Джеймс Бакер или новые приключения королевских муш

ДЖЕЙМС БАКЕР ИЛИ НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ КОРОЛЕВСКИХ МУШКЕТЕРОВ

ГЛАВА I

МАТЬ И СЫН

Случилось это в начале ноябре 1634 года. Восемнадцатилетний юноша и женщина лет сорока продвигались вдоль открытой бухты и направлялись к одному из тех неприметных рыбацких домишек какие еще, и поныне   можно увидеть в рыбацкой деревне Полпэрро.

 Юноша судя по всему он был южанин. У него были черные волосы, карие глаза, твердые черты лица и нежная, но немного смугловатая от солнца  кожа.  Сложен он был, впрочем, как нельзя лучше: изящный и   сильный, гибкий, и крепкий. Правда одет он был просто, как обычный рыбак описанного нами времени, однако это было даже будто бы ему к лицу. Он выглядел бы настоящим лордом будь бы на нем вместо твидовой куртки — суконный дублет, а вместо деревянных башмаков или клог, как они назывались в Британии —  сапоги с блестящими бляшками. Но несмотря на это выглядел он на диву хорошо.

 Женщина, идущая с ним рядом, поминутно останавливалась, чтобы вытереть слезы. По своему виду она принадлежала если не к крестьянскому сословию, то, вероятно, к промежуточному слою между крестьянами и буржуа. Юноша несколько раз просил ее опереться на его руку, однако она всякий раз отказывалась, словно по своему положению считала себя недостойной такой чести.

Пока они шли по улице, ведущей к дому, который точно сливался своей белизной со всеми остальными домами и стар, и млад низко кланялись проходящему мимо юноше. Каждый, точно, признавал в нем сюзерена и повелителя. А ведь этот молодой человек, был одет как мы уже говорил, по подобию  обычных рыбаков.

 Минуя бухту, они свернули на дорогу или, вернее, на тропинку, круто ведущую в гору. Идти по ней рядом было просто не возможно, а поэтому – впрочем, только после некоторых колебаний и настойчивых просьб молодого человека – женщина пошла впереди.

 Юноша молча двинулся за ней. На его задумчивом лице лежала тень какой-то тяжкой заботы.

Приземистым и глинобитным был дом куда направлялись эти два путника, столь различные по возрасту и одинаковые по положению. Потребовалось четыре века и десять поколений, чтобы вся эта каменная громада сама стала господствовать над горою. Как и большинство строений той эпохи, дом семейства Бакеров представлял собой единый архитектурный  ансамбль. Он переходил от отца к сыну, и каждый владелец, исходя из финансовых возможностей, пытался подлатать сие обветшалое строение. Квадратный корпус дома сооружен был еще при короле Генрихе VII-м.  Затем на суровые камни стали накладывать глину и краску, тем самым превращая груду валунов в абсолютно гладкие и белые стены. Наконец, щелевидные окна, построенные  в конце царствования Эдуард VI и в начале правления Марии I были до приличия расширены тем самым увеличивая свет во всех комнатах.

 И вот путники наши переступили порог вышеописанного дома.

 Едва Джеймс закрыл за собою дверь, как тотчас сказал:

 – Теперь ты, может, скажешь, что случилось? Признаться ты меня порядком напугала, когда сойдя на берег я нашел тебя в порту всю в слезах и взволнованной. Когда я попытался выпытать у тебя о случившемся, ты ничего не ответив, попросила меня скорей идти домой. И вот мы взобрались на гору, перешагнули порог нашего дома и теперь находимся здесь в этой дорогой мне комнате. Говори же!

 – Садись, Джим.

 Тот кому так обратилась Алоиза, послушно сел на скамейку.

 – Мой милый Джим! – продолжала женщина и села напротив него.  – Скоро я не смогу называть тебя так.

 – Почему?  – с удивлением спросил молодой человек.

 — Ах, я давно должна была тебе все рассказать, но у меня не хватало духа.

 Тут женщина снова расплакалась.

 — Ну что же ты, матушка, — с беспокойством сказал молодой человек и нежно взял ее за руки.

 — Послушай-ка, Джим. Однажды ночью, а это было в 1616 году, в Полпэрро остановилась карета, из которой вышел мужчина, держа в руках сверсток, форму коего из-за темноты было невозможно разглядеть.

 Подойдя к двери нашего дома, он постучался в нее три раза.

 Тот самый Гилберт, кого вы столько лет милостиво называли отцом, отворил дверь и впустил путника. Путник поздоровался, откинул плащ, и стало видно, что на руках у него красивый ребенок, завернутый в голубое шерстяное покрывало. Его круглое, свежее и румяное личико свидетельствовало, что это здоровый, крепкий, трехмесячный мальчик.

 Старательно расправив помятый чепчик на его головке, путник положил ребенка так, чтобы его хорошенькое личико было хорошо освещено, и подозвал нас.

 Мы подбежали к нему.

  «Госпожа Бакер, — обратился он ко мне, — Вы известны во всей округе своей добротой и порядочностью. Именно эти ваши качества подсказали матери, вынужденной срочно покинуть Англию, передать своего ребенка вашим заботам. Я даю вам двести тысяч фунтов в качестве компенсации за неудобство, которые я буду присылать вам каждый год через одного моего пастыря».


 Вытащив из-под камзола кожаный мешочек, полный золотых монет, он попытался вручить его Гилберту. Но тот отказался.

  «Спрячьте ваше золото, сэр; нежность и хлеб в этом доме не продаются».

Слова моего мужа будто бы даже обрадовали его. Он убрал свои деньги назад, отдал мне ребенку, а сам, не прощаясь, ушел.

  Больше мы его не видели в наших краях.

— Что сталось с ребенком? — твердо спросил молодой человек, в чьей душе появлялись дурные предчувствия.

  — Мы оставили его себе и воспитали как родного сына; то были вы, дитя мое.

При последних словах Алоизы Джим вздрогнул.

 — Так я не ваш сын?

 — Увы, — в слезах сказала Алоиза, — но клянусь, что если бы ты был мне сыном, вряд я могла любить тебя больше.


 — О, матушка! — простонал юноша.

 — Ах, право, сын мой, — продолжала Алоиза, — я хотела сохранить все это в тайне, потому что была уверена, что твоя настоящая мать о тебе позабыла. И вот, пять лет назад, из Лондона прибыл курьер и вручил мне письмо и полный кошелек денег. Меня это насторожило. Вскрыв конверт, я по вине малограмотности с трудом прочла письмо, которое я помню наизусть:

 «Дорогая хозяюшка.

 В течении последних тринадцати лет, по причине моего пребывания во Франции у меня не было возможности отправить письмо в Полпэрро, и вы не получали от меня вестей. Но хорошо зная ту, которой я доверила ребенка, убеждена, что сын находится в надежных руках.

Вернувшись недавно по неотложным делам во Францию, я вынуждена оставаться на некоторое время в Париже, и, возможно, мое пребывание здесь затянется. Посылаю вам моим доверенным лицом десять тысяч восемьсот фунтов стерлингов, которые я Вам задолжала за долгие годы.

Отныне до моего возвращения, дату которого я не смогу сейчас Вам сообщить, Вы будете регулярно получать тысячу двести фунтов стерлингов на содержание моего сына».

 С того дня я стала с ужасом ожидать когда госпожа Карлайл даст о себе знать. И вот месяц тому назад тот же курьер, помимо тех денег, что он присылал нам ежемесячно, сообщил, что через месяц госпожа графиня будет иметь честь увидеть у себя в замке своего сына.

  — Вот еще! — заявил молодой человек. — Что я там не видел. Столько лет обо мне не вспоминала, и тут вдруг вспомнила. Что-то я не очень в это верю.
 
— Кто знает, может быть она тебя и не забывала никогда.

 —  Да, станет ли любящая мать отдавать свое чадо чужим? Так даже звери не поступают, да и птицы тоже, не считая, разумеется, кукушек. Нет, матушка, та мать, что оставила меня в младенчестве, не может быть мне матерью.

— Не осуждай ее, сын мой, одному Богу известно, что заставило ее так поступить.

— Тем не мене я не поеду никуда. Мне  хорошо здесь, вместе с тобой.

 — О, бедный мой сын, ты сам не понимаешь от чего отказываешься. Что может дать тебе стареющая вдова? А там ты будешь счастлив. Ах, так и вижу тебя богатым и всегда счастливым; на местные праздники ты приводишь за руку прелестнейшую даму, которая зовет тебя супругом: она одета, как принцесса, и прекрасна, как роза, а ты, так и светишься от удовольствия и гордости!

 Джим невольно засмеялся, а потом загрустил.

 — Не нужно мне такого счастье, матушка, — проговорил он,— ибо по-настоящему я счастлив только здесь в Полпэрро, вместе с тобой.

  Но едва Джеймс это сказал, как со двора послышались крики детей: «Карета! Карета! Смотрите-ка карета!».

  — Ах, это они! — воскликнула Алоиза и крепко сжала руки Джеймса.

 В этот миг послышался приближающийся цокот копыт. Вскоре показалась и сама карета в сопровождении бегущих за нею ребят. Она въехала во двор и остановилась возле самого входа. С запяток соскочили один из лакеев и отворил дверцу экипажа. Из кареты вышел  плотный человек лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Войдя в дом, он поклонился Джеймсу.

 — Добрый вечер, господин Нортумберленд, — проговорил он, обращаясь к Джиму. — Меня зовут Джон Пим. Я прибыл по просьбе вашей матушки графини Карлайл, дабы иметь честь проводить вас домой.

 — Вы проделали столь долгий путь напрасно, сэр, — твердо ответил Джим, скрестив на груди руки, — ибо и   матушка моя, и дом мой находятся здесь.

 — Должно быть вы не осведомлены, сударь, — проговорил Пим и с презрением взглянул на Алоизу, — что это женщина вам не приходится матерью.

 — А кто же тогда моя мать?! — яростно воскликнул Джеймс. — Кукушка, что  бросила меня в младенчестве?

 — Джим! — с кротостью упрекнула его Алоиза.

 — У нее на то были веские причины, — ничуть не смутившись ответил Пим. — Впрочем, вам лучше самому все узнать, отправившись в Лондон. Идемте.

 — Поезжай, Джим, — стала уговаривать его Алоиза. — думаю будет лучше если ты сам во всем разберешься.

— Ну а как же ты, матушка?

 — А я буду ждать и надеяться, что когда-нибудь ты вспомнишь обо мне и приедешь.

 — Поспешите, господин Нортумберленд, — поторапливал его Пим.

 — Прощай, сын мой, — проговорила Алоиза, нежно отстраняя его от себя.

 — Скажите лучше до свидания, матушка,— ласково ответил Джеймс. — Я не задержусь надолго там.

 — Поскорее, молодой человек, поскорее, — торопил его Пим.

Джеймс еще колебался, но Пим окликнул со двора лакеев и те с силой вытолкнули Джеймса из дома и затолкали в экипаж; Пим сел рядом с ним. Карета вздрогнула и покатила со зловещим грохотом.

 Юноша посмотрел на окна. Сквозь густую изморозь на стеклах он все же разглядел, что его повезли по улице Корнуолла, затем миновали Римский мост и выехали загород.

 Дальше, когда дома родной деревни скрылись из вида и начинали бесконечные заснеженные поля, сменявшиеся лесами, показалось, что время замедлило ход.

 Пим решивший, что его попутчик заскучал, попытался его разговорить.

 — О чем вы задумались, сударь? — спросил он.

 — Да, так, не о чем, — Джеймс подышал на окно и потер рукавом. — Скажите, сударь, долго ли нам еще ехать?

 — До Трелона один только час. В нем мы останемся на ночь.

 — А до Лондона?

 — При благоприятных обстоятельствах двое-трое суток, а если, к примеру, сломается ось у кареты, или, не дай Бог, на нас нападут разбойники, то в дороге мы можем задержаться на месяц, а то и на полтора.

 — Черт, — с досадой проговорил Джим, — никогда еще не оставлял ее  так надолго.

— О ком вы говорите, сударь?— осведомился Пим.

— Как о ком?! О своей дорогой матушке, разумеется.

 — Ну, не о вашей, а о матушке какого-нибудь рыбака. Отныне вы – виконт, сударь. И советую вам хорошенько об этом запомнить. Хоть этот титул и не самый высший в свете, тем не менее дает вам великое будущее. С этого дня вы обязаны забыть ваше прошлое. Забыть!

 — Забыть! — воскликнул Джеймс. — Что значит забыть, сударь?

 — А то и значит, сударь, что теперь вас не должна заботить судьба, воспитавшей вас женщины. О ней позаботятся без вас.

 — Вот еще! — возмутился Джим. — Если вы думаете, что я отправляюсь с вами в Лондон для того, чтоб оставаться с этой самой графиней… Как ее там?

 — Графиня Карлайл.

 — Вот, вот с графиней Карлайл, то вы глубоко ошибаетесь. Я еду туда, чтобы посмотреть в глаза бесстыжей женщины.

 — Одно могу сказать леди Карлайл ни в чем не виновата.

 — Я не собираюсь ее ни в чем упрекать. Мне  интересно знать, что она чувствует?

 — Скорбь, молодой человек, безутешную скорбь.

 На это Джеймс ничего не сказал. Он отвернулся к окну и снова начал глядеть на   пробегающие мимо леса и поля.

 Ровно через час, как и говорил Джон Пим, они въехали в город Трелон и поселились в гостиницы «Львиный король». Туда же внесли сундуки, содержание которых для виконтов до сей поры оставалось в тайне. Но вот проводив носильщиков за дверь, Пим открыл ключом сундук и вынул из него белоснежную рубашку с кружевными манжетами,   расшитый черного цвета камзол с сильно завышенной талией, такого же цвета были чулки и панталоны, и наконец, кафтан и  плащ.

 — Это все передает вам ваша матушка, — сказал с поклоном он.

 — Что это? — сказал Джим даже не взглянув на вещи.  — Мне ничего от нее не нужно.

 — А вы гордец, милорд. Упрямый гордец. И если бы у меня хоть на йоту зародились  сомнения по поводу вашего родства с леди Карлайл, то вслед за вашими словами, оно рассеялось само по себе; вы истинный сын вашей матери.  Ну что ж, не желаете переодеваться, как вам угодно. Вы можете поужинать и в вашем тряпье.

 С этими словами Пим позвонил в колокольчик. На этот зов прибежал хозяин гостиницы и вопросил, что ему угодно. На это Пим распорядился принести им пунша, курицы и хлеба. Вот такой предпочел скромный ужин будущий лидер Долгого парламента, который, впрочем, Джиму показался праздничным, о чем он поспешил сообщить сотрапезнику:

 — Ну, помилуй Бог, какой же это праздничный ужин?  — с улыбкой возразил Пим, разделывая курицу. — Самый что ни на есть обычный. Присоединяйтесь.

 — И вы так каждый день питаетесь?  — все больше удивлялся Джеймс.

— Ну почему же каждый день. Вчера, например, я отведал в этой же гостинице нежную баранину под луковым соусом. Вы когда-нибудь пробовали баранину?

 — Нет, — признался молодой человек, чей живот стал предательски издавать голодные звуки.

 На это Пим радушно заулыбался и, принявшись за трапезу, сказал:

 — Ничего, ничего, еще успеется.

 Джим, в свою очередь, все никак не мог решиться последовать его примеру. Заметив это колебание вождь индепендентов настоятельно просил его покушать. Наконец молодой человек сдался и принялся вкушать то блюда, которое они с его приемной матушкой могли себе позволить лишь на Пасху.

 Покончив с ужином, Пим оставил Джима в его комнат, а сам пошел в свою. Оставаясь в ней, молодой человек осмотрелся. Никогда ему еще не приходилось бывать в подобных гостиничных апартаментах, в которых начищенный паркет сиял до блеска, мебель обитая сукном и бархатом, а дверные ручки выглядели точно золотыми.

 « Неужели мне все это не снится? — с улыбкой спросил сам себя наш герой и повалился на кровать, чья лебяжья перина приняла его в свои объятия.

 Никогда ему еще не приходила лежать на таких. А так как усталость от пережитых событий в скором времени взяла все свое, то Джеймс, так и уснул, не раздеваясь.

 Проснулся он лишь на следующие утро когда в его комнату вошел лакей Пима.

 — Меня прислал к вам хозяин, — проговорил он в поклоне, — дабы сообщить, что он уже давно позавтракал и ждет вас внизу.

 — Передай своему хозяину, что я сейчас спущусь.

С этими словами Джеймс ловко соскочил с кровати. Но увидев свое отражение в зеркале, удивился. Вместо рыбацкой одежды, на нем была кружевная сорочка с позолоченным воротником и ослепительно белые подштанники.

— Где моя одежда? — гневно спросил он.

 — По приказу моего хозяина я отнес ее в печку, — ответил слуга.

 — Что! — заревел молодой человек.

 — Не сердитесь, ваше сиятельство, лучше позвольте мне помочь вам надеть ваше новое платье, — Говоря эти слова слуга поднес ему камзол, как бы приглашая молодого человека в него облачиться.

 — Черт с вами, — сдался Джеймс и при помощи лакея принарядился в шикарный костюм.

 В след за тем лакей без всякого предупреждения пригласил в ту же комнату трелонского цирюльника, и тот в одно мгновения преобразил нашего героя до неузнаваемости.

Не станем скрывать, что когда Джеймс причесанный, завитый,  в черном платье, которое так освежала неописуемо белая сорочка с пышным стоячим воротником, взглянул на себя в зеркало, он с трудом узнал самого себя и прикоснулся кончиками пальцев к своему отражению, точно проверяя не портрет ли это какого-нибудь лорда перед ним.

 — А теперь завтракать.

 С этими словами лакей одним движением руки снял со стола накрахмаленную салфетку, и перед взором нашего Джеймса открылся великолепный натюрморт, заслуживающий нашего описания: на белоснежной кипенной скатерти стояли золотой турецкой работы кувшин, наполненный отличным, испанским вином, серебренная ваза с вишневым варением, фарфоровая вазочка с мочеными оливками, а также на глиняном блюде шпинат и наконец поджаристый каплун. 

 — Ух ты! — не сдержанно воскликнул Джеймс, приближаясь к столу. — Это все мне?

 — Вам, —   ответил слуга.

 На это Джеймс улыбнулся, быстро сел за стол и ловко отделил ножку каплуна от тела.

— Боже мой, как вкусно! — проговорил с наслаждением Джим, как только сок хорошо прожаренный курицы обволок его язык. —  Неужели знатные люди всегда так питаются?

 — Всегда, — подтвердил лакей, закладывая салфетку под воротник новоиспеченного виконта.

 — И вы тоже?  — озабоченно спросил молодой человек.

— Нет, — вздыхая, ответил слуга, — на завтрак мы получаем приличный ломать хлеба и небольшой стаканчик пунша.

— И это все? — с удивлением переспросил Джеймс.

 — Все, сударь, — все так же грустно ответил слуга.

— А ну, садитесь, — почти потребовал Джеймс. — Сейчас поедим вместе.

Лакей с удивлением вытаращил глаза.

 — Его сиятельство изволит шутить? — спросил в изумлении он.

 — Нет, — возразил Джим, — я абсолютно серьезно. Садитесь, садитесь.

 Лакей растерянно пожал плечами и неуверенно подсел к виконту.

— Вот, это вам, — между тем проговорил Джеймс и, сам разделив пополам каплуна, часть от него положил на тарелку перед однотрапезником.

— Право, — промолвил лакей, вытирая от пота обильную плешь. — сколько лет хожу в лакеях, а такого видать не приходилось. Чтобы господин приглашал обычного смерда за стол.

 — Ну, во-первых, я вам никакой не господин, — возразил Джеймс, —    а такой же обычный человек, как и вы, а во-вторых моя матушка меня учила всегда делиться едой со страждущим.

 — Назовите имя этой святой дамы, чтобы ее можно было поминать в молитвах перед Господом.

 — Ее зовут Алоиза, только она никакая ни дама, а обычная женщина, бедная вдова рыбака.

 — Как это так? — войдя во вкус трапезы осведомился слуга.

 — Да вот так, — ответил Джеймс, —  ведь вы вероятно и сами ее видели в Полпэрро.

 — Это та миловидная женщина от которой мы вас забирали?

 — Да, д леди Карлайл отдала меня ей на воспитания когда я был еще ребенком.

 — Ну тогда это много объясняет, — с каким-то облегчением сказал престарелый лакей. — Только вот трапезничать  вам с нами, ваше сиятельство, теперь не к лицу.

 — Почему?

Лакей пожал плечами.

 — Я и сам не знаю, но так говорят.

 Расправившись с завтраком,   Джим вместе со слугой спустились вниз. Там, как и говорил последний, виконта поджидал   Джон Пим. Вместе с ним Джеймс снова отправились в путь, а к вечеру все  точности повторилось, как и в предыдущий день. Снова они поужинали и легли спать. А утром вновь отправились в дорогу. Так уже на третий день они добрались без особых приключений до столицы Великой Британии — Лондона!

 Прибыв к дому леди Карлайл, Джеймс и Пим уверенно вошли внутрь.

 Дворецкий проводил их через длинную анфиладу комнат и остановился перед закрытой дверью. Он сделал им знак, чтобы те подождали его здесь.

 Затем он открыл дверь и доложил о Джемсе Нортумберленде и Джоене Пиме.

  Графиня де Карлайл, о которой мы часто говорили в нашем романе «Юность мушкетеров», выводя ее на сцену под именем леди Персис, как и говорил Пим, была еще вполне себе красивой женщиной. На вид ей можно было дать не больше двадцати пяти – двадцати семи лет, тогда как на самом деле ей уже минуло тридцать пять. У нее были все те же чудные рыжие локоны, холодные, но умные глаза, которые так часто узко суживались, когда графиня вела какую-нибудь интригу, вроде той, что едва не привела к эшафоту кардинала Ришелье, и вложила  нож в руку несчастного   Фелтона, опосля убившего высокомерного первого министра короля Джорджа Вильерса 1-го герцога Бекингема.

 Иными словами это было все то же изворотливое существо, умевшая плести интриги, менявшие исход событий во всех Европейских странах.

  Графиня сидела в маленьком будуаре, окна которого выходили в сад.

 Когда дворецкий доложил о лорде Нортумберленде и сэре Джоне Пиме, графиня приподнялась с тафты, на которой она возлежала все это время и с любопытством взглянула на дверь.

 Вошел Джим. Следом за ним последовал и Пим.

 При виде первого графиня побледнела как полотно тафты, на которой она лежала, и, как ни велико было умение держать себя в руках, она невольно вскрикнула.

 — Что такое? Что с вами? — спросил в недоумении Пим.

 — Возможно, что мое появление вызвало у ее сиятельства дурные воспоминания, — ответил холодно Джим.

  — Нет, — поспешила возразить графиня, чувствуя, что вся холодеет от страха, — просто вы поразительно похожи на одного человека, которого я хорошо знала… Подойдите ближе, сын мой.

 Но Джим воспротивился:

 — Нет, госпожа графиня, позвольте мне остаться там, где я стою. Лгать и лицемерить я не умею, поэтому от вас не утаю: мне дико считать вас матерью, ибо до недавнего времени, как впрочем  и во все другие,   я буду называть своей матерью ту, которая меня воспитала.

 — Что ж, — проговорила графиня немного отойдя от страха. — возможно я и заслужила вашу ненависть. И все же не спешите меня судить пока не выслушаете.

— Я вас слушаю, сударыня.

— Запомните имя Эмиль де Крильон. Это ваш настоящий отец и враг.  Именно ему  я обязана всеми бедами, которые перенесла, будучи его женой. Это был тот человек которому были чужды любые человеческие чувства. Он не знал ни милости, ни человечности, ни милосердия...

— Ну зачем вы тогда выходили за него замуж? — осведомился Джим.

— По наивности, сударь, он очень умело умел претворяться. До замужества он был скромным и трогательным, какими только бывают кавалеры в рыцарских романах. В общем я ему поверила; верила ему свою судьбу. Однако после замужества он тотчас изменился. Из ласкового, доброго и  чуткого супруга, он превратился в злобного, коварного и злого варвара. Он унижал меня как мог, а однажды, будучи в особой степени агрессии, привязал меня бесчувственную к лошади. Отвезя на берег к бурлящей реке, он перерезал лошади горло и пустил ее в бурлящие воды. Я бы неминуемо погибла, если бы меня не спас человек под именем Аполлинер. Сделал он это не из добрых побуждений. Недаром его имя переводиться как разрушитель. Он и впрямь едва не погубил меня, принеся в припадке в свой бордель.  Когда я очнулась, он тотчас предъявил мне счет, справедливо рассчитав что у меня не будет денег.  По его словам, он потратил их не мало на мое леченье, и поскольку я имела несчастья остаться в живых, он пожелал возвратить их обратно. Убедившись, что мне не чем заплатить, он повелел их отработать в притоне.  Много раз я пытался сбежать из него, но тщетно; каждый раз мой хозяин возвращал меня обратно и избивал. К счастью, моим первым клиентом был Джон Пим.

 При последних словах Пим учтиво поклонился.

 — Узнав мою историю, — продолжала графиня, — он выкупил меня из борделя, а заодно и все украшения, что были при мне,  и привез меня сюда в этот дом. Здесь на моей родине он попытался ввести меня в высшее общество и как можно скорее выдать замуж. Но оказалось, что я тяжела, что несомненно препятствовало его затеи. Вскоре родились вы. Я не могла взять вас   с собой в изгнание, ибо и сама не представляла свое будущее. Поэтому я решила вас отдать другой доброй женщиной, ставшей на многие годы вам матерью.

  — А самой без затруднений, кои я из себя представлял, выйти за богатого человека замуж, — проговорил Джеймс, дополняя слова, издевательскими жестами.

 — Да,— подтвердила графиня, —  в тот момент, я не ведала иного выхода. Я вышла замуж за лорда Перси,  прожила с ним три года, а потом он скончался.  За тем я была вовлечена в интригу, которая едва не стоила мне жизни, что заставило меня уехать из Англии. Когда волнения улеглись, я вернулась в Лондон и, чтобы очистить свое имя, которое мне хотелось передать вам по наследству, снова вышла замуж за лорда Карлайла.   Когда два месяца назад мой муж скончался, я написала воспитавшей вас женщине и вот ты здесь. Ах, Джим, вы можете думать, что я плохая мать, но я хочу, чтобы вы знали: с тех пор, как вы попали в чужие руки, не было ни одного дня, чтобы я  не думала о вас.

  — Очень печальную историю вы мне поведали, сударыня, — сказал на это Джим, — но к сожалению она меня не тронула. Хоть вы и произвели меня на свет, но мать у меня другая, та что меня вырастила.

  — Что ж, — сказала графиня, — если вы считаете меня виновной, то позвольте хотя бы искупить свою вину. Скажите, мой друг, что бы вы хотели, чтобы я для вас сделала? Если у вас есть мечта, то с моими возможностями я могу осуществить ее.

  — Нет, госпожа графиня, мне от вас ничего не нужно. Разве только несколько гиней, чтобы добраться до Полпэрро.

  — Ну что же, если вы желаете вернуться, я не буду вам упорствовать. Но прежде чем с вами расстаться, может даже навсегда, мне хочется, что бы вы на меня не сердились. Разве ваша приемная мать не учила вас милосердию, разве она вам не говорила, что Христос учил прощать грехи своим обидчикам?   Разве вы не христианин?

 Немного подумав, Джим согласился:

 — Хорошо, сударыня, я вас прощу. Впрочем, мне и не за что на вас обижаться, ибо вы не сделали мне   ничего дурного, как, впрочем, и хорошего. Одно могу сказать вам напоследок вы мне чужая, и никогда не станете матерью… Прощайте.

  Джим повернулся к ней спиной, чтобы уйти, но услышал жалобный голос графини:

  — Постойте, Джим. Я знаю, что вы обо мне думаете, и возможно, что я заслуживаю этого, но если вы, как говорите, не питаете ко мне враждебных чувств, то побудьте у меня хоть б то три дня, а там вы можете уехать если хотите.  Но если вы намеренны уйти сейчас, сею же минуту, то оставите мня с тяжелым сердцем, ибо я пойму, что вы по-прежнему на меня сердитесь, что мне никогда не вымолить у вас прощение. Я умру от отчаянья.

  С этими словами графиня Карлайл упала на колени и залилась слезами.

 — Ну что вы, сударыня, — проговорил Джон, опустившись рядом с ней на колени, — Бог с вами, я останусь.

 — Спасибо, Джим, — проговорила леди Персис и кликнула слугу: — Эй, Патрик, проводите господина Бакера в лучшую из наших комнат.

 — Это не к чему, сударыня, — возразил Джим, — я не привык к роскошествам, для меня хватило б и чулана в которых вы содержите слуг.

 — Полно, сударь, вы мой гость, а гостей, как известно, в чуланах не держат.

 Джим не хотя согласился с графиней.

  Хотя Алоиза Бакер была и обычная женщина, она сумела привить своему воспитаннику чувство такта.

 Поэтому он решил подчиниться и проследовать за лакеем в указанную комнату.

ПРОДОЛЖЕНИЕ: http://proza.ru/2023/01/11/116