Весна

"Выбирая президента, выбираете будущее", - власть
"Будущего нет", - народ




Когда Сергеев пришел в себя, первое что он увидел - это крупные хлопья снега,
прорывающиеся сквозь плотные сумерки как будто бы еще не наступившего дня. Экран
часов жестоко трещал на двенадцати, но доверять ему было нельзя, но в прочем и всей
этой реальности, неожиданно вернувшейся из алкогольного забытья, доверять было нельзя.
Случай самого первого выбора проснувшегося человека. Если бы еще этот "выбор" хоть как-то реализовывался...

Сергеев сел и оглядел место дислокации. Он точно спал на полу. Пол был странно мягкий, точно
его собственное тело или, вернее, его пустота, но до таких сравнений доходят скорее в глубоком
бессознательном, чем при первом пробуждении, особенно если не утвержден факт толчка, который
и послужил вырыванию из сна. Толчком, видимо, и был пол, а также ослабление концентрации алкоголя
в крови, но Сергеев мало понимал, что он пил уже дней 7-8, понятие времени для него перестало
существовать и ограничивалось бутылками, но сосчитать их было сложно, они были подобны хлопьям
снега из окна - это единый ряд, единое целое - снег.

Сергеев немного помял отяжелевшие бока, почесал спину, осмотрел себя и причина пробуждения ему стала, наконец, ясна.
Он упал с дивана. Да, он
точно тихо себе лежал в эмбриональной позе, никого не трогал и не мешал, пока не повернулся на злосчастный бок
(или это "бок" решил повернуться к нему).
Итог: падение, пробуждение, странное слово "реальность". Реалии были как всегда не приветливы - физическое и психическое
опустошение
давно пьющего человека и, что самое главное и страшное - критика. Сергеев еще не утратил брезгливое отвращение
к себе самому, особенно страшно нашедшего себя вот так, как он сейчас себя нашел - упавшим, на полу, одиноким,
заброшенным. В прочем, он знал, что у него есть жена Люда, но она как правило уходила к маме при любом
алко-эксцессе, рассказывая Сергееву потом странные истории о его некоем "буйстве", на что Сергеев, естественно,
ничего ответить толком не мог, он даже не знал, верить ли этому или нет. Люда была точно баба и похоже врала.

Сергеев прислушался. Квартира ничем ему не отвечала. Комнаты были пусты и как-то мЯгки. Люда считала себя
женщиной модной, она давно сняла все ковры, оббила полы ламинатом и плиткой и оголила стены для бесцветных
обоев. Мягкость заключалась в ином. Это был символ, энергия растомленного и усталого тела Сергеева. Ведь именно мир
при психических или телесных
недугах становится излишне телесным. Но при этом не плотным, а как бы полым, пустым, провалившимся прорубем. В сущности-то
от этого надо бежать в какую нибудь деятельность или алкогольное, сексуальное забытье, в виртуальность, деньги
и проч. легкие и доступные радости, снимающие на время ад пустоты. Но пустота есть баланс мира и чем дальше ты
от нее бежишь, тем сильнее она бьет тебя в итоге по лицу. Сергеев это почувствовал и понял, что пора с этим что-то
делать, мир дал себя, сон окончательно улетучился.   

Сергеев встал, слегка пошатнувшись подошел к окну. Створки были слегка приоткрыты и снег падал прямо на голову
Сергееву, что было, конечно, очень хорошо - голова горела. И в ней решался второй мучительный вопрос после пробуждения
и осознания его - иди или не идти за бутылкой? Вопрос Гамлета, слегка перешедший в русскую лесо-степь.
Вся жизнь человека - это полоса припядствий, это, так сказать, вечный встречающейся ему предел. Обычно человек
существует в иллюзии "прохождения припядствий" и волевым усилием производит фикцию преодоления. Тем он тешит
себя, получая социальное поощрение, тем и живет.

На первый или второй день запоя Сергеев еще мог дойти до магазина, купить себе пару-тройку бутылок портвейна. Обычно
он разбивал свое прохождение на этапы : вот лестница, вот дверь, вот двор, ага, столб, тратуар... Все помнилось отчетливо, но потом также
быстро забывалось. Тем не менее результат в виде бутылок был на лицо и при нем стояло совершенно дикое условие каких-то
выполненных перед кем-то обязательств. Понятно, что при глубоком пьянстве существует свой пафос, даже свой ритуал,
свой язык. Ни один трезвый не поймет пьяного и наоборот. Вся речь пьяного для трезвого - это бред и наоборот. Трезвые
все понимают по своему, пьяные по своему и каждый в своем пространстве царь и бог. Главное - это соблюдение негласного
ритуала, фикции преодоления, потому-то пьянство вполне себе социализировано, несмотря на протесты, как социализирована
наркомания, несмотря на уголовное преследование. Не было бы фикции, не было бы пафоса, но пафос был всегда.

Сергеев задумчиво смотрел на снег. Решение "не быть" уже пришло, тело совершенно ему не подчинялось и до магазина
за 100-200 метров он просто не дойдет. Он даже с трудом стоял, ноги были совершенно ватными, снег же за окном
создавал еще большею иллюзию пребивания к земле. Звонить Люде было бесполезно, она скорее всего сама скоро придет
и будет читать ему долгие нотации от выдуманной ей самой проблемы. Никакой проблемы в Сергееве пьяном или трезвом не было
и Сергеев сам это знал. Он никому не мешал и никого не трогал, он молча сидел на своей честной заработанной пенсии
в 15 000 и также молча брал из этой пенсии небольшой возможный остаток и на него пил. Проблема роилась Сергеевым только
в Людиной голове. Он вдруг вставал тем самым пределом ее, то есть Люды, и Люда преодолевала себя в лице Сергеева, читая ему (себе)
нотации о вреде пьянства, о потраченном в пустую времени, о боге и долге; она преодолевала собственное зеркало.
Она видела возможную "себя" в конечном завершении и себя же хоронила; и вообще это
было хорошо и Люда это знала и знал это Сергеев, потому покорно просил прощения, а Люда крайне старательно, как всякая
женщина брежневского толка, корила его и себя за то, что с ним связалась. Так они с Сергеевым сексуально и удовлетворялись.

Снег за окном был уныл. Была весна, а весной снег всегда не кстати, но он есть и его много. Он сопровождается ветром,
потом слякотью, он теплый и какой-то тупой. Точно не снег, а пот, в нем реально что-то есть от телесных выделений.
Весну любят дети и подростки, весной гон у зверей, весна это дает, эту мягкость, ее много, пушистая, сладкая точно
бисквит.

Сергеев был точно таким. Снег падал ему на голову, слегка его охлаждал, но внутри Сергеев был именно таким бисквитом,
он это знал и о ужас, это был его нынешний предел, который было никак не преодолеть. Можно было лечь и созерцать
этот самый предел, как пугающий цветок, но при созерцании предел тут же распадался и становился опять липким,
мягким Сергеевым. Предел был кругом, сансарой Сергеева. Могла бы помочь Люда хоть как-то дать этому говну затвердеть,
но она не звонила и звонить ей не хотелось. Не хотелось ровным счетом ничего.

Вообще предел и его преодоление - это прекрасно, но когда он настолько не оформлен в тебе самом - это жуть. Для пьяного
Сергеева пределом был туалет и он волевым усилием приходил в него, сливал остатки портвейна и ложился обратно в постель.
Хождение за бутылкой - такой же предел и вот он идет, идет дальше, идет не смотря ни на что. Он - воин, рыцарь, он
может еще и еще. Трезвый же Сергеев через назидание жены преодолевал в себе пьянство. Он мог не пить месяц. Молодец.
Даже два. Прекрасный Сергеев. Почетный, волевой. Он починил проводку. Он повесил люстру. Он встретил жену.

Сергеев, в чувстве явной тревоги, держась за стены, будто танцуя, прошелся по квартире в надежде встретить где-нибудь в углу
затерявшуюся Люду. Но ее логично не было. В недолгих поисках Сергеев нашел лишь кровать и, лежавшее на нем письмо, в котором
он с трудом смог разобрать лишь несколько слов. Люда сообщала ему, что беременна, что он негодяй, она ушла к маме и она
надеется, что он "выздоровеет" к 18 марта, то есть к выборам главы государства. Странно, но последнее предложение так
врезалось в сознание Сергеева, что он вспомнил все. Люда, в отличие от него, работала. Работа была в бюджетной сфере и
в связи с этим, ее настойчиво просили прийти на выборы и желательно взять с собой еще кого. Сергеев мало чего понимал
в политике, ограничиваясь просмотром новостей, но выборы ему казались действительно важными и он пообещал жене обязательно
прийти.

- Как же так? - спросил его в голове ангел.
- Да вот так, - ответил демон.
- Она же беременна, дурак, - ангел.
- Врет, поди, как все бабы, - демон.
- Выборы - это важно, иди, - ангел.
- Все они ворье, да жулье, сиди дома, - демон.
- Представь, что твоя жена - это Россия, - ангел.
- Шлюха продажная, красиво женился, - демон.
- Преодолей передел, - ангел.
- Нет передела, - демон.

"Нет предела" мелькнула демоническая мысль в голове Сергеева. Я могу. Я все могу. Людочка. С этой мыслью он проскользнул
в туалет. Это было самое
проблемное и жуткое место в доме, за него постоянно шла негласная война между Сергеевым и Людой. Туалет - это отражение
дома и прежде всего женщины и то запущенье, в котором он был, по словам Люды, отражал всю ту жизнь, которой они живут с
Сергеевым. Вид остальной квартиры Люду интересовал мало, туалет был пределом, конкретным пределом квартиры и, видимо,
как то плотно ассоциировался с  пьянством Сергеева. Особенно жестоко смотрелась полоса, оставленная ржавой водой из
ржавого бака на стенке унитаза. Эта полоса очень напоминала георгиевскую ленту, ставшую едва ли не главным псевдо-символом
современной России с понятным ретроградным оттенком. Сергеев находил это невероятно забавным и цинично привязывал к
унитазу куклы кандидатов в президенты, которые почетно хранились женой после каждых выборов, и спускал воду. Это была
своеобразная казнь, как более лихие любители стрелкового оружия в поздне-советское время расстреливали портреты генсеков.

Что все политические - куклы, Сергееву не надо было объяснять даже в алкогольном бреду. Он чувствовал это сам, как святой
чувствует Христа своими стигмами, а не жалкими молитвами, направленными только на созерцание Голгофы. Сейчас, в туалете,
он - Сергеев - кукла, мягкая, липкая, предельная кукла между стенами с плесенью; и единственный выход, этой куклы, реализация ее мягкого предела - это
георгиевская лента, которую "проявил" будто мироточащую икону, унитаз. Всем ангелам и демонам Сергеев ответил сразу, упором
в ногах и кивком
головы попытавшись оттолкнуться, но не нашедший в ватных ногах сил, и просто спикировав под крышку бочка. Туда - то ли в пустоту,
то ли в современную Россию, его мать, его жену; глупый или
больной он, Сергеев, совершил мертвую петлю то ли в мир кукол, - летчик, поэт, - то ли из него.

И были ли вопли жены, пришедшей прямо из гражданского долга в коридор, и успевшей увидеть ноги Сергеева в мертвой петле.
И была вообще эта жена... Было ли хоть что-то... знает, наверное, только этот снег, который шел и шел, и нес с собой разве
что чувство недоумения за излишний метоболизм и рефлексию, которой так подвержены люди, и чувство нового-старого,
предельно туманного будущего.

Весна.