книге c моего согласия он использовал часть материалов, вошедших в данную книгу. Я также выражаю благодарность журналистке Магадаевой (Хаджимурадовой) Санет за предоставленную мне возможность поработать над важными архивными документами в тогдашнем КГБ, без которых данное исследование не имело бы такую ценность. Санет работала в редакции газеты «Исламан з1аьнарш» с первого дня ее учреждения и была одной из самых активных сотрудников этого издания.
Я признателен мастеру слова известному чеченскому стихотворцу Алвади Шайхиеву, сделавшему перевод с чеченского языка назмов с комментариями, вошедших в главу «Образ Али Митаева в памяти народной». В данную книгу вошли воспоминания сподвижников Али Митаева, очевидцев событий тех дней, записанных мною на видеокассеты: Мурдаша Хамидова из села Сержень-юрт, Магомеда Хасухаджиева из Автуров, Хас-Магомеда Бетиева из Верхнего Наура, Мухади Ахматханова (внука накъшбандийского тариката шейха Кана Хантиева), Хучуруева Висхаджи из Курчалоя, 106-летнего Эдала Хугуева из села Тевзан Веденского района, а также моего отца Джунида Заурбекова из Новых Атагов, приверженца вирда Митаевых и многих других. Все они с великим удовольствием рассказывали все то, что они сохранили в памяти и пронесли через годы суровых испытаний о великих шейхах: отце Бамат-Гирей-Хаджи и сыне Али Митаевых.
В начале работы над поисками документов повсюду было встречено как скрытое, так и явное противодействие со стороны чиновников. Даже в перестроечные времена КГБ ЧИАССР держал в строгом секрете «Обвинительное дело Али Митаева». Лишь в 1993 году при содействии тогдашнего главы СНБ Чеченской Республики Салмана Хасимикова и сотрудника этого ведомства Беслана Халадова нам с Тимирхановым Аднаном удалось познакомиться с так называемым «делом» по обвинению в антисоветской деятельности А. Митаева и его группы. Однако это было сделано так в спешке, что из собранных материалов невозможно было изложить ясную картину происходивших в тот период событий. Позднее, в 1994 году, я получил доступ к этим архивным материалам, и мне представилась возможность более конкретно описать сложившуюся ситуацию в Чечне, проанализировать происходившие события, связанные с арестом и попытками вызволения из-под стражи Али Митаева и его группы.
Таким образом, на основе богатого этнографического, исторического, архивного материала сделана попытка очистить имя Али Митаева от инсинуаций чекистов, в последующем расстрелянных той же властью, коей они служили. А Али Митаев в глазах многотысячных последователей его учения был и остается великим устазом-эвлийа, истинным сыном своего народа.
«Чечня предопределяет политическую обстановку Северного Кавказа, Али Митаев предопределяет политическую обстановку Чечни, отсюда – разрешение вопроса об Али Митаеве разрешает вопрос о спокойствии на Северном Кавказе…».
(Из чекистского досье)
Введение
В журнале «Источник» опубликовано извлечение № 1 из протокольного делопроизводства Политбюро ЦК Коммунистической партии Советского Союза, хранящегося в так называемой «Особой папке». В нем сообщается: «(т.т. Микоян, Менжинский).
а) Али-Митаева не расстреливать, но держать крепко.
б) Поручить ОГПУ в двухмесячный срок изловить Гоцинского и доставить живым в Москву.
Секретарь ЦК.
Выписки посланы: т.т. Микояну, Дзержинскому».
Максим Леушин, опубликовавший этот документ, в своих примечаниях пишет, что личность Али Митаева не установлена. То же самое он пишет и о Гоцинском. Вполне понятно, что для неспециалиста в области советской истории народов Северного Кавказа затруднительно установление этих личностей. А между тем, как Али Митаев, так и Нажмудин Гоцинский – известные в истории Чечни и Дагестана религиозно-политические деятели. Они признаны врагами советской власти, организаторами контрреволюционного мятежа в Дагестане и Чечне.
Али Митаев продолжает длинную цепь сторонников свободы и независимости Чечни, утверждения среди мусульман Северного Кавказа шариатских отношений. И он не был противником власти бедноты, и тем более сторонником фанатичного клерикализма. Как сторонник установления шариата среди чеченцев, он в то же самое время поддерживал светское образование. Для того, чтобы историки в настоящем и будущем не заявляли, что личность Али Митаева не установлена, я ставил перед собой задачу рассказать о его жизни и деятельности, снять все наносное, которое десятки лет сопровождало его имя, рассказать о подлинных делах человека, судьба которого оказалась столь немилостива к нему и его родственникам.
При написании этой книги использованы материалы фонда Департамента полиции МВД Российской Империи, Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), архива бывшего Чечено-Ингушского КГБ, Национального архива Чеченской Республики, Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). Использованы также материалы Государственного архива Калужской области, Государственного архива Ростовской области, Центра хранения документации новейшей истории Ростовской области и воспоминания живых свидетелей, а также устное народное творчество чеченцев – его мюридов.
Прошлая память любого народа изменчива, но в ней бережно сохраняются незабвенные вехи его трагической истории, незатейливые и правдивые мотивы духовной культуры. Тысячи и тысячи мюридов отца Али Митаева Бамат-Гирей-Хаджи и его самого в своих ежедневных молитвах, обращенных к Всевышнему, упоминают их имена, просят у них помощи, поддержки и заступничества. Ими сочинены и исполняются сотни назмов (духовно-религиозных песен), посвященные отцу и сыну Митаевых. Во время исполнения религиозных ритуалов они обязательно находят нужным вспоминать своих устазов, тяжелые испытания, выпавшие на их долю, воспроизвести сакральные поступки, совершенные ими. Не это ли – явное свидетельство укорененности в исторической памяти народа светлых образов этих личностей, пострадавших за счастье своего народа?
Помнится, как в годы господства атеистической идеологии сколько было приложено усилий, чтобы очернить и искоренить светлую память о шейхах Бамат-Гирей-Хаджи и его сыне Али Митаевых. Однако эти уродливые потуги слуг безбожия не воспринимались в народе. Чем больше они это делали, тем сильнее сохранялись в народной памяти имена отца и сына Митаевых. Советским атеистам так и не удалось искоренить приверженность чеченцев к суфийским традициям. В трудные минуты своей жизни они обращались к святым эвлийаам – устазам и шейхам, бережно относились к ним, не позволяли их растворения в бездуховности.
Без сомнения, Али Митаев – ярчайшая фигура в религиозно-политической жизни чеченского народа. Его выдающаяся деятельность в годы гражданской войны в Чечне и Ингушетии до сих пор не стала предметом объективного исследования, остались без внимания его религиозная и миротворческая деятельность, глубокий патриотизм.
Несмотря на имевшуюся возможность покинуть Чечню и тем самым сохранить свою жизнь от сталинских жерновов смерти, он предпочитает сдаться власти ради спасения своих соотечественников и многих родственников от массовых репрессий. Данное повествование будет неполным, если не предварить раздел о деятельности известного шейха Бамат-Гирей-Хаджи Митаева, отца Али, жизнь которого всегда была для него идеалом патриотизма и нравственного поведения.
Итак, кто же он, шейх Бамат-Гирей-Хаджи Митаев и какой след он оставил в истории чеченского народа?
Роль духовенства в истории Чечни всегда описывалась в черных красках, которая рассматривалась в качестве косной и антинародной силы. Подобный подход мало соответствует исторической реальности. Чеченское духовенство всегда было вместе со своим народом, делило его радость и горе. Однако, идеологическая заданность, которой грешила советская историография, требовала изображения духовенства в качестве тормоза на пути к социальному прогрессу.
Духовная природа человека возвышается над чувствами. Все мученики за свои убеждения, за правду в мире страдали и умирали, но не отрекались от своих убеждений. Бессмертная душа их убеждала, что высшие ценности, ради которых стоит страдать и умирать, существуют. Дух в них побеждает материю. Светлая вера движет их жизнью и через них спасает многих людей и многие народы…
Судьба чеченских шейхов и устазов незавидна, они страдали как от царской, так и от советской власти. И царизм, и социализм в них видели своих врагов, поэтому они подвергались пыткам, казням и ссылкам в Сибирь, Казахстан, Среднюю Азию. Не могло чеченское духовенство предать интересы народа и служить белому царю, красному тирану. Но единство с народом влекло за собой репрессии. Не избежали этой участи в царское время шейх Бамат-Гирей-Хаджи Митаев, в советское время его сыновья – шейх Али Митаев, Умар Митаев и сын Али Митаева – Хамзат Алиев.
Глава 1. Шейх Бамат-Гирей-Хаджи Митаев
Бамат-Гирей Митаев родился в период Кавказской войны в селении Автуры, что в Шалинском районе Чечни, примерно в 1838 году. Митаевы принадлежат к чеченскому тайпу гуной. Его отца звали МитIа. Отцом МитIы был Анзор, а его отцом – Гандор. Местечко, расположенное между Автурами и Сержень-Юртом, до сих пор носит имя Анзор-кIотар, оно было собственностью Анзора.
В своей биографии, составленной в Ростовской тюрьме, Али Митаев – сын Бамат-Гирея-Хаджи, пишет: «Во время покорения Чечни при Шамиле мой дед Мита (имеется в виду МитIа – авт.) и его брат Зома были убиты под станицей Червленной в бою с царскими солдатами. Двоюродный брат деда Ахмат убит при нападении на крепость Ермоловская (нынешний Грозный). При царском правительстве, когда мне было 3 или 4 года, отец мой вместе с Костой Хетагуровым, осетинским поэтом, был в ссылке 5 лет, а до ссылки был арестован, где находился около года за революционную работу».
Об Анзоре известно, что он пользовался признанным авторитетом среди чеченцев. Предание сообщает, что однажды Шамиль спросил у него, чем он заслужил такого уважения в народе. В ответ Анзор объяснил: «Я по мере сил выполнял предписания ислама, остерегался совершения греховных поступков, поддерживал родственные узы, и гость в моем доме всегда был желанным».
Еще в детские годы Бамат-Гирей становится последователем зачинателя тариката кадарийа в Чечне шейха Кунта-Хаджи Кишиева. Предание гласит, что среди детей, играющих на кладбище, Кунта-Хаджи усмотрел мальчика, прислонявшего голову к могилам. Шейх Кунта-Хаджи спросил у своих мюридов, знают ли они, что делает этот мальчик. Получив отрицательный ответ, Кунта-Хаджи изложил свою версию: мальчик слушает то, что происходит в могилах и ему хорошо видно происходящее внутри могил. Мальчик, обладавший такими феноменальными способностями, был Бамат-Гирей.
Постепенно Кунта-Хаджи привлекает его в круг своих мюридов и передает ему основы суфийского учения кадарийа. В предании сообщается, что покровительство, оказываемое Бамат-Гирею шейхом Кунта-Хаджи, вызывало зависть у его мюридов. Чтобы уберечь их от этого греха, шейх Кунта-Хаджи постепенно создает условия, в которых проявлялись необычайные способности мальчика. Как-то Кунта-Хаджи и его мюридов пригласили в гости. Хозяин дома, его мюрид, угостил приглашенных национальным блюдом «жижиг-галныш». Обратившись к Бамат-Гирею, шейх Кунта-Хаджи спросил, съедобно ли это блюдо. Ответ мальчика был отрицательным. Он объяснил, что мясо, поданное гостям, было от барашка, употреблявшего собачье молоко. Тогда Кунта-Хаджи попросил мальчика, чтобы он отделил съедобную часть еды от несъедобной. Бамат-Гирей выполнил пожелание своего устаза, после чего Кунта-Хаджи распорядился отдать несъедобную часть собаке. Убедившись в необычайных способностях мальчика, мюриды Кунта-Хаджи изменили свое отношение к нему. По всей Чечне распространилась молва о том, что Бамат-Гирей обладает божьим даром и что их устаз шейх Кунта-Хаджи покровительствует ему.
В начале января 1864 года царские власти подвергают аресту Кунта-Хаджи и многих его ближайших сподвижников. Многочисленные последователи Кунта-Хаджи, требовавшие освобождения своего устаза, были избиты и загнаны в подполье. Установившаяся в Чечне царская власть подвергает периодическим преследованиям последователей кадарийа. В течение 60-70-х годов ХIХ века среди чеченцев, недовольных порядками, устанавливаемыми царским режимом в Чечне, вспыхивают восстания. Они жестоко подавляются военными. Десятки тысяч чеченцев ссылаются в Сибирь и депортируются в Турцию. Преобладающая часть из них принадлежала к зикристам.
Бамат-Гирей, избежавший ареста, фактически становится идейным руководителем выступлений чеченцев против политики царской власти, проводимой в Чечне. Главным образом, он становится продолжателем дела своего устаза – вирда кадарийа, вовлекая в него новых мюридов.
Предание сообщает, что однажды у Бамат-Гирея-Хаджи спросили: «В чем выражается верность мюрида своему устазу и как определить, что он на истинном пути Аллаха?». Шейх ответил так: «Если мюрид праведного устаза признает одинаково всех эвлийа золотой цепи пророка Мухаммада (Да благословит его Аллах и приветствует), то он на истинном пути и может надеяться на помощь своего устаза и всех эвлийа в День Къиямата».
Все великие учителя (устазы) и святые – эвлийа были учениками и последователями великих учителей, даже если они считали своим наставником самого Бога. Преданность, именно преданность своему устазу наделяла их невообразимой силой и благодатью.
Среди последователей кадарийа тариката имеются утверждения, что Бамат-Гирей, как самый близкий и талантливый мюрид Кунта-Хаджи, является продолжателем его дела. Предание сообщает, что в течение семи лет после ареста Кунта-Хаджи Бамат-Гирей продолжал учение своего устаза, вовлекая в этот вирд новых мюридов, продолжая считать себя учеником Кунта-Хаджи и в то же время продолжателем его Дела. Эвлийа – устаз существенно обезопасит себя от угрозы любых притязаний в ложных допущениях, которые ведут к высокомерию и неминуемому падению, если сосредоточить основное внимание на положение ученика, а не наставника. Однако, признавшие Iовду последователи тариката видели в нем продолжателя дела Кунта-Хаджи и своего духовного наставника (устаза), а не просто мюрида и последователя Кунта-Хаджи. Таким образом, Бамат-Гирей-Хаджи постепенно становится во главе большой группы мюридов. Предание сообщает, что лишь редким, а подобных тому примеров немало, удается остаться скромными после первоначальных проблесков просветленного сознания и скоропалительного объявления себя духовным наставником (устазом). Настоящий мюрид целиком отдается устазу, а это требует большого мужества и усилий, а также любви, как к своему наставнику, так и Всевышнему, чем заявления о собственном величии.
Подтверждением того, что существовали противоречивые мнения, является ли Бамат-Гирей-Хаджи продолжателем силсила кадарийа, цитирую перевод с арабского текст письма, адресованного муллой Хамидом из ингушского селения Яндырка мулле Асхабу Товсултанову из Урус-Мартана. В нем говорится, что «Гайрбек-Хаджи из Сурхохи, посетивший шейха Мусу из Стамбула, по пути следования в Мекку, как он утверждает, в присутствии Сосламбека-Хаджи из Сурхохи и некоторых других лиц обратился за советом к шейху Мусе: как ему, мюриду Кунта-Хаджи, нужно поступать в связи с длительным отсутствием его устаза? Шейх Муса ответил, что каждый, кто стремится к соблюдению къадарийского тIарикъата, обязан избрать в качестве своего наставника шейха Бамат-Гирей-Хаджи, поскольку он был воспитан и подготовлен шейхом Кунта-Хаджи». Данная позиция глубже обоснована в трактате самого Асхаб-муллы, хранящегося в личном архиве автора книги.
Спустя семь лет после ссылки Кунта-Хаджи, как сообщается в одном из преданий, в Чечне наступила сильная засуха. В связи с этим в Сержень-Юрте, в некрополе, где находится зиярт накшбандийского шейха Умалта (Умал-Ахьад), собрались религиозные авторитеты и их последователи, чтобы просить у Всевышнего отпущения их грехов, милости и благотворного дождя. Были совершены жертвоприношения, читались молитвы и исполнялись суфийские зикры. Видные религиозные авторитеты Чечни по очереди совершали ритуал – доIа (молитва-прошение), исполняемый религиозным авторитетом при поддержке всех присутствующих. Организаторы этого представительного схода верующих проигнорировали участие на нем Бамат-Гирея-Хаджи и не дали ему, наряду с известными религиозными авторитетами, совершить доIа. Такое отношение к нему многие верующие восприняли негативно. В это время участники схода обнаружили явное изменение в исполнении кругового зикра: сторонники Бамат-Гирея-Хаджи, придя в экстаз (шовкъ) , стали исполнять иную форму зикра. Об этом необычайном явлении известили Бамат-Гирея-Хаджи. Выслушав, он заявил, что у него никогда не было намерения исполнять иной зикр, кроме зикра своего устаза. Поскольку завистники часто укоряют его в том, что у него нет своего учения, данное ему Богом, кроме учения Кунта-Хаджи, с целью, чтобы уберечь их от грехов, совершаемых ими, игнорируя его, – продолжателя силсила кадарийа тариката, то он с этого момента вынужден внедрить новый зикр. Далее он подчеркнул, что до тех пор, пока верующие не очистят свои сердца от пороков, Всевышний не даст ответ на их молитвы, и поэтому ждать сегодня дождя нет смысла. Предложив на следующий день собраться на кладбище шахидов селения Герменчук, Бамат-Гирей-Хаджи покинул собрание верующих. Эти его слова облетели всю Чечню.
На следующий день к назначенному месту съехало множество людей, среди которых имелось немало любознательных. Прибывший на этот сход Бамат-Гирей-Хаджи исполнил доIа, как рассказывают мюриды Iовды, продолжительностью по времени не более двух минут, прося у Всевышнего долгожданного дождя. После завершения молитвы (доIа), он заявил, что «Бог ответил просьбе собравшихся людей, и поэтому нет необходимости продолжать ее долго». Он предложил всем разойтись по своим домам, пока не попали под проливной дождь. Очевидцы рассказывали, что после завершения доIа Бамат-Гирея-Хаджи неожиданно небо заволокло дождевыми тучами, и хлынул сильный дождь. Однако, несмотря на то, что их устаз уже покинул этот сбор, мюриды уходить домой не торопились, желая подольше находиться под проливным дождем, которого они так долго ждали. Многие верующие восприняли происшедшее, как божье знаменье, а Бамат-Гирей-Хаджи стали воспринимать как имеющего благоволение неба.
Примерно в 1873 году Бамат-Гирей вместе с группой чеченцев отправляется в Мекку для совершения хаджа. О поездке 1овды в Мекку Мурдаш Хамидов из Сержень-Юрта, рассказывал так. «В пути следования в Мекку постоянно рядом с 1овдой находился Милт1иг-Хаджи – выходец из Эрсеноя. Тогда 1овда предсказал, что «по прибытии в шахьар (город) Джидду, на верблюде с лишенным левым глазом, их будет встречать араб (тоже с одним глазом), который сообщит, что группа поломников из края вайнахов, будет благосклонно принята всеми шейхами из Мекки, и что Хадж этой группы будет одобрен (Хьаьжа къобал хилла – чеч.)». Далее ведал Мурдаш, что 1овда предсказал Милт1игу, что у последнего родится три сына, а у самого 1овды двое, которых назовут – Али и Умаром. Он также сказал, что Али будет обладать божьим даром – сверхъестественными способностями оказывать помощь людям в самых экстемальных ситуациях. Сказанное 1овдой по поводу араба подтвердилось сразу по прибытии в Джидду.
«Когда паломники возвращались из поездки, 1овда попросил у своего попутчика рассказать о впечатлениях в пути только среднему сыну из троих, - сказал Мурдаш. - Действительно, у Милт1ига родились три сына, как и предсказал 1овда, а у 1овды – Али и Умар, как нам известно. Милт1иг сделал так, как велел 1овда: рассказал об этом необычайном попутчике своему среднему сыну, которому дали имя Сайдал-1ела. Шло время. Умер старший сын Милт1ига, младший – депортировал в Турцию, и след потерял, умер и сам отец. В случайной драке от рук Сайдар-1ели погиб односельчанин. Попытки помирить враждующих сторон не увенчались успехом. Сайдар-1ела переехал с семьей жить в село Сержень-Юрт. Дети его уже были взрослые. Родственники погибшего преследовали виновного и его сыновей.
Однажды они достали на окраине села Сержень-Юрта его двух сыновей. Отстреливаясь, они бросились в один из пустующих домов на окраине села. Началась стрельба. Сайдар-1ела в спешке привели в дом Масуда Халилова, что находился недалеко от нашего дома в Сержень-Юрте, чтобы спасти от преследователей, – рассказывал Мурдаш. – В тот момент я тоже находился в их доме, и стрельба отсюда была слышна, а спустя некоторое время она прекратилась. Появившийся в доме Масуда односельчанин сообщил, что прибывший на место происшествия 1овди 1ела (Али Митаев – авт.), остановил стрельбу и отправил сыновей Сайдар-1елы в Герменчук, к их родственнику по имени Умар».
«Сайдар-1ела свалился, не подавая признаков жизни, – далее рассказывал Мурдаш. – Мы старались привести его в чувство и успокоить. Придя в себя, Сайдар-1ела сказал, что его пострясло не это обстоятельство, а то, что 1овда еще полвека назад предсказал сегодняшнее событие. «1овда еще тогда знал, что его сын Али придет на помощь моим детям!», – заявил Сайдар-1ела. Вот такими пророческими способностями обладал Бамат-Гирей-Хаджи Митаев, - сказал Мурдаш, завершая свой рассказ о поездке Iовды с МилтIигом в Мекку.
После возвращения из Мекки Iовда в целях духовного и нравственного очищения, приближения к Богу совершает суфийский обряд – «халбат». Для этого во дворе своего дома он вырыл яму, в которой провел, судя по преданиям, шесть лет и шесть месяцев, (по другой версии 1овда провел в халбате 13 лет), постоянно упоминая имя Всевышнего «ЛаилахIа иллаллахIу». Это время он проводил впроголодь, ограничив себя в еде. Бамат-Гирей-Хаджи доходил до того, что для самоистязания заставлял свою супругу Бассу готовить для себя самую изысканную пищу, которая опускалась к нему в яму, но он не прикасался к еде, а за возникшее желание поесть укорял себя и заставлял супругу забирать пищу обратно.
Когда его выводили из состояния «халбата», он настолько был ослаблен, что его поддерживали с обеих сторон. Житель села Автуры Исраил Яхъяев – мюрид накшбандийского шейха Докки Шаптукаева, рассказывал, что ему пришлось руками придерживать голову Iовды. Увидев состояние поддерживаемого Бамат-Гирея-Хаджи, его жена Басса спросила: «Тело ты своё убил, но достиг ли ты поставленной цели?». Шейх ответил, что в течение шести лет, проведенных им в халбате, непрерывно упоминая имя Аллаха, свой долг перед Ним он выполнил, а последние шесть месяцев провел ради своего устаза Кунта-Хаджи. Очевидцы рассказывали, что на стене, где опиралась голова Iовды, была яма, образовавшаяся от постоянного раскачивания головы вправо-влево, упоминая при этом имя Аллаха «ЛаилахIа иллаллахIу».
После обряда «халбат» мирские дела для Бамат-Гирея-Хаджи становятся малозначимыми, он всецело посвящает себя служению Богу. Спустя некоторое время после совершения им обряда «халбат», один из его мюридов исполнит об этом назму. Один байт назмы на чеченском языке звучит так:
Халбата боданехь Ахь Дела лехна,
«ЛаилахIа иллаллахIу» ахь даим баьхна,
Маршава, хьо хьаша, Дала хьоь аьлла,
Далла тIекхечи хьо, гIовс волу Iовда!
Смысловой перевод этого байта будет примерно такой:
«Во тьме халбата ты Бога искал,
Всю свою жизнь ты Его восхвалял,
«Приди с миром ты, гость», Бог тебе сказал,
Ты достиг трона Аллаха, гIовс Iовда!»
К шейху Iовде со всей Чечни и Ингушетии потянулись мусульмане, желающие стать его последователями, в их числе была и группа мусульман из селения Новые Атаги во главе с Соипом, мюридом Кунта-Хаджи. Убедившись в святости шейха Iовды, Соип и вся его семья приняли ахд – обет (тоба), позволивший признать его своим устазом. Соип cтал самым первым мюридом Iовды из этого села. В числе первых, признавших шейха Iовду своим устазом, были его односельчане: Мааса, Джабраил , Демал Джамбулатов, Яхъя Гехаев, Юсуп Хайсумов.
Это было начало вступления мусульман в вирд Iовды, которое наблюдалось и в других селах Чечни и Ингушетии. Люди приходили к Iовде не только, чтобы принять ахд, но и послушать своего устаза, получить от него исчерпывающие ответы на все интересующие вопросы. Особый интерес проявляли мюриды к исполнению нового зикра.
О ценностях исполняемого мюридами Iовды и его сына Али зикра много рассказывали, как сами шейхи-устазы, так и их мюриды. Также много сказано о величии исполнения зикра «ЛаилахIа иллаллахIу» в хадисах пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует. Наш пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Обновляйте свой иман». «О РасулуллахI (саллаллахIу IалайхIи ва саллим)! Как мы должны обновлять свой иман?» – спросили сахабы (асхабы). «Читайте ЛаилахIа иллаллахIу часто», – был ответ. В данном хадисе приведены слова пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, что иман изнашивается, как старая одежда, поэтому просите у Аллаха ТаIала обновление имана. Изнашивание означает, что из-за грехов сила и нур имана уходят. Поэтому в одном хадисе сказано, что когда какой-либо человек совершает грех, то у него в сердце появляется черная точка. И если он искренне расскаялся, то эта точка смывается, а иначе она остается. Затем, когда он совершает другой грех, то появляется другая точка. Таким образом, в конце концов, сердце совершенно чернеет и ржавеет. Как сказал Аллах ТаIала в суре «Татфиф»: «Так нет же! Покрыло ржавчиной их сердце то, что они приобретали». Затем сердце становится таким, что истина не действует и не входит в него.
В другом хадисе пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Нет такого человека, который бы прочитал «ЛаилахIа иллаллахIу», и двери небес не открылись бы, чтобы позволить каламе достичь трона Аллаха, предположительно, что этот человек отстраняется от больших грехов». Какая огромная ценность, и высочайшая степень принимаемости, что эта калама напрямую достигает трона Аллаха.
В диалоге с шейхом Iовда ученые арабисты – представители других вирдов, употребляли весь комплекс вопросов тариката, как кадарийа, так и накшбандийа, тем самым шейх подвергался самым серъезным экзаменам. Особенно большой интерес проявляли алимы к исполнению ритуала «шовкъ». Этот традиционно-религиозный ритуал – танец исполнители начинают с упражнения «вдох-выдох», подпрыгивая на месте. Вдох – это жизнь, выдох – смерть, а смерть – это блаженство. В данном случае – это маленькая смерть. В результате такого упражнения исполнитель постепенно приходит в состояние блаженства. Это и есть состояние духовного экстаза – «шовкъ».
О ценностях исполняемого мюридами шовкъа Iовда рассказывал так: «Шовкъ» бывает трех видов. Первый – это, когда участники зикра, послушав мелодичное его исполнение – восхваление Всевышнего, мысленно уходят из этого мира, забыв при этом мирские дела, в результате чего приходят в состояние шовкъа. Второй – это, когда мюрид, исполняющий ритуал шовкъ, потрудился, максимально приложив усилия, с целью создания зикру необходимого эффекта, хотя при этом он не был в состоянии шовкъа. Такой поступок исполнителя шовкъа оценивается, как джихад во имя Всевышнего. А третий вид шовкъа – это, «когда душа исполняющего шовкъ покидает его тело». – (сина долара дегI дIадаьлла меттиг – чеч.). Далее Iовда пояснил, что «поступок мюрида, побывавшего в таком состоянии один раз, оценивается, как совершение Хаджа в Мекку, или джихад во имя Аллаха, а также побывать в состоянии халбата». Продолжая эту тему, Iовда сказал так: «Вы можете спросить: почему так высоко оценивается этот шовкъ, и сам же пояснил, что «тот, кто находится в пути в Мекку для совершения Хадж, обязательно будет думать о земных делах. А тот, кто поклялся совершить джихад во имя Всевышнего, тоже не сможет уйти от подобных мыслей, точно также побывать в состоянии «халбата», не думая о мирских делах, столько лет просто невозможно. Мюрид же, находящийся в состоянии подобного шовкъа, не видит и не слышит ничего, кроме мелодичного исполнения зикра – восхваления Аллаха и устаза, поддерживающее его такое состояние». Действительно, мюрид, вошедший в состояние подобного шовкъа, перестает исполнять типичный ритуальный шовкъ, падает на пол и при этом ничего не чувствует. Мюриды, исполняющие рядом зикр, ему помогают вновь войти в ритм зикристов. И только таким образом мюрид отходит от подобного состояния шовкъа.
Примерно такой же расклад духовного захвата при исполнении зикра дает А.А. Хисматулин. При исполнении зикра учитывается то значительное количество повторов, на протяжении которых сердце необходимо удерживать в заданном состоянии с тем, чтобы добиться каких-либо результатов. Задача эта достаточно сложная, поэтому зикр, по мере овладения этим состоянием, подразделяется, как правило, на четыре стадии. Первая стадия представляет собой нулевую степень вовлеченности сердца в этот процесс, то есть проговаривание происходит ради проговаривания. В этом случае речь может идти только о занятости языка произнесением божественных формул, что предпочтительнее его занятости по другим поводам, поскольку, как бы то ни было, язык занят служением Высокому.
Вторая стадия определяется временной вовлеченностью сердца в процесс рецитации, получаемой как результат приложения волевых усилий. Другими словами, сердце охватывается зикром на какое-то время благодаря волевым усилиям.
Третья стадия являет собой перманентный и полный охват сердца зикром. При таком охвате переориентация сердца на что-то другое очень затруднительна.
Четвертая стадия – наивысшая стадия овладения сердца зикром. При этом сердце охвачено уже не внешней формой зикра, а его сутью, то есть объектом поминания – Всевышним. На этой заключительной стадии и происходит установление духовной связи с божественным миром, который втягивает мистика в себя, поглощая его. Ученый В.Акаев пишет: «Как итог теосовских поисков в Х в. возникает концепция растворения и пребывания суфии в Боге. Слияние с Богом (фана) – конечный итог мистико-аскетической деятельности суфия, прошедший весь тернистый путь, ведущий к нему. Когда суфии говорят о растворении в Боге, то это никак не означает некий физический акт, подобный растворению капли воды в безбрежном океане. Это нечто иное, как приобретение суфием духовного совершенства, осуществляемого через длительное преодоление индивидуальных пороков, что приводит к религиозно-нравственному возвышению». Отсюда вытекает: учение Митаевых, при исполнении ритуального зикра, способно приводить мюридов в состояние «слияния с Богом» или «единения с Богом», тем самым приобретая духовное совершенство, что приводит их к религиозно-нравственному возвышению. Чтобы достигнуть состояния шовкъа, мюриду, всецело отдавшему себя учению своего устаза и достигшему определенного уровня на пути к совершенству, не обязательно слушать исполнение зикра, принять непосредственное участие в ритуале зикр или же выполнять упражнения ритуала шовкъ, для него иной раз достаточно услышать исполнение зикра на расстоянии. Отдельные мюриды предпочитают слушать хадисы, рассказы о проповедях Великого Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) и своего Наставника, о поступках, совершенных ими, или о том, какие испытания легли на их долю, а также исполнять назмы, в результате чего часто собравшиеся входят в состояние шовкъа.
Рассказывал мюрид Митаевых мой родной брат Сайд-Эми Заурбеков из Новых Атагов (Дала гечдойла цунна), что однажды в советский период, когда лн работал диспетчером на автостанции «Южная» в г. Грозном, что на Минутке, его попросили выйти на посадочную площадку. К моему великому удивлению, пожилой мужчина в окружении людей исполнял шовкъ. Один из собравшихся в руке держал шапку старца. Сотрудники автовокзала знали, что я принадлежу к приверженцам вирда Митаевых и поэтому позвали меня. Я попытался привести его в чувство, сначала чтением салавата, потом и просьбами, что нежелательно этого делать здесь. Когда он успокоился, я отвел его в сторону, спросил, что заставило его это делать здесь, на что старец ответил, что, увидев на лобовом стекле маршрутного автобуса трафарет с надписью «Автуры», не выдержал».
Имя этого старца, а так же из какого села он был, к сожалению, мне неизвестно, однако понятно, что он не стал сдерживать свои чувства из-за того, что находился в общественном месте, не остановил его и тот факт, что страной тогда управляли коммунисты, объявившие себя безбожниками. Впрочем, не об этом думал он в тот момент, он бы и не смог сдержать себя, им управляли другие чувства, чувства огромной любви к Богу и к своему устазу – шейху из Автуров.
Предание гласит, что однажды Iовда со своими мюридами был приглашен в гости его ближайшим соратником Арснакъом-Хьаьжи из села Гехи Урус-Мартановского района. Во дворе Арснакъ-Хьаьжи собралось много людей: одни исполняли зикр, другие слушали проповеди устаза. Один из мюридов при исполнении ритуала шовкъ ударился головой о каменную лестничную ступеньку у входа в дом хозяина и порезал себе лоб. Исполнитель шовкъа упал, не подавая признаков жизни. О случившемся известили шейха, на что Iовда изрек: «Т1улг иккханехь, коьртана х1умма а хир дац» (Если камень на ступеньке поврежден, то с головой мюрида ничего не случится). Действительно, на камне обнаружили трещину, а через некоторое время мюрид поднялся и продолжил исполнение шовкъа.
Понять суть и значение шовкъа, а также состояние его исполнителя в тот момент тяжело человеку, не побывавшему хоть один раз в состоянии шовкъа. Однажды сотрудники КГБ допрашивали известного зикриста мюрида и соратника Али Митаева – Хуту (Хут1а) Ахмархаджиева из Автуров. Его спросили, что значит побывать в состоянии шовкъа, и что это такое, на что ХутIа ответил, что «никакими объяснениями это не понять человеку, не побывавшему в состоянии шовкъа». ХутIа, естественно, был прав.
О ценностях зикра сказано много не только продолжателями тариката кадарийа – устазами из Чечни. Аль Хафиз ибн Къайим, известный ученый-хадисовед, написал один подробный труд на арабском языке под названием «Альвабилюль Сайиб» о ценностях зикра. Он говорит, что в зикре есть более ста видов пользы и перечислил из них более чем семьдесят. Вот некоторые из них:
1. Зикр отбивает шайтана и ослабляет его силу.
2. Удаляет из сердца переживания и грусть.
3. Порождает удовлетворение и радость в сердце.
4. Дает силу телу и сердцу.
5. Оживляет сердце. Зикр для сердца, как вода для рыбы.
6. Зикр – это питание для сердца и души.
7. Зикр очищает сердце от ржавчины.
8. Удаляет грехи и ошибки.
9. Благодаря зикру, язык уберегается от злословия за спиной человека (гIийбат): сплетен, лжи, ругани, пустословия и т. д.
10. Собрание зикра – это собрание ангелов, а собрания пустословия и пренебрежения к зикру – собрание шайтанов.
11. Из-за зикра счастлив делающий зикр, и тот, кто рядом с ним слушает его.
12. Те, кто занят исполнением зикра, получают больше, чем все те, кто просят доIа.
13. Зикр – это дерево, дающее плоды познания Аллаха. И чем больше читают зикр, тем крепче становится корень этого дерева, а чем крепче корень, тем больше плодов.
14. Зикр приближает к Святой Сущности Аллаха, которого вспоминают настолько, что происходит единение с Ним. И так далее….
Известно, что многие мюриды, завершив ритуал зикра и шовкъа, часто повторяют: «Невозможно найти другого занятия, кроме зикра и шовкъа, где можно было бы забыть все проблемы и материальный недостаток, а быть духовно богатым, совершенствоваться и блаженствовать!..». В этих словах – весь комплекс полезных видов от исполнения зикра, перечисленных Аль Хафисом ибн Къайим. Поистине, мюриды, которым принадлежат эти слова, знают суть зикра и пребывают в состоянии зикра и шовкъа со смыслом.
Добавлю от себя, как приверженец вирда Митаевых и как бывший в свое время исполнитель зикра, также не раз побывавший в состоянии шовкъа, и знающий не понаслышке суть зикра и шовкъа. Постараюсь объяснить простым понятным для простого обывателя языком. Исполнение зикра и исполнение шовкъа неразрывно связаны между собой и имеют одну цель – сближение с Богом, забыть все мирское. Исполнитель шовкъа, в кругу зикристов, подпитывается «духовной пищей» от зикриста-запевалы, ловит все, что исходит от него: каждый звук, каждое слово, мотив, мелодию, напев и блаженствует, он также знает, слышит и чувсвует духовное состояние (макъаам) всех исполнителей шовкъа в кругу. Многое значит оказаться в эпицентре не достигшего ступени духовной подготовленности мюрида, его присутствие рядом затруднительно остальным исполнителям войти в состоянии (шакъа хьал, асар) и достигнуть желаемого результата - макъаама. Сам же запевала контролирует весь процесс исполнения шовкъа всеми мюридами, и, постепенно вместе с ними входит в состояние духовной подготовленности, в результате чего все исполнители, и зикристы и исполнители шовкъа достигают наивысшую ступень духовной подготовленности - макъаам, это есть один из этапов сближения с Богом, достижения перед Ним. Как правило, запевала знает, что и когда подать группе исполнителей шовкъа: какой напев, слова, изречения, назмы, чтение салавата и т.д. на протяжении всего зикра, будь это 1-2-3 часа без перерыва. Именно от духовной связи между ними – исполнителем и всеми членами группы исполнителей зикра и шовкъа - зависит с какой эффетивностью и сколько этот зикр будет продолжаться…
Не побоюсь сказать, это есть искусство, которое требует большого мастерства…
Недостаточно иметь голос и желание, владеть техникой исполнения зикра… Многим мюридам, достигшим определенного уровня духовной подготовленности без каких-либо информаций и подсказок со стороны известны деяния запевалы, на сколько он трудится на пути Аллаха и своего устаза, что, естественно, является главной составляющей признания его всей группой вирдового братства.
Мой отец Джунид Заурбеков, известный последователь вирда Митаевых, рассказывал: «Однажды мюриды Iовды, инициатором которого являлся известный мюрид Асхаб из Новых Атагов (Асхаб был отцом известного партчиновника советского периода Нажмуддина Асхабова), составили список всех мюридов Чечни и Ингушетии, вступивших в вирд Iовды, и показали своему устазу в надежде на то, что он обрадуется. В ответ на это Iовда изрек, что «для эвлийа главное не количество последователей, а то, что его мюриды, как можно больше, делая Iибадат (зикр Аллаха), а также своими деяниями во имя Всевышнего Аллаха, достигли бы состояния (хьал) и стоянок (макъаам) , совершенствуясь духовно, нравственно и интеллектуально. Ибо такие мюриды будут иметь возможность помочь умме пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, в загробном мире в Судный день на площади Махшар».
В середине 80-х годов ХIХ века влияние Бамат-Гирея-Хаджи на чеченцев значительно усиливается, число его сторонников возрастает. В связи с этим религиозно-политическая ситуация в Чечне приобретает напряженный характер. Так, Е. Максимов пишет: «В 1886 г. в Чечне снова сеялись смуты, а в самое последнее время возрождение религиозно-политического учения зикристов опять едва не наделало нам хлопот». В данном случае под зикристами имелись в виду последователи Бамат-Гирея-Хаджи.
Дореволюционные архивные документы фиксируют сильно возросшее влияние шейха Iовды на народ. В секретном донесении своему начальству генерал-майор Орбелиани пишет, что влияние Бамат-Гирея-Хаджи на народ было настолько сильным, что «он еще при жизни слывет за святого, что подтверждается тем, что каждое место, где совершил моление Бамат-Гирей-Хаджи, обозначено особыми отличительными знаками. Почти по всему пути в ставку начальника 2-го участка в селении Саясан мне приходилось встречать места, огороженные плетнем или забором, считающиеся населением священными, так как там молился Бамат-Гирей-Хаджи». Орбелиани так же сообщает, что «в бытность начальником Терского военного округа генерал-лейтенанта Колюбякина последователи Бамат-Гирея-Хаджи, пользуясь большим покровительством, приобрели особенно большую силу, что значительно увеличило число его последователей». И вместе с тем довели дерзость до того, что они не хотят признавать никакой власти, кроме власти своего шейха».
Судя по царским документам, в восточной Чечне последователям вирда Iовды, через влияние на местное чиновничество, удавалось добиваться назначения на должности муфтия и имамов им угодных лиц. Колюбякин, сам выходец из тайпа гуной, нуждался в поддержке чеченцами политики, проводимой им в Терской области. Авторитет Бамат-Гирей-Хаджи и его вирда вынуждали царского генерала считаться с ним. В свою очередь зикристы нуждались в осуществлении торговых операций с русским населением Терской области. При благосклонном отношении военного командования Терской области к мюридскому братству Бамат-Гирей-Хаджи, Веденское окружное начальство предпринимало все меры, чтобы не допустить усиления этого братства. Отношения, складывающиеся между ними, приобретали враждебный характер. Мюриды обращались к начальнику Терской области с жалобами на окружное начальство. При разборе жалоб мюридов было установлено, что эта враждебность вызвана «неприязненными отношениями, установившимися между начальником округа капитаном Дудниковым и главою секты зикристов Бамат-Гирей-Хаджи, имевшим поползновение играть первенствующую роль в округе и устраивать как бы государство в государстве».
Совпадение же интересов областной власти и вирда шейха Бамат-Гирей-Хаджи привело к временному союзу между ними. Вместе с тем позиция шейха никогда не была соглашательской, ибо всегда отстаивал интересы народа, словом и делом пытался облегчить положение угнетенного народа. Сострадание к народу, глубокое благочестие снискали к нему всеобщее уважение в чеченском народе. Этому способствовало и его умение предсказывать наступление того или иного события. Как-то своему родственнику Исраилу он сообщил, что получил знак свыше: девочка по имени Муьильмат в будущем станет его супругой и она родит ему двух сыновей – Али и Умара. Родственник шейха отнесся к его словам легкомысленно. Но это предсказание шейха сбылось. Кроме того, в диалоге с мюридами Iовда часто повторял, что на долю Али и Умара лягут тяжелые испытания, что судьба его сыновей будет тяжелая.
Демал из Новых - Атагов был частым гостем в доме Iовды. Он много времени проводил в общении с Али и Умаром. Однажды, когда возвращались домой от Iовды, односельчане упрекнули Демала, что тот уходит от шейха и большую часть времени проводит с детьми. Демал ответил, что он считает его зиярт не получает одобрение небесных сил (зиярт къобал ца хуьлу – чеч.), когда он возвращается домой, не общавшись с Али и Умаром. Об этом было сказано шейху. Выслушав, Iовда ответил: «Демал прав, так оно и есть».
«Абрек» – слово чеченское, которое «впервые вошло в русский язык со времени русско-кавказской войны» и в чеченском понимании оно означает «революционер-одиночка, который мстит чужеземной власти за её несправедливость и жестокость против чеченского народа» , – считает А. Авторханов.
Многие кавказские абреки избирали путь индивидуальной борьбы с царскими чиновниками, подвергавшими горцев беспощадному угнетению и насилию. Месть за месть – такова была бесхитростная философия сопротивления. Понятно, что после каждой мести абреков со стороны царских войск следовали массовые экзекуции против мирного населения.
Преследуемый царскими войсками Зелимхан нуждался в поддержке не только со стороны простых горцев, но и в духовной поддержке религиозных авторитетов. В поисках такой поддержки он обращается к шейху Бамат-Гирей-Хаджи, который с пониманием относился к его борьбе с царскими чиновниками. Предание сообщает, что полковник Вербицкий со своим отрядом посетил Бамат-Гирей-Хаджи и попросил авторитетного шейха помочь ему в поимке Зелимхана. По заданию своего устаза мюриды Iовды, вместе с Вербицким и его отрядом, в течение трех месяцев «искали» в горах Чечни неуловимого Зелимхана. Покидая дом Митаевых, Вербицкий сделал поясной поклон шейху, выражая свою благодарность за оказанную помощь.
Военная администрация Кавказского края, с согласия Его Императорского Высочества, подвергает аресту ряд известных религиозных деятелей, в том числе Бамат-Гирея-Хаджи. Этот арест никак нельзя усматривать, как за укрывательство Зелимхана. Власти видели растущее влияние шейхов среди верующих, и это их настораживало. Для наказания религиозных авторитетов власти использовали «деятельность» народного героя Зелимхана. Шейхов отправляют в Калужскую, Орловскую и Тульскую губернии. Факт этот подтверждается документом Департамента полиции под названием «К вопросу о выдворении высылаемых из Кавказского края в Тульскую, Орловскую и Калужскую губернии шейхов и 25-ти родственников Зелимхана»; «… за оказываемые последнему пособничества в дерзских преступлениях».
«Выслать на основании ст. 11(2). Т.11. Учр. Укр. Кавк. края сроком на 5 лет вместе со своими семьями жителей Веденского округа – Бамат-Гирея-Хаджи Митаева, Сугаипа-муллу Гойсумова и Чиммирза-Хаджи, Назрановского округа - Батал-Хаджи Белхароева, Грозненского округа – Кана-Хаджи, Абдул-Азиза Шаптукаева и Магомеда-муллу из Андийского округа Дагестанской области, а также Омара-Хаджи, как наиболее влиятельных представителей шейхов мусульманской секты «Зикра».
Примечателен документ, где указано, что возраст Бамат-Гирей-Хаджи составляет 103 года. В газете «Русское Слово» было опубликовано коротенькое сообщение: «Грозный. 16. IУ. Глава секты «Зикра» 103-летний шейх Бамат-Гирей-Хаджи Митаев, пользующийся неограниченным влиянием в Чечне, выселяется в Калужскую губернию на 5 лет». Однако, в момент ссылки ему было не более 74 года. В документе названы имена трех его жен: Басса, Тамигаз, Аругаз, также имена сыновей – Али и Умар.
В документе сообщается возраст шейха Белхароева Батал-Хаджи (село Сурхохи, Ингушетия) – 75 лет. Вместе с ним были сосланы его жена Хадижат и два сына: Магомет (7 лет) и Курейш (4 года). Указанно имущественное положение Батал-Хаджи: дом из 6 комнат с кухней под черепицей, 5 коров, 2 быка, фаэтон, тарантас, 13000 рублей в банке, 18500 рублей долг за людьми.
Согласно этому списку, возраст шейха Чиммирзы Хамирзаева – 45 лет, (с. Майртуп Шалинского района), он имел двух жен: Субайхат, Хурамат и пятеро дочерей. Его материальное положение более чем скромное.
20 апреля 1912 года Губернатор Калужской губернии уведомляет Департамент Полиции, что «Бамат-Гирей-Хаджи Митаев, Батал-Хаджи Белхароев, Кана-Хаджи, Абдул-Азиз Шаптукаев, Магомед-Хаджи Назиров прибыли в Калужскую губернию».
Снимок сделан перед ссылкой в Калугу во Владикавказе. На фото Бомат-Гирей-Хаджи с супругой и сопровождающие их мюриды.
В последующем выяснилось, что сосланные шейхи Абдул-Азиз Шаптукаев, Кана Хантиев, а также целый ряд родственников Зелимхана оказались невиновными. Царские власти были вынуждены вернуть их в Чечню. Начиная с 29 апреля 1912 года за Бамат-Гирей-Хаджи учреждается надзор полиции.
В отличие от других сосланных в Калугу, жизнь шейха Бамат-Гирея-Хаджи не сопровождалась большими лишениями, ибо постоянно вместе с ним в Калуге жили наиболее близкие ему мюриды, а также часто из Чечни приезжали родственники и мюриды, оказывавшие ему посильную помощь. Если остальные сосланные жили на государственном довольствии, за счет специально выделяемых ссыльным средств, то Бамат-Гирей-Хаджи от этого отказывался. Он снимал жилье и обеспечивал себя за счет собственных средств. Существует предание, что во время ссылки Бамат-Гирей-Хаджи часто направлял своего мюрида покупать свежего мяса, объяснив ему, где его можно купить. Однако продавец за мясо деньги у мюрида не брал. Мюрид каждый раз докладывал об этом Iовде и просил рассказать ему, кто же этот мясник. Некоторое время Iовда уходил от настоятельных вопросов мюрида, однако однажды все-таки объяснил, что это был пророк Хизар (мир ему). На следующее утро любопытный мюрид побежал на место, где стоял ларек мясника, однако там кроме поляны, заросшей травой, ничего не нашел. Расстроенный мюрид вернулся к Iовде. Он объяснил, что там нет ни мясника, ни места, где стоял ларек, на что Бамат-Гирей-Хаджи ответил, что «это был пророк Хизар (мир ему), по воле Всевышнего он намеревался до окончания срока нашего пребывания в Калуге обеспечивать нас свежим мясом, но поскольку мы уже огласили об этом, он больше не будет этого делать».
Этот случай из жизни шейха во время отбывания срока ссылки рассказывает в своей книге «Арсэль» журналист Крутиков А.В., который пишет: «Были случаи, когда Учитель открывал своим приближенным какую-нибудь тайну, но они все равно не в состоянии были уяснить глубокий смысл происходящего и ограничивались только самыми поверхностными, бытовыми деталями. Так, мюриды вместе с Учителем и его женой питались продуктами с калужского базара. Завхоз Муса (имя изменено) получал от Авлы (имеется в виду Iовда – авт.) строжайшее указание брать мясо только у одного человека, который всегда стоял в одном и том же месте в одно и то же время.
Это был не молодой, но и не старый русский мужчина с бородкой и усами, всегда аккуратно подстриженными, чем-то похожим на мюрида Сабира, лучшего друга Авлы. Муса постоянно отмечал для себя, какой он был чистый и каким небесно-голубым светом светились его глаза. Он не брал денег, просто передавал Мусе несколько кусков баранины или телятины, завернутых в чистую тонкую ткань, и сразу же уходил, не говоря ни слова. Несколько раз Муса, свободно говоривший по-русски, пытался завести с ним беседу, но странный продавец, улыбнувшись, отворачивался и исчезал в толпе базарного люда.
Так продолжалось несколько лет, и Муса, заинтригованный до потери сознания, стал приставать к Учителю с расспросами: «Кто этот человек?»
– Так вот, – предупредил Учитель, – если я скажу вам, кто этот человек, мы никогда в жизни больше не поедим этого мяса. А другого я есть не смогу…
Как видим, любопытство часто превышает благоразумие. Авле пришлось ответить. Он сказал:
– Это был пророк Хизар (мир ему).
Мюриды ахнули, их удивлению не было предела. Но мяса в доме Учителя они больше не видели, хотя Муса, бывая на базаре, каждый раз подходил к знакомому месту у высокого столба и подолгу стоял там, шепча молитвы и прося у Аллаха прощения. Но продавец мяса уже ни разу больше не появлялся».
Существует предание, что Iовда в Калуге помог подняться аэроплану на торжествах, организованных самим Губернатором Калужской области Горчаковым в честь дня рождения своей племянницы. Мюриды шейха по сей день рассказывают об этом явлении. Тот же Крутиков подробно описывает этот сюжет из жизни шейха.
«Однажды калужский губернатор, лицо, близкое к царской фамилии, справлял день рождения любимой племянницы, приехавшей к нему погостить из Москвы. Для того, чтобы праздник запомнился ей на всю жизнь, влиятельный дядя приказал пригнать на летное поле самолет. Это был один из первых аэропланов в России. Все ряды на ипподроме были заняты местной знатью, а народу вокруг толпилось видимо-невидимо.
Летчик усадил сановную племянницу позади себя и начал заводить невиданную для большинства собравшихся летательную машину. Но эта искусственная птица заупрямилась, никак не хотела заводиться. Сколько ни силился авиатор и сколько ни крутили пропеллер помощники – все было бесполезно. Губернатор от расстройства кусал свои усы и губы. И тогда сидевший по близости Авдеев (фамилия изменена – авт.) предложил:
– Ваша светлость, есть у меня волшебник, ну, право, святой человек, он все может. Позьвольте, я привезу его, и, уверяю вас, проблема будет решена.
Губернатор тут же распорядился подать лучшего иноходца под мягкую тележкою. Через полчаса с нее сошел Авла прямо на поле. Начальник подвел его к самолету. Учитель, указав своей тростью на невиданную никогда раньше технику, спросил:
– Этот не хочет лететь?
– Да, этот, – подтвердил начальник.
Летчик, сдвинув очки на лоб, с недоумением глазел на седобородого старца в папахе, не понимая, зачем того привезли к машине. Авла, пройдя расстояние до самолета легким шагом, поднял свою тросточку, стукнул ею по боку самолета рядом с летчиком и сказал всего одно слово:
– Лети!
Самолет тут же задрожал под звуки мотора и понесся по полю, к полному изумлению пилота. Он благополучно взлетел, сделал несколько больших кругов в вышине и так же благополучно приземлился.
Губернатор не хотел оставаться перед Авлой в долгу и обещал у царя помилование шейху. Но Учитель отказался:
– Не надо, мне суждено умереть здесь и уже скоро, немногим долее через год (он назвал точную дату). Если хотите сделать для меня доброе дело, то, когда это произойдет, дайте моим родственникам и друзьям железнодорожный вагон, чтобы они могли перевезти мои останки и жену с ребенком на родину.
К чести губернатора, на следующий же день он отдал распоряжение зарезервировать лучший пассажирский вагон.
«Шейх ушел из жизни в назначенный им день и час, – далее пишет Крутиков А.В. – О его кончине плакали не только чеченцы, но и многие русские, которым он помогал. Среди простых надзирателей тюрьмы было больше всего его поклонников, которые долго еще передавали легенды о святом старце своим детям и внукам. Все они, вместе с семьей Авдеева, со скорбью и почестями проводили семью Учителя и его останки в далекие края.
Начальник тюрьмы так и не мог понять, почему шейх отказался от помилования. Действительно, трудно и даже невозможно проникнуть простому человеку в замыслы Творца. История человеческих обществ имеет дело лишь со следствиями, а истинные причины и пружины исторического процесса лежат в неизведанной глубине. Этот каузальный пласт реальности, метаисторический процесс совершается тайными силами, о которых люди никогда не узнают. Святые, осуществляющие отдельные замыслы Всевышнего, и их тайная работа никому не известны». «Я уверен, что будучи в Калуге, – констатирует автор далее, – Авла немало повлиял на сознание не только простых людей, но и ученых, таких, как Лобачевский, Циолковский, Чижевский, и что благодаря Учителю (имеется ввиду 1овде – М.З.), Россия, которая безусловно является и его родиной, значительно обогатила свой духовный потенциал».
Снимок сделан в Калуге.
В Калугу к Бамат-Гирей-Хаджи часто приезжали его родственники и мюриды. Многие его мюриды считали своим долгом сделать это, причем некоторым это удавалось сделать по нескольку раз за время отбывания срока своим устазом в Калуге.
Джунид Заурбеков из Новых Атагов рассказывал, что однажды Демал Джамбулатов из Новых Атагов собрался ехать в Калугу и сообщил об этом родственнице Петимат. В свою очередь она приготовила в Калугу предметы женского обихода для Аругаз – супруги своего устаза, которая в то время была вместе с Бамат-Гирей-Хаджи. Петимат с сожаленьем, что она не смогла положить что-нибудь в сумку для своего устаза, которую на следующее утро должна была передать через Демала, легла спать. Утром Петимат увидела на столе в тарелке золотую монету. Удивленная увиденным, она спросила мужа, «откуда могла оказаться в нашем доме эта монета?». Заурбек сказал, что «это, наверное, твой устаз услышал тебя и дал тебе его, чтобы ты смогла сделать ему подарок». Петимат положила монету в сумку, отнесла Демалу, не сообщив ему, что находится в сумке. Вернувшись из поездки, Демал рассказывал, что он сумку передал Аругаз. Когда они вместе с Iовдой сидели в комнате, зашла Аругаз и, обратившись к Iовде, начала выкладывать все, что прислала ей Петимат из Новых Атагов, но, обнаружив предметы нижнего женского белья, начала перекладывать обратно все в сумку. Iовда сказал: «Ты не торопись убрать сумку, там есть подарок и для меня», – и сам достал из сумки золотую монету.
Вместе с Бамат-Гирей-Хаджи Митаевым отбывали ссылку Сугаип-мулла Гойсумов из селения Шали, Магомед Назиров (шейх Мани – авт.), Кана-шейх Хантиев из Притеречья, Батал-Хаджи Белхароев из Ингушетии, Чиммирза-Хаджи Хамурзаев из Майртупа, Омар-Хаджи из Андийского округа, Абдул-Азиз (Докка) Шаптукаев из Дойкур-Эвла. С Докку-шейхом они были не только одногодки, но и родились в один день. «В этот мир мы пришли в один день и уйдем вместе», – часто повторял Iовда. Эти слова шейха Iовды оказались пророческими. Действительно, оба они умерли в один день – 13 сентября 1914 года. Дочь Бамат-Гирей-Хаджи Петимат рассказывала, что, когда из Калуги телеграмма о кончине шейха Iовды, ее брат Али заявил, что в Девкур-Эвле скончался Докка и в срочном порядке организовал сбор мюридов для поездки на похороны шейха.
После года проживания в Калуге под гласным надзором Бамат-Гирей-Хаджи самовольно покинул место высылки и прибыл в Чечню. На вопрос Али о цели его досрочного возвращения на Родину, Бамат-Гирей-Хаджи ответил: «Я не намерен остаться здесь, знаю, что должен вернуться назад и жизненный путь мой завершится на чужбине. Однако, мне известно, что мой устаз Кунта-Хаджи во время своего ареста, успокаивая своих мюридов, сказал им, что не стоит столь сильно переживать за него, что он скоро к ним вернется, поэтому его мюриды до сих пор не теряют надежду на его возвращение. То же самое я сказал своим мюридам, когда меня ссылали. Я вернулся, во-первых, чтобы выполнить свое обещание. А во-вторых, чтобы передать тебе право продолжить вирд и сказать об этом своим мюридам». Для участия в официальной передаче права проповедовать вирд Бамат-Гирей-Хаджи велел собрать известных мюридов и своих сподвижников. На этот меджлис, который заседал в доме Куддуса в Автурах, Али в категоричной форме отказывался явиться, его долго уговаривали мюриды отца. В присутствии всех Iовда заявил о передаче им права продолжить вирд кадарийа тариката своему сыну Али. Это заявление своего отца Али стал игнорировать, аргументируя тем, что передача такой ответственной миссии по родственным связям неверна. «Почему твой устаз Кунта-Хаджи не оставил после себя брата Мовсара или кого-нибудь из своих родственников?» – заявил Али, на что Iовда ответил, что «его устаз Всевышним Аллахом еще в утробе матери был возведен в ранг эвлийа. Поэтому он не мог этого делать. А мы (Iовда, никогда не употреблял слово «я» – авт.) достигли этого путем постоянного упоминания имени Аллаха, – заявил Iовда, – лишив себя земных благ, доходя при этом до самоистязания». Этот аргумент отца тоже не убедил Али. «Назначенный отцом будет опозорен, если потом объявится назначенный Всевышним! – твердо заявил Али и добавил, – пока от Всевышнего не будет знака, я ни у одного мюрида не приму тобу (ахд)». В ответ Iовда заявил: «Заверяю тебя, что этим правом мы наделены самим Всевышним». Али покинул форум, оставшись со своими мюридами, Iовда изрек: «Теперь я спокоен и верю, что придет время, когда Али обязательно продолжит путь кадарийа тариката». Выполнив эту миссию, пообщавшись со своими родственниками и многочисленными мюридами, Бамат-Гирей-Хаджи вернулся в Калугу.
По некоторым источникам известно, что 1овда вернулся на Родину с предварительного согласия Калужского полицмейстера. Однако архивные документы города Калуга говорят обратное. Хотя можно предположить, что полицмейстер прикрывал отсутствие 1овды в Калуге и держал под своим контролем. Тем не менее, 27 марта 1913 года пристав 2-ой части города Калуги рапортует Калужскому приставу о том, что «житель Веденского округа Терской области Хаджи Митаев Бамат - Гирей прибыл с места родины 26 сего марта». Через три месяца, 29 июня 1913 года, пристав 2-ой части города Калуги сообщает Калужскому полицмейстеру, что «дознание для привлечения Митаева к ответственности по 63 ст. о наказании передано мною Городскому судье 2-го участка гор. Калуги 23 сего июня за № 9218. Указ Калужского Губернского Правления в дополнение к дознанию препровожденному Губернскому судье сего июня». Дело наказания шейха Бамат-Гирей-Хаджи несколько затянулось, поэтому 28 октября 1913 года Калужский Полицмейстер приказывает приставу 2-й части гор. Калуги донести ему, «в каком положении дело о привлечении к ответственности по 63ст. поднадзорного Митаева». В ответ на это 31 декабря 1913 года была дана справка, в которой сообщается, что городской судья гор. Калуги дело это еще не рассматривал и оно «будет передано им Мировому Судье Терской области по месту обнаружения виновного Митаева». Словом, за побег из ссылки Бамат-Гирей-Хаджи так и не был привлечен к ответственности.
Как уже было отмечено, Бамат-Гирей-Хаджи знал о том, что жизненный путь его завершится на чужбине и ему не суждено вернуться домой из ссылки. Однако его родственники и мюриды, постоянно находившиеся с ним в Калуге, не теряют надежду вернуть шейха на родину. В состоянии болезни Бамат-Гирея-Хаджи они обращаются от его имени к властям с просьбой разрешить ему вернуться на родину.
Об этом свидетельствует архивный документ, составленный 14 мая 1914 года. Этот документ отмечает: «Бамат-Гирей-Хаджи, находясь в состоянии недомогания», обратился к Наместнику Его Императорского Величества на Кавказе с просьбой разрешить ему вернуться на родину. Особый Отдел Канцелярии Его Императорского Величества на Кавказе 22 мая того же года объявил ему, что «означенное ходатайство просителя Главным Кавказским Начальством отложено».
Вернемся к автору книги «Арсэль» Крутикову. Примечательны его высказывания о великом шейхе. «После исчезнования Тамашена-Хаджи (Кунта-Хаджи – авт.), то есть полной аннигиляции физического тела, его ученики сплотились вокруг Авлы. Кунта-Хаджи представил им Авлу ранее как самостоятельного Учителя-шейха и своего преемника. Община сохранила те же традиции тариката, добра, сострадания, скромности и великодушия, отказа от насилия и стремление к марифату – истинному духовному познанию Всевышнего. Ортодоксальное мусульманское духовенство, прослышав о распространяющейся известности нового шейха, устроили ему экзамен, как это было установлено еще имамом Шамилем, лично экзаменовавшим Тамашена-Хаджи. Главный муфтий вызвал Авлу к себе официальным письмом. Когда тот со своими мюридами прибыл в центральную мечеть, его уже ждала авторитетная комиссия ведущих мусульманских священников и религиозных ученых-устазов, желающих знать, не противоречит ли учение и зикр молодого шейха нахским адатам.
В присутствии мюридов шейху объяснили, что его духовная деятельность на территории Ичкерии будет считаться незаконной, если его ответы не удовлетворят требованиям комиссии. Авла согласился на это тестирование. Основным требованием было совершенное знание Корана. Шейх, подобно хафизу, должен был наизусть декламировать любую суру священного Писания и сделать соответствующие комментарии, способные удовлетворить тех лиц, которые задавали ему вопросы. Авла с честью выдержал этот экзамен. Свои комментарии он подкреплял совершенным знанием Сунны и бесчисленных хадисов Пророка. Никто из представителей авторитетной комиссии не имел претензий к шейху в конце этого экзамена. Многие были восхищены и смотрели на него с изумлением. После этого авторитет Учителя в его крае стал незыблемым».
Авла объявил мюридам, что за каждого из них несет перед Аллахом ответственность и что он дал Всевышнему согласие быть Учителем – мюршидом только в том случае, если душа каждого из его мюридов после смерти вознесется в рай, пусть даже две тысячи мюридов одновременно умрут в разных местах.
– Но я не каждому из вас позволю быть моим мюридом, – сказал им Авла, – клянусь Аллахом, что не подведу ни одного из вас, но и вы не подведите меня. Не нарушайте божьи заповеди, соблюдайте правила жизни, которым учу.
В суфизме считается, что мусульманские святые (эвлияъ) наделяются Аллахом сверхъестественными способностями, позволяющими им творить чудеса (карамат – араб.), совершать необычайные поступки, а главным образом, оказание помощи людям в самых экстремальных ситуациях. Они способны это делать как при жизни, так и после смерти. Известный в Чеченской Республике алим Махмуд Гаркаев из села Новые Атаги рассказывал, что эвлийа при жизни готовы прийти на помощь своим мюридам подобно сабле, вложенной в ножны, а после смерти – подобно вынутой сабле из ножен». Это надо понимать, что эвлийа уходит из этого мира, чтобы всегда находиться на страже, только и делать, чтобы помогать людям, приходить им на помощь. Из многочисленных рассказов мюридов видно, что Бамат-Гирей-Хаджи был наделен подобными способностями. Джунид Заурбеков рассказывал, что мюрид Iовды Дауд из Новых Атагов – сын Соипа, по обычаям чеченцев, как жених, первый раз посетил родителей невесты. За чашкой чая у него в горле застрял кусок сахара. Зять оказался в сложной ситуации. Как только он про себя позвал на помощь Iовду, кусок сахара выскочил из горла. А спустя некоторое время, оказавшись в доме Iовды, Дауд спросил у своего наставника, в каких ситуациях рекомендуется звать на помощь устаза, на что Iовда ответил: «Дауд, можно даже в том случае, когда в горле застрял кусок сахара».
Бамат-Гирей-Хаджи имел огромный авторитет среди населения, люди ему верили, приходили к нему с разными проблемами, обращались с надеждой на поддержку. Предание гласит, что однажды к нему обратился человек, у которого сына привлекали к судебной ответственности. Он пожелал, чтобы на суде Iовда выступил в качестве защитника. Выслушав его, Iовда сказал, что он пришлет на заседание суда в качестве защитника своего сына Али. Рассказывают, что слушание дела уже было закончено, присяжные остались совещаться для вынесения вердикта суда, а Али все еще не было на месте. Родственники начали упрекать отца подсудимого за то, что он отнесся несерьезно к столь важному делу, поручив какому-то старику судьбу собственного сына. Но тут на коне примчался Али, поздоровавшись с собравшимися, в спешке зашел в зал заседания к присяжным. Родственники увидели через окно, как Али подходил к присяжным, и каждый из них, как бы соглашаясь с мнением Али, кивал головой. Не побыв на месте и десяти минут, Али, успокоив отца подсудимого, уехал. Суд действительно оправдал подсудимого, он был отпущен прямо из зала суда.
Однажды Али дал поручение мюриду Iовды Сар-Ала (Сар-Iала) Газалапову из Автуров съездить в Надтеречный район. По пути он должен был пройти кладбище, а уже наступила ночь. По признанию мюрида, чем ближе оказывалось кладбище, тем больше было страха. Вдруг он услышал сзади догоняющего на коне всадника. Им оказался Демал из Новых Атагов, мюрид Iовды. Поздоровавшись, переговорили кое о чем и… Демал исчез. Оглянувшись, Сар-Iала увидел, что кладбище позади. По прибытии в Автуры, мюрид рассказал об этом явлении, на что шейх заметил: «Ты должен быть доволен, в нужную минуту Iовда пришел к тебе на помощь, и для Демала тоже большая честь, если Iовда в его облике явился на помощь своему мюриду».
Джунид из Новых Атагов рассказывал, что он видел, как 23 февраля 1944 года, в день трагедии для всего чечено-ингушского народа, соратник и мюрид Бамат-Гирея-Хаджи Юсуп Хайсумов из Новых Атагов был в при поднятом настроении, заявляя, что «для всего народа это трагедия, а для него – праздник». «Мой устаз Iовда говорил, – заявлял он, – что весь вайнахский народ будет выселен и сослан в Сибирь. Раньше у меня возникали по этому поводу какие-то сомнения, но сегодня я убежден в святости Iовды». Джунид также рассказывал, что его мать Петимат часто говорила о предсказании Iовды, что чеченский народ будет поголовно выселен, а в этот скорбный день, рано утром, увидев в окно появившихся во дворе вооруженных солдат, заявила: «То, что Iовда предрекал – случилось, нас выселяют».
Предание также сообщает, что накануне своей кончины в г. Калуге Iовда пожелал увидеть близкого ему мюрида по имени Абу-Муслим из Центороя, который в это время находился у себя дома в Чечне. Обратившись к своим мюридам, он попросил у них пригласить к нему Абу-Муслима. Мюриды оказались в затруднении, не зная, как исполнить просьбу своего Учителя. Видя их замешательство, будучи больным, Iовда сделал это сам, негромким голосом позвав Абу-Муслима. Занятый делами по хозяйству в родном селе Центорой, Абу-Муслим отчетливо услышал зов своего устаза. Бросив дела, он тут же отправился в Калугу к шейху Iовде и успешно добрался до него. По прошествии времени Абу-Муслим так рассказывал об этой поездке в Калугу: «Без проездного билета я сел в поезд на станции Аргун, в вагоне ехала семья военного офицера русской национальности. Вскоре у меня завязалась дружба с мальчиком – сыном офицера и до самого конца поездки он не отходил от меня, даже спать ложился со мной. Однажды контролеры хотели высадить меня из поезда, но мальчик не отпустил меня, а когда мы доехали до станции Калуга-2, мы прощались с ним, как самые близкие люди. На перроне вокзала меня встречали мюриды Iовды. Оказывается, о том, что еду этим рейсом, их предупредил Iовда».
Пристав 3-ей части г. Калуги 17 сентября 1914 года составляет рапорт в Калужское Городское полицейское Управление, в котором сообщает, что «состоявший под гласным надзором полиции... житель Веденского Округа Терской области Бамат-Гирей-Хаджи Митаев умер 13-го сентября сего года».
Абу-Муслим из Центароя, Девтгири из Гельдыгена и другие мюриды, которые в тот период находились с Устазом в Калуге, спецвагоном, выделенным Губернатором г. Калуги, привезли тело шейха Iовды в Автуры.
Житель села Автуры, троюродный брат Али Митаева Хасухаджиев Магомед, проживший девяносто четыре года, (1989г.), рассказывал, что он отчетливо помнит похороны Iовды. «Мне было тогда девять лет. В течение трех суток во дворе дома Али, где сейчас воздвигнут зиярт, люди из разных концов Чечни и Ингушетии, не переставая, шли прощаться с Iовдой. Я помню, как с одной стороны двора потоком заходили они, а выходили с другой стороны», – рассказывал он. Хасухаджиев утверждал, что в дни кончины Iовды все птицы и животные, находящиеся во дворе Митаевых, были в трауре, выражая это отказом от подаваемой пищи. Предание гласит также, что в течение двух лет автуринцы скорбели по поводу кончины Iовды, не позволяя никаких развлекательных мероприятий. Первым, спустя два года, это сделал Али, который настоял на женитьбе двадцатилетнего брата Умара.
На могиле Бамат-Гирея-Хаджи, по желанию Али, воздвигнут мавзолей (зиярт), превратившийся в место паломничества многочисленных верующих из Чечни и Ингушетии. Паломники, посещающие зиярт Iовды, ищут исцеления от болезней, приращения потомства, спасения от несчастий. В этой связи хотелось бы привести свежий пример. Житель села Автуры, сын соратника Iовды Перси Ахматхана – Хизар Персиев (Дала гечдойла цунна) рассказывал, что его родственница Наурдиева Асет, жительница города Гудермес от полученного стресса во время массированных бомбовых ударов в первую чеченскую военную кампанию потеряла дар речи и не разговаривала ровно 9 лет, 3 месяца и 4 дня. С целью исцеления она обязывалась посетить зиярт в Автурах 7 раз (в каждую пятницу). После шестого раза Асет, поленившись, не стала этого делать, а во сне она услышала голос, который напомнил ей насчет седьмого раза. В седьмую поездку в Автуры у Асет восстановилась речь, утверждал Хизир.
Многие регулярно посещают зиярт в Автурах в каждую пятницу и в мусульманские праздничные дни, чтобы навестить своего устаза и очиститься от грехов.
В годы советской власти партийными и государственными органами не раз предпринимались попытки для ликвидации зиярта Бамат-Гирей-Хаджи. Однако им так и не удалось достигнуть этой цели. Мюриды Бамат-Гирея-Хаджи и Али Митаева объясняют это милостью Всевышнего.
О том, какой след оставил Iовда, проживая в Калуге, где он отбывал срок, свидетельствовал факт сочувственного отношения сотрудников Калужского ОМОНа во время контртеррористической операции на территории Чечни, который дислоцировался у въезда в село Автуры, на родине великого шейха. В 2004 году в газете «Вести Республики» в своей статье «Мост длиной 80 лет» Юсуп Заурбеков писал: «…Не простые сложились отношения между федеральными силами, размещенными на территории Автуров, и жителями села. (Продолжение следует).
Молва о нахождении рядом баз террористов на бывших базах отдыха и пионерских лагерей Автуров давала повод федеральным силам относиться к каждому местному жителю с подозрением… По незначительным мелочам придирались и к женщинам, и мужчинам, детей пропускали через досмотр только пешком… В то время я как беженец из Грозного, жил весь 2000-й год в Автурах. Вдруг, в середине года, на этот блок-пост пришло новое пополнение федералов. Аккуратные, подтянутые по-военному милиционеры подходили к водителям и вежливо здоровались: «Добрый день! Лейтенант Иванов. Разрешите документы?». Давно отвыкшие от такого человеческого обращения люди сначала терялись, кидались открывать багажник, в спешке рылись по всем карманам в поисках документов. «Да вы не торопитесь», – улыбались вежливо военные. Удивленные таким резким изменениям отношения военных, мы спросили:
– Вы откуда, ребята?
– Из Калуги! – отвечали милиционеры.
Я спросил у них, знают ли они, что шейх Бамат-Гирей-Хаджи из Автуров жил в Калуге.
– Да, знаем, когда нас готовили сюда в командировку, нам руководство рассказало о нем. Наши калужане относились к нему с почтением и уважением, и мы относимся одинаково, как и к нашим святым. Вы не волнуйтесь, ни один безвинный автуринец, да и никто, кто проезжает через наш блок-пост, не пострадает, – обещали калужские милиционеры».
«Много интересного рассказывают о жизни шейха в Калуге, – далее пишет автор. – Этот святой обладал истиной и стал частью ее внутренней сути. Он одинаково милосердно относился и к мусульманину, и к христианину. Со слов очевидцев, переселившихся вместе c устазом в Калугу, верующие христиане приходили смотреть Iовду, при виде его они делали приветственный поклон. Некоторые даже приводили своих больных с просьбой исцелить их от недуга, исцелившись, целовали подол бешмета своего исцелителя.
Рассказывают, что когда Iовда со своим сыном Умаром выехал на линейке по окрестностям города, им встретился настоятель калужского монастыря. При виде Iовды, он сделал поклон до пояса, Iовда приветствовал его кивком головы. Взгляды их встретились, языком сердца, понятным только посвященным в божьи тайны, они разговаривали.
– О чем вы говорили, Iовда, – спросил Умар. Iовда ответил:
– Какая же сила заставила тебя покинуть родную землю на старости лет, о святой возлюбленный Бога? – спросил он.
– Все по воле Аллаха, – ответил я.
– Ты умрешь на чужбине, – сказал он.
– Господь дал мне знать об этом, – ответил я. Потом Iовда, обратившись к Умару, сказал: «Мы поедем к губернатору Калужской губернии (генерал Горчаков – авт.), он обещал мне в свое время дать вагон для перевозки моего тела на родину. Я тебя представлю ему, и заодно отблагодаришь его от своего имени».
Так и случилось, 13 сентября 1914 года на чужбине скончался великий провидец, влюбленный в божественную истину и любимец Бога, могучий формовщик человеческих душ, влияние которого на человечество было цивилизующим и дышало кротостью и миром. Именно таким был Бамат-Гирей-Хаджи из Автуров.
В тяжелейшее для России время, когда шла первая мировая война, когда железнодорожные составы разрешалось выделять только военным, губернатор Калужской губернии Сергей Горчаков сдержал свое слово и выделил 2 вагона для сопровождающих тело шейха.
… Влияние Великого Посвященного на умы людей неподвластно времени. Действительно, ни один автуринец не пострадал из-за калужских омоновцев. Когда проезжали рядом с мавзолеем Iовды, как и правоверные мусульмане, калужские милиционеры вставали с почтением.
Так, зерна доброты и милосердия, посеянные Бамат-Гиреем-Хаджи 80 лет назад в российской глубинке, давали плоды на земле чеченской, преодолевая время и расстояния.
Письмо Хамид-муллы из ингушского селения Яндырка на имя Асхаб-муллы из Урус-Мартана.
Донесение об учреждении надзора в Калуге над Митаевым Бамат-Гиреем-Хаджи.
Ответ на ходатайство Митаева Бамат-Гирея-Хаджи об оставлении его с семьей в г. Калуге.
Рапорт-донесение на Митаева Бамат-Гирея-Хаджи о привлечении его к ответственности за самовольную отлучку с места ссылки.
Спустя 3 месяца возобновляется донесение на Бамат-Гирей-Хаджи о привлечении его к ответственности.
Рапорт о том, что Бамат-Гирей-Хаджи вернулся с места Родины после того, как он самовольно покинул г. Калугу.
Ответ-отказ на ходатайство Бамат-Гирея-Хаджи о разрешении ему досрочно вернуться с места ссылки на Родину.
Рапорт по поводу члена семьи Митаева Бамат-Гирея-Хаджи.
Бамат-Гирей-Хаджи и его сын Али Митаевы.
Глава 2. Политическое становление Али Митаева
2.1. Участие в политических процессах на Северном Кавказе
Родился Али Митаев, как утверждают мюриды Митаевых и некоторые архивные документы, примерно в 1887 году. Конец ХIХ и начало ХХ века для чеченского народа ознаменован беспощадным угнетением и перманентными экзекуциями, проводимыми царской властью в связи с распространившимся в Чечне абречеством. Поборами, арестами и ссылками царская власть доводила чеченцев до отчаяния. Более или менее деятельный представитель чеченского народа считал своим долгом стать на защиту его интересов.
В этой обстановке всеобщего неприятия политики царизма рос и формировался Али, сын шейха Бамат-Гирей-Хаджи, которому принадлежит главная роль в его воспитании. Суфийские идеи, воспринятые от отца, неприятие чуждой народу власти и осознание необходимости борьбы с ней формировали его мировоззрение. Он имел великолепного скакуна кабардинской породы, на котором принимал участие в скачках в Чечне, Ингушетии. Как и всякий жизнедеятельный молодой человек, он жаждал подвигов во имя освобождения своего народа от царского самодержавия. Архивные документы подтверждают деятельное участие Али Митаева в начале ХХ-го века в военно-политических событиях, защищая интересы своего народа. В своей биографии, составленной в тюрьме, он пишет, что «полковник атаманского отдела Вербицкий, под видом обезоруживания, начал массовый грабеж и убийство чеченцев. В Гудермесе на базаре он убил более 20 человек для того, чтобы ограбить торгующих на базаре. После расстрела в Гудермесе был созван чеченский съезд в Автурах (в нашем селе), где он (Вербицкий – авт.) объявил, что не оставит ни одного гвоздя, и что он, как в Гудермесе, будет расправляться со всеми чеченцами, которые будут заподозрены в ношении оружия. На съезде мои родственники заявили Вербицкому, что «чеченцы не сдадут оружия и не боятся его отряда. Мы были очевидцами расстрела в Гудермесе и никогда не простим этого правительству и Вербицкому». После этого заявления никаких разговоров чеченцы не пожелали слушать и разошлись по домам. После указанного съезда я организовал нападение на Кизлярский гарнизон, где находились части, которые расстреливали чеченцев. Казачьи части во главе с Вербицким были удалены из Чечни, а я был арестован, как противник власти, и был освобожден по просьбе Чечни».
Отряд, который напал на Кизлярский гарнизон, состоял из более 60-ти хорошо вооруженных всадников. Это были враги военной администрации Кавказского края. Их сопротивление царской власти находило поддержку у доведенных до нищеты кавказских горцев. Это обстоятельство стало важной причиной того, что царские власти не могли преодолеть сопротивление отдельных представителей народа. А проводимые карательные экспедиции властей не имели успеха, напротив, углубляли ненависть горцев к царизму.
После февральской революции 1917 года на Северном Кавказе среди горской интеллигенции актуализируется идея формирования объединенного государства горских народов Кавказа. На первом Конгрессе народов Северного Кавказа, состоявшемся в мае 1917 года, был образован ЦК Союза объединенных горцев Северного Кавказа и Дагестана, как Временное Правительство Северо-Кавказского свободного государства. А на втором Конгрессе, состоявшемся в сентябре 1917 года, утверждается временная Конституция Северо-Кавказского государства. Виднейшие деятели Объединенного Союза горцев Северного Кавказа на очередном собрании, состоявшемся 11 мая 1918 года, объявили о создании независимой Северо-Кавказской Республики и выходе ее из Российской Федерации.
В этих судьбоносных для народов Северного Кавказа процессах Али Митаев не был пассивным наблюдателем, он принимал в них деятельное участие. Вместе со своим другом Тапой Чермоевым и целым рядом религиозных деятелей Чечни он находился в гуще работы Объединенного Союза кавказских горцев. Во время борьбы белогвардейцев во главе с Деникиным против большевиков, поддержанных горцами, они стали разорять их села, грабить имущество. Али Митаев становится фактическим организатором защиты плоскостной Чечни от белогвардейцев. Кстати, о роли Али Митаева в организации сопротивления чеченцев белогвардейцам умалчивалось более 80 лет.
Его деятельность до сих пор не очищена от наветов, не подвергнута беспристрастному анализу и оценке. Выступавший против политики насилия местных органов власти над чеченским народом, он был зачислен в категорию классовых врагов советской власти, признан религиозным фанатиком. Сегодня, когда хоть немного приоткрылась завеса таинственности над некоторыми засекреченными архивными документами, появилась возможность изложить собственный взгляд на жизнь, деятельность и религиозно-политические поиски этой ярчайшей личности чеченского народа.
Как виднейший религиозно-политический лидер Чечни периода гражданской войны на Северном Кавказе и первых лет укрепления советской власти, он оставил заметный след, проигнорированный в истории советского периода. По стечению обстоятельств он вынужден был служить Советской власти и сделал для ее победы в Чечне значительно больше, чем те самые большевики, которые в последующем стали его судьями и палачами.
Первое негативное высказывание об Али Митаеве принадлежит Асланбеку Шерипову. На V съезде трудовых народов Терской Республики, проходившем в городе Владикавказе 30 ноября 1918 года, обвиняя Горское Правительство в контрреволюции и в связях с Англией, он заявил: «В штабе Чермоева сидят контрреволюционные шейхи, вроде Узун-Хаджи! Там находится и «знаменитый» Али Митаев, который надул Советскую власть». Странное дело, как же успел «надуть» советскую власть знаменитый Али Митаев, если она в момент выступления Асланбека Шерипова еще не установилась не только в Чечне, но и во всей России? Спустя несколько месяцев, после выступления Асланбека Шерипова, Али Митаев возглавит ожесточенное сопротивление чеченцев нашествию белогвардейцев на Чечню. Однако это обстоятельство невозможно найти ни в одной публикации советского периода, посвященной Гражданской войне на Тереке. Но зато точка зрения Шерипова получила успешное развитие в советской исторической науке. Деятельность Али Митаева публицистами оценивалась крайне односторонне, с позиций примитивной идеологии большевизма. Прообразом Али Митаева стал герой романа «Час двуликого», председателя Союза писателей Чечено-Ингушетии Евгения Чебалина, ставленника Чечено-Ингушского обкома КПСС.
Этот роман, написанный в середине 70-х годов ХХ-го столетия, и стал социальным заказом Чечено-Ингушского обкома КПСС, направленный против чеченских «религиозных фанатиков и националистов». Написанный в сжатые сроки, был оперативно издан и хорошо оплачен. По словам И. Ирисханова , не дожидаясь завершения всей книги, в набор посылались на скорую руку подготовленные главы книги Е. Чебалина. Такого заинтересованного отношения власти к творчеству писателя не удостаивался ни один классик художественного слова.
Фабула романа Е. Чебалина непритязательна, а тема заезжена: советская власть хоть и победила, но ее тайные враги не сложили оружия. В неравную борьбу с этими врагами вступают красные рыцари – чекисты Быков, красноармеец Аврамов, списанный с военной службы по причине тяжелой контузии, цирковая трюкачка Рутова, прошедшая через всяческие перипетии жизни, но при этом сохранившая стерильную чистоту, и другие персонажи, олицетворяющие собой силы добра. В итоге зло повержено, добро торжествует. При этом два противостоящих полюса окрашены в ярко национальные тона, и нетрудно догадаться, кто является носителем светлых начал, а кто олицетворяет силы тьмы. К первому полюсу Чебалин отнес русских, ко второму – кавказцев, точнее, чеченцев.
В романе Е. Чебалина что не персонаж, то исчадие ада. Возьмем, к примеру, одного из главных действующих лиц романа, Ахметхана, отличающегося от животного тем, что он может общаться с людьми на их языке. Автор изображает его, как пещерное существо, положившее глаз на сестру своего хозяина Митцинского. Зная это, последний удерживает его около себя. Жизнь в родительском доме и 10 лет, проведенных в российских городах, где постигал науки и работал Митцинский, не смягчили его «звериную сущность». Он жил на щедрых хлебах повелителя, душил и насиловал слабых и беззащитных. Надо полагать, создавая образ неандертальца Ахметхана, Чебалин как бы снимал слепок с состояния дикости его соплеменников.
По-иному описан в романе Осман Митцинский, бывший адъютант его Величества императорской юридической академии, оказавшийся после революции 1917 года на службе у новой власти. В тихом, малоприметном служителе Фемиды у Чебалина затаился лютый зверь и кровопийца, под завесой темноты хладнокровно грабящий государство и убивающий его граждан. Вволю насытившись ролью Джека Потрошителя, он возвращается в Чечню, в это, по мысли автора, гнездо антисоветизма. Словно в калейдоскопе мелькают перед читателем злобные лица горцев, занятых набегами на соседей, на промышленные объекты, на железнодорожный транспорт. Тут и религиозные фанатики, шейх, их мюриды, кровопийцы муллы, шарлатаны-алимы, эмиссары мировых антисоветских центров. Действие романа переносится в Тбилиси, Стамбул, Париж, и всюду заговоры, заговоры. Все заговорщики – от великого князя Михаила Николаевича Романова до рядовых членов Грузинского паритетного комитета и азербайджанской партии «Иттихад - Ислам» в антисоветской политике на Кавказе делают ставку на одного человека – Митцинского.
В глухое чеченское село слетаются черные вороны со всех концов света: что не персонаж – то бандит. Одним словом – отребье, подлежащее только истреблению. Но в злобе всех их превосходит «двуликий». Автор замыслил создать типаж заурядного уголовника, а выросло какое-то чудовище. На миру этот оборотень оказался образцовым семьянином, гостеприимным, хлебосольным хозяином, продолжателем дела отца праведника, захороненного тут же во дворе собственного дома, членом Ревкома Чеченской Автономной Области и даже руководителем охранной сотни, для видимости наводящий порядок на железнодорожной магистрали. Обуреваемый идеей «фикс» – создания Северо-Кавказского халифата, он трудится не покладая рук. Не по дням, а по часам растет его воинство, формируются военные подразделения, подвозится оружие, снаряжение и боеприпасы, идут войсковые учения, в доме каждую ночь заседает военный совет до тех пор, пока все его участники не свалятся замертво от выпитого вина, которое льется рекой. Не чурается пьяных компаний и сам «шейх». Но и это не все. Е. Чебалин финал нравственного падения Митцинского сводит к совращению девушки-девственницы, принимающей суфийский обряд самоочищения – халбат.
Наконец-то час двуликого пробил: под ружье им поставлены 90 тыс. человек – чеченцы, казаки; полками, батальонами командуют белые офицеры. Еще миг - ¬¬¬¬и мир узнает о величайшем событии – возникновении на Кавказе «Османского» халифата во главе с эмиром Митцинским. Но, увы, в последний момент рушится с таким старанием созданный остов здания исламского государства, точнее будет сказать, иссякла буйная фантазия литературного маклера Чебалина. Нить повествования рвется на самом интригующем месте и происходит это столь нелогично, что автор вынужден прибегнуть, так сказать, к превентивным мерам, обещая дать продолжение этого низкопробного романа в другой своей книге. Еще один штрих к облику самого писателя - чеченофоба. В этом объемистом произведении на 500 страницах нашлось место только для нескольких положительных героев, в том числе и чеченцев. И вся их добродетельность заключается в соглядатайстве за своими сородичами и тесном сотрудничестве с местными чекистами. В числе этих трогательных друзей ГПУ даже глухонемой. Отсюда и резюме, к которому подводит сей писатель: хороший чеченец – доносящий чеченец.
Роман Е. Чебалина – образец вопиющей художественной и историко-этнографической безграмотности. Незнание автором жизни, быта, характера, психологии чеченцев поразительны. В никакое сравнение не идет он с Л.Н.Толстым, который в своих произведениях, описывая быт, характер горцев, оставаясь честным даже в мелочах, не позволял эмоциям затмить свой разум.
Так, кто же он, этот Двуликий? Прообразом его стал Али Митаев из чеченского села Автуры – сын шейха Бамат-Гирей-Хаджи Митаева. Но деятельность Али Митаева вообще не походила на предвзятые суждения Е. Чебалина.
Ниже приведены противоположные высказывания, контрастирующие с высказываниями Чебалина и принадлежащие простым людям, ученым-историкам, журналистам.
«Ничего удивительного нельзя усматривать в том, что первой жертвой большевиков на Северном Кавказе стал Али Митаев. Он был на голову выше своих могущественных современников. Они были временщики, а он - фигурой, личностью» (Г.А. Ерещенко, кандидат исторических наук, старший научный сотрудник НИИ Гуманитарных наук Чеченской Республики, 1992 г.).
«Мне, выросшему рядом с ним, он представляется сказочным героем» (слова 106-летнего Эдала Хугуева, жителя села Тевзан Веденского района, сказанные им в 1991 году).
«Там, где он появлялся, красноречивый заикался, остроумный лишался своего разума, а враги его – безбожники, в диалоге с ним отказывались от своих убеждений. Вот таким был мой друг – Али!» (ХутIа, сын Ахмар-Хаджи из Автуров, соратник Али Митева).
«Клянусь всеми священными писаниями, прочитанными мною, они оба – и Iовда, и Али – эвлийа, истинные Вели от Бога» (Сайдулхан Хьамид, ученый-арабист, последователь вирда Кунта-Хаджи, из Шали).
«Когда огонь гражданской войны готов был перекинуться на Чечню, Али Митаев со своим отрядом занял плацдарм по правому берегу Терека, и в течение 9-ти месяцев ни одна казацкая пуля не достигла правого берега» (Мухади Ахметханов, житель села Лаха-Невре Надтеречного района, внук Кана-шейха Хантиева).
«Таких, как Али, больше нет и не будет. Это был человек-молния! Он знал, что такое советская власть, знал, какие бедствия обрушатся на чеченский народ. И он говорил об этом прямо в лицо, ничего не скрывая. Такое могли позволить себе только два человека: Турпал-Али и Iовди Али» (слова 90-летнего Хуцуруева Висхаджи из села Курчалой, участника съезда чеченского народа, состоявшегося 16 января 1923 года в селе Урус-Мартан, сказанные им в 1991 году).
«Без единого выстрела взял Али Митаев царские крепости Ведено и Шатой. Боясь, что горцы подвергнут их разрушению, как разрушили крепость Воздвиженскую, русское командование сдало ему два этих горных форпоста Российской Империи. Старые русские офицеры, хорошо зная его честность и справедливость, доверили ему свою судьбу. Али их не подвел, он дал им возможность спокойно покинуть Чечню. Это - свидетельство о его высоком авторитете не только среди самих чеченцев, но и у царских служак, для которых он все-таки был врагом» (В.Х. Акаев).
«…В нем было что-то неземное» (Дмитрий Коренев, редактор Терской областной газеты "Народная власть", записано со слов историка С. Натаева).
«Чеченская мать не родит больше такого сына» (Васильев, житель Грозного, хорошо знавший Али Митаева, записано со слов Арс-Али Латырова, зятя Митаевых).
«Шейх Али Митаев был самой яркой религиозной и политической личностью в крае вайнахов в годы установления советской власти. Пламенный трибун, патриот, человек высокой нравственной чистоты и чести» (Хасан Гапураев, журналист).
Наиболее сконцентрировано выражены образы Али Митаева и его отца Бамат-Гирей-Хаджи в многочисленных народных религиозных песнях (назмы). В этих назмах они считаются «лучезарными столпами» ислама.
В официальной историографии совершенно игнорируется роль Али Митаева, направленная на сохранение стабильности на Тереке, прекращения военных столкновений между горцами и казаками. Так, Д. Гакаев пишет: «…в этот ответственный и трагический период в истории вайнахского народа партию мира среди чеченцев и ингушей возглавили шейх Дени Арсанов, Цетиш Дарчиев, Т. Эльдарханов, А. Шерипов, Г. Ахриев и А. Мутушев». Как видно, в этом списке не нашлось места для Али Митаева, сыгравшему на определенном этапе, важнейшую миротворческую роль между казаками, чеченцами и ингушами.
Миротворческая деятельность Али Митаева сохраняется в памяти народной и заслуживает всенародного уважения. Так, по приглашению самого Кана-шейха Хантиева в Притеречном районе Чечни Али Митаев в течение 9-ти месяцев в 1917-1918 годы удерживал правый берег Терека от возможного нападения со стороны белогвардейцев. В течение этого времени между чеченцами и казаками не произошло ни одной стычки, ни одна, даже шальная пуля не ранила человека. Казачьи части, расположившиеся на левом берегу Терека, были готовы ринуться в Чечню, и на этом настаивало белое командование. Но они не решались этого делать по той причине, что путем хитроумных маневров Митаеву удалось ввести их в заблуждение. Али командовал кавалерийским полком. Ночью конники тихо снимались с места стоянки, а днем демонстративно, на виду у левого берега, маршировали назад. Тем самым для противника создавалась видимость значительных кавалерийских сил. Но его артиллерии мог бы позавидовать любой военачальник. В нескольких крупных селах Надтеречья были развернуты орудийные батареи, устраивались показательно-инструктивные стрельбища. Неоднократно приглашал он в «гости» казачьих офицеров и с готовностью демонстрировал свою боевую мощь. Подобными упреждающими методами Али Митаев предотвращал кровопролитие между чеченцами и казаками, с которыми его связывали давнишние дружеские отношения.
О терской эпопее рассказывали живые свидетели тех событий. Житель села Верхний Наур (Лакха Невре) Бетиев Хас-Магомед, очевидец тех давних событий, рассказывал: «В 1918 году по просьбе известного шейха Кана Хантиева Али со своим полком охранял Притеречный район от наступления казаческих отрядов со стороны левого берега реки Терек. Штаб его располагался во дворе и доме Ширвани Баматгиреева (бывший партчиновник советского периода). Боевая техника полка, в том числе 12 пушек и 4 пулемета, находились всегда в боевой готовности в том же дворе. В полку же насчитывалось более 600 вооруженных всадников. Кроме того, в полку у Али было 2 офицера русской национальности. Это были подготовленные военные специалисты, которые обучали митаевцев военной технике».
По окончании миротворческой миссии, перед отъездом в родные края, жители Притеречного района устроили для Али и его отряда проводы. Было много выступлений, благодарственных слов в адрес Али и его отряда. Своему спасителю они подарили коня, а хор молодых девушек исполнил песню, которую они сочинили Али Митаеву. В народной памяти сохранился один байт (куплет) этой песни на чеченском языке. Мелодичным голосом исполнил его во время моей записи мюрид шейха Али Митаева Т1окказ Гериханов из села Гельдыген. Пожелой мужчина - мюрид не смог сдержать слезы во время его исполнения. Привожу текст куплета:
Дашо аганчохь техкийна хилла хьо,
БаргIата кохкаршца къийлина хилла хьо,
Дашо хила, ва бохуш, хьистина хилла хьо.
Аьнгали бошхепахь сийна бай баллалц
Дала вахавойла хьо, ва Iовди Iели!».
Смысловой перевод этого байта будет таким:
В колыбели золотой тебя убаюкивали,
Повязками плюшевыми тебя привязывали,
Будь ты золотым! – ласкали тебя.
До обрастания зеленью хрустальной тарелки,
Да продлит Аллах твою жизнь, сын Iовды – Али!»
Усилия Али Митаева в Притеречном районе принесли на определенный период спокойствие. Однако мир этот длился недолго. Деникинцы начали массовое наступление, уничтожая села, в которых гибли ни в чем неповинные люди Чечни и Ингушетии.
Со стороны Ингушетии белогвардейцы, сокрушая сопротивляющиеся ингушские села, ринулись на земли чеченцев. Кровопролитные бои происходили в Алхан-Кале, Гойтах. Белогвардейцы требовали выдачи им большевиков и беспрепятственного перемещения по территории Чечни. Но чеченцы отказывались выполнять условия белогвардейцев. В целях сохранения жизни чеченцам и предотвращения кровопролития Али Митаев обращался к старейшинам с просьбой не препятствовать продвижению деникинцев. Одновременно вел переговоры с белым командованием на предмет сохранения населенных пунктов и недопущения кровопролития ни в чем неповинных граждан. Соратник и мюрид Али Митаева, член возглавляемой им миротворческой группы Мурдаш Хамидов из селения Сержень-юрт рассказывал, что однажды Али созвал сход под Гудермесом в местечке «Етт тогIий». Были приглашены авторитетные люди Чечни, Ингушетии и Дагестана, такие, как шейх Абдул-Вахаб-Хаджи Дидимов из дагестанского селения Бамат-юрт, шейх Юсуп-Хаджи Байбатыров из селения Хошкельды, известный мулла Сугаип Гойсумов из села Шали и многие другие. На сходе обсуждались следующие вопросы:
1. Создавшаяся военно-политическая ситуация в регионе в связи с русской революцией.
2. Бесчинствующие преступные элементы.
3. Организация обороны от белогвардейского нашествия.
Выступлений на сходе чеченцев было много, но особое внимание вызвала речь Али. После основательной характеристики создавшейся в Чечне ситуации, он призвал народ не препятствовать свободному продвижению деникинцев. Али сказал, что «они знают историю чеченцев по событиям времен Шамиля и опасаются всяческих столкновений с чеченцами. В нас они видят опасного противника, сильных воинов. Если мы им не будем мешать продвигаться, то они не будут разрушать наши села, дотрагиваться до нашего имущества. Они просят нас об этом, и у нас есть с ними договор. Но не дай Бог, если мы нарушим договоренность и начнем нападать в одиночку и группами на колонны, и если они повернут свои штыки на наши села, то мы не в состоянии будем оказать им сопротивление и защитить себя. Они вооружены до зубов, а помощи нам ждать неоткуда. Я объездил всех наших соседей, никто не хочет нам помочь ни в живой силе, ни боеприпасами. Ни одного патрона не желают нам давать», – убеждал горцев Али Митаев, при этом, держа правой рукой кнут, описал в воздухе круг, как бы охватывая взором всех соседей, к которым он обращался за помощью.
По рассказу Мурдаша, подобных сходов, на которых Али выступал, было немало. Этот очевидец описываемых исторических событий приводил факты конкретных дел Али периода гражданской войны на Северном Кавказе. «Однажды моего брата Тимир-Али и нашего зятя Саида, – рассказывал Мурдаш, – срочно пригласил Али в Автуры. Сбор был в доме Умара. Приглашенных было более двадцати человек. Али спросил, известна ли им причина сегодняшнего сбора? Присутствующие ответили отрицательно. Тогда Али сообщил, что белогвардейские войска осели в таких населенных пунктах, как Гельдыген, Устар-гардой, Цацан-Юрт. Нависла серьезная угроза столкновений белых частей с населением. Необходимо срочно доставить письмо от нашего имени в Гудермес, где расположено их командование, с просьбой отодвинуть войска от чеченских сел. Письмо необходимо доставить в Бачи-юрт. Человек, которому мы должны вручить это письмо, должен доставить его в Гудермес. Медлить нельзя, дорога каждая минута. Кто бы взялся выполнить эту ответственную миссию?» Али дважды спросил это, но никто не откликнулся. На третий раз, когда Али обратился к собравшимся мюридам, откликнулся Тимир-Али: «Али, если считаешь, что я справлюсь с этой миссией, то я готов тронуться в путь сейчас же». Тогда Али сказал, что он ждал такого ответа именно от него. Получив инструкцию от Али, каким маршрутом и как доставить письмо, кому вручить и как поступать в случае возникновения непредвиденных ситуаций, Тимир-Али и его зять Саид (тоже из Сержень-юрта) отправились в дорогу.
Письмо было доставлено. Адресат, имя которого Мурдаш не помнил, обещал тут же отправиться в Гудермес и передать его белому командованию. Поздно ночью, вернувшись в Автуры, они застали Али во дворе своего дома в ожидании их возвращения. Али расспрашивал все до мельчайших деталей. Поблагодарив Тимир-Али и Саида, он произнес: «Слава Аллаху, хоть немного разрядится обстановка на местах». Действительно, на следующий день войска были отведены от чеченских сел».
Как бы ни пытался Али предостеречь чеченцев от столкновений с белой армией, но его доводы часто игнорировались. Когда над тем или иным селом нависала реальная опасность атаки деникинцев, то Али Митаев со своим отрядом становился на их защиту. И нередко оказывался в гуще кровавых событий.
К сожалению, до сих пор ни один исследователь в должной мере не оценил деятельное участие Али Митаева в гражданской войне на Тереке в самых популярных изданиях, описывающих исторические события, и сегодня нередки их одностороннее освещение. Так, в своей книге «Судьба Чечено-Ингушского народа» Зайнди Шахбиев констатирует: «… Тем не менее, цацан-юртовцы заявили, что будут сражаться до конца. В этом сражении пало более четырехсот жителей Цацан-Юрта и около сотни жителей других селений. То есть, кто вынужден был оставить аул, все были ранены. Деникинцы, тоже понесшие большие потери, не стали их преследовать, а принялись грабить и жечь аул. Отступая, цацан-юртовцы встретились с партизанским отрядом горных чеченцев, спустившихся из района Ведено, – (подчеркнуто автором данного исследования). Совместными усилиями они решили атаковать только что оставленный аул. Неожиданная атака привела деникинцев в замешательство. Не зная численности нападающих, они отступили к Грозному. Такие стихийно возникшие народные выступления потом переросли в организованнное партизанское движение, которым руководили Асламбек Шерипов и Николай Гикало».
Если верить автору этих строк, партизанский отряд, отбивший столь жесткое наступление деникинцев и нанесший организованный мощный контрудар сильному противнику, был без командира, но после выигранного боя нашел в качестве командира Асламбека Шерипова. Непонятно и то, о каких совместных усилиях идет речь, если автор заявляет, что все покинувшие село были ранены. Так не бывает. Это был отряд Али Митаева. А было так. 9 апреля 1919 года Али Митаев со своим отрядом занимал позицию в районе села Белоречье (Илсхан-Юрт), куда он выдвинулся, получив сведения о том, что из порта Петровска (Махачкала) на помощь генералу Ляхову спешит с войсками Лазарь Бичерахов. А тем временем, самим Али Митаевым во все села восточной Чечни были отправлены письма. Он созывал чеченцев к боевому сбору в селение Илсхан-Юрт, чтобы подготовиться к решительной самообороне перед надвигающейся опасностью.
Привожу смысловой перевод текста письма на русский: В местечко Куьрчале. Братьям единоверцам. Ассаламу Алайкум! Привет Вам и благоденствие от Аллаха. Аминь! Далее мы просим Вас, чтобы все воины из Вашего села в эти два дня явились в Гудермес. Если мы будем организованны, то они у нас попросят перемирие. Далее я прошу, не имеющих ружья, доставить в Гудермес продукты питания. Это говорит Али, сын Хаджи из Автуров». В газете «Исламан зIаьнарш» («Зори ислама»), в очерке «Iовди кIант Iела» (Али сын Iовды), детально описано сражение, разыгравшееся 9 апреля 1919 года у села Цацан-Юрт. Авторы писали: «Трогательная сцена произошла утром того дня накануне сражения. Цацан-юртовцы решили отправить в родное село своего духовного наставника. Дорогой Мусло-мулла! Твои проповеди не пропали даром – сегодня все село встало как один человек, мы идем в бой, который будет для большинства, а может и для всех – последним. Но прежде, от имени всего села, мы хотим отправить тебя домой, в твое родное село Курчалой». Ответ Мусло-Муллы был таким: «Когда требовался наставник, я был вашим муллой, сегодня я буду таким же воином, как каждый из вас и умру вместе со всеми».
Днем раньше, 8 апреля 1919 года, в селении Цацан-Юрт проходил сход, на котором все участники объявили газават, и поклялись драться до последнего, но не сдать село. Однако вступить в бой с белогвардейцами они должны были только в случае их нападения. Для обороны села Али Митаев раздал защитникам Цацан-Юрта большое количество стрелкового оружия.
Рано утром 9 апреля белогвардейцы начали наступление силами, значительно превосходящими ополченцев села Цацан-Юрт. Житель этого села по имени Гарасиз на своем коне умчался за помощью к Али Митаеву в Илсхан-Юрт. Первое наступление врага защитниками Цацан-Юрта было отбито. На помощь цацан-юртовцам прибывали чеченцы из близлежащих селений. Неся большие потери, белогвардейцы отступили. С новыми силами атакуют белогвардейцы село. Отважные защитники села, несмотря на ощутимые потери, мертвой хваткой удерживают свои позиции. Как только стало известно о нападении белогвардейцев на Цацан-Юрт, на помощь его защитникам со своим отрядом примчался Али Митаев, взявший на себя руководство защитой села. Али на своем белом скакуне перемещался по всей линии обороны села. По его приказу на трех подводах были подвезены оружие и боеприпасы. Сражение приобретало ожесточенный характер. Чеченские девушки игрой на гармошке и патриотическими песнями поддерживали боевой дух вступивших в смертельную схватку с врагом односельчан. Сраженные пулями, многие умирали с улыбками на лицах. Ближе к вечеру ополченцы по приказу Али Митаева оставили село. Ночью Али подготавливает группу разведчиков, а также вооруженных ополченцев, отправляет их в село, чтобы гранатами закидать места («бомбанаш тоха» - чеч. - было такое выражение), где сосредоточены белогвардейцы. Эта операция была осуществлена удачно.
Предание гласит, что всю ночь над селом в безоблачном небе наблюдалось сверкание молнии. Многие увидели в этом Божье знамение. Подтянув свежие силы из Илсхан-Юрта, Али Митаев контратакует белогвардейцев. Дрогнув, они в спешке стали отступать. Это было самое крупное сражение, произошедшее между чеченцами и белогвардейцами на территории Чечни. В ходе этого боя погибло 524 человека, из них 374 – жители Цацан-Юрта, в том числе одна женщина, 150 – из соседних сел, погиб и духовный наставник цацан-юртовцев – Мусло-мулла. В 1990 году мною записаны на видеокассету воспоминания цацан-юртовцев Эдиева Беты, Мускиева Абдулхи, Хамзиева Кусы, а также Ташухаджиева Юсупа – участников этого сражения. Очевидцы рассказывали, что в тот день Али видели одновременно в ряде населенных пунктах, в том числе: Мескер-Юрте, Гельдыгене, Шалях, Автурах; он звал всех на помощь цацан-юртовцам. По их словам, оружие и боеприпасы сражающим были розданы Али Митаевым, полученные им от командования царского горнизона крепости Ведено во время их эвакуации. По словам Эдиева Бети, потери со стороны противника были значительно больше.
О смертельном сражении, проходившем в Цацан-Юрте, был проинформирован Гикало, но помощи от него цацан-юртовцы так и не дождались.
Бой за Устрада-Эвла
2.2. Али Митаев и большевики
В «Очерках истории Чечено-Ингушской АССР» часто упоминается абстантный Реввоенсовет 1-ой армии, отмечаются его боевые заслуги в разгроме белогвардейцев. Но в них нет ни одного слова о самом командующем. Создается впечатление, что Реввоенсовет армии – это Киров и другие коммунисты. Как известно, командармом 1-ой армии был Михаил Карлович, кстати, молодой рабочий из г. Грозного. Будучи беспартийным, он совершил подвиг, равный альпийскому переходу генералиссимуса А. Суворова. Но лавры его подвига достались С. Кирову и другим большевикам. А имя полководца-самородка, вступившего в партию в 1920 году, вычеркнуто из истории на многие десятилетия. Похожих примеров в Советской истории можно привести сколько угодно. Героем царицынской обороны стал «отец народов» И. Сталин, а Л. Брежнев превзошел всех освободителей-триумфаторов вместе взятых, сделав эпизодом книги «Малая земля» всю Отечественную войну. Весьма солидное место в истории гражданской войны на Северном Кавказе незаслуженно отведено Н.Ф. Гикало. В публикациях тех бурных событий среди главных действующих лиц всегда оказывается Гикало, который признан одним из «организаторов борьбы за Советскую власть на Северном Кавказе, главнокомандующим всеми вооруженными силами Терской области» (Советский Энциклопедический словарь. - М., 1981).
Беспристрастный анализ тех событий показывает, что масштабный военно-политический деятель из него никак не получается. В его биографии, сочиненной советскими историками, больше надуманного, чем подлинное отражение его настоящей политической и государственной деятельности. Анализируя его деятельность, важно остановиться на некоторых страницах его биографии. 22-летний молодой человек в очках, с оттопыренными ушами, прической ежиком на манер Керенского, напоминавший мелкого конторского служащего, неожиданно появляется в Грозном. За ним числился побег с фронта первой мировой войны, расцениваемый большевиками как большой гражданский поступок, а государством – как дезертирство со всеми вытекающими последствиями. К октябрьскому перевороту он обзавелся партбилетом члена РКП (б), а еще имел диплом то ли ветеринара, то ли фельдшера.
Убегая с фронта, Гикало умудрился отмахать не сотню и даже не тысячу километров. Быть может, он и дальше продолжил бы свой бег, не окажись в Грозном, где сложилась та самая ситуация, называемая революционной.
Умы пролетариата промышленного города были проникнуты коммунистическими идеями, в комячейках насчитывалось почти 2 тысячи членов, группировавшихся вокруг отдельных партийных лидеров. Надо полагать, амбициями типа «кому быть первым, если не мне» никто из них не был обделен. Внутрипартийные склоки на почве лидерства оказались выгодны именно новому, на вид интеллигентному молодому члену РКП (б). Вчерашнему дезертиру повезло сверх меры, и отныне так будет продолжаться долгих 20 лет, пока он не попадет в сталинские репрессивные жернова.
Местные большевики, остро испытывавшие в своих рядах дефицит военных кадров, сразу ухватились за Гикало. С учетом его «военного опыта», хотя он не был ни офицером, ни рядовым, а всего лишь эскулапом, на него навесили, как ныне говорится, блок военных вопросов. В «Очерках истории Чечено-Ингушетии» утверждается, что «…в 100-дневных боях в Грозном Гикало осуществлял общее руководство обороной Грозного». Тем самым предается забвению тот факт, что вся тяжесть боев легла на плечи командиров отдельных участков: Маслова, Федорова, Григорьянца. Сюда же из освобожденного от белогвардейцев Владикавказа перебросил свой красногвардейский отряд, набирающий опыта проведения ратных операций, М.К. Левандовский.
На Старых Промыслах автономно сражался пролетарский батальон В. Михайлика. Именно ему на помощь привел своих конников командующий Чеченской Красной Армии А. Шерипов, защищавший один из самых ответственных участков фронта – район садов от Ханкальского ущелья до консервного завода. Известно, что объединенными усилиями В. Михайлик и А. Шерипов в районе завода «Молот» разгромили переброшенный сюда из станицы Прохладной Волжский пластунский полк. Они уничтожили и ранили более 1000 солдат и офицеров, взяли в плен около 150 человек.
Однако и это еще не все. На Сунженскую линию прибывают первый и второй Владикавказские полки, чтобы поддержать действующих здесь красных казаков во главе с А.З. Дьяковым. Совместными действиями они в начале сентября захватывают станицы Слепцовскую, Михайловскую, курорт Серноводск, а 9 ноября – станицы Самашкинскую и Закан-Юртовскую. Почему лавры от всех одержанных побед достались одному человеку, который оставит все завоеванные позиции? Пройдет не более 2-х месяцев, и Н. Гикало сдаст Грозный под предлогом, что основные боевые силы переброшены на защиту Владикавказа, а сам ударится в бега с такой поспешностью, что наступающие белые полки с трудом верят в свои успехи.
Попутно красный командир отдает приказ взорвать бронепоезд, предварительно выгрузив денежный запас Терского Совета Народных Комиссаров. С этой ношей, как тяжела она ни была, он долго не расставался. Стремительно убегая от белогвардейцев, он остался почти без боевых попутчиков, где-то в пути «потерял» свой обоз. Но благодаря «сочувствию, поддержке и братской помощи со стороны трудового населения Чечни» большевик-беглец ощутил почву под ногами. Обратим внимание на трудно воспринимаемый сегодня факт: ни один местный житель (туземец) не покусился ни на оружие, ни на деньги Гикало. Более того, бедствующие из-за «гикаловых», ввергнувших страну в хаос гражданской войны, чеченцы приютили, одели и обули красноармейцев и рабочих, хотя должно было быть наоборот: ведь у чеченцев и в помине не было столько денежных запасов, сколько было их у Гикало.
Местные большевики осели в горах Чечни. Факты говорят о том, что гикаловцы смотрели на гостеприимство горцев свысока, считая его чем-то обыденным, само собой разумеющимся. Но в трудное для себя время они скрывали свое высокомерие, играя на гостеприимстве чеченцев. Когда Гикало достигнет верховной власти в Чечне, он решительно проигнорирует обычаи, традиции, религиозное верование горцев.
Когда Чечня пылала синим пламенем, Гикало, располагавший достаточно большими для того времени финансовыми ресурсами, мало что предпринимал, чтобы вооружить горцев, истекающих кровью, сражаясь с белой армией.
Советская власть во всей Терской области под ударами белых пала, но война продолжалась, приняв форму партизанских действий. Против белых восстали Чечня и Ингушетия. В исторических и художественных произведениях не раз описан Долаковский бой. Достаточно было ингушам занять позицию стороннего наблюдателя, и деникинцы бодрым маршем проследовали бы в сторону Владикавказа. Но ингуши категорически отказались пропустить белогвардейцев. Произошло страшное побоище.
На ингушей навалились железные полки белой армии, но они стояли насмерть. Имея огромное превосходство в живой силе и вооружении, ценой неимоверных усилий деникинцам удалось одолеть героических ингушей. Долаково, Кантышево были сожжены дотла, а Базоркино – разрушено. Потери белых также были огромны: два пластунских батальона разгромлены под селами Кескем, Сагопши, Пседах. В этих боях погибло 860 белогвардейцев. Объединенными силами ингушей командовал известный в народе суфийский шейх Тарко-Хаджи Гарданов, названный большевиками «красным муллой».
Именно в таких локальных сражениях наносились ощутимые удары по «Добровольческой армии». Народные герои с необстрелянными повстанцами вступали в смертельную схватку с белогвардейцами. Эти простые горцы, находившиеся в постоянном угнетении со стороны царской власти, упорно сражались с отборными частями белой армии и сломали ей хребет в Ингушетии и Чечне. Более тщательное знакомство с историей гражданской войны на Северном Кавказе опровергает байки о доблестных штыковых атаках красных эскадронов. Красные на Северном Кавказе пожинали плоды, посеянные чеченцами и ингушами.
В этих боях не было ни Гикало, ни гикаловцев, как не было их и в других кровопролитных схватках, которыми так богат 1919 год. «Отступившие из Грозного рабочие и красноармейцы нашли поддержку и сочувствие среди широких слоев трудящихся чеченских масс, чеченская беднота прикрывала их отступление, помогала скрыться от преследовавшего врага и оказывала им всемерную помощь. Чеченцы снабжали красноармейцев и рабочих продовольствием, боеприпасами, лечили больных и раненых, помогали установить связи между отдельными группами», – отмечается в «Очерках истории Чечено-Ингушетии».
Не только заботой о беглых большевиках живут горцы, им ежедневно приходилось вести кровопролитные бои с деникинцами. Каждое село превращалось в неприступную крепость, а население – в сражающийся гарнизон. 7 марта 1919 года, с рассвета до 18 часов, продолжался бой за село Гойты. На помощь гойтинцам в разгар битвы прибывают отряды урус-мартановцев, гехинцев, шалинцев, атагинцев и чечен-аульцев. Следствием этой помощи стало то, что к ночи белые дрогнули и, боясь быть отрезанными от Грозного, в беспорядке отступили, бросив 2 орудия.
23 марта белогвардейское командование предприняло наступление против аулов Алхан-юрт, Кулары, Хадис-юрт, Устар-Гордой, Бердыкель и других сел, расположенных вдоль железной дороги. В тот же день в Мескер-юртовском сражении находит свою смерть полковник Пушкин – командир 1-ой конной дивизии «Добровольческой армии». Предварительно разграбив и уничтожив Устар-Гордой и Бердыкель, деникинцы свой главный удар направляют против Алхан-юрта, где встречают неожиданно организованный отпор. Неся огромные потери, враг не прекращает натиск. Непрерывно бьет по Алхан-юрту установленное на Ермоловской возвышенности артиллерийское орудие. Взбешенные деникинцы дотла сжигают аул. Такая же участь постигла аулов Кулары, Хадис-юрт. Когда кончились патроны, алхан-юртовцы бросились на врага с кинжалами в руках. 700 деникинцев полегло в бою за это село. Оно было полностью разрушено, и на поле брани остались 400 его защитников. Не на шутку встревоженный положением дел в Чечне, 29 марта 1919 года в Грозный прибывает командующий «Добровольческой армией» Антон Деникин, чтобы вступить в переговоры с чеченским населением, которое встряло в эту гражданскую войну между русскими. Он повелительно требовал выдать белым Гикало и других большевиков. Выполни чеченцы это требование, возможно, не было бы масштабного кровопролития, происшедшего в Чечне.
Чеченские шейхи А. Митаев, К. Хантиев и С.-Х. Яндаров предупреждали чеченцев, что безбожники, которых они сегодня приютили, завтра предадут их. Увещевал чеченцев и царский генерал от инфантерии Эрисхан Алиев, заявлявший, что у чеченцев один враг – «красный безбожник». Между тем сопротивление горцев растет, что сковывает продвижение деникинцев к Дагестану. Жители чеченских аулов, расположенных по магистрали железной дороги от Гудермеса до Хасавюрта, разрушили полотно, восстановленное белогвардейцами. Ответный удар белых был беспощадным: разгромлены такие населенные пункты, как Гудермес, Исти-Су, Кади-юрт, Нойберы, Азамат-юрт, Энгель-юрт, Герзель-Аул. На жителей наложена огромная контрибуция, произведена насильственная мобилизация во вновь создаваемые подразделения для борьбы с большевиками. Тем временем, Гикало в глубоком тылу «залечивал раны».
В названных операциях враг впервые встретился с грамотными действиями чеченцев, будто они глубоко изучали тактику оборонных действий. Все как «по науке»: траншеи, окопы, завалы, засады, особо укрепленные участки и ловушки. Чеченцы не только держат оборону, они сами наносят неожиданные удары и с флангов, и с центра боевого участка. Чувствовалась явная направляющая и координирующая сила.
Если в ингушских событиях роль такого организатора взял на себя Гарданов, то в чеченских операциях эту обязанность добровольно взял на себя шейх Али Митаев. Но он никогда не скажет о своей роли в этих сражениях. Единственное, что он позволит себе, так это: «мои мюриды участвовали». Ядро обороняющихся составляла его конная дружина. В бою мюриды Митаева религиозным пением поднимали боевой дух сражающихся.
В публикациях советского периода, отражающих Гражданскую войну в Чечне, изредка упоминается: «гудермесцы, бердыкельцы, куларинцы и другие, отчаянно сдерживавшие натиск врага», но при этом нигде не называются фамилии обороняющихся чеченцев, а тем более организатора обороны. Однако нечеченец, который случайно оказался среди них, становится известен истории.
В алхан-юртовском сражении пало 400 чеченцев. И все они безымянны, а вот красноармейцы названы конкретно по именам: Н.Н. Негоднев, М. Смирнов, Ф.Е. Палий, А.Х. Агадаев. Воздано «должное» даже китайцу Ки Су-Ши.
Коммунистические историографы позитивно отзывались о «чеченской бедноте», «беднейшей массе чеченцев», «трудовых чеченцах» и т.д. «Масса решила», «масса встала стеной», «масса сражалась героически». Так не бывает. Где угодно можно обойтись без руководителя, без лидера, но не в бою. В исключительно негативном плане – о шейхах, муллах, так называемых сельских богатеях, бывших царских офицерах или мало-мальски грамотных людях.
Умышленно сокрыты имена тех, кто возглавлял обороняющихся. Потому что это были шейхи, муллы, «местные богатеи», и просто грамотные люди, иначе говоря, «классово-чуждый элемент». Люди, которые по большевистским понятиям должны были быть не с народом, а против, в стане белых.
В автобиографии, составленной в ростовской тюрьме, А. Митаев констатирует факт личного участия в названных военных операциях, что не подвергается сомнению теми, кто его допрашивал. Вот как он пишет об этом: «При помощи Капланова Р., который был министром Горской Республики, я получил для чеченцев в Темир-Хан-Шуре (Махачкала) две пушки со снарядами, 6 пулеметов и более 1 миллиона патронов. Я имел свой отряд довольно хорошо вооруженный, и с этим отрядом я дрался против Деникина в следующих аулах: Бердыкель, Чечен-Аул, Ханкальское ущелье, Белгатой-Аул, Мескер-Юрт, Цацан-Юрт, Гудермес, Гельдыген, Устар-Гардой и под Автуры. В этих аулах во время боев в отряде убито не менее 365 человек. Обо всем этом хорошо знает вся Чечня» (Архив КГБ ЧР, Следственный Фонд № 4971, том 2, стр.270).
Чекистские бонзы из кожи вон лезли, чтоб посеять раздор между мюридами митаевцев и кунтахаджинцев. Злопыхатели из числа наших соплеменников тоже не прочь навесить на Али ярлык узковирдового лидера. А между тем, в его военной дружине значительную часть составляли кунтахаджинцы, и уж совсем немного последователей учения Митаева-старшего (1овды). Али не переставал повторять: не говорите «это моя группа, а это твоя группа (хьан тоба, сан тоба – чеч.). Есть только две группы – одна группа, которая верует в Единого Бога, и другая – безбожники. Нет и не может быть разделения нации на группы, чеченцы – единая нация и должна оставаться ею!
Гибли чеченцы, исчезали с лица земли целые аулы, таяла на глазах деникинская армия, а Гикало безмятежно коротал ночи в своем теплом и уютном гнездышке, ожидая момента, когда обе воюющие стороны дойдут до полного истощения. И тогда он героем-освободителем спустится с гор, чтобы «захватить» села и города, а главное – власть. Как бы циничным это не показалось, но большевики уже были заняты дележом портфелей. Когда летом там, на равнине, стал виден исход схватки белой армии с горцами, в горах приступили к формированию повстанческого отряда Гикало.
В Шатое происходит концентрация партийных и революционных сил, формируется будущая руководящая номенклатура.
Осталось бесценное свидетельство участника тех событий А. Носова: «Формирование нашего партизанского отряда, – пишет он, – началось с самых элементарных шагов, деньги и оружие получали у чеченцев, главным образом, по распискам, которые должны были быть оплачены впоследствии, после установления Советской власти». Из сказанного следует, что красный партизанский отряд был создан не на деньги большевиков, которыми распоряжался Гикало, а на деньги чеченской бедноты.
Красные в тот момент преуспели в одном. Их агитаторы действовали повсюду, настраивая чеченцев против белых. По их наущению было разобрано железнодорожное полотно между Гудермесом и Хасавюртом, совершались и другие преступления, что приводило в бешенство деникинцев. Да и белые, вместо того чтобы двинуть на Москву и там раздавить красных, распыляли свои силы в Чечне.
Бездеятельность Н. Гикало в продолжение многих месяцев в «Очерках истории Чечено-Ингушетии» объясняется следующим образом: «Партизанский отряд, организованный в Шатое, в то время (лето 1919 года) еще не успел возглавить широкие народные массы и организовать их на борьбу против деникинцев». Заметим: «не успел». В отличие от Али Митаева, Юсупа-Хаджи Кошкельдинского, Межида Гебертаева и многих других чеченских лидеров того периода, защищавших свой народ от деникинцев, которые не хотели войны с чеченцами, Н. Гикало, оказывается, мог позволить себе «успеть или не успеть». Ведь именно он должен был быть в первых рядах сражающихся, поскольку белогвардейцы являлись его заклятыми врагами.
«…Сложившуюся обстановку стремились использовать некоторые главари мюридических общин. Поэтому в конце июня в Ведено появился известный вожак религиозных фанатиков Дагестана шейх Узун-Хаджи. Он назвал себя имамом и объявил газават (священную войну) белой армии. Большевики, используя антиденикинскую направленность движения Узун-Хаджи и популярность его среди горских масс, на определенном этапе не выступили против него. Это было необходимо еще и для того, чтобы завоевать массы, оторвать их от Узун-Хаджи. Последовательно осуществляя эту политику, некоторые большевики даже входили в состав правительства эмира и занимали другие ответственные посты», – констатируется в «Очерках истории Чечено-Ингушетии»». Сказано предельно откровенно: что-что, а посты занимать большевики были большие любители. Гикало становится командующим 5-й армии в эмиратстве Узун-Хаджи. У «религиозного фанатика», каким считали большевики Узун-Хаджи, из всех 8 министров двое были коммунисты. Это – Х.Ж. Бесланеев, М. Ханиев, являвшийся начальником штаба армии.
К Узун-Хаджи стекаются горцы Чечни, Ингушетии, Дагестана, Кабардино-Балкарии. Силы эмира крепнут изо дня в день. Обеспокоенное складывающейся ситуацией белое командование стягивает к району Ведено все новые и новые войска. С 12 августа почти до конца сентября идут здесь упорные бои. Несколько раз из рук в руки переходят Сержень-Юрт и Шали. Горцы, оказывая упорное сопротивление деникинцам, готовят легкие победы красным.
Впечатляющей победой завершился Воздвиженский бой 11 сентября 1919 года. Помимо убитых и раненых взято в плен 117 солдат и 11 офицеров, захвачено много вооружения. Два дня спустя в Шалинском сражении чеченцы пленили 138 белогвардейцев, в числе которых оказался и командир Апшеронского полка полковник Иванов. В названных сражениях большой урон был нанесен силам, возглавляемым Колесниковым, генералом Покровским.
Брошенные им на помощь отборные казачьи полки генерала А.Г. Шкуро ничего не смогли изменить. Лишь в октябре 1919 года, после десятимесячного добровольного отпуска, отряд Н. Гикало появляется на равнине. После 6-ти дневных боев он покидает боевые позиции. Белые, занявшие слободу Воздвиженская (Чехкари), сожгли ее дотла. Она никогда больше не восстанавливалась. Необъяснимо фатальное таит в себе для чеченских военачальников Слобода Воздвиженская. В этом роковом бою из-за бездарных действий Гикало красные понесли большие потери. 11 сентября 1919 года здесь погибает Асланбек Шерипов. Было предано огню и село Аргун-Чу.
Поражением завершились все боевые операции, которые проводил Гикало. Провалил он и план захвата грозненской тюрьмы, разработанный во всех деталях. Ему так хотелось одержать хоть одну победу. Восставшие заключенные, которым Гикало не пришел на помощь, частью погибли от казацких пуль, а многие оставшиеся в живых, были расстреляны. Советская историография констатировала: «Восстание потерпело поражение из-за слабой организации и отсутствия должной согласованности в действиях партизан, грозненских большевиков и заключенных». Только не ясно, причем здесь заключенные? Тем не менее, в январе 1920 года Гикало назначается командующим всех красных повстанческих войск Терской области, а начальником штаба – Султан Дудаев, пробывший в этой должности ровно одну неделю.
А вот Абдул-Рашид Исаев (имя которого ныне известно разве что историкам), направленный Султаном Дудаевым на выручку попавшего в окружение у селения Костек Хасавюртовского района экспедиционного корпуса 11-й Красной Армии под командованием Бутягина, блестяще справился со своим заданием. Будучи во главе отряда в 700 человек, он не только смял белых, но и обеспечил переброску корпуса на безопасное место – в горный аул Дылым.
Гикало дождался своего звездного часа и 17 марта 1920 года вошел победителем в Грозный, в котором не было ни единого деникинского солдата. В самое сложное, судьбоносное время он сидел в глубоком тылу, ел и пил за счет «бедняцких масс» и вооружался на их деньги, а ведь был еще и денежный запас Терского Совета, были вливания от Реввоенсовета XI-й армии, поступавшие из Астрахани и доставляемые, конечно же, чеченцами. Только за 2 месяца 1920 года Гикало умудрился израсходовать почти 10 миллионов рублей. Поистине, как говориться: кому война, а кому – мать родна.
Бесспорно, роль Н. Гикало в разгроме 40-тысячной армии генерала Деникина весьма скромная. Но все лавры победы достались ему, без ложной скромности нацепил он к лацкану пиджака Орден Красного Знамени – высшую награду Советского правительства того периода. Будь у него хоть капелька совести, он перебрался бы подальше от этих мест, где хорошо знали о его «героическом» прошлом. Его не мучили угрызения совести. Оставшись в крае, ставшим для него обетованной землей, он демонстрировал свои революционные заслуги, боевую доблесть, решительно взбирался на пирамиду большевистской власти.
С победой советской власти Гикало так и не выплатил горцам долги по обязательствам. Тогда и появилась чеченская пословица: «Волчунна Гикалу, тхуна ги гали» (смысловой перевод на русский: кому Гикало, а нам – мешок на спину). При участии чекистов и милиции он обложил чеченцев непомерными поборами. На этой почве возникла ссора Гикало и Митаева. Этому предшествовали следующие обстоятельства. После изгнания белогвардейцев в Чечне царили хаос и безвластие, повсеместно совершались грабежи. Совершенно не ощущалось влияние большевиков. Чтобы как-то преодолеть состояние хаоса, Али Митаев 29 марта 1920 года в Автурах проводит съезд чеченского народа, на котором рассматривается вопрос о сохранении спокойствия до установления в крае законной власти. Как видно из письма самого А.Митаева, протокол съезда был отправлен в Грозный к Гикало, негативно воспринявшему сам факт проведения этого съезда.
Через пять дней, 3 апреля, в Грозном состоялся съезд, организаторами которого были большевики. Али Митаев на съезде не принял участие, но обеспечил участие на нем автуринской делегации. Николай Гикало, воспользовавшись отсутствием Митаева на съезде, выступил против него, обвинив его в контрреволюции. А. Митаев письменно отвечает на высказывания Гикало.
Сохраняя авторский стиль, привожу текст этого письма:
«Тов. Гикало. Наконец, дождавшись ухода деникинцев и прибытия Красной Армии, я, как Вам известно, созвал в с. Автуры 29 марта съезд представителей Чечни и от Узум-Хаджи. Цель созыва съезда была следующая: с окончательным уходом из Чечни Добрармии и в ожидании прибытия Советской власти Чечня на короткое время осталась без всякой власти. Я объявил съезду, что Добрармия ушла и ожидаем прибытие Советской власти, которую необходимо встретить радушно, по-братски и что до полного установления Советской власти необходимо избегать всякого рода беспорядков и преступления, ибо на этот промежуток времени мы остаемся без хозяина.
После этого был составлен протокол съезда, копию которого я для сведения послал Вам. Какие-либо другие преступного характера вопросы на съезде не обсуждались. Бывшие на съезде в Грозном 3 апреля автуринские делегаты, возвратясь домой, передали мне, что Вы, товарищ, произносили на съезде мое имя с именами контрреволюционеров Чуликова и других, говоря, что в селе Автуры Али Митаев устраивает какие-то съезды (якобы съезд этот вредит Сов. власти). Это явление меня сильно поразило, ибо Вы, товарищ, лично зная меня, мое стремление и мою радость с прибытием Советской Власти не должны были произносить моего имени с именами наших врагов, да еще среди тех чеченских делегатов, которые также знают мои стремления.
Съезд был созван мною в целях выражения радости и добрых пожеланий Советской власти по случаю ее прибытия и больше ничего. И в будущем рад оказать всякую зависящую от меня услугу Советской власти, что и докажу, если это потребуется. Хоть за кого бы меня ни считали, я есть сторонник свободы. Вам же известно, что мои мюриды сражались с Добрармией в Цацан-Юрте, Устар-Гардое, Бердыкеле, Карахановской, Петропавловской и других аулах и какие люди там пали. Также, вероятно, Вам известно, что кто объявлял, собрав в Шали съезд, цель бывшего Терского правительства. Также Вам известно, кто поднял на ноги и в первый раз проводил в Пятигорск на съезд А. Шерипова. Одно только я не сделал, а именно: по примеру других не получал от Вас, якобы для уплаты жалованья Красной Армии и милиции деньги, и не клал их в свой карман. Все остальное я сделал, насколько позволяет человеческая совесть.
Если Вы всему этому не верите, то прошу даже и проверить все мои действия со дня переворота. После всего этого, когда все дела окончены, и всем надо сплотиться в одно, я совершенно неожиданно услышал произнесение Вами на съезде моего имени с именами наших врагов, что меня велико поразило, и этого я не ожидал от Вас, именно от Вас. Я уже и не знаю, как это назвать. Наконец, скажу Вам одно: Коран дает человеку всякую свободу, хотя наше духовенство это и не оглашает, я, зная это, есть честный последователь свободы, дающей Кораном. Готовый к Вашим услугам и уважающий Вас Али Митаев. 7 Августа 1920 года, с. Автуры». (Госархив Чечено-Ингушской АССР. Письмо это передал мне журналист Х.Гапураев, 1990г.).
Из этого письма видно, что отношения между Митаевым и Гикало складывались сложно.
Естественно, после такого письма Али Митаева Гикало наверняка увидел в нем угрозу разоблачения своих «подвигов», «совершенных» в разгроме белогвардейцев. Али приводит конкретные факты участия своих мюридов в антиденикинском сопротивлении, о своей непричастности к деньгам, выделяемых Советской властью для содержания Красной Армии и милиции. Он также заявляет о своей роли в поднятии на ноги А. Шерипова. Факт тесной связи семьи Шериповых с шейхом Али Митаевым подтверждается и в автобиографии, составленной Митаевым в Ростовской тюрьме. Вот что он пишет по этому поводу: «В 1906-07 году в Москве Назарбек Шарипов, бывший коммунист, который ныне умер, познакомил меня с революционерами (студентами). Студенты в течение недели рассказывали мне о революционной работе и как ее нужно вести. С тех пор я вел, сколько есть сил, борьбу с Правительством царской России» (Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, стр. 268).
Из письма Митаева видно, что это и есть начало конфликта Али с большевиками, о котором предупреждали его Тапа Чермоев и другие его друзья из Правительства Горской Республики, которым не была безразлична его судьба. Перед тем, как покинуть родину, спасаясь от большевиков, Тапа Чермоев, бывший премьер-министр Горского правительства, миллионер-нефтепромышленник, нанес визит Али Митаеву. «Думаю, ты не настолько наивен, чтобы не видеть происходящего. Большевики пришли надолго, нам с ними не по пути. Надо спасаться, пока есть возможность», – заявил Тапа Чермоев. Он заявил Али Митаеву, что запасы его богатств достаточны для обеспечения их семей всем необходимым, но Али отказался покинуть родину. Об этом визите рассказывала дочь Iовды – Петимат. По ее словам, семья Чермоева прожила в Автурах, в доме Митаевых, примерно один месяц. Али не принял предложение и Саидбека Шамиля (внука Имама Шамиля) – эмигрировать в Турцию, предпочитая безжалостную родину чужбине.
Известный писатель Н.Н. Брешковский , современник Чермоева, отмечал, что вместе с Чермоевым во Франции проживало около 80-ти его родственников, для которых нанимал особняк, принадлежавший знаменитой танцовщице Дели Габи, из-за скандального «романа» с которой поплатился своим троном португальский король Мануэль. Утверждается, что под свои нефтеносные земли на Северном Кавказе Тапа Чермоев получил миллионы фунтов стерлингов от английских трестов.
В условиях становления советской власти карьерист Гикало мог достигнуть новую высоту власти только лишь «успехами на трудовом фронте». А для этого существовал только один способ – беспощадное экономическое угнетение чеченского крестьянства. Гикало требовал в казну соввласти непомерный продналог. Против этой политики обирания крестьянства выступал Али Митаев. В газете «Нефтерабочий» против него была напечатана статья, в которой он обвиняется в антисоветской деятельности. В ответ на эту статью Али Митаев пишет письмо-обращение: «Всем русским организациям», где он описывает военно-политические события того периода, а также свои действия, направленные на сохрание мира и стабильности в регионе с целью уберечь народ от втягивания в очередную авантюру как внутренним, так и внешним врагом. Поистине, это – ценный документ, открывающий для нас новую страницу в истории Чечни. Без изменения авторского стиля привожу текст этого письма:
«Газетой «Нефтерабочий» я объявлен авантюристом. Причиной чему явилось следующее. По приглашению некоторых мулл плоскостной Чечни я ездил в Шали, где в помещении военного клуба в присутствии военкома полка и представителя местной власти, имел с муллами переговоры об учреждении шариатского суда, на что имеется и разрешение центральной власти РСФСР.
Предрайком и муллы обосновали необходимость учреждения означенного суда на том основании, что не каждый мусульманин есть праведник, поскольку он не подчиняется суду шариата.
Суд, было решено, учредить на средства населения. Я, как правоверный мусульманин, приняв их предложение, пожертвовал на это 50 пудов хлеба и взял на себя добровольное обязательство заняться сбором пожертвований, с тем, однако, что суд будет истинно шариатским. Я внес также предложение, чтобы выплаты старых долгов производились по новому курсу рубля, с чем муллы также согласились. Не встретил с их стороны возражения и другой мой тезис, а именно: вести дела по примеру пророка Магомеда, что вполне соответствует требованиям Советской власти.
По Чечне быстро распространился слух, что повсюду вводятся нормы Шариата. При этом люди знающие восприняли это с полным одобрением, вторая категория людей безапелляционно, в меру своей подготовленности (в политическом смысле) – стала заявлять, что поскольку учрежден Шариат, никаких других правовых форм культивироваться не будет, а третьи – вообще против введения мусульманского права. Мои недоброжелатели поспешили распространить слух, что «Митаев вкупе с Нажмудином (Гоцинский) и турками осуществили давно лелеявшую мечту о захвате власти, и что скоро придут османы, и будут править Чечней». Нетрудно догадаться каких целей добиваются авторы подобных инсинуаций, их отравленные стрелы направлены против меня. Прискорбно, что газета пошла на поводу у таких предателей чеченского народа. Никаких связей с теми политагентами и другими лицами, недружественно настроенными к Советской власти, я не имел, и иметь не желаю. Если же кому-то неймется, или кому-то хочется меня скомпрометировать, то пусть приведут уличающие меня в чем-то предосудительные факты.
Та же газета совершенно необоснованно утверждает, что причиной неуплаты населением Чечни продналога служу я. Правда заключается в следующем: на текущий год население обложили таким непосильным налогом, что в крайне трудное положение поставлен и я, беднякам же его не уплатить даже сбором урожая двух лет. На что прикажете жить сельчанину?
Придерживаясь твердого мнения, что подобное налоговое бремя вовсе не является следствием спущенной сверху директивы, я позволял себе делать вполне резонные замечания в адрес слишком ретивых руководителей республиканского масштаба. Ничего удивительного в том, что ими болезненно воспринята моя критика, нет. И что же: вместо здоровой реакции они навесили на меня жупел политически ненадежного человека, сознательно и умышленно ставшего на путь потакания темным массам, чтоб завоевать себе дешевый авторитет.
Если бы я был авантюристом или контрреволюционером, как-то хочет представить газета, то наверняка действовал бы по иному, а не занимался ходатайством о смягчении продналога, ведь такая налоговая политика настраивает народ против власти, напротив – снижение такого бремени ведет к повышению его симпатии к ней. Исходя из сказанного, заявляю: контрреволюционерами, авантюристами являются те, кто непосильными поборами и прочими выходками настраивают народ против власти, а именно те, которые решили меня оклеветать через газету.
Я и ныне настаиваю на необходимости образования компетентной комиссии из сельчан и работников продкома для выяснения платежеспособности населения. Ведь жителю села после уплаты продналога нужен хлеб для себя и семьи, на покупку одежды, мяса, соли, керосина, мыла и прочих продуктов, но непосильный налог лишает его всего этого и настраивает его против власти. Я не только не призываю народ к отказу платить продналог, но даже лично сам готов собирать его и сдавать, лишь бы он не был разорительным.
Советская Россия дала горцам свободу и автономию, но тов. Гикало и его комиссия лишили их всех благ. Центр, безусловно, остается в неведении. На недавнем съезде представителей Чечни, где решался вопрос выборов состава Чечисполкома, принимал участие и я. Вопреки всему был смещен с должности тов. Эльдарханов, не смог защитить его и приехавший в Грозный Мутушев. А те другие, для которых важным был вопрос о власти, разделились на несколько партий. Отличалась своей напористостью и пробойностью гикаловская группировка. Отлично понимая, что такой раздор не только не приносит пользу народу, напротив, вредит общему делу, я в продолжение нескольких суток пытался примирить их и направить работу съезда в русло стабилизации политической обстановки в Чечне. Почувствовавшая свою силу гикаловская группа вынудила меня покинуть форум.
Не может не вызвать удивления, если не подозрения, вдруг проснувшаяся у него заинтересованность в горских делах. Его маневр был быстро разгадан - не о народе у него забота, а вся возня устроена для получения должности председателя Чечисполкома. Если убрать словесную шелуху, то он стоит прочной стеной между центральной властью и бедными горцами, делая все возможное, чтобы они не познали вкуса свободы, а также лишить их дарованной автономии. Возникают законные вопросы: почему он делает все то, что идет вразрез с интересами РСФСР? Кто такой Гикало? Где он был в то грозное время, когда Чечня, обливаясь кровью, насмерть сражалась против белых? Не скрывался ли он тогда в горах Чечни? Оказал ли он тогда услугу Чечне, словом или делом? Если он такой герой, почему он не возглавил в 1919 году Чечню, оставшуюся без руководства? Чеченцы знают его отлично. За целый год, когда чеченцы вели смертельную борьбу с деникинцами, он был только в двух местах: в боях под Чечен-Аулом и Воздвиженской.
Теперь, по прошествии времени, все боевые заслуги других он приписывает себе. Мы молчим, но это не значит, что ничего не знаем. Дошли до нас сведения и о том, что по инициативе тов. Гикало и его компании, готовятся войска для посылки в Чечню в целях принудительного взыскания продналога, отлова «бандитов и непокорных» и проведения здесь революции.
К чему это? Ведь Чечня дает налог в том размере, в каком позволяет ее состояние, а непомерного никто не взыщет, ибо не имеющего нельзя обобрать. Если же кто-либо полагает, что здесь имеются чуждые Советской власти элементы, их можно переловить и без войсковых операций. А относительно разжигания в Чечне революционного огня, то следует знать: Чечня и при царизме была революционной. Не кто-нибудь иной, а именно тов. Гикало препятствует тому, чтобы чеченцы, пользуясь дарованной им совласть, правами и свободами, занялись мирным созидательным трудом. Если он хочет стать господином в доведенной им до истощения стране, то этому не бывать, у чеченцев князей испокон веку не бывало, а что до Гикало, то он у них вообще не пользуется авторитетом. Теперь уже не для кого не секрет, что Гикало причастен к разорению народа, а это идет вразрез с политикой Советской власти.
Исходя из вышесказанного, и с целью положить конец всяческим волюнтаристским поползновениям, я от имени беднейшей части населения Чечни, прошу, с ведома центральной власти, созвать съезд представителей горских народов, а не назначенных агентов, что культивируется до сих пор, для совместного обсуждения вопросов о продналоге и других наболевших проблемах. Возможно, тогда тов. Гикало осознает свои ошибки. Дислоцирующиеся в Чечне воинские подразделения и их командный состав сыграли бы очень важную роль, оказав содействие местным властям в проведении означенного съезда.
Достаточно мне было выйти с идеей проведения съезда, как тут же последовало трогательное единение взглядов до сих пор не очень то симпатизировавших друг другу двух лидеров – Гикало и Зязикова. По наивности, я имел неосторожность посвятить в свои планы последнего. Для него-то, в конце-концов, не все же равно, какое будущее ожидает чеченцев и ингушей. Последовавшая реакция сначала привела меня в состояние растерянности, однако, по глубокому размышлению я понял: в графе о национальной принадлежности они разные, а по сути как два родных брата, действующих только из корыстных соображений.
Более чем уверен, что Зязиков не станет опубликовать в той же газете или использовать по другому назначению письмо, направленное им в мой адрес. Не желая вступать с ним в словесные перепалки, ради констатации факта могу сказать: напрасны попытки Зязикова и других, связать мое имя с руководством Горского правительства. Если в годы гражданской войны Гикало ошивался в глубоком тылу - в шатойских горах, то Зязиков не причастен ни к чему, никто из нас не знал о самом его существовании. И вот этот новоявленный благодетель наших народов, начинает уличать меня в прямых связях с Коцевым, Чермоевым и Джабагиевым. Да, в 1919 году, когда деникинская армия, вторглась в Чечню, я ездил в Темир-Хан-Шуру, выхлопотал у Горского правительства небольшое количество оружия (скорострельные орудия, пулеметы и 2 миллиона патронов), привез его и раздал по аулам, и оно сослужило добрую службу в перемалывании белой армады. Если бы подобная акция была осуществлена Зязиковым в компании с Гикало, то они бы трезвонили об этом на каждом углу, наподобие астраханских денег, доставленных в Шатой. Кстати, операция, осуществленная опять-таки простыми чеченцами.
Мне хорошо известны мотивы, по которым Зязикову хотелось бы связать мое имя с лидерами Горского правительства. Но старания его напрасны. Можно бросить упрек в мой адрес в чем угодно, но только не в симпатиях к царской власти, которая много крови высосала из наших жил. Достаточно сказать, что, начиная с кавказской войны, мы, Митаевы, ведем счет потерь своих близких и дальних родственников. И свежий пример: полная трагизма жизнь моего отца, которому не суждено было вернуться из второй ссылки, куда загнала его царская власть.
Легко быть героем задним числом. Я же, не становясь в позу победителя, могу сказать, что в меру сил защищал от деникинцев и местных банд мирное население Хасав-Юртовского, Веденского и Грозненского округов, в т.ч. русскую бедноту, стоял на страже железных дорог, промышленных объектов, особенно - нефтепромыслов. Ни один из этих объектов ни на день, ни на час не остановил свою работу. Или кто-то может подвергнуть сомнению тот факт, что в Чечне были люди, желающие сыграть роль дагестанского Али-Булы, который уничтожил более трехсот человек, в основном приезжих специалистов? Именно боязнь встретить должный отказ отвратило эти горячие головы от опасных замыслов.
Однако и зязиковы и гикаловы стыдливо закрывают глаза на то, что не сделано их руками, они же преуспели только в одном – в битве за высокие должности. Не они являются защитниками народа, а от них надо защищать народ.
И я обращаюсь к партийным органам, командованию воинских частей, рабочим нефтепромыслов, железных дорог, руководителям городских и местных органов с просьбой помочь Чечне, которая и при царе была объявлена автономией, но так и не узнала, что это такое, и теперь, когда все народы получили свободу, продолжает влачить ту же беспросветную жизнь, ибо некоторые высокопоставленные лица стоят между Чечней и Центром, утверждая, что ей нет доверия.
Чем же провинилась Чечня? Верно, она еще темна, ее нужно просветить, но никто об этом не печется. Наши ожидания - вот получим автономию, и сами будем строить свою жизнь, не оправдались. Мы просим только то, что дала Россия другим народам. Я знаю, какой вопль поднимут местные лидеры, когда это письмо дойдет до адресата, и начнут перед Центром очернять нас всяческими способами, поэтому, чтобы упредить их в своих провокационных действиях, я и обращаюсь ко всем тем, кто причастен к решению судьбы чеченского народа. (Архив КГБ Чечено-Ингушской Республики)
Это разоблачительное письмо Али Митаева вскрывало серьезные противоречия, возникшие между Гикало, олицетворявшего советскую власть, и чеченским крестьянством и его духовными лидерами. Они лежали, прежде всего, в плоскости экономической политики, проводимой большевиками. Изымание зерна, «излишков» сельскохозяйственной продукции в нищей Чечне чеченцы воспринимали, как ликвидацию свободы, завоеванной чеченцами, и наиболее выпукло это недовольство выразил в своем письме Али Митаев. И не только это. Из письма видно, кем был Али для чеченцев, как он нужен был им, и что он успел сделать для своего народа и сколько мог бы сделать. На первый взгляд, поскольку в материалах дела о данном письме ничего не сказано, создается впечатление, что этим письмом всерьез никто не заинтересовался и не занимался. Но это не так. Такого сильного политика и серьезного лидера своего народа, не ставленника из Центра, нельзя было поддержать, а наоборот, надо было ему помешать, и письму этому был дан ход. И, конечно же, все обернулось против самого Митаева. Было ли это письмо опубликовано или нет, неизвестно, однако известно, что сдали его в ГПУ, и чекисты приобщили к «делу», заведенному на Али Митаева.
Власть большевиков в Чечне не распространялась дальше города Грозного. В селах Чечни не было никакой власти, крестьяне, вчера защищавшие большевиков от белогвардейцев, не ощущали помощи от советской власти и были оставлены наедине со своими проблемами. Эта ситуация продолжалась до провозглашения Чеченской автономной области.
Как известно, в ноябре 1920 года на съезде народов Терека с участием Сталина была провозглашена Горская Автономная Республика, объединившая в своем составе такие горские народы, как чеченцев, ингушей, кабардинцев, осетин, карачаевцев, балкарцев, а также ряд казачьих станиц. Руководство этой республики не могло решать многочисленные проблемы этих разных по своим ментальным особенностям народов, удовлетворять их многочисленные социально-экономические нужды.
Безвластие, а также неспособность большевиков удовлетворить политические и экономические проблемы Чечни порождали, как, впрочем, и в любом другом регионе Северного Кавказа, антисоветские настроения; уголовниками и бандитами совершались массовые преступления. Большевики в этом не видели никакой своей вины. Так, А. Микоян события в Чечне в начале 20-х годов ХХ-го столетия описывает следующим образом: «Положение в Чечне было тогда очень напряженным. Там орудовали остатки антисоветских элементов, которые провоцировали чеченцев на выступления против Советской власти, организовывали банды, нападавшие на предместья Грозного, на нефтепромыслы, железнодорожные станции и поезда. Были случаи убийств советских работников в чеченских селениях. Многие из этих банд продолжали действовать в Чечне и после того, как в нашем крае с бандитизмом было в основном покончено». Выступления против советской власти, грабежи, бандитизм, убийство советских чиновников в Чечне, о которых Микоян пишет, было не больше, чем в целом по краю, который он возглавлял. Но такое сравнение, по вполне понятным мотивам, он не приводит.
«Объединенная газета» , ссылаясь на передачу, которая прошла по радио «Свобода», пишет: «В ноябре 1922 года из Горской республики выделилась Чеченская автономная область. Главным органом на территории области был объявлен революционный комитет. Одним из членов нового ревкома стал Али Митаев. Шейх в роли комиссара – согласитесь, картина не самая привычная. Возникает вопрос: зачем ему это было нужно? Как известно, большевики стремились завоевать доверие чеченцев любой ценой. Они сделали ставку на людей, имевших вес и влияние населения. И именно таким человеком был шейх Али Митаев, фигура, без сомнений, яркая и вполне харизматическая. Поэтому так и получилось, что человек, который к 22 году был реальным оппонентом советской власти, командуя отрядом более чем 10 тысяч мюридов, спустя менее года, превратился в официальное лицо, став членом чеченского ревкома».
Горская Республика стала распадаться на национальные автономные области. Вопрос о формировании автономии Чечни с подачи А. Микояна был поддержан Сталиным. Как пишет Микоян: «Будучи в Москве, я посоветовался со Сталиным. Он отнесся к идее (образования автономии чеченцев – авт.) одобрительно, предупредил о необходимости проявить осторожность и выяснить подлинное настроение населения». Для изучения этого вопроса ЦК ВКП (б) создает комиссию в составе Ворошилова, Кирова и Микояна. 30 ноября 1922 года ВЦИК принимает декрет об образовании Чеченской Автономной Области.
15 января 1923 года в чеченском ауле Урус-Мартан, куда прибыла группа видных деятелей большевизма в составе: А.И. Микояна, К.Е. Ворошилова, С.М. Буденного, М.К. Левандовского, состоялся съезд чеченского народа. Они прибыли с целью провозглашения на съезде чеченского народа автономии Чечни. Как отмечает Микоян: «В январе 1923 года мы с ним (Ворошиловым – авт.) участвовали в поездке в Чечню, входящую тогда в состав Горской республики. Ездили мы для провозглашения автономии чеченского народа». На этом форуме, где собралось более 10 тысяч чеченцев, присутствовала большая группа всадников во главе с Али Митаевым. Али Митаев был колоритной личностью, и однажды его увидевший больше никогда не забывал. Сказанное подтверждает Микоян в статье «В Чечне», опубликованной в 1967 году в журнале «Юность» №3 и «Литературной газете» №11, в которой он уделил достаточно много внимания Али Митаеву.
На этом съезде кроме Али Митаева было немало и других групп, возглавляемых другими религиозными авторитетами. Но на встречу с большевиками они приглашение не получили. Али имел непререкаемый авторитет в народе, находился в тесных контактах с различными партиями и движениями на Кавказе. Его отношение к установлению среди чеченцев, ингушей, дагестанцев и, вообще, кавказцев советской власти, было критическое. На съезде в Урус-Мартане он увидел хорошо поставленный и сыгранный большевиками спектакль.
Прибывшие в Урус-Мартан большевики призывали чеченцев к образованию собственной автономии, гарантируя им право на свободу, вероисповедание, соблюдение обычаев и традиций. Миссия большевиков, их речи, аргументы внушали многим чеченцам доверие. И как не доверять им, когда их руководитель являлся «своим» кавказцем, а трое других – легендарные полководцы, о которых сложены песни, дошедшие даже до отдаленных чеченских селений. Молодые, импозантные, по-военному подтянутые, в орденах, с золотым революционным оружием, они буквально покорили горцев.
В Урус-Мартан они прибыли, как к себе, без охраны, в сопровождении только духового оркестра. Бойцы этого оркестра, по словам самого Микояна, были вооружены, и оружие у них было спрятано под одеждой. Открытость, простота, которые демонстрировали большевики, польстило самолюбию чеченцев и покорило их.
Когда весь запас красноречия знатных гостей был исчерпан, а религиозные авторитеты безоговорочно поддержали идею образования автономии, то от одной из групп всадников, присутствовавших на съезде, отделился молодой человек, среднего роста, широкоплечий, с правильными чертами лица, одетый в традиционную кавказскую черкеску. Стремительной походкой он приблизился к трибуне, легко взошел на нее и властным жестом призвал соотечественников к спокойствию. Это был Али Митаев.
«Слушайте, посланники народа, слушайте его духовные пастыри, ровесники моего отца! Слушайте все! Я ни в коей мере не намерен нарушать достигнутые сегодня соглашения. Но я не могу, не имею права скрыть то, что я знаю».
Произнося эти слова, оратор поднял левую руку над головой.
«Вы видите ладонь моей руки. Это просто. Она налицо. Так же налицо и то, что говорят представители мужицкой власти сегодня. Но вы не видите тыльную сторону моей руки. Таким же образом вы не видите их завтрашний день, не знаете, что они будут говорить завтра, и что они будут вытворять послезавтра. Поистине у них на языке мед, а под языком – яд. То, что говорят сегодня, не подтвердят они завтра, тем более – послезавтра. Они примут решение сегодня, но завтра изменят его, если почувствуют выгоду в 10 копеек. И сделают это не стыдясь.
Они – люди без корней, никто из них не может сказать возвышенного слова о своем родителе, ибо многие из них безродные. Что можно ожидать от таких людей? Многие упрекают меня за то, что я благоволю к казакам. А какая разница между свиньей белой и свиньей черной? Казак потребляет свинину, мужик тоже. Но казаки знают своих предков до седьмого колена и женщин они выдают замуж по религиозным законам. Верные своей религии, они не посягнут и на нашу веру. Вот какую разницу я усматриваю между мужиками и казаками.
Неужто вы верите, что большевики принесут мир и покой, откроют богатые кладовые? Так попомните мои слова: немного окрепнув, они обезглавят наш народ, заберут лучших и достойных его сынов, наденут на них кандалы, каленым железом будут их пытать.
ВаллахIи! БиллахIи! ТаллахIи! Клянусь вам этими тремя именами Всевышнего, воистину перестанете вы быть хозяевами на своей земле, будете вы нищими, в своей обители будете себя чувствовать чужаками и перестанете вы быть мужьями своих жен!
Призываю вас, братья чеченцы - не спешите, все обдумайте. Ведь эти люди от нас никуда не уйдут. Давайте, сначала посмотрим, что они дадут нашим соседям. А потом примем решение: принять или не принять эту власть».
Эта впервые приводимая на русском языке речь, прозвучавшая диссонансом, явно противоречила общему настроению горцев, которое было сформировано чеченскими муллами, поддержавшими большевиков. Убаюканные фантастическими обещаниями посланцев Москвы, чеченцы не были в состоянии воспринять речь Али Митаева. В этот исторический для чеченцев день А. Микоян и его соратники одержали победу. И стоило ли после этого обращать внимание на слова человека, не поддержанного своим народом? Оказывается, стоило. Похоже, А. Микоян понимал, что эйфория, возникшая в народе обещаниями большевиков, скоро пройдет, а семена сомнений, посеянные речью Митаева, дадут всходы. Поэтому у хитроумного Микояна созрел план привлечь на свою сторону этого своевольного и независимого горца.
Прозвучавшее выступление Митаева заставило приезжих внимательно вглядеться в лицо смельчака. Микоян разглядел в Митаеве незаурядную личность. После завершения церемониала провозглашения автономии Чечни посланники Советского правительства изъявили желание встретиться с Митаевым в узком кругу. Такая встреча была организована председателем Чеченского Ревкома Таштемиром Эльдархановым. По всей видимости, план этот у Микояна созрел с «подачи» Эльдарханова, тем более что к тому времени власть Эльдарханова в Чечне дальше Грозного не распространялась, а Али Митаев пользовался непререкаемым авторитетом во всей Чечне. В своих воспоминаниях об этой втрече А.И. Микоян писал так:
«Мы сидели на коврах и подушках: в помещении не было стульев. У каждого из нас был маузер, спрятанный под подушкой. Ждали прихода Али Митаева, вдруг двустворчатые двери шумно распахнулись. Появились два вооруженных с головы до ног чеченца, которые в глубину комнаты не вошли, а остались ждать у двери. Через несколько секунд спокойной походкой вошел Али Митаев – стройный мужчина в чеченской одежде, вооруженный кинжалом, шашкой, револьвером. Мы пригласили его сесть. После этого два охранника Али Митаева вышли из комнаты. По-русски он не говорил. Переводил Эльдарханов. Мы сказали, что хотим побеседовать откровенно, как представители советской власти с человеком, который, как мы знаем, пользуется влиянием у чеченцев и который борется против Советской власти. Мы хотели бы услышать от него, чем он недоволен, чем именно не нравится ему Советская власть. Выслушал он нас спокойно, подумал и, не горячась, ответил: «Почему я должен быть доволен Советской властью? Моего отца в свое время русское правительство арестовало и отправило в ссылку, где он умер. Я же прячусь от Советской власти, ибо, если попадусь, меня тоже арестуют. Мне уготована та же судьба, что и моему отцу. Вот почему я защищаю себя, свой народ и свои обычаи, борюсь против Советской власти». (Из воспоминаний А.И. Микояна // Юность. - 1967. - №3. - С. 50).
Итогом долгой беседы представителей советской власти с Митаевым Али стало его соглашение войти в качестве члена в состав Ревкома Чеченской Автономной Области. Ему была предложена охрана объектов народного хозяйства и железной дороги на участке Хасав-юрт – Беслан, на которой часто происходили грабежи. Кандидатура Али Митаева получила поддержку у А. Микояна, Т. Эльдарханова и Н. Гикало, а затем и утверждена ВЦИКом.
Соглашаясь на сотрудничество с советской властью, Али Митаев заявил: «Я готов войти в Ревком, но при условии сохранения за мной права исповедовать ислам. В тот день, когда это право будет нарушено, я стану вашим врагом». В ответ большевики повторили то, что они заявили на прошедшем съезде: чеченскому народу будет предоставлена свобода, о которой он мечтал веками, возможность сформировать органы власти, чеченцы получат землю, будут освобождены от службы в армии, за ними сохраняется право ношения и хранения оружия, им разрешается избирать шариатский суд. В беседе с Митаевым представители большевистской власти убедились, что у него слова и дела не расходятся.
Участник съезда чеченского народа К.Е. Ворошилов, командующий войсками Северо-Кавказского военного округа, в своем письме Сталину подробно описал религиозно-политическую ситуацию в Чечне в описываемый период.
После провозглашения автономной области в Урус-Мартане, 21 января 1923 год К.Е. Ворошилов пишет И.В. Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович!
Поздравляю тебя еще с одной автономией! 15.01. в ауле Урус-Мартан, что в 24 версты от г. Грозного, на съезде представителей аулов (по 5 человек от аула) чеченского народа, при торжественной обстановке, провозглашена автономия Чечни. Выезжали в Чечню: Микоян, Буденный, Левандовский и я. Впечатление: чеченцы, как все горцы, не хуже, не лучше. Муллы пользуются неограниченным влиянием, являясь единственной культурной силой. Свое положение служители Аллаха используют со всем искусством восточных дипломатов. Население пребывает в первобытной темноте и страхе «Божием». Наши велеречивые и многочисленные коммунисты, работавшие и работающие в Чечне и Горреспублике, по-моему, ничему не научились и не могли ничему научить.
«Расслоение», «опора на бедняцкие элементы», «борьба с муллами и шейхами» и прочие прекрасно звучащие вещи служили удобной ширмой для прикрытия своего убожества и непонимания, как подойти к разрешению стоящих на очереди вопросов.
После наших (официальных) выступлений говоривший главмулла заявил, что он от имени всего Чечнарода приносит сердечную благодарность Высшим органам Советской власти, и выразил свои пожелания (требования), сводящиеся к следующему:
1. Нужно организовать такую власть, которая будет служить народу, а не обворовывать его.
2. Немедленно, беспощадными мерами ликвидировать бандитизм, воровство и разбои.
3. Разрешить сформировать в достаточном количестве чеченскую милицию.
4. Допустить существование шариатских судов.
Вот основные требования старших мулл. Ввиду позднего времени и обширности собрания мы предложили выделить делегацию в 150-200 человек и вместе с нами отправиться в Грозный для более детального обсуждения практических вопросов, связанных с автономией.
Было опасение, что этот импровизированный съезд будет состоять из одних мулл и купцов, но у нас выбора не было. Нам нужно было самим обсудить положение. Съехалось до 400-450 чел. Вместо ста. Выборных больше двухсот, из них муллы – 35, купцы – 70, землеробы – 140. Я считаю, что состав этого совещания вполне удовлетворителен. Заправилами, как нужно было ожидать, были муллы. До тех пор пока мы не создадим в Чечне кадры преданных, знающих Чечню и ей знакомых работников, придется иметь дело с муллами. Муллы народ продувной, и не много нужно, чтобы их забрать под свое влияние. Дураки только могут верить в возможность проведения в Чечне всяческих «расслоений», «влияний через бедноту» и прочую чепуху. Конечно, беднота, как и везде, имеется и в Чечне. Но, во-первых, в Чечне патриархально-родовые отношения сохранились почти в полной мере, а во-вторых, всякий бедняк муллу и святош почитает во сто раз больше, чем кулака (кулак уже грамотный, а то и образованный), и, кроме того, муллы-то и всякого рода святые живут и жиреют за счет бедноты».
Из письма Ворошилова Сталину видна значительная роль чеченского духовенства в религиозной и политической жизни чеченского общества, которая достаточно четко зафиксирована командующим Северо-Кавказского военного округа. Его видение будущего чеченского духовенства более чем цинично, оно совпадает с данной на съезде чеченского народа оценкой Али Митаева.
Большевики сделали Али Митаеву предложение войти в состав Ревкома с тем, чтобы использовать его вирд против традиционного чеченского духовенства в лице его накшбандийских шейхов с одной стороны, а с другой – против врага советской власти «имама всего Кавказа» Нажмудина Гоцинского. Подводное течение смысла сделанного предложения Али Митаев не мог не знать. А Микоян пишет: «Али Митаева и его секту, по их отношению к советской власти, можно было бы поставить между этими двумя группировками». Али Митаев согласился на сотрудничество, хотя прекрасно понимал, что политика их в отношении духовенства радикально изменится. Он знал, что пришедшие к власти видят в лице духовенства своего классового врага. На этом съезде им и было об этом сказано. Далее Микоян отмечает: «Мы сообщили в Москву о нашем предложении Али Митаеву, и вскоре он был назначен ВЦИКом членом Ревкома Чеченской Автономной Области».
«Чего же добивался Али Митаев, когда пошел на службу к большевикам? – констатирует далее «Объединенная газета». – По всей видимости, …он лелеял далеко идущие планы. И агентура ОГПУ доносила, что он ведет негласную деятельность по сколачиванию всех религиозных сект в нечто иное. То есть под его знаменами собиралось все больше и больше людей. И это начало настораживать большевиков, которые понимали, что рано или поздно Митаев может встать против советской власти. Он превращался в весьма опасную и нежелательную фигуру» (Объединенная газета, № 22 (78), 2005 г. Шейх в роли комиссара, «Персональное дело»).
В октябре 1923 года секретарь оргбюро РКП (б) Чеченской области Азнарашвили сообщил в Москву:
«Али Митаев с согласия Юговостбюро введен членом областного революционного комитета Чечни. …Сам он очень аккуратен и безупречен, обязательства перед государством выполняет первым в Чечне. Например: продналог им сдан целиком 5 месяцев тому назад. Внешне добропорядочный гражданин республики.
Характерная его фраза, высказанная им во время объезда Чечни, предпринятого мною с т. Эльдархановым. Будучи в его доме, мне бросилось в глаза масса народа в его дворе, видно было, что эти люди пришли к нему за разъяснениямия, ходатайствами, либо какими-либо другими деловыми вопросами. На мой вопрос: «К вам много народу приходит, видно, не дают спокойно уснуть», он, очевидно, неожиданно для себя, произнес следующую фразу: «Нет, теперь ничего, власть наладилась, есть ревкомы, милиция приличная, теперь мне легче». Этот разговор происходил еще до мысли ввода его в ревком. Этим самым он признал, что фактической и моральной властью до этого времени был он. За этот же объезд выяснилось, что он относится к автономии положительно, и кое-что бы для ее укрепления сделал.
Принимая все это во внимание, у меня создалось твердое мнение использовать его как авторитет для Чечни, во-вторых, придать его деятельности, которую никакими силами не остановить до его смерти, официальный вид, в-третьих, испытать его посредством поручения определенных работ, связанных с нажимом на население, имея в виду продналог, борьбу с бандитизмом и прочее.
С моим мнением Эльдарханов согласился, и мы решили с ведома Юговостбюро ЦК, которое дало свое согласие, ввести его в состав ревкома. До этого Али Митаевым был сделан первый шаг, показывающий его положительное отношение: он предложил чеченскому ревкому выставить сотню своих мюридов для охраны железной дороги. Сотня была выставлена, и налеты на железную дорогу быстро ликвидировались (подчеркнуто автором данного исследования, заметим: быстро ликвидировались, однако потом чекисты будут твердить обратное – авт.).
…Эльдарханов, ценой личной связи с Митаевым, пытается укрепить свое положение. Как акт особенной дружбы, они обменялись между собою подарками – Эльдарханов подарил Али Митаеву – ценный маузер и кинжал. Али Митаев ему – свою любимую лошадь. Что бы ни делал Али Митаев, чекистами трактуется это по-иному.
О деятельности Али Митаева, будучи членом Чечоблревкома, известный публицист Хамзат Яндарбиев в 1990 году писал: «После установления в Чечне Советской власти, будучи членом ревкома, шейх Али Митаев навел порядок на железной дороге. Прекратились нападения на поезда. Деятельность его способствовала укреплению авторитета Советской власти в Чечне. Конечно, Али Митаев не был большевиком. Но винить его в этом нельзя. Видя преждевременность многих советских преобразований в горском обществе, учитывая национальную психологию, хозяйственный уклад, обычаи, он рассчитывал создать, пусть теократическое, но единое государство горцев Кавказа».
Кооптированный в состав Ревкома Чеченской Автономной Области, А. Митаев в течение 14 месяцев осуществлял руководство по охране железной дороги и наиболее важных народнохозяйственных объектов города Грозного. Порученный ему Чечоблревкомом участок работы являлся самым сложным и опасным в Чечне. В масштабе СССР охраной железных дорог, наведением на них порядка занималось ведомство «железного Феликса», с его громадным аппаратом и соответствующими полномочиями. Охрану железной дороги в Чечне должны были обеспечивать местные чекисты, которые явно не справлялись со своими прямыми функциями. В то же время они не были заинтересованы в том, чтобы Али Митаев навел порядок на железной дороге.
Однако ПП ОГПУ Юго-Востока Миронов и грозненские чекисты бодро рапортовали в Москву об успешных операциях по обезвреживанию бандитских формирований, засылаемых в Грозный имамом Нажмудином Гоцинским.
…В рапорте отмечалось, что Гоцинский, якобы, почти 3 года являлся полноправным хозяином Чечни, сидя высоко в горах Чеберлоя.
23 апреля 1923 года начальник Восточного отдела ПП ГПУ Юго-Востока Миронов пишет «Докладную записку о Чечне» начальнику Восточного отдела товарищу Петерсу. В ней он приводит краткую характеристику политического состояния Чечни: «Состояние Чечни на сегодняшний день можно характеризовать следующим образом: анархия, неудержимый рост шариатских тенденций, подготовка к началу активных действий и отсутствие Соваппаратов на местах. Указанное видно из: 1. Усиленного роста бандитизма. Роста религиозности, доходящей до состояния экстаза, что видно по повальному выполнению по ночам религиозного танца «зикра». Наличие шариатских отрядов и судов. Требование меджлиса объединения между шейхом Гоцинским, Али Митаевым, Ансалтинским и Белоходжи, образовавших своего рода «Высший Шариатский Совет» на почве борьбы с Соввластью за религию, что означает подготовку к газавату». Из этой записки видно, что Али Митаев, являющийся к этому времени членом Чечоблревкома, без всяких на то оснований поставлен на одну доску с открытым противником советской власти Гоцинским. Тем самым чекисты готовили почву для последующих провокаций против ненавистного им лидера чеченского народа.
Об этом письме, возможно, Митаеву и было известно, но он, не смотря на это, головой окунулся в новую для себя работу. В то смутное время в Чечне орудовала масса грабителей, многие плоскостные селения жили грабежами и набегами на железную дорогу. От этих налетчиков страдали достаточно состоятельные гудермесцы, кизлярцы, жители Хасавюрта. В достижении поставленной перед ним цели Али был настойчив. Из числа своих наиболее преданных сторонников он создал охранную сотню, командиром которой был назначен выходец из Урус-Мартана Умар Хаджиев, а его заместителем – Берс Халухаев, ингуш по национальности, активный участник гражданской войны, бывший замполка, награжденный за отвагу орденом Красного Знамени. Успех охраны железной дороги состоял в том, что она была поделена на отдельные участки, которые были персонально закреплены за каждым из мюридов и сторонников Али Митаева.
При наличии подобной службы охраны железной дороги налетчики не могли поживиться иначе, как путем посягательства на жизни своих соплеменников, что приводило к объявлению кровной мести со стороны потерпевших. Али денно и нощно проводил разъяснительную работу среди населения, жестко предупреждая о недопустимости налетов на железную дорогу. Объявлялось, что каждый, кто посягнет на народное достояние, будет иметь дело с самим Митаевым. Хорошо организованная охрана железной дороги резко прекратила грабежи и налеты бандитов. Просоветская деятельность Митаева не была по душе скрывавшемуся в горах опереточному имаму Дагестана и Чечни Нажмудину Гоцинскому. И в его лице Али нажил себе еще одного врага.
Авторитет в народе, независимость и самостоятельность Али Митаева вызывали к нему у местных советских чиновников буквально ненависть. На вопрос о том, почему, как советский служащий, он не хочет получать зарплату, Али Митаев отвечал: «Пользующийся их (большевиков – М.З.) благами не избежит их кары». Его враги дошли до того, что стали утверждать, что Али навел порядок на вверенном ему участке «в политических целях». Но кто мешал чекистам наводить этот самый порядок в тех же самых политических целях?
Чекисты депешировали в Центр: «Исходя из политических соображений, он хорошо наладил работу на вверенном участке», – сообщалось в документе. Что бы и как бы ни делал Али Митаев для чекистов и местной партийной верхушки, он оставался классовым врагом.
Низы, пришедшие к власти, быстро вошли во вкус, обнаружили свой алчный аппетит, бескультурье. Им было нестерпимо видеть рядом людей, подобных Митаеву, которому была видна их социальная и духовная ущербность. По долгу службы Али часто бывал в Грозном, встречался с чиновниками из разных ведомств. И на каждом шагу он ощущал их «трогательную опеку». Как и подобает дисциплинированному служащему, в неделю один раз он принимал участие на заседаниях Ревкома Чеченской Автономной Области.
В рапорте отмечалось, что Гоцинский, якобы, почти 3 года являлся полноправным хозяином Чечни, сидя высоко в горах Чеберлоя.
23 апреля 1923 года начальник Восточного отдела ПП ГПУ Юго-Востока Миронов пишет «Докладную записку о Чечне» начальнику Восточного отдела товарищу Петерсу. В ней он приводит краткую характеристику политического состояния Чечни: «Состояние Чечни на сегодняшний день можно характеризовать следующим образом: анархия, неудержимый рост шариатских тенденций, подготовка к началу активных действий и отсутствие Соваппаратов на местах. Указанное видно из: 1. Усиленного роста бандитизма. Роста религиозности, доходящей до состояния экстаза, что видно по повальному выполнению по ночам религиозного танца «зикра». Наличие шариатских отрядов и судов. Требование меджлиса объединения между шейхом Гоцинским, Али Митаевым, Ансалтинским и Белоходжи, образовавших своего рода «Высший Шариатский Совет» на почве борьбы с Соввластью за религию, что означает подготовку к газавату». Из этой записки видно, что Али Митаев, являющийся к этому времени членом Чечоблревкома, без всяких на то оснований поставлен на одну доску с открытым противником советской власти Гоцинским. Тем самым чекисты готовили почву для последующих провокаций против ненавистного им лидера чеченского народа.
Об этом письме, возможно, Митаеву и было известно, но он, не смотря на это, головой окунулся в новую для себя работу. В то смутное время в Чечне орудовала масса грабителей, многие плоскостные селения жили грабежами и набегами на железную дорогу. От этих налетчиков страдали достаточно состоятельные гудермесцы, кизлярцы, жители Хасавюрта. В достижении поставленной перед ним цели Али был настойчив. Из числа своих наиболее преданных сторонников он создал охранную сотню, командиром которой был назначен выходец из Урус-Мартана Умар Хаджиев, а его заместителем – Берс Халухаев, ингуш по национальности, активный участник гражданской войны, бывший замполка, награжденный за отвагу орденом Красного Знамени. Успех охраны железной дороги состоял в том, что она была поделена на отдельные участки, которые были персонально закреплены за каждым из мюридов и сторонников Али Митаева.
Понимая, что «красные товарищи» могут в любое время нанести ему подлый удар, он всегда находился в сопровождении преданных друзей и мюридов. Его опасения на этот счет были не напрасны, ибо в это время вся чекистская рать от Грозного до Ростова занималась поисками компрометирующего материала на Али. Фиксировался каждый его шаг, брались под наблюдение все, кто вступал с ним в контакт.
Силы грозненских чекистов оказались недостаточными. Против Али Митаева и на помощь им был мобилизован Юго-Восточный отдел ОГПУ г. Ростов-на-Дону. В Чечню командируется старший оперуполномоченный названного отдела, «старый большевик» Арменак Абульян. В феврале 1924 года чекистам путем грязных манипуляций удалось выманить из Стамбула Умара Митаева, младшего брата Али, и арестовать его (об этом позже будет сказано конкретно – авт). Самого Али поставили перед дилеммой: если он добровольно явится в ОГПУ, то брата освободят. Али было ясно, что чекисты готовят ему и его брату ловушку и тюрьмы им обоим не избежать. Но против него используются самые грязные методы, чекисты распространяют слухи о том, что ради собственного спасения и спокойствия он готов пожертвовать братом. Тем самым этой ложью на карту была поставлена честь семьи Митаевых.
(Центр хранения документации новейшей истории Ростовской области. Ф. 7. О. 1. Д. 40.).
2.3. Религиозная и миротворческая деятельность шейха
Али Митаев, прежде всего, был религиозным деятелем и миротворцем, и, возможно, если бы не революционные события того периода на Кавказе и в целом в России, он бы и не был политиком. Однако непререкаемый авторитет сына шейха и стремление помочь своему народу не смогли оставить его в стороне. Главное место в его подвижнической жизни занимала религиозная и миротворческая деятельность.
Несмотря на то, что шейх Бамат-Гирей-Хаджи передал Али право проповедовать вирд, вовлекая к тобе новых последователей, он длительное время не брал на себя эту ответственность. Али в то же время понимал, что игнорировать завещание отца он не имел права. В связи с этим для обсуждения вопроса он пригласил к себе наиболее близкого к шейху Бамат-Гирей-Хаджи мюрида-векиля Мани (Магомеда Назирова из Цацан-Юрта), который был направлен устазом Iовдой в Надтеречный район для распространения вирда кадарийа. В присутствии ближайших соратников отца 1овды таких, как Персиев Ахматхан из Автуров, Висхаджи из Гельдыгена, Демал Джамбулатов из Новых Атагов, Асхаб Товсултанов из Урус-Мартана, Шихмирза из Автуров и других шейх Али спросил у Мани, продолжает ли он распространять вирд шейха Iовды? Мани ответил, что «после смерти своего устаза Iовды он остановил распространение его учения». Шейх Али, пользуясь правом, переданным ему отцом Iовдой, обязал Мани-шейха продолжить порученное шейхом Iовдой Дело. В то же время, в течение шести лет после смерти отца, находясь ежедневно среди авторитетных мюридов и являясь фактическим руководителем его вирда, Али не приводил к тобе новых последователей.
В те годы из Дагестана в Автуры не раз приезжал внук зачинателя тариката накшбандийа на Северном Кавказе мюршида Муххамада Ярагского, духовного наставника имамов Гази-Мухаммада и Шамиля, Мухаммад-Эфенди, который настоятельно просил Али продолжить религиозную деятельность по укреплению в Чечне тариката кадарийа. Но Али не решался взять на себя эту большую ответственность, признаваясь, что он не готов полностью посвятить себя этой высокой миссии, и кроме того он не получил для этой роли знак от Всевышнего.
Исраил Яхъяев – житель села Автуры, известный в Чечне алим, соратник и мюрид накшбандийского тариката шейха Абдул-Азиза (Докку) Шаптукаева рассказывал: «В очередной свой приезд в Автуры (примерно в 1921 году – авт), Мухаммад- Эфенди спросил у меня, начал ли Али приводить к тобе новых последователей?». До этого приезда он еще несколько раз приезжал с той же миссией и настаивал на том, чтобы Али продолжил Дело отца, привлекая к тобе новых последователей кадарийского тариката. Но, получив отрицательный ответ, уезжал. Мухаммад-Эфенди заявил, «что на этот раз ему придется решиться на эту роль». Прежде чем зайти в дом Али, Эфенди пожелал посетить зиярт Iовды. С Исраилом они посетили его. «В ответ на приветствие уважаемого гостя: «Ассаламу алайкум, Бамат-Гири-Хьаьжа», – далее сказывал Исраил, – я услышал из могилы Iовды: «Ва-а-лайкум с-салам!», Мухаммад-Эфенди начал читать доIа, я сделал то же самое и стал повторять «аминь, аминь…». Не поворачиваясь ко мне, он сделал правой рукой знак, чтобы я покинул помещение зиярта, оставить их одних. Я медленно, пытаясь не помешать им, вышел, оставив дверь слегка приоткрытой, хотя я не имел на это право по законам Шариата. Клянусь именем Всевышнего, я отчетливо слышал диалог Мухаммада-эфенди и Iовды!», – далее свидетельствовал Исраил Яхъяев. – Когда мой гость вышел из зиярта, мы пошли в дом Али.
После приветственных слов Эфенди, обратившись к Али, заявил: «Твой отец говорит: во-первых, чтобы ты простил односельчан – двух мюридов, отменив предъявленный им ультиматум (вернуть деньги сельчанам, полученные ими, якобы, похлопотать для возвращения Iовды из ссылки, либо покинуть село – авт), ибо он тоже простил их. Во-вторых, чтобы ты, не откладывая, начал приводить к тобе новых последователей вирда кадарийа тариката». «На первое пожелание Iовды Али молча согласился, – заверял Исраил Яхъяев, – На требование отца продолжить вирд Али ответил, что пока не будет знак свыше, он не возьмет на себя такую ответственность.
Спустя 3 месяца Эфенди еще раз посетил Автуры и мы пошли к Али. На этот раз Мухаммад-эфенди вручил Али письменное подтверждение за подписями шейхов из Саудовской Аравии о том, что они обязывают его начать собственный путь силсила кадарийа, вовлекая в него новых последователей. Это письмо являлось подтверждением, что шейх Али является продолжателем золотой цепи шейхов силсила кадарийа», – свидетельствовал очевидец Исраил.
Известный ученый В. Акаев пишет: «Руководитель тариката еще при своей жизни назначал преемника, официально получавшего иджазу (разрешение) либо на продолжение материнского тариката, либо на организацию собственного братства. Преемником чаще всего становился прямой родственник суфийского шейха или наиболее одаренный ученик-мюрид; часто такой ученик, отходя от базисного тариката, создавал собственную группу». Как известно, Али стал преемником своего отца Бамат-Гирея-Хаджи, однако согласился он на эту миссию только после официального подтверждения шейхов - эвлийа из Саудовской Аравии, тейпа курейшитов. И, как сам Али утверждал, после того, как получил знак свыше.
С этого момента Али Митаев официально получает титул эвлийа – продолжателя золотой цепи силсила тариката кадарийа, что обязывало его привлекать верующих в свой вирд. Исраил Яхъяев свидетельствовал, что днем и ночью потоками шли к шейху Али люди, желая принять от него обет (ахд) – (тоба). Сюда приходили люди не только принять тоба, но и слушать проповеди шейха, признавая его своим устазом (Учителем) и ходатаем перед Аллахом.
Продолжая учение своего отца, Али внес незначительные изменения в практике исполнения зикра. Он внимательно слушал его исполнение, вносил коррективы. Житель Шатоя Оьзни, известный алим, мюрид Митаевых, который тесно поддерживал связь со своим устазом Али, рассказывал: «Однажды во дворе Али было большое количество людей. Одни принимали тобу, другие исполняли зикр. Немного освободившись, Али позвал меня к зикристам, велел мне, чтобы я внимательно послушал исполнение зикра: нет ли в их исполнении противоречий с шариатом, ибо он не позволит этого своим мюридам. После завершения зикра мы с Али возобновили эту тему. Я объяснил, что, воспользовавшись тем, что получил такую возможность от самого Али, наблюдал за исполнением зикра очень внимательно. Ничего подобного я не нашел. Али мне тогда рассказал следующее: «Однажды я заявил Iовде, что я намерен в Судный день перед Всевышним предъявить обвинения имаму Шамилю, Кунта-Хаджи и ему – Iовде. Тогда Iовда меня спросил: «Какие обвинения ты мог бы предъявить имаму Шамилю», на что я ответил, что «его воины позволяли себе отбирать у мирных жителей – стариков, детей и сирот последнюю пищу. Ее присваивали, считая это нормой шариата». Iовда сказал, что «Шамиль согласился на имаматство только после того, как на это получил право на диване святых эвлийа, когда ему была предложена эта миссия Всевышнего. Иначе он не в состоянии был бы обеспечить свои войска».
Затем Iовда спросил, за что я упрекнул бы его устаза Кунта-Хаджи? На что я ответил: «Ему следовало бы конкретно назвать имя своего ставленника – продолжателя кадарийа тариката, а не перечислять его приметы: в какой форме будут исполнять зикр его мюриды. А также примерное место, где он может объявиться…». Iовда опять возразил, заявив, что «если бы он назвал конкретно имя своего преемника, то завистники помешали бы ему (преемнику – авт.), едва успев начать столь ответственный путь». «А за что ты можешь упрекнуть меня?», – спросил Iовда. Я сказал, что «его мюриды, при исполнении зикра, не всегда четко выговаривают имя Всевышнего: «ЛаилахIа иллаллахIу», более того, в зикре присутствует чеченский язык», на что Iовда выговорил: «Iели, адамийн дега бIаьргаш делладелла дац, захIирехь долчунах бен пайда оьцур бац – чеч.» – «Iели, у людей глаза сердец не открыты. Они могут извлечь пользу только оттого, что они видят, доступного человеческой натуре. Им трудно извлечь от исполнения зикра по «строгим правилам» необходимую пользу, для того, чтобы могли дойти до состояния шовкъа. Всевышним Аллахом мы наделены правом, позволяющим весь их Iибадат (благие деяния во имя Аллаха – авт.) очистить и представить в день Къиямат на Суд Всевышнего. Поэтому мы позволяем своим мюридам делать зикр в таком исполнении», – сказал Iовда и убедил меня, я с ним согласился», – завершил Али свой разговор с Оьзни. Действительно, при исполнении зикра по «строгим правилам» человек все время насторожен и думает, как бы ему четко соблюсти порядок и правила исполнения ритуала, упуская при этом самое главное, саму суть того, для чего и был задуман этот ритуал. Смысл не в ритуале, а в том, что получает мюрид при этом и где он пребывает мыслями.
Комментируя подобные высказывания суфийских шейхов, великий мыслитель и богослов Абу Хьамид аль-ГIазали сказал: «… Если пылают сердца любовью к Всевышнему, незнакомый байт (стих – авт.) извлекает из них (сердец – авт.) то, чего не может извлечь декламация Корана. Поэтому, в силу того, что стих размерен и подходит человеческой натуре, человек может сочинять стихи. Что же касается Корана, то его слог превосходит стиль и построение речи, поэтому он поразителен и неподвластен силе человека, будучи несхожим с натурой его». По поводу исполнения зикра пророк Мухаммад, да благословит его Аллах и приветствует, сказал: «Однажды Муса (IалайхIи салам) попросил Аллаха ТаIала научить его какому-нибудь виду зикра для его упоминания. Ему было сказано читать «ЛаилахIа иллаллахIу». Он сказал: «О, мой Господь! Его читают все твои творения». Опять пришел ответ: «Читай «ЛаилахIа иллаллахIу». Он попросил: «О, мой Господь! Я хочу что-нибудь особое только для себя». Тогда Всевышний Аллах сказал: «Если семь небес и семь земель положить на одну чашу весов, а калама «ЛаилахIа иллаллахIу» – на другую, то последнее перевесит». Калама «ЛаилахIа иллаллахIу» называют очистителем сердца. По этой причине многие эвлийа назначают своим мюридам читать ее много, не сотнями, а тысячами, а то и десятками тысяч раз. Вирдовое учение Али Митаева, которое исполняет каждый мюрид, поистине и является очистителем сердец. О вирдовом учении шейха Али Митаева будет подробно сказано ниже.
Впервые в 20-е годы ХХ столетия нововведением в зикре стало «зикр айар» (пение в унисон). Автором нововведения являлся сын Ганды из Автуров Хусайн, а его старший брат Хасан, проживший до 1969 года, был исполнителем (запевалой) зикра. Как-то во дворе у Али мюриды исполняли зикр, а Хусайн впервые продемонстрировал «зикр айар», произнеся при этом: «…В Судный День под Знаменем пророка Мухаммада ты будешь стоять ему по правой стороне, о Iовда...!».
Послушав внимательно, после завершения зикра Али позвал несколько мюридов, в том числе и Хусайна, в дом.
«Зикр айар» в таком исполнении я поддерживаю, – сказал Али, обратившись к Хусайну, – это придает эффект зикру, однако о восхвалении Iовды скажу следующее: ни один человек, созданный Всевышним, не в праве будет стать по правую сторону пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует). Научить Вас как надо сказать об Iовде? Скажите так: «В зуьрияте пророка Адама, после пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, и его халифов, да будет ими доволен Аллах, нет тебе равных и достойных, о Iовда!». Но никогда не говорите, что «не будет тебе равных и достойных», – это великая тайна Всевышнего, – сказал Али и добавил, – если кто-нибудь станет оспаривать с Вами это, то я – свидетель».
Кроме исповедования вирда, введения корректировки в исполнение зикра, Али сам исполнял зикр, передавал своим мюридам мелодии для исполнения в зикре и порой сам исполнял ритуальный шовкъ. Рассказывал Джунид из Новых Атагов, что однажды Али с группой исполнителей зикра посетил зиярт Ташу-Хаджи (да святится тайна его), что находится в селении Саясан Ножай-юртовского района. После совершения дуа мюриды мелодично начали исполнять зикр, а спустя некоторое время мавзолей (зиярт) шейха Ташу-Хаджи (да святится тайна его) подвергся тряске. Али велел немедленно остановить исполнение зикра. Когда они возвращались домой, Али, как всегда, ехал впереди на некотором отдалении от вереницы всадников. Мюриды заметили, как Али начал прыгать, исполняя шовкъ. Сделав как-будто отработанный акробатический трюк, он соскочил с коня, стал на ноги и продолжал исполнять шовкъ. Подошедшие мюриды стали вокруг него и мелодично начали читать зикр. Когда Али отошел от состояния шовкъа и завершилось исполнение зикра, шейх сказал: «Вы, наверное, заметили во время исполнения зикра в зиярте его тряску. На пике его исполнения Ташу-Хаджи (да святится тайна его) пожелал встать из могилы и выйти к нам, а мы не могли этого допустить. Поэтому я велел остановить исполнение зикра».
Далее Али сказал, что подобный случай в его жизни был ранее один раз, и добавил, «если бы такое у нас случилось еще один раз, то мы были бы, без преувеличения, в числе самых близких к Всевышнему». Демал, исполнитель зикра, спросил: «А первый случай, Али, в Вашей жизни был в Гойтах, в доме Дуды?». На вопрос Али, как это он узнал, Демал ответил, что он видел его (Али – авт.) в объятиях с самим пророком Мухаммадом, да благословит его Аллах и приветствует, когда они исполняли зикр, а Али сидел на кровати и слушал исполнение зикра. Али подтвердил сказанное Демалом и заявил, что в последние годы жизни Iовды, даже и после его смерти на протяжении ряда лет, он противился его воле, игнорируя предложение продолжить его вирд. «Во время исполнения вами зикра я попросил у Пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, помирить нас, – сказал Али, – вот и явился он ко мне и заявил: «Ведь Вы – отец и сын, никому не надо вас мирить». Затем Али, обратившись к Демалу, сказал: «Демал, ты не зазнавайся, такое может видеть не каждый, не всем это дано».
Продолжая дело своего отца – проповедовать кадарийа тарикат, Али не был руководителем узкого вирдового братства, как это утверждают сегодня отдельные представители разных вирдов. Как уже было сказано, в отряде Али представителей других вирдов было больше, чем мюридов отца Митаева. Он добивался всенародного признания всех эвлийа золотой цепи Пророка силсила кадарийа и накшбандийа. В жизни шейха тому примеров много. Предлагаю вниманию читателя один из них. Известный исполнитель зикра Гандаев Хасан из Автуров рассказывал, что однажды Али вызвал к себе его отца Ганду (мюрид отца Митаева, тоже известный зикрист своего времени). Али распорядился, чтобы Ганда собрал группу исполнителей зикра и посетил зиярт Хеди – матери шейха Кунта-Хаджи (да святится тайна его) Кишиева, что находится в селении Гуни (Эртин Корта) Веденского района Чечни.
Ганда доказывал, что от него отвернутся мюриды вирда Митаевых, просил, чтобы он не давал ему такое поручение, но Али не стал менять свое решение. В назначенный день Ганда со своими соратниками посетил зиярт. После совершения обряда паломничества группа зикристов, отдалившись в некотором расстоянии от зиярта, начали исполнение зикра, как это делают мюриды Iовды. Прибывшие сюда люди: и стар, и млад, удивленные увиденным, подходили к зикристам. Остались довольны не только те, кто присутствовал в тот день на месте паломничества, но и сами исполнители зикра – мюриды Митаевых. На следующий день Ганда пришел в дом Али, чтобы поделиться впечатлениями о вчерашней поездке и выразил свой восторг. Али спросил у него, знают ли мюриды, почему он пожелал, чтобы они посетили зиярт Хеди, и сам же ответил: «Многие думают, что мы игнорируем вирд Кунта-Хаджи (да святиться его тайна). Я хотел, чтобы все сомнения у них рассеялись, а также продемонстрировать наше отношение к другим эвлияам и их вирдам. Никто не вправе игнорировать ни одного эвлийа, ни один вирд, не вправе ставить под сомнение их святость, ибо это чревато карой Всевышнего», - сказал шейх.
Али много внимания уделял правильному исполнению мюридами зикра, часто вводил изменения, дополнения в его исполнение. «Учиться исполнять зикр обязан каждый, кто его посещает повседневно, – часто говорил Али. – Этот Iибадат – не на сегодня и завтра, мы должны, передавая потомкам, продолжать его до самого Ахира, поэтому надо брать пример с хороших исполнителей, учиться у них, совершенствовать его». Али также внес дополнение в вирдовое учение, которое проповедовал отец Митаев. Известным в республике алимом Лечи Асаевым из Мескер-Юрта под диктовкой шейха Али подробно написан новый вирд и особенности его исполнения , текст которого был сохранен и передан им мюридам Митаевых.
При исполнении вирда шейха Али наряду с упоминанием имени Аллаха, упоминаются имена известных пророков, асхабов, а также эвлийа, включенных в золотую цепь силсила кадарийского тариката, которую замыкает шейх Али Митаев.
Примечательны высказывания того же Исраила Яхъяева из Автуров – мюрида Абдул-Азиза Шаптукаева, который утверждал, что Али является продолжателем золотой цепи – силсила, как кадарийа, так и накшбандийа. На твердое заверение одного известного мюрида накшбандийа, что «накшбандийа, это – вирд Докки!», Исраил ответил так: «Ты успокойся, ни твое, ни мое никто не отнимает. Мы видим в повседневных их (мюридов Али – авт.) обращениях к Всевышнему Аллаху громкое исполнение зикра во всеуслышание – это и есть кадарийа. Вирд, которого строго придерживаются мюриды Али после совершения молитв (фарз-намаз), упоминая Аллаха, пророков, праведных халифов и эвлийа: от пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, до последнего, замыкающего силсил – Али, – это у них – накшбандийа. Так что продолжателем кадарийа и накшбандийа является Али – сын Бамат-Гирея-Хаджи», – свидетельствовал Исраил Яхъяев. Мюриды Али, строго придерживающиеся его вирда, уделяют на это не менее 2- х часов времени в сутки.
Вот полный текст вирда Али Митаева:
Первый важиб вирд: После каждого фарз-намаза необходимо читать «остогIфируллахI» – 5 раз, затем читают зикр «ЛаилахIа иллаллахIу» – 100 раз, и читают салават «АллахIума селлиIалаа Мохьаммадив-ваIала-а а-али Мохьаммадив-ва саллим» – 5 раз. Затем мел (вознаграждение от прочитанного) отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему Устазу и всем эвлийа в цепи тариката (тIарикъат – араб.) – от пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) и до своего устаза.
Второй важиб вирд: После каждого утреннего фарз-намаза читают «Салават» – 100 раз, затем читают суру Корана: «КъулхIувалла-ахIу ахьад аллахIу-с-самад ламйалид ва лам-ю-ю-лад ва-лам-йакун лахIу куфуван ахьад АллахIу Акбар» – 100 раз. Затем читают две суры Корана: «Къул-а-Iузу» – по одному разу. После завершения вирда мел отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему устазу и всем эвлийа в цепи тариката, а также праведным халифам Абубакар-Сиддику, Али, Умару и Усману (да будет доволен ими Аллах).
Первый суннат вирд: После каждого фарз-намаза читают зикр «ЛаилахIа иллаллахIу» – по 100 раз, озвучив вначале «остогIфируллахI» – по 3 раза, и после – 3 раза «салават»; либо одновременно – 500 раз зикр «ЛаилахIа иллаллахIу», озвучив сначала «остогIфируллахI» –- 15 раз, а также – после «Салават» – 15 раз. После завершения исполнения вирд мел отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему Устазу, а также всем пророкам, начиная от пророка Адама (да будет ими доволен Аллах), всем эвлийа от Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) до последнего в цепи эвлийа.
Второй суннат вирд: После каждого фарз-намаза читают зикр «ЛаилахIа иллаллахIу» по 100 раз, произнося в начале «остогIфируллахI» – по 3 раза и в конце читают «Салават» – по 3 раза. Либо одновременно – 500 зикр «ЛаилахIа иллаллахIу», произнося в начале «остогIфируллахI» – 15 раз и в конце – «Салават» – 15 раз. Мел от прочитанного отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), устазу, а также своим родителям (исполнителя вирда – авт.), называя по именам отца и мать.
Это – вирд Iовды. Вирды, приведенные ниже, дополнены и внесены в вирдовое учение шейхом Али.
Третий суннат вирд: В любое время дня и ночи (в течение суток) читают «остогIфируллахI» – 7 раз, затем читают суру Корана: «БисмиллахIи р-рохьмани р-рохьиим. Иза-а жа-аъа насруллахIи валфатхьу вараайтаннаса йадхулу-уна фи-и ди-иниллахIи афважан фасаббихь бихьамди раббика вастагIфирхIу иннахIу ка-а-на таввааба-а. АллахIу Акбар» – 100 раз. После чтения сур необходимо читать «Салават» – 7 раз. Мел от прочитанного необходимо отдать пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), устазу и всем эвлийа в цепи тариката.
Четвертый суннат вирд:
Вначале читают три раза суру Корана «Аманту биллахIи вамалааикатихIи ва кутубихIи ва русулухIи вал йовмал аахири ва билкъадари хайрихIи ва шаррихIи маналлаахIи таIаалаа», после чего произнести: Я принимаю тобу, раскаиваюсь за совершенные мною прежде греховные поступки, обязуюсь по мере своих сил исполнять все, что предписано (фарз) Аллахом и пророком Мухаммадом (да благословит его Аллах и приветствует), признаю Iовди Али своим устазом. После чего необходимо прочитать «остогIфируллахI» – семь раз. Далее читают зикр «АллахIу Акбар» (либо после каждого фарз-намаза – по 100 раз, либо в сутки – 500 раз). После каждой сотни необходимо читать: «АллахIу Акбар ЛааилаахIа иллаллаахIу валлаахIу акбар». По завершении – читают «АллахIу Акбар кабиирав-валхьамду лиллахIи хьамдан кесиирав-васубхьааналлаахIи букратав-ва асиила, ЛаилахIа иллаллахIу валлахIу акбар», затем читают суру «Субхьанал-лаахIи валхьамду лиллаахIи вала-а илаахIа иллаллаахIу валлаахIу акбар. Валаахьавла валаа къуввата иллабиллахIил Iалийал Iазиим» – 7 раз. В завершении – «Салават» – 7 раз. От прочитанного мел отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему Устазу, а также пророку ИбрахIиму, всем пророкам в цепи пророков от Ибрагима до Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), всем эвлийа от пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) и до своего Устаза.
Пятый суннат вирд: Начинают с чтения «остогIфируллахI» – 7 раз. Далее читают зикр «АллахIу Акбар» – после каждого фарз-намаза – по 100 раз, либо – 500 раз в любое время суток. После читают суру: «АллахIу Акбар кабиирав-валхьамду лиллахIи хьамдан касиирав-ва субхьаналлаахIи букратав-ва асиилаа. ЛаилахIа иллаллахIу валлахIу Акбар». Затем читают семь раз: «СубхьааналлаахIи валхьамду лиллаахIи валааилаахIа иллаллаахIу валлаахIу акбар, валаа хьавла вала къуввати иллаа биллаахIил Iалийил Iазиим». В завершение читают: «Салават» – 7 раз. Мел от прочитанного отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему устазу, всем эвлийа в цепи эвлийа, а также погибшему в газавате Хамзату – дяде пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), всем имамам газавата и шахидам.
Шестой суннат вирд: Читают «остогIфируллахI» – 7 раз, Далее читают зикр «АллахIу» – 500 раз (либо после каждого фарз-намаза – по 100 раз, либо одновременно – всего 500 раз). После каждой сотни читают «АллахI валил-лаахIил хьамду», после завершения вирда читают: «ЛаилахIа иллаллахIу вахьдахIу лаашариика лахIу лахIул мулку валахIул хьамду йухьйии вайумииту вахIува Iалаа кулли шайъин къадиирун». В конце читают «остогIфируллахI» – 7 раз. Мел от прочитанного отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему устазу и всем эвлийа от пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) и до своего устаза.
Седьмой суннат вирд: Также читают в начале «остогIфируллахI» – 7 раз. Затем читают зикр «АллахI» – 500 раз (либо одновременно, либо после каждого фарз-намаза – по 100 раз). После каждой сотни читают: «АллахI валил-лаахIил хьамду» – по одному разу. После завершения вирда читают: «ЛааилахIа иллаллаахIу вахьдахIу лаашариика лахIу лахIул мулку валахIул хьамду йухьйи вайумииту бийадихIи хайру вахIува Iалаа кулли шайъин къадиирун» – 7 раз. В конце читают «Салават» – 7 раз. Мел от прочитанного также отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему устазу и всем эвлийа. Далее поименно называют четырех пророков: Хизира, Iийса, Илъяса, Идриса.
Восьмой суннат вирд: Вначале читают «остогIфируллахI» – 3 раза. Также в течение суток читают зикр «ЛаилаахIа иллаллаахIу» (либо после каждого фарз-намаза – по 1000 раз, либо единовременно – все 5000). В завершение – «Салават» – 3 раза. Мел от прочитанного отдают пророку Мухаммаду (да благословит его Аллах и приветствует), своему устазу, всем эвлийа, а также всем асхабам пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), скрытно существующим эвлийа (святые, которые всегда невидимо существуют в мире, являясь заступниками людей, чудотворцами, и носителями божественной благодати – авт.), а также мюридам своего устаза, ушедшим в вечный мир.
После каждого вирда читают молитву (доIа).
Лечи Асаев из Мескер-Юрта рассказывал: «Эти вирды мы с Али писали не один день. При появлении свободного времени Али звал меня к себе и просил прочесть вирд с самого начала, как бы анализируя прошлый текст. Под его диктовку я продолжал написание вирда. Так создавался этот исторический документ, который я, исполняя волю своего устаза, берег и передал мюридам Али, – рассказывал Лечи. Далее алим сказал, что он спросил у Али: «что он не знает ни одного эвлийа, который обязал своих мюридов исполнять вирд в таком объеме, что это за вирд и какой смысл у этого вирда?». На этот вопрос Али мне ответил так: «Каждый человек в сутки делает вдох-выдох, в среднем, 24 тысячи раз. Объем же этого вирда составляет тоже 24 тысячи слогов (хьаьрков – араб.) Мюрид, исполняющий этот вирд, если даже совершает грехи на каждом вдохе-выдохе, Всевышним Аллахом будет прощен. Он будет перед ним совершенно безгрешным, как в день своего появления на этот свет, – сказал Али, – потом добавил, – я обязываю своих мюридов исполнить этот вирд, чтобы уберечь их в Судный день от всех испытаний и наказаний за греховные поступки, совершаемые в этом грешном мире». Завершая разговор о вирдах, Лечи сказал, что он действительно проверил свои вирдовые записи на арабском языке, написанные под диктовку Али, и на самом деле количество слогов было ровно 24 тысячи, как было сказано его устазом Али.
В многогранной религиозной, социальной деятельности Али Митаева важное место занимала миротворческая деятельность. Официальная историография это умалчивает, хотя в этом отношении в истории Чечни невозможно найти человека, кто бы сделал так много для своего народа, как Али Митаев. «ЧIир» (кровная месть) – горький бич чеченцев. Али всю жизнь боролся с этим страшным адатом. Хамидов Мурдаш, 105-летний житель села Сержень-Юрт, сподвижник Али Митаева, в 1990 году рассказывал: «Со всех концов Чечни стекались к нему люди, рассказывая о своих бедах, просили совета и помощи. Он выслушивал всех, утешал, как мог и оказывал посильную помощь. Однажды с целью примирения кровников, мы выехали в общества Беной и Центорой, где провели две недели. С нами были Демал из Новых Атагов, Дилма и ХутIу из Автуров – всего 13 человек. Благодаря стараниям Али, его искусству убеждать людей, нам удалось добиться примирения 12 кровников. Сколько благодарных слов мы услышали, сколько радостных слез видели. Но бывали и разочарования. В одном случае Али не удалось решить вопрос положительно. А было так: мы во главе с Али нанесли визит к человеку, брат которого погиб в результате ссоры. Потерпевшая сторона встретила нас недружелюбно. На все уговоры Али простить кровников был только один ответ: «Кровь за кровь – вот мое слово!». Убедившись в тщетности попыток примирения, Али заметил: «Гнев затмил разум этого человека. Боюсь, что он разделит судьбу своего брата». После этих слов Али покинул его двор. Через некоторое время нам стало известно, что тот человек и его другой брат погибли в случайной драке».
В 1990 году в газете «Коммунизман байракх» – («Знамя коммунизма») чеченский писатель Хамзат Яндарбиев в своей статье «Шейх Али Митаев» пишет: «Шейх Али Митаев часто ездил по Чечне, мирил кровников, разбирал тяжбы, и после каждой его поездки к мирной и спокойной жизни возвращались десятки семей Чечни и Ингушетии».
Далее Х. Яндарбиев писал, цитирую: «…Али Митаев был человеком широкого кругозора, удивительной душевной красоты, кристальной чистоты и честности, порядочности. Его везде ждали. Он всегда спешил туда, где был нужен. Это была незаурядная личность, а личностей Сталин не желал признавать…».
С миротворческой миссией Али Митаев бывал не только в горах Восточной Чечни, но и в Южной Чечне – Шатое, на Притерской равнине, в Ингушетии и в Ауховском районе Дагестана. Везде их встречали с надеждой, а провожали с восхищением и благодарностью.
Рассказывал Мурдаш из Сержень-Юрта: «Однажды Али известили о том, что в одном населенном пункте в течение двух суток люди ждут положительного ответа от потерпевшей стороны. (Название населенного пункта я не запомнил, однако автор статьи «Рассказ 99-летнего мюрида» житель с. Гойты Юсуп Заурбеков, ссылаясь на воспоминания своего отца Абдул-Кадира, очевидца тех событий, утверждает, что было это в Гойтах – М.З.). На все уговоры известных религиозных авторитетов был один ответ: нет! Когда мы с группой во главе с Али приехали на место, собравшиеся на это мероприятие люди находились на окраине села, расположившись на поляне, кто как мог. Али спросил у старейшины, совершили ли они обеденный намаз, на что известный алим Шамсуддин-Хаджи из села Шали ответил, что они ждали его прибытия, чтобы сделать это с его участием. После завершения коллективного намаза (жамаIат ламаз), мюриды Али исполнили зикр (мукъам). Участники почувствовали надежду на успешное завершение этого мероприятия. Али, обратившись к Юнусу (Юнус был соратником и верным мюридом 1овды, дед мюрида Рамзана Юнусова из Новых Атагов, известного по кличке «Седой Рамзан»), спросил: «Скажи, Юнус, как ты считаешь, ответят нам теперь? И как нам поступать сейчас?», на что Юнус ответил, что он считает, что теперь им ответят. На вопрос Али, чем он может это объяснить, Юнус изложил свою версию: «Когда мы исполняли зикр, над вершинами гор (показывая в сторону гор – М.З.) я увидел стаю ангелов (маликийн тоба – чеч.), думаю, что это – знак Всевышнего. Али назвал несколько имен из присутствующих авторитетов и вместе пошли к дому потерпевшей семьи».
Далее Мурдаш рассказал, что днем раньше у ведущих переговоры людей состоялся нелицеприятный разговор с родственниками погибшего, которые в катигорической форме отказывались дать согласие на прощение мести, и один из них сказал: «Ладно, нам Вы не ответили, но мы пригласим сюда 1овди 1ела (сын 1овды – Али), ему-то Вы не сможете отказать!» Мать погибшего ответила крайне вызывающе: «Даже если сам Аллах спустится с небес – не простим!». «Но когда Али подошел к калитке и открыл ее, – продолжал Мурдаш, – собаки, которые днем раньше были готовы броситься на любого стороннего человека, даже не шевельнулись, мать и два брата дружелюбно встретили Али. Состоялся небольшой диалог, и Али велел пригласить во двор ожидавших на окраине села людей. Когда все подошли, Али обратился к родственникам: «Ради Аллаха, пророка Мухаммада и этих собравшихся здесь людей, вы прощаете виновного и их родственников?». Слово взяла мать, которая сказала, что они не только не намеревались простить кровника, но и пустить во двор его сторонников. Однако при появлении Али они потеряли контроль над своими действиями. Объяснила вчерашний инцидент и спросила, что будет с данным ею словом, если она простит их. Али сказал, что, если Всевышний в день Къиямата обвинит ее за это, то он возьмет на себя эту вину. Мать заявила, что ради Аллаха, Пророка Мухаммада и самого Али они прощают виновного и его родственников. Али поправил ее дважды: «Скажите, ради Аллаха, Пророка Мухаммада и ради этих людей, собравшихся здесь». На третий раз мать выговорила: ради Аллаха, Пророка Мухаммада, ради тебя - Али и людей, собравшихся здесь».
Далее Мурдаш рассказывал, что после завершения этого мероприятия житель с. Гойты сын Заурбека – Абдул-Къедир, который присутствовал здесь, попросил Али заехать к нему домой вместе со своими мюридами отведать пищу и отдохнуть перед дальней дорогой. Митаевы (1овда и Али) еще при жизни 1овды были в дружеских отношениях с семьей Абдул-Кадира Заурбекова.
«Хозяин оказался довольно обеспеченным человеком, быстро зарезал барашка, и нам подали кушать, – рассказывал Мурдаш. - Время близилось к вечеру, мы только подумали, что хорошо бы остаться здесь ночевать, а утром – в дорогу. Но Али велел всем быстро собраться, чтобы тронуться в путь. Конечно, недовольство никто открыто не высказал, но отдохнуть и утром в дорогу – желание у всех было великое. Али ехал, как всегда, впереди, отделившись от группы. Как только мы выехали из села, Али остановил коня, дождавшись нашего подхода, и спросил: «Вы, наверное, считаете, что мы могли бы оставаться ночевать? Можно же было отдохнуть сегодня и утром ехать, тем более, что у хозяина мест на всех было предостаточно?». Мы молчаливо согласились с тем, что Али сказал. Далее Али продолжил: «Кто не хотел отдохнуть? Кто не устал? Они видели в нас каких-то особых людей, почувствовали нашу значимость. Однако, если бы мы остались ночевать, расслабившись в такой обстановке, кто-то ляпнул бы лишнее слово, и это хватило бы, чтобы изменить их мнение о нас. Чтобы уберечь нас всех от этого, сохранить мнение, которое сложилось у них, я и велел вам отправиться домой сегодня»,– сказал Али и тронул своего коня.
Известный мюрид, соратник отца и сына Митаевых Демал из Новых Атагов рассказывал, что был случай, когда на неоднократные уговоры Али пострадавшая сторона не давала ответа, а Али предпринял неслыханный в истории миротворческой миссии – не до и после – акт прощения кровников. Неожиданно для всех, Али стал на колени перед людьми пострадавшей стороны, продолжая свою речь о прощении виновного, цитируя суру Корана, хадисы Пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), а также высказываний наших святых авлияов, которые призывали чеченский народ к миру и согласию, прощению друг друга. А Али умел убеждать людей. Увидев необычный ход события, народ оказался в недоумении! Не поняв, что происходит, с обеих сторон послышались крики и даже плачи мужчин-участников и женщин, наблюдавших за происходящим. Это было что-то неслыханное! И вряд ли кто до этого мог представить себе подобное! Али не торопился подняться даже тогда, когда старики пострадавшей стороны бросились к нему, чтобы поднять его и сказать слово прощения… После этого присутствующие долго не могли прийти в себя и успокоится. Этот факт подтвердается и соратником Али Митаева – Абдул-Кадыром из села Гойты в своих воспоминаниях. «Было это в селе Гой-чу, день выдался пасмурный, дождливый, – рассказывал Абдул-Кадыр, – когда Али стал, колени его были запачканными, и те, кто находился рядом с шейхом, вытерли ему одежду, а грязь собрали и положили в свой карман, это был знак безмерного уважения к своему устазу». Это был шейх Али Митаев – Iовди Iела. Так мог поступить только истинный мусульманин, Великий авлия! Это был чеченец!
«Есть в Ножай-юртовском районе два села – Зандак и Чурч-Ирзу. Жили соседи в мире и согласии. Но произошла трагедия: случайная ссора двух соседей переросла в драку, набежали другие. Драка переросла в кровавое побоище, в котором погибло дюжина людей. Число погибших зандаковцев оказалось значительно больше. Заговорила неумолимая «чеченская арифметика»: счет должен быть равным. Чурч-ирзуйцы в безвыходном положении. Если даже община назовет жертвенные имена и появятся добровольцы, готовые отдать жизнь за сельчан, за порог их не пустят матери и сестры. Найти выход из создавшейся ситуации, разрядить напряженную обстановку стремятся чеченские авторитеты. Их попытки примирить враждующих не привели к положительнму результату. Старейшина села Чурч-Ирзу обращается за помощью к Али Митаеву. Он не замедлил прибыть. Выслушав представителей обеих сторон, он рассудил следующим образом: «Каждый ушедший из жизни, будь то зандаковец или житель Чурч-Ирзу – это чеченец, значит потеря наша общая, а каждая сохраненная жизнь – наше достояние. Если бы назвали конкретные имена, то им надо было бы покинуть родные места. Но Вы счет предъявили всему селу. Село сняться и уйти не может, но ответ держать за своих сынов нужно. В подобных случаях наши предки откупались землей и примирялись». Так и было решено. Дальневидными оказались и сами жители двух сел, сумевшие обуздать свои страсти, подчинившись воле человека, который желал им добра».
Подтверждение факта участия шейха в примирении многих населенных пунктов мы находим в автобиографии Али Митаева, написанной в Ростовской тюрьме. «По поручению Ревкома, – пишет Али, – я выезжал примирить племя бильтой и зандкой, между которыми было столкновение из-за земельного вопроса с убийством не менее 7 человек. Я примирил враждующие стороны, и наметил границу земли. Такое же столкновение мною ликвидировано между энгеноевцами и гендергноевцами, а также разрешены мелкие конфликты между жителями многих других населенных пунктов».
В истории жизни Али Митаева нет ни одного факта, который мог бы бросить тень на него. Тысячи чеченцев и ингушей считают его своим устазом, признают его святым. Изредка представители иных вирдовых братств заявляют, что Али нельзя назвать эвлияом – продолжателем золотой цепи силсила, так как он не прошел обряд «халбат». Выше отмечалось, что этим правом он был наделен его отцом шейхом Бамат-Гирей-Хаджи Митаевым, а также группой арабских шейхов, о чем его проинформировал Мухаммад-эфенди при свидетеле Исраиле Яхъяеве из Автуров, известном мюриде шейха Докки Шаптукаева. В 70-х годах ХХ-столетия этот вопрос стал предметом обсуждения среди представителей разных чеченских вирдовых братств. Свою точку зрения по этому вопросу высказал мулла Товсултанов Асхаб из Урус-Мартана. Рассказывая о богоугодных делах Али Митаева, Асхаб-мулла констатировал, что «он не раз был свидетелем того, как Али оказывал финансовую помощь курейшитам – потомкам пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, единоверцам при строительстве мечетей, а также для создания примечетских школ, оказывал материальную поддержку духовно-образованным лицам, малоимущим. Многочисленные его пожертвования во имя Всевышнего были бы вполне достаточны, чтобы признать его святым»,– заявлял Асхаб-мулла Товсултанов.
Известно, что для суфизма не обязательно строгое следование обряду «халбат», являющегося важнейшим компонентом аскетизма. Но обязательным является милосердие, духовно-нравственное самосовершенствование, всепоглошающая любовь к Богу. Асхаб-мулла так же рассказывал, что «однажды мы с Али пошли в мечеть в Автурах на пятничную молитву. Имам мечети Магометмирза, обратившись к Али, заявил, что в село приехал гость (курейшит) из Мекки, потомок пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует), в надежде получить материальную помощь от сельчан. «Я попытался это сделать, – заявил он, – но собрали люди очень мало и мне очень неудобно отдать это столь уважаемому гостю». Имам мечети попросил у Али, чтобы он поговорил с единоверцами. Перед совершением намаза Али обратился к собравшимся: «Когда потомки пророка Мухаммада (да благословит его Аллах и приветствует) – курейшиты начали приезжать на землю вайнахов, Iовда выразил свое недовольство. Не поняв отца, я спросил у него, почему он против этого, ведь это для нас – большая честь. Тогда Iовда сказал, – продолжал Али, – что по прошествии времени чеченцы не в состоянии будут уделять им внимание должным образом. Если мы провинимся, то Бог отвернется от нас, чеченцев». «Осмыслив глубже сказанное, я нашел, что Iовда был прав, – продолжал Али, – и добавил: сегодня у нас – гость из Мекки, я попрошу щедрых, увеличив щедрость, скупых, отказавшись от скупости, доложить на эту сумму деньги, кто сколько может». Али достал из кармана купюру больших бумажных денег, постелив на пол носовой платок, выложил на него. Очевидцы рассказывали, что в тот день автуринцы гостю из Священной Мекки вручили более пол-мешка денег-садака. А когда вышли из мечети, все поговаривали, что Али, обратившись лично к нему, заставил вывернуть карманы.
Вопрос о правомочности продолжения вирда кадарийа тариката Али Митаевым в кругу мюридов других вирдовых братств, особенно отдельных последователей вирда 1овды, изредка становится предметом обсуждения и сейчас. Хочется привести по этому поводу точку зрения ученого алима из села Шали Хасиева Хамида, известного по имени Сайдулхан Хьамид. Хотя он относил себя к вирду Кунта-Хаджи Кишиева, своему родственнику, молодому человеку, признавшемуся, что он принял вирд Али Митаева, Хамид ответил, что тот (принявший вирд Али – авт.) на истинном пути Аллаха, велел ему не свернуть с этого пути. Далее Хамид рассказывал, что у него была бумага с подписями шейхов из Мекки, которую он передал мюриду Али из Автуров Магомеду Даурбекову, в которой было написано, что Али является продолжателем кадарийа тариката в золотой цепи силсила после Бамат-Гирея-Хаджи. Хамид также рассказывал, что, убежденный в святости отца и сына Митаевых, после исполнения вирда своего устаза Кунта-Хаджи, он также выполняет вирд Iовды и Али. Поклявшись всеми священными писаниями, прочитанными им, Хамид заявил, что они оба – и Iовда, и Али – эвлийа, истинные Вели от Бога. Неслучайно Хамид завещал задолго до своей кончины похоронить его на новом кладбище, что на окраине Шали, в направлении села Автуры. «Это все-таки ближе к Автурам, где покоится великий эвлийа, посланник Всевышнего – Iовда…», – говорил Сайдулхан Хамид.
Али поддерживал дружбу с потомками пророка Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует, всегда помогал им, как мог, не оставлял без внимания их просьбы. Он также помогал материально при строительстве мечетей, где бы, в каком бы селе, районе это ни было. Он ценил дружбу со всеми эвлийа, а также со всеми потомками всех эвлийа. Известно, что по просьбе Кана-шайха Хантиева он со своим отрядом в течение 9-ти месяцев стоял на страже сел Притеречного района, а с Дени-шейхом (Деди) Арсановым у Али были особые отношения. Кстати, Дени был частым гостем в доме Митаевых еще при жизни Бамат-Гирея-Хаджи. Дени восхищался энергичностью, активностью, способностью, умением и находчивости Али, гордился тем, что у чеченского народа есть такой сын. Предание также сообщает, что Али почитал известных шейхов накшбандийского тариката Юсуп-Хаджи Байбатырова (село Хошкельды) и Абдул-Вахаб-Хаджи Дидимова (из дагестанского села Баммат-Юрт), уважительно относился к ним. На все происходящие события в крае вайнахов они смотрели одинаково и делали все возможное для сохранения стабильности и мира. На различных собраниях и сходах, так часто проходивших в тот период, они всегда выступали с поддержкой Али Митаева.
Подвижническая деятельность зачинателя тариката накшбандийа в нашем крае Ташу-Хаджи Саясановского для Али всегда была примером. Он часто бывал в Нохч-мохке, с целью посещения зиярт четвертого имама Чечни из селения Саясан, и духовно обогащался.
К известному шейху Кунта-Хаджи, положившему начало кадарийа тариката в нашем крае, отношение у Али, как продолжателя этого тариката, было особое. В его конной дружине было последователей вирда Кунта-Хаджи больше, нежели других вирдовых братств.
О связях Али с известными шейхами и авторитетами можно говорить долго, а также примеров тому достаточно много. Как сообщается в предании, существуют разные версии о взаимоотношениях известного алима Сугаип-муллы Гойсумова и отца и сына Митаевых. Сугаип-мулла, как ученый-арабист, желая убедиться в святости Бамат-Гирея-Хаджи, устраивал для него публичные экзамены. Предание гласит, что на вайнахской земле в знании восточной религиозной литературы ему не было равных. Однако пути их сближения с Богом были разные. Как уже было сказано, Iовда, еще юношей, будучи учеником великого наставника Кунта-Хаджи, был наделен невообразимой силой и благодатью, еще тогда в нем стали замечать первоначальные проблески просветленного сознания. Далее – через зикр, находясь в халвате в одиночестве, путем постоянного упоминания имени Аллаха он достиг всепоглощающей любви к Богу. Подобные диалоги, подвергающие Iовду строгим экзаменам, алимы устраивали часто. Ответы на вопросы, задаваемые учеными-арабистами, Iовда не искал нигде, ему они приходили от Бога. Предание сообщает, что когда алимы, устраивающие ему экзамены, терялись в поисках вопросов в священных писаниях, то еще до их озвучивания Iовда называл им номера страниц, где находится тот или иной вопрос, который они собирались ему задавать. По этому поводу как-то Iовда сказал: «Не могу я понять этих алимов, не ведающих, что написано на оборотной стороне листа прозрачной бумаги, а спорят, доказывают и пытаются отстаивать чего-то…».
Если говорить о взаимоотношениях Али и Сугаип-муллы, то взгляды на происходящие военно-политические события в Чечне у них были разные. Отношение к большевикам у Али Митаева было отрицательное, он открыто выступал против коммунистов-безбожников. Более того, публично высказывался в адрес тех, кто поддерживал большевиков, предостерегая их о неминуемой беде, кстати, которые впоследствии и пострадали от них.
Приведенная в книге речь Али Митаева на 1-м съезде в Урус-Мартане в январе 1923 года об объявлении автономии Чечни известные религиозные авторитеты, являвшиеся нерядовыми участниками этого форума, восприняли отрицательно. Еще до его выступления, когда Митаеву было предложено высказаться по обсуждаемым вопросам, зная его негативное отношение к большевикам, многие из них были против того, чтобы дать слово Али. Однако, по настоянию отдельных авторитетов, участвовавших на съезде, речь эта была произнесена. Наряду с другими его делами, направленными во имя спасения своего народа, этот эпизод – выступление на съезде в Урус-Мартане – из жизни шейха Али Митаева, рассказывал житель села Шали Исраилов Аслаха, проживавший в последние годы своей жизни в Новых Атагах, мюрид шейха Мусы из Турции. Он был почти ровесником Али Митаева и участником этого форума. Несмотря на возраст, он четко помнил все эпизоды. «После этого выступления, когда Али покидал съезд, – рассказывал Аслаха, – над головами его конной дружины многие увидели стаю птиц, сопровождавших дружину, пока они не скрылись». «Многие это явление восприняли, как Божье знамение, заявив, что это – ангелы, сопровождавшие шейха», – далее рассказывал Аслаха. Участие Али на съезде в Урус-Мартане и его выступление подтвердил Хуцуруев Висхаджи, который заявил, что «подобное могли позволить себе только два человека: Турпал-Али и Iовди Али!». В 1990 году этот эпизод из жизни Али Митаева я рассказал журналисту Уциеву Абу. Выслушав меня внимательно, журналист подметил: «Все, о чем ты рассказываешь, мне тоже известно, однако рассказ твой неполный». Я попросил уточнить. Далее Уциев рассказал: «Сугаип-мулла, принимавший на этом съезде участие, тоже увидел стаю птиц, сопровождающую конную дружину Митаева, и он, прежде чем вернуться к себе домой в Шали, поехал в Автуры и в дружелюбной беседе с Али заявил: «…В том, что ты – къонах – у меня не было сомнений, однако я не знал, что ты эвлийа, но сегодня у меня рассеялись все сомнения…», – рассказал Уциев.
Али всегда выступал как за искоренение насилия и кровной вражды, так и за распространение среди чеченцев высокой духовности, а также нравственности на основе ценностей ислама, утверждения среди чеченцев шариата. В шариате он видел средство искоренения различного рода преступлений. В описываемый период многие чеченцы влачили жалкое существование. Бичом общества стали всякого рода отщепенцы, люмпены, грабители. Однажды односельчане привели к Али Митаеву одетого в лохмотья человека.
– Кто этот нищий, - возмутился Али, – почему вы сами не накормили его и не проводили в дорогу?
– Он не нищий, - ответили сопровождавшие беднягу,– это русский, его обокрали наши чеченцы». Али был явно смущен:
– А вы не знаете, кто обокрал несчастного?
– Мы этого не знаем, может, он сам расскажет, как все было. Человек в лохмотьях, смутившийся под гневным взглядом Али, заикаясь, поведал свою историю.
– Мне стыдно появляться при людях в подобном виде, но твои соплеменники не оставили мне больше ничего, – он замолчал, на глазах его показались слезы, – прости, пожалуйста, за слабость. Я слышал о чеченцах, что они свободные, гордые люди, мне казалось, что такие люди снисходительны к другим, попавшим в тяжелое положение. По правде говоря, до сих пор мы не чувствовали и намека на притеснения.
– Разве ты не один?
– Увы. В том-то и вся беда. Со мной моя семья и родственники. Мне пришлось взять у них кое-что, чтобы таким образом нарядиться.
Эти последние слова он произнес с трудом. Пожелание Митаева встретиться с его семьей незнакомец решительно отверг, что Али самому стало неловко: кому захочется устраивать такую демонстрацию.
– Обещаю тебе сурово наказать тех, кто посмел так унизить людей, ищущих крова и защиты в чужих краях, – твердо заявил Али.
В тот же день члены бедствующей русской семьи были накормлены, приодеты и устроены в одном из пустующих домов. Быстро было выяснено, кто пошел на этот позорный шаг и решил нажиться на беде несчастных русских беженцев. Как только были найдены грабители, Али заставил вернуть не только награбленое, он подверг их шариатскому штрафу. Пострадавшей русской семье была отдана дойная корова.
В жизни Али также известен факт оказания им помощи продовольствием бедствующим украинцам, которую шейх организовал и отправил в железнодорожных вагонах. В своей автобиографии, составленной в Ростовской тюрьме, Али подтверждает сказанное.
Подобных фактов в жизни Али Митаева было немало. Мурдаш Хамидов из Сержень-Юрта рассказывал: «Как-то мы во главе с шейхом Али отправились в Шатой. Было нас 10 человек. По пути следования мы услышали, как кто-то из чащи леса зовет Али. «Это нас зовут!» – остановил своего коня Али, встали и мы все. Зов повторился. Али позвал с собой Масуда, он был из нашего села, и направился к месту, откуда раздавался человеческий голос. Когда они стали приближаться к тому, кто звал, то человек жалобно просил более не приближаться к нему, так как он не может показаться в глаза людям из-за того, что на нем не было одежды, чтобы прикрыть свою наготу. Им оказался человек, покинувший родное село из-за кровной мести. Ему каким-то образом стало известно, что шейх Али будет проезжать мимо его убежища. Дошедший до отчаяния, не имея для существования средств, всеми презираемый, он решил обратиться за помощью к шейху. Несчастный человек был одет, накормлен. На деньги Али ему была куплена корова и соответствующий инвентарь, в которых он нуждался, живя в условиях изгнания». «Хотя дел у Али было много, – далее рассказывал Мурдаш, – после того, как мы вернулись из этой поездки, Али нашел время заняться вопросом кровной мести этого человека. Подробно разузнав о враждующей стороне, он, не откладывая, решил и эту проблему».
Проповеди Али, как шейха, были направлены на возвращение людей к чистому исламу, требующему запрета кровной мести, воровства и грабежей. Али не уставал повторять, что «ислам – это не только религия и вероучение, это, главным образом, – цивилизация, ислам несет в себе самые большие культурные и нравственные ценности». Он добивался от чеченцев духовного и нравственного совершенства, межчеловеческих отношений и гражданского согласия, независимо от национальной принадлежности и вероисповедания. Житель села Новые Атаги Заурбек Чучаев (последователь вирда накшбандийа Докки Шаптукаева), рассказывал, что он был свидетелем случая, происшедшего на правом берегу реки Терек, когда чеченцы перегнали стадо с другой стороны и зверски налетели на него, пытаясь как можно больше повалить скота. «Зрелище было жуткое, – рассказывал Заурбек, – но тут, откуда ни возьмись, появился Али. Он остановил беспредел чеченцев по отношению к животным. «Как вы можете так! Побойтесь же Бога! Это же немое животное! Если мы будем такими бездушными и безжалостными, то от нас Аллах отвернется!» – ругал их Али, потом провел с ними беседу и заставил остаток скота перегнать на противоположный берег, а мясо велел раздать малоимущим семьям в соседнем селе.
Али любил свой народ, воспитывал его, ценил в нем все положительное: скромность, честность, щедрость, довольство малым, доброта и простота. Каждый, кто его знал, подчеркивал его высоконравственность и порядочность, доброту и щедрость, служение его общественным интересам и т.д. и т.п. Любые отрицательные проявления: надменность и хитрость, жадность и гнев, зависть и безнравственность, невежество и переменчивость он воспринимал также болезненно, как любые действия, противоречащие нормам шариата, нравственно-гуманистическим принципам. Он делал все, чтобы воспитывать в народе уважение друг к другу, любовь к Богу.
Свидетели рассказывали, что однажды известный мусульманин имел завещание (весет), чтобы к погребальным носилкам (барам – чеч.) с его телом не прикасался человек с вредными привычками. Об этом было объявлено в тот момент, когда, по обычаю, барам уже необходимо было поднимать и нести. Таковых рядом оказалось много, и народ оказался в замешательстве. Али со своими товарищами явился на эти похороны именно в этот момент. Когда узнал, что умерший имел такой весет, Али поднял с земли заржавевший гвоздик. «Слушайте меня,– сказал Али, – если этот гвоздь будет так лежать на земле, и никто его не поднимет, то он совсем заржавеет и не будет пригодным для применения в хозяйстве, а если его отшлифовать, сделать смазку и положить где-нибудь дома, то он будет пригодным для использования в хозяйстве. Точно также, если мы будем отталкивать людей с вредными привычками, то они испортятся еще более. С ними надо проводить разъяснительную работу, вовлекая в полезные мероприятия. А узнав, что вредные привычки тут не уместны, они сами сделают все, чтобы избавиться от них. Разрешаю вам нарушить весет, поднимите барам и несите», – сказал Али.
«В жизни Али Митаева немало случаев, в которых ярко проявлялся его миротворческий потенциал. Один из этих эпизодов связан с эвакуацией царского военного гарнизона, дислоцированного в селе Ведено. После пленения Шамиля царская власть заложила в сердце Восточной Чечни, в селе Ведено, неприступную крепость, в которой дислоцировались отборные войска для устрашения чеченцев.
В начале 1918 года в гарнизоне насчитывалось 2500 офицеров и солдат, а всего же военнослужащих с домочадцами – 3000 человек. Перед командованием гарнизона возникла задача вернуться в охваченную революцией Россию. Сделать это было трудно по многим причинам, а уж избежать кровопролития практически невозможно. В крепости находился оружейный арсенал: 25 орудий, в том числе и тяжелые гаубицы, десятки пулеметов, тысячи винтовок и несколько миллионов патронов к ним.
Нетрудно догадаться, какое магическое воздействие производил гарнизон на чеченцев, какие жадные взоры бросали на такое сказочное богатство. Ими не раз делались попытки пробраться в цитадель, но военные решительно пресекали их.
Наличие в Нохчмохке русской воинской части не вызывало восторга и у местного населения. Было немало доброхотов, которые предлагали свою помощь по передислокации русских на равнину, но не было твердой гарантии, что после выхода из крепости они не станут легкой добычей шаек налетчиков. В этой ситуации командир гарнизона полковник Флеров через своего кунака призвал на помощь Али Митаева, о котором он неоднократно слышал как о человеке чести, обладающем огромным авторитетом в народе.
После проведенной встречи с Флеровым Али приступил к подготовке операции по выводу царского гарнизона из Ведено. Было решено вывести все войска и домочадцев в один день. Для этого из ближайших сел он мобилизовал более 400 телег. На каждую телегу Али посадил своего извозчика, к каждой из них приставил вооруженную охрану из числа верных мюридов. И эта кавалькада, растянувшаяся на несколько километров, двинулась по извилистой горной дороге, держа курс на станцию Гудермес. Сам же Митаев беспрестанно объезжал колонну и не слез с коня, пока последний солдат не прибыл к пункту назначения. Когда вся воинская часть сконцентрировалась у готового к отправке состава, русские солдаты и офицеры подняли Али на руки. Подбрасывая его в воздухе с криками «Ура-а! Ура-а!», они выразили свой восторг. Полковник Флеров подарил Митаеву свое личное оружие. Без всяких помех русские солдаты отправились на свою родину. Никто не пострадал. В этом – прямая заслуга Али Митаева, который свято берег как свою честь, так и честь своего народа. Весь арсенал военной техники, который находился на территории гарнизона в распоряжении воинской части, русским командованием было передано Али Митаеву.».
Описывая эти события, известный чеченский журналист А. Кушалиев в своей статье «Гарнизон сдал крепость Ведено без боя» в 1998 году писал: «…Мюриды Али Митаева, ополченцы наших сел приняли от ушедшего гарнизона 21 трехдюймовое орудие, 2 шестидюймовых тяжелых орудия, 2 горных орудия, 19 пулеметов, 5 тысяч винтовок, более 44-х миллионов патронов, большое количество орудийных снарядов и одну пулеметную тачанку».
Подтверждение факта эвакуации русских военнослужащих Митаевым мы находим в автобиографии Митаева. «В дни Октябрьской революции чеченцы не знали, какая революция произошла, знали об этом только полковники и чеченская буржуазия… Началось избиение солдат, находящихся в гарнизонах Шатоя и Ведено. Я не давал их ущемлять, под своей охраной вывез из гор в Грозный и Гудермес, откуда солдаты, снабженные провиантом, отправились в Россию. Об этом знает Эльдарханов. Если ГПУ пожелает найти, таких дел, сделанных мною, найдет очень много..».
Свидетели тех времен вспоминали некоторые сюжеты из жизни Али. Во время похода Али находился на некотором отдалении от вереницы мюридов. Разрыв создавался искусственно, чтобы мюриды, сопровождавшие Али, на протяжении всей дороги могли свободно общаться. Сподвижники шейха в походе часто исполняли назмы и зикр, а при появлении желания участвовать в исполнении ритуала или пообщаться с мюридами Али останавливался, дожидаясь их подхода. Во время исполнения назмы или зикра нередко бывали случаи, когда эффектно исполненный мюридами зикр приводил участников в состояние шовкъа. Кроме религиозного исполнения зикра, мюриды изредка исполняли и песни, сочиняемые самими мюридами.
Сохранился куплет походной песни митаевцев, исполнявшийся в полку Али после взятия царской крепости Ведено. Записан этот текст со слов оцевидца событий на Тереке в 1918 году жителя села Верхний Наур Хас-Магомеда Бетиева. Возможно, он и неточный, тем более, что Хас-Магомеду, как он утверждал, тогда было только двенадцать лет, однако уважаемый старец был убедителен:
Ласти, ласти Ведан-гIала,
Букара цхьамза, я Кавказ!
Же, ма Iелаш, нохчий кIентий,
Дала вайгахьа узур ду!
В переводе на русский язык будет звучать примерно так:
Крепость Ведено сотрясали
Трехлинейка - о, Кавказ!
Сыны Чечни, Вы, вставайте !
Аллах на нашей стороне!
«Гимном митаевцев была назма «Кулли хьамди, лил Увайса…», исполняемая на арабском языке мюридами в походе, – рассказывал Джунид Заурбеков. – Назма же была разбита на куплеты, и каждый взвод строго исполнял свой куплет, и так до конца. В результате: первый куплет гимна исполнял передний взвод-конница, заканчивал исполнение – последний».
Али еще при жизни слыл легендой. Многие считали его святым, никто не мог сравниться с ним в совершенстве суждений, проницательности ума, он был верен своему слову. Знавшие Али подчеркивали его ораторские способности. Говорил он негромко, ясно и образно, держался достойно, как и подобает благородному человеку. На всевозможных собраниях, которые периодически проходили в то бурное время в Чечне, Али приходилось выступать часто. К его слову прислушивались седобородые старцы, религиозные авторитеты. Речь Али Митаева была содержательной, глубоко осмысленной, говорил он на чистом чеченском языке. Отсутствие на подобных сходах Али было ощутимо и поэтому многие ждали его прихода, а когда он появлялся со своей конной дружиной, собравшиеся немедленно создавали ему коридор, чтобы он беспрепятственно мог пройти к месту, где находились авторитеты и организаторы данного собрания. Али, как правило, со своими сподвижниками, проходя по живому коридору, в зависимости от расстояния, 2-3 раза приветствовал собравшихся, произнося: «Ассаламу Iалайкум! Ассаламу Iалайкум!». А во время его прохода по созданному живому коридору собравшиеся, после его прохода, тут же закрывали коридор, пытаясь оказаться как можно ближе к шейху. Участие его на подобных сходах было ознаменовано тем, что данному мероприятию давался дополнительный импульс, и, как правило, главным действующим лицом становился Али.
«Когда он говорил, – повествовал Мурдаш Хамидов, – умолкали даже дети, столько теплоты и душевности было в его словах. Еще при жизни Али слыл легендой, многие считали счастьем увидеть его хоть один раз, а кто имел возможность приблизиться к нему, тесной толпой окружали его, и каждый стремился хотя бы на миг прикоснуться к одежде его». «Удивительное дело! – продолжал Мурдаш, – хотя постоянно и находились рядом с ним, мы тоже хватались за его одежду!». «Был такой случай, – рассказывал Мурдаш, – на большом сходе, когда выступал Али, по спинам тесно стоящих коней, между всадниками, полз незнакомец. Видно было, что он пытался как можно ближе приблизиться к трибуне. Остановившись рядом со мной, показывая на трибуну, он спросил: скажи, пожалуйства, который из них Али? Я ему объяснил, что слева, который выступает сейчас и есть Али, а рядом стоит Хьежи Умар (Хаджиев Умар – авт.). Незнакомец, облегченно вздохнув, произнес: теперь и умереть не страшно! Развернулся и отполз назад».
У Али была своеобразная манера общения, уважительно обращался к старейшинам, называя их не иначе как «вы, головы страны, отцы ума, ровесники моего отца!». Превосходно зная религиозные тексты, он не допускал излишнего цитирования, назидательности.
Последовательный сторонник кадарийского тариката, Али, несмотря на свою занятость, находил время наблюдать за исполнением сакраментального зикра и давать мюридам наставления по его совершенствованию. В Автурах, во дворе своего дома, он создал школу-медресе, в которой, помимо основ ислама, изучались история и география, арифметика и астрономия. Расходы на обучение и содержание детей производились Митаевым. Создавались условия для учебы, оказывалась материальная поддержка. При завершении муталимами (учащимися) учебы, Али принимал участие на выпускных экзаменах.
Ученый алим из села Новые Атаги Матуев Усман (отец бывшего кадийа села Новые Атаги Насруддина-Хаджи Матуева), выпускник медресе, созданного Али Митаевым, часто рассказывал: «Чтобы улучшить условия для обучения в медресе, однажды Али завез нам парты для муталимов (учащихся). На второй день Али решил навестить нас, он зашел в класс, но ни парт, ни стульев на месте не обнаружил: нам было трудно привыкнуть к ним, и мы их выставили в углу комнаты, а занимались, как и раньше, лежа на полу. «Почему убрали парты? – удивленно спросил Али. – Я же для вашего удобства покупал их». «Один из муталимов, молча, пальцем показал на стену, где мы писали на листке бумаги в виде объявления: «Кто первым заговорит, тот подвергается штрафу», – далее ведал Усман Матуев. – Муллы на месте не было, а дети должны были выполнить задание до его прихода. Али признался в том, что он нарушил установку класса, и заявил, что «готов платить сполна». Дети в один голос заявили, чтобы Али порезал самого лучшего барана из своего стада и поручил супруге приготовить национальное блюдо жижиг-галныш (с баIарш - чеч.), а также поставить для обеспечения отопления один фургон дров. Али сделал все: мы остались довольны, а вечером Али зашел в медресе, чтобы отчитаться перед муталимами». Рассказывал Махмуд Гаркаев: «Мой отец Мада работал в шариатском суде, центр которого размещался в селении Герменчук, что в Шалинском районе. Финансирование этого органа осуществлял 1овди 1ела (Али Митаев – авт.), а также фактическим организатором и руководителем был он. Однажды Мада хотел отпроситься у Али, чтобы заняться домашними делами: заготовкой дров на зиму и обеспечить домашний скот кормом. «Если у тебя только эти вопросы, то я их решу без твоего участия, ты мне нужен здесь», – заявил Али. На второй день, по заданию Али, его мюриды привезли и в нашем дворе выгрузили 14 подвод дров и сена».
В 1913 году в связи с 300-летием династии Романовых Али открыл в Автурах русскую школу, в которой наряду с преподаванием на русском языке изучался и чеченский язык. Эта школа также содержалась на средства Али Митаева. «Одним из первых в Чечне открыл он в селе Автуры русскую школу. После серии доносов своих агентов вот как писал об этом во Владикавказ генералу Степанову командир 5-й сотни Дагестанского полка ротмистр Мусалаев: «Я позволяю здесь донести Вам, что сыновей Бамат-Гирей-Хаджи Митаева никто не обязывал открывать у себя в селе русскую школу. Он (Али Митаев) первый из чеченцев отозвался и в ознаменование 300- летия ныне благополучно царствующего дома Романовых открыл школу, превозносил жаркие молитвы. Все это, наверное, не дает покоя его врагам. Это все и послужило, наверное, причиной доноса…». Речь идет о последнем доносе бывшего старшины Автуры Мусы Боршикова о том, что З. Гушмазукаева укрывают сыновья Бамат-Гирей-Хаджи Митаева – Али и Умар. Свидетельство тому и телеграмма начальника военного отряда Веденского округа полковника Моргания: «Владикавказ, гостиница «Париж». Генералу Степанову: Прошу телеграфное распоряжение атаману отдела об отпуске жести для Митаева…». Разговор как раз идет о медресе и русской школе, которые были открыты Митаевым в 1912 году. Преподавателей набирал сам шейх и оплату устанавливал с учетом знаний учащихся, усердия преподавателей. Надо сказать, что он сумел собрать в своей школе лучшие умы того времени, вместе с одним из первых чеченских просвещенцев Шарипом Тазуевым из Харачоя».
Имя А. Митаева часто связывали с разными партиями, его, почему-то, некоторые историки относили к сподвижникам Зелимхана Гушмазукаева. Однако ему был чужд дух абречества, им двигали иные мотивы. Его гостеприимством пользовались абрек Зелимхан, беглый белогвардейский офицер - дагестанец, также и казачий полковник из Червленной. В гостях у Али Митаева бывали оба брата Бичераховы.
Идея формирования исламского государства принадлежала всем мусульманам Северного Кавказа, а Али выражал ее в наиболее концентрированной форме и добивался практической ее реализации. Большевистская пропаганда относила его к шариатистам, и в этом она, бесспорно, была права. Митаев был открытым сторонником создания исламского государства. И к реализации этой цели он шел не кровавым путем, а политическими средствами, используя явные просчеты советской власти в Чечне. Можно сказать, что он предвосхитил шариатскую судебную систему, которая существовала в Чеченской Автономной области до 1926 года. В начале 20-х годов ХХ века Али Митаев, в целях достижения общественного порядка в разоренной Гражданской войной Чечне, прекращения грабежей, насилия, установления власти возглавляет движение за шариатизацию Чечни. Для того времени это был единственно верный способ преодоления правового хаоса. В условиях большевистского окружения, благодаря его настойчивости, ему удается заложить основы такого государства. В некоторых районах плоскостной и предгорной зоны Чечни заработали шариатские суды, центр которых находился в селении Герменчук.
С этого момента чекисты из Грозного и Ростова держат под неусыпным контролем всю деятельность Али Митаева. Из документов, принадлежащих этим ведомствам, следует, что против него выдвигались обвинения в связях с контрреволюционерами Гоцинским, шейхом Алсантинским, Каим-Хаджи Ильясовым, Челокаевым, известным пан-исламистом Урусовым из Баку, а также с зарубежными контрреволюционерами. При их участии и поддержке он, якобы, готовил вооруженное восстание против советской власти, проводил съезды в Чечне, на которых выступал с контрреволюционными речами, подвергал критике политику советской власти в Чечне, создавал шариатские полки и пр.
Однако Али Митаев, как истинный мусульманин, отличался большой веротерпимостью и был далек от фанатизма. Его отношение к большевикам, атеистам и воинствующим безбожникам было настороженное.
До сегодняшнего дня мюриды Али Митаева сохранили в памяти и рассказывают высказывания, принадлежащие своему устазу. Вот некоторые из них:
1. «Не говорите: это наша группа, а это ваша группа. Мы не должны признавать разделения нации на какие-то группы, тейпы и т.д. Существуют только две группы: группа, которая после Судного дня попадет в рай, и группа, которая попадет в ад».
2. «Если сбудутся мои планы по государственному устройству республики, мюриды, которые постоянно участвуют в исполнении обряда «зикр», будут обеспечиваться заработной платой из государственной казны».
3. «Придет время, когда чеченский язык будут изучать многие народы из разных стран мира».
4. «Придет время, когда «наш мохк» (наша земля - авт.) будет считаться святым, подобно Мекке и Медине, и правоверные мусульмане из самых далеких стран будут считать своим священным долгом хоть один раз в жизни посетить вайнахскую землю».
5. «Оказавшись в гостях, в семье, где вас не ждали, если вам сразу подали еду, не кушайте сытно, эта пища предназначена не для вас. Если же пища приготовлена после Вашего прихода и подана, то ешьте вдоволь – она предназначена вам».
6. «Будучи в гостях никогда не переедайте».
7. «Ищите земные блага, приумножая состояние, будто вы будете жить вечно в этом мире, ищите Бога, готовьтесь к Ахире, как будто смерть ваша придет завтра».
Глава 3. В тисках ОГПУ
3.1. Операция «Тихий - 1»
В стенах Грозненского ОГПУ, начиная с 1922 года, было заведено дело на Али Митаева по подозрению в контрреволюции. Уполномоченный Восточного Отдела ПП ОГПУ Юго-Востока России Арменак Абульян пишет, что «это дело возникло в декабре 1922 года на основании донесения Военного Комиссара 28-й Горской Дивизии тов. Живина за № 727 о том, что «Али-Митаев является возглавляющим руководителем Шариата и Шариатского движения в Чечне. Причем официальное руководство Шариатом Али Митаев на себя не берет, являясь самым богатым, авторитетным и популярнейшим из всех чеченцев». Начиная с этого момента, грозненские чекисты без устали ведут слежку за деятельностью Али Митаева.
Высшие чины Советской власти, введя его в состав Чечоблревкома, несколько спутали карты чекистов. Но это вовсе не означало, что они отказались от своих замыслов, да и в порученном ему деле Али проявил такое умение, на которое целое ведомство чекистов оказалось неспособным. Словно муравьи копошились чекисты вокруг него. Незримое их присутствие Али ощущал на каждом шагу, будучи в Грозном, также и в родном селе. Каждый его шаг контролировали местные стукачи, одни это делали под нажимом, другие – добровольно.
Не отставали от своих грозненских коллег и ростовские контрразведчики. Они были заняты сбором информации для политической компрометации Али Митаева. За два года наблюдения за ним чекисты накопили большой материал, осталось лишь заманить его в ловушку и арестовать. Несмотря на многочисленные попытки сделать это, Али умудрялся избегать ареста. В этом ему помогали друзья и знакомые, иногда спасала и его находчивость.
Однажды рано утром дом Али Митаева был окружен и взят в кольцо отрядом всадников из ГПУ. Незваные гости позвали хозяина во двор. Вышедший Али увидел вместе с ними трех своих разоруженных сподвижников, охранявших Аргунский мост. Мгновенно оценив ситуацию, Али сделал удивленное лицо и воскликнул: «Откуда вы здесь взялись, как вам удалось проскользнуть через мои кордоны!?». Его решительность привели в замешательство чекистов. «Ладно, успокойтесь, я выведу вас из села, и никто вас не тронет, только учтите…», – «смилостивился» Али над ними, и он стал перечислять места, где этих непрошенных гостей ждет засада. Разумеется, столько засад вовсе и не было. Для него было важно отвадить чекистов от повторных попыток ареста. Так оно и произошло, чекисты больше не рискнули подвергнуть аресту Али в его родном селе. Тем не менее, преследование Али продолжалось.
Скорректировав свои планы, они решили арестовать его в Грозном. Чекисты разработали операцию по задержанию Али Митаева и назвали ее «Тихий – 1». Кличкой «Тихий» они «наградили» Али. На этот раз чекистами делается попытка арестовать Митаева прямо в здании Ревкома. Из этой архисложной ситуации Али вышел с честью. Еще две попытки чекистов арестовать Али в Грозном провалились. Подобных попыток как в городе, так и в его родном селе делают чекисты неоднократно, однако Митаеву удается выйти буквально из лап чекистов. Далее чекисты пошли на хитрость, они решили извлечь Митаева руками Председателя Ревкома ЧАО Т. Эльдарханова. В начале апреля 1924 года руководство Грозненского ОГПУ, заверив Таштамира Эльдарханова, что Али Митаев не будет задержан, пригласило последнего к себе, якобы, для заполнения анкеты-поручительства по случаю ареста в городе Батуми его брата Умара. Для того, чтобы Али был уверен, что он не будет арестован, Т. Эльдарханов посылает в Автуры своего брата Абубакара Эльдарханова, работавшего начальником окружной милиции, который заявил, что останется в Автурах в качестве заложника.
Жена Али – Хижан рассказывала, что, получив эпистолу от Эльдарханова, в присутствии мюридов Али заявил, что его друг Таштамир предлагает ему сделку. Обратившись к брату Таштамира, шейх изрек: «Ты мне в Автурах не нужен, это ни к чему, передай своему брату, что я явлюсь в Грозный, хотя знаю, что меня арестуют, это ловушка чекистов для меня и моего брата Умара».
Али хорошо понимал, что за этим последует, однако не это его волнует, а то, что большевистская агитация вскружила головы многим чеченцам, поверившим сказкам о прекрасной и беззаботной жизни, которую обещали им красные комиссары. Зная, что рано или поздно его вызовут в ОГПУ, Али держал совет с известными в Чечне религиозными авторитетами. Но ни один из них не осмелился поддержать его и предостеречь от надвигающейся опасности.
Житель села Курчалой Мохьмади, служивший в его охранной сотне, рассказывал, что однажды, в канун ареста Али, они с шейхом объезжали на линейке религиозных авторитетов Чечни и Ингушетии. «Мы тогда посетили шейха Чиммирзу из Майртупа, Махма-Хаджи из Бачи-юрта. К хозяевам Али заходил сам, находился у каждого из них по 1-1,5 часа, а когда мы приехали в Гудермес к мюриду Iовды Жаме, было уже утро следующего дня. Утренний намаз мы совершили у него дома, после чего Али распорядился Жаме собраться с ним в дорогу, а мне велел, чтобы я вернулся домой, так как мне нужно было в ночь заступить на дежурство по охране железной дороги. Мне показалось, что Али был серьезно обеспокоен, видно было, с этим и связаны были его визиты к знатным людям. Однако спросить у него об этом я не решался, а желание узнать обо всем было великое. Уезжая от Жамы, я попросил его, чтобы он узнал, с чем связаны его визиты к уважаемым людям. «Еще двое суток Али с Жамой ездили по многим населенным пунктам, – рассказывал далее Мохьмади. – Были они в Урус-Мартане, Гойтах, Гихтах, Ачхой-Мартане, в приграничных с Ингушетией селах и даже в Ингушетии. На вопрос Жамы, с чем связаны эти поездки: «Кругом все рушится, надвигается самое страшное – уничтожение религии Аллаха. Я у них спрашиваю, имеют ли они право отсиживаться, не предпринимая никаких мер», – заявил Али.
Супруга Али - Хижан также рассказывала, что в канун ареста Али не раз собирал в своем доме мюридов-соратников отца, и все они, кроме одного Ганды из Автуров, сказали: «Али, тебе легче будет выйти из рук чекистов, чем Умару». Известный зикрист Ганда сказал: «Зачем ты спрашиваешь у нас, Али? Тебе виднее, поступай, как считаешь нужным». Очевидцы тогдашних событий рассказывали, что Али разъезжал по республике, советуясь с соратниками, в надежде получить поддержку, однако такой поддержки он не получил, и, в конечном счете, ему пришлось принять решение самому.
Жительница села Новые Атаги Хабибат рассказывала, что Али был частым гостем в их доме. Когда он приехал к ним в последний раз, в канун своего ареста, Али заходить в дом не стал, вызвал Юнуса во двор. Поговорив с Юнусом недолго, Али уехал. Хабибат спросила мужа: «Зачем приезжал Али и почему так спешно уехал?». «Он говорит, что Умара арестовали, – ответил Юнус, – власти требуют, чтобы он явился для дачи показаний, но он им не верит, его тоже могут арестовать, хотел послушать мое мнение и заодно попрощаться». На вопрос жены, что он ему посоветовал, Юнус сказал: «Он говорит, что ситуация безысходная. Возможно, помочь ему мы уже не сможем…».
Отсюда Али поехал к Юсупу Хайсумову, жителю села Новые Атаги, мюриду Iовды. «Али был очень уставший», - рассказывал Юсуп. - Сказал, накорми скакуна, а он чуть отдохнет в комнате, зашел в комнату и прилег. Чуть отдохнув, Али велел пригласить на беседу односельчан Демала Джамбулатова и Геху Яхъяева. Когда те подошли, в комнате нас было четверо вместе с Али.
«Многие уверяли о существовании на земле семи государств (Наха-м ворх1 пачхьалкхе ю олара – (чеч.), – начал Али. – В поисках поддержки, чтобы противопоставить надвигающейся угрозе нашему народу, и главным образом, религии ислам, я исколесил тринадцать государств, однако ни у одного из них не получил утешительного ответа.
Мой уважаемый отец Iовда говорил, что в самые тяжелые минуты он получал поддержку от пророка Мухаммада. От него явился мне человек, который сказал, что «судьба моя предопределена, впереди у меня тяжелые испытания». Я собрал Вас, чтобы сказать Вам, что должен жертвовать собой ради сохранения жизней многих, ради спасения своего народа. Однако, если бы нашлись силы, поддерживающие меня, то перед Всевышним имел бы право не сдаваться, продолжить дело, к чему стремился…».
– А что будет дальше, Али? – спросил Юсуп.
– Еще долгие десятилетия будут править мужики, – сказал Али. – Будут уничтожать тех, кто веруют. Потом наступит время, когда без единого выстрела разрушится столь сильное государство, не обвинив в этом никого. Вместо них придут другие. Ситуация в нашем ДегIастане (чеченцы так называли Чечню – авт.) выйдет из-под контроля властей. Впоследствии этот вопрос станет предметом обсуждения у глав международных организаций. Тогда появится интерес к моей личности, – с этими словами Али завершил свою речь и покинул дом Юсупа и больше они не виделись.
18 апреля 1924 года Али сделал роковой шаг, пошел к людям, которых глубоко презирал, зная непонаслышке, что в коварстве им нет равных. Ни о какой анкете, конечно, речь не шла. Пленник чекистов незамедлительно был переправлен в Ростов-на-Дону.
26 апреля 1924 года ему был учинен первый допрос. Дело № 866 по обвинению Али Митаева в антигосударственной деятельности – видимая, но далеко не полная часть проделанной чекистами работы. Со временем оно будет разбухать до 3-х томов, несколько сот страниц в каждом.
В мае 1924 года ростовские чекисты составляют документ «Краткая общая суммировка обвинений в отношении гр. Али Митаева». В нем перечислены обвинения, предъявленные ему. Под документом стоят две фамилии: полномочного представителя ОГПУ Юго-Восточной России Евдокимова и начальника Восточного отдела ОГПУ Миронова. Но подписан он только Мироновым. На самом документе наложена резолюция: «секретно хранить. А Микоян, 14 мая 24г.».
Согласно этому документу, причины, вызвавшие арест Али Митаева, состояли «не только в его контрреволюционных деяниях, но и в самой полити¬ческой обстановке, связанной с его пребыванием в Чечне». В нем чекисты утверждают, что, «начиная с конца 1921 года, и даже ранее, Чечня оказывается в центре антисовет¬ских событий на Северном Кавказе». Али Митаев обвиняется во всех антисоветских выступлениях, имевших место в Чечне в 1921-24 годах, в которых он, якобы, был «центральной фигурой». Он также обвиняется в том, что, якобы, имел свя¬зь с Нажмудином Гоцинским, грузинским князем Челокаевым и турецкими аген¬тами. Грозненские чекисты всячески порочат деятельность Али Митаева на посту члена Ревкома Чеченской Автономной области. «Будучи членом ревкома, он на протяжении всего периода сущест¬вования Чечни, как автономного государственною образования, не только реально не помог Соввласти в массе, но сознательно и тонко подрывал все ее начинания. Он все время ведет двойственную линию: то клянется в верности Соввласти (не делая абсолютно ничего, боясь порвать с Ревкомом, т.к. пребывание членом Ревкома давало ему возможность закреплять и расширять свое влияние), то связан с контрреволюционными организациями, ведшими работу против нас. За последний квартал 1923 г. мы имели десятки разрушений полотна железной дороги, ограблений поездов и т.д., в которых принимали учас¬тие мюриды Али Митаева, как состоящие в сотне охраны полотна, так и вне ее» , – констатируется в цитируемом документе. Однако эти чекистские обвинения не имели под собой юридические доказательства; очевидна их полная несостоятельность и все они добыты методами клеветы, запугивания так называемых свидетелей, применением физических пыток и прочих приемов, которыми была столь богата практика советских чекистов.
Али Митаев обвиняется и за связь с председателем Северо-Кавказского комитета партии «Иттихад-ислам» Бакамалом, который прибыл к нему из Баку, но не был им принят, хотя и предоставил коня для поездок по Чечне. В документе сообщается, что «в районе его (А. Митаева) влияния производится вер¬бовка в сотни повстанцев как Иттихадистами, так и Челокаевым, и он не только не принимает мер к аресту Челокаева и его агентов, но и связывается с ними”. Против Али Митаева чекисты выдвинули «конкретные обвинения», сводящиеся к следующему:
«1. Связь с Гоцинским, являющимся рези¬дентом англо-французской контрразведки и горского монархического центра, предназначенного для поднятия восстания против Соввласти.
2. Связь с Бакамалом, председателем Северо-Кавказского комитета партии «Иттихад-Ислам» – туркофильской контрреволюционной организа¬ции.
3. Сознательное и умышленное сокрытие фактов формирования отрядов различными контрреволюционными организациями в целях свержения Соввласти, убийства красноармейцев в период августа-ноября 1923 г., умалчивание фактов налета на полотно железной дороги и ограбление поез¬дов, где якобы были зафиксированы случаи участия в них и его мю-ридов.
4. Поддерживал связь с Челокаевым и его агентами, направленных «паритетным комитетом» Грузии с целью формирования контрреволюционных отрядов в Чечне и в Ингушетии.
5. Находился в связи с Каим-Хаджи, возглавляющим движение против Советской власти, которое было направлено на создание в Чечне «Эмирства» (шариатской монархии).
Перечисленные пять пунктов обвинений выдвинуты против него «в общем порядке, как обыкновенному гражданину СССР». Как члену Ревкома, ему инкриминируются такие обвинения:
«1. Будучи членом Ревкома Автономной Чечни и авторитетным шейхом плоскостной Чечни и части нагорной, имея возможность ликвидировать все явления, приведенные выше в пяти пунктах, им не только ничто не предпринималось к ликвидации, но и сознательно умалчивалось.
2. Систематическое уклонение от выполнения серьезных совет¬ских обязательств из политических и шкурных соображений (о чем он и лично заявлял).
3. Двойственность линии поведения, проявившаяся в заигры-вании с контрреволюцией и представителями Соввласти (неоднократно под¬мечаемая самим Предчечревкома т. Эльдархановым), приведшая к тому, что аппараты власти не смогли укрепляться на местах и использовались исключительно с личной корыстной целью».
Далее в этом документе говорится:
«Все приведенные выше предпосылки, а равно историческое прош¬лое в деятельности Али Митаева: (как-то: в 1920 г. – помощь белым во время «имамства» Гоцинского и авантюры Саид-Бея Шамиля, в 1921 и 1922-гг – широкая организация масс для свержения имевших-ся в то время советских аппаратов власти и проведение в тот же период кампаний за несдачу продналога) – в совокупности привели к необходимости его ареста, дабы выровнять, наконец, политическую обстановку в Чечне и в сопредельных с ней Советских республиках».
В цитируемом документе сообщается, что «помимо криминальных данных, подлежащих судебно-следственному разбору, имеются еще и объективные политические предпосылки, вызвавшие необходимость ареста А.Митаева» , которые состояли в следующем:
«1. Наличие его в Чечне как фигуры, стремящейся исключительно к захвату власти в свои руки, или использованию аппаратов власти в целях закрепления своего влияния на массы, делало на протяжении ряда лет совершенно бесполезными все советские начинания как экономического, так и политического характера. В условиях значительной культурной и хозяйственной отсталости Чечни молодые, еще неоформившиеся на местах аппараты Соввласти ставились им все время в такое положение, что всякое мероприятие должно было первоначально, как в призме, преломиться в нем, а затем через него же проводиться в жизнь. Если ему оно не было выгодно, то он дипломатически увиливал, в результате получилось усиление его персонального авторитета и ослабление авторитета Соввласти в целом. Такое положе¬ние продолжалось и поныне и длилось бы впредь.
2. Социальный слой, возглавляемый А.Митаевым, или то, что в Чечне именуется «Али-Митаевской партией» состоит преимущественно из туземного кулачества реакционно-шариатского направления и примк¬нувшего к ним авантюристически-бандитского элемента.
Подобное положение вещей наложило соответствующий отпечаток на соотношение социальных сил, где Али-Митаевская партия стала гос¬подствующей, а остальная масса, особенно бедняцкая, наиболее револю¬ционная (сражавшаяся с нами против белых) в составе и родовых общин почти в целом, оказалась на положении угнетаемых. Отсюда и сам Соваппарат, зависимый от реакционно-шариатского элемента, приобрел окраску и конструировался за счет контрреволюционного элемента. Такое положение вещей, особенно после проведенной опера¬ции по разоружению политически наиболее неблагонадежных селений, вызвало ропот и накопление массового недовольства, направленного в целом против Ревкома, а отчасти и против Соввласти, имея главной мишенью своей Али Митаева.
3. Простая смена или отстранение Али Митаева, благодаря затяжности, уже дела не изменили бы и, главным образом, поставили бы эту силу сейчас же против нас.
4. При наличии массы, различно действующих противоречий, в условиях чеченского быта ни одно контрреволюционное выступление не может быть рассчитано на успех, если ему не будет покровитель-ствовать Али Митаев. Это единственная фигура с большими организаторскими способностями и наиболее компактной массой последовате¬лей, по численности меньшей, нежели другие секты (партии), но физически более крепких.
Гоцинский при отсутствии Али Митаева теряет всякую почву для возможных авантюр и обречен на бездействие, то же и в отноше¬нии других. Ни одно выступление их не сможет носить широкого харак-тера, рассчитанного на успех.
5. Чечня предопределяет политическую обстановку Северного Кавказа, Али Митаев предопределяет политическую обстановку Чечни, отсюда разрешение вопроса об Али Митаеве – разрешает вопрос о спо¬койствии на Северном Кавказе и создании благоприятной почвы для нашего внедрения в Горские массы». – (выделено автором).
Таковыми были по существу основные обвинения, предъявленные Али Митаеву, и основные политические предпосылки, вызвавшие необходимость его ареста. Из этого документа явствует, что Али Митаев обладал в чеченском народе большим авторитетом, чем органы Советской власти. Ни одно приписываемое Али Митаеву обвинение не соответствовало действительности, и его вина не была доказана. Чекистов беспокоило не столько усиление Советской власти, как они преподносят, сколько усиление собственной власти.
После того, как был изъят Али Митаев, чекисты взялись за дискредитацию Таштамира Эльдарханова, который управлял ЧАО не по их указке, а по своему разумению. В докладной записке, составленной Ростовским чекистом Мироновым, сообщалось, что им с огромным трудом и через голову Чеченского Ревкома приходится проводить ме¬роприятия по улучшению политического состояния Чечни. По его объяснению, им противодействовал Ревком и его председатель. Мероприятиями, проведенными чекистами, которые способствовали улучшению политического состояния Чечни, были: ее разоружение и изъятие Али Митаева. Далее в своем документе Миронов сообщает:
«Обстановка в Чечне после изъятия Али Митаева становится вполне благоприятной. Арест Али Митаева оправдывается во всех отношениях, и лишь деятельность Эльдарханова, которую я не могу иначе назвать, как контрреволюционной, искусственно осложняет обстановку и обес¬ценивает крупные политические достижения.
Если в оценке его деятельности в прошлом мы усматривали контрреволюционность на основании логических выводов из общего положения Чечни и на основании некоторых фактов, то после ареста Али Митаева в период, предшествовавший таковому, она выплывает в самом неприкрытом виде. Я вынужден снова в десятый раз поднять во всю величину воп¬рос о деятельности чеченского Ревкома, а главным образом председателя такового Эльдарханова, настаивая на немедленном смещении и предании его суду, то считаю, что своим промедлением мы покровительствуем творимой им контрреволюции. Весь процесс его деятельности за период Автономии являлся сплошным контрреволюционным актом, следовавшим в известной исто¬рической и логической последовательности.
В десятках наших докладных записках и личных Ваших докладов в Юго-Восточное Бюро о политическом состоянии Чечни мы всюду указывали, что основное зло – это деятельность самих аппаратов власти. На этом моменте подробно останавливаться я не буду, так как придется сделать исторический обзор Чечни за период Автономии, на что потребуется масса бумаги. Я полагаю, что этот момент в полной мере потребует рано или поздно высылки авторитетной партийной комиссии, каковая проверит это вплоть до деталей. В своей докладной записке я оттеню лишь наиболее яркие момен¬ты, каковые кладу в основу обвинительного акта в отношении деятель¬ности председателя чеченского Ревкома тов. Эльдарханова.
Мы ранее полагали, что действия его не носят сознательного вредительского характера, а являются результатом политического балансирования в условиях Чечни, результатом поисков социальных баз, на коих можно будет временно опереться до окончательного оформления Сов. аппаратов власти, сейчас же я категорически ут-верждаю, что все его действия имеют определенную последовательность не только в покрытии контрреволюционных организаций, его последовательность и в личных контрреволюционных действиях. Да не все ли равно: сознательная или бессознательная контрреволюция – резуль¬тат один и тот же.
Дальнейшее издевательство и попирательство основ советской государственности, извращение понятий о национальной политике, узкое использование власти в своих корыстных целях невозможно и недопустимо. Нужно положить конец насилиям над чеченской беднотой, непроизводительному расходованию трудовых средств и пагубные эксперименты над Чечней, могущие повлечь крупные политические ос¬ложнения для всего Северного Кавказа».
Миронов обвинял Т. Эльдарханова в следующем:
«1. В бездеятельности власти и конструировании таковой за счет контрреволюционного элемента.
2. В сознательном извращении перед центром действительной по¬литической обстановки в корыстных целях.
3. В преследовании революционного элемента и дискредитации всех революционных начинаний.
4. Сокрытие контрреволюционных организаций, потворствовавшие их деятельности и затем прямые контрреволюционные действия, как участника этих организаций».
По поводу обвинения о бездеятельности власти и подборе кадров составитель цитируемого документа Миронов пишет:
«В данном случае я укажу лишь общие места, так как детальное выяв¬ление должно явиться результатом тщательного следствия. С момента объявления Автономной Чеченской Области и создания Революционного Комитета Эльдарханов конструирует власть на местах, преимущественно из своих родственников. Будучи чеченцем и зная хорошо чеченский быт, он должен был сразу учесть возможные от этого последствия. Результатом подобного строения аппарата они с первых же дней выявили свою безжизненность в силу не изжи¬тых родовых взаимоотношений и свелись в первую голову в обогаще¬ние Эльдархановского рода и сведению личных счетов со своими ро¬довыми врагами.
Подобное положение вещей сделало невозможным для Ревкома глубокое внедрение в массу и вызвало озлобление. Род Эльдархановых принадлежит к числу плоскостного кулачества, и подобные действия настроили против Ревкома не только бедняцкие ряды, но и остальные имущие родовые об¬щины. А в этот период деятельности Советские аппараты на местах совершен¬но бездействовали и лишь обогащались за счет отпускаемой Ревкому из центра дотации. В самом областном ревкоме по этой же причине с первого момента начались резкие трения между Эльдархановым и другими членами Ревкома. Областной Ревком, раздираемый внутренней борьбой, совершенно утерял руководство своими местными аппаратами и отдавался всецело интриганству в борьбе за влияние. Отсутствие власти в Чечне привело к захвату таковой в плоскостной ее части шариатистами во главе с Али Митаевым, а в горной царила полная анархия.
Борьба за захват власти в самой Чечне и бездеятельность Ревкома привели к чрезмерному усилению бандитизма в период февраль – апрель, вылившемуся в ряд убийств ответработников, нападений на полотно железной дороги на плоскости и к подготовке Гоцинским восстания в горной полосе. Такое положение вещей привело к необходимости втянуть в сос¬тав Ревкома реакционных шариатистов, возглавляемых Али Митаевым, дабы хоть на время прекратить разгул бандитизма.
В этот период, как я раньше указывал, деятельность Эльдарханова свелась к экономическому улучшению лишь его рода, выразилась в раз¬даче львиной доли из присланной центром мануфактуры, постройке в их районе расположения мостов. В остальном же, как обл. Ревком, так и на местах бездействовали. Внутренняя борьба привела к тому, что обл. Ревком пополнялся контрабандно родственниками членов тако¬вого, ибо каждому нужна была база. Изолирован Эльдарханов от ос¬тальных членов Ревкома, а он, боясь усиления чьего-либо влияния, отнял у каждого из них административные функции и низвел их до положения простых исполнителей».
Обвиняя Т. Эльдарханова в том, что Ревком пополняется за счет кулачества реакционного направления и на местах реакционного духовенства, являющихся либо личными друзьями самого председателя, либо последователями Али Митаева, Миронов пишет:
«После втягивания Али Митаева ревком, или, вернее, Эльдарханов приобрел, на первое время, более или менее, твердую почву. С этого момента физион Чеч. Ревкома и его местных аппаратов начинает меняться. Эльдарханов, происходя по существу из того же социального слоя, что и реакционные шариатисты, постепенно начинает терять красную краску и он от нас отходит к шариатистам. Начинается пополнение Ревкома за счет кулачества реакционного направления, аппарат на местах конструировался за счет реакционного духовенства, являющегося или его личными друзьями или последовате¬лями Али Митаева. В Областной Ревком на местах втягиваются бывшее белое офицерство, родственники Чермоева (наиболее яркая контрреволюционная фи¬гура) Мациевы, Чуликовы, Саракаевы, большинство недавно возвратились из-за рубежа (по требованию Эльдарханова) белых реэмигрантов. Эльдарханов из состава Ревкома изгоняет здоровый советский элемент и вместо советского Ревкома мы имеем уже сформированное Эльдархановым «белое пра¬вительство». Это чрезмерное преувеличение «заслуг» Эльдарханова в формировании в ЧАО «белого правительства». Понятное дело, никакое «белое правительство» он не формировал, но опирался на малочисленный образованный слой чеченцев, а также на местные авторитеты, без которых невозможно было упрочить влияние власти на местах.
Далее Миронов пишет:
«Подобный облик Ревкома сказался и на соотношении социальных сил. В плоскостной Чечне при использовании аппарата власти, с ве¬дома Эльдарханова начинается захват шариатистами всех командных высот. В горной полосе по-прежнему царит анархия, накоплено недовольст¬во новой политикой Ревкома, приведшей к целому ряду осложнений. На них я ниже остановлюсь. Отпускаемые центром средства не рас¬ходуются по своему прямому назначению. Эльдархановым лично расходуются большие суммы на пьянство, помпезные торжества, часть ухо¬дит на оплату разбухших штатов и незначительное количество – на хо¬зяйственные нужды, и то направленное на улучшение быта не бедноты, а середняка из селений, где расположены кулацкие роды примкнувших к власти шариатистов.
Хозяйства бедноты после перенесенного голода приходят в еще больший упадок, не получая помощи от Советского аппарата. Особенно страдает горная полоса: голод хлебный, мануфактурный, отсутствие необходимых для улучшения хозяйств фабрикантов, ужасное состояние дорог, ножницы – все это проходит со¬вершенно не замеченным тов. Эльдархановым. Горные округа совершенно не посещаются им и членами Ревкома, они предоставлены самим себе. Деятельность Ревкома сводится к устройству лишь показательных съездов на плоскости, где демонстрируется благополучие Чечни и то лишь в тех районах, кои экономически крепки.
К осеннему периоду накопляется, с одной стороны, массовое недовольство бедноты Областным Ревкомом, главным образом Эльдархановым, особенно острое в Горной полосе. С другой стороны, свергается блок шариатистов со всей контрреволюцией, направленной к террору контрреволюционного элемента, к захвату фактической власти, к созданию шариатского правительства». Как видно из этой части докладной записки Миронова, Т. Эльдарханов обвиняется во всех смертных грехах: в пьянстве, в контрреволюции, в неумении управлять народным хозяйством ЧАО. А также в поддержании шариатистов и т.д. и т.п. Следующий блок обвинений против Т. Эльдарханова, по мнению чекистов, связан с «преследованием революционного элемента и дискредитацией революционных начинаний».
«Имея большой род и сильную агентуру, Эльдарханов не мог не знать состояния Чечни, да и помимо того он получил целый ряд письменных документов от революционного элемента, призывавших его изменить линию. Взамен правильных советских действий начинается преследование всех революционеров, бедноты и всего здорового советского элемента.
Из Ревкома, милиции увольняют бывших партизан-гикаловцев, обвиняя их в том, что они ведут контрреволюционную линию. Ячейки РКСМ начинают преследоваться и разгоняться, обнаглевшими шариатистами, захватившими власть. В этом им оказывают (помощь) полное содействие Эльдарханов. В мае месяце им административно вы-сылается Топоров, арестовывается и сидит в тюрьме 4 месяца Мазлак Ушаев за то, что они, отказавшись от службы, начали формировать ячейку РКМ. Подвергается гонению Халид Ошаев (бывший Предчечревкома) за то, что он имел смелость несколько раз указать на неправильность действий. Орган ОГПУ дискредитируется умышленно на каждом шагу, и ему Эльдархановым запрещается выезд за пределы Грозного без специального его разрешения в каждом отдельном случае. Создаётся удушающая атмосфера для всех советских работ¬ников. Отстраняется от должности председатель Шатоевского ис¬полкома Джу Акаев, самый революционный из всех туземных работ¬ников, обвиняется в контрреволюционности и бандитизме за то, что написал лично письмо Эльдарханову, в котором он указывает на действительное состояние Чеченской бедноты, аппаратов власти и призы¬вает вступить на путь советского строительства».
Миронов заявляет, что Т. Эльдарханов фабрикует подложные сводки, обвиняющие его и Гикало в том, что они вместе с М. Ушаевым, объезжая по горной Чечне, ведут работу по организации восстания против советской власти.
Отношения между Эльдархановым и ГПУ Чечни приобретали враждебный характер, они подготавливали друг на друга компрометирущие материалы, представляли их в Центр.
Далее, характеризуя политическую обстановку в Чечне, Миронов пишет:
«В период с апреля 1923 года, когда в Чечне был разгул банди-тизма и готовилось в горной полосе восстание Н.Г.(Нажмудин Гоцинский – авт.), Чечревком информировал центр, что все благополучно, массы советски настроены, в то время, как не только не было благополучно в самом настрое¬нии масс, но и советский аппарат на местах отсутствовал. В период августа-декабря, когда в нашем распоряжении были все данные о том, что «Иттихадисты-исламисты» и челокаевцы готовят восстание по Северному Кавказу; когда десятки разрушений полотна железной дороги и нападений на поезда, участившиеся случаи убийства красноармейцев и нападения на красноармейские части указывали на начало активной вооруженной борьбы с нами, Эльдарханов информировал, что все благополучно, что налетов нет, а бывшие факты раскрыты. Характерно вообще заявление Эльдарханова, что «все бандиты мне известны, и они поне¬сут должную кару», однако ни один из них за весь период автономии задер¬жан не был. В отношении последнего периода у меня имеется подлинный протокол совещания Предисполкома Чеченской области под его пред-седательством от 3.XI.23 года, где фиксируется миролюбие Чечни, в то время как она представляет собой, особенно плоскость, вооруженный лагерь. В этот период оперировали банды Ш. Истамулова, Маза Шадаева, Дуды Исаева, Берсанова, Карчаева, Пронина, Абдулы Кагирова, Исламова, отряды под руководством Хусейна-эфенди, отряды Челокаева и так далее. О всех их знал Эльдарханов, знал также и о том, что идейное руководство находится в руках Али Митаева, что в большем количестве налетах участвуют его мюриды».
Таким описанием политической обстановки в Чечне Миронов прямо увязывает Т. Эльдарханова с бандитами, контрреволюцией, что мало соответствует действительности. Основной момент обвинения, выдвинутый Мироновым против Эльдарханова, состоял в «связях с контрреволюционными организациями и сокрытие их действий на территории Чечни». По его мнению, в Урус-Мартановском округе оперировал Хусейн-эфенди, здесь был главный плоскостной штаб иттихадистов, возглавляемый председателем шариатского суда Бело-Хаджи, сюда наезжал Челокаев и его помощник Сулханашвили, здесь долгое время формировались комитеты иттихадистов Бакамал; в Горной Чечне непрерывно пребывал Гоцинский и целая серия агентов империалистических держав. Всякий шпион-контрреволюционер пользовался не только свободой передвижения, но и содействием местных властей. Гораздо легче объехать всю Чечню в сопровождении турецко¬го агента или бандита, чем с советским работником. Обо всем этом Эльдарханов знал. Он знал точное место пребывания каждого в отдельности, знал о действиях их всех, однако никаких мер не предпринимал. Он не отрицает, что знал о деятельности Хусейна-Эфенди и, больше того, в период подготовки восстания виделся с ним лично. Председателю Ножай-Юртовского исполкома он отдает приказ не разрешать никому показываться в Горной полосе для ведения переговоров о явке Нажмудина без его письмен¬ного разрешения. Он первоначально отрицает то, что знал о дея¬тельности генерала Рогожина в Чечне, о деятельности Каим-Хаджи (с ко¬торым он вел переписку о том, чтобы тот прекратил свою деятель¬ность, направленную против него, обещая, в случае, если Каим-хаджи к нему приедет, то они мирно договорятся). Затем сам же докумен¬тально подтверждает их деятельность». Сказанное не является свидетельством контрреволюционной деятельности Эльдарханова или поддержание им контрреволюционого элемента. В это сложное, противоречивое для Чечни время Эльдарханов вел переговоры и с противниками, чтобы склонить их на сторону Советской власти. Именно поэтому он был против проведения в Чечне операции по разоружению, затеваемой чекистами. Противодействия Эльдарханова в этом вопросе чекисты объясняют тем, что «войсковая операция ударила бы по тому слою, с которым он связан; и он утерял бы базу в единственном социальном слое, на котором он держался». В связи с этим Миронов пишет: «не старается закрепить советскую базу, а, наоборот, старается восстановить авторитет реакционных шариатистов, преследуя всякую попытку с нашей стороны обеспечить базу у кунтахаджинцев». Но тем не менее операция эта была проведена. Ее результаты были тяжелыми для чеченцев: гибель людей, разрушения, аресты и т.д. Эльдарханов был против политики ОГПУ, нацеленной на лояльных к чекистам кунтахаджинцев, считая, что тем самым подрывает авторитет Али Митаева и других шейхов, входящих в состав Шариатских судов.
«Вместо того, чтобы поддержать эту ставку, как ставку на горную бедноту, лояльную нам, он старается их снова загнать в подполье. Незакрепление позиций после операции вызвало еще более резкое обострения положений: беднота перестала нам совершенно верить, перестала верить в саму классовую сущность Советской власти. Эльдарханов обо всем этом знал, но ровно ничего не предпринял для того, чтобы ослабить этот процесс…», – продолжает цитировать далее Миронов Евдокимову в своей докладной. Если для чекистов часть чеченцев была реакционерами и контрреволюционным элементом, то для Эльдарханова они таковыми не являлись.
«С того момента, как он узнал в Москве о намерениях арестовать Али Митаева и других контрреволюционных деятелей, он систематически создает обстановку, при коей арест их невозможен. Он извещает Али Митаева о том, что грозит опасность и инсценирует разрыв с ним. Дает понять Х-Эфенди, что ему нельзя приезжать в город, срывает переговоры по добровольной явке Нажмудина. Особенно ревностно он оберегает от возможного ареста Али Митаева (фактического правителя Чечни). Эльдарханов великолепно знал, что арест контрреволюционных деятелей его скомпрометирует, что после изъятия их последует ставка на бедноту и на революционный элемент и он из личных побуждений, вместо того, чтобы как революционер, помочь в этом, всячески тормозит, цепляясь за председательский стул. После ареста Али Митаева, произведенного помимо его желания, зная, какое изменение в соотношении социальных сил должен произвести этот акт, он вместо того, чтобы принять меры к сохранению спокойствия в области, дать возможность окрепнуть бедноте, прибегает к целому ряду способов ярко выраженного контрреволюционного свойства, дабы снова эту бедноту удушить, терроризировать ее и сохранить реакционный состав Ревкома, дабы не утерять председательствования и не быть уличенным в прямой связи с контрреволюцией.
Приехав обратно в Грозный, после неудачных попыток освободить Али Митаева он проводит широкую кампанию по сбору приговоров через своих сельских комиссаров и мюридов Али Митаева, обвиняя совет¬скую власть в неправильных действиях, разъясняя населению, что не имели права произвести ареста Али Митаева. Создает чрезвычайно провокационную обстановку, умышленно муссирует среди населения са¬мые невероятные сведения, дабы хоть этим заставить центр освободить Али Митаева. Все представленные якобы от имени населения, приговоры одной редакции, безо всяких изменений, чрезвычайно ясно указывающих источник и автора. В некоторых из них – буквально его выражения. Донесения с мест указывают, что зачастую приговоры давались лишь самим комиссаром присланному им шаблону без согласия на то самого населения, каковое преимущественно очень довольно арестом Али Митаева. Во всех приговорах отмечается (согласно Эльдархановской редакции) преданность Али Митаева Советской власти, незаконность ареста и подрыв авторитета Ревкома.
Подлог приговоров еще не столь провокационный, как искусственный созыв Эльдархановым съезда мусульманского духовенства, из коих большинство находится в постоянно действующих сектантских противоречи¬ях, а кунта-хаджинцы открыто высказывали свое удовлетворение арес¬том Али Митаева, и, выступив перед ними с обвинениями центра, дал подписать ходатайство об освобождении Али Митаева. У нас имеется прото¬кол допросов делегатов из духовенства, которые открыто признаются, как этот протокол и единодушное мнение духовенства были Эльдархановым сфабрикованы. Он буквально заставлял их делать это. В данном случае он сознательно вызывает их на активность, на совместное выступление (причем Кунта-хаджинцев он заставлял это делать насиль¬но). Для нас ни в какой мере нежелательно объединение духовенства, в условиях Чечни это – грозная сила, каковая в организованном виде будет представлять фактическую власть и до максимума затруднит наше внедрение в массу, о чем Эльдарханову великолепно известно. По прилагаемым сему приговорам и пояснениям более очевид¬на вся провокация, творимая Эльдархановым.
Из направляемых к нам приговоров он хотел, чтобы мы усмотрели, как весь «народ» реагирует на арест Али Митаева, что обстановка, мол, такова, что все единодушно протестуют. Вместе с тем, помимо донесении, у нас имеется еще документы от 2/У – с/г за подписями шейхов Юсуп-хаджи Махкетинского, Кагермана Шалинского и других шейхов, возглавляющих объединения кунта-хаджинцев, где они ясно высказываются против провокационных слухов и стоят в этом вопросе на страже интересов Советской власти, обещая вооруженной силой в корне придушить всякое контрреволюционное начинание. Затем, помимо имеющихся по¬казаний шейха Тайсума, председатель Шариатского суда Веденского округа отк¬рыто заявил, что он и многие другие из лиц мусульманского духовен¬ства, приглашенных Эльдархановым, вовсе отказались подписать приго¬вор об освобождении Али Митаева, несмотря на нажим со стороны Эльдарханова.
Если проследить за всей деятельностью Эльдарханова, то естест-венно возникает вопрос: случайная ли эта контрреволюция, как результат запутанности горских взаимоотношений, или сознательные, имеющие свою логическую последовательность, контрреволюционные действия. Во всяком случае, это установит судебное разбирательство, если политически возможно будет таковое провести.
Сейчас же мы полагаем, что после изъятия Али Митаева соотноше¬ние социальных сил в Чечне и сама политическая обстановка как нель¬зя более благоприятствует установлению твердого советского право¬порядка со ставкой на бедноту и советский элемент. Для этого необходимо немедленно сместить Эльдарханова, наличие которого в Чечне совершенно обесценит политический результат ареста Митаева и повлечет за собой злейшую реакцию, после которого внедрение совет-ской государственности возможно будет лишь «огнем и мечом». Если мы этого не сделаем, то окончательно скомпрометируем себя в глазах не только чеченской бедноты, но всего Северного Кавказа, для кото¬рых Эльдарханов и Али Митаев «синонимы», характеризующие ставку на белых».
Цитируемый документ достаточно убедительно показывает сложившуюся в 1924 году в ЧАО политическую ситуацию. По сути дела в Чечне столкнулись две политические силы: чеченский ревком, выражавший общие интересы чеченского народа, представленного в лице наиболее влиятельных социальных слоев и авторитетного духовенства (чекисты его называют кулацко-мульским элементом) и ОГПУ, якобы стоявшего на страже интересов бедняцких элементов. В этой упрощенной схеме поверхностно отражена религиозная и политическая ситуация в Чечне. Партийные органы и чекисты так и не смогли понять и в полной мере выразить общую картину взаимоотношений социальных групп, социального устройства и духовного состояния чеченского общества. Сводить сложную, противоречивую картину чеченского общества к классовой борьбе кулацко-мульских элементов и чеченских бедняков означало незнание внутриполитического расклада единого и социально однородного чеченского общества. Позиция же Т. Эльдарханова и А. Митаева в этом отношении выгодно отличалась от большевистской парадигмы, в силу гораздо лучшего понимания ими социального и религиозного состояния чеченского общества. Поэтому Али Митаев и Таштамир Эльдарханов представлены чекистами в качестве единомышленников, потворствующих контрреволюции и даже поставивших цель совершить антисоветский переворот. Все обвинения против Эльдарханова и политические выводы о его деятельности явно надуманы, а многие из них не выдерживают элементарной критики. В то время Т. Эльдарханов объективно вынужден был опираться на зажиточную часть чеченцев, авторитетных представителей духовенства.
Политика Эльдарханова в Чечне, раскритикованная чекистами, была построена на конкретных реалиях. Чеченскому обществу советская власть навязывала систему организации экономики, политическое устройство, которые не соответствовали традиционному устройству и хозяйствованию чеченцев, не были оптимальными, что порождало серьезные конфликты между народом и властью.
Политика опоры на бедняцкие слои, проводимая чекистами, не была приемлема для Чеченского Ревкома, который опирался на зажиточный и средний класс, что означало знание им внутреннего социального устройства чеченцев. Эти противоречия легли в основу политического противостояния Чеченского Ревкома и ОГПУ. Подобная направленность в действиях ОГПУ в последующем будет названа искривлением линии партии, борьба против середняка – ошибочной. А тем временем сторонники этой линии будут обвинены в контрреволюции, изгнаны со своих должностей или расстреляны.
Повод для поимки и водворения в тюрьму Али Митаева был более чем ничтожный. Степень полезности деятельности Али Митаева в качестве члена Ревкома должен был определить Ревком ЧАО, а не ОГПУ. К его деятельности со стороны руководства Ревкома претензий не было. Тем более, что на железной дороге, за охрану которой конкретно отвечал А. Митаев, будучи членом Ревкома, произошел лишь один случай разбоя и то лишь только в виде попытки унести железнодорожную шпалу. Виновный, сын жителя Аргуна некоего Исака, был выдан соответствующим органам. Три попытки разобрать полотно железной дороги также были пресечены, хотя Митаев отвечал лишь за безопасность передвижения, а не сохранность железнодорожных путей и объектов. Для этого была задействована охранная сотня во главе с Умаром Хаджиевым, жителем из Урус-Мартана. И его отряд успешно справлялся со своими задачами. Главная вина Али Митаева заключалась в том, что он слишком добросовестно относился к своим обязанностям. С приходом сюда Митаева многим из тех, кто кормился от железной дороги, пришлось отказаться от разбоев.
Юрий Агаджанов, бывший профессор Чечено-Ингушского университета пишет: «Только что закончилась кровопролитнейшая гражданская война в России. Всюду разорение, пепелища, голод. Бандитизм и беспредел на железных дорогах. В такой ситуации руководство страны и Северокавказского края обращает самое пристальное внимание к эпицентру нашего региона - Чечне. И пытается найти нестандартное решение "чеченской проблемы". И находит его! В состав ЦИК этой автономной области был введен авторитетнейший шейх Али Митаев. И поручили ему охрану железной дороги. Шейх потребовал убрать с "железки" всю вооруженную охрану. Вечером убрали охрану, а утром поезда пошли без проблем. Ни единого нападения на линии Грозный-Владикавказ больше не было. Ни одного! Как удалось решить эту сложнейшую проблему шейху из селения Автуры Али Митаеву за одну ночь, осталось тайной. Но проблему он решил».
В условиях атеистического государства Митаеву удалось привести в действие такой мощный механизм воздействия на людей, как шариатские суды. Из-за отсутствия твердой власти в Чечне он добивается создания этого близкого народу правового института, который в определенной степени способствовал установлению расшатанного большевиками общественного порядка. А на создание шариатских судов он пожертвовал 50 тысяч пудов зерна.
С арестом Али Митаева начинается новый виток поиска компромата на него. Для привлечения в качестве свидетеля связей Митаева с контрреволюционным подпольем у чекистов был весьма представительный человек. На эту роль был избран житель Урус-Мартана, в прошлом полковник Турецкой армии 40-летний Мухаммад Гусейн Эфенди.
Умар Митаев до ареста.
На снимке: Али Митаев и его друг Кужуев Iабдул-Межид, штабс-ротмистр, уроженец села Ачерешки Ножай-юртовского района, в 1916 году погиб на фронтах сражений во время 1-ой мировой войны Похоронен, исполняя его завещание, на кладбище в с. Гуни, рядом с матерью шейха Кунта-Хаджи – Хеди.
Умар Митаев.
3.2. Операция «Тихий-2» и «Штаб»
Всем тем, кто знал семью Митаевых, не было тайной, что младший из братьев Умар с 1920 года постоянно проживал в турецком городе Константинополе. Злые языки «доброжелателей» не давали Али ни проехать, ни пройти. Сфабрикованная чекистами ложь подготовила почву для того, чтобы односельчане в своих сплетнях дошли до того, что открыто упрекали Али в нежелании вернуть Умара домой, объясняя это тем, что в лице своего брата он видит возможного соперника в духовной сфере.
В эту интригу были втянуты и ближайшие родственники Митаевых. Эта недостойная возня причиняла Али душевные муки. Он прекрасно понимал, что это дело рук чекистов с целью вызволения Умара из Константинополя, а затем и добраться до него. Али пытался убедить всех, что это ловушка для их обоих. Дети Бамат-Гирея-Хаджи были дружны и сильно привязаны друг к другу. Многое в своей жизни Али сделал на грани невозможного, удача всегда сопутствовала ему. Но когда он взялся помочь своему брату, то здесь он столкнулся с мощной системой чекистского противодействия. Один за другим отправлял он верных людей в Турцию, чтобы найти Умара, помочь ему как-то, а затем и вернуть его домой. Не без риска для жизни пересекали границы двух государств Яхъя Гехаев из села Новые Атаги, Магомед Хаммирзаев из Автуров, Чанака (фамилию установить не удалось), Атаби Шамилев, Берса Халухаев, Магомед Султанов. Понятно, что для организации таких экспедиций требовалось немало расходов.
В феврале 1924 года Али Митаеву удается получить для Умара въездную визу в СССР. Но он ни на минуту не забывает, какой опасности подвергает себя и брата. Через нарочного Али предупреждает Умара, чтобы он отправился в путь только после получения от него весточки. Выбрав подходящий момент, Али отправляет Умару письмо. Близкий к семье Митаевых человек спросил у Али, отправил ли он письмо брату. Получив положительный ответ от Али, он выразил свое удовлетворение. «Клянусь именем Всевышнего, за всю свою жизнь я не совершал такой глупости!», – произнес Али, как бы чувствуя грядущие неприятности.
О том, как была выдана въездная виза Митаеву Умару в СССР, какие планы были скорректированы чекистами для задержания Умара, а потом и самого Али рассказывает в своем романе «Час двуликого» Евгений Чебалин, где он приводит текст письма Али Митаева на имя начальника ОГПУ Быкова (имеется ввиду Дейч – авт.) с просьбой о выдаче визы брату Умару. Так как это не исследование, а художественный роман, имена и фамилии героев в тексте вымышлены, но понятны читателю. Привожу выдержки из письма: «Начальнику Чечотдела ГПУ тов. Быкову. Только лично. Евграф Степанович! Если вы помните, при нашей первой встрече я упомянул о своем брате Омаре (имеется в виду Умар – авт.), который эмигрировал в Турцию.
Недавно я получил от него письмо, в котором он умоляет меня похлопотать о его возвращении – терзается тоской по Родине. Ностальгия – страшная болезнь. Родственные чувства к брату-эмигранту и твердые намерения соблюдать свои обязательства перед Советской властью – эти два взаимоисключающих чувства изрядно потрепали мои нервы.
В конце концов, проанализировав ситуацию, я решился на это письмо к вам, где прошу вашего ходатайства о визе для возвращения брата…». Это было то, что надо чекистам, проделанная этим ведомством работа, куда были втянуты и ближайшие родственники Митаевых с целью вызволения Умара из Константинополя, дала результат. Теперь оставалось осуществить задуманное. О своих планах насчет сказанного выше Быков рапортует в Ростов: «Тов. Андреев! (имеется в виду Миронов – авт.). На основании полнейшей неопределенности я вынужден предположить самое худшее: Митцинский (Митаев – авт.)) начал концентрацию сил для восстания, привлекая для этого обманутое муллами крестьянство со стороны. Косвенное подтверждение тому – Митцинский запросил у меня визу для въезда из Турции эмигранта-брата Омара (имеется ввиду – Умар – авт.).
Если шейх принял решение о восстании, - далее пишет Быков, - то приезд брата, наделенного полномочиями и инструкциями туркправительства и контрразведывательного константинопольского центра, будет ему необходим для координации и поддержки…». Не имея никаких оснований возможного восстания, основываясь на своих домыслах, грозненские чекисты принимают решение арестовать Али и Умара, увязывая их имена с врагами советской власти, с целью показать вышестоящему руководству из Ростова свои громкие победы в защите интересов революции. «На основании этих фактов я принимаю решение: начать подготовку к изъятию Митцинского, – цитирует далее грозненский чекист. – Не может быть и речи, чтобы эту акцию проводить в самом Хистир-юрте (имеется ввиду Автуры – авт.). В ауле и его окрестностях сконцентрировано не менее пяти тысяч вооруженных мюридов шейха.
Дорога и все подступы к Хистир-юрту, по нашим данным, находятся сейчас под тщательным контролем шариатских полков Митцинского. Поэтому саму операцию изъятия предстоит провести в городе, предварительно заманив туда Митцинского. Это надо делать с подключением воинского гарнизона и войск ЧОН и Красной Армии. Мне понадобятся полномочия для объединения наших усилий.
Сразу же после ареста Митцинского я потребую от него послания к мюридам и шариатским полкам с приказом соблюдать спокойствие и нейтралитет, поскольку от этого зависит жизнь самого шейха.
Необходим параллельный арест его брата Омара. В разработке операции по изъятию Митцинского я учел это обстоятельство. Подробный план операции и это письмо посылаю с нарочным».
План грозненских чекистов по изыманию Митаевых в Ростове был принят с одобрением и начальник Восточного ГПУ Миронов телеграфирует в Батуми следующий текст: «Начальнику Батум ЧК Гогия. Почтотелеграмма. Почтой выслали визу в Константинополь на въезд реэмигранта Омара Митцинского (Митаева). Въезд в Россию из Турции – через Батум, поэтому Митцинский проходит через ваши руки. На визе его вместо печати ОГПУ стоит печать облревкома. В соответствии с разработанной нами (Гроз КЧ) операцией просим задержать Омара фильтрационной комиссией. Причина – не та печать и отсутствие анкеты-поручительства от родственников. Дайте ему возможность сообщить об этом телеграммой в Грозный, ЧК. Внизу телеграммы добавьте свой постскриптум: «В случае неприбытия анкеты-поручительства согласно условиям въезда реэмигрантов изолируем Митцинского в лагерь до особого распоряжения.
Разработайте и пришлите анкету-поручительство для родственников эмигранта пунктов на 30-40 с тем, чтобы заполнение ее заняло не менее 30 минут. Начальник Восточного отдела ЧК Кулешов (Миронов – авт.)».
Как видно, чекисты учли все, рассчитали и время, необходимое для заполнения анкеты с учетом того, чтобы успеть за это время арестовать Али.
Али для встречи возвращающегося водным путем брата отправляет близкого своей семье Берсу Халухаева. Вслед за ним, втайне от властей, был отправлен второй. В порту Батуми чекистами прямо на корабле был арестован Умар, та же участь постигла и Берсы Халухаева, встречавшего Умара. Об этом сообщил Али его второй посланник. В обвинительном деле имеется документ – копия письма, адресованного Али Митаеву из г. Батуми. Вот полный его текст: «Грозный, Терская область, Командиру Чеченской Отдельной сотни по охране железной дороги Умару Хаджиеву для передачи Али Митаеву из Батума. «Г. Али. Умар прибыл в Батум в 8 часов утра 8-го апреля на пароходе «Горация». Берса встречал его. Еще до приезда Умара, Берса сказал, что их задержат на некоторое время. Так и случилось. Оба они ныне задержаны Батумской Ч.К. Обеды им носят из столовой. Необходимы бумаги со стороны Чечревкома. С места нужно писать в Батумскую Ч.К. Пусть власти на местах примут меры к скорейшему освобождению. Об этом же мною было Вам телеграфно 9-го апреля с/г. сообщено. О ходе дела буду сообщать. Боясь писать отсюда, я выеду в Тифлис, откуда и сообщу Вам телеграфно и почтой. Не беспокойтесь. Знакомый «Берсе». 13.IV.24-года, г. Батум».
В подтверждение достоверности данного документа стоит подпись Уполномоченного Восточным Округом Соболева. В примечании он же пишет: «Письмо написано грамотно, приличным почерком». Об авторе этого письма в тюрьме у Али долго будут допрашивать, но он так и не скажет, кто это был. На документе сделана довольно интересная запись: «Почему Берса сказал, что их задержат на некоторое время?». Видимо, запись была сделана Е. Чебалиным, когда он выполнял заказ партчиновников, либо чекистами, готовившими в очередной раз материалы для публикации в местной печати, что очень часто практиковалось в советские времена. Однако, все же такой вопрос здесь уместен, поскольку Берса был направлен в Батуми для встречи с Умаром лично Али Митаевым. Но все же, спустя некоторое время, после вынесенного им приговора, во время отбывания срока, в своем прошении о сокращении срока отбывания Берса в свое оправдание о поездке в г. Батуми для встречи Умара пишет: «…моя поездка в Батум на встречу с Умаром одновременно была организована и работниками ОГПУ».
Умар, как и старший брат, был этапирован в Ростов-на-Дону под надежной охраной. Ему было предъявлено обвинение по ст. 61 Уголовного кодекса РСФСР. По версии чекистов, Умар не только лично установил в Турции связь с белогвардейской контрразведкой, но и наладил ее контакты с Али Митаевым. Эти досужие вымыслы по прошествии многих лет перекочуют на страницы детективных романов. В частности, в романе Е. Чебалина «Час Двуликого» Умар фигурирует в обличье белогвардейского полковника, а его старший брат – в качестве адъютанта юридической академии. Чекистам хотелось громких побед и дел. Вопреки их вымыслам Умар был всего лишь торговцем. В 1920 году коммерческие дела занесли его в Тифлис.
Его встреча с бывшими царскими офицерами: родственником семьи Митаевых – Абдурашидом Ахтаевым из села Шали и Юсупом (фамилия не известна) из Шатоя произошла в Тифлисе. Они рассказали ему о том, как в Чечне зверствует Чека, и предостерегли его от возвращения на Родину. Выход они видели в одном – покинуть страну безбожников. Втроем они отправляются в Поти, но выезд оттуда без визы был невозможен. Добравшись до Севастополя, на французском судне, нелегально, не имея на руках никаких документов, они отплывают в Константинополь. Так Умар оказался в Турции. Три года он живет в полном неведении того, что происходит дома, пока посланцы старшего брата не нашли его.
Итак, оба брата оказались в тисках ростовских чекистов, допрашивал их Арменак Абульян. На одном из безуспешных допросов Умара Абульян решил заставить его признать все обвинения, предъявленные против него, и использовал для этого коварный прием. Он заявил, что Али во всем признался и советовал ему рассказать все, что он знает. Умар на уловки Абульяна не поддался. «Никаких контактов ни с дядей царя Николая, ни с белогвардейской контрразведкой не имел», – твердил Умар.
Несколько дней спустя, доведенный до отчаяния поведением Митаева-младшего, Абульян солгал:
– Таким же несговорчивым был и твой брат, пока я не заставил его заговорить, и после этого дал мне исчерпывающие ответы на все вопросы. Тебе ясно, белогвардейский прихвостень, турецкий шпион и чеченский бандит?!
– Ясно! – сказал ровным бесстрастным голосом Умар и в следующую секунду вырвал привинченный к дощатому полу табурет, обрушил его на голову чекиста. Абульян свалился замертво. Длительное время после этого допрос вел другой чекист по фамилии Соболев. По прошествии времени, в качестве «компенсации» пострадавший от митаевской руки чекист был назначен руководителем Грозненского ОГПУ, и одна из улиц в Заводском районе города Грозного была названа его именем. Ныне эта улица носит имя дочери Али Митаева – Коку Эпендиевой.
Следствие по делу Али Митаева продолжалось согласно заранее составленному сценарию, находились и «свидетели», подтверждающие контрреволюционную деятельность Митаева-младшего. В качестве таковых выступают стукачи-эмигранты Федор Иванович и Сусанна Никитична Майковы, некто Созрыкбей Дузбиевич Бритаев. Из их показаний следовало, что Умар Митаев – белогвардейский офицер, который после падения Крыма с остатками врангелевской армии перебрался в Турцию. Как состоятельный человек, он жил припеваючи в Константинополе, снимал фешенебельные гостиницы, являлся завсегдатаем богатых ресторанов, почитался всеми кавказцами, оказавшимися в Турции. Признается незаурядным агитатором и благодаря его влиянию, якобы, ни один из чеченцев не вернулся в СССР. Отмечается, что он играл ключевую роль в Чеченском комитете Саидбека Шамиля, внука имама Шамиля, что они не только соратники, но и неразлучные друзья, вместе едят, проводят досуг, живут в одном номере дорогого отеля. Умар еще и завсегдатай русского посольства, которое, в свою очередь, является нелегальным штабом белогвардейской контрразведки, с его начальником генералом Глабочевым он был на короткой ноге. Такие же отношения у него были и с генералом Барановым. В перечне его ближайших друзей были: осетин Баграев, работающий на французскую разведку, турецкий разведчик полковник Мухаммад Гусейн, а также Юсуф Эфенди, Нухбек Тарковский (в 1918 –1919 годах – военный министр Горского правительства), Ахметхан Аварский (член семьи аварских ханов), шейх Юсуп-хаджи Байбатыров, а также бывший премьер-министр Горского правительства миллионер Тапа Чермоев, грузинские князья Эристов и Давиани и многие другие признанные лидеры кавказской эмиграции. Однако все эти обвинения чекистов не имели под собой реальных оснований.
Через полтора года Анастас Микоян вновь посетит Чечню. В г. Грозном с 29 июля по 2 августа 1924 года проходил 1 областной съезд Советов Чечни. В «Очерках истории ЧИАССР» отмечается: «Отдельные делегаты съезда подвергли в своих выступлениях серьезной критике деятельность областного ревкома и его председателя Т. Эльдарханова. Хотя съезд состоял наполовину из кулацко-мульских элементов, он показал, что в Чечне идет рост новых советско-партийных кадров и ускоренно растет политическое сознание трудовых масс».
На самом же деле, на этом съезде ни об Эльдарханове, ни о советско-партийных кадрах не говорилось ровным счетом ничего. А вот утверждение о том, что большой состав съезда состоял из кулацко-мульских элементов – это своеобразная форма доноса. В связи с этим возникает вопрос: кто же должен был представлять на съезде своих сограждан, сельские подпаски или авторитетные муллы? Как известно, к категории кулаков большевики относили каждого, кто без чужой помощи сводил концы с концами, имел какой-то достаток в семье.
В работе форума принял участие А. Микоян. По его утверждению, на форум прибыло более 800 человек. Он вынужден передать атмосферу, сложившуюся на съезде, на котором происходит нечто невероятное: ни о регламенте, ни о повестке дня здесь нет речи. Все выступающие в один голос требуют освобождения из-под стражи томящегося в тюрьме Митаева. Такой поворот съезда буквально шокировал Микояна. Он поставлен в крайне трудное положение: съезд-съездом, но ведь отчет держать надо перед Центром. «Уверяю вас, – говорит Анастас Иванович, – с Митаевым ничего плохого не случится, суд определит степень его виновности. Если суд оправдает его, он немедленно вернется домой». Но заявление Микояна вызывает обратное действие: требования делегатов принимают угрожающий характер.
Говоря об Али Митаеве, требуя его немедленного освобождения, многие выступающие впадают в религиозный экстаз. Анастас Иванович встревожен не на шутку, съезд находится на грани срыва. Вновь и вновь увещевая чеченцев, он заявляет, что вопрос освобождения Али Митаева не в его компетенции, но все зависящее от него он сделает.
Поскольку съезд приобрел иной характер и не укладывался в общепринятый сценарий, президиум съезда во главе с Микояном идет на хитрость: из числа делегатов выбираются старейшины, чтобы уже в узком кругу принять нужные решения по всем вопросам повестки. И этот ход оказался безрезультатным. «Требуем немедленного освобождения Митаева, мы готовы взять его на поруки», – заявили 60 старейшин Чечни, собравшиеся на ночное заседание.
На вечернем заседании съезда происходит еще одно неординарное происшествие. В нарушение незыблемых, пронесенных веками традиций, в мужском собрании появляется женщина, просящая от имени всех чеченских матерей вызволить Али Митаева. Это была мать Асланбека Шерипова, героя гражданской войны, погибшего в 1919 году в борьбе с белогвардейцами. Однако большевистская власть оказалась глухой к просьбам народа.
Али не обладал богатырским здоровьем. В ростовской тюрьме ухудшается его здоровье. Его мучили головные боли, сильно ослабло зрение. Со слов регулярно навещавшего Али в Ростовской тюрьме Демала Джамбулатова известно, что за все время нахождения под арестом он соблюдал пост. То же самое ведал Юнус, житель Новых Атагов, мюрид Iовды: «В последнюю нашу поездку мы с трудом добились встречи с Али, он был сильно ослаблен. Я спросил у него, неужели эти палачи устраивают тебе пытки, на что Али ответил, ничего подобного не происходит, он соблюдал пост, при этом суточный рацион еды составлял стакан молока. «Но сегодня ночью, – заявил Али, – навестили меня Ташу-Хаджи, Кунта-Хаджи и Iовда. Угостив райским яблоком, они заставили меня нарушить этот пост». Потом добавил: «Как верный мюрид-мухIажар Iовды, Юнус, ты должен чувствовать этот аромат». Сказанное Демалом и Юнусом подтверждается по документам архивного дела, где Али не раз объявляет голодовку в знак протеста на ведение следствия.
Продолжая следствие, чекисты искали белогвардейский след в деятельности Али Митаева. Отправным моментом для них стала давняя дружба Митаева с генералами Рагозиным и Пржеварским, но они оба давно покинули Совдепию. Такой след все-таки чекистами был найден. 14 ноября 1924 года на стол начальника Чечоблотдела ГПУ Дейча ложится телефонограмма: «Оперативный приказ: ударная задача – изъять скрывающегося в Чечне полковника Федюшкина. Он в Мундар-Юрте, у бандита и офицера Гербиева». В помощь грозненским чекистам выделен пол-эскадрона в 39 сабель и 3 пулемета. Через три дня состоялся телеграфный разговор между Мироновым (Ростов) и Крафтом (Грозный). Крафт рапортует о выполнении доведенной до них задачи. 16 ноября полковник Федюшкин арестован. Миронов благодарит грозненских чекистов и рекомендует направить «ценный груз» в Ростов с надежной охраной. Так завершается чекистская операция под кодовым названием «Штаб».
Чтобы арестовать Федюшкина и Гербиева, достаточно было направить в Мундар-Юрт двух милиционеров, которые доставили бы в Грозный этих двух немолодых офицеров. Федюшкину было 58 лет. Чего только не выпало на его долю. Он прошел русско-японскую, турецкую, первую империалистическую войны. Имея трехклассное образование, дослужился до полковника, всегда делился с подчиненными последним куском хлеба, был отважен. Он награждался орденами Владимира 4-ой степени с бантами, Анны – второй, третьей и четвертой степеней, Станислава – второй и третьей степеней. Словом, Федюшкин – настоящий воин и был далек от мирских дел и политики. Перед Советской властью он виновным себя не считал, поскольку воевал только с иноземцами. Но большевики видели в нем классового врага. В первый раз он был заточен в Рязанский концлагерь, через два года освободился. В родной станице Червленной его никто не ждал. Одни родственники разбрелись по миру, других не было в живых. Приютил его однополчанин, участник русско-японской войны, бывший поручик Ахмад Гербиев из Мундар-Юрта.
Не выдержав пытки, Федюшкин «вспомнил» в деталях все, что от него требовалось. Оказывается, Чечня была разбита на районы, в каждом из которых имелось военное формирование (пехота, кавалерия) под командой опытных командиров, бывших царских офицеров, присягнувших дому Романовых и не нарушивших свою клятву. По версии чекистов, все они были привлечены в армию создателя «нового имамата» Али Митаева. По согласованию с Грузинским паритетным комитетом в Чечню командировалось 50 офицеров-инструкторов, для проведения крупных войсковых учений были созданы базы. Приобреталось большое количество оружия.
Составной частью операции «Штаб» является и поимка ближайших помощников Митаева. Арестованы Умар Хаджиев и его заместитель Берса Халухаев. Хаджиев был из Урус-Мартановского района (с. Гой-чу), имел двух жен и шестерых детей. В гражданскую войну он партизанил в тылу деникинцев. Чекисты об этом знали, но им нужно было другое – компромат на Митаева. На допросах Хаджиев не обронил ни единого слова, бросающего тень на Али. Какими методам и добивались они «правдивых» показаний, видно из того, что Умар вскоре заболел туберкулезом легких. И оба они оказались неразговорчивыми. В вину Халухаеву вменялась поездка в Батуми для встречи Умара Митаева, хотя она была организована с согласия властей.
Во время следствия чекисты получают письмо от некоего Абдуллы Галаева – односельчанина Халухаева, оба они из Плиево, – в котором он пишет: «25 января 1923 года Берс убил моего брата, откупившись у властей, он отбыл в Чечню к Али Митаеву, чьим мюридом является. Митаев хотел использовать его в вызволении брата, находящегося в Турции. А брат Митаева неисправимый кадет, ушедший за границу с отступающими белыми бандами. Халухаев создал тайную организацию и собирал деньги с каждого ее членов для помощи своему шейху. Его тайная организация имеет связи с Турцией и Чечней. Все те, кто работал с Халухаевым – скрытые враги советской власти, и все они его родственники».
Письмо подтверждается жирной подписью и знаком «плюс». Понятно, что оно не было написано безграмотным Галаевым. Убийство, о котором идет речь, произошло в результате ссоры, и она не была затеяна Халухаевым, он только оборонялся. На состоявшемся суде он был оправдан. В связи с этим письмом возникает ряд вопросов: как могло случиться, что житель села Плиево Галаев оказался посвященным в семейные дела Митаевых? Может, он тоже отступал вместе с «кадетом» на Запад? И почему кадет, а не ротмистр или полковник? Неужели по всей Чечне нельзя было отыскать на должность красного командира никого, кроме человека, явившегося к чеченцам с «бандой» своих родственников? Советской власти не за что было упрекнуть Б. Халухаева. Свою преданность Советской власти он доказал кровью, пролитой в тяжелых схватках с врагами. Сначала он занимался формированием красных партизанских отрядов, а потом сам ушел на войну, был командиром эскадрона, заместителем командира полка, награжден орденом Боевого Красного Знамени (по тем временам аналог Звезды Героя) и почетным революционным оружием. Чекисты могли убить Хаджиева и Халухаева, но заставить заговорить языком старика Федюшкина – никогда, поэтому операция «Штаб» запланированного успеха не имела.
Но в запасе у них был и другой сюжет: создание Чеченского Меджлиса во главе с Али, в состав которого вошли Мамед-мулла и Атаби Шамилев из Зумсоя. Действительно, такой Меджлис был организован Митаевым и уже был действующим органом. Главной задачей Меджлиса являлось утверждение и распространение ислама среди чеченцев. Кроме того, наиболее конфликтные вопросы верующих мусульман ставились перед Меджлисом и решались на официальном уровне.
Совершенно безосновательно 24 ноября 1924 года следственные дела Али и Умара Митаевых, Умара Хаджиева, Ивана Кузьмича Федюшкина, Берсы Халухаева объединяются в одно общее дело. Тем самым снимается всяческое сомнение в том, что в Чечне действует разветвленное и многочисленное контрреволюционное подполье. Много труда стоило чекистам, чтобы заполнить чистое «митаевское дело» нужным материалом. Ни Митаев, ни его друзья не желали принять отведенные им роли, с их стороны следователи встречали упорное сопротивление. Али не раз подвергал себя сухой голодовке, которая порою продолжалась до 8 дней, по 10 и более суток голодал Умар Хаджиев. И так продолжалось в ходе всего следствия – более 8 месяцев.
Для усиления своих позиций чекисты вовлекали в разработанный им сценарий новых действующих лиц. Некий Михаил Ишхнели несколько оживил вяло текущее следствие. По его словам, Центральный комитет Грузинского паритетного комитета в лице его лидеров Ш. Амираджиби, Я. Джавахишвили, Е. Патаридзе, Л. Дивуадзе, Дм. Погниашвили возлагали большие надежды как на самого Митаева, так и на работу, проводимую им в Чечне. Руководство партии, занятое подготовкой восстания против большевиков, поддерживало непрерывную связь с чеченским лидером. В Автурах, где находилась «ставка» Митаева, кроме самого рассказчика, побывали Иван Давидович Авалишвили и Константин Карагозишвили.
К «митаевскому делу» оказались причастны многие руководители страны, бывшие в фаворе или ожидающие своего звёздного часа. Один из них – начальник Батумского секретного отдела ГПУ Лаврентий Павлович Берия, который расстрелял Карагозишвили и Дивуадзе, тем самым лишив ценных «свидетелей» по делу Митаева. Однако и без того многое дали следствию показания Ишхнели, они составили десятки страниц обвинительного дела. Но их доказательная база была очень шаткой.
Митаеву вменялось в вину и то, что он в свое время, якобы, был тесно связан с руководителем меньшевистского правительства Грузии Жорданией. Другой грузин, князь Кокуз Челокаев, по версии ГПУ, являлся побратимом Митаева, которому он преподнес двух породистых жеребцов.
На вопрос следователя «подтверждаете ли свидетельства Ишхнели?» Али ответил вопросом:
– А вы не хотите спросить, что подарил князь мне?
Митаев также был «уличен» в передаче грузинской контрреволюции денег в сумме 300 рублей золотом, 1200 рублей серебром, а также 9 ковров и 120 бурок.
– Эти деньги мною направлялись брату, – заявил узник.
– А ковры и бурки?
– С той же целью, для продажи и отправки денег в Турцию.
Ни один из доводов Митаева не был опровергнут.
В деятельности Митаева чекисты усматривали не только грузинский, но и азербайджанский след, его обвиняли в принадлежности к организации «Иттихад-Ислам». Под давлением методов чекистов заговорил бывший белый офицер Эфендиев, признавший, что Митаев действительно являлся членом Центрального Комитета этой партии.
Чекисты считают Митаева одним из авторитетных членов Горского правительства, существовавшего в 1918-1919 годы. С таким же успехом его можно было бы обвинить в дружеских отношениях с председателем ВЦИК М.И. Калининым, а также с организаторами Советской власти на Северном Кавказе Кировым, Орджоникидзе, Буачидзе, Иоселиани и пр.
5 декабря 1924 года агентурные дела под кодовым названием «Тихий - 1», «Тихий - 2», «Штаб» объединяются в общее дело (в 6 томах) и отправляются в Москву. В письме заместителя полномочного представителя ОГПУ на Юго - Востоке Кауля и начальника Ростовского ГПУ Миронова, адресованного в Краевой Комитет ВКП (б), подчеркивается:
«Мы считаем абсолютно необходимым применение к Али Митаеву высшей меры наказания по следующей причине:
1. Личность Али Митаева означает собой определенный социальный строй наиболее реакционный на Северном Кавказе и поэтому расстрел Митаева не только предусматривается обвинительными статьями Уголовного Кодекса, но и политически расстрел будет означать удар по реакционно-шариатской контрреволюции Северного Кавказа, так как политическое равновесие края определяется Чечней.
2. Расстрел Али Митаева необходим еще и потому, что этим актом наиболее сильное и компактное ядро митаевской секты будет вынуждено распасться на первичные свои образования, что означает значительное ослабление постоянной их угрожаемости.
В то же время приведение в исполнение приговора здесь, в крае, мы считаем нежелательным по следующим причинам:
а) расстрел нами Митаева свяжет нас в свободе маневрирования среди социальных прослоек;
б) расстрел нами Митаева чеченской массой будет учтен, как акт расправы работниками местного ГПУ над Али Митаевым со всеми вытекающими отсюда последствиями (кровная месть, диверсии и т. д.)».
Приведенное письмо – свидетельство бесстыдства и цинизма. Как видно из письма, чекисты боятся Митаева, они совершенно не уверены, что если дело дойдет до суда, то они имеют шанс победить. Для получения поддержки своей позиции чекисты 9 декабря 1924 года обращаются в вышестоящие инстанции.
В свою очередь один из руководителей ОГПУ страны Менжинский обращается по делу Али Митаева к самому Сталину:
«В секретариат Коллегии ОГПУ, Секретарю ВКП (б) товарищу Сталину.
Препровождая заключение по делу А. Митаева, У. Митаева, Н.К. Федюшкина, Б. Халухаева, У. Хаджиева, мы считаем необходимым слушать это дело во внесудебном порядке. Просим ваших указаний.
Зам. председателя ОГПУ Менжинский».
Реакция Сталина на запрос не известна, в деле отсутствует такой документ, но вряд ли чекисты могли действовать вопреки воле вождя. А вот помощник прокурора республики Кагенян, курирующий ОГПУ, полностью разделяет мнение Менжинского и накладывает такую резолюцию: «…Согласиться с заключением ОГПУ о необходимости рассмотрения его в коллегии ОГПУ, принимая во внимание, что деяния, приписываемые обвиняемым, совершены ими в пределах Кавказа, что в настоящее время Северный Кавказ объявлен неблагополучным по бандитизму, что постановка этого дела в общественном порядке может расконспирировать методы работы ГПУ».
По завершению следствия, учитывая резкое ухудшение состояния здоровья, Али переводится в камеру № 7, к брату Умару. К другим физическим страданиям Али прибавилась и нестерпимая зубная боль. Видимо, с этим была связана отсылка им домой, сестре Петимат, зубных протезов.
В начале 1925 года Митаевы и их товарищи переводятся в Бутырскую тюрьму, оглашается приговор по их делу: братья Митаевы Али и Умар осуждены на 10 лет каждый, по 8 лет каторги получили Халухаев и Хаджиев. Высшая мера наказания определена полковнику Федюшкину. Не может не вызвать глубокой жалости судьба этого человека. Старый, больной человек, он не выдержал пыток, сломился. Жестоко пострадала и его родня: брату удалось эмигрировать в Болгарию, сыну – в Сербию, дочь затерялась во Владикавказе, двое сыновей сгинули неизвестно где. А ведь при других условиях ждало их блестящее будущее: из 6-ти боевых наград Федюшкина каждая давала его отпрыскам право учиться в закрытом привилегированном военном учебном заведении, ряд других привилегий вплоть до получения дворянства.
Приговор, вынесенный Али Митаеву, чекистам показался «мягким», и они начинают упорную борьбу за пересмотр дела, выискивая всевозможные компроматы. В Чечне же приговор Митаеву и его товарищам был встречен как неправомерно жестокий, и начата кампания за его отмену и освобождение осужденных. Нет отбоя высшим московским чинам от ходоков, они не упускают возможности встречаться и с узниками Бутырки. 29 апреля и 8 мая 1925 года в тюрьме побывала группа посланцев Чечни, в их числе жена Али – Неби, сын Хамзат и дочери Айшат и Коку (Кхокху), а также жена Умара – Баната. Такое послабление уже прочно вставшей на ноги власти можно объяснить только упорством и настойчивостью тех, кто каждый день, рискуя всем, добивался встречи с заключенными. Об этой поездке в столицу Советского государства рассказывала Кхокху. Одновременно семья Митаевых попыталась посетить высокопоставленных чиновников с просьбой освободить Али и Умара. Кхокхе тогда было около трех лет, и она отчетливо помнит, как они посетили высокого чиновника. «Это был Микоян, – рассказывает Кхокха, – о деталях мне неизвестно, но помню, как он достал из ящика своего рабочего стола деньги, подошел и вручил их мне. Как потом мне объяснили, на них, по тем временам, можно было купить двух буйволиц. Те, которые постарше, сказали, что Микоян заявил, что от него сейчас ничего не зависит, и велел нам обратиться в какое-то бюро…».
Нынешнему поколению мало что говорит имя Нажмудина Гоцинского. А в описываемый период он находился в десятке самых опасных и непримиримых врагов Советской власти. В отличие от таких фигур, как Нестор Махно, братья Антоновы и Узун-Хаджи, Н. Гоцинский ни одного дня не служил большевикам. Более того, не совершил ни одного поступка в пользу красных. Со дня Октябрьского переворота в его лице нашли верного спутника все враги Советской власти.
О масштабе намерений Гоцинского говорит тот факт, что он замахивался на создание Кавказского халифата, опираясь не только на мифическую заграницу, но и на собственные силы. Один из богатейших людей Дагестана, Нажмудин как магнит притягивал к себе людей. Фактическим руководителем восстания в Чечне и Дагестане в 1920-21 годах был не внук Шамиля Саид-Бек, а Нажмудин. После поражения этого восстания Гоцинский несколько лет скрывался в горах.
Уязвленные тем, что не сбылись их кровожадные замыслы относительно Али Митаева, чекисты схватились за новую ниточку: связать воедино дело Гоцинского и Митаева. В руки чекистов попадают два подложных письма: Гоцинского – Али Митаеву и Али Митаева – Гоцинскому, из которых следовало, что они готовятся к вооруженному выступлению против Советской власти. Чекистами эти письма были восприняты как подлинные. Однако расследование, проведенное Т. Эльдархановым, показало, что они были составлены по указке Мазлака Ушаева и нарочным переданы в краевое ОГПУ.
8 мая 1924 года состоялось заседание Президиума Чечоблревкома под председательством Т. Эльдарханова в присутствии членов: Хамазатова, Арсанукаева, Токаева, Шамурзаева. На нем было заслушано заявление жителя села Дышни-Ведено Хакима Сатаева, члена РКСМ, который сообщил: «Приблизительно летом 1923 года граждане села Дышни-Ведено Мазлак Ушаев, Куси Байгиреев и Магомед Бачигов составили подложное письмо от имени Нажмудина Гоцинского на имя Али Митаева и приложили к этому письму подложный мухур (печать) Гоцинского, изготовленный известным фальшивомонетчиком – племянником Байгиреева Османом Нашаевым, коим призывали Али Митаева готовиться к восстанию против советской власти. Письмо это, будто бы перехваченное, Куси Байгиреев отвез в Ростов и там передал его.
В вознаграждение за это он получил в Ростове 15 червонцев, купил на них мануфактуру и поделил ее с Ушаевым, лишив части Бачигова. Бачигов, обиженный этим, рассказал об этом жителям села Дышни-Ведено Асламбеку Гойчиеву и Абу Кузаеву.
Я являюсь родствеником Ушаева, Байгиреева и Бачигова, в родстве с Али Митаевым не состою, не являюсь и его мюридом. Сделать настоящее заявление заставило меня чувство долга, как сознательного комсомольца. Этим заявлением я имею в виду вывести центральную власть из заблуждения, так как заблуждение это чревато вредными последствиями для трудящихся. Кроме того, такая явная ложь и провокационная выходка претит мне.
На вопрос т. Токаева отвечаю – об этом случае в комячейку я не заявил, так как был уверен, что в ячейке нашлись бы люди, которые меня выдали бы, а это повело бы за собой мой арест». Правильность заявления Сатаева была удостоверена всеми членами ревкома, принявшими участие в данном заседании.
9 мая 1924 года Т. Эльдарханов отправляет протокол заседания Президиума Облревкома Секретарю Юго-Востбюро ЦК РКП (б) Микояну, сообщив что «дальнейшее административное расследование по этому делу производится».
В тот же день, 9 мая 1924 года, Президиум Чечоблревкома заслушал показания жителя села Дышни-Ведено, служащего в железнодорожной охране Асламбека Гойчиева, по поводу письма от имени Нажмудина Гоцинского на имя Али Митаева, подложно составленного Мазлаком Ушаевым, Куси Байгиреевым и Магомедом Бачиговым и отправленного в Ростов. Гойчиев показал: «В первых числах апреля с.г., когда я был в отпуску в с. Дышни-Ведено, я встретился с Магометом Бачиговым. Бачигов жаловался, что его несправедливо обвиняют в доносах на Али Митаева, причем уверял меня, что обвинение это не справедливо и что в действительности на Али Митаева доносят Ушаев и Байгиреев.
Он рассказывал мне следующие подробности: Ушаев и Байгиреев изготовили подложное письмо от имени Нажмутдина Гоцинского на имя Али Митаева, в коем призывали его готовиться к восстанию против Советской власти. Они приложили к этому письму подложный мухур (печать) Нажмудина Гоцинского, изготовленный известным фальшивомонетчиком – племянником Байгиреева – Османом Нашаевым и письмо это, якобы, перехваченное, Байгиреев отвез в Ростов. За письмо это Байгиреев получил в Ростове 10 или 15 (точно не знаю) червонцев, купил на них мануфактуру, привез в с. Дышни-Ведено и поделил ее вместе с Ушаевым. Вместе с Байгиреевым в Ростов ездил Нюрид Ушаев – родственник Мазлака Ушаева. Факт этого не станет отрицать и сам Бачигов, так как в противном случае я мог бы установить неправильность его отказа.
Ушаев и Байгиреев – исключительно порочные элементы. Занимаются провокацией против власти вообще и в частности власти Автономной Чечобласти и всеми силами стараются дискредитировать ее. Для них, чем хуже, тем лучше. Я и многие другие граждане удивляемся, что власть держит их на свободе и не принимает против них решительных мер». Показания Гойчиева были заверены Предчечоблревкома Т. Эльдархановым и членами Президиума: Хамзатовым, Арсанукаевым и Шериповым.
9 мая 1924 года на том же заседании Президиума Чечоблревкома было заслушано также признание жителя села Дышни-Ведено Нюрида Ушаева, который сообщил: «Кажется, осенью прошлого года из с. Дышни-Ведено я вместе с Куси Байгиреевым доехал на лошадях до ст. Назрань. Я остался здесь, а Байгиреев поехал на поезде в Ростов, куда, как он говорил, вызвал его Заведующий Восточным отделом ГПУ тов. Миронов. Знаю, что Байгиреев привез из Ростова мануфактуру.
Мазлак Ушаев – мой двоюродный брат и все же я осуждаю его за поход против власти Чеченской области, каковую он при всяком случае старается подорвать. То же самое я должен сказать и про Кусы Байгиреева». Эти показания были заверены Эльдархановым и Хамзатовым.
10 мая 1924 года Президиум Чечоблревкома под руководством Эльдарханова заслушал показания жителя Дышни-Ведено Абу Кузаева по делу о подложном письме от имени Гоцинского на имя Али Митаева. В своих показаниях Абу Кузаев сообщил: «Я состою в хороших отношениях с Магометом Бачиговым, так как он от меня ничего не скрывает. Как-то в разговоре с Бачиговым он стал жаловаться мне, что его обвиняют в доносах на Али Митаева. В действительности, говорил он, я в этом не виноват. Доносят на него Мазлак Ушаев и Куси Байгиреев. Они, по словам Бачигова, говорили ему, что доносить на Митаева очень выгодно, что за это можно получить вознаграждение и что не мешало бы изготовить на Али Митаева какой-нибудь компромат. Впоследствии, по словам Бачигова, они это и сделали. По их просьбе Осман Нашаев написал от имени Нажмудина Гоцинского письмо на имя Али Митаева, в коем призывал его готовиться к восстанию против Соввласти. Тот же Нашаев изготовил и подложный «мухур» (печать) Гоцинского, который они и приложили к тому письму. Нужно сказать, что Нашаев – известный фальшивомонетчик. Он состоял у Узун-Хаджи в качестве главного мастера на его монетном дворе. Все станки до сих пор находятся у Нашаева. Письмо это Байгиреев отвез в Ростов, получил за него 10 или 15 червонцев, купил мануфактуру и поделил ее с Ушаевым. Мне известно, что Мазлак Ушаев распространяет слухи среди мюридов Али Митаева о своем могуществе. Говорят, что он настолько силен и имеет в Ростове такие связи, что может освободить Али Митаева».
В дополнительных показаниях, снятых секретарем ревкома Веденского округа Абу Сайхановым, Бачигов признался (привожу текст без изменения): «Как раз я заходил к Мазлаку Ушаеву, на столе у него лежало арабское письмо с печатью, и Мазлак мне сказал вот как: мы захватили бумаги, и показал это письмо. По словам Ушаева, написанное, якобы, Нажмудином Гоцинским Али Митаеву о приготовлении восстания, сразу узнал почерк Османа Нашаева и самодельную печать и таким образом узнал, что письмо и печать поддельные.
Через несколько дней зашел ко мне односелец Берсанукаев Бетилгирей. Когда зашла речь о письме Нажмудина к Али Митаеву, то Берсанукаев высказал мне, что письмо поддельное и печать тоже сделал фальшивомонетчик Осман Нашаев.
Я своей подписью подтверждаю факт подложности письма и печати, заготовленной Османом Нашаевым».
12 мая, в дополнение к ранее отправленному Микояну протоколу опроса Бачигова, Т. Эльдарханов отправляет копию его очередного опроса. Однако, эти действительно имевшие место факты не были приняты во внимание следователями ОГПУ, поставившими перед собой цель любыми средствами избавиться от Али Митаева.
Чекисты знали о наличии и другого письма, которое было адресовано Митаеву. В нем Гоцинский упрекал Али за сотрудничество с большевиками.
«Было такое письмо, – дал показания Митаев, – его передал мне чари-мохковский мулла. Ознакомившись с содержанием, я тотчас порвал его, поскольку работать на Советскую власть стал добровольно, без какого бы то ни было принуждения. Упрека заслуживает Нажмудин, который, не послушавшись моих советов, дал втянуть себя в опасную авантюру (имеется в виду восстание 1921 года)».
В руки чекистов попал скрывавшийся когда-то в Автурах белый офицер-дагестанец Абдул-Кадыр Бамматов, который и пролил свет на их взаимоотношения. В его показаниях гораздо больше заслуг Али перед Советской властью, чем обвинений. Из показаний следовало, что Митаев еще в 1917 году добровольно взял на себя охрану железнодорожных полотен на территории Гудермесского района. Через станцию Гудермес один за другим следовали русские воинские эшелоны. Узнав об этом, сюда прибыли Гоцинский, казачий генерал Половцев, азербайджанский принц Кажад со всем командным составом Дикой дивизии с целью захватить военное снаряжение. Будучи уверен в том, что вину за такой разбой возложат на чеченцев, Митаев объявил непрошенным гостям ультиматум, отнял у них оружие: 4 пулемета и 2 артиллерийских орудия. После гражданской войны Али призвал Гоцинского сложить с себя титул «Имама Кавказа», вместо этого провозгласив себя «шейхом-уль-Ислам», что не противоречит исламским нормам. За это и затаил на Али обиду Гоцинский.
Оказавшись в их руках, он превратился в безвольного человека. Нажмудина чекисты морили голодом. Съедавший за один присест барана Гоцинский оказался в одинаковых условиях с Али. Через две недели после ареста измученный голодом Нажмудин был духовно сломлен. Он подписывал все, что писали следователи, а при очных ставках подтверждал все, что от него требовалось.
По словам Гоцинского, в последний раз он видел Митаева в парламенте Горского правительства. Однако не понятно как может быть парламент у правительства? Но так написано со слов Гоцинского в следственном деле. Следователи не обращают внимания на это алогичное утверждение, зато они фиксируют стенания Нажмудина о том, что Митаев нанес ему смертельную обиду, потребовав сложить имамский титул. Затем Гоцинский дает и такие показания: «все чеченцы – поголовно грабители. Али тоже грабитель, грабителем был и его отец». Каждому чеченцу известно, что отец Али – Бамат-Гирей-Хаджи за свою жизнь не держал в руках другого оружия, кроме посоха. Гоцинский выдает и другие «секреты»: «А. Митаев продал 40 подвод оружия, которое передал ему Веденский гарнизон, а также весь боезапас Шатойского гарнизона».
Раздобытых показаний от Гоцинского вполне достаточно было чекистам для вынесения желаемого им вердикта, но на сей раз они не торопятся. Еще не уличили Али в самом страшном «прегрешении». Митаеву предстояло ответить на вопрос: был ли он создателем религиозной секты, шейхом? Чекисты не располагали нужными фактами, и это обнадеживало Митаева. На одном из допросов неожиданно последовал вопрос:
«А как вы объясните приезд в Чечню Мухаммада-Эфенди и его долгое пребывание в Автурах?». Мухаммад-Эфенди был правнуком знаменитого богослова Мухаммада Ярагского, основателя кавказского мюридизма, духовного руководителя имамов Гази-Мухаммада, Гамзата и Шамиля. Как только было произнесено имя Мухаммада-Эфенди, Митаев понял, куда клонит следователь, и ответил:
– Мухаммад-Эфенди хотел спасти от голодной смерти людей, у которых нет опоры (это был камушек в адрес Советской власти, которая принесла горцам одни лишь страдания и лишения – авт.), а Автуры он посетил, как родное село своего побратима – моего отца. Их дружба зародилась задолго до моего рождения. В помощь бедствующим дагестанцам чеченцы собрали два вагона продовольствия и одежды. И приезд его не был напрасным.
Такое объяснение не удовлетворило чекистов.
– Что же это получается, – язвили они, – каждый, кто становится поперек нашей власти, находит убежище в Автурах? Вам это не кажется странным?
– Нисколько, – отвечал Али, – мы никогда никому не отказывали в гостеприимстве.
– Это же не просто гости, а белые офицеры Альберуев и Бамматов, начальник артиллерии самого Гоцинского – Гебек-Кадыр.
– У чеченцев не принято спрашивать у пришлых, кто они и чем занимались. Хотя и сомневаюсь в наличии совести у грозненских чекистов Крафта, Дейча и их помощников, вы поинтересуйтесь, где они проводили большую часть времени. Может быть, за моим столом один или два раза и сидел белый офицер, но постоянными гостями были чекисты.
– В Чечне 70 действующих сект, но почему-то только митаевская пользуется популярностью у врагов Советской власти. Чем вы это объясните?
– Митаевской секты как таковой вообще нет. У отца были сподвижники и последователи – правоверные мусульмане. И со мной они сохранили добрые отношения. Кого и когда они приняли, кому дали кров и пищу – это их дело. Я не спрашивал. Но я уверен, что как мне неприятны были их гости, так же неприятны были им мои гости – чекисты. Мне совершенно непонятно, откуда вы взяли, что в Чечне 70 сект. Есть последователи Ташу-Хаджи Саясановского, Кунта-Хаджи Кишиева, иначе говоря, ветви накшбандийа и кадирийа. Вопрос в том, кто что ищет. Вы ищете врагов там, где их никогда не было, мы ищем и находим друзей».
Подобные диалоги возникали часто. В ходе следствия Митаеву приходилось менять показания, и это был адекватный ответ на коварные действия следствия.
– Почему эта вся контрреволюционная верхушка Дагестана обосновалась в Автурах? С чем связано такое радушие относительно врагов Советской власти? – кипятились следователи.
– В Автурах бывали все, кто нуждался в гостеприимстве: дагестанцы, грузины, казаки, азербайджанцы, – отвечал Митаев, – и со всеми из них мы находили общий язык. Трудно общаться только с большевиками. Они считают себя умнее всех. И еще –дагестанцы грамотные, надежные помощники, многие наши служащие и даже мой домоправитель были из Дагестана…».
А между тем судьба его была предрешена. Президиум ЦИК СССР своим постановлением развязал руки чекистам. Подписал документ секретарь ЦИК А.С. Енукидзе. Краевая тройка, созданная на основании постановления Президиума ЦИК СССР от 17 июля 1925 года, сославшись на «…неоднократные телеграммы ОГПУ по внесудебному рассмотрению дела, 28 сентября 1925 года выносит постановление об изменении меры пресечения на…». Циничным и гнусным выглядит текст самого документа, где каждое слово – сущая ложь, клевета и наговор, в то же время в постановляющей его части есть оговорка: «Митаев в предъявленном ему обвинении виновным себя не признал…». Подписали этот зловещий документ: за председателя – Кауль, члены тройки – член крайкома РКП /б/ Чудов и заместитель начальника ОГПУ СКК Кандыбин, в присутствии старшего помощника крайпрокурора СКК Шулкова.
В то же время у отдельных сторонников (мюридов) вирда Али Митаева по этому поводу другая версия. Последним, кто навестил Али в Ростове, был Демал Джамбулатов. Вернувшись из этой поездки, Демал заявил, что охранник из тюрьмы, который всегда организовывал ему свидание с Али, велел, чтобы он больше не приезжал в Ростов. «Это чревато последствиями, так как Али, по неизвестным нам причинам, из камеры исчез, – заявил охранник, – Мы имеем большие неприятности от начальства и не желаем, чтобы здесь появлялись родственники Митаева», – свидетельствовал Демал. Из каких побуждений Демалом было сделано этакое заявление, одному Богу известно, однако многие мюриды шейха Али до сих пор считают, что их устазу непременно удалось спастись. «А чтобы «закрыть» Дело, чекисты вынесли вердикт «тройкой», – заявляют мюриды.
3.3. Друзья и враги Али Митаева
Арест Али Митаева был воспринят чеченским народом болезненно. Известные религиозные авторитеты, красные партизаны, члены ревкома ЧАО, жители сел, а также родственники Али сразу поднялись на его защиту. На сельских сходах они требовали от власти освобождения Али Митаева. 29 апреля 1924 года религиозные авторитеты со всей республики в количестве до 100 человек, с участием таких представителей, как известные в Чечне: Бисултан Кагиров, Тасу Арсанукаев, Идрис Тагиров и Юсуп Баширов – от Урус-Мартановского округа, Сугаип-мулла Гойсумов, Шамсудин-Хаджи Автаев, Товсултан Берсанов – Шалинского округа, Абдул-Халим Тутаев, Магомед Шерипов и Абдусалам Астемиров – Шатоевского округа, Яхъя Хохаков, Мусенип Хаджиев, Абубакар Шаптукаев, Шугаип Назахаджиев и Хизра-Хаджи Хакимов требовали его освобождения. Последние трое – главари секты Кунта-Хаджи. Гандос Себиев, Сулум Хамзатханов и Тата Арсебиев – Надтеречного округа, Ахмад-Хаджи Байбатыров, Асхаб Урбаханов и Магомед Беламдаев из Гудермесского округа, Баусунгур Нукоев, Магомед Абдул-Муслимов и Шахаб Кадиев из Ново-Чеченского округа и другие прибыли в г. Грозный, в ревком ЧАО, с целью выяснения причины ареста Али Митаева и настоятельно требовали немедленного его освобождения. С участием прибывших представителей чеченского народа происходит заседание облревкома для обсуждения вопроса о ситуации, сложившейся в республике в связи с арестом Али Митаева. Эти представители народа заявляли: «Мы уполномочены населением, чтобы переговорить с ревкомом по вопросу ареста Али Митаева. Население находит этот арест неправильным. Во-первых, потому, что населению хорошо известна лояльность Митаева по отношению к Соввласти, а также и то, что нет никаких оснований ожидать с его стороны каких-либо агрессивных выступлений против Соввласти при данной обстановке чеченской действительности.
Доказательством этому служит то, что Митаев, добровольно приняв под свою ответственность охрану железной дороги, с момента организации революционной власти в Чеченской области, то есть в период полного безвластия в Чечне, с честью выпонил эту задачу; во-вторых, потому, что арест этот произведен без ведома Облревкома. Далее отмечается: «Население было уверено в том, что в руках облревкома сосредоточена полнота местной власти в Чеченской автономной области. Однако, последний факт ареста вызвал у масс кривотолки и сомнения в авторитетности ревкома, что может отрицательно отразиться на интересах порядка управления». Авторитетные представители Чечни заявили следующее: «Мы удостоверяем, что никакой авантюры в Чечне не может быть, ручаемся за это, учитывая сознательность и настроение масс. Сведения, доходящие до власти о готовящихся в Чечне контрреволюционных выступлениях и нападении на крепость и так далее являются продуктом ошибочных и неточных освещений фактов». «На вопрос председателя, может ли иметь успех пропаганда Гоцинского, Ансалтинского и Каим-Хаджи», – представители ответили, что их пропаганда, как и всякая авантюра, обречена на неудачу. Они подтвердили, что Гоцинский никаким влиянием не пользуется и никакой партией в Чечне не обладает. В конце 1917 года, будучи владельцем крупного богатства и находясь в контакте с Узун-Хаджи, он при попытке перенести свою дагестанскую авантюру в Чечню потерпел полную неудачу, последние годы между ним и Узун-Хаджи, а стало быть, и приверженцами последнего, существует непримиримая вражда. Им также отмечалось, что Каим-Хаджи считает себя преемником Узун-Хаджи и его деятельность является исключительно религиозной. Считая ошибочными сведения, которыми основывались работники ОГПУ, принимая решение об аресте Митаева, представители Шатоевского округа Магомед Шарипов, Абдул-Халим Тутаев и Гали-Магома Батаев заявили: «В доказательство ошибочности агентурных сведений ГПУ о настроениях в Чечне сослались на следующие факты: Агенты ГПУ пользовались услугами разных некомпетентных чеченских посредников, устраивали свидания для агентов ГПУ с подставным лицом, похожим на приметы Гоцинского».
В заключение все выступавшие потребовали от Ревкома возобновить ходатайство о немедленном освобождении Али Митаева.
Примечательна реакция чекистов на требования общественности и органов власти Чеченской области. Чекисты не сидели сложа руки, все события, происходившие в Чечне, связанные с Али Митаевым, держали под своим контролем. Комментируя эти требования, в мае месяце (конкретная дата не указана) ими была составлена тенденциозная «объяснительная записка», в которой отмечается: «Прибывшая» (взято в кавычки) в Ревком группа, именовавшая себя представителями округов Чечни, как видно из персонального состава списка «представителей» (взято в кавычки) являются представителями реакционного духовенства и контрреволюционного кулачества. Среди них имеются и солидные контрреволюционеры:
А) Абубакар Шаптукаев, ярый сподвижник Гоцинского, наиболее ревностный агитатор против Советской власти и участник всех авантюр Нажмудина.
Б) Бейсултан Кагиров, иттихадист, прнимавший участие в подготовке восстания осенью 23 года.
В) Магомед Шерипов, мюрид Каим-Хаджи, объявивший ныне себя имамом и призывающий к выступлению против Соввласти.
Г) Шугаип Наза Хаджиев и Хафи Хаджиев, два шейха из селения Гуни (братья) – агенты Эльдарханова.
Д) Ахмед-Хаджи Байбатыров, брат шейха Юсуп-Хаджи Байбатырова (с.Хошкельды), бежавшего с белыми в Турцию и ныне ведущего работу против Соввласти из-за рубежа». Далее в записке приводится весьма интересная фраза: «Большинство указанных в протоколе мулл и шейхов находятся во взаимных трениях, что доказывает о том, что не они «прибыли и собрались», а их вызвал и собрал Эльдарханов. Из взаимоотношений участников совещания можно усмотреть на сколько оно состоялось по их личной инициативе».
В завершающей части своей записки ОГПУ приводит такое заключение: «Этим совещанием Эльдарханов совершил контрреволюционный акт:
1) Он провоцирует Соввласть и осложняет политическую обстановку, давая духовенству возможность объединиться и даже способствует этому.
2) Он умышленно путает карты, обманывая Советский центр, дабы сделать следствие невозможным.
3) Умышленно создает в самой Чечне через участников этого совещания различный провокационный «хабар» в надежде, что это нас, быть может, заставит освободить Али Митаева».
В своей записке Миронов, выдвинув обвинения в адрес А. Шаптукаева, не привел факты, подтверждающие их. Другой религиозный деятель Бейсултан Кагиров обвиняется в подготовке восстания в 1923 году. Но он почему-то не был привлечен к уголовной ответственности, свободно разъезжал по республике и даже имел возможность являться в Ревком с требованиями. Однако чекисты вспомнили об этом, когда фамилию его обнаружили в списке людей, требующих освобождения Али Митаева. Непонятно, в чем обвиняется Магомед Шерипов. Если верить утверждениям чекистов, в стране, где уже утвердилась советская власть, М. Шерипову ничего не мешало объявить себя имамом и организовать призыв против советской власти, а когда он явился в Облревком с ходатайством об освобождении Али Митаева, чекисты вспомнили о прошлом М. Шерипова. Два брата (шейхи) Хаджиевы обвиняются в том, что они являются агентами Эльдарханова, как будто бы председатель ревкома ЧАО являлся руководителем областного ОГПУ. Ахмед-Хаджи Байбатыров обвиняется не за то, что совершил какое-то преступление, а за то, что приходится братом шейху, покинувшему Чечню, спасаясь от большевиков. Не имеют под собой основания его утверждения о том, что Эльдарханов «этим совещанием совершил контрреволюционный акт, провоцирует советскую власть, осложняет политическую ситуацию и пр.».
В числе этих беспочвенных обвинений представляет интерес обвинение о том, что он (Т.Э. – авт.) «дает возможность духовенству объединиться и даже способствует этому». Это обвинение показывает, что в отношении чеченского духовенства чекисты проводили политику ослабления их влияния в обществе и противопоставления их друг другу.
Председатель Чечоблревкома Т. Эльдарханов, выражая общее настроение в Чечне в связи с арестом Митаева, 4 мая 1924 года обращается в письменном виде к Секретюрю Юго-Восточного Бюро РКП (б) Микояну:
«В дополнение к личной беседе с Вами по делу ареста члена Чечоблревкома Али Митаева считаю своим революционным долгом информировать Вас о подлинном положении, создавшемся в Чеченской Автономной Области и в Чечобревкоме в связи с этим арестом.
На основании поручения Оргбюро РКП (б) в порядке партдисциплины я принял меры к явке Али Митаева в Грозный. Меры эти были вызваны тем, что Митаев, будучи дня за два до своего ареста в г. Грозном, заподозрил слежку за собой и покинул город. Для ликвидации кривотолков по этому поводу мне было дано задание во что бы то ни стало доставить Митаева. Так как Митаев на основании указанных своих подозрений не решался явиться без гарантии с моей стороны, обеспечивающей его неприкосновенность, каковыми гарантиями в свою очередь я заручился со стороны Оргбюро, в виде слова коммуниста, что Митаев нужен только для допроса и ни в коем случае арестован не будет. Я с особым своим поручительским письмом послал к Митаеву своего родного брата, чтобы у Митаева рассеялись всякие колебания и опасения за свою неприкосновенность. Явившись таким образом, Митаев был арестован и отправлен в Ростов. Не говоря о формальном нарушении, сопровождавшем арест члена Областного Революционного Комитета, могущим быть произведенным согласно § 69 Положения о Губернских съездах Советов и Губернских Исполнительных Комитетах (Собр. Узакон. 1922 г. № 72-73 ст. 907) не иначе, как путем предварительного об этом уведомления Президиума Губернского Исполнительного Комитета, необходимо указать, что по удостоверению представителей населения обстановка, сопровождавшая арест Митаева, в смысле игнорирования положения и прав Облревкома, может послужить в свою очередь поводом к критике ценностей, дарованных Автономии, что также в свою очередь подорвет престиж Облревкома.
Отсталая в культурном отношении и неорганизованная трудовая масса Чеченской Автономной Области, - далее пишет Т. Эльдарханов, - нуждается в строгом управлении авторитетного органа власти и малейший удар, расшатывающий в глазах этой массы положение власти, неминуемо отражается на интересах порядка и управления. Арест Али Митаева, как таковой, безусловно, не заслуживает такого всестороннего внимания трудящихся масс Чечни, так как он, как предводитель одной из многих сект, существующих в Чечне и между собой не солидарных, пользуется ограниченной популярностью только среди своих последователей, составляющих далеко незначительную группу в общей массе трудящихся Чечни.
Существенным основанием, вызвавшим протест и кривотолки в устах различных слоев трудового общества, является принципиальная сторона ареста Митаева, как члена облревкома, а главное, сам факт ареста, происшедший против воли и даже при наличии гарантии Облревкома за то, что он арестован не будет.
На основании вышеизложенных соображений и во имя восстановления подорванного престижа власти Облревкома, а также и в интересах порядка и управления, я прошу Вас принять все зависящие от Вас меры к скорейшему освобождению Митаева и возвращению его в Чечню».
Из цитируемого письма видно, что Эльдарханов сильно обеспокоен арестом члена Чечоблревкома Али Митаева. Ему, как руководителю Органа власти, хорошо известно народное волнение в связи с арестом самого популярного религиозного деятеля, однако его требования освободить Митаева, как религиозного лидера, Центром было бы понято неверно. Как председатель этого органа Эльдарханов ставит, роль члена ревкома Митаева выше, чем его религиозно-политическое влияние среди населения. Поэтому, делая акцент на этот фактор, он приводит ряд аргументов, подтверждающих необходимость освобождения Митаева, которая восстановила бы подорванный авторитет Облревкома.
На самом же деле, дальнейшие действия отдельных членов Облревкома и нескончаемые потоки граждан с обращениями как в местные органы власти, так и в Центр, наглядно показывают, что без конкретной поддержки лично со стороны самого председателя Т. Эльдарханова такого наплыва ожидать в тот период было бы невозможно. Из цитируемых писем рядовых граждан видно, что все, как один, подчеркивают падение роли Облревкома в глазах граждан республики в связи с арестом члена этого комитета.
Многие религиозные деятели не ограничились одним посещением ревкома и участием в нем по обсуждению вопроса об аресте Митаева. Включившись во всенародное движение за освобождение Али Митаева, в своем заявлении от 30 апреля 1924 года на имя председателя Чечоблревкома религиозные авторитеты вирда Кунта-Хаджи, которые считались союзниками соввласти в Чечне, Шугаип Назахаджиев, Хизри-Хаджи Хакимов и Абубакар Шаптукаев пишут: «В связи с арестом Али Митаева среди масс чеченского населения происходят кривотолки, отражающиеся на авторитете Облревкома, что, в свою очередь, несомненно, наносит ущерб интересам порядка и Управления.
Мы от имени бедняков, приверженцев секты Кунта-Хаджи, заявляем, что всякие авантюристические выступления в Чечне обречены на неудачу, что сведения о возможности таких выступлений ошибочны и никакой почвы под собой не имеют, что мощь и сила Соввласти глубоко проникли в сознание трудящихся масс.
На основании изложенного и принимая во внимание, что арест Митаева произведен без ведома Облревкома, чем дискредитирован авторитет Областного Ревкома, мы просим возбудить срочное ходатайство о немедленном его освобождении и восстановления тем самым в глазах трудящихся масс престижа Власти Облревкома».
В Чечоблревком с заявлением обращаются и такие известные авторитеты среди последователей Кунта-Хаджи, как шейх Юсуп-Хаджи Махкетинский, Кахарм-Хаджи Шалинский и Тайсум Автуринский. В своем заявлении на имя Т. Эльдарханова от 2 мая 1924 года они констатируют: «В связи с арестом Али Митаева мы, как предводители секты кунта-хаджинцев, уполномочены бедняками этой секты заявить свой протест по поводу этого ареста. Зная лояльное отношение Митаева к Советской власти и вполне удостоверяя, что у него нет каких-либо агрессивных намерений против Советской власти, мы заявляем, что арест его является продуктом ложных сведений и неточного освещения фактов. Сама обстановка, предшествующая аресту Митаева, является поводом, вызывающим сомнения масс в авторитетности Областного Ревкома.
На основании изложенного мы находим, что единственным средством восстановления в глазах трудящихся масс Автономной Области престижа Власти Облревкома, подорванного в связи с арестом Митаева, послужит скорейшее его освобождение».
Вызвав в Ростов некоторых представителей братства Кунта-Хаджи, Миронов устраивает им допрос, выясняя их позицию по вопросу Али Митаева, а также действий Эльдарханова в связи с его арестом. Безграмотные чеченцы, прибывшие в краевое ОГПУ, в ходе допросов меняя свои позиции, подписывали составленные чекистами документы.
Абдурашид Тайсумов из села Автуры (сын известного кунтахаджинца Тайсума Эйнова – авт.) писал на имя секретаря Юго-Восточного крайкома Гикало: «Мой отец и я, – пишет он, – не ожидая благодарности от кого бы то ни было, многое сделали для завоевания и укрепления вашей власти и особенно по части разгрома деникинских войск. Вы забыли о наших заслугах, но чеченцы помнят о них и, естественно, связывают несчастья семьи Митаевых с нашим именем, впрямую заявляя о нашей причастности к аресту братьев. Я готов внести любую плату, чтобы они были выпущены на свободу, я могу засвидетельствовать на любом уровне факт их невиновности.
Еще раз хочу напомнить: популярность и авторитет Али Митаева среди чеченцев стоят так высоко, что угроза его жизни может толкнуть верных мюридов на самые отчаянные действия». Гикало переправляет письмо руководителю краевого ОГПУ Евдокимову, наложив следующую резолюцию: «Могу подтвердить всё, что пишет этот человек, я еще раньше предупреждал, шуточки с Митаевым чреваты самыми неожиданными последствиями». Получив данное письмо, чекисты проделали свою работу. В объяснительной записке к заявлению «представителей секты Кунта-Хаджи» от 2 мая 1924 года начальник восточного отдела ОГПУ Миронов, вызвав в Ростов некоторых представителей братства Кунта-Хаджи, писал: «Вызов делегации с Тайсум Эйновым, преданным нам главой одной из кунта-хаджинских общин, доказывает, что для умышленного создания якобы осложненной политической обстановки Эльдарханов не останавливается и перед использованием местного обычая, по которому даже и враги, по просьбе, обязаны поехать хлопотать. А Тайсум Эйнов является врагом Али Митаева». Миронов обвиняет Эльдарханова за то, что он действовал в соответствии с обычаями, существовавшими у чеченцев, а с точки зрения чекиста это – криминал.
Одиночками, группами в несколько человек, а то и по сотне людей одновременно стучатся в местные, краевые и центральные органы власти, требуя освобождения Али Митаева. Началась всенародная борьба за его освобождение.
1 июля 1924 года Эльдарханов вновь обращается к А. Микояну: «В Чечне с ужасающей быстротой распространяются слухи о том, что братьев Митаевых нет в живых. Прошу вас, уважаемый Анастас Иванович, чтобы остановить эту молву, дать людям возможность общаться с узниками. Некоторые из них, прожив в Ростове одну-две недели, не добившись свидания, возвращаются обратно, и это создает возможность провокационным слухам о том, что они расстреляны. Предвидя это и чтобы в корне убить возможность возникновения таких слухов, тов. Стахин в Вашем присутствии высказал пожелание, чтобы арестованному было предоставлено больше свободы и допускались на свидание к нему. Прошу Вас принять соответствующие меры. С коммунистическим приветом Эльдарханов». На этом письме А.Микоян ставит резолюцию «Разрешить свидание чеченцам с А.Митаевым. 16.07.24» и адресует его Фриновскому. Тот, в свою очередь, пишет буквально следующее: «По-моему, Эльдарханов перегибает палочку. Я лично считаю, что необходимо получить от Али письмо на имя Микояна, где он бы указал, что к нему на свидание допускаются и что он сидит больше чем в хороших условиях. 17.07.24.» Такое письмо Али пишет Микояну, но в завершающей части он излагает свою просьбу: «Пользуясь случаем, желал бы получить освобождение под поручительство для проживания в пределах гор. Ростова до окончания дела, если только возможна помощь в этом с Вашей стороны».
Эльдарханов, не дожидаясь ответа на свои обращения, не останавливаясь ни перед чем, продолжает борьбу за освобождение братьев Митаевых. На 1-м съезде Советов Чечни формируется специальная группа из самых авторитетных лиц Чечни для встречи с руководством ЦК ВКП (б) и Северо-Кавказского Крайкома партии. На заседании 2-й сессии Чечоблцик (Т.Эльдарханов и А.Сайханов) подтверждают полномочия Эски Капланова и Хаджимурада Баталова и командируют их в Москву и Ростов.
Перед выездом они делают совместное заявление: «Если власти в вопросе о судьбе Митаевых пойдут нам навстречу, берем на себя ответственность оказать всестороннюю помощь сотрудникам ГПУ в борьбе с бандитскими элементами, пока в Чечне не установится порядок». В стороне от требований граждан облегчить судьбу Митаевых не остается и областная партийная организация. От имени оргбюро РКП (б) Чечни с ходатайством по делу Митаевых в адрес Юго - Восточного крайкома обращается заместитель первого секретаря Токаев. На имя Н.Ф.Гикало он пишет: «Оргбюро РКП /б/ Чечни присоединяется к ходатайству делегации, избранной 1-м Областным съездом Советов Чечни по вопросу о смягчении участи арестованного Али Митаева и просит Краевой Комитет по возможности уважить просьбу делегации». На этом письме Гикало ставит визу: «Евдокимову, Кауль. 18.IX.24г.» Проделанная работа какой-то результат дала. Али получает освобождение из-под стражи с выдачей им расписки о невыезде из г. Ростова-на-Дону. На следующий день, 19 сентября 1924 года, Уполномоченный ВО ПП ОГПУ Соболев выносит Постановление об изменении меры пресечения по Делу № 866. «…В связи с тем, что нахождение на свободе Али Митаева не может серьезно повлиять на ход следствия, изменить меру пресечения на подписку о невыезде из пределов Ростова-на-Дону». Данное постановление согласовано с Абульяном и утверждено Каулем.
На следующий день, 20 сентября 1924 года, делегаты съезда, но уже в составе четырех человек: Капланова Э., Баталова Х-М., Шидаева Меджида, Ахтаханова Аслана дают ОГПУ ЮВ России поручительство следующего содержания: «…в случае освобождения Митаева Али для проживания в гор. Ростове-на-Дону по указанию ПП ОГПУ Ю/В России без права выезда из Ростова, мы поручаемся, что: 1/ Али Митаев никуда от суда и следствия не скроется и из Ростова никуда не выедет; 2/ что мы сами окажем всемерное содействие органам ОГПУ по охране Революционного порядка в Чечне от всяких бандитских элементов, вредных для хозяйственного восстановления Чеченского народа и Северного Кавказа». В тот же день, 20 сентября 24 года, Али дает подписку о неотлучке из Ростова-на-Дону.
Мюриды Али рассказывали, что, будучи выпущенным на свободу под расписку, Али проживал в одной из гостиниц города Ростова-на-Дону и что соратники посещали его там. Однако, по данным архивных документов, видно, что недолго длилась эта свобода: 18 октября 1924 года тот же Соболев выносит постановление «О заключении под стражу обвиняемого Али Митаева». Постановление также согласовано с Абульяном и утверждено Каулем.
Весть об аресте и содержании под стражей братьев Митаевых дошла и до секретаря ЦК ВКП (б) Ярославского. В своих телеграммах неоднократно (в июле и в августе 1924 г.) он запрашивает руководство ГПУ о причине их задержания и о дальнейшей судьбе Митаевых. «Срочно сообщите какому делу арестован Али Митаев. НР ПК М 665. Секретарь ЦКК».
От имени сельского схода 800 жителей Цацан-Юрта направляется в Ростов и Москву член Коммунистической партии с 1917 года, командир Чеченского партизанского отряда в гражданскую войну Курбан-Мухаммад Андийский. В том, что он уполномочен на такую поездку, засвидетельствовали комиссар сельсовета (была такая должность) Иса Саидов, авторитетные люди Абдул-Кадыр, Абшед.
Курбан-Мухаммад Андийский, выходец из дагестанского общества Ботлих, один из организаторов партизанского движения в Чечне. Человек в кругах большевистских чиновников хорошо известный. Первое его обращение по поводу освобождения Али Митаева было 20 июля 1924 года к руководству партии и Советского Правительства, с тех пор он ведет переписку с целью помочь Митаеву и продолжает трезвонить во все колокола об его освобождении. Одно его письмо было такого содержания:
«Не только на Кавказе, но всем тем, кто сражался за Советскую власть на всем Юго-Востоке, хорошо известно, кто я такой. И не ради собственного возвеличивания об этом пишу, а для того, чтоб быть услышанным, будучи уверенным, что такое право имею. Хочу, чтобы власть Советов была прочной, а ее политика несла благо нам всем.
Таким же желанием полны красные партизаны Терской области и Чечни. От имени восьмиста человек бывших красных партизан Терской области Горреспублики Чечни обращаюсь к вам с просьбой освободить Митаева, заключенного в настоящее время в Ростовском ГПУ. Арест и содержание его под стражей, безусловно, чувствительный удар по нашей внутренней политике. Следствием этого станет охлаждение к нам людей, поверивших нам и готовых пойти за нами. А относительно самого Митаева – имя его достойно почитания во всем мире (выделено автором исследования). Когда шла кровавая схватка с полчищами Деникина, я не знал ни одного комиссара, хотя командовал полком, кроме Митаева. Он был тогда комиссаром всей Чечни. По моему глубокому убеждению, освобождением его из-под стражи дело не должно ограничиться. С учетом того, что возраст его для этого вполне соответствует, Митаева надо немедленно направить на учебу в Москву, чтобы он усвоил теорию государственного управления.
В противном случае Чечня может повторить судьбу Дагестана, где вследствие близорукой внутренней политики местных властей подняли головы и распоясались многочисленные преступные элементы. Лишь одна банда, возглавляемая неким Али-Булой, за короткое время убила более 300 ответственных советских работников, организовала налеты на железнодорожный транспорт. Опасность такого рода, нависшая над Чечней, может быть предотвращена выпуском на свободу Митаева. По дошедшим до меня слухам создается тайная группа из 200 человек с целью освобождения своего кумира. Хотел бы еще высказать пожелание Советскому Правительству: взять под свою опеку семьи партизан, сражавшихся под командованием Али Митаева и павших в борьбе за нашу власть».
Адресатами этих писем были председатель ВЦИК Калинин, председатель Совнаркома Рыков и Зиновьев.
Кроме Цацан-Юрта, жители еще 44 сел Чечни уполномочили Курбан-Мухаммада Андийского быть их ходатаем по делу Али Митаева. Еще в 69 аулах Чечни, с участием 70 тысяч человек трудящихся, проходят сходы граждан в поддержку шейха Али Митаева, а принятые решения направляются в государственные и партийные органы.
С узником большевиков поддерживают связь одновременно десятки его земляков. Им не помеха далекий путь, трудности, чинимые им на местах и в центре. Потоком ходоков обеспокоены недремлющие стражи Митаева. Уполномоченный ГПУ Соболев слезно взывает к чекистскому руководству: «Прошу вас отстранить меня от этого дела. Людской вал, а также нежелание Митаева говорить правду делают мою работу невыносимой и бесплодной».
Рискуя своей жизнью, братьев Митаевых постоянно навещали друзья и мюриды шейхов Бамат-Гирея-Хаджи и Али Митаевых: Халад Салтаханов из Автуров, Демал Джамбулатов из Новых Атагов, Девтгири и его сын Адам Девтгиреевы из Гелдагена, Хьада Хатуев из Автуров, О. Берсанукаев, ЧутIа Эльмурзаев, Магомед-Мирза Такаев из Алдов, Исраил Тубачев, Шепа Жемаев, Эдилхан Эсангериев, Абубакар Салтаханов, Абдурахман Ахтаев из села Шали (троюродный брат Митаевых, сын известного Т1окказа Шалинского) и другие.
Как ходатаи к высшему руководству страны зафиксированы Хьада Хатуев (с. Автуры), Девтгери Теркабаев (с. Гелдаген), Демал Джамбулатов (с. Новые Атаги). Вот как пишут они в своем обращении в адрес руководителей СССР: «…Центром не был санкционирован арест Митаева, это является прямым нарушением прав человека. Коварство, с которым работники ГПУ расправились с шейхом, прямой удар по авторитету и престижу Таштемира Эльдарханова, которого они подло подставили – ведь Митаев был приглашен в ГПУ под его поручительство. Ходят упорные слухи относительно письма Митаева Нажмудину Гоцинскому, якобы оно состряпано недругами чеченского лидера. Мы трое – ближайшие доверенные лица Али Митаева (выделено автором данного исследования) и уполномоченные его сторонниками в количестве 8000 человек заявляем Партийному Комитету, Высшему руководству страны, что Али Митаев не был контрреволюционером и, как сын свободной Чечни, не будет никогда. В гражданскую войну в 1918-19 годах в районе Чечни Митаев со всеми своими сторонниками принимал активное участие в подавлении восстания казаков в Терских и Сунженских станицах. Принимал активное участие в боях против белогвардейцев, и эти обстоятельства могут быть подтверждены революционными работниками Чечни». В тексте письма выделено предложение не случайно. Представьте себе, к какому риску подвергали авторы письма себя и своих семей и какое мужество надо было иметь открыто заявлять о своих доверительных отношениях с человеком, от которого власти открыто хотели избавиться любой ценой! От имени граждан в количестве 8 тысяч человек они просят Центральный Комитет освободить братьев Али и Умара Митаевых. Одновременно они подают заявления в Президиум Центрального Комитета СССР. Реакция высших чиновников последовала тут же. Секретарь ЦК телеграфирует: «Губернскую Контрольную Комиссию Грозного. Срочно сообщите какому делу арестован Митаев Али».
Родственники Митаева, его близкие и друзья предпринимали всевозможные меры, чтобы вызволить его из заключения. Были ходоки к А. Микояну и к другим руководителям высшего ранга. И все безуспешно. Житель села Автуры Салтаханов Халад и Юнус из Новых Атагов рассказывали, что, когда они поведали шейху о предпринимаемых его сторонниками попытках с целью его освобождения, то он глубокомысленно заметил: «Спасибо всем, но думаю, что старания ваши напрасны, не для того они меня пленили, чтобы выпустить». «Но мы соберем много золота, ни один наш соплеменник не откажется внести свою долю в твое освобождение», – заявил Халад. «Меня вызволили из рук, не знающих меня, а теперь я в руках тех, кто меня хорошо знает (ца вевзачийн карара вели ша, вевзачийн кара веа ша – чеч. дословно), бесполезно, Халад, бесполезно, – последовал ответ Али. – Однако, мне предлагают ответственный пост в аппарате Юго-Восточного Округа, но при условии, если я вступлю в коммунистическую партию». «А почему Вы не согласились это сделать?», – поторопился с вопросом Юнус. «Нет, Юнус, нам (Али не употреблял слово «я» - авт.) нельзя, это партия безбожников. Принять такое предложение – равносильно отречься от ислама, от Всевышнего», – ответил Али.
Джунид Заурбеков, мюрид Али Митаева, часто рассказывал о поездках многих мюридов в Ростов и Москву, приводил этот диалог Али с Халадом Салтахановым и Юнусом. Однажды я спросил у него, «почему Али в такой категоричной форме игнорировал предложение властей вступить в Коммунистическую партию и почему не принял единственную возможность спасти жизнь себе, а потом, возможно, и многим другим?». «Али был шейхом и сыном великого шейха, – сказал Джунид. – У обоих их есть многотысячные последователи. Если бы он это сделал, то могли бы упрекнуть: какой шейх, если коммунист, и стоял у истоков, когда уничтожали собственный народ. В одной упряжке с ними идти он не мог, на то он и был шейхом, он не искал своего спасения».
Поисками путей освобождения Митаева были заняты много людей в Чечне. Этим занимались и прямые родственники Али. Так, после долгих мытарств и хождений по московским коридорам власти, жены А. Митаева – Неби и ХIижан, дочь – Айшат, жена Умара – Баната и его троюродный брат Абдурахман Ахтаев добились приема у Наримана Нариманова, председателя ВЦИК СССР. Несмотря на свою занятость, Нариманов внимательно выслушал их. Судьба Али Митаева его сильно взволновала. «Даю вам слово, я освобожу Митаева, и он вернется на родину, только потерпите немного», – заверил Н. Нариманов родственников Али. Это обещание окрылило визитеров. Но пути Господни неисповедимы. Ждать с надеждой пришлось недолго. Вскоре Москва огласилась траурными мелодиями, на развевающихся флагах появились черные полоски, а советское радио разнесло весть о скоропостижной кончине председателя ВЦИК Нариманова Наримана Кербалай Наджаф-оглы. Ему было 55 лет, и он находился в зените духовных и физических сил. Странно, что внезапный уход из жизни великого сына азербайджанского народа до сих пор не стал предметом скрупулезного исследования. Но для родных и близких Али Митаева смерть Нариманова явилась крушением надежд на спасение родственников. В архивном деле Митаева есть обращение Банаты Митаевой на имя Нариманова Н.К. с мольбой об освобождении Митаевых Али и Умара, а также Берсы Халухаева и Умара Хаджиева. Есть обращение Нариманова Н.К. в ОГПУ на имя Ягоды, в котором он просит сообщить о причинах содержания их под арестом, и… «прошу сообщить мне обстоятельства их дела и дать заключение о возможности их освобождения» , – заключительная цитата в письме Нариманова.
Рядовые безвестные жители Чечни, местная интеллигенция, советские служащие делали все, чтобы защитить шейха. Али тоже боролся за свое освобождение. В деле № 866 имеется множество писем и заявлений самого Митаева, а также написанные по его просьбе другими людьми в адрес руководителей партии и государства, прокурору. Но нет в них даже и намека на признание своей вины. Он требует открытого гражданского суда, убежденный в том, что он сумеет доказать свою невиновность.
У Али было много друзей, а также и врагов. Одним из близких друзей Али был Атаби Шамилев, личность незаурядная. С 1921 года он являлся правой рукой Митаева. Из показаний грузина Ишхнели следует, что он имел смуглое лицо, был выше среднего роста, по-военному подтянут, изысканно одет. Носил усы и небольшую бороду, был необычайно ловок, неприхотлив в жизни, вынослив и находчив. Владел грузинским, турецким и русским языками, легко сходился с людьми. После поражения восстания 1921 года он помог Саид-Беку целым и невредимым вернуться в Турцию, тем самым вырвав из лап чекистов внука знаменитого Шамиля. По поручению Али Атаби дважды пересекал Черное море с целью вызволения Умара. Атаби Шамилев являлся связующим звеном во взаимоотношениях Али с грузинским князем Челокаевым. Под стать Шамилеву был его односельчанин Джаватхан Муртазалиев. Надежными и преданными друзьями Али были хилдехаройский Илла, харачойский Мусуль Айюб, тевзанойский Ташу-Хаджи, центоройский Ахмад Бехаев, али-юртовский Арсемик Мурзаев, а также Дауд Гочеханов, Межид Ведерханов (знаток кавказских языков) и многие другие. Двое из ближайших помощников Митаева – Умар Хаджиев и Берс Халухаев – разделили горькую судьбу Митаева, прошли через жестокие пытки и истязания, разрушая коварные планы палачей своей стойкостью и мужеством, не подтвердив ни одного из обвинений следователей.
В ходе самого следствия А. Митаев пытается помочь товарищам. Находясь в жесткой изоляции, он сумел добиться, чтобы Умару Хаджиеву назначили лечение в условиях советской тюрьмы. Будучи узником Бутырской тюрьмы, он смог трудоустроить своего брата Умара! Но это еще не все.
Во время допросов Али стремится защитить своих друзей. Для этого он избирает тактику дистанцироваться от них. Или подробно рассказывал, почему на всю оставшуюся жизнь он поссорился с ними. Правдоподобность подобных пассажей подсудного у чекистов не вызывали сомнения, они так и не тронули многих его друзей.
Полную поддержку арестованного демонстрировали представители высшей власти в Чечне, от Эльдарханова и до сельских комиссаров. А рядовые люди – мюриды и их семьи: и млад, и стар, а также все, кому была небезразлична судьба Митаевых – были в трауре. Целибат – явление исключительное среди чеченцев. Безусым юношей был Кабил Мусхаджиев из Центороя, когда арестовали его устаза Али Митаева. Он поклялся не обзаводиться семьей, пока не вернется Али. Не нарушив этот святой обет, умер он глубоким стариком. Магомед Хасухаджиев, житель села Автуры, родственник по матери Iовды, рассказывал, что в год ареста Али в Автурах никто не стал обрабатывать земли и засеивать огороды, и за весь год родное село Али не получило ни одного килограмма урожая. Как уверял Хасухаджиев, на следующий год автуринцы завезли семена всех сортов овощей и зерна из села Бердыкель и засеяли. Автуринцы утверждают, что причиной получения на следующий год неслыханно большого количества урожая является то, что семена были привезены из селения, где воспитывался годовалый сын Али Митаева – Хусейн.
Джунид Заурбеков рассказывал, что он отчетливо помнит, как в год ареста Али его мать Петимат в течение трех месяцев не готовила и не подавала своим детям (их было у нее шестеро) кушать, ели всё всухомятку. После долгих уговоров отца семейства Заурбека Чучаева, а также его настоятельные просьбы о том, чтобы она пожалела детей, заставили Петимат смириться со случившейся бедой.
Сказанное не означает, что у Али вообще не было врагов. Их хватало как в родном селе, так и в самой Чечне. Один из них, самый кровожадный, добрался до Ростова с подложным письмом на имя Али Митаева от Гоцинского.
Главными недругами Митаева являлись руководители большевистского государства и их опритчина – чекисты. При знакомстве с делом № 866 создается впечатление, что Али Митаев для чекистов с первого дня ареста – не подследственный, а преступник, с которым следует быстрее расправиться. В таком ключе выдержан каждый документ этого многотомного дела. Пока он находился на свободе, имел возможность общаться с людьми, все их донесения о великих победах над контрреволюцией лопались, как мыльные пузыри.
«Стойкими» борцами против контрреволюции в Чечне и на Северном Кавказе являлись Дейч, Крафт, Абрамов, Федоров, Евдокимов, Курский, Миронов, Соболев, Кауль, Якукин, Абульян. Каждый из них внес свою лепту для усугубления участи великого сына чеченского народа. А последний внес весомый «вклад» в расследование дела Митаева. Прямо или косвенно оказались причастны к делу Митаева государственные деятели страны, начиная от грозненских чиновников до Кремлевской бюрократии. И ни один из них, лично знавшие Али: Калинин, Киров, Орджоникидзе, Ворошилов, Микоян, Буденный и Гикало – пальцем не пошевелил, чтобы смягчить участь Митаева. Стремительное восхождение Гикало по служебной лестнице не в последнюю очередь связано с делом Митаева. Ведь это он с пришлыми большевиками «срывал маски» с местных контрреволюционеров и националистов, пробравшихся в органы власти.
После ареста Митаева с должности председателя Чечоблревкома был смещен Эльдарханов, который получил чиновничью должность в Ростове.
Когда Митаев продолжал неравную схватку с всесильным ГПУ, 28-летний Гикало распаковывал чемоданы в Ростове, возглавив Юго-Восточный крайком. Позже он возглавит партийные организации Узбекистана, Азербайджана, Белоруссии, Харьковский обком, а также парторганизации Москвы и Московской области.
Но его жизненная нить оборвалась бесславно, он расстрелян в 1938 году, как враг народа. Та же участь постигла Авеля Сафроновича Енукиндзе, вдохновившего чекистов на внесудебную расправу над Митаевым. Не дожил до «великих» чисток Менжинский, а Я.Х. Петерс был расстрелен в 1938 году, а годом раньше – Ягода. Дольше всех на орбите власти продержался Лаврентий Берия, но и его конец оказался бесславным.
«Невозможно без боли и гнева читать материал, собранный известным советским журналистом Аркадием Ваксбергом, – пишет А. Максимович. – На страницах «Литературной газеты» он рассказывал о поистине адской мясорубке Берии». «Жертвами уничтожения стали люди, имена которых знали не только в стране, но и во всем цивилизованном мире, – замечательный публицист член редколлегии газеты «Правда» Михаил Кольцов, гениальный реформатор сцены Всеволод Мейерхольд и выдающийся мастер слова писатель Исаак Бабель. Все они обвинялись в чудовищных вещах: антисоветской деятельности, терроризме, в связях чуть ли не со всеми иностранными разведками…»
«Как потом выяснится, Берия готовил тогда громкий процесс знаменитостей. И загодя составлял списки очередных «предателей», «шпионов», «террористов». Новыми жертвами произвола должны были стать прославленные советские писатели, режиссеры, артисты – Леонид Леонов и Валентин Катаев, Всеволод Иванов и Юрий Олеша, Сергей Эйзенштейн и Григорий Александров, Леонид Утесов и многие другие.
Железным катком прошелся террор и по многим известным советским ученым. «6 августа 1940 года лично Берией было утверждено постановление об аресте академика Николая Вавилова – основоположника отечественной генетики и селекции. Как «руководителя шпионской антисоветской организации его сначала приговорили к расстрелу, но затем высшую меру заменили 20-ю годами лишения свободы. Умер Вавилов в Саратовской тюрьме... Семь лет провел в заключении и выдающийся советский конструктор, создатель новой ракетной техники Сергей Королев»…. Он был арестован еще при Ежове. Берия начал новое расследование, которое закончилось тем, что теперь главный упор был сделан не на вредительство, а на участии в антисоветской организации… В 1944 году он был освобожден».
«Арестовали Берию 26 июня 1953 года во время заседания Президиума ЦК в Кремле, – пишет далее А. Максименко. – Его вовремя опередили. Готовясь к захвату власти, он уже отдал тайный приказ направить несколько подвластных ему дивизий из центральных областей РСФСР в Москву». Во время следствия было выяснено, что жена Берия является племянницей Ноя Жордании – бывшего министра иностранных дел меньшевистского правительства Грузии, который был организатором контрреволюционного мятежа в Грузии в 1924 году, эмигрировавшего в Париж. Было доказано, что до самого своего ареста он поддерживал с ним связь.
«Следствие длилось полгода. Документы, свидетельские показания, протоколы допросов составили девятнадцать томов. По делу проходило шесть соратников Берии: Владимир Деканозов, Всеволод Меркулов, Лев Влодзимирский, Павел Мешик, Сергей Гоглидзе, Богдан Кобулов – всего лишь частичка бериевской армии головорезов.
… Прокурор Руденко зачитал приговор.
Берия. Разрешите мне сказать…
Руденко. Ты уже все сказал. (Военным): Заткните ему рот полотенцем!
Москаленко. (Юфереву): Ты у нас самый молодой, хорошо стреляешь. Давай.
Батицкий. Товарищ командующий, разрешите мне (достает свой «парабеллум»). – Этой штукой я на фронте не одного мерзавца на тот свет отправил.
Руденко: Прошу приговор привести в исполнение. Батицкий вскинул руку. Над повязкой сверкнул дико выпученный глаз, Берия прищурил. Батицкий нажал на курок, пуля угодила в середину лба. Тело повисло на веревках… Так бесславно, в бетонном бункере, закончилась многотрудная жизнь одного из самых знаменитых в истории человечества вурдалаков. Он посвятил себя делу искоренения свободы и правды, уничтожению трудового народа.
Зловещую роль в судьбе Али Митаева сыграли Егор Георгиевич Евдокимов и его верный помощник Курский. Евдокимов, добившись расправы над Митаевым, несколько позже начал раскручивать маховик насилия над честными людьми и в других регионах страны. Так, А. Авторханов в своей книге «Технология власти» писал: «В конце 1927 года полномочный представитель ОГПУ по Северному Кавказу Е.Г. Евдокимов представил председателю коллегии ОГПУ Менжинскому весьма детально разработанное агентурное дело, из которого явствовало, что в г. Шахты на Северном Кавказе существует нелегальная контрреволюционная вредительская организация, состоящая из группы старых специалистов. По данным этого дела выходило, что эта группа, будучи связанной со старыми хозяевами шахт за границей, ставит своей целью вывод шахт из строя путем систематического вредительства.
Ввиду важности дела и к тому же, хорошо зная повадку своих сотрудников строить карьеру на мифических делах, Менжинский предложил Евдокимову представить ему вещественные доказательства. Тогда Евдокимов поехал к Менжинскому, захватив с собой «доказательства», в числе которых он привез перехваченные его учреждением частные письма на имя некоторых из обвиняемых специалистов из-за границы. Менжинский не нашел в них никаких «вредительских установок», как утверждал Евдокимов. Последний стал настаивать на том, что эти письма зашифрованы.
– Хорошо, так вы их расшифровывали? – спросил Менжинский.
– Нет, – ответил Евдокимов.
– Почему же?
– Ключи к шифру находятся в руках фигурантов.
– Значит?
– Значит, мы просим санкции коллегии на арест нескольких из руководителей шахт, – доложил Евдокимов.
– Даю вам двухнедельный срок: либо вы расшифруете эти письма без предварительных арестов, либо я вас вместе с вашими агентами буду судить за саботаж. При этих словах Менжинский выставил Евдокимова из своего кабинета. Теперь Евдокимову стало ясно, если он не докажет контрреволюцию шахтинцев, его чекистской карьере придет конец. И он решил испробовать последний шанс: обратиться к самому Сталину.
Евдокимов доложил ему суть дела и, конечно, разговор с Менжинским. В ответ он получил резолюцию Всесильного:
«Выезжайте к себе и немедленно примите все меры, какие вам покажутся необходимыми. В дальнейшем информируйте только меня», – потребовал Сталин.
Получив карт-бланш, Евдокимов умчался в Ростов. На второй день в Шахтах произошли аресты виднейших специалистов, затем аресты распространились и на Донбасс. Сталин и Евдокимов были теперь связаны круговой порукой. Руководство над ведением дела Евдокимов возложил на своего помощника Курского. Перед ним была поставлена задача: любой ценой добиться «чистосердечного признания» обвиняемых и придать делу общегосударственный характер. Здесь мы впервые присутствуем при рождении пресловутых «методов» ГПУ.
Прежде чем приступить к следствию по существу, штаб Курского разработал общую механику ведения следствия.
А. Авторханов не располагал данными о том, чем занимались и Евдокимов, и Курский перед тем, как приступить к «шахтинскому делу» (кстати, помощником его был другой «талант» в чекистском мире – Федотов). Опыт, накопленный за время «работы» с Митаевым и его товарищами, пригодился Евдокимову и его помощникам для новых, более сложных дел.
Механика ведения следствия по-евдокимовски предусматривала:
«1. Это, прежде всего, физические пытки: разнообразные формы мучения и избиения, доводящие человека до полусмерти и даже до смерти, продолжительное лишение сна (средняя норма от трех до 10 суток).
2. Химические пытки: введение в пищу или непосредственно в организм путем впрыскиваний волеослабляющих веществ или таблеток, порошков, капель.
3. Механические пытки: беспрерывное чтение вслух чередующимися следователями будущих показаний подследственного, а потом их беспрерывное повторение им самим, пока они, таким образом, не будут механически занесены на пластинку его подсознания.
4. Пытки политические: угрозы или репрессии родственников, друзей допрашиваемого, оплевывание его политических идеалов, если бы они были даже чисто советскими или сталинскими.
5. Пытки психологические: создание и укрепление у жертвы чувства собственного ничтожества, бесцельности жизни и его обреченности, доведение ее до жажды самобичевания, когда в этом самобичевании, раскаянии или в рассказах о мнимосодеянных, механически уже закрепленных в сознании или подсознании преступлениях, ощущается потребность саморазрядки, исповеди и даже «самоочищения».
Далее А. Авторханов делает вывод: «Эта процедура из процесса механического в первой стадии следствия превращается в последней ее стадии уже в процесс «творческий» – подследственный присовокупляет детали и штрихи к своим старым вынужденным и механическим показанием, на этот раз совершенно независимо от следствия и, конечно, от своей воли. С той же готовностью он отвечает на поставленные вопросы, резко попадая впросак. Он уже сам верит в свою или чекистскую легенду, а когда увидит, что ему верят следователь, суд, стороны, слушатели – он впервые за все время своего сидения чувствует себя каким-то ценным винтиком общего механизма, более того – «героем дня». Физически доведенный до крайнего истощения, он витает в небесах, а психический алкоголь-наркоз уже довел его до самозабвения. Его тело находится еще здесь, среди людей, но духовно он уже не живет среди них. Он свободен от самого себя, а потому готов на все – на словесное самобичевание и на физическую смерть».
Все виды такого воздействия испытали на себе члены группы Митаева. И полковник Федюшкин, и имам Нажмудин Гоцинский, можно назвать имена других людей, проходивших свидетелями по данному делу: безвестных Федора Ивановича Майкова, Созырбека Дузиевича Бритаева, Сусанны Никитичны Майковой и многих других, поведавших чекистам о безмятежной жизни Умара Митаева в Константинополе. Каждый из них превращался в безропотно говорящий механизм в руках чекистов. Эти методы Курского, – говорит Авторханов, – легли в основу следственной техники «ежовщины». Подсудимые рассказывали вещи о совершенных ими чудовищных преступлениях, которые тогда почти всеми принимались на веру.
Настоящую цену «чистосердечных показаний» подсудимых знал в Москве только один человек – Сталин и только одно учреждение в провинции – штаб Евдокимова, Курского, Федотова в Ростове-на-Дону. Рвение чекистов не осталось не замеченным: Евдокимов получил почти одновременно 2 ордена Красного Знамени (!), был назначен первым секретарем Северо-Кавказского крайкома ВКП (б). Более того, был введен в состав пленума ЦК ВКП (б), будучи совершенно неизвестным в партии человеком. Все чекисты штаба Курского были награждены орденами Красного Знамени и знаками «Почетных чекистов». По рассказу А. Авторханова известно, что когда Сталин приступил к подготовке «ежовщины» во всей стране, он вспомнил о Курском, и он, провинциальный чекист среднего ранга, в 1936 году был назначен заместителем наркома внутренних дел СССР. Но недолго наслаждался мастер костоломных дел сладкой жизнью сталинского вельможи. Поставленный перед непосильной задачей оформления и уничтожения около пяти миллионов «врагов народа», он покончил жизнь самоубийством.
Евдокимов, Курский, все гонители и палачи Али Митаева стали жертвой террористической машины, маховик которой был впервые приведен в действие ими самими. Погибла без славы идея «фикс», которой, якобы, они служили, развенчаны и низведены до уровня рядовых убийц и уголовников их кумиры, перестала существовать созданная ими держава. Многие из них приняли мученическую смерть, испытав на себе все ужасы, которым подвергали других. Но не это главное – отныне и вовеки веков не будет сказано о них доброе слово, никто не поклонится их праху. Они стали пылью истории. Они служили сатане и поэтому таков их конец.
Али Митаев вернулся к своему народу, его дух никогда и не покидал его последователей, память о нем бережно хранили в своих сердцах тысячи чеченцев и ингушей...
Когда готовилась к печати эта книга, известный бизнесмен – чеченец Хусейн Джабраилов области от имени внука шейха Али Митаева – Магомеда Сулейманова обратился с заявлением в Прокуратуру Ростовской о реабилитации Али и Умара Митаевых. Спустя восемь десятков лет после вынесенных приговоров, власти признали неправомочными приговоры, вынесенные 19 января и 28 сентября 1925 года над славными сынами чеченского народа Али и Умаром Митаевыми.
28 июля 2004 года Магомед Сулейманов получил ответ на заяление от Ростовской областной прокуратуры о реабилитации Али и Умара Митаевых. Прокурор Ростовской области, государственный советник юстиции 2 класса А.И. Харьковский вынес «Заключение о реабилитации Митаевых А.Б. и У.Б. по уголовному делу, архивный № 29370/5908/».
В справке о реабилитации Митаева Али Бамат-Гирей-Хаджиевича, выданной 27. 07.04 г. за № 13-136-04, прокурор Харьковский А.И. цитирует: «…Необоснованно репрессирован 28 сентября 1925 года по постановлению Тройки ПП ОГПУ СКК за контрреволюционную деятельность, направленную на борьбу против Советской власти в Чеченской области.
В соответствии со ст. 3 п. «б» Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года, Прокуратурой Ростовской области 27 июля 2004 года гражданин Митаев Али Бамат-Гирей-Хаджиевич – реабилитирован».
Такую же справку о реабилитации той же датой и тем же номером выдали Митаеву Умару Бамат-Гирей-Хаджиевичу. Цитирую: «…Необоснованно репрессирован по постановлению Коллегии ОГПУ при СНК СССР от 19 января 1925 года и подвергнут уголовному наказанию по ст. 61 УК РСФСР /в редакции Кодекса 1922 года/ к 10 годам лишения свободы за контрреволюционную деятельность, направленную против Советской власти в Чеченской области.
В соответствии со ст. 3, п. «б» Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года, Прокуратурой Ростовской области 27 июля 2004 года гражданин Митаев Умар Бамат-Гирей-Хаджиевич – реабилитирован».
Конечно, Митаевы в реабилитации не нуждались, тем более что они всегда были со своим народом, по сей день живут в сердцах многотысячных последователей. Они были не врагами народа, а вождями, предводителями своего народа. А их палачи, совершившие страшный суд над ними, как уже было сказано, были объявлены врагами народа и расстреляны той же властью, коей они служили.
И власть, и потомки тех, кто тогда не признавал их такими, какими они были – мы все – должны признать ошибки своих предков, извиниться перед Али и Умаром, перед всеми святыми, перед их семьями и мюридами. Я уверен, что наступит и этот день, тогда и воцарится на нашей земле мир, покой и порядок.
Глава 4. Судьба членов семьи Митаевых
Трагически сложилась судьба Умара Митаева. Родился он, как утверждают мюриды Митаевых, примерно в 1896 году, однако по данным «обвинительного Дела», в год ареста ему было 27 лет, что означает его рождение в 1897 году. В начале ХХ века (примерно в 1903-1904 годах) в Автурах у Бамат-Гирей-Хаджи был дервиш из Турции (в 1920-е годы – предводитель всех шейхов дервишского ордена Турции). Умару тогда было примерно 10-11 лет, гость из Турции предсказывал мальчику тяжелую судьбу. Пожив немного в доме Iовды, дервиш-путешественник из Турции уехал. Как уже было сказано выше, Умар с 1920 по 1924 годы проживал в Турции. Он долгое время скитался без определенного места жительстваа, не имея средств к существованию. Чтобы выжить, Умар нанимался на разные работы к частникам. Однажды Умар и его товарищ - чеченец заканчивали работу. На следующий день хозяин должен был расплатиться с ними за проделанную работу. Дочь хозяина, которая им подавала еду, сообщила, что хозяин хочет «избавиться» от них, чтобы не выплатить заработанные деньги. Умару и его товарищу пришлось в спешке покинуть это место.
В поисках работы Умар посетил рынок в Константинополе, там, в окружении группы людей он узнал гостя своего отца Iовды, который в начале века посетил Автуры. К великому счастью Умара, шейх из Турции тоже узнал его. После этой встречи Умар стал уважаемым гостем во многих семьях Константинополя. Через чеченцев, приезжающих из Чечни, дал своему брату знать о себе, но Али через своего человека сообщил брату, что в Чечне ситуация осложнилась и возвращение его на Родину чревато последствиями, просил, чтобы он этого не делал, пока об этом не сообщит лично он. В начале 1924 года такое письмо Умаром было получено. «Имея на руках въездную визу в СССР, – рассказывал Умар после возвращения домой из заключения, – я дважды сходил с корабля, интуитивно чувствуя грядущую опасность. Но все-таки решился, однако вскоре понял, что я в руках чекистов».
Как уже было сказано выше, Умар был осужден на 10 лет тюремного заключения. Из них 7 лет он отсидел в Ростове и Бутырке, а три года находился в городе Казани в качестве вольнопоселенного. Из материалов обвинительного дела видно, что ему вменялась в вину связь с зарубежными контр-разведовательными организациями. За время нахождения под следствием как в Ростове, так и в Москве, в связи с затянувшимся рассмотрением дела, Умар часто обращался с заявлениями об освобождении его под подписку о невыезде, либо ускорении разбора дела. На имя начальника Восточного отдела ПП ОГПУ Миронова и уполномоченного Восточным отделом ПП ОГПУ Соболева 5 октября 1924 года Умар пишет: «На мои неоднократные заявления с просьбой об освобождении меня под подписку или же ускорении разбора моего дела я ответа не получал. Находясь под следствием 7-й месяц, я получил серьезную новую болезнь, я нахожусь в самом ужасном состоянии, не получая никакой медицинской помощи. Я еще раз напоминаю о том, что не чувствую за собой никакой вины. Я чувствую, что дальнейшее мое пребывание под стражей приведет к окончательной гибели моего здоровья. Прошу Вас ответить на мое заявление». На одном из заявлений Умара есть пометка: «Был вызван 11.10.1924г. подпись Соболев». Наряду с письмами, поступающими в разные инстанции с просьбами вызволить из заключения Али Митаева, имеются в материалах письма и по поводу Умара. К сожалению, какая-либо реакция чекистов, на что мог бы надеяться Умар, в материалах отсутствует. 12 ноября 1924 года в Восточный отдел ОГПУ на имя Степанова и Гилева поступает смелое и решительное заявление нашего земляка, представителя Автономной Чечни при Президиуме ВЦИК С. Ахтаханова. «Я решаюсь говорить с Вами без особых колебаний, – пишет Ахтаханов. – Откровенность в деле, где затрагиваются интересы Соввласти, это наш долг, это наша обязанность.
Поэтому я говорю так: из рассказов делегатов и из всего, что я слышал об Омаре (имеется в виду Умар – авт.) Митаеве от многих чеченцев, заключаю, что он не занимался вообще политикой в Константинополе, а работал там в качестве чернорабочего и в настоящее время не представляет особой для нас опасности. Поэтому было бы целесообразно выпустить его в Чечню, не связывая его судьбу с судьбой его брата Али Митаева. Это мое глубокое убеждение, основанное на выявившихся предо мной фактах.
Имеется ли тот или иной материал по Вашей линии, конечно, мне не может быть известным, поэтому я говорю просто, как человек достаточно знакомый с положением дел в Чечне». Это письмо просто было приобщено к материалам следствия. Чекисты не хотели ничего слышать и шли к своей цели несмотря ни на что для осуществления своей грязной задумки. 6 ноября 1924 года уполномоченный Восточного отдела ПП ОГПУ ЮВ России Соболев выносит заключительное постановление, в котором пишется: «Считая обвинение, предъявленное гр. Митаеву Умару по статье У.К. доказанным, принимая во внимание, что Митаев, несомненно…(неясно) зарубежными котр-разведками для работы на территории СССР, считаясь с тем, что постановка гласного надзора над Митаевым по политическим соображениям нежелательна, а также повлечет за собой расширение работы органов ГПУ …(неясно), постановил: Дело № 901 рсо по обвинению гр. Митаева Умара по статье У.К. вместе с личностью обвиняемого направить в ВО ОГПУ для передачи на внесудебное разбирательство Коллегией ОГПУ СССР. Настоящее постановление направить Крайпрокурору ЮВ. Справка: Вещдоказательств при деле не имеется. Митаев находится под стражей при ПП ОГПУ».
Однако Крайпрокуратурой дело это не было рассмотрено, а было выдано заключение, которое требовалось для ПП ОГПУ. 1 декабря 1924 года в Ростове-на-Дону заместитель прокурора Северо-Кавказского края, «рассмотрев поступившее из ПП ОГПУ СКК за № 901 рсо по обвинению Митаева Умара Бамат-Гиреевича, предусмотренном ст. 61 у.к., выносит заключение направить Умара через ПП ОГПУ СКК в Коллегию ОГПУ СССР для внесудебного разбирательства».
Из материалов обвинения Митаева Умара видно, что, несмотря на то, что вердикт был уже вынесен, родственники Умара добивались свиданий с узником, а также обивали пороги кабинетов начальства, требуя изменения степени наказания своему родственнику. С. Ахтаханов еще несколько раз посетил в тюрьме Умара, продолжая требования об его освобождении. В своем заявлении от 2 марта 1926 года на имя Уполномоченного ВО ОГПУ Умар пишет: «…разрешить свидание с Представителем Чеченской Автономной Области товарищем С. Ахтахановым». 6 апреля 1926 года разрешается свидание жене Умара – Банате и жене Али – Неби, а также их родственнику Шепе Жамаеву. Часто с заявлениями к руководству ОГПУ обращается и сам заключенный, требуя освобождения. В своем заявлении на имя прокурора ОГПУ Умар пишет: «…За это время я проявил себя отличным и бескорыстным тружеником, но для дальнейшей работы в стенах тюрьмы у меня не хватает сил. Иссякли в тяжелых переживаниях…(неясно). Мое искреннее желание – это выйти из тюрьмы как можно скорее и устроиться в одной из колоний ОГПУ. Если это невозможно, то прошу заменить оставшийся срок какой угодно высылкой».
После отбывания срока наказания Умар в июне 1935 года вернулся на Родину. В течение 2-х лет проживал в городе Грозном. Как утверждают люди, близко знавшие Умара, он вел уединенный образ жизни. На его квартире с ним жил сын Али 13-тилетний Хусейн. Часто приезжал и старший сын Али – Хамзат, который жил у родственников в пос. Алды. Наступает 1937 год. Начались в Чечено-Ингушетии массовые репрессии. Как отмечает А. Авторханов: «В ночь с 31 июля на 1 августа 1937 года по ранее составленным спискам НКВД была проведена по всем аулам и районам так называемая «генеральная операция по изъятию антисоветских элементов». В эту «генеральную операцию» попал Умар Митаев. Очевидец этих событий А. Авторханов далее пишет в своей книге: «Всего в июльскую ночь в ходе «генеральной операции» было арестовано по республике до 14 тысяч человек, за август и сентябрь месяцы – около 3 процентов к общему населению республики. Все статьи о высоких правах граждан, столь уже торжественно декларированных во всесоюзной и чечено-ингушской конституциях, конечно, были бесцеремонно нарушены, как при аресте, так и при осуждении. На всех был подписан один прокурорский ордер на арест, на всех был один заочный суд: чрезвычайная «тройка» Чечено-Ингушского НКВД в составе первого секретаря областного комитета Егорова, шефа НКВД Дементьева и «спецпрокурора» НКВД ЧИАССР Порубаева».
«Летом 1937 года по горам и долинам Северного Кавказа вновь покатилось горе. НКВД начал беспрецедентную операцию по разоблачению «антисоветских элементов». Были арестованы тысячи и тысячи человек. Были заполнены все тюрьмы Грозного. Несчастных людей размещали в центральном гараже «Грознефти», в следственных изоляторах, подвалах, овощехранилищах, в любых изолированных, хорошо охраняемых помещениях». Именно в гараже «Грознефти» и был помещен в первые дни ареста Умар. Хамидов Мурдаш из Сержень-юрта по поводу ареста Умара рассказывал: «В течение 3-х недель мы находились вместе с Умаром в одном помещении на территории гаража «Грознефти», что в Заводском районе г. Грозного. К Умару было особое отношение: отдельно от всех приносили ему питание, водили в баню, возвращался он всегда чисто выбритый. Там были люди, которым была небезразлична его судьба. Я считаю, что ему могли тогда помочь спастись». Таким образом, Умар, отсидевший 10 лет, вновь был арестован чекистами и в очередном этапе террора советской власти над тысячами чеченцами бесследно исчез.
После ареста Али и Умара Митаевых больше мужчин в семье Митаевых, кроме сына Али Хамзата, никого не оставалось. Оставшейся с детьми жене Али – Неби и сестре Петимат приходилось стойко переносить удары судьбы. Неби вместе с друзьями Али часто приходилось ездить к нему, потом и к Умару, на свидание вплоть до его освобождения, а дома с их детьми (Хамзатом и дочерьми Айшат и Кхокха) оставалась Петимат. По уходу за детьми и хозяйством также помогали люди, разделившие с семьей горе, которое постигло семью. Жизнь у красавицы Петимат сложилась нелегкая. Она родилась, как утверждается в предании, примерно в 1906 году. Чекисты преследовали не только мужчин Митаевых, но и женщин. Они пытались добиться от них показаний против оставшихся на свободе близких друзей Али Митаева и религиозных авторитетов.
Особое усердие в этом отношении проявлял небезызвестный в Чечне чекист Мазлак Ушаев, который не раз приходил к Митаевым, чтобы забрать на допрос Петимат. Избегая встреч с ним, она каждый раз скрывалась. Обнаглевший чекист, чувствуя свою безнаказанность, продолжал преследовать дочь Шейха Бамат-Гирея-Хаджи.
Примерно в 1929 году вместе с группой чекистов Мазлак Ушаев является к Митаевым, чтобы забрать Петимат в Грозный. В тот момент она была отправлена к родственникам в город Владикавказ, чтобы избежать преследований со стороны Ушаева. На требование Ушаева вторая жена Али – Айзан объяснила, что ее нет дома. Чекисты пригрозили, что они взорвут дом «врагов народа». Айзан, вышедшая навстречу к чекистам с двумя малолетними детьми Хусейном и Коку (им тогда было 3 и 5 лет), ответила, что, окажись дома мужчины семьи, Ушаев не посмел бы явиться не только в этот дом, но и в село. Односельчане потребовали от Ушаева, чтобы он немедленно покинул село. В связи с постоянными преследованиями Петимат отправили в село Яндырка (Ингушетия) к родственникам. Позже здесь она вышла замуж.
Переживания в детские годы в связи со ссылкой отца Iовды, арест братьев Али и Умара и вынесенный им приговор, явившийся для семьи огромным ударом, а также преследования чекистами, которым она подвергалась, не прошли для Петимат бесследно. Последние пятнадцать лет своей жизни она тяжело болела, была прикована к постели. Петимат любила слушать исполнение зикра мюридами, кроме того, она была хорошей исполнительницей назмов. Она считала большой честью и ответственностью быть дочерью и сестрой таких шейхов как 1овда и Али. Приведу один байт (куплет) назмы, который она сочинила и исполняла в узком кругу женщин-родственниц:
Ва Iовдас йити ша, дIа воьду, аьлла,
Вежарша йити ша, хьо Iелахь, аьлла,
Шех цамгар ва кхетта кхойтталгIа шо ду.
Маршалле сатуьйсу, ва Везан Дела.
В переводе с чеченского языка этот байт звучит так:
Iовда меня оставил, сказав, что уходит,
Братья меня оставили, сказав: «Ты оставайся».
Тринадцатый год я прикована к постели.
Надеюсь на выздоровление, о Аллах Дела!
Петимат умерла в 1982 году, похоронена на кладбище в селении Яндырка Ингушской Республики. Над могилой Петимат ингуши воздвигли зиярт, куда часто приходят поклонники Митаевых.
Сын Али Митаева - Хамзат родился, как утверждают мюриды Митаевых, в 1916 год. В 1937 году, 1 октября, после ареста Умара Митаева, совершенно безвинный Хамзат, только из-за того, что он являлся сыном шейха, подвергся аресту НКВД. Он носил фамилию Алиев. Без суда и следствия, как и тысячи других чеченцев, он был отправлен в ссылку в Архангельскую область. В течение трех лет он работал на лесоповале. Эта изнурительная работа отразилась на его здоровье. Вместе с Хамзатом отбывал срок житель села Новые Атаги Утаев Эдилсолта. Он был внуком известного чеченского шейха накшбандийского тариката Элах-муллы. Утаев Эдилсолт в момент ареста являлся членом Верховного суда Чечено-Ингушской АССР. Этот прекрасно образованный чеченский юрист также попал в жернова сталинско-бериевской тоталитарной машины. «Накануне своего ареста Хамзат своему другу детства Хож-Ахмеду Алисултанову из Автуров говорил, что он рано или поздно будет арестован, предлагал ему на память сфотографироваться» - писал автор статьи в газете «Масла1ат» («16. 1992 г.). Пророческими оказались слова сына Али – Хамзата. Чекисты не спускали с него глаз. Ему приходилось скрываться от них. Пытаясь избежать преследования чекистов, Хамзат вынужден был переселиться жить к родственникам матери Неби в Бухан-юрт (Новые Алды). Но это его не спасло.
Эдилсолту Утаева назначили бригадиром. Как-то Эдилсолта рассказывал: «Здоровье Хамзата с каждым днем ухудшалось, пропал аппетит, не мог самостоятельно передвигаться. Эдилсолта решил под любым предлогом не брать Хамзата на лесозаготовки. Вот и оставлял Хамзата дома и наказывал дежурным ухаживать за ним. Эдилсолта рисковал жизнью, но он знал, ради кого это делает. А продолжаться так долго не могло». (Цитаты из газеты «Масла1ат», 1992 год).
Вскоре после очередной смены Эдилсолту, надев наручники, забрали с бригады и доставили к начальнику лагеря. Отношение начальника было совершенно другое. «Сам враг народа, да еще опекаешь сына врага народа Али Митаева! Я расстреляю тебя! – кричал он, размахивая под носом пистолет. Эдилсолта выдержал его гнев, как будто ни в чем не бывало, спокойно выслушал угрозы. Наконец начальник замолчал. Видимо, его что-то сдерживало. Потом спросил:
– Ты знаешь, в чем обвиняется Алиев?
– Гражданин начальник, как бы там ни было, он не виноват, – сказал Эдилсолта. – Разве его вина, что он родился в семье шейха. Сталин же сказал, что сын за отца не отвечает. Тем более, когда арестовали отца, ему было всего 7 лет.
Начальник также неожиданно остыл, выслушал внимательно, затем приказал солдатам снять наручники и удалиться. Он достал дело Хамзата Алиева и внимательно прочитал текст на двух листах. Действительно, никакого обвинения в деле не было, как и самого приговора. Была справка без штампа и печати, что Хамзат сын шейха Али Митаева. Начальник лагеря уставился на Эдилсолту и задумался. Он спросил у него, «можно ли ему верить». Эдилсолта сказал, что он готов отдать свою жизнь. Начальник ему показал два заявления и сказал, чтобы он никому об этом не говорил. «Эти заявления были написаны, – рассказывал Эдилсолта, – находящимися в лагере заключенными чеченцами. Один из них был Чуликов из села Старые – Атаги, второй – Борщиков из села Шали». После поступления заявлений о том, что Утаев опекает сына шейха Митаева, начальник вынужден был принять меры. Но после такого доверительного разговора с Утаевым начальник смягчился, однако дал знать, что Алиева брать на работу в любых случаях надо будет. Хамзат был до того слабый, что на работу его фактически несли, поддерживая с двух сторон. Норму на лесосеке за него выполняли другие заключенные.
Однажды Эдилсолта услышал крик заключенных, что Хамзата убило, - далее пишет «Масла1ат», - прибежал Эдилсолта и видит, что огромное дерево лежало над Хамзатом, а две ветки, словно человеческие руки, держали ствол дерева в приподнятом состоянии. Хамзат лежал спокойно, а когда у него спросили, как себя чувствует, то он ответил вопросом: а что случилось?». Хамзат не пострадал от этого нисколько. Верующие в Бога арестанты понимали, что здесь не обошлось без небесных сил, к нему с того момента начали относиться с уважением, его положили в лагерную больницу. Вскоре к Хамзату приехала его мать Неби с родственниками: зятем Кадиевым Али из Новых Атагов и Рехант Гапаевой из Автуров.
В 1940 году Хамзат скончался. Предали его земле на лагерном кладбище. Товсултанов Саид-Ахмад из Урус-Мартана (сын известного богослова Асхаб-муллы) и Эдиев Усман (брат Неби) из Алдов пытались вывести покойного Хамзата на Родину. Однако их попытки оказались безуспешными. Вот такой трагической оказалась жизнь старшего сына Али Митаева – Хамзата Алиева, который нашел упокой в северных лагерях. Описанные события были рассказаны Утаевым после возвращения из заключения.
Младший сын Али Митаева - Хусейн родился в 1924 году, примерно через месяц после ареста отца в селении Бердыкель. Рассказывал Исраил Яхъяев из Автуров: «В очередной свой приезд в Автуры Мухаммад-Эфенди – внук Магомеда Ярагского, заявил, что «не следовало Али разводиться с женой, которая вынашивает ему ребенка, если она родит мальчика, то по законам шариата он обязан будет ее вернуть обратно, что может отразиться на авторитете Али». «Не получив с моей стороны ответа, мой гость изменил тему разговора – далее рассказывал Исраил. – При этом не было свидетеля, причем разговаривали мы на арабском языке, на следующий день после завершения пятничной молитвы в Автурах я ждал своего гостя на выходе из мечети, задержавшегося, общаясь с автуринцами. Явившись спешной походкой, Али заявил: «Исраил, ты скажи своему гостю, чтобы он не затрагивал тему моей семейной жизни. Причина развода с супругой известна мне и Всевышнему!». Когда Эфенди вышел из мечети, я ему рассказал об этом, на что мой гость изрек, что «после вчерашнего разговора ночью к нему явился его дед Мухаммад, который заявил, чтобы он впредь не стал негативно высказываться об Али». А после ареста Али, когда Айзан родила ему сына, я понял, что шейху еще тогда было известно о своем будущем сыне-наследнике, и, чтобы уберечь его от грядущих репрессий, им было принято решение о разводе с Айзан.
Хусейн (Азак или Лабаз) носил фамилию своей матери – Сулейманов. Однако, несмотря на это, он все время находился под бдительным оком чекистов. Мюрид и соратник Iовды Асхаб-молла из Урус-Мартана, проживший до 70-х годов ХХ века, рассказывал: «Однажды я сказал Хусейну: «Я вижу, что тебя постоянно преследуют кэгэбэшники, нет тебе покоя ни днем, ни ночью, хотя ты не общаешься с мюридами 1овды и Вели. Но власти знают, что ты строго придерживаешься религии, и запрещаешь себе все то, что недозволено шариатом».
Асхаб-молла привел в пример отпрысков других эвлийа, и сказал: «Может, поменять тебе образ жизни, позволив себе…?». В ответ Хусейн заявил: «Асхаб, если в кругу людей кто-то из присутствующих сказал бы тебе: «Мы в компании с сыном Iовды Али – Хусейном хорошо провели время в ресторане», – тебе очень приятно было бы?». «Мое сердце это не выдержало бы», – поторопился с ответом Асхаб-молла. Хусейн продолжил: «Я не говорю, что, если я это позволю себе, то в день Къиямат (судный день) Iовда не сможет защитить меня. Однако, мне дороги имена Iовды и Али, также и Ваше – имя мюридов. В поисках для себя легкой жизни осквернять имена святых: деда Iовды и отца Али я не стану, также я не позволю себе травмировать и ваши сердца – сердца мюридов. Легкой жизни не искали ни мой дед, ни мой отец». И добавил: «Я предпочитаю остаться сыном своего отца Али и внуком Iовды, нежели жить легкой жизнью». Асхаб-молла, не выдержав, заплакал.
Хусейн, конечно, не мог себе позволить совершать греховных поступков и по другой причине. Однажды в узком кругу он заявил, что «некоторые муллы утверждают: если спиртное употребляет кто-то из потомков пророка или эвлийа, то оно для него становится молоком – это ложь! Перед Аллахом все одинаково ответственны, независимо, чей он наследник. Более того, если совершил грех человек из такой семьи, то грех от этого в десять раз больше, потому, что он подает плохой пример другим, а если подал пример в хорошем поступке, и польза от этого также оценивается десятикратно».
Получив высшее образование, обладая организаторскими способностями, он нелегко пробивался по служебной лестнице. Однако, из-за того, что как простые граждане, так и партчиновники хорошо знали его деда и отца, он ощущал поддержку отдельных государственных чиновников Чечено-Ингушской Республики. В этой связи хотелось бы отметить роль Асхабова Нажмудина Асхабовича (сына известного мюрида Iовды Асхаба из Новых Атагов), в народе был известен по имени чамда-Асхьаб, якобы имел много денег (чамда юьззина – чеч.).
Асхабов Нажмудин занимал в советский период руководящие должности в государственных и партийных органах. Нажмудин покровительствовал Хусейну. Несмотря на то, что он занимал ряд должностей в аппарате Управления топливной промышленности республики, Хусейн строго придерживался религиозных традиций, заложенных его отцом и дедом, но никогда не демонстрировал их.
В Чечне немало было людей, получившие в свое время поддержку от шейха Али Митаева словом и делом. Хусейн рассказывал, что в городе Грозном, узнав, чей он сын, к нему подходили люди разных национальностей и со слезами на глазах рассказывали о благородстве и человеколюбии его отца Али.
Муса - сын Джунида из Новых Атагов, до последних минут жизни Хусейна находившийся рядом с ним рассказывал: «Однажды мы с Хусейном ехали по центральной улице Грозного. Встречная автомашина марки «Жигули», сделав нам сигнал, чтобы мы остановились, развернулась. Соскочив с машины, мужчина преклонного возраста славянской национальности подбежал к машине со стороны, где сидел Хусейн. Открыв ему дверь, прислонившись, положив руки ему на колени, сказал: «Хусейн Алиевич, извините, увидев Вас, не смог проехать». Хусейн, похлопав ему по плечу, отблагодарил его, сказал, что он тоже рад этой встрече. Поговорив любезно, они расстались. Когда мы отъезжали, Хусейн спросил у меня, известно ли мне, кто был этот человек. Получив мой отрицательный ответ, Хусейн объяснил, что «это – бывший работник КГБ Чечено-Ингушской АССР, полковник в отставке, он хорошо знает историю нашего рода и поэтому уважительно относится ко мне».
Все, кому посчастливилось быть близко знакомым с Хусейном, подчеркивали его человечность, высоконравственность, порядочность, патриотизм и любовь к своему народу. Муса также рассказывал, что ему довелось вместе с Хусейном часто выезжать из республики, останавливаться в гостиницах в других регионах России и особенно в столице России – Москве. «Перед отъездом, прежде чем сдать номер, по настоянию Хусейна мне приходилось делать основательную уборку гостиничного номера, в котором мы проживали, – рассказывал Муса. – Однажды я спросил у него: «ведь все равно после нашего отъезда службы гостиницы сделают уборку, может, не следовало делать нам этого», на что Хусейн сказал: «Увидев идеальный порядок в освободившемся номере, они поинтересуются: кто и откуда мы? Обязательно подчеркнут нашу национальную принадлежность, а значит – нашу культуру, культуру чеченцев, а это очень важно».
Многие партийные чиновники, когда они узнавали, кто он есть, относились к нему с уважением, и чем больше в местной прессе печатались статьи на атеистические темы о шейхах Митаевых, тем больше ощушал он уважение к себе со стороны некоторых чиновников. Житель села Октябрьское (Цацан-Юрт), что в Курчалойском районе, Идалов Магомед долгие годы поддерживал дружеские отношения с Хусейном. Магомед рассказывал, что однажды, когда они вместе шли по центру Грозного, возле них остановилась правительственная «Волга», из нее вышел Сайд-Ахмед Чадаевич Осмаев, первый секретарь Шалинского РК КПСС. Поговорив с Хусейном, он уехал. «Я тогда работал председателем сельисполкома в своем родном селе, – рассказывал Идалов. – С того времени руководитель партийной организации района проявлял ко мне особое внимание, относился с уважением».
Хусейн по силе своих возможностей помогал малоимущим семьям, мечетям, а также семьям – курейшитам, почитаемых у нас в республике, поддерживал дружеские отношения с семьями известных шейхов. Более того, ему приходилось выступать в качестве примирителя ссоры, возникшей между последователями вирда Бамат-Гирей-Хаджи и Али, связанной с тем, что они стали отчуждаться друг от друга при исполнении ритуала зикр. Этот конфликт возник в 70-х годах ХХ столетия не без помощи сотрудников КГБ. Хусейн не мог вмешаться напрямую в этот конфликт, поэтому он действовал через своего родственника Джунида из Новых Атагов, имевшего достаточное влияние среди последователей вирда Митаевых. На определенное время конфликт этот был разрешен. Долгие годы, проживая в Грозном, он не мог позволить себе общение с мюридами своего деда и отца из-за преследования чекистами. Без всякого основания, только из-за того, что он был сыном Али Митаева, его часто вызывали в КГБ, задерживали под разным предлогом, допрашивали. Доносчиков хватало: записывались и передавались каждый его шаг, фиксировали всех, кто приходил в их дом, номера всех машин, которые останавливались возле его дома.
Хусейн рассказывал, что однажды работниками КГБ ему было сделано предложение, чтобы он выступил в местной прессе о том, что его отец Али Митаев, будучи членом Ревкома, действительно со своими мюридами организовывал нападения на железнодорожные. Взамен Хусейну предоставлялось право свободного общения с мюридами отца и деда, а также любую должность в аппарате правительства ЧИАССР. Хусейн спросил сотрудника: «А имел ли место такой факт на самом деле?». Сотрудник ответил, что этого не было, но необходимо, чтобы это подтвердил он, сын Али Митаева. Тогда Хусейн сказал: «Я готов принять любое наказание, вплоть до мученической смерти, но этого не сделаю».
Как продолжатель рода Митаевых, Хусейн уделял серьезное внимание воспитанию своих детей. Все три его сына получили высшее образование, стали признанными и уважаемыми квалифицированными специалистами. …Преследование Хусейна не прекращалось. Однажды соседка Хусейна, женщина русской национальности, обратилась поздно ночью за помощью к Хусейну: ребенку стало плохо, однако, чтобы вызвать «скорую», телефон оказался поврежденным, да и ждать было некогда. Хусейн, торопясь, завел машину, повез их в больницу, дождался результата и привез обратно. На обратном пути соседка призналась, что она, имея задание от сотрудников КГБ, записывает и передает им номера всех машин, которые приезжают к Сулеймановым, а также, кто приезжает к ним. Хусейн ответил, что он об этом знает давно. Удивленная соседка спросила Хусейна, как же он тогда откликнулся на ее просьбу? Хусейн спокойно ответил: «Каждый выполняет свой долг, и каждому отвечать в загробном мире в судный день перед Всевышним за свои поступки, какие бы они ни были». Соседка, извинившись за прошлые свои действия, заявила, что она этого больше делать не будет, на что Хусейн сказал, что не стоит ей отказываться, иначе кэгэбэшники не оставят ее в покое.
«От постоянных преследований нервы начинали сдаваться, – рассказывал однажды Хусейн. – Великое было желание поделиться с близким, надежным человеком, чтобы получить поддержку. А так как в самые тяжелые минуты меня поддерживала моя мать Айзан, героический человек, я и решил поделиться с ней. Реакция матери была крайне резкой и достойной супруги моего отца Али. «Ты хотел легкой жизни!? – последовал резкий ответ матери. – Не будет тебе этого! И не жди! Или ты забыл, чей ты сын!? Легкой жизни не искали ни твой отец, ни твой дед! Ты должен гордиться тем, что власти знают твое происхождение!...». Эти слова матери вдохновили Хусейна и запомнились ему на всю оставшуюся жизнь, а вызов работниками КГБ на очередной допрос воспринимал, как должное и являлся к ним совершенно спокойно.
Мовлади Хациев, проработавший в Республике долгое время на руководящих должностях, рассказывал, что «однажды, в 1969 году, Хусейн был задержан сотрудниками КГБ в Урус-мартане. Об этом стало известно его отцу Исрапилу Хациеву, работавшему тогда генеральным директором Гудермесского леспромхоза. Первым секретарем Урус-Мартановского РК КПСС тогда был Габисов Бисултан Габисович, двоюродный брат Исрапила. Он тут же позвонил Габисову и попросил немедленно взять под контроль этот вопрос и отпустить Хусейна. К чести, Габисов проявил оперативность, Хусейн был отпущен».
К сказанному о сыне великого шейха могу добавить, что мне, автору этих строк, тоже посчастливилось знать Хусейна близко, общаться с ним часто. Более того, Хусейн причастен к выбору мною жизненного пути: по его рекомендации я продвигался по служебной лестнице, где я старался, как мог, оправдать оказанное мне доверие сыном и внуком великих шейхов. В памяти моей запечатлен его светлый образ, сохранились незабвенные впечатления. Мне казалось, что весь свет держится на нем. Действительно, когда его не стало – все рухнуло: 17 ноября 1990 года, в возрасте 66 лет, Хусейн скончался, а спустя 8 месяцев страну вайнахов захлестнула беда – начались массовые беспорядки, митинги... Потом я часто думал, будь сегодня Азак живой, он не выдержал бы этот начавшийся в республике хаос, а позднее и военные действия.
Похоронен Хусейн в Автурах, в некрополе, рядом со своей матерью Айзан. Знавшие Хусейна близко, люди считают, что он был наделен Всевышним сверхестественными способностями, позволявшими оказывать помощь в экстремальных ситуациях, а также умением предсказывать. Сказанное подтверждают высказывания известного алима Махмуда Гаркаева, последователя вирда Кунта-Хаджи Кишиева.
«Я хорошо знал Хусейна, – заявил он на похоронах Хусейна, – священными писаниями определены десять особенностей, которыми обладают эвлийа. Без сомнения, Хусейн обладал этими качествами и был одним из них».
Сказанное богословом Махмудом Гаркаевым подтверждают высказывания многих людей, близко знавших Хусейна. Мюрид Митаевых житель села Беной-хутор, выходец из села Эрсиной Веденского района Бек-Хаджи Ясаев рассказывал, что «однажды в 1960-х годах они c отцом в с. Ца-Ведено сели на маршрутный автобус, следовавший из Ведено в Грозный. На этом автобусе возвращался домой в Грозный Хусейн, который ездил в Ведено по служебным делам. Он тогда работал в системе Управления топливной промышленности. В пути отец вспомнил, что на остановке, возле мельницы, где мы сели, он забыл топор. Али (отца Бек-Хаджи Ясаева звали Али) потребовал водителя остановить автобус, чтобы вернуться и забрать свой топор, с которым, кстати, не расставался почти никогда, на что Хусейн проговорил, что «не стоит возвращаться, топор непременно будут доставлен домой». «На рассвете следующего дня у нас во дворе появился начальник местного отделения милиции со своим товарищем, – рассказывает далее Бек-Хаджи. – В те годы в нашем доме находился сельский продуктовый магазин, продавцом был мой отец Али, и нам часто приходилось обслуживать сельчан в неурочное время. Гости попросили открыть магазин, чтобы взять небходимые продукты. Мой взор остановился на приятеле начальника милиции, который держал в руках топор моего отца. В ответ на мое заявление, что это мой топор и чтобы он вернул мне его, покупатель удивленно спросил: «А какое отношение ты имеешь к этому?». А когда я назвал место, где он его нашел, мои покупатели рассмеялись и вернули мне его. Так был доставлен и возвращен моему отцу топор, как это было предсказано Хусейном». Подобных примеров из жизни Хусейна часто рассказывают мюриды Митаевых.
Старшая в семье Али была дочь Айшат, которая родилась примерно в 1910 году, дочь Кока (Кхокха) – самая младшая – 1922 года рождения. Рассказывают, что имя Айшат дал Iовда своей внучке до своего выселения в Калугу. Айшат прожила свою жизнь с Кадиевым Али из Новых Атагов, воспитала прекрасную большую семью, дала им всем высшее образование. Старший сын Магомед Кадиев – известный в республике врач, долгое время проработал в Правительстве республики министром здравоохранения, второй сын Джалал Кадиев – заслуженный архитектор Чеченской Республики, последние 10 лет - Председатель Госкомитета по архитектуре и градостроительству ЧР, уважаемый в республике человек. Автор многочисленных изданий, посвященных г. Грозному.
Дочь Кхокха и поныне проживает в родном селе шейхов Митаевых – в Автурах. Кхокха с мужем Шахабом Эпендиевым (известный в республике хирург, соратник общественного и государственного деятеля Муслима Гайрбекова, в честь его названа Республиканская клиническая больница), воспитали большую семью, всем дали высшее образование: Тамерлан Эпендиев – старший сын и дочь Тамара – стали признанными врачами, уважаемыми людьми.
Старшего сына Хусейна звали Шамиль. Родился он в 1949 году. Шамиль работал на разных хозяйственных руководящих должностях республики. Обобщив опыт, накопленный за время работы, он защитил диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук. Политические события, развернувшиеся в Чечено-Ингушетии осенью 1991 года, Шамиль воспринимал болезненно. Пытаясь не допустить усугубления внутричеченского конфликта, он выступил инициатором создания примиренческого Совета из числа известных религиозных и светских авторитетов республики. Свое отношение к так называемой «чеченской революции» он выражал в интервью с автором данного исследования, опубликованных в местной прессе в газетах «Импульс» и «Даймохк» в 1991-94 гг. В них он высказывался против противопоставления чеченцев по тайповым и вирдовым принципам, призывал укреплять единство всех граждан республики. Известно, что руководством сепаратистов в 1998 году Шамилю было сделано предложение: осуществлять видимую поддержку существовавшему тогда режиму. Взамен внуку Али Митаева предлагалось передать под его контроль самые высокодоходные объекты республики: нефтекомплекс и аэропорт «Северный». Однако все предложения Шамилем были отвергнуты незамедлительно. В беседе с автором данного исследования Шамиль так изложил свою версию отказа: «Ни за какие деньги не продавались ни отец мой, ни дед и ни прадед. Не сделаю этого и я».
Следуя традициям своих предков, Шамиль также добивался единства мюридов шейхов Бамат-Гирей-Хаджи и Али Митаевых. С малых лет Шамиль любил зикр, в узком кругу друзей часто исполнял шовкъ, позднее появился интерес к мелодии исполнения зикра, однако из-за существовавшей в те времена идеологии коммунистов, не мог афишировать это, более того, позволить себе открытое общение с мюридами.
В перестроечный период к Шамилю потянулись мюриды 1овды и Али, особенно из числа молодых, которые с охотой общались с ним и слушали его проповеди, исполняли религиозный искрометный зикр. Они проводили вместе дни и ночи, месяцы, а то и годы, исполняя зикр на меледии, сочиняемые Шамилем - внуком Шейха Али Митаева. Им также были внесены корректировки в исполнения зикра, изменен темп и мелодия (макъаам – чеч.) исполнения, озвучены и записаны сотни мелодий, а также сочинены десятки назмов, посвященные чеченским шейхам и устазам.
28 июня 1999 года, на 51-м году жизни, во время исполнения утреннего намаза оборвалась жизненная нить полного творческих сил и задумок Шамиля – внука великого шейха Али Митаева. Шамиль похоронен в Автурах рядом со своим отцом Хусейном.
Второго сына Хусейна звали Гази-Магомед. Он также носил фамилию Сулейманов. Родился в 1950 году. По образованию – математик, кандидат физико-математических наук, долгое время работал преподавателем Чечено-Ингушского, затем и Чеченского Государственного пединститута. Каждый, кто знал Гази-Магомеда, отмечали его добропорядочность и принципиальность. Гази-Магомед свято берег имя своих предков, строго придерживался религиозных традиций, остерегался греховных поступков. События, происшедшие в республике за последние годы, воспринимал болезненно. Сильные переживания сказались на его здоровье: 1 апреля 2004 года, на 54-м году жизни, скоропостижно скончался внук славного сына чеченского народа Али Митаева – Гази-Магомед Сулейманов. Похоронен также в некрополе в Автурах.
Третий сын Хусейна – Магомед был 1955 года рождения. Окончив высшее учебное заведение, работал на разных должностях в системе топливной промышленности республики. Пользовался уважением в аппарате управления, также являлся авторитетом для мюридов Шейхов Митаевых. Был отличным семьянином, дал высшее образование своим детям. Умер Магомед 20 сентября 2007 года, похоронен в Автурах.
Старшая дочь Хусейна Асет Сулейманова (Заурбекова) родилась в 1952 году. Отец Хусейн (Азак), а также бабушка Айзан – супруга Али, подчеркивали ее мудрость и трезвость мышления. В самые тяжелые минуты жизни Айзан и Азак, а также братьев и сестер, она была всегда рядом. Как умный и рассудительный человек, помогала им справиться с недугом. Дочь Хадижат, имея высшее светское образование, проявляла огромный интерес к исполнению религиозного ритуала «зикр». Любила слушать зикр, сама сочиняла назмы, а также мотивы (мукъам). Мюриды Митаевых по сей день исполняют назмы, сочиненные Хадижат. Умерла она в 1990 году, в расцвете творческих сил, в возрасте тридцати трех лет. Хадижат похоронена в селении Автуры, рядом с отцом Хусейном и братьями Шамилем, Гази-Магомедом и Магомедом. Младшая дочь Хусейна – Разият прожила очень короткую жизнь, скончалась после перенесенной болезни в возрасте семнадцати лет. Ее тело предано земле на кладбище в родном селе Митаевых – в Автурах.
Старший сын Шамиля Сулейманова (Митаева) – Ибрагим погиб в автокатастрофе в 1990 году, едва успев получить среднее образование.
Глава 5. Образ Али Митаева в памяти народной
Прокоммунистическая идеология, до последнего времени довлевшая нашими умами, упорно и настойчиво, последовательно и методично оболванила многих и вела по сатанинскому пути. Шла бескомпромиссная война с религией, названной «опиумом народа», ее авторитетами, прозванными «врагами народа». Особенно жестоко она велась с Али Митаевым и его мюридами. Прискорбный факт: многие вайнахи, презрев праведный путь, переходили на сторону Аллахом проклятого иблиса и выступали против своих братьев по крови не менее жестоко, чем сами кафиры. Однако мюриды Митаева любили и почитали своего Духовного Отца, не сбивались с праведного пути, на который он их наставлял, какую бы идеологию ни проповедовали имущие власть – сильные мира сего.
Образ шейха Али Митаева наиболее ярко выражен в духовной поэзии его последователей – назмах, сочиненных и исполняемых ими в повседневных посещениях религиозного ритуала зикр. Начало этому творчеству мюриды шейха проложили сразу же после того, как не стало его среди них. С почтением относясь к своему устазу, они в своих назмах выражают безмерную любовь к нему.
Спустя некоторое время после ареста Али Митаева, житель села Центарой Ножай-юртовского района Кабил Мусхаджиев в поэтической форме выразил свое и многочисленных мюридов душевное состояние в связи с тем, что долгое время отсутствует их (мюридов) устаз, в том, что они лишены отцовского внимания:
Iоврех дIаийна, шовданаш бехделла,
Дина Да балано хьулвина,
Зулмат дIа даьлла, пайз хаьдда,
«Туьри Да» машаре ваьлла!
Перевод данного байта на русский язык будет примерно такой:
Родники помутнели, с потоками слившись,–
Духовного отца захлестнула беда.
И пайз оборвался – с зулматом все слилось,
И стал миротворцем «хозяин меча»!
Кабил сравнивает с родниками религию ислам и с бурными потоками – безбожников (мунафиков), которых наплодила советская власть, стерлась грань между ханал (дозволенным) и харам (недозволенным). В связи с тем, что духовного отца – Али нет среди них, хозяин (алим) меча, призывающий к строгому соблюдению законов шариата, попав под влияние безбожников, смирился с ними и перестал давать истинные проповеди верующим.
Следующее повествование Кабила о том, что и стар и млад горюют и плачут по устазу:
Забрала к себе Iовду мать-сыра земля,
А Али посадили, ища и зовя.
Правоверный люд вне закона в горах,
Мы взываем к тебе: пощади нас, Аллах!
Возвысились те, что отвергли Тебя.
Преступленьем назвали почитанье Тебя.
Бьет тревогу беда в наших бедных сердцах,
Мы взываем к тебе: пощади нас, Аллах!
Народ мыкает горе – ему невмочь.
Плачут дети-сироты и день, и ночь.
Нам подбили крыло – не витать в небесах,
Мы взываем к тебе: пощади нас Аллах!
Талантливый народный сказитель Кабил Мусхаджиев, мюрид шейха Али Митаева, до конца своих дней скорбил в связи с арестом своего устаза.
Другой мюрид шейха Юсуп из села Новые Атаги, которому казалось, что вся природа горюет и плачет по устазу Али, в одном из куплетов своей назмы писал:
Iуьйрене ма бала кхечи, Дели,
Суьйрене ма гIайгIа кхечи, Дели.
Iовди керта ма цIе ели, Дели,
Iовди цIийнехь ма гIело лаьтти, Дели!
Перевод будет звучать примерно так:
В горе великом встает утро, Аллах,
В трауре великом наступает вечер, Аллах.
Синим пламенем сгорел дом Iовды, Аллах,
Великое несчастье постигло дом Iовды, Аллах!
Поскольку в советский период небезопасно было не только открыто восхвалять и выражать свою безграничную любовь к шейху Али, но и положительно высказываться о нем, его мюрид Умаев Токка (Т1окка – чеч.) из села Цацан-Юрт восклицал:
Бакъдериг дийцичи доттагIий оьгIу,
Харцдериг дийцичи вай Дела оьгIу,
Хьо устаз ва лаьцчи тилла халкъ оьгIу,
Делан лай хилла хьо, я Вели юллахI!
Перевод на русский язык этого байта звучит примерно так:
Если скажешь правду – друзей теряешь,
Если скажешь неправду – Аллаха лишаешься,
Если устазом тебя назову – заблудший люд отвергается,
Ты истинный раб Аллаха, о Iовди Вели!
Знакомясь с биографией Али Митаева и духовной поэзией – назмами, посвященными Iовде и Али, приходишь к выводу: безгранично чтят мюриды своего устаза, а также друг друга. Их духовное родство зародилось по воле Аллаха!
Размышляя о том, почему люди отвергают Али, в своей назме Умаев пишет так:
Делера еана бакъо ю аьлла,
Элчана уммата долу до аьлла,
Дина дай хьийзийна бакълийна аьлла,
И вай Дела хууш ву, я Вели юллахI !
Смысловой перевод будет примерно такой:
За то, что путь Ваш праведный от Аллаха,
За то, что Вы умму оберегаете пророка, –
Подвергали пыткам праведных людей,
Об этом знает Всевышний Аллах !
Хорошо зная горькую судьбу Али и все то, что он проповедовал, Умаев писал:
Веза, теша мегар ду,
Теша, вовза мегар ду,
Хилале хиндерг дийцина ву,
ХIинца мукъане вовзийша !
Перевод его будет примерно такой:
Любить его и верить ему можно,
Верить и знать его можно.
Он заранее говорил, что будет потом, –
Хотя бы теперь знайте его !
В заключение своей другой назмы тот же Умаев пишет:
Хьо вевзина вера вац вай Дела воцуриг,
Хьо вийца хуур дац Дела ша воцчунна!
Что в переводе будет звучать примерно так:
Никто не знает тебя так хорошо,
как Всевышний Аллах,
Тебя по-настоящему воспеть никто не сможет,
кроме Аллаха.
Автор так пишет не потому, что он плохо знал своего устаза Али или не смог бы написать о нем лучше. Просто он отдает дань Всевышному Аллаху, который породил его, выказывая тем самым и свою большую любовь, и преданность Ему. В другом месте своей назмы он вновь возвращается к этой мысли:
Ма варра хьо вовза хьекъал дац делла,
ДогIмашлахь дегI ду Хьо, вай Дала делла!
Перевод на русский язык будет примерно такой:
Всего тебя познать и постичь не дано умом,
Твоя плоть порождена Всевышним Аллахом!
Хотя ты, на первый взгляд такой же, как и все, говорит автор, но в то же время ты не простой смертный. Поэтому ни у кого не хватило бы ума по достоинству оценить тебя.
В поэзии ТIокки Умаева есть такие строки:
Дуьненчуьра дIавалар шен хьалха хилахь,
Делан дуьхьа хилахь вист цкъа коштIе волий.
Автор всю свою жизнь посвятил своему устазу и ближе к своей смерти, потеряв надежду увидеть его, просит его, чтобы Он посетил его могилу, будучи уверенным, что он непременно вернется.
Назмы об Али Митаеве и его отце Бамат-Гирея-Хаджи сочиняли и исполняли такие мюриды, как Ганда и Хут1а, Ганди Хасан, Дони Халад, Деврбига Мохьмад, Мусло Якъуб, Шамхан Дадаев, Усмани Акаев и Салман Сапиев, Вахит сын Халада, Хут1и Эльпаша, Адаги Гилани (все из Автуров), Ахьмар Оздамиров из Гудермеса, Махьма и Мехьти Джумаевы из села Бердыкель, Махьма Баймурзиев из Майртупа, Демал Джамбулатов, Маьх1ди Лорсанов и Джунид Заурбеков из Новых Атагов, ТIокка Умаев, Абдул-Хьаьким Магомадов и Джунайд Ирасханов, Хамохьмад и Вах1ид из Цацан-Юрта, Асламбек Ганукаев и Хас-Мохьмад из Сержень-Юрта, Эзар-Iела Вахаев, Вах1ид и Хумайд Герихановы, Абу Мохьмад из Гельдыгена, Мурти Ризван и Эскархана Мохьмад из Курчалоя,1усмани и Дуди Паша из Гойты, Яхьъя и Ахьмди из Герменчука, Абдурзакъ, Абу и Хьусайн из Урус-Мартана, Абдул-Хьамид Умаров из Комсомольска, Саид и Ширвани из Чечен-Аула, Хьамзат из села Джалка, а также Къабил Мусхаджиев и Сайд-Магомед Абумуслимов из Центароя и многие-многие другие известные мюриды Бамат-Гирея-Хаджи и Али Митаевых. Не могу не назвать несколько имен мюридов-авторов и исполнителей назмов нынешнего поколения, наших современников. Это Бексолт Гериханов из Гельдыгена, Сулейман из Курчалоя, Аюб, Иса и Рахьим из Мескер-Юрта, Мовлди из Гойты, 1алаш, Ибрах1им и Саид из Аргуна, Али Исраилов, Магомед Кудусов, Бекхан Саидов, Юшаъ Абумуслимов, ныне покойный Усман (все из Автуров), Исмаил (сын Асламбека Ганукаева) и Супъян из Сержень-Юрта, Абдул-Къедир и Бауди Ковстоевы из ингушского села Яндаре, Г1еза-Хьаьжа, Хьамзат, Эльбек и Исмаил из Цацан-Юрта, Адам Чараев, Рамзан Чумаков, Рамзан Чадаев, Ислам Михмаев из Нового Центороя, Умар Асламбеков из Комсомольска (Гудермесский район), Шамад и Им-Али Мусостов из Герменчука, Тула Джумаев из Бердыкеля, Сайд-Хусайн из Шали, а также Апти и Жаддал (Исмаил) Джамбулатовы, Исмаил Мусхаджиев и Абухьаьжа Заурбеков из Новых Атагов и другие. Это далеко не полный список молодых перспективных исполнителей зикра, пусть мне простят все те, кого не назвал, ибо цель данной статьи – не исследование.
В сердцах таких мюридов по сей день живут авлияи - шейхи 1овда и Али Митаевы. Если собрать все назмы, сложенные об Iовде и Али их мюридами, рассказы-былины, бытующие в народе, то, можно сказать, что не нашлось бы ни у одного народа такого героя, о ком с такой любовью так много было сложено и написано.
Послесловие
Большевистская власть намертво хранила тайну о расстрелянных, загубленных в тюрьмах и лагерях «врагах народа». С годами забывали о них и соотечественники. Однако Али был исключением из этого ряда. В годы советской власти ни один идеолог местного ранга не мог пройти мимо того, чтоб не упомянуть его имя в негативном плане. «Ярый враг Советской власти шейх Али Митаев», – эти слова были дежурными в многочисленных публикациях. Особенно изощрялись в адрес Митаева работники госбезопасности Чечено-Ингушетии. Пользуясь фальсифицированной от начала до конца информацией об Али Митаеве, организовывались убойные статьи, писались диссертации, авторы которых, следуя доминирующей идеологии, создавали резко-негативный образ «врага народа». Имя Митаева и его деяния превратно истолковываются не только в «Очерках истории ЧИАССР», но и в книге «Боевой путь милиции Чечено-Ингушетии». Даже Халид Ошаев в своем романе «Пламенные годы» создал далеко не романтический образ шейха из Автуров. А ведь ему-то было известно многое о нем, тем более, что он был переводчиком на допросах в ОГПУ с первого дня его ареста и почти до перевода Митаева в Москву.
На окраине села Автуры, возвышаясь над окружающей местностью, в местечке «Якъин-аре» находится сад, заложенный Али Митаевым. Его так и называют – «Iелин беш», что в переводе будет «Сад Али». Благодаря бережному уходу за ним и обновлению его, он продолжает плодоносить многие десятилетия, тем самым доставляя радость людям. На первый взгляд это – обыкновенный уголок солнечной Чечни. Но он излучает особую энергию, воспринимаемую каждым, кто посещает его, с трепетом. Это ощущение в народе называют «беркат» – (баракат – араб.), что в переводе на русский язык означает благодать. Как-то летним днем, когда раскаленное солнце катилось к закату, окружающая природа нуждалась в прохладе, к «Саду Али» на машинах подъехала группа молодых людей. Оставив машины в низине, оживленно беседуя, они поднялись на пригорок. Как только они оказались в самом центре оазиса, их разговор прекратился, перед глазами пришельцев открылась живописная картина. Сердца гостей наполнились сладкой негой и покоем, на глазах выступали слезы, которые вытирались ими украдкой. Негромким голосом начали они исполнять назму, посвященную своему устазу Вели. Один из гостей ничком упал на землю, сжимая ее в своих объятиях. Горько рыдая, он причитал:
«О, Вели, и ты ступал по этой земле!»
Эти молодые люди были из Автуров, Новых Атагов, Цацан-Юрта и Ингушетии. Ни Бамат-Гирей-Хаджи Митаев, ни его сын Али им никем не доводились, но они считали их своими духовными наставниками, устазами.
Давно нет среди нас отца и сына Митаевых, но для многотысячных чеченцев и ингушей, почитающих их, чужда и неприемлема сама мысль об их тленности.
Ныне покойный Ильяс Алмазов, долгое время проработавший Председателем Президиума Верховного Совета ЧИАССР, рассказывал Хусейну Сулейманову – сыну Али Митаева, что на одном из партийных съездов, делегатом которого он являлся, у него состоялась встреча с К.Е. Ворошиловым, Председателем Президиума Верховного Совета СССР. По утверждению Ильяса, в приватной беседе 80-летний глава государства вдруг спросил у него, знал ли он Али Митаева. Ильяс не решился на откровенность с Ворошиловым. Согласно неписанному, но от этого отнюдь не безопасному закону, об А. Митаеве можно было говорить только в негативном плане, а так как Алмазову не хотелось это делать, то он счел за благо уйти от прямого ответа. На робкое замечание Алмазова, что Митаев был религиозным деятелем, Ворошилов возразил: «нет, он был не только религиозным деятелем, но был и прозорливым политиком, ибо еще тогда предвидел то, что случится со мной».
Возможно, этот эпизод покажется неправдоподобным. Тем более, что К.Е. Ворошилов видел Митаева только один раз в жизни. Однако из его памяти не стерся день провозглашения автономии Чечни. По-видимому, этот день оказался слишком значимым для него.
В книге также присутствуют эпизоды, которые читателю покажутся неправдоподобными, например: «…Демал ответил, что он видел его (Али – авт.) в объятиях с самим пророком…» или «…Над головами конной дружины А.Митаева многие увидели стаю птиц…» и т.д. Да, многие, а не все, Демал, а не другие, как это подчеркнул сам шейх: «…Демал, ты не зазнавайся, это дано не всем». Путь духовного совершенствования (макъаам) мюрида имеет не одну ступень. Мюрид, прошедший такой путь до определенной стадии, может это видеть. И это – самое первое, чего достигает верный мюрид духовного наставника (устаза), самый начальный этап на пути его духовного совершенствования. Так вот, чтобы ни у кого такие вопросы не возникали ни сейчас и ни впредь я, с позволения Всевышнего, попытаюсь в следующей книге рассказать об этом более подробно. Конечно, сделать это будет нелегко, но я целиком и полностью полагаюсь на Всевышнего.
Принимаясь за написание книги об Али Митаеве, я не задавался целью охватить все стороны его многогранной жизни, сделать это крайне сложно, если не сказать, невозможно. До сих пор Митаевы – отец и сын – остаются для нас светом и откровением, несмотря на то, что они жили задолго до нас. Митаевы – люди нового поколения. В следующей книге читателя ждут прозрения в духовном плане, в основе которых лежат высказывания Митаевых, сделанные ими много лет назад.
Да поможет нам Аллах на пути истины! Аминь!
Памятные даты семьи Митаевых
(взято из архивных документов и согласовано с членами семьи Митаевых)
Митаев Бамат-Гирей-Хаджи (Iовда): Родился в Автурах – 1838 год. Внедрение нового зикра - 1871 год. Совершил Хадж в Мекку - 1873 год. Провел время в халбате - 1874 – 1880 годы. Женился на Муьильмат (мать Али и Умара) - 1881 год. Находился в ссылке в гор. Херсоне – 1886 – 1890 годы. Находился в ссылке в гор. Калуге – 1912 – 1914 годы. Умер в гор. Калуге – 13 сентярь 1914 года (предан земле в Автурах, над могилой воздвигнут мавзолей).
Али Митаев (Iовди Iела): родился – 1882 год. Репрессирован – 18 апрель 1924 года.
Умар Митаев (сын Iовды): родился – 1896 год. Эмигрировал в Турцию – январь 1920 года. Вернулся в СССР – 8 февраль 1924 года. Находился в заключении – 1924–1933 годы. Находился в вольном поселении в гор. Казань – 1933–июнь 1935 года. Вернулся на Родину – июнь 1935 года. Повторно арестован, откуда не вернулся – 31 июль 1937 года.
Петимат Митаева (Латырова): родилась в с. Автуры – 1906 год. Умерла и похоронена в селении Яндырка (Ингушетия) – 1982 год.
Хамзат Алиев (сын Али): родился – 1916 год. Арестован в возрасте 21 год – 1937 год. Умер в возрасте 24 года и покоится в Архангельской обл. – 1940 год.
Хусейн Сулейманов (сын Али): Родился в с. Бердыкель – май 1924 года. Умер в возрасте 66 лет и похоронен в Автурах – 17 ноябрь 1990 года.
Айшат Митаева (Кадиева) – дочь Али: родилась в с. Автуры – 1911 год. Умерла и похоронена в Автурах – 07 апрель 2000 года.
Кхокха Митаева (Эпендиева) – дочь Али: родилась в Автурах – 1922 год.
Шамиль Сулейманов (внук Али): родился – 08 январь 1949 года. Умер в возрасте 50 лет и предан земле в Автурах – 28 июль 1999 года.
Гази-Магомед Сулейманов (внук Али): родился – 29 август 1950 года. Умер в возрасте 53 года и предан земле в некрополе в Автурах – 01 апрель 2004 года.
Магомед Сулейманов (внук Али): родился – 16 декабрь 1955 года.
Асет Сулейманова (Заурбекова) – внучка Али: родилась – 30 сентябрь 1952 года.
Хадижат Сулейманова (Персиева) – внучка Али: родилась – 05 октябрь 1957 года. Умерла в возрасте 33 года и похоронена в родном селе Митаевых, в Автурах – 29 апрель 1990 года.
Резет Якубова (внучка Али): родилась – 1956 год. Умерла в возрасте 17 лет и похоронена в Автурах – апрель 1973 года.
Ибрагим Сулейманов (сын Шамиля): родился – 19 декабрь 1973 года. Погиб в автокатастрофе в возрасте 16 лет и похоронен в Автурах – 22 март 1990 года.
Айзан Сулейманова (Митаева) – супруга Али: родилась в с. Бердыкель – 1899 год. Умерла и похоронена в Автурах – 13 сентябрь 1982 года
Неби Митаева – супруга Али: родилась – 1894 год. Умерла и покоится в Автурах – 02 март 1972 года.
Алпату Бехаева (Митаева) – жена Али: Родилась в с. Центарой – 1904 год. Умерла и похоронена в Автурах – 1993 год.
ХIижан Хизриева (Митаева) – жена Али: родилась в Автурах – 1907 год. Умерла и похоронена в Автурах – 11 июль 1990 года.
Баната Митаева (жена Умара Митаева): Умерла и похоронена в Автурах – сентябрь 1972 года.
Вначале была газета…
И называлась она «Исламан зIаьнарш» /«Зори Ислама»/. С таким проектом пришел в редакцию газеты «Ленинан некъ» (ныне «Даймохк») тогда еще известный в узких кругах горожан молодой предприниматель Масхуд Заурбеков. Многим из журналистов пришлась его идея не по нутру. Виданное ли дело в государстве, где атеизм объявлен краеугольным камнем действующей идеологии, в открытую выступать против главных устоев общества. Иные наши товарищи откровенно крутили пальцем у виска: мол, крыша у парня поехала.
Времена, конечно, изменились: гласность на дворе, о свободе слова и волеизъявлении заговорили во весь голос, состоялись первые альтернативные выборы, войну в Афганистане начали охаивать. Академик Сахаров с трибуны съезда народных депутатов во весь голос заявил о тех безобразиях, которые творятся в оккупационных войсках (это мы-то, знаменосцы мира, – агрессоры-оккупанты?). Но исполин стоял еще прочно, как нам казалось, на века и люди, естественно, остерегались (особенно умные люди), а вдруг колесо понемножку начнет крутиться в другую сторону. Известный факт: ведь на Руси никогда нельзя быть уверенным в чем-то одном, не было здесь и не может быть стабильности. А то, что предлагал кооператор-бизнесмен Заурбеков, было за пределами полета наших мыслей: надежды манили, но сдерживал опыт. Никто не спешил и не хотел быть первым, каждый занимал выжидательную позицию: вы попробуйте, мы за вами.
А он, между тем, действовал, действовал напористо и целенаправленно. Везучим человеком оказался Заурбеков: нашел поддержку в правительстве республики, а именно у заместителя председателя Совета Министров ЧИАССР Герсолты Эльмурзаева, который в одночасье зарегистрировал религиозное издание. А мы, несколько сподвижников Заурбекова, а именно: я – Адлан Тимирханов и Санет Хаджимурадова (Магадаева) в узком кругу, в узком составе продолжали между тем формирование редакционного коллектива, сбор материалов для выпуска первого и последующих номеров газеты «Исламан зIаьнарш». Сошлись во мнении издавать ее в формате районной газеты периодичностью один номер в неделю тиражом 10 тысяч экземпляров. Дебют газеты состоялся 6 ноября 1990 года. При всем желании не могу констатировать, что газета была встречена восторженно, особенно со стороны партчиновников, чего мы и не ожидали, зная, насколько наше общество (в особенности чеченцы и ингуши) закомплексовано, даже лучше сказать: задавлено коммунистической пропагандой, охочее до суррогата, каковым являлись все официальные средства массовой информации того периода.
Уточним еще раз – время было сложное, непредсказуемое. Голову, в основном, подняли маргиналы: либо делали «революцию», либо готовились к ней. Появились ВДП (Вайнахская демократическая партия), ОКЧН и другие партии и партийки, которые отличались друг от друга только названием. В начале осени 1991 года, воспользовавшись смутой в России, они пришли к власти, началась самая мрачная пора в истории чеченского народа. Здравомыслящим людям трудно стало не только действовать, работать, но и дышать. А газета наша, невзирая ни на что, продолжала выходить, опираясь, прежде всего на немногочисленную аудиторию своих сторонников и подписчиков. Как и следовало ожидать, пришедшие на митинговой волне к власти люди не проявили никакого интереса к газете, сделав вид, что ее вообще не существует. Мы терялись в догадках, чтобы это могло значить, а сами продолжали работать. Причем авторитет газеты из года в год возрастал, в то время как все ичкерийские издания, начиная от правительственного органа до желтых листков с претензионными названиями, никакого рейтинга не имели, залеживались на прилавках, приобретаемые, в лучшем случае, в качестве обертки для товара.
Владелец и главный редактор газеты «Исламан зIаьнарш» М. Заурбеков позаботился заранее о полиграфической базе – у нас была типография, оснащенная наподобие районных газет соответствующим оборудованием: два новеньких линотипа, верстальный стол, печатная машина и прочее оборудование. Были линотиписты, печатники, мастер-наладчик – в основном, русскоязычные. Для ежедневной плодотворной работы им были созданы необходимые условия: просторные типографские помещения, кабинеты для творческих работников – владелец издательства закупил два дома, где размещались типография и редакция в отдельности, было большое помещение для хранения бумаги, гарт-металла и готовой продукции.
Мы могли работать десятки лет, не задумываясь ни о чем, если бы не общеизвестные катаклизмы, которые вскоре обрушились на нас тяжкой лавиной. Лишенные государственной защиты, а вернее сказать, преданные им (и московскими, и грозненскими властями), чувствуя шаткость или отсутствие почвы под ногами, вскоре один за другим начали уезжать наши работники. Если быть откровенными до конца, в этот необратимый процесс были вовлечены все русскоязычные труженики республики, на каких бы важных участках они не были заняты, какую бы важную, подчас уникальную работу не выполняли. В сложившейся ситуации, возникшей вследствие недальновидных действий, преступных заявлений ичкерийских правительственных чиновников, мы вынуждены были апеллировать к ним же по вопросу оказания нам полиграфических услуг. И тут же сразу почувствовали, что там, в чиновничьих верхах, не забыли о существовании издания, которое не вписывается в прокрустово ложе их требований, заключающихся в том, чтобы громко будоражить народ пустыми лозунгами о строительстве исламского государства. Отдельные чиновники существующего режима начали нас упрекать в том, что газета наша прокоммунистическая.
А между тем жизнь всего народа становилась не только беспросветной, но и невыносимой, на что нельзя было не реагировать. И мы реагировали, хотя газета наша сугубо религиозная, мало что имеющая к политическим реалиям жизни. Но как можно по этой причине молчать, набрав в рот воды, когда твой народ сознательно ведется на убой? Мы не молчали, мы били в набат.
Именно за этот тон, за то, что газета неумолчно работала в одном направлении, она имела успех у читателя, неуклонно росло число подписчиков на «Исламан зIаьнарш». В Чечне практически не было населенного пункта, куда бы не поступала наша газета, где бы ее не знали и не читали. У нас были подписчики и далеко за пределами республики. Из-за трудностей полиграфического характера мы вынуждены были перейти на журнальный вариант, и это наше нововведение было с одобрением встречено читателями, что отмечалось в нашей периодической печати, в письмах, которые приходили в редакцию. Рос и ширился авторский состав редакции. До последнего дня своей трагической гибели был вместе с нами известный педагог, поэт, прозаик и знаток вопросов мусульманской религии Азиз Юсупов из села Дойкур-Эвла.
Еще до появления Азиза в редакции я слышал о нем немало. Он - брат известного в республике поэта-песенника Азима Юсупова, сам писал стихи, рассказы, повести, занимался фольклорной теологией. И все это без отрыва от работы в школе, где преподавал родной язык и литературу. Он запомнился таким: очень подвижный моложавый мужчина, интересный собеседник, много читавший и много знающий. Азиз вносил в редакционный быт свежую струю живой жизни, брался за любую работу. Общаться с ним было большим удовольствием. Не любил поверхностного подхода к делу, дилетантства. И, что самое замечательное – ни минуты не мог просидеть без дела: либо читал что-нибудь, либо правил уже написанное. Мне не приходилось видеть человека, который с таким фанатическим старанием относился к своим произведениям, как он. Азиз доводил до совершенства все, что выходило из-под его пера. Мелочей для него не существовало. И мои коллеги заметили скрупулезность, с которой он отдавался творческой работе. Многие его задумки остались в рукописях, о чем спустя много лет рассказывал его брат Азим Юсупов.
Мы впервые опубликовали мусульманский календарь (рузма), подготовленный Азизом Юсуповым. В дальнейшем многие ичкерийские издания подхватили его. Публиковали, правда, без имени автора, без указания источника, откуда взято. Так, даже после смерти Азиз Юсупов продолжал служить своему народу. Мы не теряем надежды, что все его незавершенные произведения будут в дальнейшем опубликованы.
Весьма важное место в газете заняли записки известного чеченского писателя и этнографа Ахмада Сулейманова, и пока он был жив, редактор Заурбеков поддерживал с ним тесную связь. Письма писал писатель на чеченском языке. Цитирую несколько слов без перевода: «Исламан МасIуде. Хьо ву аьлла хезна суна Дела дуьхьа лелаш…», – начиналось одно его письмо. Далее Сулейманов сообщал, что он искренне рад, что есть такое издание, как религиозная газета «Исламан зIаьнарш», и что он готов с ней сотрудничать. Достойным памятником ему, автору великолепной «Топонимии Чечни», будут живые сценки о местах упокоения святых эвлияов – устазов Чечни, которые были опубликованы в одном из номеров журнала «Исламан зIаьнарш».
Не переставал сотрудничать в газете со дня ее основания этнограф, кандидат исторических наук Ибрагим Саидов. Врезался мне в память один из дней ноября 1993 года – стоял сибирский мороз за тридцать градусов. Дудаевская власть агонизировала, общественный транспорт почти не работал. Мне, тогда еще довольно молодому человеку, понадобилось несколько часов, чтобы с Березки, что в Старопромысловском районе, добираться до улицы Возрождения Октябрьского района. И каково же было мое удивление, когда вслед за мною в редакции появился Ибрагим! Причем был он в легком светлом пальто, на голове – неизменная шляпа. И это бы ничего – всем было известно, что у него тяжелая форма астмы, которая перешла в стадию хронической болезни, что врачи запретили ему в зимнее время появляться на улице во избежание резкого ухудшения состояния здоровья. Мы были в деликатном положении: и жалко пожилого человека, и не хочется напоминать ему о надоевшей болезни, а с другой стороны, если сказать, что и без его поддержки мы выходим из положения, что на самом деле так и было. На наше корректное замечание, что он не щадит себя, на крайний случай можно было бы связаться с редакцией по телефону, он отреагировал следующим образом: «я хочу видеть своих друзей-коллег, посидеть в их кругу, может, от этого у меня произойдет прилив творческой энергии. Кстати сказать, я принес вам план работы мечети на первое полугодие наступающего года, а еще – материал с заседания Совета старейшин Чечни, где обсуждались самые актуальные вопросы нашей жизни».
Помимо вопросов богословия, где редко кто мог с ним соперничать, Саидов занимался языкознанием, в частности, параллелями чеченского и английских языков. Мы, скептически относясь к самой этой проблематике, тем не менее, бывали весьма обескуражены толковостью итоговых выкладок ученого. И лишь много лет спустя после его смерти пришло осознание того, что не зря он скрещивал оружие со многими знатоками в данной области, доказывая казавшуюся нам тогда беспочвенную гипотезу. Есть ли в чеченском языке так много слов, аналогичных всем языкам индоевропейской семьи, в особенности же – в английском? Ибрагим не был фанатиком в своем деле, он лишь хотел заставить нас думать, а тот, кто думает – рано или поздно придет к истине.
На моей памяти не было случая, чтобы Саидов пропустил хоть одну редакционную летучку, а они проходили еженедельно. Кроме отмеченного заболевания, Ибрагим был человек в годах, и такие вояжи давались ему нелегко. Вопреки нашим предостережениям, он продолжал бывать в редакции, живо обсуждать с нами редакционные планы. А как он радовался, увидев опубликованным свой материал. Он исполнил мечту своей жизни – посетил-таки священные для каждого мусульманина места – Мекку и Медину.
Несмотря на препятствия, гонение ичкерийской властью, коллектив газеты не сорвал ни одного номера. Мы знали: газета нужна чеченскому народу. И не только нашим соотечественникам. Ее читали в Ингушетии, в разных областях России и даже в Казахстане были подписчики. У нас в архиве сохранилось письмо одного ингушского друга, который с гордостью сообщает, что специально выучил литературный чеченский язык для чтения газеты «Исламан зIаьнарш». У редактора М. Заурбекова завязалась тесная дружба с Султаном-Хаджи Белхароевым – внуком БатIал-Хаджи Белхароева, скрепленная интересными семейными контактами. Масхуд часто бывал в доме Белхароевых, ответные визиты наносил Султан-Хаджи.
В ходе работы над книгой «Шейх Али Митаев» М. Заурбеков стал частым гостем в доме Мухади Ахметханова – внука Кана-шейха Хантиева – одного из сподвижников Iовды и БатIал-Хаджи, находившегося вместе с ними в Калужской ссылке.
Джунид Заурбеков, отец Масхуда – был верным последователем вирда Iовды и его сына Али, не подозревал о том, что два мощных древа пересекутся в будущем кровным родством. Приверженец учения Iовды, Джунид передал свою любовь к устазу детям своим. Ныне все Заурбековы – продолжатели дела отца и сына Митаевых.
Редколлегию составлял сплоченный авторский коллектив журналистов в составе: Ахмеда Барзанукаева, Алиса Темирсултанова, Дени Сумбулатова, Хакима Аболханова. Ответсекретарем у нас был известный в республике журналист Бадруди Зангаев, отдавший газетной работе более 30 лет жизни, особенно хорошо разбиравшийся в вопросах взаимодействия газеты с типографией. На начальной стадии становления сильно помогла нам набирающаяся журналистского опыта выпускница журналистского факультета Ленинградского университета Санет Хаджимурадова (Магадаева). Исключительно плодотворно, с полной отдачей творческих сил работал в газете Ахмед Барзанукаев, навсегда остались в памяти его рассказы об отце и сыне Митаевых. Опираясь на такой авторский коллектив, и редактор Масхуд Заурбеков, и его заместитель, автор этих строк, чувствовали себя более чем комфортно. У нас не было такого понятия, как разделение труда, каждый брался за любую работу (дальше об этом будет сказано более подробно). У нас никогда не было проблем с нехваткой материала, причем материала злободневного, напротив, мы были завалены как авторскими материалами, так и письмами читателей.
Те, кто имел счастливую возможность работать в газете «Исламан зIаьнарш», не забудут людей, с которыми свела их судьба благодаря единственному в республике мусульманскому изданию. В их числе был и Султан Умаров. Его имя тогда было хорошо известно в республике: назмы, исполняемые им, пользовались большой популярностью, редко проходил вечер, чтоб их не транслировали по местному телевидению. Когда появился в редакции Умаров, в редакции не было ни Заурбекова, ни Барзанукаева, а выручил меня сам поэт-визитер:
– Знаешь, что, – сказал Султан Умаров, – я оставлю тетрадь у тебя, а недели через две зайду за ней. Думаю, этого срока тебе хватит, чтобы ознакомиться с моей писаниной.
Духовные стихи С. Умарова носили название «Делан дош дицди ахь, хуур ду хьуна». Заголовок оказался достойным всего стихотворения. Умаров оказался не только незаурядным стихотворцем, но и очень интересным человеком. Каждая встреча с ним становилась событием, оставляя в душе незабываемый след. Как стало дальше понятно, ко двору пришелся он не только в нашей редакции. Его назмы начали появляться и в других газетах, в том числе и проправительственных, которые чутко улавливали желания и вкусы «хозяев».
Такие люди, как Умаров, позарез нужны были входящим во вкус власти новоявленным «спасителям чеченского народа», во весь голос заявившим мировой общественности, что строят исламское государство. Но приручить Умарова было не так-то просто. Очередное его песнопение (назма), прозвучавшее по телевидению, показало всем, что человек он не только ершистый, но и самостийный, и в своих воззрениях независимый. Речь в назме шла о седобородых паломниках, хлынувших, пользуясь дармовщиной, в аравийскую святыню с единственной целью – завоевать себе дешевый авторитет, а по возможности и индульгенцию, чтобы откупиться от прошлых грехов.
Сорвавший с них маски лицемеров Султан Умаров вмиг стал в глазах Дудаева оппозиционером, т.е. носителем страшного греха. И, действительно, им было не по пути. Это понимали обе стороны. И все же главное «грехопадение» Султана Умарова было впереди. И произошло оно глубокой осенью 1995 года, когда Султан принял из рук Президента Российской Федерации Золотую Звезду Героя России, которой был удостоен его старший брат Мовлди Абдул-Вахабович Умаров за мужество и доблесть, проявленные в годы Великой Отечественной войны. Старший лейтенант М.А.-В. Умаров пал геройской смертью при освобождении от немецко-фашистских захватчиков Темского района Смоленской области в самом начале 1943 года.
Хотя и с опозданием, нам стала понятна и причина того, почему газета «Исламан зIаьнарш» стала поперек горла дудаевскому режиму. С первого номера мы подняли флаг традиционных верований чеченцев с культом святых на первом месте, а это никак не входило в расчеты яндарбиевско-дудаевской пропаганды, изначально нацеленной на внедрение в сознание народа идеи ваххабизма, то есть чуждой нам конфессии, цель которой – лишить нас одним росчерком пера того фундамента, на котором мы выросли, отсечь от нашей истории имена наших поводырей – Ташу-Хаджи Саясановского, Кунта-Хаджи Кишиева, Бамат-Гирей-Хаджи Митаева, Абдул-Азиза Шаптукаева и многих других, чьи жизнь и дела были для нас примером для подражания.
Была и другая, не менее веская причина, разводящая нас на два непримиримых лагеря: какими бы словесами они не прикрывались, какого бы тумана не напускали ичкерийцы (как особая категория людей), по сути своей они были разрушителями. Отсюда и оголтелый бандитизм, стремление присвоить все, что можно было утащить или продать, ненасытная алчность, не знающая ни границ, ни меры. Мы же верили и опирались на созидательные силы народа, на то, что трудящиеся городов и сел не поддадутся на в основе своей провокационные лозунги новоявленных крикунов, привычным трудом, наконец-то заработают заводы, фабрики, строительные организации, колхозы и совхозы, что человек наш будет славен трудом, а не крепостью голосовых связок и их зычностью.
Газета объявила конкурс «Доьналлин стаг», победителю которого была назначена крупная денежная премия. Были оговорены условия конкурса. Победителем в конце определенного срока становится тот, кто внесет наиболее весомый вклад в жизнь общества. А таких людей, вопреки всему, в республике было немало: честных, добрых, благородных, бескорыстных. Чего стоил Хамид Гезхаджиев из села Мескеты Ножай-Юртовского района, который воздвиг своими руками 300-метровой длины пешеходный мост через реку Аксай, используя до последнего гвоздя только свои материалы? По мосту могли свободно проезжать мотоциклы, легковые автомашины. Автор этих строк, принявший участие при открытии моста, проехался по нему на автомашине «УАЗ». Мост долго служил жителям Ножай-Юртовского района, будучи единственным средством, связывающим с. Мескеты со всем районом.
Или другой пример. Один из братьев Акаевых из села ГIуш-Кхалла Шатойского района на свои средства построил в подарок селу мечеть имени Ахберди Магомы. Таких примеров к нашей радости было много – народ жил своей жизнью, где много созидания и творчества. И мы этим гордились, но существующим режимом инициатива этих людей не только не приветствовалась, их либо замалчивали, или, пользуясь их скромностью, кто-то наживал себе авторитет, приписывая сделанное ими на свой счет.
Случались в нашей редакционной жизни обидные накладки и конфузы. Расскажу два случая, характерных для того времени.
Возьмем, например, такой случай: пришло письмо, автор которого с большим возмущением изобличает нас ни много, ни мало – в неуважении к памяти Ташу-Хаджи Саясановского – известного богослова и военного предводителя. Разъясню, в чем суть письма, это – отклик на опубликованный в газете очерк о последних годах жизни Ташу-Хаджи, а именно о его неудачах на военном поприще. Автора задело то, что говорилось о святом как о земном человеке и что дела его, каждое действие в отдельности не может быть предметом обсуждения и оценки, поскольку действовал он и руководствовался совсем иными, недоступными нам, простым смертным, принципами и средствами. Если какой-то генерал-гяур нанес поражение воинству Ташу-Хаджи – то это не что иное, как промысел Божий, судьба, рок, неизбежность, предсказанная заранее. Что-де чеченский предводитель был наделен такой силой, что достаточно было пошевелить ему рукой – и полчища врагов будут уничтожены в один миг. Но как объяснить человеку, что автор (в данном конкретном случае аспирант одного из ведущих московских вузов Майрбек Вачагаев) написал очерк в строгом соответствии с историческими данными, которые невозможно опровергнуть или опротестовать.
Несмотря на заявленную узость в рамках мусульманского издания, газета наша отличалась тематическим разнообразием, поднимала самые разные, злободневные вопросы жизни общества в условиях крайнего обнищания народа, лишенного поддержки со стороны властей, которые были озабочены только грабежом богатств, созданных скропотливым трудом тысяч горожан и сельских жителей на протяжении десятилетий. Огромный общественный резонанс имела публикация о махинаторах из муфтията, которые умудрились на средства, пожертвованные жителями республики на строительство центральной мечети в Грозном, приобрести и реализовать спиртные напитки в огромном количестве. Мы нажили себе еще одного мощного врага.
Вся Чеченская Республика как героя встречала вышедшего из тюрьмы «Матросская тишина» Руслана Хасбулатова, а газета «Исламан зIаьнарш», поведавшая об этом, записала в свой актив еще одного врага – вице-президента Ичкерии З. Яндарбиева, который и до этого не благоволил к нам. Нашему коллеге Ахмеду Барзункаеву вице-президентом было заявлено: «Ты наносишь нам удары умело, как боксер-профессионал. Как бы не промахнулся».
Публикации наши были выверенными, в них не было ничего из области сведения счетов с неугодным оппонентом, а потому и придраться было не к чему. Но все равно нам аукнулась наша свобода мышления, громкое неприятие всего того, что насаждалось антинародным режимом Дудаева и его крикунами с непрекращающихся митингов у стен правительства. Не осмелившись расправиться с газетой, набирающей вес в обществе, власть имущие решили втихомолку задушить ее. Повод был найден надежный: отсутствие бумаги для ее выпуска, а когда мы доказали, что запаслись и завезли бумагу на год вперед, последовал другой запрет: отсутствие полиграфических мощностей, их загруженность выпуском официальных изданий. А между тем многие неправительственные газеты продолжали беспрепятственно выходить, в их числе многостраничная газета «Чеченец» (стопроцентная перепечатка с арабских изданий, не имеющая ничего общего с делами и проблемами чеченцев), а также «Утро города Джохара», «Свобода» и др.
Как было отмечено выше, в каждодневной своей работе мы опирались на общественность, на внештатный актив. В газету не только писали, не только звонили. Было немало тех, кто предлагал нам свою реальную помощь в качестве организатора подписки. Среди добровольных помощников редколлегии были: Сайд-Ахмед Возкаев, заместитель директора аргунского ПТУ № 29, Вахит Акаев – директор научно-исследовательского института ЧР, Ваха Эльмурзаев – проректор госуниверситета, Умар Гайтарбиев – директор Байтаркинского сельского Дома культуры, Тепса Доулбиев – главный бухгалтер колхоза им. Гагарина (оба – из Ножай-Юртовского района) и многие другие.
У газеты со временем сложился свой контингент внештатных авторов, принимавших активное участие в ее повседневной работе, их материалы занимали в каждом номере подавляющее место. Письма регулярно шли из Ножай-Юртовского, Гудермесского, Грозненского, Ачхой-Мартановского, Шалинского районов, из сел нынешнего Курчалоевского района. Тематика писем была самая разнообразная – от проблем сельского хлзяйства до глобальных вопросов, поднимаемых в исламе. Наши внештатные корреспонденты упорно учились работе с людьми, особенно с тем контингентом, кто прошел через депортацию, сталинские концлагеря смерти, воевал и остался в живых благодаря милости Всевышнего. Главное, что проходило красной нитью через каждое письмо, была благодарность тем, кто ее делает, особенно ее учредителю и редактору М. Заурбекову, продиктованная щедростью души, где нет места зависти и недоброжелательству. Особенно добрые чувства вызывали письма женщин, которые как бы соревновались между собой в выражении теплых чувств к тем, кто творит добро на земле: строят за свой счет мечети, ремонтируют дороги, возводят мосты, учат детей, помогают бедным и обездоленным, которых, к сожалению, становилось с каждым днем все больше.
Именно в этих письмах наших современников было живое биение пульса времени, из них мы узнавали, что народ наш в своем подавляющем большинстве не поддался на слащавую, а по сути грабительскую пропаганду новоявленных идеологов, что народу не нужна война, под каким бы соусом она не подавалась, люди ищут не газават, а возможности выжить в античеловеческих условиях дудаевского режима, хотят сохранить себя и своих детей, встречать каждый новый день с именем Бога на устах. И самое важное, о чем можно было бы по ним догадаться – при кажущейся их многочисленности митинговые массы, которые, собираясь у правительственных зданий, с утра и до вечера орали до одурения «Джохар – Аллах Акбар!», на самом деле составляли лишь ничтожный процент нашего народа.
Большую и важную пропагандистскую работу проводил в республике главный редактор газеты «Исламан зIаьнарш» М.Д. Заурбеков, пользуясь сложившимися доверительными отношениями с сотрудниками республиканского телевидения и, в первую очередь, с известным тележурналистом Адизом Кусаевым. За короткое время они вдвоем объездили все уголки Чечни, Дагестана и Ингушетии, делая телевизионные съемки наших национальных святилищ, записывая воспоминания старожилов, посвященные жизни и праведным делам чеченских эвлияов. Масхуд с Адизом готовили для эфира телепередачи: «Даймехкан еза меттигаш» («Святые места Родины»), «Вайн историн агIонаш» («Страницы нашей истории»), которые собирали к экранам телевизоров большое количество зрителей. О своем мнении относительно очередного выступления журналистского тандема слушатели писали в газету и на телевидение, задавали авторам передач многочисленные вопросы, сообщали дополнительные сведения о шейхах, которым была посвящена та или иная передача.
Тогда же у нас возникла идея собрать воедино устно-поэтическое наследие мюридов чеченских шейхов (устазов) назмы-сказания, а по возможности и их рукописные журналы. Как мне потом стало известно, один из братьев редактора – Юсуп Заурбеков собрал и записал все назмы, посвященные сказителями Бамат-Гирею-Хаджи и его сыну Али Митаевым. Кроме того, Юсуп сам сочинял назмы, а также являлся неплохим исполнителем назмов.
Основатель газеты «Исламан зIаьнарш» и ее бессменный главный редактор М. Заурбеков с ранней юности вынашивал замысел собрать все архивные материалы об отце и сыне Митаевых, записать воспоминания все еще живых старожилов, помнящих шейхов непонаслышке, а по реальным делам, чтоб в итоге написать книгу о них, или снабдить документами писателей, которым близка такая специфическая тема. И надо сказать, Масхуду удалось воплотить свою мечту. Результатом этого кропотливого труда и является книга «Шейх Али Митаев».
Нам хорошо было известно, что республиканская контора КГБ располагает архивом А. Митаева, но доступ туда для нас был прочно закрыт. Все наши отчаянные попытки заполучить эти бумаги разбивались о железобетонную мощь спецслужб КПСС, а ответ на запрос всегда был один: таких документов нет. И лишь со сменой власти появилась надежда наконец-то добраться до секретных документов.
На их основе, поставив все с ног на голову, написан неким проходимцем Евгением Чебалиным роман-пасквиль «Час двуликого» – социальный заказ Чечено-Ингушского обкома партии, злейшего, непримиримого врага нашего народа, сделавшего все, что было в его власти с тем, чтобы народ не воспрял, чтоб затуманить его, распространить о нем ничем и никем не подтверждаемые слухи и домыслы.
Как было сказано в содержании книги, в самом начале (15 января) 1923 года в с. Урус-Мартан состоялся съезд чеченского народа, на который прибыли высшие руководители партии и государства и в их числе командармы С.М. Буденный и К.Е. Ворошилов. Причем прибыли они, проявив дружелюбие к чеченцам, без вооруженной охраны и без оружия (видимого) в сопровождении только музыкантов военного духового оркестра. Переводчиком на съезде и многочисленных встречах визитеров с жителями Чечни был Таштемир Эльдарханов, – председатель Чечоблревкома. М.Заурбеков уже цитировал слова, с которыми обратился к собравшимся чеченцам Али Митаев, какую четкую, нелицеприятную речь он произнес. Мы, знакомившиеся со старыми документами, были даже несколько сбиты с толку недружественностью Митаева к представителям высшей власти страны. Почему такое неприятие? Ведь К.Е.Ворошилов, С.М. Буденный, М.К. Левандовский, А.И.Микоян (надо отдать должное этому кавказцу – он дал реальную картину состояния дел в тогдашней Чечне, без затаенной злобы рассказал об Али Митаеве и, следовательно, к нему мы претензий не имеем) приехали как друзья. А какие сладкие речи произносились, какие посулы раздавались! Но Митаева это не тронуло, он оставался непреклонным. Уже тогда он видел и знал, с кем имеет дело, что при всей их дружественной вроде бы настроенности в гости к чеченцам приехали лицемеры, что все их словеса – только пыль, и завтра от нее ничего не останется. И как мы ошибались, и каким на этом фоне выглядит сын автуринского шейха! Как в воду глядел Али Митаев, разгодав тщательно скрываемые мысли главного визитера – Ворошилова, казалось бы, классового друга нашего народа (ведь он сам простой рабочий в прошлом, сын рядового российского мужика).
Говорю все это не случайно. Я сам был из заблуждающихся, поверивших и Ворошилову, и Калинину, и всей бригаде ЦК партии, прибывшей в Чечню. Раскрываем второй том многотомной эпопеи В.Успенского «Тайный советник вождя». И вот что пишет-доносит Сталину тот, кто так красноречиво распинался в своих дружеских чувствах перед чеченцами, Климент Ефремович Ворошилов – правая рука Сталина по военным вопросам, самый доверенный на долгие годы и десятилетия его сподручный набирающему политическую высоту вождю: «На днях Али Митаса заключил с нашим ГПУ в Грозном договор на охрану линии железной дороги Хасав-Юрт – Грозный. Все данные за то, что с чечбандитизмом удается покончить с помощью чечбандитов». Ворошилов не удостоился даже правильно написать фамилию Митаева, а то, что он о нем говорит, не влезает ни в какие ворота. Получается, что лидер чеченского народа, который на определенных условиях взялся помочь местной власти навести порядок на железной дороге, и сам бандит! Вот как они нас представляли и представляют до сих пор, обвиняя в двойных стандартах чеченцев, а сами действуют как скоморохи, только наделенные властными полномочиями. Не хочется повторять широко известные высказывания канцлера Германии Отто Бисмарка, но они точно характеризуют приведенную выдержку из послания Ворошилова Сталину. Личная трагедия Али Митаева в том, что он, глубоко презирая их, вынужден был сотрудничать с органами Советской власти, а делалось это с тем, чтобы отвести беду от чеченского народа.
Наш рассказ будет неполным, если не привести еще один пример в поддержку сказанного. В 1959 году Урус-Мартановский райком партии вынес решение об увековечении имени Таштемира Эльдарханова. Но Чечено-Ингушский обком КПСС отменяет это решение с мотивировкой: «Т.Э.Эльдарханов в годы становления Советской власти в Чечне пользовался услугами религиозного авторитета Али Митаева». За что такая неприязнь к человеку, который добровольно шел к сотрудничеству с Советской властью, готов был помочь ей в наведении порядка в Чечне? Но все равно остался врагом коммунистов. Потому что он был сильнее их, зорче их, не рвался к власти, как они, считая себя обязанным только перед чеченским народом. Мне бы хотелось, чтобы каждый, прочитавший книгу М.Заурбекова, уяснил себе это. Не простой человек был Али Митаев. Раскрываясь все новыми гранями, будет сверкать его имя в истории чеченского народа. Данью ему, сдается мне, будет новая книга, над которой работает Масхуд Заурбеков.
Использованная литература
1. Источник. Вестник архива Президента Российской Федерации. - 1999. - № 3. - С. 110.
2. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, Т-2, Стр.268.
3. Шейхуль Хадис Маулана, Мухаммад Закария Кандехлеви. Лахор. Пакистан. «Ценности Зикра». С- 75.
4. А.А. Хисматулин, - «Суфизм», - Санкт-Петербург, Изд. «Азбука-классика»,- 2003; Богопоминание, стр. 155-156.
5.В.Х. Акаев – Ислам: социокультурная реальность на Северном-Кавказе. Ростов-на Дону, 2004.- Эволюция суфизма на Северном Кавказе, стр.14.
6. Шейхуль Хадис Маулана, Мухаммад Закария Кандехлева – «Ценности Зикра», С- 44-47.
7. Е. Максимов. Чеченцы. Историко-географический статико-экономический очерк. Терский сборник. Вып. III. Кн. II. - Владикавказ, 1893. - С. 30.
8. Авторханов А. Мемуары. Frankfurt/Main. Посев, 1983. - С. 41.
9. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Департамент полиции. 5-е производство. № 635. Часть. 2. Л. 1.
10. Русское Слово. – 1912. - 17 апреля.
11. ГАРФ. Л. 114.
12. Крутиков А.В. «Арсэль», 2004 год. КОГУП «Кировская областная типография».
: С-174-175;С-175-176; С-176-177.
13. Государственный архив Калужской области. Ф. 785. О. 1. Д. 315. Л. 16.
. Л. 15-15 об.; Л. 17.; Л. 17 об.; Л. 7.
14. Крутиков А.В. «Арсэль», С-156-157.; С-158.
15. Юсуп Заурбеков, «Мост длиной 80 лет», Вести Республики, 03.02.2000г. № 9 (163).
16.. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, Том. 2, стр. 268
17. Съезды народов Терека. Сборник документов и материалов. Т. 2. – Орджоникидзе, 1978. – С. 185.
18. Чебалин Евгений, «Час двуликого». – Грозный, 1975.
19. Гакаев Джабраил, Очерки политической истории (ХХ век). – М., 1997. – С. 59.
20. Масхуд Заурбеков, Аднан Тимирханов, «Миротворец Али Митаев» - «Зори ислама». – 1996. -№ 86.
21. Шахбиев Зайнди, «Судьба чечено-ингушского народа» - М., 1996. – С. 197.
22. Масхуд Заурбеков, Хасан Гапураев, «Исламан з1аьнарш» - № 3, 1990 – декабрь.
23. Советский Энциклопедический словарь. - М., 1981.
24. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, том 2, стр.270.
25. Очерки Чечено-Ингушской АССР. Т. 2. - Грозный, 1972.
26. Государственный архив Чечено-Ингушской АССР.
27. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, стр. 268.
28. Н.Н. Брешковский – автор более 30 романов, его перу принадлежит книга «Дикая Дивизия».
30. Микоян А.И. Так было. Размышления о минувшем. – М., 1999. – С. 228-229.
31. Объединенная газета, № 22(78), 11.10.2005г. Шейх в роли комиссара, «Персональное дело». («Объединенная газета» - выходит с 2000 года в г. Москве, распространяется в ЧР, а также среди вайнахских общин регионов России и зарубежных стран).
32. Микоян А.И. Из воспоминаний // Юность. – 1967. - № 3. – С. 50.
33. Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 74. Оп. 2. Д. 37. Л. 3-5.
34. Микоян А.И..Указ. произ. - С. 54.
35. Х.Яндарбиев. Шейх Али Митаев, «Коммунизман байракх», 12.04.1990 г. , № 44(6904).
36. Центр хранения документации новейшей истории Ростовской области. Ф. 7. О. 1. Д. 40.
37. Акаев В.Х.- Ислам: социокультурная реальность на Северном Кавказе.- Ростов-на-Дону. Изд-во СКНЦ ВШ, 2004. С-11.
38. Л.Яковлев. Суфии: Собрание притч и афоризмов. М. Изд-во «ЭКСМО» - Пресс, 2002. С-18.
39. Чечено-Ингушская республиканская религиозная газета «Зори Ислама», 1991, № 13.
40. Х.Яндарбиев, Шейх Али Митаев, «Знамя коммунизма», 12.04. 1990 г., №44 (6904).
41. М. Заурбеков, А. Тимирханов, «Зори Ислама», Чеченская Республиканская религиозно-мусульманская газета, № 80-1995 г.- «Миротворец».
42. КГБ Чеченской Республики. Следственный Фонд № 4971, Т-2. С-248.
43. Эди Исаев, «Вайнахская этика», стр. 64-65.
44. М. Заурбеков, А. Тимирханов, «Зори Ислама», Республиканская религиозно-мусульманская газета - 1996, № 86. - «Миротворец».
45. «Грозненский рабочий», 12-18 ноября 1998 г.
46. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный фонд № 4971, стр.268
47. Х. Гапураев, М. Заурбеков. «Сын 1овды Али», Чечено-Ингушская республиканская газета «Зори Ислама». – 1990. - №1.
48. Российский государственный архив социально-политической истории. Ф. 65. О. 1. Д. 142. Л. 26.
49. Российский государственный архив социально-политической истории. Ф.65. О.1. Д. 142. Л. 9.
50. Российский Государственный архив социально-политической истории. Ф. 65. О.1. Д. 140. Л. 10; 55; 56; 57; 58.
51. Общественно-политическая газета «Молот».
52. Е.Чебалин, «Час двуликого», 1983. Стр. 363.
53. Е.Чебалин, «Час двуликого», 1983. Стр. 365-366.
54. Е.Чебалин, «Час двуликого», 1983. Стр. 366-367.
55. Архив КГБ Чеченской Республики. След. Фонд. Д. № 4971, Том - 2.
56. Очерки истории Чечено-Ингушетии. Т.II. - Грозный, 1972. - С. 115-116.
57. Российский государствкенный архив социально-политической истории. Ф. 65.
Оп. 1. Д. 142. Л. 38; 39; 42; 44; 45; 46; 49; 51.
58. Российский государственный архив социально-политической истории. Д. 142..Л.41 об.
59. Архив КГБ Чеченской Республики. След. фонд. Д.-4971, Т- 2. С-250; 253; 335.
60. Российский Государственный архив социально-политической истории. Ф. 65. Оп. 1. Д. 142; 46; Л. 49.
61. Архив КГБ ЧР, С.Ф. № 4971, Том 1, стр. 54; 67; 191; 194; 195; 196.
62. Архив КГБ ЧР, С. Ф. № 4971, Т.2, стр.198,199,200, 202, 158, 196, 198.
63. А. Максимович, Досье на Берию, «Берия: конец карьеры», С-140.
64. Там же. С-144-145.
65. Там же. С-138-139.
66. А. Авторханов. «Технология власти».
67. Архив КГБ Чеченской Республики, Следственный Фонд № 4971, том 2, Л.132,142
Л. 134, Л. 153, Л. 149, Л. 156.
68. Там же, Том 3, Л. 118
69. Там же, Том 3, Л. 234
70. Александр Уралов (А. Авторханов). «Убийство чечено-ингушского народа: народоубийство в СССР». - Москва, 1991. - С. 46-47.
71. Зайнди Шахбиев. «Судьба чечено-ингушского народа» - «Репрессии в ОГПУ» стр. 210-211.
72. «Масла1ат». Независимая газета Чеченской Республики. – 1992 г., № 16.
Охраняется Законом РФ об авторском праве.
Воспроизведение всей книги или любой ее части без письменного разрешения автора запрещается.
В составлении приняли участие:
Аднан Тимирханов
Вахид Акаев
Шейх Али Митаев: Патриот, миротворец, политик, гений – эталон справедливости и чести.
Редактор А. С.-М. Барзанукаев.
Корректор А.М. Барзанукаева.
Набор сделан на собственной базе редакции газеты «Исламан зIаьнарш».
Компьютерная верстка и дизайн обложки Ислама Заурбекова.
Шейх Али Митаев патриот, миротворец, политик, гени
© Copyright: Масхуд Джунидович Заурбеков, 2022
Свидетельство о публикации №222122101228
Свидетельство о публикации №222122101228
Рецензии