Записная книжка 10

                (18.04.2003 г. – 21.09.2003 г.)




    Привлекательность Кафки не в том, что он добывает истину, как ядро из скорлупы, а в том, что он смотрит в направлении, где она может находиться.

    Мастерство надо подкреплять постоянной работой, иначе на высоком уровне не удержишься, обязательно последует падение.

    У талантливых писателей интересны даже черновики.

    Окружающая действительность не любит, когда ее принимаются изучать, разглядывать, это ее раздражает.

    Сейчас я доволен всем: временем, в котором живу, городом, в котором мой дом, а также своей судьбой. Отчего это происходит? Черт его знает. Глаза поднимешь: небо ясное, высоко в нем перистые облака – может быть, от этого?

    Где бы найти такую работу: давать имена и названия? Все равно, чему.

    Сочинять не для мифических читателей, а только в свое удовольствие.

    - Чего удивляться? Каждый организм имеет свои свойства.

    Персонажи «Консервативного ряда» - увлекающиеся люди.

    Ребенок – это от бога. Хотя, конечно, отчасти и от нас.

    Мысли, заложенные в тексте, подсказывают нам, для чего написано произведение. Если их нет, тогда текст пустой, разбирать его не имеет смысла.

    Я доволен, что не являюсь специалистом ни в одной области. Это было бы лишнее.

    Роман я написал как будто лет сорок назад – настолько он устарел.

    Не объяснять, не разжевывать, а подводить так, чтобы возникало желание задуматься.

    Страх, который никуда не девается, состоит в том, что способности мои сомнительны, и меня однажды разоблачат.

    Одного таланта мало. Таланту еще надо появиться в нужное время в нужном месте.

    Я, наконец, догадался, за что мне платят заработную плату: за впустую потраченное время моей жизни.

    Искусственное дерево с искусственными листьями и сиреневыми цветами.

    Утречком прибежала Н. А. из бухгалтерии и нарисовала черной краской инвентарный номер на старом компьютере. Толик В., который в этот момент оказался рядом с компьютером, едва успел увернуться.

    - Изучать карпа лучше всего за обеденным столом.

    - Завалим мы рыбой Европу – а что дальше?

    - Готовьтесь обрадоваться.

    Понимание, что ты не со всеми сообща – это тоже счастье.

    Трагедии тянутся на запах свежей крови и, напившись ее, умножаются.

    Болезненно реагировать на мелкие уколы не следует даже тогда, когда на тебе живого места нет.

    Радуйся, что на твоих нервах играют – значит, они способны к музыке!

    Не только жизнь из меня высасывает соки, я тоже обгладываю ее до косточек!

    После обеда я бы не прочь вздремнуть часок. Но даже этого на службе нельзя.

    Привычки – они вроде путеводителя сквозь бестолковщину. Отступить от привычек – все равно, что сбиться с дороги.

    Иные книги напоминают прямой коридор. Открываешь дверь в такой коридор и идешь, идешь, идешь. А потом еще одна дверь и – выходишь. И в памяти только обшарпанные стены, грязный потолок и тусклые лампочки.

    Рассказ с «моралью» смахивает на задачу с готовым ответом. Побаиваюсь скатиться до этого.

    Самоуглубляться – значит, вести разговор с собой. А писательство всего лишь подручное средство, чтобы этот разговор закрепить на бумаге.

    Надо вырабатывать свои мысли, свои идеи. И не беда, если чужие идеи иногда совпадают с твоими.

    Не сама бедность, но ощущение бедности сродни ощущению смерти. Поскольку в основе того и другого – безысходность.

    Дом, населенный книгами, уже не мертвый дом.

    Начальство у нас крайне невнимательно, а то и рассеянно. Поэтому меня до сих пор не сократили.

    Ругаться тоже надо как-нибудь мягче: «Я посылаю вас в луга!», «Идите вы на речку!»

    Какими глазами смотрит на нас Бог? Внушаем ли мы ему доверие?

    Жизнь так много всякого преподносит каждый день, что остается лишь одно: отличаться веселым нравом.

    И ведь завещай я сжечь мои тексты после смерти – никто мою волю не нарушит!

    И стал ко мне потихоньку подкрадываться богатырский сон.

    У них полно уверенности называть тягомотину культурой и полагать, что так оно и есть.

    Только свежими воспоминаниями о правлении коммунистов можно объяснить то, что страна терпела ельцинские безобразия.

    Творчество здесь культивируется лишь самое примитивное, его еще называют народным – всякие умельцы на местах сочиняют песенки «для народа», а затем исполняют под гармошку.

    Свои повести я сочиняю не подряд. Они сгущаются из отдельных реплик, беглых зарисовок, мыслей по разным поводам и т. п.

    Запомнилось утверждение: «Архитектура – преображенная природа». Но как же несчастная природа преображена в Асинске! У-у!!

    Плохой чиновник – тот, кто не отвлекает людей, занятых делом, не мешает им работать. Я уж точно – плохой чиновник. На меня иногда поглядывают с подозрением.

    Свое беречь надо, прятать там, где света меньше, и – накапливать, накапливать… А в душе нараспашку одни сквозняки гуляют. Так что хорошо, когда в душе потемки.

    Иногда для того, чтобы мир стал светлее, требуется всего лишь окна помыть.

    Сколько вокруг интенсивно проживаемой пустой жизни – аж дух захватывает! Вместо настоящего пламени – сполохи бенгальских огней.

    Понятие «народное творчество» часто свидетельствует об ущербности этого самого творчества, о его не профессиональности.

    Эпос народного творчества – частушки. Они откликаются на злободневное и живут недолго.

    Длинных баллад о богатыре Борисе Николаевиче современные гусляры не сложат. А было. Упражнялись, как могли, в остроумии.

    Преклонный возраст – это когда на прожитый день начинаешь смотреть, как на личное достижение.

    Из всех идиотов невыносимее других – самоуверенные.

    А само предприятие – не директор, не коллектив – принимает меня или нет?

    От недоброжелателей лучше всего держаться подальше и реже о них думать.

    В основе атеизма – ущербность мышления и бескрылость духа.

    Не для общего пользования, а для себя определил названия. Здание Администрации – Большая Шляпа. Дом Правосудия – Красный Фонарь. Три девятиэтажки на Желябова – Три Сестры. Улица Ленина – улица Тяжких Воздыханий. Городское кладбище – кладбище имени Хора ветеранов «Красная Гвоздика». Северный микрорайон – Домики На Отшибе. Бульвар Шахтеров – Пятачок. Жилой дом на Перовской – Вишенка. Озеро Теплое – тут пусть останется закрепившееся у жителей: Горячка (зимой – Белая Горячка). При желании – продолжить этот список или придумать другие варианты.

    Пластилиновый город Асинск. Его еще лепить и лепить.

    Дети. Они выедают родителей изнутри. Вот почему старики, как правило, пустые: сморщенная оболочка, а за ней ничего.

    Иногда возникает желание спрятаться.

    Сердце болит.

    Когда я ночью в тишине что-нибудь обдумываю – возникает догадка, что Асинск затаился специально, чтобы не мешать мне.

    Любопытно все-таки: массовый оптимизм («В увлекательное время живем, товарищи!») был только в сталинские времена.

    Утром по своей улице тороплюсь на дежурку и думаю, что по этой улице меня когда-нибудь понесут.

    У Томаса Бернхарда: «Пауль стал психом, потому что однажды восстал против всего, и, естественно, это его погубило». Я тоже «восстал против всего» и, следовательно, стану психом.

    А веду я себя так, словно не пять повестей написал, а все пятнадцать или даже двадцать три.

    В основном, я вижу «как все», но иногда случаются озарения, и тогда окружающая реальность предстает не такой, какой ей следует быть.

    Смотрю передачи по телевизору и думаю: уметь прикармливать зрителя – тоже талант.

    Пушкин читал книги, чтобы следовать за мыслями великих людей. Как бы он, бедолага, хватался за голову, погрузившись в современные тексты, не зная: куда следовать, за кем следовать?

    - Бывает, что и врачи режут хорошо.

    Такое впечатление, что этот хирург посещал лишь курсы кройки и шитья.

    Не надо смеяться над врачами. Они-то к нам в лапы не попадут, а вот мы…

    И сон царевны был так могуч, что тридцать три богатыря не смогли ее разбудить.

    Написать книгу под названием: «Пять подходов к озеру Горячке».

    Не мешает чаще относиться к себе, как к недоумку, и просвещать себя, и воспитывать, и приводить в пример преуспевающих асинцев.

    Приходится выяснять отношения с городом, с природой; разбираться – чего они хотят от меня, и чего я хочу от них.

    Сколько у людей отчаянья и тревог о таких вещах, о которых и думать-то не стоит.

    - Как специалист по гражданской обороне я говорю: не думайте с нами воевать. Ну вас к лешему!

    Я пунктуальный чиновник. В свой кабинет я прихожу вовремя и ухожу из него – тоже. В этом, в основном, и заключается моя работа. 

    Асинск находится на таком расстоянии от Венеции, Праги и Вены, что пропадает всякая охота добираться до этих отдаленных мест.

    Три одинаковых павильона в Нижнем парке – Три Калоши.

    Прогулки мне нравятся бесцельные.

    Когда маленького Мишу Горбачева обижали, он грозил обидчикам: «Погодите, вот я вам развалю СССР, тогда узнаете!».

    Слова имеют привычку стираться от долгого употребления. Обновляются они не сами по себе, а в неожиданных сочетаниях или обретая новый смысл. Собакевич, оказавшись у полицмейстера, пока другие гости были заняты, «доехал» осетра. До чего ж смачно здесь это «доехал»!

    Освежеванная идея.

    В траве, пригнувшись и подозрительно оглядываясь, сидел сиамский кот с мышом в зубах.

    Кот жрал мыша, вскидывая голову и вытягивая шею при заглатывании.

    Будущее наступит неизбежно. А прошлое закрывается, его приходится открывать, как шкатулку с разными разностями.

    Я не могу отвергнуть историю Асинска, но вижу в ней мало такого, чем можно гордиться, иначе бы он не скатился до такого упадка.

    Партийная идеология выхолостила из Асинска все живое.

    Люблю ли я Асинск? Даже на такой простой вопрос я не могу ответить. Всматриваюсь в него, пытаюсь понять (как одновременно всматриваюсь и в себя), но – назвать ли это любовью?

    Асинцам надо чаще давать под зад, но не ради собственного удовольствия, а для того, чтобы вывести их из спячки.

    Асинцы в проповедях не нуждаются. Им нужен такой Бог, который бы не мешал.

    И ведь даже асинцу с дипломом не хватает общего развития. Да он и не нуждается в общем развитии.

    В маленьком городке административная власть и средства массовой информации настолько слиплись друг с другом, что ждать критического подхода этих самых средств по отношению к этой самой власти не приходится.

    В этом городе ломкого кирпича и растрескавшегося асфальта даже воздух, заполняющий пространства между домами – с изьяном.

    Дождевых червей можно найти даже в капусте.

    Когда ничего уже нет, остается золотой запас.

    Толик В. тихо ненавидит электриков.

    - Люблю я огородные работы. Воткнешь лопату в землю, утопишь ее ногой – и такое удовольствие по всему телу! А вывернешь с пластом земли – проволочника, допустим, вывернешь – и нежно думаешь: сволочь ты, сволочь!

    И все чаще возникает желание сделаться огородным философом, оценивать мир с позиции петрушки и морковки.

    С восьми и до одиннадцати примирение взглядов путем их смягчения.

    Земля в огороде набрала воды и не отдает.

    Чтобы избавиться от проволочника, я круто посолил огород.

    После обеда мысль отяжелела: сытно отрыгиваясь, погрузилась в дрему.

    Теперь и у радости краски не столь яркие, как прежде.

    А надо ли узнавать людей ближе? Они мало отличаются друг от друга.

    Люди так часто создают помехи тем, кто рядом, что вполне допустимо заявление: общество держится на взаимной неприязни.

    Асинск обречен на фальшивую жизнь. Он слушает тех, кто ему лжет, и гонит тех, кто говорит правду.

    Дай бог, чтобы суетное тщеславие, которому подвержены пишущие люди, меня не коснулось.

    Однажды жестокий тайфун налетел на Асинск, но увидев, что кто-то здесь уже похозяйничал, обескураженно ретировался.

    История Асинска показывает: ярких талантливых людей здесь не замечалось. Потому и серость общества хоть и приводит в изумление, но объяснима.

    Парадоксальное своеобразие опечаток: «комплименты индивидуальных дозиметров». Вместо – «комплекты».

    Отвыкаю работать над текстами. Хозяйственные дела съедают все домашнее время.

    Конец мая, а я еще ни в одну воду удочку не забросил.

    Возле входной двери «Водосбыта» трое рабочих укладывают тротуарную плитку.

    В окнах только что заселенной девятиэтажки уже торчали цветы в горшках.

    Над входом в магазин меняли вывеску.

    Усатый мужичок, подстригавший траву газонокосилкой, спросил: который час?

    - Конечно, каждая жизнь ценна, но не каждая уникальна.

    Вот кого еще терпеть не могу: самодовольных, раскормленных глашатаев скорого катаклизма.

    Улица, дом, моя комната – все со свистом летит в будущее. Крыша дома рассекает время, как нос корабля – волны.

    Двести тридцать шесть человек вышли в Асинске на центральную площадь к памятнику вождю и застрелились.

    В былое время лишь одна должность в Асинске представляла для меня интерес: бить по голове главного архитектора с восьми до пяти, кроме субботы и воскресенья.

    И ведь надо ж было в России так прошлый век прожить, что только трагедии были оптимистическими!

    В Асинске, чтобы он хоть немножко приобрел уютный вид, надо строить пусть меньше, но красиво и качественно. Или постоянно закрывать глаза, когда идешь мимо новостроек.

    Ведь что такое Асинск? Преображенная природа. Здесь ее, правда, преобразили так, что не дай бог!

    Асинск сам себя в яме спрятал и не высовывается из нее.

    Клондайк недоделок.

    Асинск ведь тоже оазис, но со знаком «минус».

        «- Для чего нужен поэт?
          - Чтобы спасти город, конечно».
                Аристофан, комедия «Лягушки»

    «Мне по душе время, в котором живу! / …Потому что народ обходительным стал и негрубым, / И потому, что ему ведом уход за собой».
                Овидий

    Асинск лишь приподнимается вверх. Но он пока не знает, что ему наверху делать.

    Двойственное чувство: брезгливость и отвращение к Асинску сочетаются со жгучим любопытством к нему же.

    В Асинске после маловразумительных скориковского и макаркинского правлений, судорожных ившинских экспериментов, наступила эпоха Готфрида. Интуиция подсказывает: повторится то же, что и было.

    Не срывайся!

    Есть много вещей, которых я боюсь. Я, к примеру, боюсь тюрьмы. И даже ради глубокого познания жизни ни за что не хотел бы туда.

    Недостойно автору в своем тексте хихикать, панибратски подмигивать, мельтешить.

    От подавленности, растянутой на продолжительное время, начинаешь испытывать своеобразное удовольствие. Более того, когда подавленность исчезает – охватывают неуют, беспокойство, тревога.

    Ты – как солдат в окопе, не ведающий, где противник, и поэтому напряженно вертишь головой, пытаясь определить, откуда прилетит беда.

    Самая горячая нелюбовь возникает к близким людям. При этом мало, кто хочет, чтобы наши недобрые пожелания осуществились.

    Правители, когда не могут справиться с внутренними делами, объявляют соседям войну. Это дает им передышку, но ненадолго.

    Куда мы пойдем, глядя на эти просторы? На эти долины и пажити, на озеро Алчедат, с переставшими клевать карасями? Где мы найдем другое такое же место?

    Хочешь загубить абзац – вставь раза два слово «который».

    Выразительность. И еще раз: выразительность!

    Вокруг часто говорят на том языке, которого я не понимаю, однако это не мешает мне обменивать стеклянные бусы на слоновую кость.

    И носило меня, как осенний листок. А теперь кто я? Станционный смотритель.

    От бессознательной жизни в душах асинцев много сора.

    Если один конец веревки привязать к гвоздю, то на другом необязательно должен быть удавленник.

    Когда ничего не построено – можно без всяких причин перерезать красные ленточки ради собственного удовольствия.

    Чиновник с грустью посмотрел на меня.

    Асинск. От сарказма до жалости к нему я шел лет пятнадцать.

    На месте сегодняшней помойки обязательно когда-нибудь будет клумба. А потом опять помойка. Это неизбежно, потому что такова жизнь.

    Иногда мне думается, что журнал «Наш современник» нам подбросили недоброжелатели.

    Поехал писатель в глубинку – деревню окучивать и выявлять в ней вредителей.

    Нельзя забывать. Когда забываешь – повторяешь ошибки. А это мне надо?

    В теле Сергея Сергеевича было две души: одна нараспашку, другая застегнутая на все пуговицы.

    Церемонию перерезания красных ленточек надо обессмыслить до ритуала. Чтобы много лет спустя никто не знал, для чего это делается. Непонятный ритуал – это всегда загадочно и красиво.

    Мы с такой уверенностью судим о том, что нужно от нас Богу, а что не нужно – что Бог, наверно, устал удивляться.

    Русский человек если увлекается, то ему нет пределов! Обратившись вчера к религии, сегодня он вносит поправки в учение Христа.

    На моей могиле уместной была бы такая эпитафия: «Много узнавший, но мало чему научившийся».

    Все-таки в голове моей не слишком много мыслей, если меня часто угнетает одиночество.

    Я не человек свиты. Ничьей. И никогда им не буду. Все силы приложу для этого.

    Бывают скверные моменты, когда я сам себе неинтересен, когда я скучен сам себе.

    Я догадываюсь, что планерка на работе в понедельник – неизбежная кара высших сил за мои субботние и воскресные грехи.

    И все-таки можно извинить глупость и даже согласиться с ней, если она преподносится с блеском и вдохновением.

    Я всегда радуюсь окончанию рабочего дня. А вот порадоваться его началу – никак не выходит!

    В советской литературе были и ханжество, и лицемерие, но был и стыд. Сейчас стыд из литературы исчез. А немного стыдливости ей бы не помешало.

    Живя в Англии в начале прошлого века, я бы тоже, наверно, приветствовал русскую революцию – опыты с народом лучше всего наблюдать в чужом доме.

    Когда двое горячо спорят, лучше всего быть незаинтересованным свидетелем этого спора: многое подмечаешь.

    У стариков, играющих в кино молодых влюбленных, сразу виден натужный темперамент. Грустно, но хотя бы можно оправдать режиссерским замыслом. В жизни – досадно и неприятно смотреть.

    Сон опутывает меня, я теряю способность думать.

    Изо дня в день ощущение разбитости от недосыпания.

    Население ведет себя, как единый организм. Есть здоровые клетки, есть раковые. Что-то функционирует лучше, что-то хуже. Что-то требуется подвергнуть химиотерапии.

    - Ты знаешь, как мы жили? У-у!! Никто ни о чем не заморачивался, и все было!

    «Кладовоська» вместо «кладовочка», - слово Виталия Ивановича Кондратьева.

    - Я больше скажу: борьба со своим организмом до добра не доводит!

    Ядыкин:
    - Вот так мы тут и живем на отшибе: нам города из-за леса не видно, это и хорошо!

    Толик В.:
    - Виталий Иваныч вторую свою «кладовоську» Кольке показал не сразу, а сперва самогонкой накачал, и когда зашли – свет не зажигал.

    Сергеевна – постаревшая блондинка. Пушок белых волос по всему лицу.

    - Иногда для успешной карьеры надо вылететь с работы.

    Чем успокою я мятущийся разум?

    От очистных, мимо автодрома и кладбища, до химзавода я за полтора часа дотопал. И то еще на кладбище сворачивал – на могилки своих поглядеть.

    - Сдал наш юрист экзамен на адвоката и – счастлив! А того не понимает, что если преступники в Асинске переведутся – он же без работы останется.

    Есть и заброшенные дома, в них много лет никто не живет. Это правильно: что-то и отмирать должно.

    - Хорошо, что через Асинск никакая большая река не течет. А то бы мы сели в лодки, взяли в руки гармошки и свалили куда-нибудь к такой-то матери!

    Злости нет, высокомерия нет, одно удивление перед жизнью.

    И повлекло меня от желчного угрюмства к добродушию.

    - Умников развелось – пруд пруди! А вот дураков почти совсем не осталось. Может два-три на всю страну, и то, поискать еще надо! 

    Для того, чтобы целиком охватить поле битвы за сверхплановый уголь, приходилось выбирать подходящую позицию.

    - Если мы в природе натворим что-нибудь не так – солнце, вода и ветер все равно потом перелопатят.

    Что толковать про завтра. Откуда я знаю, как завтра надо мной звезды сойдутся.

    - Семейные устои можно развалить, но ведь потом мороки не оберешься.

    Это разумно, что мы уйдем, и памяти о нас не будет. Зачем потомков перегружать еще и памятью о нас? Нет, мы лучше оттуда поглядим, что здесь после нас они вытворять начнут.

    Ну, сделали в центре бульвар Шахтеров и сделали. Там чугунные скамейки хороши. И фонари.

    Что важно, а что неважно – судить нам. Выступление губернатора перед учителями неважно ни для губернатора, ни, тем более, для учителей. А вот повышение матушкиной пенсии на целых 38 рублей – это важно. На такую прибавку килограмм яблок можно купить!

    О-о!! Я-то понимаю, что тут не так все просто!

    Новых замыслов нет. Последние полгода правлю старые тексты.

    Новая повесть уже существует в голове в размытом состоянии. Не хватает какого-то пустяка, чтобы начали определяться ее контуры.

    Я часто склонен видеть не случайное в случайном. Кафка в дневнике записал 30 января 1916 года: «Прежняя неспособность. Едва лишь на десять дней прервал писание, как уже отброшен. Опять предстоят большие усилия. Необходимо нырнуть под воду и погрузиться быстрее, чем погружающиеся перед тобой». Через сорок лет родился я, и ощущений, как у Кафки, или, точнее, подобных таким, у меня достаточно.

    Когда, по логике, надо бы в тексте поставить точку – не мешает копнуть еще глубже.

    Баня на сто посадочных мест с парной и еловыми вениками.

    Толик В.: - Есть у меня полумуфта, которая не налезает на вал, потому что Петрович накосячил.

    Я себя об одном прошу: не обременяй других. Если начинаешь терять легкость – не будь никому в тягость.

    Вот ведь штука: никогда не разочаровывает тот, за кем не числится никаких способностей.

    Ведь не поэт, а как блефует!

    Только критик способен отыскать что-то особенное там, где ничего нет.

    Повесть написать гораздо легче, чем рассказ – есть, где развернуться. Рассказ, как и стихотворение, не терпит лишних слов.

    Надо, чтобы к мятущейся душе прилагался талант. А если к ней прилагается бездарность, то в результате получается такое, о чем лучше не говорить.

    Если пишешь для себя, то зачем тогда рисоваться, жеманиться кокетливо? Одно из двух: или врешь себе, или становишься сродни тем актерам, что любой ценой ищут легкого успеха.

    Асинский чиновник – это такая гадость.

    Ссоры, размолвки – всю эту грязцу отношений желательно сводить до минимума.

    Стою в резиновых сапогах в воде, гляжу на неподвижный поплавок. Над головой взволнованный табунок комаров. Рядом караси в тине роются, чайки сверху падают – верхоплавку хватают. Все удачно делом заняты, только мне и верхоплавке не везет.

    Я уж и сам репеллентом мазался, и комарам его показывал – все без толку.

    Вот: мечтал о том, чтобы прийти на бережок, сесть и записывать что-нибудь в блокнотик, как Пришвин. Сегодня все сбылось.

    В озере, на Пятой ферме, карась утром клюет и вечером, в обед только не клюет. А на Алчедате ни утром не клюет, ни вечером. Я уж про обед не говорю.

    Ну, ладно, карась – тот с характером. А окунь почему не клюет? Он что о себе думает?

    Если у вас, у карасей, икромет, я отойду в сторону и даже отвернусь. Но вам-то совесть иметь надо или не надо? Где клев?

    Они так внимательны, так внимательны – как стукачи!

    Подзабытый запах тины.

    Червяков я менял не потому, что караси обжевали, а чтобы уверить себя, что рыба здесь должна быть.

    Комары налетали не то, чтобы от голода, а в охотку.

    Не все удовольствия сразу. Постоял у воды – так тебе еще и клев подавай?
    В моменты депрессии я обращаюсь к книгам. Но они помогают не всегда, иногда только усугубляют.

    Многие из нас охотней исполняют ритуалы с тамтамами и плясками, нежели пытаются вникнуть в суть. Степе П. в литературе нравится ритуал.

    Одному плохо, но и близость других бывает досадна, особенно когда эти «другие» норовят покопаться в твоей душе на якобы имеющихся у них основаниях.

    П. своего таланта не убивал. Хотя за неимением цели стрельбы было много.

    Чем ниже швыряет Судьба, тем больше проявляется достоинства. И не обязательно у людей. Один бомж уверял, что самые гордые коты живут на помойке.

    Гений часто проходит незамеченным при жизни. Как Мелвилл. Как Кафка.

    Я истинный житель захолустья. Я испытываю неистребимую тягу ко сну.

    Он вечно голодный. Зато какой у него аппетит!

    Самая яркая и любопытная личность в Асинске за последние четверть века – Федоринов.

    Я сейчас скажу несколько важных слов в защиту заседаний.

    Что мы знаем о своих приоритетах? Да ничего мы о них не знаем!

    Мы многое повидали. Можно бы и поменьше.

    Федор Конюхов отправился в новое путешествие на катамаране «Алые паруса». Даже смеяться над этой пошлостью не хочется.

    Круговорот вещей в природе так же интересен, как и круговорот людей. Двадцать лет назад женщина, с которой я встречался, подарила мне зеркальце – она его где-то нашла. На обратной стороне от руки, красками, нарисован писающий мальчик. Сейчас я живу за несколько тысяч километров от того города, где это было, но каждое утро бреюсь, глядя именно в это зеркальце. Его прежний хозяин давным-давно, вероятно, забыл о нем или считает, что оно разбилось. То-то бы удивился, узнав, как далеко залетело его зеркальце. Наверняка и некоторые мои вещи, оторвавшись от меня, проделали не менее замысловатый путь.

    По терминологии А. Синявского: у нас не герои времени, а герои племени.

    Безумие напирает извне и абсурд приходит извне. Литературные тексты чего-нибудь стоят в том случае, когда пытаются логически объяснить, что происходит.

    Это хорошо, что я не стал учиться кулинарии: я бы весь ушел в собственный желудок.

    - Да что я – против разведения карпа, что ли?
    - Конечно, против!
    - Нет, я за разведение карпа, но за такое разведение, чтобы денежка от него шла.

    - Мы тоже можем!

    - Я бы и сам взялся, будь я помоложе.

    Колесо катафалка попало в яму, и покойник подскочил вместе с гробом.

    - Где есть мухомор – там рядом ищи белый.

    …с большими решительными руками – ими, без сомнений, можно было сделать все, что угодно.

    Толик В.: - Я вчера весь вечер кидался с лопатой на перегной. Сегодня даже плечо болит.

    Ветер дунет – лапы елей шевелятся, словно поглаживают друг друга.

    - Мы не будем брать все на себя: надо оставить хотя бы часть кому-нибудь!

    Вот, допустим, просыпается утром король в палатке походной. Умылся, кофе откушал. Кофе ароматный, по-настоящему королевский. Затем понюхал табачку, распек кого-нибудь за нерадивость. И тут, гремя аксельбантами, влетает запыхавшийся адъютант:
    - Сир! Поздравляю Вас! Вы только что выиграли битву.
    Вот!
    А откажись он от кофе?
    Какой-нибудь полк запросто мог оказаться в нужное время в ненужном месте. Связь между откушанным кофе и движением полков, разумеется, неочевидна, но разве можно ее отрицать, если битва все-таки выиграна?
    Да и вообще всякое великое событие, как мне думается, включает в себя сумму мелких, если даже не мельчайших дел, сложившихся определенным образом.
    Мелочи, мелочи надо ценить!

    Не нужно сильно зацикливаться на Асинске – есть еще, о чем подумать.

    И потащило меня по волнам истории и затянуло вглубь – туда, где изводили тайгу и обустраивались на новом месте предки асинцев.

    Чтобы добыть сведенья о прошлом, ходил к ветеранам, в том числе и к тем, которые не помнили абсолютно ничего.

    Я мало дурачусь в тексте – вот что меня тревожит.

    Я не спорю: все, что когда-то возникло, развилось и окрепло, имеет свою историю. Но где факты этой истории?

    Многозначная опечатка: вместо «пламенный революционер» - «племенной революционер».

    Я был на пороге открытий. Меня шатало от предчувствий.

    Подробно описанное учение по гражданской обороне, которого на самом деле не было.

    Мы натягиваем будущее на себя точно так же, как утром, поднявшись с постели, натягиваем на себя рубаху.

    История – это не то, что было на самом деле, а то, что я изложу на бумаге с изрядной долей воображения.

    Отчеты о непрошедших учениях, справки о не проведенных мероприятиях. Мы не доходим до пределов, мы дописываемся до них!

    Читаю о Гоголе и о тех, кто был близок ему. Удивительные люди – они мечтали прожить так, чтобы принести максимальную пользу государству! Сегодня такое вызвало бы циничные насмешки. Потешались бы, как над дурачками!

    Больше полугода – семь с половиной месяцев я жил с воспрянувшим сердцем, с дерзкими мыслями.

    Меня не прельщают объемы напечатанного. Чернового труда должно быть много, но выход – небольшой и качественный.

    Насчет меня у некоторых неверное представление. Мягкость еще не означает «мягкотелость». Внутри я жесткий, шершавый, неуступчивый. Внутри я больше похож на наждак.

    Меня ведет ослабевший ангел. Но ни он, ни я еще не теряем надежды. Сядем, повздыхаем и отправляемся дальше.

    Почему я так быстро покинул контору городских электрических сетей? Мог бы еще задержаться – на пару минут, на пять.

    Я иногда восхищаюсь легкомыслием бабочки: ей неважен вчерашний день, а про завтрашний она даже не думает.

    Асинск спит, спит, а потом как что-нибудь выкинет! И так – не единожды. Отталкиваясь от А. Гениса, можно сказать, что Асинск – «поле чудес» или «пространство непредсказуемости».

    На асинских улицах десятки брошенных частных домов. Это уже почти литературный путь: из оболочки исчезает содержимое.

    В «Забеге» - не просто запечатлеть, что имеется на данный момент, но и попытаться угадать возможное развитие. Здесь ведь, на асинской земле, и леший ходит, и русалка на ветвях сидит.

    Старые декорации наполнять новым смыслом, не забывая, что и он – временный, как и все живое.

    Нужно ли Богу, чтоб мы слепо следовали за ним? Чтоб мы были его рабами? Я думаю, он вполне был бы удовлетворен, если б мы жили по совести.

    Наверно, есть высший идеал, к которому необходимо стремиться, но он скрыт от нас, и мы даже толком не знаем, в чем он заключается, а потому наше стремление к идеалу основывается лишь на невнятных представлениях о нем.

    Лицемерно и отвратительно, когда зверства совершаются «во имя Бога».

    Важное тонет во второстепенном, и это не беда. От важного требуется, чтобы оно не исчезало бесследно, чтобы взгляд был способен найти и выделить его. Этого утопленника и откачать можно.

    Стариком я уже побывал, и мне не понравилось. Хочу еще немного побыть молодым.

    Большая глупость – поступать «судьбе назло».

    Нагнал на нас страху этот зверюга! Но неужели объединенным разумом мы его не одолеем??

    Мы все можем, пока у нас руки не связаны.

    Самодержавие пытались спасти православием – не получилось. Теперь коммунисты пытаются реанимироваться тем же – результат предсказуем. Православие – оно само по себе.

    Иду вчера через двор пятиэтажки, пенсионеры «козла» забивают. Вдруг один приподнялся и заголосил: «Рыба! Рыба!!». Теперь, услышав такое, вздрагивать, наверно, буду.

    В «Ряде», как при игре в карты, должно быть больше естественной непредсказуемости.

    Моя личная жизнь похожа на карточный домик: на упрямое желание построить ее, она также упрямо рушится.

    Оптимистические таблетки не позволяют развиться хандре.

    Не откликаться на злобу дня. У каждого дня своя злоба, так что можно голову потерять от разных злоб.

    Уходя из семьи, где не твой ребенок, боли почти не чувствуешь, потому что не слышишь в ребенке своей крови.

    Упустив молодые годы, я после сорока судорожно пытаюсь создать семью. Но из кого? Пусто вокруг меня.

    М. Швыдкой: «Близость к власти – вещь опасная для человека, который хочет свободно мыслить». Видно, он испытал это на своей шкуре.

    Громко стуча ногами, вбежал Дубровский.

    Третьего – не дано! Как не дано второго и первого. И вообще обед получился скверный. 

    Ясность, четкость и глубина мышления – все это непостоянно, поэтому требует каждодневных усилий. Очень похоже на тарелку с жидкой кашей: пока скребешь по дну – это самое дно видишь; отложил ложку в сторону – каша наплывает с краев и опять дно закрыто.

    Недостижимый идеал: писать легко, используя только нужные слова.

    Реалистически пишущие умельцы бьются над точностью деталей. Пусть бьются. Главное – точность переживаний. А остальное – такая ерунда. 

    Тот, кто действительно что-нибудь дельное скажет, понижает свой голос до шепота. Кричат те, кому сказать нечего.

    Я стал настолько серьезен, что говорю уже без улыбки о «работе», о «цели», о «призвании».

    Ившинское правление отметилось дутыми успехами, фальшивыми героями, лживыми добродетелями.

    Они – как моль, проели свое время и, сожравши его, недовольно плюясь, сошли со сцены.

    Талант – это как получение запретного, которое, к тому же, вредно для здоровья. Не из-за него ли талантливые люди редко доживают до старости.

    - Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе! Почему так плохо пишешь?
    - А-а-а!! Я невнимательно изучал тексты классиков.
    - Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!...

    Толик В.: - Мы отвозим письмо Элеру и смотрим, какой от него поднимется крик. И мы в этот крик вставляем дом на водозаборе.

    - Вот я здесь. А что я нового узнал? Да ничего нового. Ровным счетом – ничего нового!
    - Конечно. Вы хотели сорвать покровы и обнажить какую-то сущность.
    - Да ничего я не хотел срывать!
    - Тогда не рыпайтесь.

    Удивительное совсем не то, что принято считать удивительным.

    Для того, чтоб рулить, нелишне права иметь, а не только желание.

    Что сказать об истории? Живая ушла, а мертвая – кому нужна?

    Я такой же, как все, теперь вот отличия в себе ищу.

    Меня радует не то, чем я похож на других, а то, чем я от них отличаюсь. Эту радость держу при себе и вслух не высказываю. А внешне старательно демонстрирую: я такой, как все.

    Нет ли у нас тайного удовлетворения от того, что корпуса стекольного завода, швейной фабрики превратились в развалины? Ведь именно на кладбище острее всего чувствуешь, что ты жив.

    Мы не можем позволить себе строить что-нибудь триста лет, и чтобы потом это тысячу лет разваливалось. У нас терпения не хватит.

    Пусть пример половой силы Распутина не забывается, и служит укором новым поколениям.

    И смерти рад, как новой жизни…

    Давайте приветствовать естественные силы разрушения: наводнения, пожары, землетрясения, террористов. Они учат нас ценить жизнь.

    Да здравствуют строящиеся пяти- и девятиэтажки! Слава новым панелям и кирпичам!

    Среди других прав человек должен иметь право на добровольную смерть. Но это не значит, что ему надлежит как можно скорее воспользоваться этим правом.

    До сих пор многие ненавидят Солженицына. Если была бы возможность посещать прошлое, сколько б милых соотечественников стукнули там на будущего Нобелевского лауреата: задавите врага! Заройте на Колыме!

    Я еще как-то ориентируюсь в повседневности, а тут предстояло осмотреть десятилетия, выбрать из них все мало-мальски существенное.

    Глупо доказывать, что Иванов и Петров дураки, сочиняя для этого повесть на сто страниц.

    То, что существует, уже этим фактом заслуживает оправдания.

    Если бы фашизм не выскочил в Италии с Германией – он бы проявился в других странах. Потому что нарыв был, а прорвало здесь.

    Не ломать, не рушить! Самое большее, на что имеем право – это на удивление.

    У каждого века свои герои, причем в каждом веке понятие о геройстве меняется. Народный герой Емельян Пугачев в наше время считался бы обыкновенным бандитом.

    Собрать всех террористов и поселить на ограниченной территории, не разрешая ее покидать. И пусть они по ночам взрывают друг друга.

    Те, кто говорили, что Асинск им дорог, нередко сваливали в другие края.

    В. Дубровский: «Мне надо обзвонить всю Россию. Пойду еще в Куйбышев позвоню».

    Вот П.: завистлив и мелок. А кого винить, если сам ленив? И, как выяснилось, еще и подл.

    Туча надвигалась, лелея в обширном брюхе проливной дождь. Кот жрал мыша. Асинск жил в преддверии юбилея водоканала.

    Последними в казачье войско записались три татарина.

    Человеческое тело со временем растворяется там, где его прописали навечно.

    Радуется ли раковая опухоль, загоняя в гроб человека? Ведь его смерть – ее смерть.

    За данный Богом талант приходится расплачиваться – счастьем ли, здоровьем. А то, бывает, счастьем и здоровьем самых близких и дорогих. Не случайно сумасшествие родственников часто получает прописку в семьях талантливых и одаренных людей.

    Надо закрывать грудью не стреляющие амбразуры. Во-первых, все живы; а, во-вторых, какой резон стрелять, если она закрыта? Вот и дуются те, кто внутри, и не стреляют.

    От порхания бабочки в воздухе ничего не происходит. Есть только легкость и изящество полета.

    Всегда ли необходимо разоблачение? В некоторых случаях – это все равно, что подойти к человеку и прилюдно раздеть его догола.

    Полураспад наших отношений.

    Опустившиеся, потерявшие нормальный облик люди. Не дай бог!

    Наличие абсурда в повседневной жизни делает его привычным, бытовым, своим. Исчезни он – и что это будет за жизнь?

    Чрезмерная советская упорядоченность и бюрократические скрепы точно так же, как и перестроечный беспредел – всего лишь разные грани абсурда.

    Вот мой кабинет в конторе: стол, заваленный бумагами, окно, обсиженное мухами. Осталось самому заплесневеть.


    Ах, как схвачусь я когда-нибудь за голову, вспоминая о бесцельно ушедших часах, сутках, месяцах!

    Нет, не работа виновата в том, что дневные часы получаются пустыми, а я сам, потому что не могу придумать: чем их заполнить?

    Если я – человек крупный, то во мне существует великое множество маленьких людей.

    Чеканность коротких мыслей отдает мертвечиной. Потому что такие мысли не договариваются, а обрубаются. «Записные книжки» Камю, Толстого – сплошные обрубки.

    Фразы:
    «Дети ненавидят менторский тон».
    «Ненавязчиво и без занудства».

    В моем организме я живу один, но иногда здесь свивает гнездо болезнь, и тогда мы сильно мешаем друг другу.

    Слабость и бессилие – разные вещи. Слабость привлекательна, бессилие позорно.

    Толик В.: - День шахтеров есть, а где шахтеры? Три калеки остались, остальные только пальцы гнут!

    Настало времечко, и тебя, медленно передвигающего ноги, с обеих сторон обгоняют молодые. Ну-ну.

    Разработать схему обхода территории для работников умственного труда.

    Что с этим человеком творится? Пропадают голос и изображение!

    Даже мелочи могут меня раздражать. К примеру: я намереваюсь записать что-нибудь в блокнот, и тут входит некто посторонний, садится напротив и даже не начинает разговор, а ждет, когда я заговорю с ним.

    Ну чем не пародия: место отца Кафки у меня занимает матушка.

    Иногда настолько нет денег, что хочется подойти к К. и вежливо попросить: научи воровать.

    Я заметил: где нет настоящего творчества – там в чести шахматы. Для примера можно назвать конторские бюро средней руки, редакции газет, скудные на таланты писательские организации.

    Этот мед – как же без ложки дегтя?

    Завидую ли я известности удачливых писателей? – Есть маленько. – Нужна ли мне самому известность? – Не знаю. – Хотел бы я изжить эту зависть? – Да, хотел бы.

    Только идиот мечтает избавить мир от хаоса.

    Люди определили свое место в жизни, укрепились в нем и проводят годы в спокойствии и достатке.

    Какое же у меня может быть отношение к тридцатому января тысяча девятьсот пятьдесят шестого года? Очень хорошее отношение!

    Куда ни глянь – кругом энтузиасты и застрельщики. Надо подольше  пожить среди них, вызвать кого-нибудь на соревнование, взять на себя повышенные обязательства!

    Характеристика: вышеупомянутый.

    Объявление: «У нас в продаже обезжиренная соль».

    К себе я отношусь снисходительней, чем к другим. А надо бы наоборот.

    Толик В.: - Надо в углу сочинять какой-то шкаф – не на стену же барахло лепить.

    До чего ж много у меня деревянных, неконвертируемых стихов.

    Вот и осень, время урожаев… Может, и для меня что-нибудь созреет?

    Есть книжный поток – и немалый – он возникает из желания некоторых крикнуть о себе: «Вот я, смотрите – вот, вот я!». И, кроме этого, за душой – ничего. Тут и идет в дело всякого рода похабщина: от бессвязной речи до густой матерщины.

    Спросит меня там, наверху, эмчеэсный Бог: создал ли ты на водоканале документацию по предотвращению аварий? А я глаза опущу, буду ноги свои разглядывать и ничего не отвечу.

    Ко всему, что происходит, лучше всего относиться с доверием.

    Желчь моя взыграла, и я наполнил ею «Забег». А зря.

    Смотри-ка: оказывается, можно и так, и этак, и по-другому!

    Мои герои иногда так достают своими шуточками, что я говорю: «Не смешно!». И впрямь, избыток не идет на пользу текста.

    Когда ты, словно куклами, вертишь персонажами, будь готов к неудаче. А вот когда персонажи начинают диктовать свою волю – может, что-нибудь и получится.

    Местечковый патриотизм выглядит так: мой город грязный, зачуханный, но он лучше всех на земле! Такой патриотизм сродни гордости бомжа за свою помойку.

    Я много лет видел городскую власть так близко, что теперь стараюсь держаться подальше от нее.

    Чернь во власти – вот что вызывает досаду.

    Не ханжество и лицемерие являются главными пороками власти, а ее бездарность.

    Государство – фактически – надо строить заново.

    Приезжая в незнакомый город, мы не спрашиваем, сколько квадратных метров жилья здесь строят каждый год, а ищем то вокруг, что оригинально и красиво и на что можно посмотреть. Асинская власть плодит временщиков, временщики плодят квадратные метры. А кто ответит за обезображенный архитектурный облик города? Никто.

    Ценю свежий взгляд на то, что примелькалось.

    Даже если погибель бывает массовой, каждый из нас умирает по-своему.

    Возьмем для примера что-нибудь простое – что-нибудь типа мамонтов.

    Возьмем для примера что-нибудь наглядное: охоту возьмем. Да – древнюю охоту на древних буйволов.

    Асинск и чахнет, и глохнет, а чаще впадает в оцепенение, и ничем его не сдвинешь. 

    Незавидное положение дел не повод для пораженческих настроений. Незавидное положение дел вдохновлять нас должно!

    Асинск на градоначальников реагировал по-особенному. С приходом одного мэра начинал конвульсивные подергивания, с приходом другого – замирал.

    Тихонько приоткрою дверь в депутатскую комнату и вижу: работа кипит, народные представители темы для заседаний из городской газеты набирают.

    - Вы чудовищно усложняете!

    «Телеканал ТВЦ и моторное масло ЮТЭК представляют чемпионат мира по хоккею» - все еще не могу привыкнуть к такому.

    Приснился мне сон: Гоголь читает «Тени исчезают в полдень» и – плачет.

    Забавно, но во времена Кафки в Праге существовали Союзы чиновников. Хотя спайка чиновников крепка без всякого Союза. Это все равно, что Союз арматуры и раствора в железобетоне. Или мяса и теста – в пельменях.

    В зоне читательского внимания почти постоянное число писателей. Кто-то из новых писателей попадает в эту зону, кто-то из старых вываливается из нее. И мало кому гарантировано место даже на два-три десятилетия.

    Жизнь, которая отражается в тексте, должна быть заманчивой, аппетитной, яркой. Даже если она самая заурядная.

    Главное в прозе – качество, т. е., глубина мысли и выразительность изложения. Сюжету отводится вспомогательная роль.

    Заразительная сила предубеждений.

    Собственный взгляд на жизнь невозможно изобрести, как какой-нибудь механизм. Он появляется в результате наблюдения за тем, что вокруг, и обдумывания возникающих при этом мыслей – своих и чужих.

    Мертвого осьминога весом в тринадцать тонн выбросило на берег в Чили (показали в передаче теленовостей 4.07.2003 г.). Вес обычного осьминога редко превышает 30 кг, а, чаще всего, в уловах попадаются небольшие: 5 – 7 килограммов. Также и у писателей: то пять килограммов, то тридцать. И вдруг вываливается писатель весом в тринадцать тонн!

    У меня очень простые желания: создать талантливую повесть, потом еще одну, еще…

    Беккет – писатель «головной». Вместо живого огурца изготавливает  механическую копию. Однако при чтении его текстов приходят в движение и твои собственные мысли.

    Солнце палило так, как будто над Асинском висело увеличительное стекло, и лучи, собираясь в пучок, изводили каждого, кто не спрятался в тень, словно беззащитную козявку.

    Мы еще не так далеко ушли от природы, чтобы не успеть вернуться.

    Лучше связанного пожалеть, чем в ужасе бежать от свободного.

    В годы перемен из народа выплескивается наружу такая дрянь, что только диву даешься.

    Подергивания его рук слегка напоминали рабочие движения.

    - Если в водоканале кто-нибудь что-нибудь бескорыстно норовит сделать – обязательно надо доискиваться: что за этим стоит?

    Толик В.:
    «На сегодняшний день я пока еще травоядный».
    «Знамя победы моей бригады надо зачехлить».

    Макарыч: - А я тебе говорю: такого быть не может!

    - Вот ведь и славянин, и занят исключительно русским вопросом, а еврейских женщин потягивает!

    Смотрю внимательно в телевизор: о, сколько объектов для изучения!

    Скучно выставлять других дураками, а самому себе казаться умным. Гоголь и умер от того, что заразился этой скукой.

    Какие могут быть «темы»? Темы – у писателей.

    К критике надо относиться спокойно. Если ты отдаешь вещь в печать, значит должен быть готов к тому, что ее могут разнести в пух и прах. Самый надежный способ избежать критики – никому не показывать написанное.

    Не надо сочинять того, что не продиктовано внутренней необходимостью.

    У этого деятеля не только воображение убогое, но и сам он давно не мылся.

    В книгах талантливых писателей даже банальная жизнь сверкает, как чудо, достойное восхищения.

    Жителей деревни вплотную обступает природа: леса с грибами и ягодами, луга, какая-нибудь речка извилистая. Сердца их должны быть чистыми! А – нет: испаскудились, измельчали, пьют и сквернословят поголовно. Так что не в природе дело.

    Весь кемеровский СП дружно шагает строем.

    Остынь!

    В гротескные фамилии своих персонажей я почти не вкладываю сатирического заряда. В жизни тоже бывает так, как будто нарочно придумано: хирург Волкодав, фехтовальщик Кровопусков. 

    Ищут стиль. А при чем тут стиль, когда сказать нечего.

    У правоохранителей всегда морока: если руки чистые, то жопа грязная, если жопа чистая, то с руками что-то не так.

    Будь у меня средства, я бы, скорей всего, бросил работу. Работа может привлечь впечатлениями, а впечатлений я накопил изрядно.

    Навязчивая идея Степы П.: чтобы членов творческих союзов в вытрезвитель не забирали.

    У Гоголя – жизнь, у Белого – полотенца с петухами. У Гоголя речь естественная, у Белого жеманство да манерничанье.

    Асинец – что гоголевский казак: растет, как тополь, и также дик и не обуздан.

    - Если не хочешь сюрпризов – надо все делать правильно!

        Триста двадцать жителей
        Улицы Кирпичной
        Подбородки выбрили
        Утром на отлично.

        Химеры и химерики
        Бывают и в Америке.

        Шли с гулянки А и Бэ
        И качались при ходьбэ.

        На лугу мычит корова,
        То – животина Петрова.
        Ты ж свою корову вдруг
        Не пустил мычать на луг!

        Если ночью ты в постели,
        Если рядом баба в теле,
        То вопрос других важней:
        Что такое делать с ней?

    - В общем-то он нормальный человек, а со стороны посмотреть – идиот-идиотом.

    Чего удивляться? Наукой все изучено, даже похмелье!

    Трудно быть алкашом. Наутро вместе с похмельем ни на что глядеть не хочется.

    Что-то не то я отправил в желудок, и он как давай урчать!

    Толик В.:
    - Бывают моменты, когда нужна девушка, которая на все готова.

    И как они, микроскопические твари, в лабораториях знакомятся? Так, что ли:
    - Мое почтение. Брюшной тиф.
    - Очень приятно. Сенная лихорадка.

    Меня иногда ошеломляют мои способности: я могу давать советы каждому!

    - Начинать пить тяжело, а потом разойдешься и – как по маслу!

    А они меня волнуют? Нет, они меня не волнуют.

    Половая обязаловка.

    Бог, Судьба, Рок – мы пытаемся как-то обозначить то, что за гранью нашего понимания. А ведь все иначе, чем мы себе представляем.

    Я с вами шучу, а вы мне все о своем, о девичьем.

    Вот любопытно: далеко ли мы зашли в своих измышлениях?

    Поднимаясь из глубин самосознания, навстречу мне шел Толя Пушкарев.

    Вы мне еще про вихри враждебные расскажите!

    Девушка возражала: «Ну, как же без этого?... И без того – тоже?»

    Трепетный момент присоединения к хору.

    Легко определить: для себя писатель текст наваял или для других. Если размышляет вдумчиво и серьезно, не вынося хлестких оценок, то, понятно, что для себя. Если убеждает, проповедует, значит – для других. Глупо ведь проповедовать самому себе. Чем меньше ума и таланта, тем сильнее желание поучать.

    Асинск возник на двести лет позднее Петербурга, но пользы для себя не извлек никакой.

    У каждого свое понятие идеала, поэтому и качает нас в разные стороны.

    Рука мастера ни разу не прикоснулась к Асинску, а те, которые прикасались, росли совсем из другого места.

    В родном городе надо выдавать себя немножко за иностранца, и тогда все будет в порядке – иностранное здесь ценят больше.

    Взлетая над Асинском, шагая по грязи его улиц – и все для того, чтобы лучше рассмотреть непостижимый город.

    Взгрустнуть об Алчедате, о Кирпичной – так, как будто, уехал, и тебя долго не было. А потом очнуться и радостно вспомнить: ну, чего ты, ты по-прежнему здесь!

    Воробьи были всегда и синицы тоже были всегда. А вот вороны и сороки заселяют Асинск с недавних пор.

    Тусклые названия блюд в асинских столовых: тефтели, биточки под майонезом, борщ, пельмени сибирские… Пресно! Насколько бы заманчивей, с местным колоритом, было бы такое меню: салат «Севкузмаш», заливное «Виды Горячки», мясо под хреном «Вшивая Горка».

    Разве может быть в Москве такое: ты выходишь из дома на работу, а тебя встречает за калиткой цветущая черемуха.

    С самого начала лета в городе неотвязно присутствовала осень, напоминая о себе то сырым, холодным туманом по утрам, то неприятным, мелким и нудным дождем из тяжелых туч, то пронизывающим ветром. 

    Наглядный урок, который в конце прошлого века преподали всему миру правители России – это урок того, как не надо управлять государством.

    Что там поднимается со дна? Какие мутные потоки устремились к поверхности? Ведь не может так быть, чтобы не мелькнула хоть одна свежая струя? И точно – есть!

    Мало того, что пытаются напакостить тем, кому завидуют, но еще и не талантливо и не красиво.

    От надежды к отчаянью и вновь к надежде. И так – все последние годы.

    Ну, разве творчество одаренных людей не оскорбительно для других?

    После обеда никто ко мне не пришел. Только – сон.

    Нет, нельзя сказать, что они живут бессознательной жизнью. У них без отдыха работает орган подлости.

    …Потом пришли преобразователи жизни и природы.

    Для того, чтобы успешно посягать – неважно на что – мало иметь желание, необходимо еще и вдохновение, то есть кипение чувств, устремленных к единой цели – посягать.

    В моих снах, помимо видений, есть ощущения. Ощущения пустоты, одиночества, неустроенности. И все это длится годами.

    Пока мы по эту сторону земли – мы многое можем.

    Связь с морской стихией, с зимним бураном и летним громом и ливнем. Человек – как равноправный участник в ряду действующих мировых сил.

    И оформлено замечательно, и бумага отличная, и шрифт оригинальный… В общем, похоже на книгу, за исключением содержания.

    Вот девушка… Пришла и своим присутствием изгадила все.

    У Гоголя: «Люди, рожденные для оплеухи, для сводничества…»

    Для того, чтобы не затоптали, между мной и другими надо держать дистанцию.

    Степа П.: - Если жизнь сделала меня таким, могу ли я сказать, что она ошиблась? Никогда!

    Душа поэта изъясняется, как хочет. Это потом приходят литературные толкователи.

    Они копят наблюдения «из жизни», не ведая по глупости своей, что для литературы это дело второстепенное.

    Не знаю, почему так происходит, но несчастье заставляет работать качественнее.

    Одинокий человек уязвим. Беда может ударить любого, но одиноким тяжелей справиться с ударом. Одиноких легче сломать.

    Несчастье заразительно. Возле несчастного появляются другие несчастные.

    Женщины любят сильных, веселых, беспечных и денежных. И что мне делать в этом случае?

    - Сейчас скажу, что такое ад. Это пугающая неизвестность, это изводящее душу ожидание. А чтобы конкретное место… Ну, есть оно, я думаю. Где-то есть.

    Стремление к одинаковости – признак посредственного ума, признак социализма.

    Без сочувствия, сострадания любая попытка понять других, пусть даже очень примитивных людей терпит неудачу.

    Вот счастливый писатель: населил свою книгу дураками и учит, учит их.

    Я по-разному отношусь к Асинску, но это еще не повод, чтобы переехать в другой город. И в деревне мне жить бы не хотелось.

    Неприятен человек, облизывающий во время еды пальцы. С девицами, у которых была такая привычка, я сразу прерывал отношения.

    Прошлое неразличимо, темно и тревожно.

    Я сгущаю написанное, я уплотняю его. Но как трудно это дается!

    Возраст, в котором я нахожусь, пожалуй, самый замечательный из всех, бывших до него.

    Пусть у меня небольшие способности, но я никогда не ощущал их так сильно, как сейчас.

    Членство в Союзе растлевает. Поэтому не надо хвататься за голову, если не примут.

    В Марьевке, на родине поэта Василия Федорова, я был, как на Лысой горе. Чтобы сберечь душу, я погрузил ее в алкогольный угар. И ведь правильно сделал: ведьмы на нее не посягнули!

    Баловство невидимых целей.

    Актеры – некоторые – боятся «замылиться» в сериалах. Пишущие – некоторые – «замылиться» не боятся.

    Как бы я ни подкармливал кусты смородины, как бы ни ухаживал за ними – я не знаю, какое у них ко мне отношение.

    Как скучно – пересказывать: кто куда пошел и какими поступками заявил о себе. Детективный роман смягчает это мельтешение интригой. А реализм? Тем более, реализм провинциалов, у которых нет никаких идей?

    Было неинтересно, повода не было. Но мы закричали: «Ура!», и тут же появился повод.

    Унылый сборник асинских поэтов. Смесь никчемности и амбиций.

    Опять же Степа. Он пуст еще больше, чем Пушкин. А вот божественный глагол через него не льется.

    Моя работа в конторе – это вериги, которыми одарила жизнь. А отпуск – освобождение от вериг хотя бы на месяц.

    Каким образом затесался в русские сказки Змей Горыныч? Это ж все-таки дракон, восточный персонаж – китайский, японский; у нас он выглядит иностранцем. А вот Соловей Разбойник – другое дело.

    Можно, скучая, отвернуться от Асинска – пусть он там, за спиной, пыхтит, сопит, дым пускает; а ты молчишь и смотришь в холодные дали. А можно развернуть его к себе, осветить солнцем, разглядывать с жадным интересом. Везде хорошо, где мы есть!

    Воздух засорен разговорами, летящими из одних мобильников в другие. И хорошо, что этих разговоров не слышно – не стихи там читают. Но осязание нечистоты не проходит: все-таки не ангелы вокруг порхают – радиоволны.

    Тоска от необходимости идти в школу – о-о! – я помню ее.

    У меня нет желания ничего «описывать»!

    А вот насчет «второсортного чтива» - я бы поостерегся. Мы часто относим к плохому то, чего не понимаем.

    Почему у вас все приговоры окончательные и обжалованию не подлежат?

    Сегодня, 18 мая, я весь день с лопатой, занят полезным трудом, но ни одна умная мысль по поводу труда не посетила меня.

    И они, чудаки, недовольны. Они не понимают своего счастья, когда есть, чего ждать!

    Я ушел. А когда вернулся – на строящемся доме вырос новый этаж, рядом с «Продтоварами» сменили рекламу, возле открытого колодца стояла машина водоканала, а по улице везли в катафалке покойника. Во, дают! – восхищенно подумал я.

    Мы имеем неоспоримое право на восторги, клятвы и проклятия. А если на что-нибудь еще имеем право, то оно уже может быть оспоримым.

    Сидим мы с Костей на свадьбе, как два тряпичных генерала.

    Соседа за стенкой нашего кабинета Толик В. именует: Мякишкин. За глаза, конечно.

    «Народ стал козий», - говорит Толик В.

    От тех мест, где человек вместо имени носит кличку, желательно быть подальше.

    Мне всех жалко.

    Не укладывается в голове, что по этой асинской земле – вот по этой – когда-то проходили кочевники, узкоглазые и широколицые, разжигали костры, били зверя, спокойно и равнодушно смотрели в звездное небо.

    Мне часто бывает наплевать на то, что происходит вокруг. Что-то происходит, а мне – плевать. Главное все-таки то, что происходит во мне.

    Не дай бог удариться в пафос. А если ненароком ударился – моментально отыгрывать назад.

    Кто из тех, кто ругает город, рвется на жительство в деревню?

    Мне слегка не хватает цензуры, чтобы пресекала мои выпады на злобу дня.

    Что-нибудь положишь в правый карман, а потом ищешь в левом. И так случается, что даже находишь!

    Асинск наглядно демонстрирует, каких пятиэтажек можно налепить в бессознательном состоянии.

    Обстоятельства могут помешать тебе стать космонавтом, врачом, горнорабочим очистного забоя, сборщиком налогов и даже водителем автобуса. Но ничто не сможет помешать тебе ковыряться в носу.

    Вести диалог с самим собой – вдумчивый, ежедневный.

    Острова разные бывают, и Курильские – в том числе.

    Да что же я строю, кроме иллюзий? Да ничего я не строю!

    А знает ли Он, кто находится выше – над Ним? И как Он перед Ним смиряет гордыню?

    Не только предаваться безделью, но и не испытывать при этом мук совести. И жить вот так – не спеша.

    Толик В.: - Нас опять постигло горе.

    Восхитительное старорусское слово: неупьянчивы.

    Вроде, и не сказать, чтобы слишком жил, и вдруг – умер!

    Город много чем наполнен, сразу не разгребешь.

    Это я в голову себе вбил, что хочу жениться и родить ребенка. А дойдет до дела – тут-то и выяснится, что и женой я вижу далеко не каждую, и ребенок мне нужен не всякий.

    На подоконнике в белом горшочке тянулось вверх растеньице с мясистыми листьями, известное как живое дерево.

    В углу у окна стоял на высоких кривоватых ножках неказистый и рахитичный железный сейф, окрашенный белой краской.

    Почему-то за писательскую раскованность часто принимают употребление матерщины. Как легко быть раскованным!

    Новаторы литературного цеха кинулись описывать приключения половых органов.

    Беда не в том, что время летит, а в том, что чаще всего оно пролетает впустую.

    Контора мне, как родная. Я связан с ней крепкими бумажными узами.

    Будь я дворянином, я бы взял девиз: «Перебьемся!».

    - Твердят: «загробная жизнь», «загробная жизнь». А на самом деле – химия одна!

    То, к чему привык, оставлять жалко. Но и не оставлять нельзя.

    Время нас выплескивает, как выплескивают воду из полового ведра.

    Только бы интерес к жизни не притупился!

    Есть народы, с которыми жить бок о бок нет никакой радости – поляки, например.

    Что я имею? Я имею опыт жизни. Существенный или не очень – это другой вопрос.

    Отчего жизнь на земле конечна? Не от того ли, что душе становится тесно в человеческом теле? Но покинув его, мы поймем, что и в любом другом месте ей тоже тесно.

    Да разве мало мы сами себя оскорбляем? Мы только делаем вид, что не замечаем этих оскорблений.

    От «Долой!» и до «Да здравствует!» - не так уж далеко ехать и ехать. А тем более – лететь и лететь.

    - Нервы были натянуты со страшной силой. Я прямо чувствовал, как они натянуты.

    В девяностые люди начали тянуться к близким по духу: бомжи – к бомжам, братки – к браткам, начальники – к начальникам. Остальные жили воспоминаниями, особенно девицы легкого поведения.

    Асинск медленно умирает, в нем десятки брошенных частных домов. Причем, не только на окраинах, но и почти в центре.

    Как бы я ни относился к Асинску, ясно одно: теперь я к нему привязан до самого последнего своего дня.

    Все большие дороги из Асинска начинаются от Диспетчерской. Вокзал – это уже первая остановка на пути из него.

    Любопытством к Асинску проникаешься не сразу. Надо уехать куда-нибудь и пожить лет пятнадцать вдалеке. Затем вернуться и понемногу открывать его заново.

    «Хрущевки» в стадии распада. Уродство быстро ветшает, но долго держится.

    Когда смотришь на советскую застройку, радость доставляет только одно: двести лет она не простоит!

    Найдется ли хоть один литератор, который бы так изобразил очарование «хрущеб», чтобы с ним можно было согласиться?

    Уходя, гасите всех.

    Горькая ирония: в клубе «Встреча» обо мне говорят не иначе, как о поэте и писателе.

    Контора напоминала улей – из всех кабинетов доносился трудовой гул.

    Налет цивилизованности на асинце тонкий. Асинец недалеко ушел от дикого состояния. Однако у асинца бывают попытки подняться, взорлить к чему-нибудь, на его взгляд, высокому.

    Если вещи не надоедают, то уже испытываешь к ним симпатию.

    Жизнь в Асинске наполняется смыслом, когда ты смотришь вокруг не скучающим взглядом, а, наоборот, ищешь и находишь то, что представляет интерес.

    Что за чудо этот Асинск! Он как будто для меня придуман!

    Мой ангел-хранитель: матушка. Другие женщины ненадежны.

    Город возникал бессознательно и хаотично. Была потребность в угле, его и добывали. А что при этом образуется вокруг шахт, и как оно будет выглядеть – кого это могло волновать? Набежавший народец «перекати-поле» лепился абы как. Голь из деревень как на земле не смогла обустроиться, так и здесь тоже.

    В моих текстах смешное не цель, а побочный эффект, чтобы основное не казалось слишком неприглядным.

    У асинца нет никакого мировоззрения, но есть непростые отношения с действительностью.

    Ругательное слово «провинция» меня не задевает.

    У тех, кто бичует непорядки в стране, готовы рецепты, что надо делать. Не дай бог допустить их до власти!

    Люди вокруг нужны, чтобы понимать, что ты почти такой же, как они. А мелкие различия – разве они существенны?

    Вот и Тютчев, и Сухово-Кобылин сторонились писательской среды и – ничего, как-то ведь умудрялись сочинять свои тексты.

    - Они сейчас такое натащат в историю, а я потом разгребай!

    - Ты, главное, напиши. Укажи, как меня это все страшно волнует!

    У природы своя правда. Мятущийся асинец не всегда ее придерживается и упрямо путается под ногами.

    Всякий порядок – это такой же хаос только на другом уровне.

    Что желательно художнику? Это: 1) вырваться из среды; 2) идти своей дорогой.

    Асинец может отвернуться от Христа, ему это запросто.

    С культурными явлениями в Асинске никак не получалось. Ну не считать же культурным явлением хор ветеранов «Красная гвоздика», старики и сами не соображали, что поют.

    Для них важны краски, а для меня – то, что ими можно изобразить.

    Такое в этом 2003-м году впечатление, что вертолеты и подводные лодки даются нашим защитникам для того, чтобы они их гробили вместе с собой.

    Бывший горняк, а ныне официальный безработный занимался дорогостоящим ремонтом квартир.

    Степа Побокин, один из штукарей асинского варьете, надругался над мертвым Юркой Гордиковым.

    И вот картина: козлищи изгоняют из храма служителей.

    Я считал, что Вен. Ерофеев по наружности маленького роста и слабый. То-то меня удивило описание А. Гениса: «В гробу лежал русский богатырь». А виной – «Петушки», они ввели в заблуждение.

    Составить план подготовки к переходу на зимнее время и тщательно обдумать его.

    В середине сентября мухи из просто назойливых становятся злыми и кусачими.

    Я никогда не видел англичан, но они меня настораживают. У них все иначе и даже преступления невозможно совершить, если ловлей редких бабочек перед этим не увлекаться.

    В его голове одна мысль другую нескоро сменит.

    Я уже в том возрасте, когда мог бы сказать и Чехову, и Пушкину: вы еще молоды, у вас все впереди.

    Как бы выстроить сюжет, чтобы персонажи и слышали друг друга, и понимали друг друга – но вот не развиваются события так, как им хочется.

    Хаос – это, прежде всего, живое движение. То, что избавляется от хаоса, превращается в мертвечину – холодную, неподвижную.

    - Все воруют. А чем мы хуже?

    Хороша летом Горячка. И зимой белая Горячка тоже неплоха.

    Толик В.: - Ну и что с того, что нас уличают? Тут, главное – морду залопатить и дуру включить.

    В текстах у меня есть право на удивление, на непонимание. А вот на поучительство, высокомерный тон я никакого права не имею.

    Новый отсчет времени: это было тогда, когда Степа П. воткнул в книжку покойного Гордикова три чужих стихотворения.

    Если я не отношу себя к писателям, то, значит, должен выдавать такие тексты, что выходят за рамки – неважно, какие.

    Это, конечно, неплохо, что есть люди, которые знают, как тебе следует жить, только от таких людей надо держаться подальше.

    Влажные и скользкие руки исследователей.

    Мысли Л. Толстого чеканны и повелительны, многие идут со словом «надо». Стороной, стороной от подобных мыслей, а то упадут и придавят.

    Никак не возникает привычка быть одному.

    Когда я был совсем пуст – меня распирало.

    Пожелаю им счастливой дороги в Анталию. И на Кипр счастливой дороги. Пусть у них там от жары остатки мозгов спекутся.

    Фамилия персонажа: Зедляев. И в пару: Хомич.

    Откуда мы знаем, что нам пригодится сегодня, а что завтра? Вот и хапаем все, что попадет под руку.

    Выспался. А что спать еще хочется – это по привычке.

    Стояла такая жара, что взмыленный Рогожкин, воровавший в гараже бензин, и то воровал вяло, без азарта.

    Всякое несчастье длится ровно столько, сколько ты позволяешь ему быть в твоей голове.

    Стареющие «пятиэтажки» – реликты ушедшей эпохи.

    Вдохновение открывает горизонты. Но скромный талант не позволяет запечатлеть то, что открылось.

    Воруют, конечно, по-разному. Но у самых ловких вырабатывается свой стиль.

    У асинских граждан мужского пола отношения с городом (если таковые имеются), как с опостылевшей женой: «Все надоело!».

    Воруют. Но как воруют? Как на тройке летят: с песнями и бубенцами. И такая залихватская удаль в этом воровстве, что ничуть не жалко сразу спустить ворованное!

    Пьющего крестьянства у нас хватает. А вот кулака бы нам! Подкулачника!

    Не исключено, что доживу до тех дней, когда в Асинске начнут селиться негры. Приедут из Африки, будут рубить дома и выращивать картошку.

    Мы вкладываем в уста Бога слова, которых он, может быть, никогда не говорил. Мы и здесь занимаемся приписками.

    Оса ведь и мух ловит, а все равно дура дурой.

    Надо меняться. Но меняться не в погоне за модой и, тем более, за молодыми.

    Не на каждое «Долой!» следом найдется: «Да здравствует!». Сложно все это.

    Абсурд, хаос – среда, благоприятная для творчества. Попадаешь в нее – и никаких других эмоций, кроме восторга, быть не должно.

    Был ли Дж. Джойс членом Союза писателей Ирландии? И посещал ли собрания этой организации?

    - Все хорошо, только непонятно: зачем?

    Если нет стремления к совершенству, то и бумагу марать не следует.

    От появления пресмыкающихся возникает брезгливость. Подальше от них, подальше!

    Мои помыслы и усилия направлены на то, чтобы сделать шаг вправо или шаг влево. И ни шагу вперед.

    По возможности удерживать себя от банальностей.

    Нет никакого такого кошмарного состояния, к которому человек не мог бы притерпеться.

    Женщины подозревают меня вовсе не в том, в чем я виновен. Ни одна не сказала: ты отступаешь от намеченных целей! Для них это мелочи.

    Бывают моменты, когда я делаю все возможное, чтобы сам себе навредить. И мне часто это удается.

    Не всегда и не для всех хочется быть приятным.

    Кафка пишет о слабости, о болезненности, но какой сильный, если не сказать «могучий», текст. А кто-нибудь другой напрягается, мышцами играет, но текст похож на сдувшийся шарик.

    Давно я уже себе не вредил.

    Нас, пишущих «в стол», часто призывают к скромности. Мол, сидите внизу, после смерти оценят, издадут и поймут: какой талант был утрачен! Самое гнусное в том, что, как правило, говорят подобные слова те, кто лез и вылез наверх.

    Жванецкий точнее других выявляет чернь и хлестко бьет ее неотразимым юмором. Вот почему казенные «патриоты» так ненавидят Жванецкого.

    Я живу с хрупким ощущением счастья.

    В «Ряде» изобразить базу водоканала не только детально, но и помягче, поироничней. И разговор в кабинете: создание условий для карпа – как создание отдельного мира.

    В «95» - сатирическая картинка водоканала. Но – с теплотой.

    Только бы не принимать себя слишком всерьез!

    Из всех видов спорта лучше всего выявляет характер нации – футбол. Вот почему я перестал смотреть трансляции внутреннего чемпионата.

    При разговорах с другими иногда возникает ощущение, что это я сам, но только размноженный в разных лицах.

    Я ничем не отличаюсь от графоманов. У них не меньшее упоение своей писаниной.

    Если бы мне полагался герб с какими-нибудь животными – на нем непременно должен бы присутствовать ленивец.

    - Если город возник, то без водоканала – никак. Чего тут непонятного?
    - Меня это не убеждает.

    Абсурд – не сам по себе, а как основа жизни. Все растет на абсурде, все стоит на абсурде, и сам воздух абсурдом пропитан.

    Пес, рыча, засунул в чашку лохматую морду. Раздались чавканье и хруст. Из чашки выпало что-то красное. «Мясо», - подумал я. Но это была морковка. 

    Абсурд – это способность изменяться, выходить из привычных норм.

    И у абсурда есть, наверно, своя логика, которая нам непонятна.

    Несмотря ни на что, я счастлив!

    Умение складно составлять предложения – это не главное. Оно сродни умению держать ложку. Дело ведь не в ложке, а в том, что несет она ко рту.

    Если бы я был актером – я бы сделал такую вещь: повесил бы в комнате на стене фотографии всех сыгранных мной персонажей. В париках, в гриме, в одеждах разных эпох. Чтоб они висели передо мной – молодые, старые, щедрые и скупые, мстительные и великодушные, умные и не очень. Получилось бы небольшое собрание, и каждая отдельная особь немного похожа на меня. То есть – кругом я, но разобранный на составляющие. За неимением таких фотографий, я смотрю на окружающих с тем же чувством. В этом нет никакого произвола – ведь точно также любой может вообразить меня частью себя. Пожалуйста, я не против.

    - Как только я это увидел, меня потрясло!

    Вчера на улице, под окном конторы, сиамский кот задавил и съел мышку. А сегодня на улице снег с дождем. Кота я не вижу, а что касается мышки, то она, по крайней мере, не мокнет и не мерзнет.

    Попытка разложить население города на отдельные симпатичные личности. То есть, переводя в другой ряд, полюбить правую ладонь или мизинец на левой ноге – как бы.

    - Молодой человек! Тут еще вот какое дело… Не согласились бы вы принять участие, - женщина за окошком потрясла двумя или тремя листочками, указывая на них.
    Но я махнул рукой – некогда, мол. И вышел.

    Вот создать бы такую книгу, которая не была бы постоянной. Чтобы отжившие страницы заменялись новыми. И чтобы это происходило без моего участия. Книга с самовыдирающимися и самовклеивающимися листами.

    Жизнь отстаивает право на абсурд, а мы лезем в нее со своими правилами.

    Замечательно, если мысль доходит до ничтожных мелочей, обсасывает их, как куриную косточку. 

    «История» размыта лишними словами, плотности ей не хватает. Надо забыть про этот текст.

    Известность мне до такой степени не грозит, что я давно перестал ее бояться.

    Знакомая дорога: от разбитой надежды к одиночеству.

    Цель – это не мишень с «яблочком» в центре, и ее не поражают удачным выстрелом.

    Отчего бы не поднять в «Забеге» престиж самозванства?

    Завод, как выметавшая последнюю икру горбуша, издыхал. Но нам-то было не легче. Нам ведь жить надо было.

    Неспособный удивляться и знающий все наперед – иногда случается столкнуться с таким занудой.

    Июль. Жара. Горячее тело с засыхающим потом словно бы покрыто мазью.

    Этот стол надо выбросить. На нем всегда бардак. По-моему, он из неправильного дерева сделан.

    - Прокипяти еще раз.
    - Зачем? Тут уже и так сваренные канцерогены на дне валяются.

    - На этих женщин мои зрачки не реагируют.

    Тот, кто творчески проживает жизнь, редко становится писателем – у него на это времени не хватает.

    Сколько глубоких и оригинальных мыслей пропали лишь из-за того, что были заявлены невыразительным языком.

    Не припадай к водочному источнику, не припадай! Увлеченность им уже превышает размеры шалости.

    Если Судьба не делает тебе маленьких подарков – делай себе их сам.

    Занудство – одна из самых губительных причин для текста. Дай бог избежать занудства.

    Лев Толстой и в шестьдесят делал не только прозу, но и детей. Будем, как Толстой!

    Смешны и наивны некоторые пророчества Толстого и Достоевского. Только история все расставляет по местам.

    Повесть об огороде. Взаимоотношения с миром растений.

    Комары дают понять, что ты, весь такой умный, тоже являешься объектом питания.

    Толик В.: - У тебя такая бугристая лысина – сколько ж комаров на ней ноги поломало!

    Не думать о безликом «читателе». Сочинять или для себя, или для кого-то близкого.

    После ночной бессонницы мучительные дневные часы борьбы со сном. Сколько сил приходится тратить, чтобы не заснуть. Голова тупеет и ни на что не способна.

    Если от юбилея водоканала отчекрыжат лет двадцать – раздражаться не надо. Это ошибка, что предприятию к лицу солидный возраст.

    Юбилей предприятия возникает не тогда, когда время подойдет, а когда хочется.

    Анжелика Ахатовна.

    Тут исходить из чего надо? Было бы желание, а юбилей будет.

    - Открывать таинства прошлой жизни – о, это так увлекательно! Не вся же она была тусклой и бесцветной.

    Мы старались изо всех сил, завозили песок и доломит, делали шихту, варили ее в печи и вытягивали стекло. Мы, словно, убеждали: «Эй, завод, не умирай! Завод, давай поживем еще!»

    - Да, я приучил свой мозг к размышлениям, и что? Теперь он постоянно спать хочет!

    - Замечательны те люди, общение с которыми не доставляет никаких неудобств!

    Как мало мне, оказывается, осталось до пенсии – всего сто пятьдесят три зарплаты.

    Тело свое он не стал трогать – пусть лежит, где лежит. Зато быстро отыскал тело без души и поселился в нем. Сейчас его зовут Безбородов Леонид Макарович, и работает он на металлическом заводе в отделе главного конструктора. Свою прежнюю жизнь он почти не помнит, если даже не забыл ее окончательно.

    - Я здесь хочу немного побыть.

    - Привет, мертвецы!
    - Ну, и шуточки у вас!

    - Какой смысл в том, что на деревьях каждый год вырастает листва?

    - Новый снег ничуть не лучше прошлогоднего. Немножко другой – да. Это вариации на заданную тему. Подбирается оптимальный состав снега.

    Беспорядок тоже трудно организовать, но в Асинске это удается: народ проявляет рвение.

    Люди забиты, унижены, бесправны – за это их можно пожалеть. Но дай волю униженным и бесправным, руки им развяжи – и онемеешь от ужаса: какой лютый зверь вырвется на свободу, как много крови он потребует, чтобы насытиться!

    - Но для чего однообразные повторения?
    - Я думаю, что и Бог этого не знает.

    - Вы из Асинска?
    - Из Асинска.
    - Счастье, что в Асинске не видят того, что здесь творится!
    - Ну, и увидели бы – ничего страшного. Там люди быстро ко всему привыкают.

    - Какой тут, к чертям собачьим, круг. Замкнутая кривая!

    - Значит, все, во что верили – ложно?
    - С чего ты взял? Не суди о целом по той малой толике, которую видишь.

    - То есть, я хотел спросить: допускаете ли вы…
    - Допускаю.

    Суетливый и загадочный.

    Ощущение себя писателем – рискованное дело. Писатель выходит на публику, вертится, заголяется перед ней. Мне больше нравится определение: литератор. Оно скромней и звучит достойней.

    - Но существует ли Асинск?
    - Существует. Хотя это очень сомнительно.

    - Вот еще нигилист нашелся.

    - Мужчины – они ж такие привередливые. Им сразу все подавай: и длину ног, и содержание головы. Нет, чтобы что-нибудь одно.

    - Такие хорошие люди – не дай бог!

    - А знаете, что? Может быть, Судьба, которая направляет всякого живущего – она не мудрее нас, а что-нибудь совсем наоборот.

    Мысль в тексте нельзя «подготавливать». Важно ощущение, что она появилась «вдруг», только что.

    Выговаривая мысль до конца, превращаешь ее в собачонку, сидящую на железной цепочке. Все доступное ей пространство определяется длиной цепи.

    Поворачивать действительность и так, и этак, как это делает Гоголь в ранних вещах.

    У Лермонтова в стихотворении «Выхожу один я на дорогу…» первая строчка настолько всеобъемлюща, что после нее можно ставить точку и не продолжать.

    Нового не надо. Хотя бы несколько старых предметов переставить в приятном для глаз порядке и – достаточно.

    Я думаю о несостоявшейся известности: то досадую, что ее нет, то, наоборот, доволен. Но отсутствие известности мне не мешает.

    И все-таки я мало погружен в себя. Меня отвлекают внешние обстоятельства – волнения, хлопоты, ссоры с матушкой.

    Натужная, надуманная «странность» не только не интересна, а попросту скучна.

    Неудачи надо воспринимать спокойно и стараться, чтобы они не расслабляли, а наоборот.

    Мы так мало вглядываемся в то, что нас окружает, что жизнь летит мимо не понятой и неузнанной.

    Говорить можно только о том, что достойно восхищения.

        Меня печатали нечасто,
        И в этом счастье. В этом счастье!

    И погода ничего, и время на дворе вполне приличное.

    В последние два-три года мое мировоззрение не сильно изменилось.