Учительница русского Глава 15

Несколькими часами ранее Ульрих Герхарт подходил к подъезду своего дома. Неожиданно из подворотни вынырнула плотная, коренастая фигура и выросла, как шлагбаум, у него на пути. Герхарт был спокоен, он уже привык, что за ним следят. Но этот был не похож на огпушника, как их по старинке назвал про себя Герхарт. Этот смотрел слишком выразительно, в глазах его, словно в жаровне, полыхали чувства, с трудом сдерживаемые.

- Чего тебе? - с лёгким акцентом бросил Герхарт. Он как-то услышал эту фразу на улице, и она ему понравилась то ли своей краткостью, то ли вызовом, с которым была произнесена. Она сразу же демонстрировала нежелание общаться на какие бы то ни было темы.

- Ты мою жену не трогай! - приглушённо ответил встречный, роняя слова с тяжестью молота. 

- Какую жену? - Герхарту вдруг стало даже интересно, он прекратил спешку, одну руку спрятал под пальто и всмотрелся в стоявшего напротив субъекта. 

Субъект этот, повторимся, был невысокого роста, ниже самого Герхарта, но при этом коренаст и твёрдо стоял на земле на крепких ногах. У него была невыдающася внешность: широкое лицо, изрытое оспинами, массивная челюсть, тонкие губы, - при этом он оставался привлекателен прозрачной, сияющей голубизной своих глаз. Они смотрели так, будто готовились выпустить в своего собеседника две сверкающие стрелы.

- Варвару, - приглушённо ответил мужчина.

Услышав это, Герхарт сразу же перешёл на «вы», вынуждая собеседника сделать то же самое.

- А, так вы и есть её муж. Николай, кажется, - ответил немец. - Очень рад! Только не нужно на меня так смотреть. Никто на вашу жену не посягает. Она преподаёт моему сыну.

- Ага, так это ваш сын довел мою жену до того, что она больше не хочет у вас работать?

- Не хочет? - Герхарт сделал вид, что не понимает, о чем ему говорят. Про себя он тут же вспомнил поцелуй на лестничной клетке, мягкость и тепло Вариных губ, её волнение, которое выдавало себя мелкой дрожью и передалось в тот момент и ему. Черт, а он ведь тогда действительно чуть не потерял самообладание. Позже, анализируя свое состояние, он списал его на усталость и на отсутствие какой бы то ни было романтики в своей жизни. Здесь, в Союзе он действительно не позволял себе ничего лишнего, с головой уйдя в работу. И тут появляется Варя, красивая, рослая, с богатой копной пшеничных волос. Он давно не встречал такой красоты, не прикасался к ней, и теперь его мужское естество вспыхнуло с какой-то неудержимой силой и жаждой обладания. Хотя бы мимолётно, и даже лучше, если мимолётно, потому что продолжения все равно не будет, не может быть, служба для него - непререкаемо на первом месте. Он - именно тот солдат, о котором рассказывал Варе, преданная собака, плотно закрученная в ошейник азарта, которая не без удовольствия берёт след. А любовь, про которую ему отвечала Варвара, он, наверное, не мог себе позволить. Не потому, что был всё время занят, а потому что любовь, по его мнению, со временем, словно старое пиво, теряет свою искристость и обворожительность, а как и чем её подпитывать, Ульрих не знал. Вот и когда уходила Магда, он недоуменно скрёб в затылке и не знал, как её удержать, а главное - зачем. Если чувства остыли, их не подогреешь, как сосиску - на сковородке.

Он всё знал в этой женщине, разбирался в ней досконально, как разбираются в лабиринтах какого-нибудь замка, если прошлись по ним сотни раз. Всякий раз он разделывался с ней столь же умело и стремительно, как чистильщик, набивший руку, потрошит рыбу. Всё это были будничные движения, которые не вызывали в нем уже никакой работы мозга, никакого полёта фантазии. Фантазия, особенно у мужчин, просыпается обычно, когда запахнет новизной. Как только действие становится рутинным, фантазия - это хрупкое создание - подыхает, как мотылёк от первого холодного дуновения.

Со временем каждое его прикосновение, становящиеся все более эпизодическим, стало восприниматься чуть ли не как беспардонное посягательство на невинность. С таким осунувшимся лицом, взглядом побитой собаки и шарнирными движениями, что, ложась с Магдой в постель, Ульрих чувствовал себя так, будто погружается в ледяную ванну. Конечно, ему не хотелось туда идти.

Он мог бы попробовать предпринять что-то, но Магда все равно знала, что ничего не прельщает его больше, нежели работа и опасность, с нею связанная. Там ему было интересно, там он кружился в водовороте страстей, с которыми трудно было сравниться жалкому сценарию на супружеском ложе. И оттого, что она знает это и с этим соглашается, не пытаясь хоть как-то его увлечь, у Ульриха вконец опускались руки. Если бы нужно было где-нибудь устроить диверсию, взорвать мост, по которому планируют пройти вражеские войска, он схватился бы за это задание с невообразимым воодушевлением. А баталии с женой казались ему просто детской игрой. Ему было скучно с ней, также как, со временем, стало скучно с сыном.

В молодости Магда была очень хорошенькая, стройная, белокурая, с большими глазами, - и в ней с трудом угадывались признаки полноты, которая в полной мере развилась в последующие годы, особенно после родов. Предплечья и бока раздались, живот обвис и покрылся складками, словно сдутый шар аэростата. Когда в моду, в том числе политическую, вошли красивые, рослые немки с крепкими телами и правильными чертами лица, Магда уже не всякого способна была убедить, что на фотографиях её юности, так подходящих под воцарившиеся стандарты, изображена именно она. Она превратилась  в классическую немку, - маленькую пухлую булочку, обещавшую раздуться ещё сильнее, - которую в пору было затягивать в корсет. Она очень хорошо смотрелась бы в белой кружевной сорочке, разнося пиво в какой-нибудь провинциальной забегаловке, но точно не под руку с офицером рейха.

И тут в один из погожих дней на рубеже лета и осени, когда все естество человеческое взывает к последнему теплу, на его пути выросла Варвара, тихо мерцавшая своей тонкой скандинавской красотой, да ещё что-то по-немецки сказавшая его бедному потерянному Вильгельму. Ульрих быстро посмотрел на неё, и этого мимолётного взгляда хватило, чтобы в нем восстал давно забытый интерес.

Он не был влюбчив, - иначе сильно повредил бы своей службе, - но эта Варвара засела ему в душу какой-то саднящей занозой, которую ни извлечь, ни вылечить. Иногда, увлекаемому безумным водоворотом своих будней, Ульриху удавалось забыть Варвару, но часто, возвращаясь домой за полночь и проверив Вильгельма, он садился в гостиной на диван и, подперев голову тонкими пальцами, вспоминал Варины руки, плечи, шею, возвышающуюся над белым воротничком её скромного платья в каком-то горделивом изгибе. Ему мечталось, как этими руками она наливает и подносит ему чай, как он привлекает её к себе за талию и зарывается лицом в складки её юбки. «Не моя», - тут же говорил себе он, осаждая себя и при этом испытывая горечь обманутого человека.

Эта затаённая обида при виде Вариного супруга заговорила в Ульрихе странным образом. Он отошёл на шаг назад и всмотрелся в своего собеседника насмешливым взглядом.

- Если вы так переживаете за свою красавицу, чего ж не держите возле себя? Странный какой! Пришёл мне морду бить, потому что я нанял его жену! А вы о чем думали, когда она только шла ко мне в работницы? Денег захотелось… Скажите, что денег захотелось, что надоело одному корячиться! Вы отпускаете своих жён на заработки, даже гоните на заводы и в конторы, где они ходят мимо неженатых мужиков со своими хорошенькими личиками, а потом кипятитесь и лезете в драку?

Николай остолбенел. Этот немец, которого он считал богатеньким глупцом, одним махом выложил то, что зрело и копилось на душе у самого Николая. Только не столь определённо, не с такой очевидностью, с какой сейчас Герхарт бросал в него слова, словно кортики.

И прямь, зачем он смалодушничал, зачем отпустил в чужую семью Варвару, свою голубку, которая даже с годами не утратила привлекательности и свежести. Николай вдруг вспомнил, как она в первый раз попалась ему на глаза, как ослепила его, как он тут же пропал, сказав себе, что, если он теперь же ничего не предпримет, её уведут чужие руки в чужие хоромы. Её красота была особенная, такая, на которой нужно остановить взгляд, - чтобы тебя осенило: это самые красивые глаза, какие довелось тебе видеть в твоей жизни. Некоторая скованность, холодность в её поведении обещала, что будет она верной женой, при этом щедрой на ласки. Он понадеялся на её благоразумие, отпуская учительствовать. Но он, дурак, должен был предвидеть, что у Вильгельма есть отец и что он положит глаз на его жену! Не ему одному ласкала сердце её женская простота и скромность.

А Ульрих тем временем думал о своём: снова вспомнил мягкие, тёплые Варины губы, её не успевшие сомкнуться, испуганные глаза, струной натянутое тело, которое он крепко и безапелляционно сжал в своих железных объятьях. У него будто бы было извинительное обстоятельство - он уходил от погони. Нервы взвинчены до предела. Ему надо было что-то срочно придумать, чтобы объяснить, почему он бежал. Варя попалась на пути, и он больше инстинктивно, нежели сознательно использовал её как прикрытие. Этот поцелуй он потом не раз прокручивал в своей голове, желая насладиться им снова и снова.

Случившиеся, которому Ульрих попытался не придавать значения, неотступно занимало его мысли, и он силился понять, что же в этом поцелуе было такого необычного. И не мог придумать. Его изобретательный мозг отказывался находить определение для этой химии. Одно ему было очевидно: ему нравилось вспоминать губы Варвары и воскрешать ощущение тёплого покалывания, которое возникло тогда во всех его мышцах. И, ей-богу, он еле сдерживался, чтобы не сказать сейчас об этом Николаю, желая его подразнить и наказать сам не зная за что.

- И чего вам не жилось без революции? - зашёл он с другого бока. - Баба была при мужике, из избы нос не казала, чужим на глаза не показывалась. А теперь свобода у вас, мужик на свою бабу ни хомута, ни взгляда резкого положить не может. Открыли вы дорогу к своему бесправию, товарищ Максимов, вместе с другими товарищами. А то ли еще будет! Я вот боюсь, что Варвара начнет целоваться не только с вами. Красивая у вас жена.

Точеный профиль немца смотрел на Николая исподлобья, отчего, с дрожащими на нем тенями, выглядел ещё более зловещим и хищным. Николай смотрел прямо, губы его слегка вздрагивали, под натянутой кожей щек заходили желваки, между бровями залегла, словно старый шрам, глубокая складка. Их противостояние длилось несколько секунд и при этом казалось вечностью. Вокруг них начавшаяся метель кружила всполохи снега, и в этой круговерти они сами, стоя друг напротив друга, закружились посреди этой улицы. Никто не знал в то мгновение, что совсем скоро этому противостоянию предстоит принять совсем другие, поистине гигантские пропорции.

У Николая не было времени разбираться в тонкостях намёков, - собравшись с силами, он подался вперёд всей массой своего тела. Некоторое время назад он удивил одного сослуживца, - удивил именно тем, что был известен как неконфликтный и миролюбивый человек, - а тут подошёл и попросил научить его боевым приёмам.

Брат этого человека служил в милиции, а их обучали приемам борьбы по курсу Спиридонова. Курс был секретный, предназначавшийся для служащих специальных подразделений, но кое-какими приёмами брат все-таки делился. «Просто месить кулаками в драке, как пацаны, - опасно для здоровья. Противника нужно обхитрить», - назидательно говорил брат.

Капли струей смородинового варенья брызнули на белый снег и мгновенно запеклись чёрными пятнами. Немец схватился за лицо руками, удар Николая застал его врасплох. Честно сказать, Герхарт думал, что тот будет бить после слов о поцелуе, но Николай мастерски выдержал паузу.

Первый удар, однако, особым мастерством не отличался, произведённый на эмоциях. Николай пылал, весь во власти ревности и жажды возмездия. Он тяжело задышал, ожидая, пока немец придёт в себя. Герхарт, вытирая кровь с лица, тихо выругался по-немецки:

- Сволочь славянская! - так, что Николай его не расслышал и не понял.

Герхарт отступать не собирался; в разведшколе его хорошо тренировали и готовили к такого рода ситуациям. Он не был крупным и массивным, но зато был изворотливыми и находчивым, за что его часто хвалил наставник. Вот и теперь, обменявшись несколькими ударами, немец захватил преимущество, изловчившись и бросив в глаза противнику охапку снега. Николай и сам не понял, как очутился на земле, моргая ослеплёнными глазами в ночное небо, по которому в лёгком танце кружилась пороша. Немец восседал на нем верхом, придавив грудь Николая к земле и руками сжимая ему горло. Особенно Герхарт поддавливал слева. При этом ноги его, словно превратившись в два гибких мускулистых хвоста, как у мерзкой гидры, обвили ноги Николая, обездвиживая их. Николай захрипел, пытался отбиться, но руки его беспомощно барахтались в воздухе.

- Не отпущу, пока не успокоишься! - прошипел Герхарт своим перемазанным кровью ртом.

Николай чувствовал, что ему не хватает воздуха. Надо было вовремя скинуть бушлат, который теперь предательски сковывал движения! Немец торжествовал и праздновал победу, восседая на Николае, словно на своём трофее.

Вдруг трофей изогнулся в какой-то немыслимой дуге, с непонятно откуда взявшейся силой, и самонадеянный немец, поверженый ниц, получил в лицо неожиданный удар, потом ещё и ещё один.

- Эй, пошли, а то он прикончит нашего хлопца, - всполошились две фигуры в чёрном и поспешно отделились от тени здания.

Почувствовав, как его лицо превращается в месиво под ударами этого сбесившегося русского, Герхарт отключился, успев напоследок расслышать свисток патрульного.


Продолжить чтение http://proza.ru/2023/01/12/310