Глава 14. Откровение Максима

- Ты дедок, какую-то ахинею несешь, - усмехнулся Максим. - Но, если не смеяться, так и с тоски умереть можно. Мы не только над другими, но и над собой, порой, хохочем до слез. Разве это грех, если смешно. Вот к примеру: был такой случай. Механик отдал указание Гребешкову, залить веретенкой или двадцатым маслом гидравлику шлифовального станка. Шлифовщиком был Серега Алексеев по прозвищу пупок или сохатый, по разному его называли. Пап, ты же помнишь тот случай.
- Хм, - хихикнул Григорий Александрович. - Что было, то было.
- Вот я и говорю. Пришел Анатолий Семенович и передал это распоряжение нам. Соколов Витька, Чекмарев, да я... Дедок, прежде чем рассказывать дальше, хочу тебе поведать немного о них. Во-первых, Чекмарев или, как мы привыкли его называть — Чекмарь. Зять Сергея Осиповича, нашего механика. Про питуха еще тот. Да вдобавок в раздевалке по карманам шарит. И ворует, гад, по-хитрому. Половину берет, а половину оставляет. Пусть, мол, думают, что где-то выронили. Поняли, какая гнида?! Никак мы его с поличным не поймаем, хотя знаем наверняка, что это его дель. А если у кого в долг возьмет, полгода отдавать будет. А на вид нормальный парень. Даже не подумаешь, что козел. Ведь только козлы у своих воруют. Сколько же он паразит, механику нашему крови попортил. А тот не может его уволить, зять все-таки. Про Соколова разговор особый. Все знает. Даже то, что науке неизвестно. В прошлом у него был нос не меньше, чем клюв ворона. За это он и получил кликуху шнобель. Видно надоело ему всяческие насмешки со стороны, и он сделал пластическую операцию. Теперь нос у него стал наполовину меньше, но лицо вроде, как натянуто. Ну вот, значит, взяли мы насос, бочку с маслом и покатили ее куда положено. И что самое обидное, никто не заглянул во внутрь, что вливать-то будем. А там оказалась вместо веретенки, вазелиновое масло. Оно жидкое, вязкости никакой, чтобы работала гидравлика, а стоит дороже сливочного масла. Оно предназначалось исключительно для координатно-расточных станков. Когда это выяснилось, было уже поздно. Станок так и не заработал. Механик, когда узнал про нашу дель, от лютой ярости, чуть из пиджака не выскочил. И что самое досадное, то, что все зло на мне сорвал. Соколов в это время уехал на каре, его начальник цеха, товарищ Лабзов Василий Федорович, откомандировал, на склад. Привести пару листов железа. Как будто больше карщиков нет. Чекмарев — зять механика. Не будет же он мужа своей дочери ругать. Остаюсь я, сиротинушка беззащитная. Ох, братцы, как же он лютовал! Те слова, что предназначены были в мой адрес, меня потрясли до предела. Я, грешным делом, не знал даже о их существовании, никогда ни от кого такого красноречия не слышал, даже от нашего дворника Кузьмича, ни спьяна, ни с глубокого похмелья.
- «Ты что? - орал он во все свое луженое горло... Папироска гуляла из стороны в сторону по его беззубому рту. - Озверел? Ревтрибунал, мать твою, мерзавец! Я же на ней картошку жарил, а ты ее к Сохатому в станок? Идиот! Убью! Уволю! Плод случайной встречи! Ошибка Господа Бога! Полундра хренова! Горшок детской неожиданности! Олух царя небесного! Пиявка на заднице моей! Ты у меня света белого не увидишь»!
- И так далее и тому подобное. Часа два, в своем кабинете рассказывал мне кто я такой, откуда родом и кто меня делал. Кроме того, месяц, а то и больше, помнил про это вазелиновое масло, и при случае мне всегда об этом напоминал, ругаясь в какую-нибудь мать, так что брызги летели изо рта в разные стороны. Я не выдержал однажды и сказал ему:
- «Что вы меня ругаете? Я что один там был что ли? Соколов, ладно, он любимчик начальника цеха, за то, что шестирит перед ним. Чекмарев, понятное дело, ваш зять любимый, но почему вы не ругаете Анатолия Семеновича Гребешкова? Ведь это он дал нам такое распоряжение залить масло в станок к Сохатому, и потому должен был лично убедиться какое мы масло туда заливать будем!
- «Что? - завопил механик.  – Он же, мать твою, контуженный! А почему? Ты знаешь? Да потому что он в окопах сидел. А ты, гад, сытый, довольный, жлоб, меня без закуски оставил. Чуешь? Картошку-то больше не жарю! Не на чем! Шкура»! 
- Дедок, хочу тебе рассказать о нашем Сохатом. Это прозвище ему дал Лабзов Василий Федорович, наш начальник цеха. Хоть и лет ему не мало, но выглядит молодо. За что такую кликуху получил Пупок, честно говорю, не знаю. Это было без меня. Сергей Алексеев, человек пред пенсионном возрасте. Хоть ростом невысок, но такого живота как у него во всем цеху нет. Ботинки носит без шнурков, не смог бы их завязать, задохнулся бы. Как носки натягивает на свое плоскостопие, понятие не имею. Лицо обрюзгшее, со вторым большим подбородком. Трудится и по сей день на плоско шлифовальном станке. Положит плиту, включит свой агрегат, и дремлет на табурете, пока плита шлифуется. Работает с эмульсией, иначе нельзя, пылью задохнешься. А эмульсия у нас такая, что не только металл — деревяшка ржавеет. Но не об этом речь. Загубили сто литров вазелинового масла и над нами, до сих пор, весь цех смеется. Ничего, как видите, жив и не вредим.
- Ладно! Хватит об этом! - выдал свой громовой баритон Григорий Александрович. - Прочти-ка, сынок, еще какой-нибудь стишок. Разряди обстановку. А то, что-то, нас потянуло не в ту сторону. И полиричнее, чтобы душа зарыдала.
- Э-э-э, нет, Григорий Александрович, - протянул Василий, по-дружески подмигнув Лыкову младшему. - Максим стишков не пишет. Это удел графоманов, а он поэт. Но к твоей просьбе и я присоединюсь, пожалуй. Люблю поэзию.
- Ну что же, это можно, пока я в хорошем настроении. – Ответил  юноша и глубоко вздохнув начал читать.

Для кого в небе звезды случайно зажглись?
Пусть горят, мне теперь все едино.
Я Россию люблю, как последнюю жизнь,
С гулкой далью полей журавлиных.
Я отстал от телег, словно сбился с пути,
И плывут облака невысокие.
И стада на привале, хоть плетью мети,
Под пастушьи, под выкрики строгие.
До деревни уж близко, дома не узнать.
Скрип тележный все тише и тише.
И луну на окраине за ночь не снять,
Что пугливо забилась под крыши.
Сколько лет — это небо куда-то зовет
Далеко, далеко облаками.
Сколько было друзей в журавлиный прилет,
И цветов белых яблонь на память.

Максим закончил, и сделав небольшую паузу, под одобрительное молчание и вздохи своих слушателей, продолжил дальше.

За полверсты не разобрать
Куда идти, кругом туманы.
Руками ветер не поднять
С отяжелевшего бурьяна.
Волна отходит за волной
И мчится прочь.
Цыганский танец над рекой
Качает ночь.
Глазницы дымные бойниц
Монастырей,
Прикрыты черным пухом птиц
И мхом камней.
И властвует один покой
На полверсты.
Кустов скелеты над стеной - 
Бойниц посты.
Руки навстречу не подать,
Лица не скрыть.
И хочется к ручью припасть
И долго пить.
Прохода черная дыра
В стене видна.
И левый шрам от топора
Косит луна.
И башен павшие замки
Хранят покой.
Цыганский танец у реки
И над рекой.

Странник привстал и вытер слезы, что катились по его морщинистому суровому лицу, затем, трижды перекрестившись, с низким поклоном, молвил:
- Спасибо тебе, Максимушка за стихи, - и потупив взгляд снова сел. Улыбка пропала с его суховатых, обветренных губ и глаза вновь наполнились слезами.
- О чем загрустил, Игнатий? - вежливо спросил Кот, тщательно пережевывая котлету.
- Да так, - не поднимая век, тихо ответил старец. - Вспомнилось что-то. Когда-то, давно, показывали фильм у нас в клубе. Я запомнил один фрагмент. Останки монастыря, где монахи оборонялись от вражеских полчищ до последнего вздоха, и все погибли, но не сдались на милость супостату. Насмерть стояли за веру свою. Это стихотворение напомнило мне тот сюжет из кинофильма.
- Э-э-э, дедок, не верь тому, что показывают в кино. Это может быть и вымыслом. То, что показывают на экране — одно, а в жизни происходит совсем другое. Я помню те времена, еще в детстве, ключи от квартиры клал у двери под коврик. Как и многие наши соседи. Даже в голову никому не приходило что могут обокрасть. Еще помню, как покойный, наш сосед, любил поговаривать: «Да пущай приходят хоть грабители, хоть воры, мне все едино. Попьем чайку, и скажу им: ну хлопцы, давайтя, ишитя, что найдетя пополам поделим».
 Ох и смеху же было. Но как в кинотеатрах стали показывать «Фантомаса», всему пришел конец. Сколько же хороших ребят сидели в колонии. Моего одноклассника, Леву Зайцев, тоже посадили. Год дали.  Он и еще его двое дружков, залезли к кому-то в квартиру. Ничего не взяли, но шу хера навели, дальше некуда. А зачем? Разбросали по углам столовые приборы, перевернули столы, повалили стулья, из люстр вывернули лампочки, а на подоконнике оставили записку: «Ха-ха-ха, здесь был Фантомас». И даже не подозревали, что это преступление. А на следующий день, по горячим следам, их всех арестовали. Что говорить! Многих тогда пересажали пацанов, за такие шуточки. Мало кто честным человеком оттуда вернулся. Знаю тех ребят, что и по сей день отдыхают на нарах. Кто вором стал, а кто и вовсе мокрушником. Туда только попади, всему научат. Меня, как-то, такая беда обошла стороной. Почти каждую неделю, директорша школы, ходила по классам, такая солидная мадам, с короткой пухлой шеей, со строгим суровым лицом, невысокого роста брюнетка. Пару лет оставалось до пенсии. Каждому ученику раздавала тетрадные листки, чтобы мы написали: «Ха-ха-ха, вас посетил Фантомас». Или что-то в этом роде. Все прекрасно понимали, что к кому-то снова залезли в квартиру, а то и в магазин. И наша доблестная милиция непременно найдет тех шутников по почерку. С тех пор ключи под коврик перестали класть. Так что, дедок, кино в нашей грешной жизни многое значит, в воспитательных целях. Не даром-же, сам товарищ Сталин сказал, «писатель — это инженер человеческих душ». Курить-то и то многие стали после фильма «Республика Шкид».
- Эх, Максим, ничего-то ты и не понял, а еще поэт, - чуть слышно пробубнил Василий, сокрушенно покачивая головой. - Все это задумано политиками и искусственно внедрено в жизнь. Ну подумай сам. Ты говоришь, что по квартирам не лазили, ни воровали, ни грабили. Для нормальных людей, это безусловно хорошо. А как же быть с милицией, с судьями с охранниками тюрем, и вообще с юристами? Их что? Надо будет сокращать? Так что ли? Если не за что будет сажать. Вот и пригодился, «Фантомас». И не только он. Сейчас много всякой муры показывают. Ну и естественно, молодежь хочет быть похожими на крутых парней. А сел в тюрьму… Честным человеком оттуда трудно выйти.
- Нет, Василий, - перебил Кота Максим. - Этому придет конец. Я где-то читал, что двадцать первый век будет насыщен женской литературой. И поэзией, и прозой. Вот будет здорово! Может быть хоть они научат мужиков писать. Стало быть, и фильмы будут душевные. А то наши писаки, да графоманы в конец обнаглели. Единственная их цель обогатиться за счет писанины. Что? Разве я не прав? Свой собственный народ грабят, сволочи. А отдачи от их писанины никакой.