Нулевая любовь

Впервые я увидел её в гастрономе, куда обычно заходил после школы по всяким маминым поручениям. Она обернулась от витрины, чтобы позвать своего отбежавшего малыша. Стройная, высокая, брюнетка, круглое каре, большие живые глаза, короткая болоньевая куртка, шерстяная юбка... Южная кинозвезда, райская птица, неведомо как залетевшая на Крайний Север. В тот момент мне явилась странно-радостная мысль – я могу прямо сейчас подойти и потрогать эту женщину за попу, вырисовывающуюся под мягкой юбкой, и она не возмутится, не устроит скандала, а только засмеётся. Естественно, это так и осталось фантазией.
С тех пор я видел её везде – в журнальных рисунках, в клипе «Весёлых ребят» про чашку чая, в морозном запахе дыма на вечерней улице. Я мучился беспомощной ревностью, когда кто-то из мужчин-балагуров на заснеженной остановке подсаживал её в автобус за талию, на что она заливисто хохотала. К тому же оказалось, что она живёт в нашем доме. Из окна я не раз наблюдал, как она идёт через двор, однажды нырнул под подоконник, когда она вдруг бросила взгляд на окно; случайно встречал на каменистой, пустынной без деревьев поселковой улице. Их квартира была за дощатой перегородкой, зачем-то делящей коридор нашего барака на две неравные части. Так выглядели многие дома в Депутатском: длинные строения барачного типа с двускатной крышей и сквозным коридором с тремя подъездами – два торцевых и один центральный. В коридор выходили слева и справа двери квартир. Рядом с дверями к стенам лепились деревянные сундуки, где хранили картошку. Внутри квартиры мало чем отличались от нормальных городских, разве что окнами – с тройными рамами, переложенными мхом и лишайником. В одной части окна мы, как это водилось, устроили морозильник – деревянный «скворечник» с задней стенкой на улицу. Сливочное масло, вынутое из него зимой, было каменным и ещё долго оттаивало на столе.
Итак, перегородка в подъезде стала для меня одновременно препятствием и прикрытием. Замерев за ней, я мог невидимо прислушиваться к звукам её шагов и голоса, когда она выходила из квартиры или возвращалась домой. Голос был звонкий, жизнерадостный, с какой-то мальчишеской хрипотцой и едва уловимым кавказским акцентом. «Ты что-о-о, они мне маленькие, тебе точно не подойдут!» - эмоционально отвечала она какой-то подруге. «Рома, скотина, куда полез, сколько можно тебе говорить!» - ещё эмоциональнее кричала из подъезда на улицу. Возможно, даже мат из её уст звучал бы для меня прекрасной музыкой, хотя обычно он шокировал 14-летнего домашнего мечтателя, как удар хлыстом по лицу.
Разумеется, ходил я и за перегородку – для этого надо было выйти из нашего подъезда и войти в центральный – не дыша приближался к двери с фамилией «Боярских» на почтовом ящике, пытаясь что-то услышать за ней или выудить ещё хоть какую-то информацию. Фамилия скорее всего относилась к её мужу, оставившему на двери записку «Заринка, я хлеб купил, вернусь к вечеру». А на верёвках в коридоре сушилось их бельё, и я с немой тоской рассматривал её тёмно-синюю клетчатую рубашку, казавшуюся мне тоже частью самого прекрасного тела на свете.
Как ещё мог робкий, неловкий, конфузливый подросток разобраться со свалившимся на него наваждением? И всё-таки я нашёл способ сообщить о своих чувствах. Коротким летом окрестные сопки покрывались цветущим разнотравьем, особенно выделялся иван-чай. Я нарвал огромный букет из его лиловых метёлок, засунул в почтовый ящик, постучал и спрятался за угол подъезда, у выхода на крыльцо, готовый к бегству. Я слышал, как открывается дверь, потом удивлённый вздох, растерянное молчание… Удирать не пришлось, дверь закрылась. Я одним глазом выглянул из своей засады – ящик был пуст.
Видимо, успех настолько вскружил мне голову, что в следующий раз я спалился. Засунув в ящик точно такой же букет, я услышал шаги на центральном крыльце. Быстро выйдя через торцевой подъезд, я почему-то задержался возле него, видимо, не в силах уйти, слыша, как по коридору кто-то идёт, детский голос, сказавший «коська» по поводу отиравшейся там же кошки, и наконец из подъезда вышли папа с сыном. Папа, рослый кудрявый блондин с круглыми, как у совы, глазами, сказал «привет» и со странной улыбкой разглядывал меня, бессмысленно балансирующего на деревянном бортике теплотрассы. Неожиданно спросил: «Ты цветы принёс?» Я растерянно пробормотал нечто невнятно-утвердительное. «Ты цветы не носи», - снисходительно посоветовал он, - «лучше ягоды…» К слову, ягод – клюквы, брусники, голубики, морошки – в летней тундре тоже хватало.
После этого я наконец набрался смелости, чтобы заговорить с ней. Одиноко околачиваясь у того же подъезда с младшим братом одноклассника, который ходил за мной хвостиком и всё упрашивал поиграть с ним, я заметил, как она всходит на центральное крыльцо, и пошёл ей навстречу по скрипучему полутёмному коридору. «Здравствуйте...», - сквозь радужный туман, в котором стояло её улыбающееся лицо, я даже успел отметить, что она вовсе не такая уж высокая, почти одного роста со мной. «Вы меня извините... за цветы». «Ты чтооо!» - захохотала она на весь коридор и хлопнула меня по плечу, так что я слегка покачнулся, - «Наоборот, спасибо большое!» Онемев от восторга, я повернул туда, откуда пришёл, вместо того чтобы пройти дальше из центрового подъезда и тем самым отделаться от назойливого малолетки. Я шёл как деревянный, выдавая своё волнение только подёргиванием плеч, но из подъезда выскочил уже настолько ликующим, что тут же сам предложил мальчику поиграть. Хотя довольно скоро пожалел об этом – уж больно скучным и бестолковым казалось мне это занятие.
Примерно через полгода я влюбился уже как нормальный человек – в одноклассницу, которую и считаю своею первой любовью. Но это уже совсем другая история…