За лучшей жизнью

                За лучшей жизнью
          Ян Цильке лежал в комнате общежития в пригороде Бремена и плохо себя чувствовал. Цильке плохо себя чувствовал не потому, что он поволжский немец, жил в Казахстане, а сейчас, как ни странно, находился в Германии в эмиграции. Цильке болел уже неделю.
       От свалившегося на него недомогания он много спал и пребывал в странном соединении сна – а может быть, даже не одного сна – с реальностью. Когда Цильке лежал в постели,  то смотрел по телевизору  канал для русскоговорящих зрителей и, засыпая, не выключал его. Одинокий немец слышал голоса, и ему казалось, что он не один, а среди людей. Он пытался прислушиваться к ним, но через несколько минут, не помня себя совершенно,  уже спал. Иногда Ян неожиданно просыпался, приходил в себя, чтобы почувствовать, что он еще есть, почувствовать навалившийся на него недуг, озноб и усталость, и снова впасть в тяжелое забытьё. Как-то Ян Цильке   очнулся  оттого, что его сердце как будто придавило, и он перевернулся с левого на правый бок. Перевернулся дремавший  Цильке на другой бок именно в тот момент, когда по телевизору заговорили про умирающую девочку.
         Услышал Цильке, как маленькая девочка борется за жизнь и будто бы помочь ей в родной стране никто не может. Девочка появилась на свет при неудачно проведённых  родах. Мать знает: жизнь её дочери под вопросом, будет она жить или не будет? Девочка того не ведает, не чувствует над собой нависшей угрозы. Для матери  ясно одно: её дочь должна жить. Медики говорили: «Нет, но может быть, если…».  Всё, что говорилось после этого «если» оно и обнадёживало, и непосильно дорого. Лечат больных детей почему-то за границей и за очень большие деньги, странным и непостижимым образом на родине таких детей  не лечат.
          Из телевизора до Яна Цильке доносились голоса  людей, он различал и один голос, и второй, они будто бы взывали к нему и чего-то требовали. Однако Цильке неодолимо хотелось только спать. Возможно, даже и не столько спать, а находиться в забытьи, из которого он всё-таки слышал доносившиеся до него слова.  Он постепенно приходил в себя, в тёмном тумане его сознания начинали появляться обрывочные и бессвязные картины болезни девочки и слышались разговоры о ней.
          Наконец  Ян Цильке открыл глаза и увидел, что лежит лицом к экрану телевизора. Оттуда на него печальным взглядом смотрела больная девочка – единственное, что Цильке отметил, и уж было снова забылся. Но взгляд больной девочки, смотревшей на него минуту назад, не позволил Яну опуститься глубоко в дремоту. Взгляд любознательный, удивлённый и одновременно обречённый, так как больна она безнадёжно. Ей эта жизнь неизвестна и потому любопытна. Смотрит она и не понимает,  наверное, горя в глазах матери, склонившейся над ней. Это было трудно видеть, и Ян обессиленно закрыл глаза.   
Цильке казалось, что он слышал людей,  разговаривавших между собой и отвечающих кому-то на вопросы. Потом как будто кто-то долго смотрел на него и ждал, когда он окончательно проснётся.  Ян вновь открыл глаза. Возможно, в сумерках, окружавших светящийся экран, всё это ему показалось? Цильке стал возвращаться в полную память и, словно что-то вспомнив,  едва слыша себя, с усилием проговорил:– Вот  оно как?!
Эту его фразу никак нельзя было понять – что «вот», что «как»? Ян Цильке, наконец, начал догадываться, что привиделось ему в бреду, когда он увидел  лицо девочки, а уж затем составилось и всё остальное. Увиденное Цильке показалось неслучайным.  Люди невольно ищут в совпадениях  тайный смысл, считая это каким-то знаком, посланным для них свыше. И разгадывая его значение, он стал предполагать, что  это,  должно быть, его зовёт… дочь! Полное совпадение увиденного с реальностью заключалось в том, что образ дочери ещё стоял у него перед глазами таким, каким он запомнил его при расставании на перроне вокзала в Атбасаре. Сейчас она появилась  перед ним словно в плоти и крови, он узнал её тотчас, без промедления. Но, увидев её, растерялся, оттого, наверное, как неожиданно, ярко и явственно  она предстала перед ним.    
       Цильке стали мучить воспоминания, которые жили в нём. Будто наяву он видел себя в Атбасаре, в небольшом казахском городке, где происходили все те события, которые и составили его судьбу. Ему вспоминались наиболее тягостные последние дни, проведённые в Казахстане до того, как он покинул страну.   
         Девочка из телевизора, напомнившая ему дочь, её лицо и смотревшие с укором прямо на Яна большие глаза являлись перед ним всякий раз, стоило лишь Цильке подумать о семье, которую он оставил в Атбасаре. Вспоминая, он размышлял, и размышления эти уводили его в глубокое прошлое…
        По происхождению семья Цильке  относилась к голландским немцам. Раньше, когда-то очень давно, его далёкие предки  жили на границе с Голландией до того, как на основании манифеста Екатерины II переехали  за лучшей жизнью в Россию и обосновались в саратовском Поволжье, в колонии Нижняя Добрянка.  И надо сказать, счастливо жили. По крайней мере до того времени, пока не началась Отечественная война, когда немцев, проживавших в России, в том числе и поволжских, стали переселять вглубь страны. Так семья  Цильке оказалась в городе Атбасар Акмолинской области Казахстана.
        В прошлом пограничный пост, позже казачья станица Российской империи Атбасарская, а ныне город Атбасар находился  на пересечении караванных  дорог, по которым перегонялись огромные табуны лошадей и другой скот. Это было известное место торговли скотом – «ат* базар», то есть  конский базар.  В этом казахском городке и поселилась семья Цильке, где в шестидесятых годах родился рыжий мальчик, которого назвали Яном.  В Атбасаре он вырос и повстречал  девушку, красавицу Ганну, свою будущую жену.
        Берег реки Жабай, на котором стоял Атбасар, был высок, крут и покрыт деревьями, на другом– отлогом – берегу желтела степь и блестели заливы.  Утомлённые дневными трудами и заботами парни и девушки вечерами собирались у реки.  Там Ян Цильке и встретился впервые с Ганной.  В тот спокойный чистый вечер на окраине города у воды горели костры и слышались задушевные песни: то грустные, словно разлука, то лихие, как сама молодость. Облачное небо, прибрежные камыши и лодки отражались в воде, и над ними пролетали птицы.  Среди собравшейся молодёжи не приметить  статную девушку по имени Ганна было нельзя.  Наблюдать за ней доставляло Цильке нескрываемое удовольствие. С этого момента  душа Яна и затеплилась счастливым чувством. Цильке захотелось встретиться с Ганной взглядом, в котором можно было бы передать возникшее в нём волнение, но только Ян поднимал на девушку глаза, она тут же опускала свои и смущалась. Способность смущаться настолько ей шла и была для неё так естественна, что иной Ганну нельзя было и представить. Позже, всякий раз, увидев её, Ян делал порывистое движение в сторону Ганны и замечал, что и она уже с готовностью поворачивала лицо ему навстречу. В этот момент в нём всё замирало, и Ян, казалось,  был уже близок к тому, чтобы  признаться ей в своих чувствах, но Ганна стыдливо опускала глаза, вспыхивала и торопилась уйти. Наконец, волнуясь, Цильке  всё же признался девушке о таившейся в нём любви.  И когда со стороны Ганны  последовало  ответное чувство, дело успешно пошло к свадьбе.
      Ганна Стефанович была белоруской. Её родители из Бобруйска, пережив войну, новосёлами  приехали в Казахстан обустраивать целинные земли. Пустые ранее места были заселены, в степи появились сотни посёлков, выросли деревья, а у целинников Стефанович выросла дочь. И то, что она выходит замуж за немца, было для родителей Ганны  чем-то немыслимым. Вначале они были против этого брака. Молодым – Яну и его невесте Ганне – приходилось отвоёвывать право быть вместе. Прошло какое-то время, прежде чем все подружились, и свадьба Ганны Стефанович и Цильке состоялась.
Однажды, глядя  на жену, Ян с удовольствием заметил, как задумчиво Ганна смотрит в окно, куда-то вдаль, поверх  домов и деревьев, лицо её при этом озарялось приятной улыбкой и волнением. Ганна была беременна, и скоро у них родилась  дочь, которую назвали Анни – милость. Омрачало это радостное событие только то, что дочь родилась больной. Врачебная ошибка, родовая травма. Плод был большой, и врачи, помогая роженице, повредили  ребёнка.
«Если бы не  болезнь Анни, которую я надеялся вылечить за границей…»–  вспоминая, сокрушался сейчас Цильке, оправдывая себя.
… Решился Цильке  уехать с семьёй  на свою историческую родину за лучшей жизнью, за счастьем, как раньше думали его предки, когда-то давно жившие рядом с Голландией.
    В конце восьмидесятых Германия открыла границы и позволила этническим немцам вернуться в страну. Многие  немецкие семьи подали документы на возвращение, в том числе и Ян Цильке.  Ганна и предположить не могла, что это произойдёт так быстро и что переезжать нужно будет уже через год.  Отправляться куда-то в неизвестность с маленьким ребёнком и оставить родителей одних Ганна  не могла. И как-то  уж так  само собой определилось, что робкая и стеснительная Ганна между тем была тверда и решительна в своих поступках. Когда пришли документы, Ганна отказалась уезжать из Казахстана. Упрямый  и обиженный Цильке поехал один. Он посчитал, что как только устроится на новом месте, то вернётся, уговорит и заберёт жену и дочь. Но не всегда то, что делается, – к лучшему. Не знал ещё Ян, что жизнь порой складывается не так, как ты хочешь, а как Бог даст. И сейчас его одинокое положение есть  добровольное изгнание  из той страны, где была его жизнь.  Цильке вспомнил, как стоял он в дверях вагона, когда Ганна и маленькая Анни провожали его. Как будто о чём-то догадываясь, жена долго смотрела на него, не мигая. Они почти  ничего не сказали  тогда друг другу. Наконец поезд тронулся, и Ганна начала медленно удаляться, стоя  на перроне, придерживая дочь.  Ян остался надолго один среди незнакомых людей.
     Можно искать оправдания, но невозможно сейчас Яну Цильке заглушить в себе голос совести, что подсказывал: вся жизнь  будет тяжелый крест и сам он пропадёт, оставив на произвол судьбы жену и дочь малютку.  Эта боль, которая жила в нём, разрушала его,  проявляясь во всей своей безжалостной силе.
    После получения разрешения на въезд в Германию со статусом позднего переселенца Яну Цильке нужно было добраться до лагеря Фридланд. Именно этот лагерь  открывал дверь для различных мигрантов, в том числе и немцев из бывшего Советского Союза.  Фридланд – единственный в Германии лагерь принимал  мигрантов по линии  переселенцев с предоставлением временного жилья.
Цильке наивно  надеялся, что при официальном оформлении всей процедуры переселения ему представится возможность для лечения Анни.
       Из России до Германии Ян добрался скорым поездом. Цильке даже не успел толком осознать, с какой лёгкостью он покинул свою семью в Казахстане, свой Атбасар.
      Регистрационная процедура в лагере для переселенцев также не заняла много времени, словно всё было устроено таким образом, чтобы у человека не возникло и времени на раздумья о том, а правильно ли он поступает. У Яна Цильке приняли документы, выдали листок с распорядком дня и ключ от комнаты. От благотворительной организации ему даже сделали подарок – резиновые шлёпанцы  для душа, и чтобы в этом  виделась  только забота, а не желание унизить, добавили ещё и словарик. 
      Приёмный лагерь для мигрантов на южной окраине федеральной земли Нижняя Саксония  в городке Фридланд  возник не случайно. Сначала там селили бывших пленных, возвращавшихся из Советского Союза, а с восьмидесятого года стали расселять мигрантов.      
         В комнате стояло несколько кроватей, стулья и стол. То, что на столе чайник был  на цепи, после подаренных ему резиновых шлёпанцев Цильке уже не удивило. Утром, когда в скверном душевном состоянии Ян шёл на собеседование, или, как тут говорили  Termin  «термин»,– где должны были предложить ему землю для проживания в Германии, был сильный туман, тянуло сыростью и холодом. Цильке невольно охватило разочарование. Его надежда вдруг как-то потускнела, затуманилась и исчезла. В сквозящей прохладе улицы он почувствовал себя одиноким. Ему представилось: как никому здесь не важно, и даже не интересно, что делается где-то там, далеко, в его родном городе, что всё, случившееся там, только для него полно смысла и значения.  У Цильке появилось такое ощущение, словно есть две жизни, совершенно различные, не имеющие между собой ничего общего: одна там, откуда он приехал, а другая здесь. И та жизнь  непреложная и самая настоящая, а эта – похожая на непрочитанную страницу на иностранном языке. Накануне Ян был шокирован поведением одного переселенца, который в магазине вместо слов тыкал пальцем в нужный товар, показывая, что его-то  он и желает купить. В этом мигранте Цильке будто увидел себя со стороны, уровень знания языка у него такой же. Последним человеком в его семье, кто хоть как-то говорил по-немецки, была его бабушка, а он так же будет тыкать пальцем как глухонемой.
      «Куда?» – этим вопросом встречают каждого, кто выходит от чиновников в зал ожидания на втором этаже в здании Федерального  ведомства, расположенного прямо на территории лагеря. «Тюрингия!» – отвечает кто-то, и по залу разносится вздох сочувствия. Потому что Тюрингия – это восточная земля и поэтому считается не очень хорошим вариантом. А вот южные или западные земли – Бавария или Северный Рейн- Вестфалия – лучше. На «термине» девушка, мило улыбаясь, предложила Бремен. Цильке сдал ключи от комнаты и получил билет до Бремена, с пересадкой в Геттингене и Ганновере. Дорога в северный пригород Бремена – район Фегезак – заняла около двух часов. Дальше на автобусе и пешком по опавшим осенним листьям до Lindstrasse. Вот и Heim– «хайм» – общежитие.  Охранник араб повел Цильке к «хаусмастеру», что-то вроде завхоза.  Андреас Шмидт – так звали завхоза – выдав Яну Цильке новый матрас и постельные принадлежности,  дружески посоветовал срочно искать, где прописаться, и уезжать отсюда как можно быстрее. Цильке не сразу понял, что завхоз имеет в виду, пока не увидел в столовой на завтраке, как девочка из Африки чистила яйцо, бросая скорлупу прямо на пол, но даже не поэтому ему  уже не хотелось здесь оставаться.  Андреас объяснил Цильке, где находится Jobcenter– подобие центра занятости.  Документы приняли быстро, сказали, что на следующей неделе уже можно будет получить пособие. Со смешанным чувством Цильке вернулся в «хайм», своё пристанище, думая о предстоящих переменах, о том, как он устроится на новом месте и найдёт работу. Однако это,  как выяснилось, сделать в Германии было непросто.
      Сложности новых обстоятельств жизни отвлекали Яна  не настолько, чтобы он не мог думать о лечении дочери.
      Система здравоохранения была здесь не самая простая. Для тех, кто только что приехал в Германию или живёт тут недавно, подчас нелегко понять, как она функционирует. Чтобы застраховаться в одной из производственных больничных касс, нужно иметь ежемесячный доход, от величины которого  определяется размер взноса.  Дополнительную плату вносит  работодатель. Это значит, что, если у вас нет работы, вы не сможете застраховаться ни в одной из больничных касс.
    –Кроме того,– разъяснял завхоз Андреас,– необходимо осведомиться об объеме услуг, оплачиваемых данной кассой. Между ними существуют определённые различия, и может случиться так, что выбранная касса не оплатит нужную для вашей дочери услугу.
     Жители Германии  застрахованы на случай болезни в обычном порядке. Другое дело приезжие. Тут получалось, что всё устроено вроде как для людей, но при этом сохранялась и выгода устроителей, которая зачастую стоит на первом месте. Для Цильке всё это было непонятно, но главная проблема заключалась в отсутствии постоянной работы. В таких условиях помочь Анни он не сможет, от этой мысли вселившееся в Цильке разочарование только усилилось. Он уже сожалел о том, что поехал в Германию. Приехал и разочаровался: «Чтоб это понять, надо ли мне было пускаться в такое непростое путешествие?» – укорял он себя.   Все последние дни Цильке мучился этой мыслью. Поговорить, однако, на эту тему, здесь было не с кем, некому было его выслушать и сказать что-нибудь в утешение. Даже завхоз Андреас,  повидавший подолгу службы немало переселенцев, старался не замечать их тревожного настроения.
Стоило Цильке только вспомнить о жене и дочери, как он тут же начинал думать и о своём незавидном  положении.  Теперь-то он угомонился, а прежде, когда жил в Казахстане, думал, что где то там жизнь лучше! А когда приехал в Германию, понял, что это только кажется, а на самом деле всё то же самое. Сейчас, когда отлегло, успокоившись, Цильке сказал себе: «Возвращаться надо, домой… в Атбасар». Обида на жену за то, что не поехала с ним, прошла, сейчас он понимал, как она была права. Обиду сменило чувство вины.   
    Ян был раздосадован на себя за то, что не прислушался к доводам Ганны и даже сетовал, что она ему не отсоветовала уезжать из страны.  Согласился на эмиграцию сгоряча, и сейчас приходится раскаиваться. Завхоз Андреас Шмидт прав, уезжать надо. Только уезжать не в другие земли Германии, а на родную землю, в Казахстан.
Мытарства, усталость и досада  довели Яна Цильке до нервного истощения. Так и не привыкнув к климату Бремена, Цильке заболел. Ничто ему не помогало, и Яну уже представлялось, как всякому больному, склонному к преувеличению, что он находится на последнем издыхании. Но в самый критический момент, когда, как ему казалось, его жизнь совсем уже угасала, и он лежал в ожидании предсмертных знаков, в бреду увидел он свою дочь Анни. Проснувшись, уже в полной памяти, ночью Цильке  почувствовал, что  хочет есть, а сказать о том было некому, потому что родных рядом не было. С трудом встал он на ноги, добрался до холодильника и, утолив  голод, едва вернулся обратно к постели и тут же заснул опять. А на другой день, когда Цильке уже было намного лучше, он подумал: «Сейчас же надо ехать обратно, потому что я дочь и жену покинул, и, может быть, им там нужна моя помощь!». Решив возвращаться, все последующие дни Цильке жил с нарастающей  тревогой в душе и очень надеялся увидеть дочь в состоянии не хуже того, в каком оставил.
        Не сложилось у него ничего в Германии, лежит больной Цильке, думает: «Ну и что, что я немец? Здесь для немцев я иностранец!  Поехал в надежде на лучшую жизнь, мечтая вылечить дочь, а на самом деле жизнь настоящая там осталась, где семья». И горечь осознания  совершенной ошибки, которую как-то надо  исправлять, окончательно расстроила его. Он находился в подавленном состоянии и не знал, как с этим справиться.  Тянуло вернуться домой в Атбасар, к жене и дочери.  Одновременно Цильке  и боялся предположить, как к его возвращению отнесётся Ганна, и подсознательно понимал, что только там он сможет обрести покой и душевное равновесие. «Как только поправлюсь, – повторял Ян Цильке,– поеду, а там уж как Бог даст!».  Так  он думал, когда лежал больной в комнате общежития в пригороде Бремена.
        «Вот только выздоровею и поеду…» –  Ян уже представлял, как он встретится с женой и своей дочерью Анни, когда  вернётся, и о чём станет говорить. Встреча всё-таки предстояла необычная.

                ______________
*Ат – в переводе с казахского языка – лошадь, конь.               
Декабрь 2020 г.