Глава 127. Батя избивает Трошкина и Чердака

Наступило лето. В один из воскресных дней мы вернулись из Дорогобужа. А когда пришли в трапезную на обед, там творилось что-то невообразимое. Слышались стуки и вопли. Мы схватили свои тарелочки с борщом и бросились бежать по кельям. Никому не хотелось попасть под раздачу.

 
Оказалось, Игорь Чердаков высказал бате, что его смущает присутствие сестёр на братской трапезе. А также он не хочет слушать женские голоса в храме, его это заводит. Он страдает. Батя рассвирепел и запустил в него кастрюлей с борщом. Чердаков отбился с помощью крышки. Трошкин поддакивал Чердакову, а потом бросился бежать от бати на мойку. Батя догнал Трошкина, за одно врезав и ему. Батя обрушил на него удар эмалированным ведром из-под вонючих отходов, которое стояло возле мойки. И ударил ногой ниже пояса. Так выразилась батина любовь к Трошкину. Трошкин потом долго демонстрировал бате синяки. А батя чувствовал вину, если можно так выразиться.


В этот же день мы(я, Наташа и Юля) должны были вечером петь службу в 18.00 в монастырском соборе. Но в 17.00 нас вызвали в игуменский дом всех троих. Там батя стал поить нас коллекционным коньяком 17-летней выдержки. Мы напомнили, что нам сейчас надо петь службу вместо братии. Бате было всё равно. Он уже был поддатый, хоть и никогда не пьянел. Но по говорливости это было заметно. У него развязывался язык.

 
Батя ругался на братию, что они не ценят его. Он взял сестёр в монастырь, чтобы этим «одноклеточным дебилам» стало легче. Батя ругался и возмущался, очень уж задел его Чердаков и драка с Трошкиным. Он отрекался от них, сказал, что будет теперь с нами: «Ну их всех, скоты неблагодарные!»

 
Я закусила коньяк конфетой. У меня была половина большого фужера, то есть около 100 мл, когда начался благовест на службу, я наскоро выпила это всё, и мы побрели надевать рясы. Ну не оставлять же было 17-летний коньяк в бокале после себя.


В храме алкоголь дал о себе знать. Не помню, как поднялась на клирос, это высота почти третьего этажа. Прилегла на лавочку, благо, там было не видно снизу. Петь стихиры на «Господи воззвах» сёстры меня подняли почти под руки. Часослов расплылся перед глазами. Сёстры подсказывали, какой глас и запев. Я давала тон, и мы пели. Я удивлялась, почему сёстры трезвые, пили ведь мы все одинаково. Вся служба прошла для меня в физических мучениях. Через два часа служба закончилась, и я не могла идти на трапезу. Не смогла дойти и до кельи. Меня вырвало коньяком прямо в траву. После этого вскоре стало намного легче. Зачем батя напоил нас перед службой и без закуски?

 
Последствия этой драки с братьями не замедлили сказаться на устройстве нашей дальнейшей жизни. Батя, первым делом, выкинул нас из братской трапезной. Я поняла, что это начало конца. С бабулями нам было уже не справиться, потому что культура и дисциплина там и не ночевали. Но такой был у бати стиль управления, избить, напоить, выгнать...

 
Второе последствие было более справедливым и счастливым для нас. В заговенье на Петров пост батя освободил нас от кухни! Батя вызвал меня в игуменский дом, когда мы сдавали смену. В последний раз мы отмыли полы, сушилку, раковины. Всё сияло, и я пошла к начальству. Батя сказал, что освобождает нас от посуды. И дал с собой для сестёр курочку в ореховом соусе. Я прилетела на крыльях на кухню с пол-литровой баночкой, в которой был этот деликатес. И мы сели праздновать с сёстрами, позвали мать Евгению. Мимо ходил напряжённый Чердаков. Он был трапезарь и пока не знал о нашем снятии с должности посудомоек. Я, видя его косые взгляды, предложила кусочек курочки. Но он жеманно отказался, стреляя при этом глазами.

 
Потом в очередных разборках с батей всё пошло в ход: «Она заигрывала со мной, курочкой соблазняла!» Видимо, он тоже хотел, чтобы нас не было в монастыре, если мы уже не моем посуду. Хотя Чердаков был очень липучий до общения с нами. По заигрыванию и флирту ему не было равных среди братьев. А я с ним заигрывать не могла, он у меня вызывал всегда неприязнь. И старше был лет на двенадцать.