Заплатить за золото глава 3-4

   – Матвей, ты что, в море на своей посудине плаваешь? Как один поперёк течения по реке такую махину поднимаешь?
     Мотя вздрогнул, прижал палец к губам и, тихо скользнув в кусты, пропал. Вернулся испуганный.

   – Чужие. Нас видели, а прошли крадучись. Самострел не сработал, хотя вокруг всей пасеки проволока натянута. Карабин где? Так и есть, на берегу оставил.
   – Не оставлял. Сначала забыл, что с собой его брал, когда улов собирали, увлёкся. Сейчас вспомнил, под дерево в двух шагах положил, а когда уходили, не было. Я ещё удивился, думал, память подвела.
     Пока мы насторожённо оглядывались, совсем близко раздался щелчок. Быстро развернувшись на звук, увидели направленный на нас карабин и глаза гостя, смотревшего вроде доброжелательно и в то же время колюче.

   – Плохо гостей, Матвей, встречаешь, уже часа два ждём. – Он повёл стволом моего карабина в сторону пасеки.

   – Где Даша? – Я не узнал своего голоса, так хрипло он прозвучал. Страх за неё терзал меня с той минуты, когда пришло осознание беды. Всего неделя минула с нашей встречи, и когда я успел научиться так за неё бояться, сам не пойму. От неизвестности затошнило.
   – А что ей сделается. В подполье была, там и заперли, а то она горластая оказалась, кричала, пока голос не сорвала. Это ты Володька? Видно любит тебя крепко, боялась, что не попрощается. Она вроде нас за погоню за тобой приняла, обещала, что ждать будет. Вот и погостит на пасеке, пока вернешься. Ты нам подходишь, у нас на границе товарища подстрелили.
     Да, похлебали щей, называется. Было б лучше, если она, увидев их в окно, сама  спряталась в тот же подпол и помалкивала. Не догадались бы, что кто-то ещё в доме, раз нас на реке видели. Так, грустно размышляя, я шаг за шагом приближался к пасеке. Сейчас понял, только и думал о Даше всё время, насмотреться не мог, идя вслед за ней по тайге. Видел, как хороши её волосы, мягкими волнами спадавшие ниже плеч. Хотелось прижаться к ним лицом, почувствовать запах. Знал, что это будет, как прийти домой после долгой разлуки. Даже ночью, засыпая рядом, думал о ней и представлял как-то отстранённо. Не эту, вымотанную и давно заснувшую, а ту, что шла со мной рядом весь день и потихоньку сводила с ума. Я даже себе стеснялся признаться в желании подойти, положить ей на бёдра руки, прижаться всем телом. И пусть продолжения не будет, но почувствовать её всю. На крыльце сидел китаец. Нам он явно обрадовался.

   – Матя, мы на Гилюй ходи, маленько золота взять. На Гилюе золото много, всем хватать.
     Резко распахнулась дверь. Китаец, получив пинок, слетел на землю.

   – Ещё раз услышу, что болтаешь, пристрелю. Ты меня знаешь, слов на ветер не бросаю. Хорошо понял, желтолицый?
     Командный голос и выправка. Я, наверное, с ними уже встречался, говорят, по лагерям немало царских офицеров, но те, кто не ушёл за границу, не афишируют свою принадлежность к бывшей армии России. Многие просто живут по чужим паспортам. Отец мой в первую мировую пробыл два года в плену. Часто рассказывал, как работал у немецкого бюргера со своим командиром полка. Он учил его немецкому языку, помогал выжить на чужой земле. Был полковник из Иркутска. После возвращения из плена, воевать ни с кем не захотел. Его просто расстреляли в собственном особняке, который понадобился для нужд революции. Жена, похоронив и отпев мужа в церкви, добралась с сыном подростком до Амыла. Долгое время квартировала у нас, потом под девичьей фамилией устроилась в библиотеку. Со временем получила комнату в бараке. Отец так много рассказывал о полковнике, что для меня он стал личностью легендарной. А этот, с белыми от злости глазами, внушал ужас.

   – Ну, чего встали? Вперёд!
     Не сообразив, что произошло, мы приземлились на полу кухни. Перед глазами всё плыло, ноги разъезжались, но я отчаянно пытался подняться. Матвей не шевелился. Я молил бога, чтобы он был жив, одному стало ещё страшнее. Я не знал, что им от нас надо, но добром это не кончится.

   – Что ты, Виктор, разбушевался? Договориться можно по-хорошему, это всё-таки их земля.
   – Это моя земля! Понял? Моя, и золото на Гилюе моё, а этих надо убивать и давить!
     Второй, с лицом спокойным и приятным, внушал доверие, но только не мне. Я насмотрелся: один добрый следователь, другой злой, и оба садисты. Он наклонился над Матвеем, приподнял ему веко, послушал пульс, укоризненно покачал головой.

     – Ну и зверь, хоть и брат родной. Что с девушкой делать будем?
     – Да ничего, поиграем и закопаем.
     – Значит, девушку закопать, а с ними дело делать? Я бы на их месте в первый удобный момент тебя порешил. Живую оставляем на пасеке, иначе я с тобой не пойду. Мне тогда и на Гилюй идти ни к чему. Я твоего схрона не знаю, а тебе молодой горло перегрызёт в первую же ночь.
   – Ладно, Олег, это я погорячился. Чёрт с ней, с девкой, нужна она мне, золото дороже. Знал бы, что с Китая придётся на Гилюй идти, поближе бы к границе зарыл. Девку здесь оставим, а с этими подумать надо. Чен был здесь на прошлой неделе, как раз после приезда жены. Две недели у нас есть в запасе. Возьмём обоих, обратно тяжело будет идти. Всю добычу, с восемнадцатого года по двадцать первый, я зарыл в старой штольне. Ещё не раз придётся сходить. И драги все пятнадцать сжёг. Последнюю спугнули. Кружил по тайге неделю, но начатое довершил. И весь их совет вместе с усадьбой спалил. Дом родной горит, а мне радостно. Ненавижу голодранцев!
   – Зря мы их берём. Беглый явно без документов, у нас хоть какие-то бумажки есть. Засыпемся мы с ними.
     Сердце лихорадочно забилось. Неужели отпустят? Но вопрос отпал сам собой. Они посоветовались и решили, что если нас не брать, то придётся убить. Олег убивать не хотел,  Чена не спрашивали,  остальные были согласны.

    – Пусть идут с нами, оставим их у штольни.
    – Олег, мы можем вообще не появляться на прииске, родители давно сгнили. Им всё равно.
   – Зато  мне не всё равно.
     Пока братья перепирались, очнулся Матвей. Укоризненный взгляд его упёрся в Чена. Он часто бывал на пасеке. Матвей понимал, что служить проводником его единственный способ существования. Никого, кроме спиртоносов, он не водил. Матвей принимал мужиков с радостью. Мяса варил ведровый казан, угощал медовухой. А эти, целенаправленно идущие за золотом, ни перед чем не остановятся. Надо предупредить пограничников. Он не верил, что их оставят в живых. Погрузят золото в лодку и убьют. Тот, что помоложе, Олег, вроде на отморозка не похож, а эти двое, наверное, и детьми никогда не были. Цепкий ненавидящий взгляд и насторожённость зверя. Свидетелей они оставлять не будут.

   – Вы мужики плыли на вёслах, а мотор не подняли. Погони боялись, но не подумали, что увидят погранцы масляные пятна на воде и по реке поднимутся обязательно. Моторок у местных нет.
   – Ладно, кончай разговоры. Уходим. Вы тоже пожевать возьмите, на вас не рассчитывали.
     Матвей махнул рукой, приглашая идти за ним.

   – Мишка, присмотри!
     Мужик с карабином послушно пошёл следом. Ледник был вырыт прямо в сопке. Наш конвоир остался у двери. Мы могли, наконец, поговорить наедине. Но Матвей повёл себя странно. Знаками приказал мне молчать и стоять у входа. Свеча, мигнув, погасла. Потом еле слышный скрип, и я скорее понял, чем услышал, что он зовёт Дашу. Господи, какой я дурак, ледник рядом с домом и сообщается с подпольем. Они о чём- то шепчутся, я не разбираю ни слова. Даша жива! Я счастлив несмотря ни на что. Быстро набрав копчёного мяса, выходим. Наш конвой ничего не заподозрил. Бандиты уже собрались, у каждого за плечами торба. Матвей тоже берёт торбу, собирает припасы. Меня занимает ледник, запоры на нём только  изнутри. Даша свободна! Пройдя около двух часов, останавливаемся на ночлег. Костра не зажигаем. Даже связанный, засыпаю мгновенно. Но сплю чутко, привык за месяц скитаний. Как ни старался Мишка быть осторожным, его приглушённый шёпот вогнал меня в дрожь.

   – Сонную пристрелил, даже не вскрикнула. Пока спичка горела, для верности ещё пару выстрелов сделал.
   – Олегу не говори. Он хоть и идёт с нами, да интерес другой. Сколько помню братца,  деньги его никогда не волновали. Учиться он у нас  любил, а нам позволял себя содержать. Закончил Горный институт в Германии, от немцев и нахватался идей о всемирном равенстве. Правда, немцы тоже не дураки, не зря они Ленина с «товарищами» в закрытом вагоне через всю страну провезли прямиком на Финляндский вокзал. Ну, а у Олега зазноба на прииске.  Красивая, сам не раз хотел прижать, да с братцем связываться не хотелось. Ей лет пятнадцать было, когда она на меня напоролась ночью. Ещё повезло дурёхе, что от бабы шёл, но из озорства зажал и поцеловал. Плакала она так, будто мать умерла. Послушать, так первый поцелуй должен быть с принцем, не меньше. Вот Олег и оказался тем самым принцем. Пригрозил: если трону Галку, убьёт. Самое смешное, что много женщин перецеловал, лиц не помню и её лицо смутно, а губы помню. Вкус у поцелуя был изумительный. Я Олега понимаю. Презираю голытьбу, но в такую влюбиться мог. Я к чему тебе это рассказываю. Ту ты легко пристрелил, но если что-то пойдёт не так, эту трогать не смей. При любых обстоятельствах, что бы ни случилось. Всё, буди людей, светает.
     Глаз я не поднимал. Знал, что жгучая боль и злость, с которой не имел сил справиться, выдаст сразу. Нужно притворяться и ждать своего часа. Поговорить с Матвеем не удавалось, за нами присматривал ненавистный мне Мишка. Второй день пути не запомнил, меня переполняла ярость. Ночевали в пещере. Над небольшой речушкой на всю высоту сопки возвышался скалистый треугольник. Где-то на высоте десяти метров виднелось небольшое отверстие. По вырубленным в отвесной скале ступеням поднялись и буквально вползли в узкий лаз. Внутри было прохладно и просторно. Чен объяснил, что до конца пещеры никто не доходил, она имеет много ловушек и бездонных колодцев.

   – Говорите тихо, тут пропасть летучих мышей; когда мы подняли стрельбу, они оказались хуже отряда ЧОНА, который нас месяц преследовал. – Виктор со злостью пнул стоявший у самого входа ржавый пулемёт. Наклонившись, подобрал неиспользованную пулемётную ленту. – О, чёрт, выкусили краснопузые, не удалось наш пулемёт забрать, даже патроны целые. А помнишь, Мишка, когда нас уводили, двое оставались ждать, пока мыши успокоятся? Знать бы нам в то утро, что пулемёт на месте остался. Не только б сами удрали, но и ребят отбили. Я нашего управляющего часто вспоминаю. Дурак, не пошел с нами, а рана пустяковая была. Всё равно почти месяц в избушке прятались, пока на нас Чен не набрёл.
   – Он не собирался идти в Китай, у него жена с приёмной дочерью здесь оставалась. Ты вспомни, как он их любил. Я всегда думал, что дочка ей, может, и приёмная, а ему родная.
   – Вот завтра и спросишь. Чен мимо часто ходит, дом сожгли, а во флигеле живут. Не факт, конечно, что это Щетинкин, но надеюсь. Помнишь, Олег, тебе посылка в Германию приходила с образцами? Ты тогда ответил, что это уран, спросил, на кой ляд он нужен. А Порфирий его у себя на участке нашел, когда слив под баню копали. Отец всё хотел его к рукам прибрать, а после твоего письма охладел. И его расстраивать не стал, сказал, делай заявку, будет дочке приданое. Золото Порфирий помог прятать, несколько ночей в штольню возили. Сколько его там, я и сам не знаю. Драги по два-три килограмма в день давали. Почитай всю революцию проработали. Тайга вокруг глухая. По Амуру гольды да китайцы, им наша смута поровну, только корми. Какие дамбы в долинах насыпали кайлом да лопатой. И что характерно, до сих пор не знаю, для чего они дно по ручьям, где работали, выстилали плитняком. Босиком ходить? Так вода летом ледяная, сам знаешь, не искупаешься в наших речках. Ладно, всем спать. А этих  связать, караулить не будем. Наложим пустых гильз на входе. Оберегут и от человека и от зверя.

     Спать я не мог. Боль, возникнув после Мишкиных слов, не отпускала. Казалось, после побега хуже быть уже не может. Наверное, мама была права, говоря, что бог не даёт человеку больше испытаний, чем он может вынести. Если выживу, никогда не узнаю, как бы всё у нас с ней сложилось. Это была моя женщина, о ней я мечтал, её любил. Девчата на прииске охальные, приставали откровенно и напористо. Но я всегда верил, что живёт где-то моя единственная. Нашёл и потерял. Зачем мы пошли на эту пасеку? Разве плохо нам было вдвоём? Я хотел убить Мишку и Виктора. Хотел вернуться и похоронить Дашу. Сердце кровоточило, когда я думал о том, что она лежит там одна, окоченевшая, никому кроме меня не нужная.   .

ГЛАВА IV

     Даша действительно замёрзла,  речку пришлось переплыть. Матвей быстрым шёпотом объяснил, как искать погранзаставу. Со страху она поняла только то, что она вверх по Амуру. Чем ближе к нему подходила, тем больше попадалось лимонника.  Продираться через него мешало буйное, скрывавшее с головой разнотравье. Быстрее к берегу, пересечь контрольную полосу. Там, на прибрежных скалах, она будет как на ладони. Часа через два, совершенно обессилев, она лежала на вскопанной земле. Подумав, решила покричать, должны же где-то быть пикеты? Зная, что Володьку возьмут, но ещё отчаяннее боясь за его жизнь, кричала до хрипоты.
 
   – Встать! Руки вверх! Разлеглась красавица, как у себя дома. Чего разоралась? А главное, откуда взялась? С той или этой стороны? Давай, пошевеливайся. Да не молчи ты, отвечай!
     Захлёбываясь словами, Даша объяснила, как всё произошло. Правда, о себе и Володе промолчала. Пусть думают, что они тоже жили на пасеке, может, всё обойдётся. Парни в свою очередь посетовали о том, что до утра с заставой не связаться. На километр границы их всего двое, а катер приходит в шесть. Один останется с Дашей, а второй возьмёт напарника со следующего километра и начнёт преследование. Маршрут банды известен, а карта есть. Парни распрощались, пожелав друг другу удачи. Оставшийся, вытащив из-за пояса маленькую лопатку, скрыл следы Дашиного лежания на контрольной полосе. Минут через пятнадцать по узкой тропе пришли на место засады наряда. Амур отсюда просматривался в обе стороны. Бросив на землю плащ- палатку, солдат велел ей располагаться. Уже стемнело, а она всё вспоминала, как долго боялась даже дышать после ухода Матвея. Выждав, наверное, часа два, осторожно открыла дверь. Не успела отойти, обострённым от страха чутьём, скорее. догадалась, чем услышала чьи-то шаги. Ужас придал силы. Не помнила, как оказалась на омшанике. Преодолела высоту в два метра ровно уложенных в ряд и тщательно отёсанных бревен. Забившись в угол, молила бога о спасении. Как-то глухо прозвучал выстрел, потом еще два. Поняла, что стреляют в доме, но пока сидела в подполье, не слышала оттуда ни звука. Неужели кого-то связали, уходя, а теперь передумали оставлять в живых. Почему она, как последняя дура, сидела и ждала. Матвей сказал торопиться, а её сковал страх. Теперь кого-то убили. Раскаяние было велико, и едва поняв, что человек ушёл, Даша бросилась в дом. Никого нет, западня в подполье открыта. Быстро вниз. Когда глаза привыкли к полумраку, огляделась. Пусто, только почему-то пахнет перебродившей смородиной, а из-под полушубка в углу растекается лужа. Больше ничего не изменилось. Господи, помоги, это в неё он стрелял, из-за неё вернулся. А под полушубком старое варенье, поставленное на вино. Окончательно перетрусив, она побежала к реке. Теперь всё зависит от пограничников: как быстро они соберутся в погоню. Проспала Даша до прихода катера, который сразу вернулся на заставу. А после отплытия тревожной группы пришла жена лейтенанта и увела её к себе. Жили они на самом берегу, вернее, на пристани. Звали женщину Галиной, а маленькую, ни на секунду не умолкающую девчушку Настей. Пока женщины завтракали, она объяснила, что уборная у них на берегу и ходить туда надо в длинных сапожках. Змей так много, что они шуршат по всей тропинке. Она их не боится, а мама трусиха, визжит, даже когда в кладовке увидит Василису Прекрасную. Это королевна, заколдованная злым волшебником, а мама кричит: мышь, мышь! И папа её жалеет. А ей жалко Василису, вдруг у неё от страха сердце разорвётся. Вечером вообще нельзя выходить на улицу. Под крыльцом сидит солдат и караулит речку. Раньше не караулил, а сейчас караулит. Галина тоже пожаловалась, что ночью чувствует себя некомфортно. Жили они в Хабаровске, она в школе работала. Но бывший начальник заставы так расслабился, что наш человек из Китая переплыл Амур в районе пристани и прошёл мимо его дома прямиком в кабинет. Никто его не остановил. С тех пор ни про бывшего начальника заставы, ни про его семью ничего не известно. А они попали сюда. Настеньке скоро в школу. Одна радость, что она учительница младших классов. За последний год участились случаи нарушения границы. Про спиртоносов муж знает, а нынче банда. Если что-то пойдёт не так,  его могут и убить, и посадить. Тогда и ей с Настей не поздоровится.

     Связали нас сыромятными ремнями. Чем больше я ночью крутился, стараясь их распутать, тем больше затягивал. Утром долго не мог разогнуться, Мишка пнул на пасеке от души. Наскоро позавтракав, ещё затемно тронулись в путь. К обеду добрели до неказистого строения с поваленным забором. Прежде чем зайти, долго осматривались, затаившись в густом кедраче. Направо от избушки уже начавшее зарастать пепелище, а прямо под окном одинокая могила

   – Похоже, здесь никто не живёт. Матвей, проверь, но смотри: если что задумаешь, парня прирежу.
   – Жена бывшего управляющего здесь живёт. Умом после его смерти тронулась, а дочка ушла с семёновцами. Никому дверь не открывает, только гольду, он ей продукты возит. Муж от гангрены умирал, рана на ноге гноилась, а красные за Семёновым гонялись и его за компанию пристрелили. Кричала и плакала, просила дать с ним побыть последние денёчки. Вот этот гольд и рассказал, что она велела мужа под окном похоронить. Он их с малолетства за отца с матерью почитал. Хозяин совсем крошкой из тайги привёз. Видать, гольды охотились, потеряли. Соскользнул с оленя вместе с перемётной сумой. Окрестили Сёмкой, читать умеет, а когда вдова корову с лошадью отдала, переехал на прииск, женился.
   – Знаю я всё про гольда, а что Анна умом тронулась, не верю. Иди, Матвей, если не откроет, скажешь, Виктор с Олегом в гости пришли. Да осмотрись, вдруг она не одна. Не захочет открывать, не поверит, скажешь, что Олег помнит, как она его в кузницу за гвоздями посылала. Олег засмеялся и объяснил, что гвоздей он не принёс, а штаны тёте Ане пришлось ему постирать. И было это у них с Анной Карповной великой тайной. Через несколько минут Матвей махнул рукой. Подгоняемые Виктором, быстро пересекли открытое пространство. Женщина долго обнимала братьев, плача и смеясь одновременно. Быстро накрыла на стол, достав из-за божницы бутылку водки.
   – Не уважаешь бога, тётя Аня. И Порфирия похоронила, как самоубийцу. Земля не освящённая, неужели отец Никодим позволил?
   – Да где он сам теперь, отец Никодим? Давно черви съели. Расстреляли его самого первого, а с ним и матушку. Она всё переживала, что бог деток не даёт. А в Сутаме расстреляли батюшку вместе с семьёй, сначала детей. И он рад был, что над его детьми никто издеваться не будет. С тех пор я утратила веру в бога, а уж когда Порфирия умирающего убили, я и кланяться ему перестала. Сёмка, паршивец, пристрастился к водке, попрошу привезти на лекарство, да и спрячу. Он бога боится, не совсем одичал на прииске.
   – А сами почему к людям не едете? Тошно одной в тайге, почитай, километров двадцать до ближайшего жилья?
   – Нет, нормально. Они меня спятившей считают, а я их не разочаровываю. Вас вот давно разглядела. Сороки всполошились, кто-то идёт. Крупный зверь жилья сторонится, спиртоносов Чен мимо проводит. Наверное, и вам не сказал, что мы давние знакомцы. А если придут антихристы забирать, умереть успею. – Она кивнула на стоящий в углу карабин. – Мне Ирину надо дождаться, власть сатанинская долго не продержится. Наверняка от отца знаете, что мы тут с Порфирием караулим. Многие догадывались, что она его дочка. Когда поженились, рассказал, что по пьяному делу случился с ним грех. Душа изболелась, глядя, как непутёвая мать по три дня не бывает дома, а в старательском общежитии путается под ногами у взрослых никому не нужная девчонка. Забрали мы её и переехали на Гилюй. Спасибо вашей семье, обжились, а какой дом построили! Куда же я от родного пепелища да от могилки. Утром проснусь, поздороваюсь как с живым, и чувствую: не одна.
   – Прости, пожалуйста, что не уберегли Порфирия. Когда нас Чен нашел, рана была чистой. Домой рвался, а мы собирались в Китай идти. Сказал: ему с нами не по пути.
   – Не надо извиняться, видно, это судьба, ему я тоже простила. Не хотела я, ругалась, когда он с вами собрался идти. Всё равно в лагерях бы замучили: своих не щадят. А так дома, со мной, навсегда, как и обещал.
     Они ещё долго разговаривали о своём, а я думал о том, что они классовые враги, а меня за что? Что я народу сделал плохого, даже в партию по убеждению вступил. Удивился про себя, что сочувствую Анне, Олегу. Виктору с Мишкой я не сочувствовал, эти при любой власти бандиты и убийцы. Похоже, сегодня мы дальше не пойдём. Анна сказала, что ждёт Семёна, значит, они хотят воспользоваться лошадью. Я сбегу, вернусь на пасеку, предам Дашу земле, а Мотя потом отвезёт её в её деревню. Дождусь их с Гилюя и убью Мишку. Спать нам постелили на чердаке, просто накидали сено. Связали, поставили караульного внизу, охранять от непрошенных гостей. Братья и Чен остались ночевать у Анны. Наконец, мы с Матвеем смогли поговорить. Он рассказал, что Даша должна предупредить пограничников, а я о том, что предупреждать некому, убили Дашу. Говорил с трудом, скрипя зубами, клялся убить Мишку, а если получится, то и Виктора. Попросил помочь развязать руки. Часов около трёх ночи Матвей, орудуя зубами, вернул мне свободу двигаться. Сам бежать отказался, сказал, что на пасеке ему тогда не жить, убьют. А если я не дам знать о банде пограничникам, спасая свою шкуру, то крови прольётся много. О себе и Чене он молчит, их первых пристрелят за ненадобностью, как только золото на берегу окажется. Спустился я с чердака удачно, бока крыши не забраны досками, собак нет. Мишка под утро. видимо, задремал. Почти ползком добрался до леса. Встать не успел. В голове что-то взорвалось, а когда очнулся с кляпом во рту, как мог, объяснил пограничнику, что кричать не собираюсь. Он был один, но спрашивать, есть ли кто ещё, я поостерёгся. Когда всё обсудили, я понял, что мне придется вернуться. Небо на востоке начало сереть. Торопясь, боясь, кажется, даже дышать, пополз обратно. Как мне удалось доползти до угла, не знаю. Снова удар по моей многострадальной голове. Даже в темноте Мишкины глаза были бешеными. Бил он меня, прислонив к брёвнам избы. Это и спасло. Выскочили братья, и Олег буквально отбросил его в кусты. На моё счастье, они решили, что я только спустился. Отделался лёгким испугом. Спать не мог, любое движение отдавалось болью во всём теле. Как я ненавидел Мишку, никогда и никого я не хотел убивать, а его хотел, так хотел, что слёзы закипали от бессилия. Давясь ими, я представлял, как он валяется у моих ног, умоляет простить, а я знаю, что не прощу и убью обязательно. Торопливо позавтракали, но, уйдя от Анны, к Гилюю не пошли. Залегли. как звери, в чаще, откуда хорошо просматривалась дорога на прииск. Где-то к обеду появился тёмноволосый мужик на телеге. Видимо, это и был Семён. Разгрузив мешки, зашёл в дом. Вместо него через час появилась Анна, вывела лошадь. Объяснила, что Сёмка так был рад бутылке, что не спросил, по какому поводу праздник. Утром он кинется искать по тайге лошадь с телегой, а она будет продолжать его спаивать. Попросила Матвея вернуть лошадь, когда братья уйдут через Амур. Я, сидя на телеге, думал о пограничниках, которые преследуют банду. Сколько их, сразу меня арестуют или всё-таки удастся уйти. С Матвеем мне поговорить наедине не получилось. Наверное, он не может понять, зачем я вернулся. Несмотря на боль, терзавшую меня изнутри, я собирался идти до конца. Выполнить свой гражданский долг, а если повезёт, стать Мишкиным палачом. Заметив, что дорога, по которой мы свернули, стала сужаться, запросился по нужде. Получив приказ быть в пределах видимости, топчась, как медведь, быстро выкинул из кармана полученную от солдата старую гильзу. Не заметить её было нельзя, а я мог сказать, что подобрал её в пещере, где мы ночевали. Часа через два Виктор остановил лошадь, велел нам слезть и повёл её в поводу. Вскоре мы оказались у входа заросшей кустарником старой штольни. Крепление выглядело надёжно, но сама штольня имела в ширину метра полтора. Выпрягли и закатили телегу. Лошадь Олег привязал к стойке, велев Чёну нарвать для неё травы. Мне удалось подбросить ещё одну гильзу там, где мы свернули. Осталось ждать, что предпримут пограничники. То, что они скоро появятся, сомнений не вызывало. Ночью нас опять связали, для верности примотав к креплению штольни, подальше друг от друга. Все, включая Чёна, куда-то ушли. Я рассказал Матвею, почему вернулся, он одобрил. Раньше он не спрашивал, за что я сидел, почему бежал, не до разговоров было. Наших тюремщиков не было долго, несколько часов. Всё обсудив, и историю моего ареста в том числе, уснули мы друзьями.

    – Володя, Вовка, да проснись же ты, наконец!
    – Что случилось? – Забыв, что привязан, я резко поднялся, больно ударившись о стойку.
   – Друг мой был, начальник заставы. Проследили они их. Золото в другой штольне, сейчас достают, ошалели. Он говорит, что ведут себя, как глухари на току, ничего не видят и не слышат. Пока их брать не хотят, ждут, когда всё поднимут. На заставу запрос приходил, с фотографией. Фамилия твоя Максимов? Так и знал, что по твою душу. Если бы эти не забрели на пасеку, помог бы я вам с Дашой уйти. Россия большая, затеряться в ней многим сейчас пришлось.
   – Ты за меня, Мотя, не переживай: если не расстреляют, досижу и тот срок, и за побег. Там тоже люди живут, некоторые по десять лет отмотали, а у меня всего три года и было. Ну, ещё пять добавят. Тридцать три года будет, ещё и внуков понянчить успею. Наверное, для меня сейчас лучше сидеть.
     Самому странно, как равнодушно я отнёсся к известию о моём скором водворении в арестантский барак. Даши нет и не будет. Остальное мне всё равно. Через годы я пойму, что живой человек живёт, чувства не гаснут, но они есть. Только то, что я чувствовал, просто глядя на Дашу, несоразмерно ни с чем. Это моя женщина, моё недолгое, горькое счастье. Под утро явился Мишка, развязал и повёл в глубь тайги. Эта штольня совсем не имела крепления. Нас спустили вниз, охраняли по очереди, до вечера подняли всё, что спрятал Виктор. Подняв последний мешок, мы приготовились умереть. Штольня была совсем маленькой, видимо, разведочной, спрятаться негде. Тем более, Мишка недвусмысленно дал понять, что жить нам осталось меньше часа. Он сообщил об этом, свесив голову вниз и заржав так, что посыпались камни. Вот и дуло карабина появилось, щёлкнул затвор. Всё. Не придётся ждать расстрела, мучиться неизвестностью. Это произойдёт здесь и сейчас. Пуля, срикошетив от стены, обожгла мне волосы. Запахло палёным. Голова нашего мучителя дёрнулась и пропала. Мы стояли в недоумении, кто-то ходил, разговаривал, неужели про нас забыли? Если передумали убивать, тоже ничего хорошего, без посторонней помощи из каменного мешка не выбраться.

   – Матвей, ты живой?
   – Живой, вытащите нас отсюда!
   – Подожди. Максимов с тобой? Безоружен?
   – Вытаскивайте, мать вашу так! Если бы не Володька, вы бы нас и не нашли. Неужели непонятно?
     Сверху спустили верёвку. Поднявшись, увидели связанных Виктора с Мишкой. Чена с Олегом не было. Меня вывели из штольни, приставили охранника, который довёл до прииска и сдал местным властям. Никого кроме Олега я больше не видел.