Божинский Франкенштейн 4. Беда неразумия сестра

Мой авторский сайт: https://www.danberg.net/


                Божинский Франкенштейн

                Глава 4   Беда – неразумия сестра

1

Рациональная натура Шломо –  пока он был юн, странствовал по Европе, набирался порочных знаний, – решительно не признавала веру в предчувствие. Очень странное для хасида свойство ума – отвергать мистическую подоплеку реальности. Последующие божинские годы смягчили твердокаменность Шломо. Повлияли и воспитательное действие раби Якова, и атмосфера безраздельного оптимизма общины, упивающейся духом хасидских сказок, и, наконец, желание спасти возлюбленную супругу Рут от загадочных женских страхов.

А, может, какой иной рычаг помогал Шломо освобождаться от заблуждений молодости? Трудно сказать. Одно бесспорно: Шломо не переставал думать о царстве неумолимой необратимости в мире. Он неустанно собирал в голове своей всевозможные факты этого рода и убеждался, что необратима воля судьбы. Он всё гадал, что руководит судьбой – причина или случай? Ведь если второе верно, то где же место воздаянию на земле?

Необратимость всегда связывалась в голове Шломо с безнадежным несчастьем. Не удивительно, что со временем появилось и затлело в сердце его некое смутное предчувствие. Порой казалось Шломо, что ему и Рут написано на роду упасть на дно пропасти вечной скорби, и не найдут они спасения от горя, и нельзя будет подняться по отвесным скользким стенам. Он заставлял себя стыдиться суеверной мнительности и скрывал от Рут свои безосновательные предположения.

Шломо знавал одного пожилого человека с небывалым именем Ахазья. Этот самый Ахазья ходил на костылях, был болен, бледен и никогда не улыбался. Он жил бобылем. Жалкий домишко его располагался в конце улицы, на которой стояла солидная храмина Шломо.

Инвалид не стал адептом местного цадика, не посещал субботние посиделки у раби Якова, но при этом зарекомендовал себя в Божине самым, пожалуй, преданным вере иудеем. Он горячо молился, дольше всех хасидов не покидал синагогу и горячо исполнял все заповеди. Вот только был он не словоохотлив, на вопросы отвечал слишком коротко и заметно торопился поскорее закончить любой разговор.

Верный своей страсти отыскивать всяческую необратимость, Шломо задумал поближе познакомиться с Ахазьей – не скрывает ли этот человек в сердце своем какого-нибудь горя? Раз, в праздник Пурим, когда иудеи отмечают победу над ненавистным Аманом, безжалостно нагружая свои желудки едой и хмельным зельем, Шломо явился к Ахазье. Гость поставил на стол зеленый штофик водки и две кастрюли. Открыл обе. Из одной донесся запах тушеного мяса, другая пахнула вареной картошкой. Нелюдимому хозяину ничего не оставалось, кроме как дополнить картину праздничной трапезы двумя рюмками, двумя мисками и двумя ложками.

2

 - Живем мы с тобой, Ахазья, в одном городе, на одной улице, а почти не знакомы друг с другом, - первым заговорил Шломо, - почему иудеи одержали верх над заклятым врагом своим? Потому что держались все вместе. И нам с тобой надлежит делать то же.

 - Аминь! – лаконично поддержал хозяин и наполнил рюмки.

 - Я поднимаю тост за здоровье нашего иудейского народа и, прежде всего, божинского народа! - велеречиво произнес Шломо, - только звери не употребляют алкоголь. 

 - Аминь! – прозвучало немногословное одобрение Ахазьи.

Тут в беседе наступила пауза, ибо рты занялись едой. Когда опустели рюмки, штофик, миски и кастрюли, разговор продолжился.

 - Почему нарекли тебе имя Ахазья? Уж больно дурная слава идет за сим древним израильским царем!

 - Ахаз – настоящее имя мое. Ахазья – прозвище.

 - Прозвище, как известно, штука меткая. Расскажи, как заслужил его. Меня не остерегайся, я – друг тебе.

Опять затишье. Хозяин задумался. Не привык он много говорить, хоть и есть, что рассказать о себе. “А хорош ли Шломо? Глаза добрые, значит, можно верить ему!” – решил Ахазья. К тому же, в непривычной голове хмель большую силу имеет, тянет за язык.

 - Я родился и жил в европейской стране, а в Божин, город праведности, сбежал от тамошнего безверия, - неторопливо проговорил Ахазья.

 - Как здорово! – воскликнул Шломо, - я тоже долго жил в Европе, многое повидал, чего в Божине нет. Но вернулся на родину. Рассказывай дальше, Ахазья! Лучше меня – никто тебя не поймет!

 - Воспитывался я в семье состоятельной. Родители мои, иудеи богобоязненные, хотели дать мне образование талмудическое, видели в сыне своем будущего духовного наставника. Отправили меня в столичный город, в дом учения к известному мудрецу.

 - Мать с отцом – лучшая опора в начале жизни. А я вот, рано осиротел, средства были, но блуждал на ощупь, - грустно заметил Шломо.

 - Я пренебрег опорой. Попал в лапы к просвещенцам. Манкировал учением. Месяц за месяцем безбожные бездельники поили меня ядом безверия, пока я не отравился вконец. Совсем забыл нашего Бога.

 - Неужто веру чужую принял?

 - До этого не дошло. Однако случилось как-то раз, в нашем городе стали христиане теснить иудеев, настоящую войну объявили. Истинные соплеменники мои вытерпели гонения, но отстояли исконную нашу веру. А я к тому времени слишком прикипел к просвещенцам, вместе с ними потянулся за неприятелем и вступил в его круг. Мы все остались чужими в фальшиво-радушном доме.

 - С кем не случается, Ахазья? Ошибся, что ушибся – вперед наука!

 - Ах, если бы была мне наука! Увы, увы… Мудрец объявил вакацию в доме учения, и я поехал к отцу с матерью. Слухи о моем падении опередили меня. Матушка слегла от горя и вскоре умерла. Только я виновен в безвременной кончине родительницы!
 
 - Тяжело жить с грузом такого греха на совести…

 - Я не понимал еще всего ужаса своего преступления. Отец выстроил на все сбережения корабль, чтобы в дальних странах закупить пряностей и тканей для прибыльной продажи на родине. Он решил, что лучше мне стать купцом, а не духовным наставником. Меня он собирался взять с собой, дабы учить купеческому делу.

 - Смерть твоей матери разбила его планы?

 - Кончина жены разбила ему сердце. В несчастье этом он усмотрел дурной знак и отменил плаванье. Судьба не щадила нашу семью. Случился сильный шторм, корабль сорвался с якоря, и прибрежные скалы расщепили судно. Мы остались без средств к существованию.

 - Ты винишь в этом себя, Ахазья?

 - Разумеется! Ужасной была доля родителя: смерть возлюбленной супруги, богоотступничество сына, утрата имущества – слишком тяжела ноша бедствий. Отец последовал за матерью. Я осиротел.

 - Вот и постигла тебя кара Божья!

 - Это – только часть её! Возвращаясь с похорон отца, я споткнулся, провалился в придорожную канаву и повредил ногу. Попутчики доставили меня домой. Боль была невыносимой. Я попросил одного из товарищей позвать ко мне лекаря из просвещенцев, а, по существу, колдуна. Тот явился, и я спросил, что ждет меня? Услыхал в ответ уверение, мол, скорое исцеление не за горами. Но коротка была радость. Пришел ко мне раввин, и в гневе спросил, зачем я обратился к язычнику – разве нет праведных лекарей иудейских? Раввин жестоко осудил меня за богоотступничество и посулил мне жизнь полную горя и раскаяния. Он оказался прав. 

 - Теперь-то я понял, отчего прозвали тебя Ахазья! – воскликнул Шломо, - какое удивительное сходство проступков твоих с грехами древнего царя!

 - Монарх умер молодым. Кто знает, может, ранней смертью своею искупил он неблаговидные дела свои? Да мне-то что? Я не умер молодым, я живу и терзаю себя!

 - Чем кормишься?

 - Я много языков знаю. Иной раз приезжает ко мне кто-нибудь из старых моих знакомых просвещенцев, просит переложить что-либо с одного языка на другой. Платит. Так и живу.

 - Ты раскаялся, Ахаз?

 - О, как глубоко, как глубоко! В каждом ложном шаге своем!

 - А не думаешь ли ты, Ахаз, что за искренние угрызения совести положено тебе прощение, исцеление, хоть какой-то луч надежды?

 - Не знаю, Шломо. Возможно. Мне худо, но я не ропщу. Под раскаяние свое я подвел фундамент нынешней благочестивой жизни. Я не ищу выгоды. Ценность праведности в ней самой.

 - Во всех бедах, что случились с тобою и семьею твоею ты винишь себя?

 - Только себя, Шломо, - сказал Ахазья, и глаза его увлажнились, - слишком много бед я натворил!

 - Беда – неразумия сестра. Жаль, не скоро слабость разумения становится очевидной. Сейчас ты другой. А хотел бы ты смолоду жить иначе?

 - О чем толковать? Да разве повернешь время вспять? Необратимость!

 - Прощай, Ахазья. Ты достоин лучшей доли, - промолвил Шломо, обнял Ахазью и вышел с понуренной головой. 

Полностью произведение опубликовано здесь: ЛитРес