очерк о марке алданове

я не автор                Грань Хаоса
Эдуард Бормашенко
"Фанатиком разума я не буду, этого не
стоит и он"
М. Алданов, "Пещера".
Этот очерк - о Марке Алданове. Сегодня имя Алданова прочно забыто, его исторические романы мало известны читателю. А ведь его проза переводилась на десятки языков, он был одним из ведущих писателей российской эмиграции. "Скверный товар – слава", говорил Бальзак, "дорого покупается и быстро портится". Помимо обычных бед эмигрантщины, есть и дополнительные причины, приведшие к читательскому охлаждению. Романы Алданова – традиционны, в них нет потока сознания, обостренного интереса к фекалиям или сексуальных извращений. А что, собственно, сегодня может быть отнесено к извращениям? Кажется, все возможные сочетания половых органов людей и животных уже освоены (комбинаторика здесь накладывает непреодолимые ограничения), и даже одобрены прогрессивными деятелями мировых религий; новое и подпадающее под разряд "извращения" на сексуальной почве придумать уже затруднительно.
Алданов писал так, как писали в Х1Х веке, а в ХХ веке в мире кое-что произошло, и читатели это заметили. Но есть и еще одна причина падения спроса на Алданова. Главный герой бессчетных Алдановских романов – мысль; мысль, требующая неторопливого, вдумчивого чтения, а для такой мысли настали худые времена. Один мой пожилой англоязычный коллега часто повторяет: the art of reading is dying, (искусство чтения – умирает). Я же обязан Алданову многим, именно традиционный,  пресноватый на снобистский вкус Алданов помог мне понять, чем же был ХХ век.            
***
"Внешнему хаосу соответствует хаос внутренний: распад душ". 
 М. Алданов, "Пещера".    
Мыслящий человек может вынести все кроме хаоса. Неупорядоченный мир нестерпим для интеллекта. Тысячелетиями традиционные религии превращали хаос в Космос. В XVII веке произошел существенный сдвиг: зародилась новая религия – религия разума. Религия эта властвует по сей день, я в ней вырос, в ней вырос и Алданов. Даже ортодоксально верующие, к какой бы конфессии они не принадлежали, чувствуют на себе ее тяжкую длань (чаще всего не отдавая себе в этом отчета), уж слишком заметно переупорядочила мир религия разума. Мир человека, привычно хлопающего по выключателю, зажигая свет, упорядочен не так, как мир зажигающего с той же целью свечу.
Алданов, знавший историю, как никто, скажет в одном из писем, что писать о веках, предшествовавших XVII, не может, ничего не разберешь в психологии тех людей. И это очень верно, трудно понимать людей, живших до религии разума. Декарт и Паскаль читаются так, как будто писали вчера, а Эразм Роттердамский – скучноват, нам не привычен его мыслительный шаблон. Паскаль – очень религиозный и пристрастный автор, но он уже наш, единоверец, иначе, ни за что бы не записал: "все достоинство человека в способности мыслить".
Непросто сформулировать credo этой религии, ибо в первую очередь она учит сомневаться во всем, не оставив ничего бесспорного, устойчивого. Сегодня она уже не покоится и на декартовом требовании самоочевидности, прозрачности мышления, в современной науке мало осталось очевидного.  В ХХ веке пошла на слом и рамка интеллекта, казавшаяся навеки и заведомо незыблемой – абсолютные пространство и время, с ними расправилась общая теория относительности. Решительно выделяет религию разума не символ веры, но порядок предпочтений: там, где надлежит выбрать между традицией и разумом, адепт рационализма, решительно предпочтет разум. Предпочтет чаще слепо, редко отдавая себе отчет в  несовершенствах ratio. Сам по себе этот выбор внерационален, и именно он, превращает рационализм в религию. 
            ***
"Вы находитесь в храме разума, и я – верховный его жрец".
Из речи М. де Унамуно перед фалангистами в Университете Саламанки.
Новая вера, постепенно тесня традиционные религии, к ХХ веку, казалось, раздавила их совершенно. Наиболее резвые и удачливые рационалисты, большевики, -  не стеснялись в средствах. Это нам известно. Но, вот история из свежайшего сборника "Visions of discovery", выпущенного в 2011 г. к юбилею одного из изобретателей лазера, Нобелевского лауреата, Чарльза Таунса и вобравшего статьи элиты современного естествознания, Рассказывает Профессор Вильям Ньюсом: "однажды я гулял с коллегой по кампусу Стэнфордского Университета. В центре кампуса разместилась мемориальная Церковь. Мой коллега, сопровождая свою речь выразительными жестами, сообщил мне: это здание выводит меня из себя. Его необходимо взорвать. Я спросил его: отчего же? В ответ услышал: это - памятник иррациональному. Ему не место в университетском Кампусе". Заметьте, дело происходит в современной, политкорректной Америке.
Как говорил Воронель, решительную победу религии разума (как и другим религиям) принесли чудеса: самолеты, телефоны, компьютеры. Среди чудес, однако, оказались удушающие газы, атомная и водородная бомба, и теперь мы живем в мире, который за 5 минут может быть стерт в труху. Оказалось также, что мировые религии скорее сдерживали зверские инстинкты масс; а на что способен человек без Б-га и совести мы узнали в Освенциме и Гулаге. Да и то сказать, что и люди с богом в душе, оказывались и оказываются способными на дела никак не лучшие. И все же потоки зла, излившиеся в мир в ХХ веке, помноженные на чудеса науки -  беспрецедентны. А широкие народные массы оказались приобщены не к новой вере, а лишь только к ее благам, ибо, как они ничего не понимали в старых верах, так и не понимают в новой. Из благ же наиболее востребованы: дешевая жратва, наркотики, противозачаточные пилюли и мыльные оперы. И вера в разум и просвещение, получив в Хиросиме непоправимую травму, кажется, начинает себя исчерпывать. Не то, чтобы Алданов понял это первым, но именно Алданов, полагал эту ситуацию абсолютным тупиком, ибо не верил в благодетельность возврата в прошлое. Проза Алданова – беспросветна, за ней тьма, не высвечиваемая никаким светом.
***
     "Человек, это животное, хоронящее мертвых".
     М. де Унамуно
Помимо мысли у Алданова есть еще один любимый персонаж – смерть. Лучший роман Алданова - "Самоубийство", в нем уходит в небытие под выстрел Гаврилы Принципа старая, разумная, Декартова Европа, еще не примерившая коммунизма и нацизма. Самые обаятельные герои его романов кончают жизнь самоубийством. Да это и немудрено. Ибо естественный выход из религии разума, превратившей мир комфортабельную (в лучшем случае) камеру смертников, - самоубийство. По количеству смертей на квадратный сантиметр текста с Алдановым сравним лишь Толстой. Но Толстой, замучив Ивана Ильича, оставляет ему надежду; Иван Ильич из черного мешка жизни вырывается в свет, персонажи Алданова идут из мрака в мрак.   
И еще поразительная особенность алдановской прозы – в ней нет детей. В современной Европе тоже нет детей, детей рожают только неразумные эмигранты. Разумно устроенной жизни - детей не нужно.   
***
Алдановский Вермандуа (французский писатель из романа "Начало конца"), прослушав Моцартовский "Реквием", скажет: "Моцарт любил жизнь, так, как, быть может ее не любил никто другой. И вдруг такая неожиданность!  - мог ли он думать! – оказывается, он умрет…. Вены не будет, … не будет Зальцбурга с его горами и небом, не будет солнца, не будет музыки… Тогда в мире были крепки две веры. Одна старая, испытанная, вековая, подобревшая за свое бурное тысячелетнее существование, была еще у людей в крови. Другая новая, молодая, воинственная только создавалась… Вера в разум, вера в справедливость, надежда на такую земную жизнь, которая по комфорту почти равна райской. "Ну а мне то, что, ведь я до нее не доживу?" Просветительская вера тут скромно вздыхает…". Мы до этой жизни дожили, жизнь в современных развитых странах не радикально отличается от представлений о рае средневековца. Но, оказалось, что в этом пластиковом, очень сытном раю не востребованы ни Моцарт, ни Декарт, ни Алданов. И заканчивается этот рай болезнью Альцгаймера в доме престарелых, и люди в этом раю совершенно друг другу не нужны, и до того им в этом раю скучно, что они готовы завести в ванне крокодила, чтобы было с кем пообщаться.
И трудно не согласиться с Вермандуа: "и первой веры мало, и вторая выпадает, и заполнить образовавшуюся бездну нечем: третьей веры нет! Чем вы замените прежнее? Что дадите вместо "Реквиема"? Предположений, разумеется, сколько угодно, за этим остановки не бывает. Но все это разогретые блюда, семьдесят седьмые дешевые издания, плоские варианты умирающей веры. Ни из-за всеобщего избирательного права, ни ради райского сада вокруг хрустального дворца ГПУ ни один идиот на костер не пойдет".
Алданов здесь явно говорит "от себя". И мне слишком  понятно, что он хочет сказать. Я наблюдаю во множестве людей,  удовлетворяющихся старой, проверенной, тысячелетней верой. Эти -  определенно самые счастливые. У них могут быть жизненные затруднения, но проблем – нет, все проблемы раз и навсегда разрешены Писанием. Мне, закончившему физический факультет Университета, так верить трудно, почти невозможно.                Я видел и тех, кому удавалось забыть свое университетское прошлое, затереть пленку памяти и начать жить сначала. Эти люди навсегда искалечены, как любые выкресты, хоть в этом случае речь идет о выкрестах из атеизма.
Синтез веры и разума мог бы сделать жизнь переносимой. Этот синтез искали Рамбам, Аверроэс, Декарт, Лейбниц, Кант, рав Кук, рав Соловейчик. Вовсе не из мегаломании, и не из желания покрасоваться на одной странице с гениями, скажу, что ищу его и я. Мучительное это дело. Главное напряжение, не покидающее верующую, разумную душу, режущий, как железом по стеклу, – диссонанс между гармонией мира мысли, дотянувшейся до Реквиема, теории относительности и квантовой механики и уродством, убожеством, нелепостью мира жизни. Меня всегда удивляло, что Рамбам, Декарт и Лейбниц были удивительно гармоничными людьми (не могли же они так умело притворяться, а, может, из вежливости не хотели нагружать ближних своими проблемами?). Мне же более понятно одинокое, разорванное сознание Рава Соловейчика, хотя это одиночество совсем отлично от того, при котором заводят в ванне крокодила. Не совсем кстати скажу, что фундаментальным источником человеческого одиночества Рав Соловейчик полагал одиночество Вс-вышнего.   
 Алданов был профессиональным химиком, искавшим, по словам А. Бахраха, выход на "четвертое измерение", имевший тягу ко всему "в чем таилась крупица иррациональности, без того, чтобы стать шарлатанством" ("Вспоминая Алданова"). Отсюда интерес Алданова к масонству и розенкрейцерству (Алданов был масоном). Но дело в том, что неортодоксальная религия, как и неортодоксальная наука всегда отдают шарлатанством. Современные "каббала для домашних хозяек" и эфиродинамика, как-то плавно друг в друга перетекающие, - тому подтверждение. Один из героев Алданова заметит: лучшее в жизни иррационально, иррациональны любовь и музыка. И я, профессиональный физик, буду последним, кто станет с этим спорить.
****
"История государственной власти – смена одних видов саранчи – другими".
М. Алданов, "Пещера".
В современной политической таксономии Алданова следовало бы занести в клетку "правый", чуть не реакционер. И, вправду, левых Алданов очень не любил. Однако не любил не потому, что не ценил свободы, демократии и всеобщего избирательного права. А потому что "левый интеллектуал", "народный печальник" превратились в необременительную и выгодную профессию. Не любил Алданов сочетания "проплеванной души" с неопасным идеализмом. "Вот вы, например, не только не пойдете на костер, - говорит Вермандуа левоватому адвокату Серизье, - но не пойдете и на самую безобидную баррикадочку перед грозной перспективой штурма со стороны безобидных парижских полицейских. Потому, во-первых, что полицейские могут намять шею, потому, во-вторых, что за баррикады можно угодить на три месяца в тюрьму, и потому, в третьих, что кто же будет в это время вести ваш адвокатский кабинет?"   
Эту органичную нелюбовь к "левизне" растолковал очень необычный "правый", Зеев Жаботинский, рассказав такую легенду: "жил-был рыцарь, у которого отроду не было сердца, но знакомый часовщик сделал для него хитрую пружину, вставил в грудь и завел навсегда. Рыцарь с пружиной вместо сердца ездил по дорогам и защищал вдов и сирот; в крестовом походе спас самого Бодуэна, первый взобрался на стену святого города; увез из терема, охраняемого драконом, прекрасную Веронику и обвенчался с нею в соборе; отличная была пружина. А после всего, покрытый славой и ранами, разыскал он того часовщика и взмолился…: да ведь не люблю я ни вдов, ни сирот, ни святого гроба, ни Вероники, - все это твоя пружина; осточертело, вынь пружину!" ("Пятеро"). Не любят левые интеллектуалы ни вдов, ни сирот, ни палестинских детей, ни суданских беженцев, а любят свое вдохновенное говорение о них.