Он ее уже видел

— Карасев! Карасев! — доносится из-за ограды детского сада голос воспитательницы.

— И что он ей сделал, этот Карасев? — думает Алексей. — Почему она произносит одно его только имя? Наверно, он у них самый хулиган.

А пока он стоит с отцом на дороге рядом с его домом, между оградами двух детских садов, и тот никуда его от себя не отпускает. Алексею так тоскливо делается, как подумает, что когда-то и ему предстоит оказаться там за оградой. Карасеву там хорошо, он в своей среде, а каково будет ему, Алексею? Но оказаться однажды все-таки придется. Нужно будет входить в жизнь, ради нее он сюда теперь пришел. А пока стоит рядом с отцом и ему хорошо. Жить предстоит долго, он это знает. Скучно, серо, тоскливо. Позади ничего уже нет, если не считать ночных страхов от чудовищ, которых видит он здесь, рядом с домом, когда гасят свет и все отходят ко сну.

Детей в саду много, таких же, как он, но к ним он не хочет. Стоит рядом с отцом совсем еще маленький, в зеленых сапожках, коричневом пальтишке, сшитом в ателье поблизости и такого же цвета шапке с большим белым помпоном. Они пришел в жизнь, но входить в нее еще боится. Да и жизнь его не торопит. Отец не дергает сына, от всего и всех оберегает, и есть на то причина.

Сейчас они пойдут гулять в лес через дорогу, и о вечернем кошмаре можно будет забыть. Все будет спокойно, хорошо, а главное, по-взрослому. Не так, как у этой воспитательницы с ее Карасевым, а так, как надо. Будет дорога к пруду. На пути будет детская площадка, но отец на ней не остановится, пройдет мимо, даже не взглянув, — серьезный мужчина. Сам Алексей тоже был мужчиной прежде, когда воевал, пока его не убили. Что те военные дяди, папы дворовых его ровесников, холеные, гладко выбритые. Что они видели из того, что видел он, Алексей, еще совсем недавно? Чувствует, но уже не помнит. Только чудовища мучают в темноте.

Перед прудом мостик через ручей, и с него видны в воде камни, по которым бежит чистая, как кажется в этом месте, вода. Хорошо смотреть на ручей, никуда бы не ушел отсюда, так и стоял бы. Рано ему еще суетиться, можно пока созерцать, стоять так, и отец не подгоняет. На том берегу пруда они сворачивают с дороги и идут по тропинке в лесок, настоящий, как кажется ему, лес. Алексей присаживается на ствол березы. Береза живая. Он отдыхает, устал. Отчего устал? Жизнь его только начинается, ему четыре года.

— Что задумался? — улыбается ему отец, и они идут дальше по сосновому лесу.

Выходят к совхозному полю, за которым как великаны с маленькими синими глазками стоят высотные дома. Но эти великаны недвижимы, а потому не пугают Алексея, как те чудовища. Рядом отец, и он не один теперь в своем путешествии. Ему становится по-настоящему хорошо, он набирается сил. Скоро начнется его активная жизнь здесь, и силы понадобятся. Надо теперь скопить их надолго, потом восполнить уже не получится. Поэтому пока — только лес. Почти каждый день — в лес, на прогулку, дышать лесом, в стороне от людей. Все взрослые на работе — сегодня будний день, и в лесу никто кроме них не гуляет, у отца же отпуск. Ровесники Алексея все в детских садах, все по своим местам. Бабушка дома готовит обед, отец гуляет в лесу с сыном, и весь лес принадлежит Алексею. Знает он, что еще вернется не раз сюда, именно сюда, но уже один, вспомнит, как все было, и не будет ему уже лучше нигде и никогда, как сейчас здесь с отцом. Только с отцом, один на один с лесом, без чудовищ и без войны.

Хотя нет, война еще будет, но не скоро. Да и он тогда станет другим, забудет себя прежнего, сотрутся ощущения, которые так свежи сейчас где-то внутри. Он хочет сказать об этом отцу, но тот кажется, не слышит его, улыбается, и Алексею приятно. Днем отец будет читать ему вслух сказки, а тот будет просить рассказать о нем самом, о солдатах, о том, как ему повредило снарядом голову, как забинтованная она страшно болела, как он командовал, как потом прятались. Вот здесь в лесу столько места, чтобы спрятаться, а там было совсем по-другому все. Вспоминает Алексей это сейчас как случившееся прошлое, как если бы не убили его тогда. Впрочем, он снова живой, рядом отец, который, так и не поняв, о чем тот его просит, рассказывает историю про Алешу и Андрюшу, что со второго этажа.

— Куда ты, отец, встал во весь рост в окопе, ложись! — и Алексей ложится на сосновое бревно, перекинутое кем-то через вырытую в песке на окраине леса траншею для прокладки водопроводной трубы. Он пытается ползти по бревну, но это трудно. Отец улыбается и легко в два шага переходит траншею. — Куда ты, отец, там люди лежат, много людей, нельзя!

Недалеко от них старшая группа детского сада гуляет с воспитательницей и уже вышла из леса. Дети галдят, смеются. Как много их! Зачем они здесь? Ведь идет война. А, нет. Он уже в другом времени, и место это другое. Только лес все тот же. И ему хорошо в нем. Прилетела бабочка и села на желто-зеленые сапоги Алексея, решила, что это цветок — желтая бабочка на зеленых сапогах. Стоял март, и в оттаявшем лесу появились первые лимонницы. Те сапоги были черные, и бабочки там не летали. Была грязь, разрушения, железо-бетонные осколки повсюду. Наверно поэтому сейчас, когда они проходят мимо свалки в лесу, ее запах не претит Алексею. Он его знает, он только что оттуда, где все это было как данность, и по-другому быть не могло. Чистый лесной воздух, такой незнакомый, еще предстоит Алексею осознать, понять заново, как жить в мире, где неведомы боль и страдания, помноженные на терпение и нужду, силу духа и самообладание. Он теперь в прошлом того мира. Они здесь еще не знают, что случится, а отец и вовсе не узнает. Все это будет не скоро, и с ними все пока хорошо. Только воспитательница кричит за оградой сада:

— Карасев! Карасев! — а тот зачем-то бежит и прячется от нее под грибком на детской площадке.

…

Алексей с забинтованной головой сидел в опустевшем бараке бывшей сельской школы, сидел за учительским столом рядом с упавшей со стены классной доской. Прошло уже десять лет, как не работал он здесь учителем. Вначале сильно жалел, думал, что вернется потом, но когда окончательно понял, что кранты ему с преподаванием, махнул рукой и теперь с легкой улыбкой вспоминал, как все это тогда здесь у него было:

— «Глюкоза — моносахарид, состоящий…» — диктует учитель.

— Глюкоза — это, которая певица?

— Что?

— Не обращайте внимания, Алексей Евгеньевич, это мы так, о своем.

Алексею было интересно, как воспринимают его химию ученики, совсем не так, как недавно еще учил ее он. Рисовал во всю доску мелом сперматозоид и как на чертеже показывал его составные части: головку, хвост, рибосому, митохондрию — вроде как школьная программа, а весело и ему, и десятиклассникам. Где они теперь? Уехали, наверно. А он так и остался здесь. Работа не ладилась, да и личная жизнь тоже.

А затем пришла война. Она несла горе и страдания людям, отымала у них дома, детей, стариков, целые семьи оказывались без мужчин. Были большие разрушения везде. Осколки прилетевших орудий, битое стекло, порванное взрывами железо лежало грудами на улицах мирных когда-то городов. Вой и проклятия доносились отовсюду. Грязь, чудовищная антисанитария, трупы людей и животных стали обыденной частью пейзажа. Часть территории была радиоактивно загрязнена и отчуждена от жизни. Выжившие бежали, покидая целые районы, огромные кварталы были пусты, дороги и тропы заминированы. Собаки ковырялись в трупах людей, которые не могли вовремя убирать из-за частых и непрерывных боев. Во всем этом варились, если можно так назвать, военные. Они делали свое дело, невзирая на боль и смерть, болезни, страдания, крики мирных жителей, налеты ракет и перестрелки.

Среди них был и Алексей. Он командовал другими людьми, такими же, как и он сам, в прошлом миролюбивыми и спокойными, занимавшимися еще недавно каждый своим делом, жившими каждый в своих семьях, со своими мечтами и планами, удачами и достижениями. Под сапогами трещала щебенка и битое стекло, металлический лом и груды битого бетона служили защитой и укрытием при стрельбе.

Дьявол, затеявший эту войну, усмехался, глядя на неразумных людей, стрелявших и убивавших друг друга, схвативших его наживку, попавших теперь как рыба попадает на крючок рыболовной лески. Бог забирал к себе тех. Кто оставался ему верен. Это был ад на земле, который учинил дьявол за то, что бог не принимал его к себе. Он уничтожал его творение и тех людей, которые отдались и служили теперь ему, черной силе, много обещая в начале и бросая в конце. Ослепшие и близорукие люди не видели, как в то время, когда они бьют друг друга, летающий над ними невидимый дьявол смеется, и как плачет на небе бог в сиянии белоснежных ангелов на облачном троне.

Этой войне предшествовало разобщение людей, непомерный рост их гордыни, борьба за место в мирной жизни, которую также организовал дьявол и допустил бог, как он обычно это допускает, когда не может сам воздействовать на свое творение и призывает на помощь своего падшего ангела. Ангел не заставляет долго себя ждать и охотно выполняет просьбу бога в обмен на возвращение в семью. Бог молчит, а после вновь и вновь низвергает своего непослушного сына в ад, где тот и пребывает в лучшие времена бога на земле. Но падший ангел вновь и вновь подымается, чтобы однажды опять встать во весь рост и идти портить творение бога, мутить сознание неразумных людей,  лукавством и подкупом сбивать их с пути творца. И это всегда заканчивается войной, страшной и невыносимой. Так было, есть и будет, ведь на этом стоит мир...

Раздались выстрелы. Алексей быстро вскочил и выскочил с автоматом в дверь класса.

— Где они?

— Откуда стреляют?

— Там залегли, в лесу.

Да, мирная жизнь кончилась вдруг и сразу. Пришло время защищаться, наступать, оборонять. Алексею все это понятно, как тогда у доски в классе. Он не помнил, как его отбросило в сторону, сильно ударило сбоку струя воздуха. Перед глазами поплыло, и дальше ничего уже не было.

…

— А вас как зовут? — голосом, каким взрослые говорят с детьми, спрашивает не молодая уже тетя. В детской коляске сидит трехлетний Андрей со второго этажа. — Ой, Андрюшенька, а мы тоже идет на пруд, вместе будем! — Рядом отец Андрея и его бабушка, мать их бросила. Баба Нина добрая. Это она посадила кусты вишни у подъезда их дома, которые теперь плодоносят. Дворовых много — Люба, Сергей, Антон, Наташа. Леша бегает с ними по двору, катается на велосипеде, лазает на деревья.

Танька живет в квартире на первом этаже. Хорошая девочка. Когда Алексей, возвращаясь из школы, подходит к подъезду дома, всегда видит в ее окне на кухне картинку белых парусов на синем фоне моря. Татьяна дружит с другими соседками по подъезду, которые, как говорят в доме, составляют ей плохую компанию. Мама ее воспитывалась в детдоме, получила от государства квартиру здесь на первом этаже, вышла замуж за интеллигентного инженера. Отец Тани умер рано, до этого чем-то болел, на пианино стояла черная рамка с его портретом. Мать рано утром, когда Алексей шел в школу, уже гуляла с собакой на футбольном поле, всегда первая заговаривала с ним, просто и легко. Таня старше его на два года, сильнее и выше Алексея.

— А вы знаете, чему их учат сейчас на ботанике? — говорит танина мама соседке.- Считать пестики и тычинки у цветов. Мы с Таней уже замучились с этими подсчетами.

— Надо же. — отвечает та. — А ведь когда мы учились, ботаника была у нас любимым предметом.

Алексей катался с Таней с ледяной горки во дворе, прямо напротив подъезда. Таня не была хулиганистой. Хорошая была девочка. Закончив десятый класс, Алексей женился на Татьяне, у них родился сын, назвали Илей.

Алексей с детства чувствовал себя взрослым. Быстро освоил чтение и письмо, но как сейчас, так и потом по жизни не торопился сближаться с людьми, мешало какое-то знание, какое-то ощущение издалека надвигающейся катастрофы. Все было тихо, спокойно вокруг, размеренно, а у него на душе — тревога и боль. Та травма головы видимо дала о себе знать, правый глаз не видел, смотреть было тяжело и очень хотелось читать, а потом, когда пошел в школу, учить у доски. В школе нравилось Алексею читать о войне — книги брал в школьной библиотеке. Только война эта была какая-то не такая, не похожая на ту, которую откуда-то знал он. Окончил институт, работал, жизнь оказалась интересной и насыщенной.

В сорок лет Алексей получил племянников и стал дядей. У него появились стильные пиджаки и такие же галстуки, в которых было приятно и выигрышно ходить, что называется, появляться на людях. Он всегда до блеска натирал ботинки, чистил и гладил брюки, которые носил только темные. Алексею шли голубые, бежевые, розовые рубашки, но любимым был зеленый цвет. Жизнь налаживалась. Лишь ночами во сне вспоминал он ту свою жизнь, которую потерял тогда на войне...

Алексей стоит у ограды детского садика, но уже один, без отца.

Голоса из-за ограды сада не доносятся. Проходит одинокая старушка — ровесница той самой воспитательницы. Идет пара — мужчина и женщина к подъезду дома. Они подходят к двери, мужчина пропускает женщину вперед, и дверь за ними сама захлопывается. Пустует их детская площадка с пластиковыми качелями, посыпанная вместо песка с карьера спрессованными отходами шинной промышленности. Снова, как и тогда, серый и тусклый цвет облаков в небе. Раскидистую с толстым стволом иву давно срубили, и не валяются теперь под деревом сережки весной. И тополя срубили. Чудовищ ночью отсюда давно он уже не видит. А в том месте, где они появлялись, за оградой сада, стоит женщина в черной застегнутой на все пуговицы робе и таких же черных брюках.

Надвигается война. Та война, с которой он в прошлом не вернулся, война, на которой был убит. Алексей не увидел ее снова. Он ушел тихо и непримечательно, как это и бывает на середине жизни.