Развал

Как же давно это было... Кажется, и не со мной вовсе происходило всё, о чём пойдёт речь ниже. Память человеческая коротка и недолговечна. За ворохом свежих новостей и сенсаций забываются, теряются и исчезают втуне значительные и не очень события прошлого.
Хотя, кто знает? Может быть и хорошо коли так. Ведь гораздо хуже, когда с болью и ценой невосполнимых потерь пережитое становится лишь пищей для досужих разговоров, строительным материалом для создания исторических мифов и сказочных небылиц, за которыми нет ни грана истины, а есть только подлый,  глубоко спрятанный корыстный интерес рассказчика.
Нынче, в пору великих перемен, всё, решительно всё, подвергается переосмыслению и переоценке. Не избежали этой участи и те негромкие «бои местного значения», свидетелем которых был я. А коли так, нет причин, чтобы не поведать вам, читатели, свою сермяжную правду о том, что видел я своими глазами.
А видел я, как исподволь, по кирпичику, рушилось величественное здание, могучая держава — Советский Союз, а вместе с ним в пыль превращались привычный порядок вещей, уклад жизни нескольких поколений советских людей, на своих плечах вынесших тяготы Великой Отечественной и послевоенную разруху;  плохо ли, хорошо ли, но выстроивших государство, в котором мы не делились на русских, армян, казахов, украинцев, бедных и богатых, а жили одной дружной семьёй.

«Не дай вам Бог жить в эпоху перемен!» - предостерегает китайская мудрость.
Волей судьбы, «ельцинское» постперестроечное время застало меня на Алтае, в только что получившей свою долю вожделенного суверенитета и торопливо обособившейся национальной окраине его - Республике Горный Алтай, преобразованной из бывшей Горно-Алтайской автономной области.
По должности моей, а работал я тогда врачом микробиологом и директором Турочакской райветлаборатории, мне надлежало инспектировать все животноводческие хозяйства района на предмет соблюдения ими зоогигиенических и ветеринарно-санитарных норм и правил. Самым крупным из числа всех сельскохозяйственных предприятий в округе был совхоз Турочакский с молочным комплексом для содержания молочных коров. Располагался он относительно недалеко, на самом краю райцентра Турочак. С него я и решил начать.
  Была уже середина января, когда, согласно утвержденному заранее графику, отправился я на своём служебном уазике в свою первую инспекционную поездку. Задача в целом была нехитрая. Взять пробы на бактериальную загрязненность воздуха внутри коровников, проверить чистоту доильных аппаратов. В общем, так себе работа. Я уже предвкушал скорое возвращение к обеденному столу.  Ехать было недолго. Погода стояла замечательная! Светило яркое январское солнце, Мириадами ослепительных искр переливался снег придорожных сугробов, поневоле заставляя переводить взгляд с ближнего плана на дальний,  туда где сияли первозданной белизной заснеженные шапки  горных хребтов и перевалов.
По моим представлениям, почерпнутым из учебников и руководств по ветеринарной санитарии и зоогигиене, молочный комплекс должен был выглядеть как объект самого строгого пропускного режима, практически закрытый для посторонних и людей, и животных,. Но, каково же было моё удивление, когда вместо ожидаемых неприступных ворот, дезинфекционного барьера, санпропускника и придирчивого охранника на въезде, нас с водителем встретили свободный проезд, а за ним кладбищенская тишина и запустение.
Ни звука не доносилось со стороны стоящих в ряд коровников. Недоумённо оглядываясь по сторонам, я обнаружил, что по всей территории в снегу там и сям разбросаны явные следы пиршества бродячих собак: обглоданные дочиста черепа и кости коров, слегка прикрытые снежком кучи замерзших внутренностей.
В лёгком шоке от увиденного и надеясь отыскать объяснение всему этому безобразию, я поспешил войти внутрь ближайшего ко мне коровника. В нём царили те же почти арктические пустота и холод. В здании, рассчитанном для содержания 400 коров едва-едва насчитывалась сотня. И их тепла явно не хватало для того, чтобы согреть огромное помещение. Тощие, понурые с огромными грустными глазами коровы стояли обречённо уткнувшись заиндевевшими мордами в пустые кормушки, изредка позвякивая привязными цепями. Транспортёр для механической уборки навоза крепко вмёрз в кучи окаменевшего  на морозе навоза. В автопоилках вместо воды тускло поблёскивал лёд. Ни в одном из коровников, где вместо коров стояли жуткие их подобия, обтянутые кожей скелеты, я не нашёл людей. Не было их и в родильном отделении, где я с ужасом обнаружил двух или трёх недавно отелившиеся коров, которые, судя по всему, будучи не в силах стоять,  поддерживались в стоячем положении брезентовыми ремнями протянутыми под грудиной и животами.
Потрясённый увиденным, я вспомнив наконец о цели своего приезда,   взял  пробы воздуха, сделал смывы доильного оборудования. Вернулся в машину с  ощущением, что я посетил фашистский концлагерь во время второй мировой.
В дальнейшем выяснилось, что сено, заготовленное совхозом и которое по самым скромным расчетам должно было хватить с избытком на весь стойловый период, было похищено и развезено по домам жителями Турочака ещё осенью.  А оставшегося, едва хватило до ноября. Директор совхоза обратился за помощью к своим коллегам из степных хозяйств, но те смогли предложить ему только солому. Да и ту, к слову сказать, привозили нерегулярно.  Предложению сельчан раздать совхозное стадо по частным хозяйствам, директор до последнего противился и отвечал категорическим отказом, надеясь справиться с неожиданной бедой самостоятельно. Увы, итогом этого стала гибель практически всего поголовья молочных коров от истощения. Только в феврале жалкие остатки былого стада были отданы частникам, но коровы, вернее то, что от них осталось, уже не могли справиться с голодной дистрофией и умирали в частных подворьях поодиночке, мучительной смертью, до последней минуты пережевывая уже бесполезное для них сено. К слову сказать, прекратить их мучения и забить на мясо, было невозможно, так как при вынужденном забое, начавшемся ещё в начале января, быстро выяснилось, что мышцы этих бедных животных донельзя истончены, а  весь внутренний жир  превратился в слизистую массу.
К чему я рассказываю обо всем этом? Уж точно не для того, чтобы пощекотать нервы впечатлительным особам.
 Когда до меня доходят новости об очередном проворовавшемся чиновнике, когда я слышу призывы наказать всех казнокрадов большого и маленького пошибов, я вспоминаю жителей далёкого алтайского села и это злосчастное сено, уворованное и вывезенное с совхозных угодий, ставшее причиной гибели целого стада.
Эти воры и казнокрады, прошлые и нынешние чьи они и  откуда? Воспитанные в советских детских садах, учившиеся в советских школах, читавшие правильные советские книги и смотревшие правильные советские кинофильмы?  Где та черта которая разделяет нас от тех, кого мы осуждаем и призываем наказать? И, наконец, самый главный вопрос – кто мы?