Хочется о детстве

Хочется говорить о детстве. Просто поговорить, вспомнить что-то. Стихи уже писал да и рассказывал, но вот охота. Ностальгия? Наверное. Но не только. В памяти сидит, часто думаю об этом. Всё же, как ни говори, как ни крути, а это было лучшее время.

Особенно самое раннее. Где-то с середины шестидесятых до 75-го года прошлого века. Потом тоже было хорошее время, яркое. Семидесятые годы – это вообще сказка, начало восьмидесятых - тоже, перед армией. Но уже другое. И я стал другим. Где-то сам, где-то помогли. Исчезло ощущение праздника, ожидание чуда что ли.  А вот сначала это было. Смотреть на мир распахнутыми глазами, открывая его и радуясь, что ты и он, всё что в тебе и в нём – это одно, настоящее, большое, совершенно естественное состояние.

И самые яркие годы - дошкольные. Когда восприятие ещё не испорчено никакими понятиями, догмами, требованиями, системами и правилами. Тем более, что в детский садик я не ходил.

Просто видишь, чувствуешь, слышишь, осязаешь - не важно;  радуешься или иногда грустишь, смеёшься или даже плачешь. Всё по-настоящему, всё естественно. Но больше радуешься, больше смеёшься и улыбаешься, потому что счастлив, хотя и не понимаешь этого.

Мусор, фантики возле скамейки у соседского дома, забор не крашен, улица не заасфальтирована? Да плевать. Потому что, несмотря ни на что, – это самая лучшая в мире улица, потому что эта та самая улица, которую из всех остальных ты увидел первой в своей жизни. Да и остальные – тоже просто хороши, потому что естественны. Они такие, ты других ещё и не представляешь, не знаешь.

Там за огородами, на задах, возле переезда огромная лужа. Лужа? Нет – это целое озеро, хотя и образовано оно ручьями от растаявшего снега и пропадёт к середине лета. Не важно. Главное, что в нём водятся головастики – эти странные существа, которых можно набрать в стеклянную или консервную банку, наполненную водой. Посмотреть, как они там плавают, шевеля своими хвостиками, а потом выпустить обратно. Глазастые такие. А некоторые, к тому же, уже с лапками, как дракончики из картинок в книжке со сказками.

А когда к переезду по железной дороге подъезжает большой чёрный паровоз-водянка, который пыхтит, шумит и посвистывает, то обязательно надо сбегать и посмотреть, как из него по толстым шлангам идёт вода, и наполняются огромные светло-серые бочки, а потом открыть кран и попить эту воду из этих баков.

Магазинчик на соседней улице. Деревянный домик. Маленький, правда, с большой, тоже деревянной лестницей. А в этом магазине-то: халва, леденцы, ярко-коричневые, полупрозрачные "петушки" на палочке, сгущёнка в сине-голубых банках и кубики какао в бумажной обёртке. Сколько стоили эти кубики, одиннадцать что ли копеек. А "петушки", наверное, четыре копейки, может, чуть дороже. Я больше никогда не ел такое какао. Только тогда, в детстве. И продавали их только в том магазинчике, во всяком случае, для меня. Потому что я сам мог сходить туда и купить.

Я помню этот их вкус. Волшебный. Все продукты ведь тогда обладали особым вкусом. Не случайно всегда хочется найти что-то похожее именно на них. Сосиски, кекс, пирожное, коржик, колечко, которое стоило три копейки. И если нашёл что-то похожее: о какой вкус! Как тогда, в детстве.

В пять лет я уже побывал в Средней Азии, во Фрунзе. Трое суток на поезде, с пересадками. Верблюды за окном поезда, запах копчёной рыбы и сами эти огромные рыбины на станциях недалеко от Амударьи. Или Сырдарьи. Сейчас уж точно не помню. И эти самые сосиски. Поезд-то фирменный был: Москва-Ташкент, Москва-Фрунзе. И по вагону разносили свекольные щи с капустой, на колёсиках,  блестящие железные чашки с крышками в несколько этажей. Вкуснятина. Дома вкуснее? Возможно. Но разве могло тогда что-то быть вкуснее, чем в тех поездах, в тех вагонах.

А сама Москва так и оставалась какой-то волшебной загадкой. Видел на картинках, по телевизору, дома сувенирчик настольный стоял: кремль. Какая она там эта Москва? Что это такое, эта Москва?

Фигурное катание, хоккей по телевизору. Смотрел, смотрел. Ещё как. Хоккей так даже в двенадцать часов ночи, потому что старший брат всё настраивал, чтобы без звука почти, даже с самодельными наушниками, чтобы родителям не мешать.

А уж про мультики и сказки вообще не говорю. Особенно передача такая, «Чудесная лесенка», мне нравилась. Там Иванушка такой был, а с ним приключения разные происходили.

Я всегда таскался за старшими братьями. Иногда тот, что на семь лет постарше, брал меня с собою в кинотеатр. Они с друзьями частенько бутылки собирали, сдавали. Их несколько человек, ещё и я хвостиком. В кино мне билета, как правило, не хватало. Вот меня «зайцем» и пытались протолкнуть. Мне это не нравилось, я это делал неловко, поэтому контролёрши всегда ловили, хотя меня старательно закрывали со всех сторон.

Но зато когда попадал туда, в кинотеатр. Сколько было радости и восторгов: «Неуловимые мстители», о, неуловимые мстители! «Бриллиантовая рука», «Белое солнце пустыни», «Трембита», «Свадьба в Малиновке», «Кавказская пленница», «Операция Ы и другие приключения Шурика».

За грибами ходили в соседний лесок. Жили в городке небольшом, в Сибае, в частном секторе, а до леса, настоящего, который широкой полосой уходил в Уральские горы, их начало, было рукой подать, километра два.

Я, конечно, мало чего там собирал, зато сколько впечатлений. За ягодами ездили в горы на велосипедах, моторных велосипедах, а потом на мотоциклах. Я то на рамке или на бачке. Ещё для меня специальную сидушку делали, на дощечке, она крепилась к раме «моторчика».

На озеро купаться тоже ездили. В семь лет я уже умел ездить сам не только на «моторчике», но и на мотоцикле, на «Козле». Был такой мотик – М-105. Сзади держали, я трогался и ездил по кругу, потом меня ловили. Один раз друзья не поверили брату, он на одиннадцать лет меня старше. Он решил продемонстрировать, поддержали меня, я тронулся, поехал, а чтобы показать, как хорошо езжу, не набирая темпа езды, дошёл с первой до третьей скорости. Они перепугались, кое-как меня и мотоцикл схватили за багажник, когда я ещё и тормозить не собирался.

А как на лесное озеро ездили с родителями, Исяново называется. В горах Газик буксовать начал на мокрой дороге, мужики толкали его. А потом дождь пошёл уже, когда приехали, мы в палатку к кому-то залезли, спрятались.

А один раз с братом под град попали. Я испугался. Ни с того ни с сего, летом. А с другим братом разогнались на велике с переезда и навернулись, я как раз на рамке сидел. Хорошо улетели. Я обещал не рассказывать мамке, но, потом всё же рассказал, по словам брата. Я помню, как упали, а вот, как рассказал, нет. Правда, просто рассказал, ему ничего за это не было.

Один раз сам, на велосипеде–подростке разогнался посильнее и хотел, как в цирке, колесом покрутить, улетел через руль на несколько метров, губу верхнюю только поранил да ушибся немного.

На санках катались с горки к речке. Брат воспитывал во мне храбрость и хотел, чтобы я прыгал с высокого берега, как с трамплина, мне это не нравилось. Один раз я хорошо  хлопнулся задницей, прикусил губу и расплакался, несильно, не от боли, а чтобы не приставал с трамплином.

Мне больше нравилось, когда меня катали. Я брал в руки крышку от кастрюли вместо руля. Зима, снег, запах от соломы из сарая и катание по двору и из двора на улицу на санках. Вот это – супер!

А ещё было очень здорово, когда родители чуть ли не через весь город возвращались из гостей поздно ночью, когда автобусы уже не ходили, а меня, закутанного, везли в санках.

Ездили за иргой в посадки возле железной дороги, за смородиной дикой, а однажды с отцом на мотоцикле без коляски за какими-то сандалиями для меня в Старый Сибай, посёлок в трёх километрах от нас. На Иже, я сзади кое-как доставал до подножек вытянув ступни ног, зато держался за ручку изо всех сил.

А ещё я очень любил ездить с матерью в Медногорск к бабушке и тётям на автобусе, а в Магнитогорск на поезде. Правда, на поезде было скучновато, сто километров всего, но поезд останавливался на каждой станции.

А один раз на поезде поехали в Медногорск через Магнитогорск с бабушкой и тётей, я уснул в поезде, уже поздно было, потом ночью приехали в город, помню, шли по какой-то тёмной улице, переходили по доске к сыну тёти. Три или четыре годика тогда мне было.

К нам часто приходили гости, да и мы часто ходили, не считая того, что я ещё и к соседям ходил, как к себе домой. Не ко всем, конечно. Когда гости приходили, я им исполнял песню «Паровоз бежит по рельсам». Им почему-то нравилось, а мне не очень, я исполнял её монотонно, нехотя, но не отказываться же. Программа есть программа. Конфеты мне и без исполнения этого известного шедевра давали. В шестидесятых уже были очень вкусные конфеты, не только «петушки» и просто леденцы. Очень много разных шоколадных, в том числе и шоколадок плиточных, и «Мишка косолапый», батончиков, и многих других, так же и печенек разных, вафель и пряников.

У нас на стене висели часы настенные, жёлто-коричневые в деревянном корпусе с гирями, брат всё обещал показать мне стражников, которые стоят там и охраняют, но так и не показал.

Ещё я к бабушке любил ходить в гости, точнее, ездить на автобусе, она жила на втором этаже в четырёхэтажном доме. Рядом росли огромные тополя.

А через несколько кварталов жили двоюродные сёстры, почти мои ровесницы, они уже продвинутые были, у них даже машинка с педалями была.

А когда сёстры приходили к нам, это было тоже часто, мы делали секреты из фантиков и стёкол от разбитых бутылок и лазили по сараю и на чердак дома, где сушились берёзовые веники.

А ещё в нашем городе было очень вкусное мороженое, в вафельных и в бумажных стаканчиках. По тринадцать копеек, особенно в вафельных стаканчиках. Это было очень вкусное мороженое.

А ещё… Да было очень много всяких ещё, много. Разве расскажешь. Об этом можно только вспоминать или видеть это во снах.

Да было такое время. Давненько. Иногда в мечах вроде совсем недавно, как вчера, а подумаешь, нет, очень давно это было, будто вообще в другом мире каком-то. Давно всё же.

В том мире было очень много добрых и хороших людей, родителей, бабушек, разных взрослых, родных и близких, знакомых, в том числе соседей, которых давно уже нет в этой жизни.