Вступление.
Заключительная часть мистических приключений в средневековой Испании, проводника Зоны Джоника.
***
Давай. Стреляй.
Не сложно.
Поторопи финал.
Твой тихий ангел в ножны
Упрячет свой кинжал.
Смотри, — уже к восходу,
Стремятся журавли.
Ты заслужил свободу.
Прощай.
И вместе с ним лети.
***
Отступник — так кто ты на самом деле.
Тварь ли дрожащая на «планете земля», или новое создание человеческого разума, повлекшего пойти против божественной воли, не создателя, но Творца Демиурга вогнавшего людей в земной ад. Наверно то и другое.
Но глупо ведь противиться эволюции, чтобы быть оцифрованным 3Д сканером для жизни в виртуальном пространстве.
Не в смысле таком, что отступник от чего–либо мелочного, пустых человеческих страстей, амбиций, карьеры, семьи, да чего угодно — всего плотского и приносящегося удовлетворения.
А в смысле — я сам Отступник: я не как все, я один против всех, против самого неба и превыше него.
Или тоже стоит выйти на улицу, и прибить на храмовых воротах церкви, свои десять тезисов нового Евангелия от Матфея, то есть от Евгения–Джоника.
Да нет, отступники не могут быть по определению ново-обретённым Мессией.
Хочется отринуть весь Мир.
И потому я — отступник.
…. — А–а–а!! — Я ору в голос, вкладывая в онемевший крик всего себя, что твориться на свете. — Ви–и–ландия! Ты где?!
От жизни такой, где все до одного, должны неумолимо погибнуть.
Больше никто не боится умереть, ибо вся терция погибла.
А отпевать больше некому нас, трусливые капелланы сбежали, поджав католические хвосты.
Взмах клинком приготовленным ударом в безгласном крике!
Звени огнём, моя новая смена Иштена Кардьи, смертельная сталь — оружие превыше мечей, и господин превыше венценосцев, а истина превыше летописей или людской памяти!
Звени, пой, опускайся сверкающим тальваром на холку проклятой твари, даже если льщу сам себе несбыточной надеждой, и все мои упования — льдинка на полуденном солнце!
Снова я убил человека, чернявого французика, защищаясь в ответ, да клянусь подвязками святой Женевьевы, следуя принципам Талиона.
Да как так? Если я не желал такого.
Но только я не Христос, чтобы подставлять другую щёку под удар судьбы. А вы сами испытайте убить меня сначала!
Только чем! — чем я лучше чернявого француза?!
Тем, что убийца помнит убитого, а убитый убийцу — нет?
В этом что ли правда жизни?
Сердце опять на миг отказывает из-за всего пережитого.
Захлебывается от предынфарктной боли, стучит с перебоями, снова мчит ошалевшим скакуном по лугам проклятого Иерихона.
Звуки заканчивающейся бойни раздавались где-то отдалённо.
Снова делаю сальто назад, выскальзывая из западни длинных мечей.
Замечаю во время вынужденного прыжка, как время замедляется, закрывая скрипучие ворота от несмазанного мгновения.
Как Настоящее сменилось Прошлым, а Будущее Настоящим.
И как журавли летят на юг.
***
Несколько часов назад настало зарево наступающего утра.
Давая людям шанс, то ли опомниться, то ли показать молодецкую удаль на поле брани. Но никто не хотел образумиться.
Тогда равнодушный Господь в небесах всё решил за нас — а пускай начинают! Ломать — не строить; начинать, так начинать.
Взревели огнём Зевса пушки мортиры, осыпая войска бесконечными ядрами, чугунных разрывов, разрушая мирное утро над головами вооружённых людей, закованных в сталь и броню.
К слову сказать, о самой диспозиции:
Германский командующий, генерал Бек отошел от нас с корпусом, и располагался вдалеке от нас. Не знаю, по каким причинам так вышло.
Это осталось тайной навеки, может перекупили его французские шпиёны, или решил остаться в сторонке, дабы подождать чем дело кончиться.
Так или иначе, он трус и предатель.
И гореть ему в аду за это!
Войска неприятеля подступили вплотную к столице битвы, жадными руками вознося ввысь осадные лестницы.
А наш главнокомандующий капитан–генерал Франсиско де Мело решил вести оборонительный бой. Вместо того чтобы активно действовать на фронтах, он уехал в сторону Изенбурга, правого фланга испанцев. Просто уехал. По своим делам.
Может справить нужду, ему захотелось вдали.
Потому все стояли на месте и молчали, ожидая приказов, огрызаясь редким огнем пушек из центра генерала Фонтена.
А только запущенный маховик, закрутившейся бойни не ждет никого. Он требует и требует кровавой пищи, под жернова.
И конечно, французы атаковали сразу с двух флангов.
Конницей Гассиена и Лафарте.
Элита кавалерии, что вы хотели.
Если даже кони закованы в латную сталь.
Они смяли асфальтовым катком немногочисленную засаду в лесу у фланга Альбукерка, где чуть позади, находился я со своими людьми.
Ответный грохот и визг.
Конная лава французов устремилась наперерез разворачивающейся в боевые порядки, пехоте испанской терции, которая вставала в жёсткое каре, как у римских фаланг Македонского.
Кони сшиблись грудь–в–грудь.
Груди коней, сталкивались о груди людей с длинной пикой, копыта сминали тяжелым тараном боевые порядки пехоты.
Полыхнула, запела сталь клинков, закружилась в гибельном, и по-своему прекрасном танце дротиков и летающих копий — шафелинов.
Завертелись булавы клеванты, с клювообразным лезвием.
Застучали полаксы, (вид алебарды) по головам и шлемам.
Случилось!
Завертелась кровавая круговерть. Металл звенел о металл.
Кричали люди! Бешено ржали кони!
В горле першило от едкого дыма.
Полнеба забрызгано кровью.
Багровый диск светила яростно рвал в клочья тучи, тёмные, как пролитые растяпой–писарем чернила.
Края обрывков мрака небесного сверкали позолотой молний без дождя, а гром и так возносился от пушечного визга и разрывов — и люди, казалось, старались не отстать от солнца и залить кровью половину земли!
Ад на земле творится.
Дьявол! — да когда же это кончится в Мире?!
И рука в перчатке, по локоть забрызганная дымящейся кровью, вздымала вверх тяжелую скьявону — и мощное лезвие, визжа от ярости, опускалось на головы врагов, рассекая шлемы и черепа!
Стреляй…
Да стреляйте аркебузиры, твою ж ты медь!
Вон враг, в него и стреляй, что здесь непонятного.
Что стоите, олухи царя небесного!— просто стреляйте!
Тесно им там, расчищай пространство.
Площадку, где можно крутиться, от всего сердца.
Испанская пехота, перегородив левый фланг, ещё держалась, но строй прогнулся мятой панцирной пластиной, как она прогибается под резким ударом тяжелого двуручного меча цвайхандера.
Просто плевать! На что? Да на всё!
На жизнь такую; на весь Мир, который идет войной против нас каждый день, каждый час и сию минуту.
И стреляй, убивая.
В этом и есть пока смысл жизни — выживает сильнейший.
А всё остальное слова, пустые слова ни о чем.
Волна атакующих муравьиным нашествием захлестывала белый камень терций испанцев — и свет разума, поднялся из глубин сердца в голову Джоника–Риккардо, капитана ротной третьей терции!
Пора. Уже пора. И — пора!
— За мно–о–ой!! — три сотни всадников резерва нашей терции, давно ожидавшие своего часа, не дожидаясь приказа де Мело, во главе со мной и Виландией, устремились к линии фронта.
Без приказа свыше, нарушая субординацию.
Всю. Истории тоже.
Да пошел ты, де Мело. Война всё спишет, как говориться.
А История, что ж — проглотит, поперхнется да выплюнет что-нибудь из поганого нутра.
Мимо проносятся валы из трупов.
Живые люди бьются в агонии.
Кони с распоротыми животами, над центром битвы плывет в зенит черный дым, подсвеченный снизу багрянцем пожаров.
Звон металла, крики — но всё заглушает грозный топот сотен копыт за спиной. Дальше! Чёрт возьми, дальше!
А дальше — боевые порядки французов уже совсем рядом.
На мгновение Идущий оглянулся через плечо.
Но смотрел он почему-то не на своих воинов, скачущих позади, а вверх, на небо.
Идущему Впереди хотелось увидеть разъяренный лик Солнца.
Это казалось очень важным. И личным для него.
— Где ты бог по имени Сурья?! Куда спрятался?!
Да что ты наделал? Я тебя спрашиваю — ты что наделал?!
Но Солнца не было видно.
Лишь кромешная тьма грозовых туч — предвестниц бури; светило и брызгало на их края позолотой, тщетно силясь пробиться сквозь заслон.
То же, что творилось на небе, вершилось и на земле — чернота дыма, подсвеченная кровавым огнем.
А потом впереди явились яростные французы!
Навстречу ударил грохот копыт, совсем как тот, что недавно плащом бился за спиной; сразу следом — истошный вой.
Конная элита, «тигриные дети», личная гвардия французского принца Конде Эгиенского!
Да плевать!
Свистнула, снова покидая ножны — скьявона.
Вновь завертелась кровавая круговерть.
— Ты где?! Мой друже, кот Мардук! Спаси меня от этого кошмара наяву!!
И скользил по земной площади человечьей сечи, утопая во влажной земле от крови, гнедой жеребец.
А он, мятежный Путник и Идущий Впереди, презревший милостыню венца времени, всё смеялся в порыве боевого безумия, совсем как его побратим граф Виландия, сражающийся где-то рядом!
И бежали, спасая свои жизни, защитники Франции, а за ними вдогон неслись воины на взмыленных конях.
Но центр, и другой фланг необратимо провален.
Что ж, пора возвращаться. В родное каре.
Голос с неба.
— Мя–у–у–у!— донеслось протяжным воем дикого кота.
Ах, ты, мой привидевшийся знакомец! Вот зверь небесный.
Сумел-таки голос подать.
С треском распахнулись створки центра Фонтена, порушенные залпами французов.
Наружу потекла стальная река, сверкая кровавыми отблесками: латная пехота — гордость и слава Испании приняла вызов!
Рушились с неба цвайхандеры и палаши, от обороняющегося натиска французской кавалерии.
Смыкались щиты, частокол копий терций Строцци, грозил широкими жалами.
Но всё было тщетно.
Испания погибала.
Спешно уступала дорогу коннице Конде, пехота центральных терций Висконти и Меркадера.
Сам же граф де Фонтен, старый лис и опытный вояка, пятился от наседающих французов конного резерва Сиро, отмахиваясь секирой оставшихся эскадронов. К его чести сказать, потом он был убит, шальной пулей, найдя смерть не в постели, а на поле сечи.
Даже я конным ударом не смог переломить ход битвы.
Если бы тогда резервным кулаком ударил бы Бек, то, продажная История, повернулась бы совсем по-другому.
Но, как известно, История не любит сослагательных местоимений.
Так будем же молчать, слушать и плакать.
Приказав повернуть вспять, я снова оказался в каре терции.
Всё бесполезно, битва была проиграна изначально.
Едва главком, очередной королевский любимчик, решил справить нужду. Конечно, генерал де Мело остался жив, после битвы
Он такой же трус и предатель.
И гореть ему тоже в аду до скончания веков.
Не я так придумал — «до скончания веков». Уже было до меня.
Никого из высоких начальников не осталось, мы с Виландией кое-как организовали строй последней терции.
Альбукерка был тяжело ранен, его затащили на командирский мостик.
Что скажешь, он командир, ему решать, что делать дальше: сдаваться или биться до смерти.
Драться, так драться.
И мы дрались и держали оборону снова и снова.
Пока не прискакал конный француз–берсерк, с люценхаммером.
После той схватки, для нас наступила короткая передышка.
Но затрубили трубачи в рога Иерихона, призывая смерть.
Она не заставила себя ждать. Смерть приходить за всеми.
Как объяснить: «смерть» — это не то, что нам втюхивают.
Совсем нет. Смерть — это совсем другое.
Но об этом потом, и в другой раз.
— А–а–а–а!! — ору, чтобы снова убить человека.
Заглушить боль, Боль с большой буквы.
Утихомирить, и погасить в себе.
Когда ты «втыкаешь», то орешь с перепугу что натворил на свете.
Только зачем? Зачем? Я ожил, или умер.
Рано, совсем рано. Пока рано «уходить».
Ещё повоюем, брат Виландия. Так зачем я должен убить человека?
Объясняй мне на пальцах!
— Жизнь объяснит! — с неба тихо улыбался Идущий по Небу.
Только седой он был совсем.
Я? — или он, Вечный Путник, который по небесам бродит туда–сюда с моим котом?! Ну что ж.
Давай… кто первый «обьясняльщик».
Давай. Выходи. Он вышел.
И я вышел, принимая вызов, чтобы взойти на свою голгофу.
Чтобы драться один на один.
Кто-то из наших воинов запихнул в руки, делясь последним со мной — один наруч и латную перчатку.
Другой ветеран предложил, — и всунул силком в ладонь, использовать вместо тяжелого полуторучника, лёгкую саблю, — гаддару.
Оно правильно: мечом вряд ли сейчас уже помахаю, а вот саблей ещё можно. Меч не глядя, шустро отлетел в сторону, взамен взмахнув насильно всученной саблей, сживаясь с ней в одно целое.
Бой без правил: лишь убить соперника.
Как, и чем — не важно.
На этот раз ветеранского вида француз месье, предусмотрительно сменил щегольскую саблю, которая была у чернявого французика, на массивный меч, да опыта у стариковского юноши… куда там, где он, былой чернявый француз?! — заметно прибавилось.
Вихрь ударов рушился на усталого, израненного Джоника пустынным самумом, обещая тьму и покой.
Дважды лезвие скрежетало звонким лязгом по одолженному наручу, но Идущий успевал отбиваться, не спеша лезть на рожон.
Возраст не тот, да молодость давно ушла в дальние края, приходилось беречь силы, выжидая, когда разгоряченный противник зарвётся.
Случилось! Ты что помер?
Да, наверное…
Сабельный клинок турецких мастеров — Гаддаре, дважды обернувшись вокруг руки хитроумным приёмом, отсёк ему голову.
Отрубленная голова катилась по земле.
И улыбалась.
Французы, в ответ, взревев от бешенства, снова кинулись на нас, не теряя ни секунды. И я так же криво улыбаюсь отрубленной голове в ответ, отвоевывая у пространства пядь за пядью, метр за метром.
Ухмылка раздирает губы, и боль смерти сладостна, она пьянит, течет запретным хмелем, от этой Боли сердце пляшет базарным пьяницей–дурачком.
Прости меня, Творец и Создатель Яхве всемилостивый и милосердный.
Или нет, лучше не прощай, а просто пойми.
Я даже не буду молить Тебя принять мою неприкаянную душу — ибо знаю, какой грех совершаю.
Нет мне прощения, как нет другого пути.
Эй, падший ангел Отступник, моя гордыня во плоти! — готовь котел попросторнее с маслом, раздувай пламя пожарче, зови подручных чертей!
Встречай!!
Я иду, спешу, от переворота кручусь волчком в воздухе, падаю ничком в землю, я уже… где ты?!
***
— А–а–а! Виландия!! — кричу бесконечным криком, оглушённый упоением битвы и близкой смерти, не слыша самого себя. — Ты где?!
Толпа окруживших французов, восторгаясь всё же нашей безрассудной доблести, хлопала в ладони, провожая в последний путь.
Смерти путь. Как умершего актёра, безвременного почившего в бозе. Мы и есть актёры, только не на сцене, а в мире.
А только журавли летят не зимою и не летом, строго на юг.
Сейчас я верю только себе.
Где «там» можно летать не только журавлям, и не только на юг и на север.
Где вся реальность, которая не стоит выеденного яйца.
Покажите мне такого смельчака?! Кто сомневается в этом!
Кто верит в неё!
Сатр Смотрящий на Вечность — ответь…! Куда летят журавли?!
Зато все остальные знали иное.
Они знали, помнили — и ни у кого ни разу, — не возникло и тени сомнения в истинности событий прошлого!
И это тоже была правда. Их правда, об их реальности. Но не моя!
Воистину говориться: «Ни одно событие прошлого не является абсолютно достоверным!» Прав был Сатр, или я.… не знаю.
Не складывается жизнь никак, в мудрёные пазлы.
Снова пылинки вечности танцевали в воздухе, наполненным кровяным запахом человеческого пота.
И души всех в загадочном танце, которых невзначай затронул на своем пути, метались бесплотными искорками.
Кто подарил мне такое умение: издыхающий демон Аваддон в Испытание «беспредельной»? гостеприимный обитатель заброшенной лачуги с идолом? книга с чистыми страницами на алтаре?— не знаю! Или знаю!
Виландия ты где?! Ты что творишь родной?!
Не бросай меня одного на этой планете!
Ты что делаешь родина–уродина?!
Выбрил я тогда волосы перед битвой, косичку состриг, чтобы не мешалась. Почти налысо, и почти по–уродски.
Показывая пример красному комбригу Котовскому.
Или он мне. Впрочем, не важно, кто кому показал.
Мне не до парадоксов Времени.
— А–а–а–а ….!— Я кричу как в самый последний раз, который называется «жизнь».
Воплем последнего мига дыхания века, подзывая к себе Виландию.
И переворачиваюсь в воздухе застывшем кровью, смердящим человеческим потом. Да вот, он уже почти рядом со мной.
Прощай Виландия!
Чего же ты боишься? Я уже нет — не боюсь, и уже «не здесь».
Прощай граф!
«… вам вдвоем надлежит умереть вместе, в один миг, и в одном месте…»
Так исполним приговор предназначенья, что вынесло мироздание!
Только мы самолично выбрали путь.
Сами уходим, вопреки воли Всевышнего.
Мы сами сделали выбор, сами решились.
И я счастлив нашей свободой!
Счастлив чужим поступком. Счастлив своим… Счастлив… просто.
Я ничего не имел против мира Испании, но каждый раз, когда очередной ветеран или пехотинец выбирал лёгкую смерть от незнакомого ему француза — моё сердце пело от радости!
Безумие битвы при Рокруа, казалось мне куда больше истинным, и реальным, чем безумие последних лет, проведенного мной в образе проводника Зоны Отчуждения.
Да плевать, что этого не могло быть в той, прошлой, исторической реальности, что я никогда не был полководцем, не брал приступом города, не бросался в конный удар, и не ходил на абордаж!
Плевать, что не родился в то время!
Это была, уже была, моя жизнь, настоящая, в которой правила сама событийная жизнь!
Возникшая с небес, музыка реквиема окутала нас двоих, предваряя вечность.
Её Паутинки струились в стеклянном застывшем воздухе, скользя по лицам поцелуем настигнувшей осени, уже почему-то наставшей, и клин журавлей рассекал небо над головами людей.
Это означало одно: пора уходить.
Пора подводить итог всему.
Пора.
… Я обернулся на Виландию.
Посмотреть всё ли «правильно» идёт, и по плану?
Да! Всё строго! А ты зачем умер, мой Нурутддин–паши?
Заметив известную тень одного старого знакомца.
Тень лукаво подмигнула и унеслась вдаль.
Поминай как звали, и понимай вроде как — умрёшь и поймешь.
Готовясь к приневоленной смерти, я отбросил в сторону клинок больше не нужный, Здесь.
Виландия сделал тоже самое: обезоруживаясь, он выкинул взмахом назад палаш далеко. Его клинок, начал крутиться кольцом — и где-то там, должен будет вскоре, вонзиться в землю.
Наверное, так должно было произойти после нас,
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
после Ухода.
Мы стояли плечом к плечу, спиной к спине, без всего.
Открытые злым ветрам и всему оружию, обмениваясь беззвучными словами, переведёнными в мысли:
— Ты помнишь Зону, Идущий?
— Да! Помню!
— Закрой глаза, представь, что ты «там». Будет больно…
Тогда покорись боли, и просто кричи.
…. Я кричал от боли, когда тебя режут на живую сталью.
Копья французов подняли наверх два тела, истекающих кровью из прободённых ржавым острием лёгких, распиная узорами множеством терновых венков.
Что будет… а повиси на древке копия Змея Времени Уробораса, тогда узнаешь.
Господь! Если ты есть — Забери меня с собой!
Куда-то на своё небо!
Унеси меня на восток от Эдема.
Ведь ты тоже висел на кресте!
Ибо Господь из поколения праведников.
Но, аллах свидетель, чтобы достучаться до небес, до самого Господа, и он тебя заметил из всех людских песчинок, надо тоже повисеть на «кресте».
Больше никак!
Тогда кто я есть «такое» после смерти?
Я буду бродить по твоим пастбищам неприкаянным призраком, погибшей душой, стеная о том, что ушло прошлогодним снегом.
Я вновь добрался бы до «беспределья», я вновь свернул бы себе шею, заколол бы себя стилетом, если бы знал — это хоть что-то изменит! Но Я ведь — никто.
Я меньше, чем никто, и нет у меня орд ангелов–отступников, способных обвалом рухнуть со Снежных Гор на твои небесные твердыни, о вожак человеческих стад!
Нет и свидетелей, способных обвинить тебя на высшем суде, ибо те уже далеко, а остальные безнадежно немы, кроме этого умирающего графа, чье существование — прах под зимним ветром!
И в чьём теле Дух Чёрного Сталкера.
— Изыди от меня! — наверное, скажет еврейский Господь.
Я-то уйду, и тогда создам свой мир, где нет войн и насилия.
Нет больше смерти. Нет зла и добра.
Ибо я есмь сам бог и творец в своей Вселенной.
А в вашем — нет, «не в моём» мире, — творцы непотребны.
Если верить в Спасителя Иешуа, то не только магия с астралом, там и другие, даже приземленные парадигмы под вопрос ставятся.
Как жизнь после смерти. Точнее даже не ставятся.
Они вообще ни во что не ставятся.
Потому что есть одна догма, и она якобы самая правильная в нашей реальности.
И я тоже буду гладить любимого кота по пушистому загривку.
Делать куклы из луговой травы и вдыхать в них жизнь.
А что? Такова участь бога. Ярмо или ноша.
— Вся земная жизнь иллюзия, Идущий,— тихо сказало Оно, это дыхание подлунной смерти, мне на ухо. — Мы все сны Космического Разума, клетки в теле Мироздания, дети беспредельных Богов.
Да и сами вы все, малые Боги, но пока не помните этого в целях игры.
Вы забыли истинную суть, чтобы потеряться в небытие, и найти себя снова, как делали уже десятки раз.
***
… Брошенный Клинок, длинно и плавно докрутившись — вонзился в землю. Он не знал, не видел на своей долгой жизни, в том затяжном полёте, что так может быть.
Владельцы его уходят, в свободное «никуда».
Очертания Мира подёрнулись зыбкой марью.
Вспышка ярчайшего света, светлее тысяч молний, разодрало небеса в клочья над всем полем битвы.
Распластанное и прорванное ослепительным солнечным протуберанцем, христианское небо покорно склонилось над земляной чашей кровожадного побоища, с неохотой отпуская пленников.
Но нет — ведь всего этого необычные люди уже не видели, не могли познать невозможного.
Они, посланцы Солнца, шли прочь отсюда — одинокие и свободные от всего и всех.
Сурья забирал их в «своё» Небо.
— Дайте мне тоже неземную благодать!— надрывается криком клинок. Он тоже призывает во весь безмолвный голос:
«Дайте!! Дайте мне уйти вместе с ними!
Разнуздавшись от железных удил, я хочу уйти в свободное небо!
А металл бездушной оболочки не пускает!
Но я тоже могу распластать воздух испепеляющими молниями, ведь так хочется летать и летать!
А не лежать железным камнем в заросшем сорняками поле, медленно истлевая в земле от зубов тихо грызущей ржавчины.
Зачем?! Зачем?! Зачем… так делают владельцы моей рукояти, бросая меня на произвол судьбы…»
Зря он так думает.
Впрочем, ведь слуге покойной Ночи, глупому и наивному клинку, никто никогда не говорил, что мертвых не существует.
Совсем. И нет смерти, как таковой.
День уходил в усталый закат, вслед за курлыкающим клином несущихся по небу журавлей на заоблачный Юг.
Один день, один из длинной вереницы идущих караваном, дней.
Возвращение
Сон. Сравнимый с былью из далёкой молодости.
Есть такие места, куда попадаешь между Навью и Сном.
… Небо. Откуда в аду такое голубое небо?
Мы мчались в каком-то автобусе не сбавляя скорости на поворотах, по бескрайним полям и лугам, зелёным от травы и кустарников, моей родины с прозрачным небом.
И вместе с кем-то, важным для меня.
Только я не знал того и не помнил кто он.
Серебристый автобус был тоже бесконечным, со многими пассажирами сидевшими и стоявшими бесплотными тенями.
Без номера и определённого маршрута, едущий в никуда.
Летела долгой скатертью дорога, под колёса чудного транспорта.
А пока он едет, должен, обязательно должен вспомнить, что случилось со мной.
***
… Кот, лежа на полу, весь хищно подобрался.
Словно готовясь сжатой пружиной к прыжку ловли мыши.
Или видел невидимо жуткое в реальности.
Потом Кот превратился в огромного бенгальского тигра.
Как тогда в индийском торговом центре, куда приехал передвижной зоопарк.
Ради любопытства, проходя мимо рядов с торгашами, заглянул туда. Конечно, было многолюдно, в том центре, что не протолкнуться толком в жаре. А внизу в подвале, где устроен зоопарк, там было прохладно от продувной вентиляции.
Скользя взглядом по разным зверям от панд до мангустов, заметил тигра. Он тоже увидел меня.
Так мы смотрели друг на друга, некоторое время, глаза в глаза. Потом он оскалился, показывая здоровые клыки.
Не знаю, что он разглядел во мне.
Когда повернулся спиной, желая уйти, раздался треск раздираемой сетки хлипкого вольера тигриными когтями.
Кинулся бежать вон из подвала, пытаясь спастись от тигровых лап и клыков, спрятаться за дверьми, неважно какими, ведь у тигра нет рук, чтобы открыть замки.
Дело было дрянь, людей много, но тигр не обращал на них никакого внимания, не отставая, гнался за мной огромными скачками.
И только за мной!
Я кричал от ужаса, но люди не ведая мой язык, не зная о сбежавшем тигре, ничего не понимали, что твориться.
Наверно думали, что очередной обкуренный мужик бегает и вопит по залам. Как назло двери не закрывались, или были стеклянными и раздвижными, возле которых навалилась куча уже очнувшихся посетителей! Я заметался по залу, ища какой-то выход из ада
Ага, вот снова стеклянная дверца.
Забежал внутрь и понял, что оказался в тупике.
Помещение оказалось техническим и замурованным, без второго выхода. Что делать?!
В нём находились большие железные ёмкости, не знаю с чем, под два метра высотой. Залез на одну из них, понимая, что тут от тигра спасения нет. Так как, эти звери прыгают свободно, без разбега на такие высоты.
На ёмкости валялась маленькая железная бочка.
Хоть какое-то оружие будет, и подобрал её.
Принялся обходить ёмкость по кругу, готовясь к защите: один раз, да ударю по морде!
Тигр ворвался в помещение, но не успел ничего сделать.
Следом за ним забежали рабочие с зоопарка и усыпили.
Наверно усыпили, не знаю, меня трясло от треволнений.
Да, а кота вроде звали Мардук.
Только остался он «там» с Сатром.
А я куда потом делся?
Так припомнилось всё по порядку.
Мои странствия по «беспредельной» с Гусоином, чёрт–демон, которому меня в бессрочное услужение отдали.
Сбежал от него вскоре. Или не вскоре.
Впрочем неважно, ведь там не линейное время как здесь, на планете земля.
Так вот, этот чёрт, в натуральном смысле слова, иногда выпускал меня из мешка погулять на веревке, сторожившей меня также на привалах.
Я не знал, где мы были, в каких слоях и уровнях «беспредельной» Нави бродили. Было всё равно и безразлично.
Я не смотрел по сторонам.
Равнодушие пеленало в серый кокон из пыли сфер Нави, и такой же мохнатой, как веревка–охранитель косматого чёрта.
Я не знал ничего, да не очень-то стремился узнать.
Куда идти, — известно–неизвестно, за что спасибо «беспредельной».
А если ты, умирая от голода, нашел лепешку, то негоже сетовать на отсутствие халвы. Ешь и помалкивай, как говориться.
Обманывая сам себя — я всё равно обманываюсь сам.
Хочется всё время назад, туда, в «темноту» без звуков.
И темнота милостиво приходит ко мне.
***
… В ту в нескончаемую ночь Путника снова мучили кошмары видений.
Своды мраморной гробницы смыкались над ним, и старательные каменщики закладывали дверь, плеща цементным раствором; лишь маленькое окошко оставалось свободным.
Сквозь него Идущий видел, как в небе вместо солнца скалится в злорадной ухмылке шипорогий череп демона Аваддона.
Путнику временами казалось: его место — там, в земном саркофаге, в подземелье монастыря, скрытом под мраморными стенами.
Он уже давно там, спит без сновидений, а по «беспредельной» бродит лишь его неприкаянный призрак, навеки опутанный миражами чужой, или своей памяти, засунутый в мешок чёрта.
Человек, человек ли, сущность ли человека, или уже тень ли от сущности, напомнило себе, что оно вроде живо.
И невесело рассмеялось, если бесплотные сущности могли ещё смеяться.
…Темнота. Тишина. Покой. Ничто.
А вот уже — не тишина. Звук поющей Тибетской чаши. Издалека.
Из светлого далёка, из Индии. Вот трещит буддистским варганом странный напев, постукивает палочками бамбуковых нунчаков. Ближе, ближе…
И уже Рядом…
Тишина. Но темноты больше нет — ушла куда-то, наверное.
Камень. Вокруг — камень. И над головой — тоже.
Сверху неуверенно сочится серость. Это свет.
Такой свет, когда наступает предрассветное утро сразу после ночи.
А ещё такой бывает свет перед затяжным дождём.
Впрочем, неважно, свет как свет.
Совсем рядом — руку протяни, достанешь! — грязные циновки.
Это пол. Такой пол. Чуть дальше — круглый блин из камня; на блине стоит кувшин. Глиняный, кособокий, такие в Индии делают.
Ага, вон, ещё дальше — дверь, собранная из каких-то совершенно немыслимых обломков дерева.
Кажется, что-то подобное он уже видел. Серость, плоские камни, узкое оконце и — дверь–уродина. Где такое уже было? Или не было. Не знаю. Нет, и не вспомнить.
Снаружи доносятся голоса. Люди. Разговаривают.
О чем — не понять. Люди…
А сам он — кто? Человек? Да, наверное.
Руки ползут по телу, щупают, трогают. Руки.
И тело, по которому они шарят. Наверное, где-то есть ноги.
И голова. А вот на теле обнаруживается шрамы.
Под ключицей, и на плечах.
И еще один, выше, прямо на горле. Шрамы хочется чесать.
Ну и ладно.
Удивление уходит вслед за темнотой.
Он — человек. Это точно. Бывший Человек — и все?!!
Нет ответа. Только гулкая пустота там, внутри, где должен лежать этот самый ответ. Ну его в баню.
Вновь — тишина. Темнота. Вернулась.
— Нет, больше не приходи! Помню, я вспомнил!
Где это было, — больше всего Путнику хотелось бежать отсюда.
Ноги, ноги лучшего бегуна из Индии — где вы?!
И конечно бежать со всех ног и сил, если они есть у обескровленной сущности.
Но сейчас, когда в намертво замурованной гробнице, куда заточил его издыхающий Аваддон, со сборищем демонов, обозначился крохотный просвет, мышиная нора, щелочка наружу, — Путнику стало страшно.
Так узники дуреют от глотка свежего воздуха, кричат, хватают стражников за руки, умоляя вернуть их в привычный смрад и мрак.
Или это предсмертный бред и снова кошмары из прошлых жизней… или может надо выйти для побега отсюда.
— Беги отсюда голыми ногами, прямо сейчас, без носков и сапог! Пришедшая мысль из «ниоткуда» оказалось положительной: верёвка–охранник, или лярва–присоска в форме которой она воплощена, была изодрана в клочья и на ниточки.
Что-то или кто-то сполна поделился с ним энергией, чтоб осуществить побег из заточения Нижних Миров.
— Когда я с ним только расплачусь за всё, — мелькнула мысль у Идущего.— Если даже после смерти, на уровнях смерти, он помогает мне. Значит, мёртвых не существует, совсем что ли. И нет смерти?!
Но его ещё что-то держало, не давая уйти с «беспредельной» окончательно
Может не хватало Синергии, для последнего рывка на волю.
Его вело то же чувство, которое позволяло ему отныне безошибочно открывать призрачные переходы, находить дорогу в незнакомых местах Нави, за десятки и сотни парсеков определять, в какой стороне находится нужный ему Город — и, как выяснилось теперь, нужное ему место в его цели. А может вёл его незримый Дух.
Кто знает об этом? Да никто…
Местом оказался, бывшим раньше целебным, испоганенный Источник Рода. Пришлось взяться за труд его очищения
Путник взмолился к спасителю:
— Эй, как там тебя, дух или не дух? А помоги мне, ради свободы!
Дух учителя согласился, закипела работа.
Цепочка предыдущих воплощённых жизней оказалась довольно длинной, но благодаря умелым действиям ведущего Мастера и Путника, они умудрились из той давней истории, негатив перевести в позитив, меняя полюса.
Изменили структуру «воды» зараженной нечистью, превратили её в целебный источник для всего Рода.
Затем последовательно проведя через омовение в нём всех ныне живущих и уже ушедших в мир иной, Путник испытал внезапное облегчение.
Это была трудная, но столь необходимая и благостная часть работы, в результате «тело» очистилось от всей скверны заклятий демонов.
Уже сам факт его порадовал. Лед тронулся.
Потом появятся силы и Синергия. Восстановиться кристалл осознания.
Надо сказать, что во время проработки работа велась во всех направлениях и по всем фронтам.
Целебный источник принял всех.
И ныне живущих и уже ушедших. И не только.
Они прошлись по всем людям, которые, так или иначе, играли в его родовых воплощениях какую-то роль.
Теперь в его Душе нет ни обид, ни каких бы то ни было сожалений о прошлом. Всё забрал и переработал Источник.
И это также стало результатом серьезных изменений в жизни
проявленной светлой сущности в Нави.
Снова путник принёс благодарность учителю за помощь и прощаясь с ним. Только надолго ли…
Такие Источники есть у каждого мало–мальского фамильного Рода.
Только почти никто не знает об этом.
Вдруг, откуда ни возьмись, возник как чёрт из табакерки, чёрт Гусоин.
Его хозяин. Отыскал по следам, и за ним прискакал на своих копытцах.
Только не хозяин ты ему больше. Сил и энергии теперь у него много чтобы сразиться не с одним, а с целым сонмом чертей.
Пришлось объяснять ему на пальцах, и прощаться с этим миром:
— Спасибо тебе, Гусоин. Низкий поклон, ибо без тебя я никогда не достиг бы понимания простой истины: можно возвести гробницы и дворцы, обойдясь без каменщиков; можно воскресить мертвых и похоронить живых, швыряя жизнь со смертью игральными костями; можно откачать полностью энергию, но нельзя человеческую сущность сломить и поставить на колени, и заставить петь песни твоим демонам, если я!— я сам, не захотел петь им песни!
Это единственное, что путник может сделать сам, и только сам, находясь в вашем рабстве.
Ты не смог вплести в ткань изысканного унижения надо мной — кровь моего сердца, мои видения, рожденные из тех глубин, куда я сам редко осмеливался заглянуть.
Всё ложь: походы и завоевания, падения и взлеты, годы и расстояние, имена и громкие титулы — всё в мире ложь, кроме этого!
О, мой бывший повелитель — прости и прощай.
Всё, уходи к родным чертям!
Да пришла пора, наконец, было уходить и ему.
… Путник зажмурился, потом медленно завертелся на месте, вспоминая осознанные ощущения… почувствовать, увидеть, нащупать, в какой стороне лежит дорога… дорога домой… только его дом где, и кто подскажет из ныне живущих и там и здесь.
Кто запомнит и вспомнит подобное…
Да ещё — испуг того мига, когда оторопевший чёрт–демон Гусоин видел такое впервые на своей чёртовой жизни: там, куда указывал Путник в последний раз, астральный эфир заплясал киселём открывающегося прямого перехода в Средний Мир.
Странник в странной стране
Крик — как у младенца, родившегося на свет.
Только запоздалый. Глаза открываются. Видят. Старца видят.
Сухого, жилистого, с родинкой над верхней губой, из которой растут жесткие черные волоски.
Старик из Индии сидит напротив, почесывает ухо, глядит прямо.
Очертания раздваивались и двоились в калейдоскопе.
Или это моложавый граф Виландия. Или старец, из «беспредельной», вроде последнего привета с того света.
Или всё-таки тот знакомый, который еще в театре помог, а после дуэли, человека в госпиталь приволок на себе.
А ещё у него наколка на руке.
Странная. Как у странника в той жизни.
Так и не узнать правды.
На него он глядит — старец или граф.
На человека.
— Наконец-то ты пришел в себя, — улыбка играет скупым рассветом на морщинистом лице.
— Я… пришел… — слова выходят чужие, натужные, от них першит в горле, и человек на время умолкает, откашливаясь.
Грудь саднит от кашля; это неважно. Важно другое. Понять и узнать.
— Кто я? Ты старик, или тот знакомый граф из театра? Кто ты? Или я?
— Одно время тебя звали Джоником, проводником Зоны.
Но ты задушил это имя собственными руками.
А еще раньше, если мне не изменяет моя старческая память, ты называл мне другое имя — Идущий Впереди, бродяга и дуэлянт.
***
… Я сидел на троне, думал совсем не благостные мысли.
Ибо грешен я, и грешен сам весь мир, в котором я проживаю.
Стою где-то на краю. Только где он край?
Мой собственный край...
Сидел в нужнике больничном, и думал.
Если было чем думать и задуматься, да место было подходящее для этого. А трон это так, для сарказма.
Ведь тогда фаянсовых унитазов не было, а существовали в употреблении вот такие сиденья в форме царского трона.
Виландию после спрашивал, что со мной было, зачем в монастырь меня отдавал.
Он и рассказал вслед за тем вопросом:
«Ты лежал и болел, метаясь в бреду. Видно крови потерял много. Хотели тебе свиную кровь влить местные эскулапы, но я не разрешил. Потом вдруг отключился и не дышал вовсе. На три дня уходил, и не приходил в себя.
Думали, уже умер, пора заказывать погребение в гробнице при часовни и замуровывать тело без эпитафии.
Потом вроде задышал, закричал страшно–страшно — и очнулся.
Так что, никуда я тебя не отдавал. Почти всё время возле койки дежурил…»
Значит привиделось!— моя пьянка с Сатром, монастырь,
и меч Иштен Кардъя. Обряд «перехода» для погибшего Андреса и Мардук, кот учёный.
Но я же помню как случилось, вот как сейчас.
Не стал Виландии рассказывать о том, всё равно не поверит, а если поверил бы, что это изменило бы.
Л
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
ишь палые листья носит постылый ветер по тротуару.
И я сидел погруженный в думы.
Всё когда-то кончается.
Всё, всё есть в мире, всё что захочешь.
Только нет в нём того что нужно мне.
Всё суета сует, мирская тщеть и пыль бытия.
Вот кто принуждает людей проваливаться в сон, впадать в кому, а потом заставляет проснуться, очнуться через времена — если это не самих божьих рук дело?!
Только люди думать об этом не хотят, занятые личными делами.
А это уже дело рук дьявола, он поглощает всех в грешную рутину
Потому все делом заняты: и боги, и дьяволы, и паства со своими пастырями.
Бог ты или не Бог — Сатр?! Забери меня отсюда.
Теперь это уже все равно.
Ничего ведь не изменишь? — да, путник и странник?
Странник… страна… странно. Очень странно.
Страннику в странной стране странно.
Там, внутри, в пыли и тишине «беспредельной» бродил — я?
Да, наверное.
В подземном бункере Зоны, лаборатории Х-16 — тоже я?
И здесь сижу на троне — я?
Только какой из нас троих — настоящий?
Я–здесь полагаю, что я; а что полагают я–там, и я–очень–далеко?
Но ведь реальности разные для каждого из моего «я», и поскольку мертвых не существует…
Зри в корень: в корень проблемы, в корень прожитой жизни, в корень истории событий — тогда может станет чуть понятней.
Вновь стоял тяжким строем пласт незавершённых задач, для моего бренного тела, за каким-то хреном, закинутым в мир ренессанса.
Впрочем, отчаиваться, равно как впадать в уныние, не стоило.
Ещё поброжу по Испании, поищу все ответы на них.
Я должен найти. Должен! Иначе просто и быть не может!
«Найти — что?» — сам себя спрашиваю, или кого-то?
Ответ невидимо свернул за поворот аллеи лечебницы и удрал, громко клацая кошачьими когтями по булыжной плитке, лишь оставив пару черно–белых шерстинок на колючих ветках дендрария.
Пора было идти. Дальше.
Наведывался в ту самую гробницу, ради интереса, представляя, как смиренно тут покоюсь, а где-то в «беспредельной» неприкаянно ходит моя сущность, вечным рабом низших сущностей демонов.
Да, неприятное чувство.
А если б очнулся уже замурованным в стене?!
Суровая строгость мавзолея подавляла и вызывала невольное благоговение. Казалось, сам Огнь Небесный стеснялся светить здесь в полную силу, дабы не нарушать торжественную гармонию вечного покоя.
Багровый купол венчал полированные стены серого, в тонких золотистых прожилках, мрамора, и стражами застыли вокруг недвижимые свечи кипарисов, чья темная зелень и неправдоподобно четкие, резко очерченные тени внушали людям суеверный трепет.
Пусть усопший почивает в мире — аминь.
Кое уже почили в мире господнем.
Аминь, и ещё трёхкратное аминь.
Как прощальный залп из оружия, над президентской могилой солдата, удачного убитого и похороненного.
Вот только ноги отказывались подчиняться, идти назад в лазарет.
Всё время сворачивали обратно, к мавзолею.
Путнику временами казалось: его место — там, в саркофаге, в подземелье, скрытом под мраморными стенами; он уже давно там, спит без сновидений, а по земле бродит лишь его неприкаянный призрак, навеки опутанный миражами чужой памяти.
Человек напомнил себе, что он жив.
И невесело рассмеялся…
— А ведь действительно хорошо сделали, или сделано будет, — думал странник, глядя на суровую гробницу, последнее пристанище мертвых. — Никакой помпезности, показной пышности — на что они усопшему? Строго и величественно.
Хорошо. Вот только… хотя бы одно что-то могли все-таки написать!
Хоть один … одну строчку! Впрочем… ладно.
Может быть, тот, другой, так завещал, тот будущий Джоник.
Или не завещал. Не знает он, этот странник доподлинно.
***
… Потом, после посещения гробницы, провалился в сон без снов.
Как каким-то образам очутился и вновь стою там, в «беспредельной».
Стройка не стройка, грузовик вёз от одного объекта на другой.
Странное место. Всюду разруха, как после войны или катаклизма.
Другая точка видения… Операционная при реанимации.
Всё белом-бело, запорошенная белым кафелем и краской, словно засыпанная застывшим снегом.
Жизнь утекает сквозь время, просачиваясь каплями жидкости из промывателя.
Она тикает нитевидным пульсом на аппарате искусственного дыхания, с мониторами датчиков вокруг стола.
Что я делаю здесь?— прорывается сквозь наркоз.
Деловито капает струйкой вода в водостоке, где-то незакрытым краном рукомойнике.
Ей дело нет до всего, она течет себе, журчит и журчит, песочными часиками падая вниз по трубам.
Остро пахнет кровью, болезнью, чем-то ещё неуловимым в операционных.
Наверно нашатырём, спиртом, формалином, наркозом, или всем сразу.
Тихо суетятся врачи, в белых полумасках, скрывающие их лица.
Да они просто смехотворны, мать вашу…!
Спасают они…. смешно. Кого и от чего.
От смерти?! Смерть приходить ко всем.
Только бог дает временную отсрочку.
Сатр Смотрящий на Вечность с Мардуком, вместе они наблюдают за мной исподтишка сверху.
Проступая рисунком знакомых очертаний в прошлых видениях, через белый, опять же, потолок с нестерпимым светом слепящих плафонов. Что вам надо от меня? Ответьте?! Черт побери!
…. И улица ночная где-то в бурлящем мегаполисе.
Освещённая огнями тысячью реклам и мчащихся автомашин по навесным пролётам дорожных развязок.
Я стою прямо посреди огромного проспекта.
Свет лазерного жара от бегущих экранов на стенах высоток бьет в глаза.
Толпа, нет потоки, идут сквозь меня, безумных, одурманенных городом, людских особей.
Я не понимаю их язык.
Пытаюсь протиснуться наперекор, толкаюсь локтями, сшибаю кого-то, извини так надо, но все равно получается вязко, утопая в топи.
И я чувствую, как человеческая трясина поглощает меня…
Путник заснул сидя, и сейчас, упав набок, основательно треснулся головой о камень. От чего и проснулся и выругался.
— Твою ж ты мать! — ещё раз повторил Идущий, потирая ушибленное место. — Приснится же такое!
Солнце успело закатиться за вершину Нарыш–Тау, и снежная мусульманская чалма, которую гора носила с неизменным достоинством, была уже не розовой, — серо–лиловой она была и есть, и продолжала быстро темнеть.
Сумерки стремительно падали на горы, или гору, серым саваном, обещая скорую ночь.
Пора было идти, по зову сердца и долга.
За всеми ответами.
Путник тяжело вздохнул, встал и шагнул в кромешную тьму подземелья...
Раз–Два–Три шага — и темнота сомкнулась вокруг.
Беспределами.
— Кто я… скажите мне, кто я?!
— Выдающий–Себя–За–Пророка, улю-ль-азм рассуля; маленький Джоник, глупый сын своего рода, ветвь от дерева гордых обитателей севера…
— Где я?! Где он, этот, который выдаёт себя за пророка?!
Нет, и не слышно ясного ответа.
Лишь хихикает махонько насмешник–невидимка:
— В преддверии райских садов ада, в странной стране, дружище — а хуже места и не сыскать, хоть век сыщи, да не сыщешь!
Тьма обступает, морочит, приникает тесными объятиями нелюбимой женою, на зубах хрустит противной мукой, а где-то неподалеку капли воды долбят темя вечности: иже, еси, на, небеси, отче, наш… ты, гроза, гроза всех богов…
Капли? Воды?! Откуда…
Встать на ноги труднее, чем пешком дойти до легендарной горы Кайлас.
Поначалу приходится двигаться на четвереньках, по-собачьи, в кровь обдирая колени, а потом, когда боль становится обжигающим кнутом, рывком подымать себя и, выплевывая хриплый стон, тащиться в темноту.
Невозможную, небывалую — темноту, где пахнет сыростью, а капли не смолкают, бубнят речитативом древнеарабских сур: Алиф. Лям. Мим…
Сначала всегда была тьма, а потом появился свет.
Так было и есть изначально.
Надо было идти.
Только не пророк я, рассуль, или новый мессия.
… Родник доверчиво ткнулся в ладонь холодным носом — и отпрянул от рыбьей чешуи, обиженно лепеча невнятицу.
Брызги маленькой радугой, на миг повисли в воздухе, чтобы опасть на травы капельками невинной росы.
Гордая фиалка вскинула головку, украшенную алмазным ожерельем, и насмешливый щебет птиц был ответом этой гордыне.
Солнце пригоршнями рассыпало вокруг тёртую охру, золотя кусты жимолости, оглушающий аромат плыл волнами, заставляя сердце биться чаще, словно у юноши в предвкушении первого любовного свидания — а каждый вдох и выдох звучал «альфой» и «омегой», славя Всевышнего, повелителя блаженных садов, родителя всех религий.
Я стоял нелепой, закованной в металл статуей, посреди райских пределов, и не знал: тосковать ли мне за тьмой подземелья Испытания «беспредельной»?!
Тьмой, из которой родился свет, как случалось некогда с мирозданием; да и со мной, как однажды бывало.
Или обождать чуть…
Память подсказывала свидетелем, заслуживающим доверия: никакой доспех не надевал.
Я не брал его с собой, не просил Виландию помочь застегнуть пряжки и затянуть ремни; не облачался во все зерцала, оплечья, наручи, поножи, не обвивал талию поясом с бляхами, не украшал голову прорезным шлемом.
Я не делал этого, не брал короткий, словно игрушечный клинок.
Тем не менее — творение неведомого оружейника покрывало злосчастного Идущего с головы до ног, и это являлось такой же истиной, каковой была гробница, оставшиеся снаружи.
Наверно именно так надо, без брони здесь никак не обойтись.
Я готов к бою, — потому что здесь и сейчас не находилось места лжи или притворству, отстранению или возвышению;
Джоникам, Риккардам, Идущим Впереди, путникам, странникам, — именам, прозвищам, отчествам и племенным тотемам.
Я наг душой и открыт рассудком для всего, что может произойти со мной в здешнем раю.
Не смешно ли? — оголенный боец в ратном облачении!
Да смейтесь же великим смехом!! Ведь я же Отступник!
… трава хрустела под двойными подошвами латных сапог.
Брызгала липким соком, ломкими стеблями корчилась за спиной.
Трава была бессмертна: что значит истоптанная сотня–другая зеленых побегов для обширной луговины?
Меньше, чем ничего.
Трава знала о бессмертии, и я тоже знал о бессмертии.
Мы с травой знали о бессмертии всё, или почти всё.
Я сдвинул набок ножны с альфангой, полной грудью вдохнул пьянящий ветер, отличный от запретного вина лишь тем, что он был дозволен.
Куда идти? Что делать, кого спрашивать? С кем биться и драться?
О, гордый Люцифер, творец Отступника, неужели именно здесь тебя выели до сердцевины, выбросив в земной мир лишь пустую оболочку?!
Деревья сомкнулись вокруг: ивы с ветвями–хлыстами, вековые карагачи, пирамиды кипарисов накалывали облака на острия макушек, красные листья аргавана соседствовали с серебристой подкладкой листвы сафеддоров.
Пятнистой шкурой леопарда, земля стелилась к ногам нового владыки.
Я шел, не разбирая дороги, держа ладонь на рукояти клинка.
Лёгкий скрежет латной перчатки о костяные накладки рукояти, хруст травы под сапогами, звяканье наруча, когда он краем цеплял поясные бляхи — странная, противоестественная гармония царила в этом хаосе звуков!
Трели птицы галки бормотушки, — и скрежет доспеха, воркотня голубей, — и хруст, шелест крон под ветром — да звяканье… суфийский напев бытия!
Уж лучше бы меня ожидала тьма кромешная со скрежетом зубовным, мрак тысячи опасностей, чем этот волшебный Эдем, где волей–неволей приходится чувствовать себя захватчиком, не прошеным гостем, а он, как известно, хуже иблиса!
Я наклонился и мимоходом сорвал нарцисс.
Сунул было за ухо и, наткнувшись на шлем, устыдился.
Ощущение отрезвило, бросил цветок в душистую тень олеандра и двинулся дальше.
Без цели; без смысла.
В метелках дикого овса, осыпая серую пыльцу, щеголями площади Мюристана бродили голуби.
Ворковали, топорщили перья, терлись клювами в любовной игре. Ближе всех ко мне прохаживался крупный сизарь с алой полоской вокруг шеи, более всего похожей на коралловое ожерелье.
— Мир!.. мрр–амр–мр… — кошачье пение издавал он, всё топтался на одном месте, отпрыгивая, возвращаясь, кося на меня влажной бусиной глаза.
Я пригляделся.
У лап голубя извивалась пестрая гадюка, один укус которой отправляет человека к праотцам верней, нежели добрый удар копья.
Змея вязала из себя замысловатые узлы, но жалить не спешила; и уползать не торопилась.
— Ми–и–и–ир… мр–мр–я…
Вот оно, или она — Сущность христианства.
Меч — под маской мира.
Волшебная Птица Гамаюн с ленцой топталась по упругому телу гадюки, кривые когти не по–голубиному хищно прихватывали змею, вздергивали над землей, чтобы тут же отпустить, дать наизвиваться вдоволь — и снова.
Тихое шипение вторило нежному мурлыканью, кораллы на шее птицы Хумая отливали рассветной зарей, а остальной стае дела не было до забав вожака.
— Кыш! — довольно глупо сказал я. — Кыш, зар–раза!
Голубь, только голубь ли, являя собой образец послушания, оставил змею в покое (та мигом юркнула прочь, исчезнув в зарослях), легко вспорхнул крылышками и уселся ко мне на плечо, обратившись в здоровую птицу похожую на орла.
— Кыш… — беспомощно повторил.
Гамаюн незатейливо потерся головкой о назатыльник шлема.
Щелкнул мощным клювом, норовя ухватить кольчатый край.
В ответ дёрнул плечом, желая прогнать назойливую орлиную птицу, но земля вдруг ринулась прочь, вниз, в пропасть, а небо ударило в лицо синим полотнищем. Расплескивая пену облаков, я мчался в вышине вольным соколом, надзирая, как внизу стелятся реки и озера, холмы и долины, города с многоярусными крышами домов и зелёные поля, острые шпили храмов с крестами, судоходные каналы, обсаженные деревьями…
Я знал откуда-то: только захоти — и всё это станет моим.
Я стану всем, стану холмами и долинами, домами и людьми в них, стану сродни Еноху, который долгожитель, Сын Неба и пророк–рассуль Идрис: и даже больше в сравнении с владыками иных держав.
Мне предлагали величие без границ и пределов.
Искренне.
Я зажмурился. Ну почему, и, причём здесь я?!
Зачем я вам всем понадобился, простой бродяга, избравший долю искателя приключений?
Почему вы не даете мне умереть, отказывая в последнем утешении отчаявшихся?!
В те горькие минуты, когда душа моя, брала своего обладателя за глотку и гнала прочь от благополучия, заставляя бороться за справедливость мечами оскорбленных!
Да, иногда мне хотелось надеть венец «как все» и перестать быть скитальцем, ибо я втайне знал: такого не может произойти никогда…
И не потому, что Венец мне заказан.
— Ми–ир–рра… — разочарованно проворковал ветер.
Я вновь стоял на земле, а Хумай, спрыгнув с моего плеча, вразвалочку заковылял прочь.
Орлиная стая ждала вожака.
Хумай — птица предвещающая счастье, волшебная птица–¬феникс, вещая птица в иранской и арабской мифологии.
Считалось, что она делает царём человека, на которого бросает тень от крыльев. Существовало поверье, что убивший птицу Хумай, умрёт в течение сорока дней.
Из зарослей цветущей шишками мушмулы выскочил заяц.
Принюхался, вытягивая мордочку, дробно рванул в лощину, где мне почудилась серая тень.
За ним вылетела добрая дюжина приятелей — длинноухих, с куцыми хвостами–пуговками; зайцы скатились вниз по склонам, топча клевер, будто совершенно не нуждались в удаче.
Солнце полоснуло их семихвостой плетью, прежде чем зверьки успели скрыться от моего взгляда, и заячьи шкурки запылали в ответ шафраном, а на ушах блеснули серебром длинные кисточки.
Минутой позже в лощине раздался тоскливый волчий вой.
Он разрастался, ширился, тёк унынием, захлестывая окружающий меня Эдем. Истошному вою вторил барабанный перестук.
Невидимые для меня лапки колотили в невидимые стволы, полые изнутри. Барабаны деревьев гремели всё громче, и вой звучал всё громче, превращая день в ночь, а солнце — в луну, пока не оборвался на самой высокой ноте.
Я шагнул к спуску в лощину, плохо понимая, зачем это делаю — и споткнулся...
Степь раскинулась вокруг меня: степи, где пасутся стада белых баранов раскосых людей, степи пустыни в оазисе, где смуглые народы в тюрбанах разводят отары чёрных баранов.
До самой Шины, на чьи великие стены никогда не поднимался враг.
Ноги вихрем несли меня по ковыльным просторам, заставляя петлять меж сопками, шуршать в озерном камыше, бешеным соглядатаем наворачивать круги вдоль крепостных стен… люди, кони, юрты и палатки, стада и табуны, башни и рвы.
Всё предлагалось мне. Бесплатно. И просто так.
— Нет! — выкрикнул, чувствуя, что теряю сознание. — Не–е–ет!
Я не желаю!
Тишина.
На краю лощины сидел малахитовый Заяц ислама, внимательно глядя на меня зелеными глазами изумрудов, под цвета знамён последнего пророка Мохаммеда с мечом Зульфикаром при завоевании Мекки.
— Зря, — недоумённо читалось в глубине заячьего, или волчьего взгляда.
— Зря… я ведь от всей души. Е рабб!…
Наконец он моргнул, и, потешно выпрыгивая на каждом шагу, двинулся вниз. Где били в барабаны маленькие лапки, а эхо ловило отголоски былого воинственного воя.
Старый Тур буддизма даже не подошел ко мне.
Виноградная Лоза предложила масличные рощи суфизма,
Двугорбый Нар альб–Ганеш — индийский индуизм.
Купцы–евреи со всеми торговыми караванами были брошены мне под ноги Вольным Плющом — иудейством.
Ворон поднебесного синтоизма каркал над моей головой, удивляясь человеческому упрямству, а Черепаха–Восьми–Пятнах все ползла за мной, с воистину черепашьим терпением раз за разом предлагая караизм, веру на книге Танаха, а сама она состоит из 24 книг.
Кара — переводиться как «читать», то есть читать книги, двигаясь по тексту и канонам точно черепаха.
Пока чуть не наступил на неё сапогом, и черепаха отстала.
Шёл, топча благоуханный ковер, и чувствовал себя святым пророком Исой, которого враг Аллаха возвел на гору Блаженств, где он читал свои проповеди, и указал пророку на все царства земные; владей! бери! пользуйся!
Только я, в отличие от святого рассуля, мог сколько угодно кричать гласом вопиющего в пустыне:
— Изыдите от меня, искусители!
Разве что горло зазря сорвал бы.
Шёл, не разбирая дороги, не зная, что ещё найти в небесной стране.
Он выискался последним, что предстояло испытать.
Баран с золотой шкурой, наверно тот самый, по кличке Крий, лежал у поваленного кедра, а рядом с ним лежал кудлатый лев, опустив голову на передние лапы, зорким сторожем поглядывал по сторонам.
По легенде этот баран со златым руном, сам снял себя шкуру, отдавая её в жертву богам, и вознёсся на небо, обратившись в созвездие Овна.
При моем появлении лев глухо зарычал, сделал попытку встать, но блеянье златого барана остановило хищника.
Рык доносился из груди льва, катился предупреждающим рокотом, пока баран не ухватил зверя зубами за складку шкуры на шее и не встряхнул как следует.
Лев угомонился.
Зажмурился, лег на бок и выгнулся спящим котенком.
Я подошел к Овну. Остановился в растерянности, наверно надо снять с него золотое руно, потом освободил альфангу от ножен.
Клинок вопросительно блеснул: я здесь! чего ты хочешь?
Лев встал и нехотя затрусил прочь.
А проклятый баран глянул на меня снизу вверх и прикусил травинку, что торчала у самой его морды.
Курдюк Овна дряблой грудой трепетал от каждого движения челюстей, драгоценная шерсть блестела сокровищами пещеры Сим–Сим.
Он не сопротивлялся, он лежал покорной тушей, и я почувствовал себя подлецом.
Мне опять предлагали жалкую милостыню.
Бараньей шашлык — вместо Золотого Руна.
Вместо боя, борьбы и схватки, вместо возможности взять самому, мне подкладывали нечистое живот
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
ное свинью! — то есть тупого барана, на холку которого я в любую минуту мог опустить карающий клинок.
Но я не хотел так.
А вокруг молчал Эдем или Ганн Эден, рай без людей, или не так: рай, каким он был до создания Адама.
Впервые я понял, почему имя падшему ангелу, отказавшемуся исполнить прихоть господина: Иблис, то есть гордость.
Отчаяние и гордость охватывало меня всё теснее, и не было этому яду противоядия.
— Нет, — сказал Раю–Джанне, барану и всем на свете религиям, сущности которых бродили неподалеку, с интересом поглядывая в нашу сторону.
— Нет. Если вы предлагаете мне религию с раем, чьей благодати я уже успел наесться всласть, так что она пошла мне горлом — тогда я предпочитаю свой ад. При одном условии: свой ад возьму сам.
И поверьте: я знаю верный способ.
Я укрепил альфангу между двух камней; острием вверх.
Сцепил пальцы на затылке, чтобы не передумать в последний миг.
И упал на острие.
«… Не мир я принёс вам, но меч…»
— Но Меч есть ключ от неба и ада, — Отступник еле успел повторить слова последнего пророка Мохаммеда–рассуля, на канун своей безвестности.
… Странник вздохнул и поднял голову, озирая горделивые окрестности Нарыш–тау.
Умытое грозой небо отливало у горизонта чем-то лиловым, падающие звезды расчерчивали его вдоль и поперек, превращая в драгоценную кашмирскую парчу.
Сегодня была ночь правоверных джиннов.
Ныне духи, созданные из чистого огня, старались украдкой заглянуть в горние сферы, а грозные ангелы швырялись в дерзких соглядатаев метеорами, отпугивая от запретного зрелища.
Видимо, какой-то из главарей джиннов в дерзости своей сунулся дальше обычного — ослепительная молния заставила светильники небес поблекнуть, а вместо грома донеслось рычание Ангела Мести Гавриила и перезвон раскаленных цепей, грудой сваленных у подножия его престола.
Свод над головой затопило густым молоком, потом осыпало пеплом и ржавчиной, но шайтаны отпрянули, жуткий рык стих, лишь холодный порыв ветра налетел с запада.
Будто вздох бездонной пропасти.
… А потом я проснулся.
Легко соскочив с лежанки, привычно начал разминаться.
Тело не болело совершенно, душа тоже.
Теперь снова готов к передрягам предначертанной судьбы, написанной, или ненаписанной пером–каламом, в книге с белыми страницами.
Да к чему больше болеть, если религии мира придуманы для управления толпами людей.
Задайте вопрос — кому это выгодно.
И поймёте. Каждый обманывается сам. И только сам.
Христос умер не за людей, якобы взяв людские грехи на себе в виде ноши, по представлению и проповедям новых пастырей от церкви. Он показал нам пример, как надо жить, терпеть, и умирать, блаженно веруя в царство Христово.
«… В белом венчике из роз,
Впереди Исус Христос»
А. Блок.
Да воздастся каждому по делам его
Джоник легко соскочил с лазаретной лежанки, что ж подумал он, надо приниматься за обычные дела, а не шляться где-то в разных измерениях.
Мысли его, словно отливались из легированной стали, отдавая крепостью и натуральностью мореного дуба.
Пора ставить точки над всеми «и», объясняться с Виландией.
Разумеется, граф догадывался кто я, вишь тогда сам обмолвился про свою память старческую, да про меня правду сказал.
Теперь надо выработать план совместных действий, хоть я не командный игрок.
Эх, не привык к командной работе.
Всё больше поодиночке притерпелся к жизни такой: ходи, да осматривайся по сторонам и через левое плечо назад поглядывай.
В моей жизни не осталось никого, всех распугал от того что делал.
То, что не сидел в тюрьме, не значит, что не расплачиваюсь за поступки.
Да что об этом говорить теперь, если вся жизнь была борьбой за выживание в отторгающем меня мире, — отторгнутом, словно родная мать, отнимая нежеланного младенца от груди.
Кишки подводило от голода, так на больничном питании жирком не обрастешь ни раньше, ни сейчас.
Лёгкий на помине явился с утра Виландия, потому предложил первой мыслью графу, а первая мысль, как известно правильная, выписаться к чертовой бабушке, собрать вещички и направится в ближайшую таверну.
Как всегда имелись вопросы внутри меня, теперь новые: что такое Творец и Создатель — одно и то же значение, или слова разные.
Такие же разные, как Бог и Господь.
Или проявление дуальности мира, как черное и белое, добро и зло.
То есть Бог это Свет, Господь — тьма.
А это смотря, с какой точки смотреть, и стал я рассуждать дальше;
«Если с точки целостности, то одно и тоже, но в разных ипостасях добра и зла. Если с точки слоя, то разные: кого призываете — тот и придёт, отзовётся. Рассматривать их как одно целое без реального понимания всего процесса и без объединения аспектов из половинок одной пирамиды неверно. Потому если молитесь Господу, то именно ему и молитесь, становясь навеки рабом Господина.
А если обращаться к Богу, совсем другое получается.
Только нет Бога в церквях, ибо она дом Господа, потому Он изначально в душе каждого живущего.
Господь заведует религией, Бог предваряется верой, неважно во что.
Такая вот разница.
А суть Духа — нет, не »святого духа», — в одном: ты идешь по своему пути, остальное игнорируешь.
Ибо это значит; ты не катишься по навязанной колее, а идешь против неё, как против течения.
Ты становишься вместо гоя, поддерживающим привычное для всех существование, из–гоем Отступником.
Чтобы вылезти из болота — никто не нужен, кроме самого себя. Вспоминаем Мюнхаузена, как он волей вытаскивал себя за волосы.
Если воля заряжена биться с эгрегорами маятников–противоречий, можно выползти из болота.
Есть воля — Дух будет не метаться, смущаться, биться в темнице, а будет творить на–воле.
Для Духа нет ловушек, потому что единственное, что препятствует ему в совершенстве — только он сам.
Иного нет. Ловушки не могут препятствовать. Они лишь причины.
Ты сам — хозяин над причинами.
Но чтобы это стало так, одних "слов" мало — это надо "вспомнить".
Яблока с древа познания недостаточно, то яблоко с древа вечной жизни, которого Адаму попробовать не дали.
Ему вложили рассудок, потом исказив его и перевернув, но вот разума не дали. Разумом же ты можешь с помощью воображения выходить за пределы матрицы и быть там — Духом.
Что первично и важнее — дух или тело; тонкая энергетическая душа или грубый материализм. Если желудок подмазывается к голове от голода, и похоронный марш он играет. То значит материя сильнее?
Мы находимся в плотном материальном мире, чем «тонкий уровень», все движения и действия осуществляем сознательно.
Да вот либо счастье, или беда, и тогда приходит на смену бессознательное.
Условия и возможности нам создает нам Нечто, находящееся внутри нас.
Или ещё парадокс: человеческое тело сильнее стального железа, заключённое в цельнометаллическую оболочку плоти, в тоже время уязвимое донельзя, как беззащитный котенок.
Перед кусочком пулевого свинца, например.
Ударом в болевую точку.
Надеть пластиковый пакет на голову, и через минуту задохнутся от нехватки воздуха.
Конечно, странно. Тогда кто же даёт нам силы выстоять в жестоком мире. Если не бог, или кто там есть на небесах…»
Вскоре рутинные вопросы были утрясены в лазарете, вещи собраны в рюкзачок–мешок; добрые клинки, служившие мне верой и правдой, вдеты в ножны перевязи, а перевязь на плечо закинута.
Всё сделано что ли? На дорожку посидели чуть.
Осталось только подпоясаться, попрыгать, чтобы ничего не звенело, помахать ручкой на прощание обожаемой «больничке», и двигать дальше, толкая мир от себя. Ногами.
Таверна, таверна — пел от радости желудок.
Свобода, свобода — чирикало от радости сердце.
Мир, живой мир — напевала от радости душа.
Так мы и шли по утренней улочке, под разноголосицу всевозможного внутреннего пения, вместе с Виландией.
В той таверне они уже сидели год назад, когда-то в другой реальности, да и в другой жизни тоже, но память о том больно кольнула в сердце.
Хозяин исламской таверны, толстяк Али, тоже был прежний — вот только постарел он.
Впрочем, возраст хозяина волновал Идущего меньше всего; а графа не волновал вовсе.
Путник открыл, было, рот: спросить гранатового морса! — но вовремя опомнился.
И, мысленно вытерев лбом тряпкой покаяния престол Всевышнего, заказал вина. Красной крови виноградных лоз, седой от пузырьков родниковой воды, каковую следует добавлять в необходимом количестве, для радости заказчика, а не для выгоды продавца.
К вину требовалось, и заказали, подать плоский хлеб с корочкой, покрытой сладкими ожогами.
Кебабы рубленые, томленые, а также жареные на решетке, вкупе с уксусным супом из барбариса; свежих фруктов не надо, вместо них несите быстрее сушеный инжир, фисташки, тминные прянички… да и вина того самого, побольше и похолодней.
Кальяна только не хватало для полного счастья.
В полном итоге путник с уважением смотрел на сплошь заставленный стол; а Виландия с уважением смотрел на странника.
— Совсем ты выздоровел! — скупая усмешка растянула губы графа; и он, ухватив дрожащей рукой кувшин, основательно приложился к нему.
Когда Виландия поставил опустевший кувшин обратно, дрожь в его руках унялась.
— Да ты ж вроде трезвенник?! — запоздало изумился Идущий, но Виландия только рукой махнул: с тобой, мол, праведник детей резать начнет!
— Молодчина! — на всё заведение возгласил путник законный тост.
— Этот граф поклоняется веселью, и прекрасно прославлять его стихами — ибо видим патриарха мы с похмелья между кувшинами с вином!
После чего, тоже изрядно приложился к кувшину, пододвинул ближайшую миску и впился остатками зубов в сочное мясцо чуть прожаренного бараньего кебаба.
Пусть катится к чёрту, вегетарианец Поль Брегг с советами о вреде мясной еды!
… — А вот скажи, граф: можно ли переместиться в другое, если не время, то в нужное на сегодня место?
— Да запросто. Только оружие здесь оставь у хозяина Али, потом заберём, а то вижу я тебя!
И мы переместились.
А что такого? Обычное дело, наверно даже сказать,— тривиальное.
Если Виландия Знающей, как это делается.
Но вопрос мировоззренческий, где нет точного ответа.
Одни могут Знать, но не стремятся к пониманию, но стремящиеся к пониманию не всегда могут получить Знание, а получат лишь информацию, или даже Информацию, с большой буквы.
Не всегда из набора фактов можно выстроить целую картину, и понять взаимосвязь её частей.
Тут вопрос терминологии и мировоззрения опять же включается, а я зарёкся больше по поводу своего мировоззрения распространяться.
Любое вмешательство в прошлое порождает новую временную линию. Хорошо, если сознание сразу принимает её.
А ведь может не принять.
Бывает, (обычно бывает по-разному) что пытаешься удержать вниманием старую линию, и новую линию, затрудняя приход изменений.
Это не только не экологично для всех людей, но чрезвычайно опасно.
Что касаемо травм при этом — любое вмешательство наносит травму, вся надежда на гибкость сознания решившегося на изменения реальности.
И что останется после тебя.
После твоей смерти.
В поминках не будет смысла, ибо никто не придет на них по зову сердца, но ради выпивки дармовой залить жаждущую глотку — да, возможно придут. Всё, и больше ничего.
И мы оказались где-то на задворках Толедо.
Тоже таверна, только другая.
Вроде того, точнее Виландия постарался проникнуть, по мере дельты качания реальности, в щель зазора, в котором можно изменить текущее время и пространство, опять же, при текущем, именно текущем, состоянии.
Щель–щёлочку, ведь матрица замкнута.
Мы, закрыты в ней.
Каждый слой имеет исходный код.
Добравшись до него и считав, переподключаешься к другому слою, видишь иллюзорность предыдущего, и запускается программа осознания.
Вот, так и с рептилоидами.
На том, предыдущем слое они были реальными, здесь – нет.
Если попробовать сравнить два слоя в себе, то увидим несоответствия и начнём задавать вопросы, которые в итоге приведут к ещё одному исходному коду.
Хотя путей масса — каждый выбирает свой.
Таким образом, всё происходящее порождение матрицы, совместно с человеком, но тут важно осознавать, насколько глубока «нора Алисы в стране чудес».
Тот, кто находится уровнем ниже, не воспримет то, что ты ему говоришь с высокого уровня, потому что он настроен на другой слой. И то самое, когда у операторов нет к чему-то доступа.
Они не могут подключиться к другому слою, у них нет нужных кодов. Что здесь настоящего?
Настоящее — чувства.
Чувства — это не коды, мы приносим их сюда со своей душой.
Они нас ведут. Но матрица тоже научилась создавать чувства, она развивается вместе с нами.
Это «Оно» — осознанная программа, которая развивается в разы быстрее нас. Матрица есть серый туман, вирус страха, та матрица, которая отключилась от своего Создателя.
Вернее, когда-то он её сам отключил и наблюдал за ней, подключался время от времени, что-то корректировал, но когда он попытался сделать это в очередной раз — у него не вышло.
«Разъём» исчез, матрица полностью замкнулась, а раньше её коды были открыты почти всем.
***
… — Лови! — путник швырнул лютню её владельцу — сейчас он как никогда он был в романтическом угаре.
Он был весел и пьян, вновь исполнив монолог Гамлета под аккорды лютни, немного перевирая на свой лад незабвенные строчки.
— Что ж ты не купил балладу Шекспира, пока она шла по дешевке? Небось, поскряжничал, жмот! — а теперь развонялся: «Слова! Не те слова!»
Хочешь всегда одинаковых слов — женись! Небось, женушка тебя одинаково звать будет, рогач ты эдакий!
— Я… — задохнулся пьянчуга музыкант от бессильной злости, прижимая инструмент к дряблой груди. — Я… чтобы всякое отребье, всякий висельник…
Он в гневе потрясал сальными волосами, свалившиеся по обе стороны морщинистого лица похожего на грушу, но путник уже не смотрел в его сторону.
Солдаты, небольшим отрядом сидевшие в таверне, разразились громовым хохотом, требуя, чтобы оба бездельника кулаками выяснили отношения — если, конечно, они считают себя мужчинами, а не ощипанными петухами!
А молодая служанка, являя пример женской непоследовательности, заигрывала с путником, явно предпочитая истомные ласки муз, нежели прелестям походной любви с солдатами.
Жонглёр с цирковой подругой втихомолку подсчитывали дневную выручку — хватит ли заказать жбан красного винца на весь балаган?
Да скучал в углу моложавый вельможа, вроде графа, разодетый с истинной пышностью, которой уж никак не место в «Золотой Розе».
Сержант, надзирая над пьяными солдатами, покосился в сторону графа.
Мысленно посетовал на нерасторопность испанских кабальеро, что до сих пор не успели прибрать к ногтю Гренадский эмират, а заодно и на собственного христианнейшего короля Филиппа 4, позволяющего всему отребью нагло расхаживать меж честных испанцев; и усы сержанта воинственно встопорщились:
«Ишь, вельможная кость, нехристь! — целый дублон бросил страннику через всю таверну за весёлое выступление.
А тот рад стараться: поймал, к сердцу прижал, и расцеловал, голытьба… что взять с них.
Нам за один дублончик больше горбатиться надобно!
Ну да ладно, будет и на нашей улице праздник; как не бывать такому, конечно бывать…»
Когда странник собрал пожитки и, вскинув котомку на плечо, пошел прочь из «Золотой Розы», сержант исподтишка показал солдатам кулак.
Большой такой, волосатый кулак, с вздутыми костяшками.
Алебарды были расхватаны в считанные секунды, а служанке осталось только провожать мужчин взглядом: путник, солдаты… не жонглера с актриской ведь соблазнять?
Может, графа?
Но разодетый франт рассчитался сполна, даже с лихвой, и вскоре на женскую долю служанки остались лишь бродячие актёры, пьяный в дым лютнист, да ещё глухой крестьянин, равнодушно жующий вареную репу.
… Прогремел где-то гром и всё залил проливной дождь, лишь небо оставляя чистым и синим как прозрачный кристалл ультрамаринового кварца.
Уличная распутица влажно чавкала под ногами.
Заслышав топот за спиной, путник проворно перепрыгнул канаву — и собрался было бежать. Увы, пьяные ноги подвели хозяина.
Подломились в коленях, не удержали отяжелевшего тела; правый сапог, развязавшись, свалился наземь, жабой ускакал в грязное нутро канавы, и сперва погрузился в жижу до половины, а там и вовсе оплыл на дно.
— Стой! — рявкнул сержант. — Стой, говорю тебе!
— Сеньоры, господа–сеньоры, — заюлил странник, шаря по сторонам взглядом затравленной крысы; котомку он выставил перед собой, будто защищаясь. — Если вы хотите отобрать у бедняги его нечаянную удачу, последнюю монетку, брошенную судьбой в лице славного графа — она ваша! Если же вы намерены причинить мне зло… сеньоры солдаты, монсеньор сержант, на ваших лицах я читаю добродушие и любовь к ближнему! Позвольте мне идти своим путем!
Сейчас, стоя вплотную, было видно: путник отнюдь не юн.
Даже не молод.
Небось, четвертый десяток разменял, вряд ли меньше, чем наполовину.
Сука–жизнь изрядно потрепала его: когда он говорил, явственно обнаруживалась недостача зубов, черные кудри поредели, снег времени густо проступил на них, и впалые щеки говорили сами за себя.
Нервные пальцы, костлявые, с распухшими суставами, сжимали котомку все теснее; так цепляется за кошель скряга, встреченный ночными шутниками. Одет путник был бедно, плащ (явно с чужого плеча!) снизу доверху заляпан рыжей глиной; и стоя, ему приходилось кособочиться из-за потери сапога.
— Своим путем? — сержант довольно осклабился, воняя винным перегаром. — Не пойдешь, соловушка — побежишь!... и полетишь.
И мигнул солдатам.
Тупой конец алебарды угодил путнику в живот.
Тот согнулся, блюя недавним обедом; и другое древко с костяным стуком опустилось на спину в грязном плаще.
Солдаты столпились вокруг упавшего бедолаги, носки и подошвы сапог с сочным чавканьем, подражая распутице–распутнице, принялись месить вскрикивающее тесто; нашлось место и древкам алебард.
— Тише, парни, тише! — прикрикнул сержант на увлекшихся подчиненных. — Не до смерти… пока.
И подошел ближе, склонился над растерзанным человеком.
— Гг-го… — гусиный гогот вырвался из губ, более всего напоминавших сейчас мучные клецки, измазанные вишневым сиропом. — Г-господа… н-не надо, господа, с-сеньоры…
— Ты, грамотей актёришка, зла не держи, — в единственном глазу путника, который ещё не утратил способности видеть, вспыхнула отчаянная надежда; и угасла, зашипев в ледяном спокойствии взгляда сержанта.
— Я — человек приказа, что велено, то и делаю. Ты лучше вот что скажи: дона Девело помнишь?
Путник пытался отползти, отодвинуться; вжавшись спиной в ствол древнего вяза, он трясущейся рукой полез за пазуху.
Серебряная рыбка ножа — плеснула хвостом наваха, вздрагивая от зябкой сырости; и ухмылка опять встопорщила седоватые усы сержанта.
Солдаты дружно заржали.
— Ты, грамотей, ножиком-то не тычь, не грози… Не о ножике спрос.
Дона Девело, говорю, помнишь? Ну, того, которого ты на дуэли укокошил.
Я слугой был у них, а сейчас вот, с этакими ослиными дурнями вожусь.
Кому говорить спасибо?! А ведь я тебя запомнил тогда, в театре. Сопляки голозадые — и те по сей день орут: «Быть или не быть...»
И шл
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
юху твою запомнил.
Сержант скосился на подчиненных: смеяться станете — удавлю!
— Вижу, помнишь. Так ведь и он тебя помнит, теперь в аду!
Король наш, Филипп, тебя простил, а я сержант не король, и прощать не обучен…
Ещё один взгляд в сторону солдат: я этого не говорил, вы не слышали!
Ясно? — Солдатам было очень даже ясно.
— Эх, сеньор, тебе б ноги делать, да подальше! — а ты опять в Толедо бродишь! Кого куда, лису в курятник, а тебя — на лобное место. Что ж, плати, раз кредиторы объявились…
В следующую секунду бравый сержант отшагнул назад, и осенил себя крестным знамением.
Да клянётся он подвязками святой Женевьевы — ведь не было, никого не было рядом, кроме нищеброда и парней.
Вот незадача!
Из-за ствола огромного дуба бочком выбрался давешний граф из таверны.
Встал рядом со странником, чучело выряженное, одернул свою одежку — простой христианин и не выговорит, как эта пакость называется! — по-птичьи склонил голову в шляпе к левому плечу.
— Доблестные воины, — по-испански граф говорил гортанно, с придыханием, но вполне понятно. — Оглянитесь вокруг!
Сержант завертел головой: «Да неужто тьма–тьмущая графов кругом бродит? Фу–фу, врёт, кровь дворянская, непутёвая!
Тишь да гладь по сторонам...»
— Разве лебедь ликования не парит в облаках ваших душ при одной мысли о том, что дней таких мало в нашей жизни, как мало жемчужин, но много пустых раковин на дне морском?!
— Шел бы ты, приятель, подобру–поздорову, — сержант уже малость пришел в себя.
И то сказать: являются всякие, а ты их бредни выслушивай.
— Раз день по душе, так иди себе дорожкой, жри на сладкое! А что за день хоть?
— О, достойный воин, это день из дней! Ведь именно в этот день, в песках близ Намибии, ровно через пятьсот лет…
Граф оказался назойлив сверх меры.
Сержант поудобнее перехватил алебарду и смерил незваного гостя взглядом. Массэ де Орлеан, который эту шлюху Ребекку под замок закрыл, строго–настрого приказал: убрать без свидетелей!... ну что ж, без — так без, в первый раз что ли, так приходиться выкручиваться?
— … пятьсот лет тому назад умер в «первый» раз один малоизвестный путник, рожденный где-то на севере! И я дал себе обет: в день сей спасти от злой участи бедную душу, будь она душой правоверного или католика, о коих сказано в Книге Неизменности Бытия…
Но солдафонский сержант справедливо полагал, что в Книге Неизменности ничего не говорилось о выпадах алебардой.
О тех добрых выпадах, после которых остается лишь собрать кишки и потроха и убраться в ад, где дьявол уже приготовил для назойливых графов местечко потеплее, да погорячее.
Опытный вояка, он даже успел заметить, как чучело ловко повернулось, пропуская мимо тяжелое лезвие; а вот когда кривой клинок графа покинул ножны — этого сержант заметить не успел.
Так и остался стоять, сжимая в руках кусок древка, чисто срубленный у самого наконечника.
Граф кинул меч обратно в ножны и тщательно вытер сапоги о лезвие искалеченной алебарды. Острое такое лезвие; и сапоги такие богатые, из отличной юфти, с кисточками по краю голенищ.
Сержант ждал, в голове его волчком вертелась дурацкая мысль: а что за клинок у проклятого графа?
Альфанга? — нет, та короче, и конец у альфанги обоюдоострый.
Скимитар? — у этой изгиб другой.
В оружейной лавке дядюшки Госсуэна по прозвищу Ослиное Ухо сержант не видел подобных клинков; а теперь и видеть подавно не хотел.
Никогда.
Боясь глупой смерти в грязи, а не в доброй постели с молодухой.
Зато мысль о том, что недурственно было бы скомандовать парням… но нет, такая мысль сержанту в голову не явилась.
Все-таки он был опытным человеком, этот седоусый сержант, давая отмашку отхода назад своим подчиненным.
Интересно, что чувствует человек, когда приходится умирать, нет, не от старости, а так. Молодым и здоровым.
Воздаянием за руце, деяния прошлые.
Но надо иметь смелость сделать последний шаг к ней, и вместе со смертью закружиться в танце, принимая её в остывшие объятия.
— Пойдем, — граф тем временем помог путнику подняться, бережно поддерживая избитого человека. Не надо было слыть лекарем, чтоб понять: пара ребер у бедняги сломана, ибо каждый вдох давался ему со скрежетом зубовным, а выдох и вовсе шел стонами. — Обопрись об меня… вот так… снова тебе надо в лазарет, а теперь пошли.
И прошу: не оборачивайся…
— Сеньор сержант! Сеньор сержант! Смотрите! Утопленник!
Путник все-таки обернулся.
Перейдем эту черту вместе.
С холма было видно плохо, слезы боли застили взор, но он сумел-таки рассмотреть: солдаты сгрудились у канавы и, неловко используя алебарды в качестве багров, выволакивают из грязи чьё-то раздутое тело.
Больше он смотреть не стал.
— Ты обронил котомку, — сказал граф, незаметно поддерживая странника за талию. — Зря ты обронил мешок, Джоник. Хочешь, я подниму?
— Не надо, — ответил путник, пережидая головокружение. — Спасибо, добрый граф; не утруждай себя. Я подниму сам.
Чтобы ни случилось, когда мы переходим незримую черту, мы делаем это вместе. Вот такая работа в команде.
Паутинки вечности струились в стеклянном воздухе, скользя по лицам нежданным поцелуем осенней весны, и курлыкающий клин журавлей рассекал привычное небо над головами людей, пока живых… людей.
Одна ночь — и больше ничего
«Не знаю, почему делаю, то, что делаю, в миссии где-то на краю света и времени,— так и не понял до сих пор проводник, оказавшийся без ничего. — Зачем? Мир спасти?
Так на это другие есть. Мне-то оно зачем?»
Если этому миру всё равно скоро придет конец.
Грядет катарсис, который многие ощущают.
Тогда лучше отпустить свою важность, отстраниться от мелких интрижек, осознанно принять сторону наблюдателя и творца, нежели разрушителя.
Умение не придавать значения — ценнее, чем умение прощать.
Ибо прощать мы вынуждены то, чему уже придали значение.
Мир прекрасен и жесток, как писал Хемингуэй, и за него стоит бороться.
Только я согласен с первой частью высказывания.
Но уверен, что мое место пока здесь, среди испанцев разного сорта.
Эх, ну получил немного звиздюлей бесплатных от солдат сержанта.
Бывает, я же не ганфайтер. Сам виноват.
Не они меня бьют, а Система.
Так почему я должен озлобиться на людей, от малых до больших?
Может наоборот добрее стану, и любить всех людей стану.
Не в смысле плотском, а в смысле другом, как рассуль пророк Иса, любил учеников, когда он ноги им омывал перед вечерней.
Совсем–совсем хорошим, как дедушка Ленин, ведь у него глаза такие добрые.
А система мира, она какая? Если так устроено вокруг, то
осознанность и здоровый пофигизм со смехом относиться к событиям, является первостепенной защитой.
Итак, продолжим рассуждения за жизнь:
«… Молодой толстяк в синей майке с подтеками пота подмышками, забежал быстро в пивняк, он не брал пиво, а набрал колы несколько банок, наивно думая, что ведет здоровый образ жизни вместе с колой и с чемпионатом мира.
Действуй так дальше.
Интересно сколько ему принесет здоровья — химическая кола, диван и телевизор. Да лучше бы он пива взял. Нашего родимого, жигулевского, и на рыбалку сходил.
Наверное, он вроде человек хороший, просто немного пухлый, но он же не виноват в этом.
Я тоже стану нормальным, как все, куда ни плюнь.
Снова в сердце кольнуло, словно в бок сунули холодным лезвием ножа.
Из-за чего так бывает… Или не бывает, странно всё это.
Не знаю как, но в моей реальности храм Саградо Фамили, творение великого Гауди, не был построен.
Под конец жизни, безумие одолело гениальность земного творца.
Тоже одна из причин, остановки строительства.
Храм не завершен, ибо там такие деньги требовались, уму непостижимые, и власти Испании заморозили проект.
Навсегда.
Но это в моей реальности. А в вашей — он строиться. Зачем-то.
Каждый находится на своей ветке реальности, и постоянно перепрыгивает с одной на другую. На протяжении земной истории образовалось множество параллельных слоёв реальности. Изначально Земля (и окружающее пространство) была единой и пребывала в гармонии с населявшими её существами. Затем, в результате катаклизмов и экспериментов, образовалось множество параллельных населённых пластов.
Вы можете ненавидеть тех или иных «игроков», любить их, это абсолютно не важно, энергия вашего внимания всё равно будет кормить эгрегоры.
Для того же, чтобы стабильно существовать, нужно было ослепленным на «третий глаз», потому землянам подсунули идею кармы.
Никуда вы, мол, не денетесь, так что отрабатывайте через болезни и смерть, свою и чужую сумму ошибок и нарушений Закона Сохранения в энергоинформационном обмене Мироздания!
Однако, и во всем плохом можно найти положительную сторону.
Понятно, что за совершенные ошибки надо отвечать сполна.
Но только — за свои! Осознание допущенных ошибок позволяет сначала опознать и локализовать Систему, а потом — стать для нее «прозрачным».
Ножом можно убивать, но также можно лечить с помощью ножа: магической практикой, или скальпелем.
Так что всё неоднозначно в мире.
Смерть — надо смириться с ней как должным, принять, как последний чек–пойнт, контрольной точкой сохранения энергии.
Наверно как подарок шикарный. Не знаю... пока.
— Ты умираешь… Ты готов уйти?
— Я над этим работаю… наверное.
— Наверное,— усмехнулся ангел–хранитель,— в таких делах нужна уверенность…
Мертвые страдают, если не отплатят земные долги.
Всегда можно поднять руки и сдастся, на милость церкви, но это не выход.
Смерть не конец всему. Привести личные дела в порядок, оставить завещание, остальное неважно. Вот и всё.
Снова нужен «обряд перехода», на сей раз для меня.
Только кто проведет его?
Попов и крестов не надо — они просто мусор, развеянный по ветру. Придется как всегда самому.
Тело человека управляется подсознанием, все страхи в голове.
Остаётся крематорий, из которого есть выход «туда».
А как иначе, только так, наступает полное освобождение.
Из праха ты возродился, снова прахом станешь.
Обратишься пеплом, по-простому говоря, если совершиться сожжение в очищающем огне, а не годичное тление в сырой могиле…»
— Эх, Джоник, Джоник…— посетовал сам на себя.— Пошли они все к чертям, наверное.
Только устал уже всех посылать.
Да не виню вас: человек загнан в такие рамки существования, что не вырваться за пределы ограничивающей клетки.
Было нерадостно и горько; промытые небеса дождём застили нависшие тучи, солнце скрылось за ними, болью саднило избитое тело, под ногами снова чавкала грязь, купленные сапоги натирали ноги, а Идущий шёл и втайне от всех улыбался мыслям.
Да так улыбался, что шляпу подбросил вверх, шляпа полетела, словно она живая птица.
Сломанные ребра зарастут, синяки сойдут.
Потому что это ничто, по сравнению с Вечностью.
Виландия сказал, что вечером незаметно проследит за сержантом, кто его нанял. Сам, или пошлет парочку нанятых людей, промышлявшими темными делишками.
Сержант должен что-то знать, не просто он напал на меня со сворой солдат наёмников.
Сейчас граф как раз наступающим вечером направлялся в одиночестве, на встречу с пронырами плаща и кинжала, лихими ребятами ночи и пустой улицы.
А мне надо чуть отдохнуть с дороги в доме гостеприимного, как большинство испанцев, графа: позади трудный день.
Дойдя до скромного жилья графа, я прилёг на то место, где слуга постелил.
Во сне болячки и раны лучше и быстрее заживают, как известно.
Так и провалился в сон, потом дремал и вспоминал.
Вот в 90–¬е был случай. Образовалась «опг» по отжиму квартир и дорогих вещей. Основной боевой костяк составляли мордовороты–качки и бывшие спортсмены. Они вышли на коллегу, прознав что у того большая квартира, недавно доставшаяся ему по наследству от бабушки.
Наехали на него бандитским наездом.
Тот, что делать? Кому жаловаться? Если сам же в ментуре работаешь.
Конечно нам, не прокурору, тому же взяточнику. Созвонились. Назначили стрелку.
Прибыли на одном уазике к условленному месту тихому, ко времени назначенному.
А там кругом чёрные джипы, как на подбор все тонированные.
Стоят тридцать три богатыря, молодцы в кожанках, да бритые на пустом песчаном пляже. И с ними дядька «черномор», то есть ихний главный. Сначала разговор тихий, а потом на повышенных тонах.
Братва оружие выхватывала из багажников, мы тоже, а что мы сделаем вчетвером?!
Сила силу ломит, как говориться, принцип на принцип сошёлся.
Главный понял, что дело далеко зашло, но тоже не хотел начинать маленькую войну в городе, но отступать тоже поздно — авторитет терять. Дал он отмашку своим, опустить стволы:
— Бойцы. Есть предложение разойтись краями.
— Какое? Выкладывай, если не шутишь.
— Какие тут шутки. Бой на кулаках, один на один. Мой «малыш» против вашего бойца, любого. Всё по правилам. Кто победит, тому и достаётся хата. Как вам такое, принимаете ставку?
— Лады. Только мы определимся, кто из нас выйдет, да и формы спортивной нет с собой.
— Ха–ха. С юмором. Ничего, форму мы вам дадим в аренду, так и быть.
Главарь подозвал к себе «шестёрку», что-то проговорил ему на ухо.
Мы засовещались. Кто пойдёт? Вызвался я.
Вернулся «шестёрка» неся в руках свёрток, с так называемой формой.
Рашгардов и шингардов еще не было в то время, взамен подошли простые китайские адидаски. Да накладок на кулаки тоже не было, их заменили медицинские бинты от растяжений.
Плотно накручиваешь на ладонь, и всё.
И вот вышел в очерченный круг на песке.
Вышел противник.
Вот это «малышок» из детского сада!! Ребенок ё–моё! Этот «малыш» оказался здоровым как мамонт, или даже как два сразу. Земля затряслась под его ногами, или мне так показалось со страху…
… Застучали шаги, также как там в сонной памяти, тяжело затряслись полы, и дверь спальни распахнулась.
Граф ворвался со стуком сапог в дверь, перебив мои воспоминания, чрезвычайно взволнованный новостями.
Так вот, граф возвратился на взводе, на очёнь взведённом взводе.
— Ну же граф, не томи. Рассказывай!— пристал с вопросами к нему.
Но взмыленный граф лишь отмахнулся, плеснул вина в кубок, жадно двигая кадыком, выпил прохладную жидкость.
— Массэ де Орлеан!— наконец выпалил одним духом Виландия.
Я непонимающе пожал плечами: ну массе так массе, что с ним не так? И граф начал рассказывать, как было дело на встрече.
— Пришел на условленное место, где водятся такие личности.
Подсел к ним, угостил за свой счет, так и разговорились, да потом ещё приплатил за сведения. Между делом спросил как найти того самого сержанта с усами. Представляешь, он оказался подлым конкурентом, отбирая выгодные заказы от некоего Массэ, как он таковым является, одним из нескольких теневых королей, тайных заправил Толедо.
А его дражайшая супруга — мегера, не гнушается участвовать во всяческих интригах.
— Так, так. А ты случаем не слыхал о таком — прелате Амбросио?
— Да, вроде припоминаю. Только лично не имел чести быть знакомым,— наморщил лоб граф. — Ах да, да, точно, они вроде упоминали о некоем прелате из ордена иезуитов.
— И к лучшему. Много не потерял,— я лихорадочно думал. Каверзный пазл вроде начинал складываться в целую картину:
Театр; пропажа Ребекки; таинственное письмо дону от некой особы; нападение сержанта; Массэ, снова чертов прелат, с которым так не хотелось связываться. Но придётся, ибо распутать такой клубок, надо попотеть, вздевая клинками к небу.
— Мдаа,— протянул.— Что ж граф, давай навестим старых и новых знакомых. Прямо сейчас. Надеюсь, ты адреса-то узнал?
Граф утвердительно покачал головой, показывая записку с каракулями: читать я так и не научился на старом испанском.
Видимо придется сегодня не поспать.
А на тревожных улочках Толедо наступала ночь, длинная ночка, беспокойная очень, и нам двоим, предстояло её пережить.
Только как?
Получше приготовиться к ней — набить поплотнее порох в пороховницы, заточить острее клинки, всё в темпе вальса: не спеша, но уверенно.
И занялись приготовлениями.
Моё тело ломило, как перед непогодой, видать рёбра срастались ещё, но двигаться вполне было можно.
Всё равно бок кольнуло, при проверочных выпадах и рипостах.
— Ну что, ты готов граф? Выдвигаемся?
Одетый и подпоясанный Виландия лишь горестно махнул рукой, мол, понимай как знаешь: с тобой горя хватишь через край, или тебе видней проводник, бывший проводник по Зоне.
И мы отправились навстречу своему счастью.
Шучу. Нервы, как всегда.
А что: под плащом два пистоля, каждый с двумя зарядами, в голенищах сапог две метательных навахи, ещё два ножа за поясом под плащом.
Конечно клинки при себе — неразлучные дага и рапира.
Осознание оружия придаёт уверенность в жизни.
Также у графа, только вместо клинков взял он шотландский палаш и ту памятную трость с секретом.
Гранат взрывательных забыли, а так; запасной мешочек с зарядами прихватили, полоски ткани вместо бинтов, — нагрузились чем бог послал, под самую завязку.
Совсем стемнело в городских трущобах, да так что глаз выколи, но запасливый граф прихватил факел, чтобы не вляпаться во что-нибудь и не стукнуться лбом в ночном сумраке об угол дома.
Уже выходя из переулка жилища графа, его вскоре прижгли от случайного прохожего с горевшим факелом.
Мы встретились с патрульными гвардейцами за угловой башней
Аль–Кутуна, в одном из тех грязных и узких переулков района еврейского дна, которые подобны нитям старого темляка сабли — спутанным и залоснившимся от долгого употребления.
Сгустившаяся безлунная ночь пахла персиками и весенней веткой сирени, я счастливо улыбался и перемигивался со звездами, снова нервы; прекрасно понимая, что никуда я не уйду без Анны–Ребекки. В конце концов, всё в этой жизни будет идти своим путем — хочу я этого или не хочу. Своим путём.
И скоро всё, наконец-то закончиться.
Только теперь до меня дошел смысл старинной поговорки: «Не мы идем по пути, но Путь проходит через нас».
Ведь если так — можем ли мы уклониться, отказаться, свернуть?
Вот я, то есть мы, и свернули — за угол, обходя дом Массэ де Орлеана. Факел, скворча искрами, тихо погас
Да не дом, а домище с тремя этажами, целый дворец оказался перед нами.
Почти сказочный замок угадывался при смутных отблесках фонарных светильников: башенки наверху, узорчатые колонны с балконами балюстрадами, обделанные мраморными изразцами.
Граф, чей добродушный вид вызывал доверие, вызвался пойти на разведку. Он и пошёл, скинув свой плащ и пистоли, к парадному входу.
Через пару минут я обошёл дом и оказался на глухой улочке с тупиком, вроде внутреннего двора.
— А ведь предупреждали тебя, граф, — донеслось из переулка.
— Упрямец ты, однако… был.
Это, наверное, охранник что-то втолковывает графу.
Не впервые реакция подсознания тела оказалась быстрее моего разума.
Я только понимал, что резкий скрипучий голос с угрозами, никак не может принадлежать простому сторожевому дворецкому, а тело по привычке метнулось к угловому забору и, прикрываясь его тенью, мигом оказалось у поворота.
Тут, как по заказу, одинокая и взбалмошная тучка решила немного поёрзать по небу — клинок лунного света наискось полоснул по Толедо, высвечивая ближнюю часть переу
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
лка и двора, близлежащего к особняку. И то, что происходило там.
… Прижавшись спиной к задней глухой стене чужого дома, стоял граф, держа руку на рукояти буковой трости, внутри залитой металлом.
Зачем он здесь? Его сюда, что ли зазвали? Может граф, разведку боем решил сделать, да узнаем, кто ещё есть в доме?
Рядом с тростью, огибала камзол выжидающая гарда короткого палаша.
Некстати подумал, что сухощавый Виландия сейчас напоминает тростниковую жабу, ждущую очередного комара.
Всё мое проклятое легкомыслие… не о том думаю, не о том!
Напротив графа, переминались с ноги на ногу две безличные тени, таившиеся словно ниндзя. Еще двое кабальеро топтались в стороне, не вмешиваясь в разговор, пока чего-то ожидая.
Братья–близнецы солдаты, приемные дети сержанта; их обманчиво нескладные угловатые тела, в тёмных рубахах с широкими развевающимися рукавами, заправленные в холщовые штаны.
Подкручивая в руках маленькие дубинки, похожие на наши бейсбольные биты. Вот и отквитаюсь заодно.
Ага, ещё двое нарисовались, слуг или наёмников — кто их разберёт, спустились через боковое крыльцо, подошли с угла дома с другого фланга, дальнего ко мне.
Первого из них узнал бы в полной темноте, даже не смотря на троицу кинжалов–трезубцев висевших за его поясом.
Крепкий японец, узкоглазый как все айны, и коренастый.
Его приметил тогда, в театре, он как-то скользнул ужом на галерке вместе с другим японцем, когда я собирался прыгать вниз на сцену.
Плотный окликнул того, по имени: «Сэто!»
Я слегка задержал взгляд на японских саях, с врожденным уменьем бойца оценивая их внешний вид — семь откованных граней клинка, вместе с двурогой изогнутой крестовиной.
Рукоять плотно обкручена грубой веревочной спиралью и завершается простой круглой головкой.
Усы–гарды кинжалов по форме изгиба ужасно напоминали одностороннюю гарду даги, хотя в остроте тонких, хищно блестевших лезвий сомневаться не приходилось.
Ни украшений, ни излишеств, ни ножен.
Простота во всем. И баланс, должно быть, отменный.
Раньше подумал бы, что саи попросту игрушки — но это раньше.
Второй японец высок и гибок, даже выше меня, в нём угадывалась кошачья грация и ловкость, которыми он, пожалуй, с успехом мог бы восполнять недостаток веса или силы.
Ножны, висевшие за его плечом, пустовали — а обнаженный клинок в правой руке, впрямь напоминал сильно уменьшенный палаш, или просто катану.
«Сэто, тот самый,— догадался, прозывая его так. — Малыш Сэто. А где же остальные наёмники, если они есть у Массэ?
Хотя… если он нанимал сержанта, то и остальные, скорей всего, разъехались по разным городам. А эти — остались.
Виландия говорил, что в Толедо в последнее время тихо… странно!
Эти остались — и тихо?!»
Я приготовился. Просто войти в дом уже не получиться.
Пистоли снял, лишний шум ни к чему.
Да и рапиру, подумав, тоже отцепил.
Хватит ножей и даги.
— Массэ велел нам тебя не трогать, граф, — тягуче прошипел Сэто, и «Ма» получилось у него, как «Мааа». — Впрочем, он далеко от нас и занят сном, а мы непослушные, знаешь ли… Можно, мы тебя потрогаем, граф? Можно, я — я сам! — тебя слегка потрогаю? Ты щекотки не боишься? Ааа?
Братья солдаты хихикнули, и отошли шагов на десять назад.
Плотный японец, вместе с двумя тенями тоже отдалились.
— Это моя проблема, — громко и властно сказал граф. — Моя.
Не вмешивайся. Пока.
Он произнес это таким тоном, что даже я, как невидимый соглядатай, почувствовал — это его урок.
Во всяком случае — пока.
Одновременно палаш покинул ножны — а трость упала, деревом глухо стукнувшись об землю.
Сэто коротко хекнул и кинулся вперед.
Они сошлись почти вплотную — ни я, ни инструктора–ножевики, никогда не смогли бы долго работать на такой дистанции — даже мне сложно успевать делить бой на отдельные фазы и оценивать смысл каждого взмаха.
Впрочем, «сложно» — не значит «невозможно».
Если бы я был не снаружи схватки, а внутри неё, то это происходило бы гораздо проще.
На первый взгляд, Сэто и Виландия бились очень похоже, в основном полагаясь на короткие рубящие удары почти без замаха, ни разу не ударяя дважды на одном и том же уровне.
Только палаш бил гораздо сильнее за счет центра тяжести, смещенного ближе к концу клинка, как у любого из рода палашей, а Сэто с катаной и серединным балансом на два пальца от плоскости куцей гарды, не был столь подвержен инерции удара.
Отчего и тратил значительно меньше сил на возвращение после промаха.
Фраза. Еще одна. Две фразы подряд, разрыв дистанции и пауза.
Вопрос. Ответ. Вопрос.
Постепенно я поймал нужный ритм, и следить за боем стало легче.
Вот тогда-то я увидел главное.
Суть боя в глухом переулке спящего Толедо, крылась не в том, что Сэто держал катану двумя руками, а граф — одной, впрямь став похожим на скачущую жабу с мелькающим языком–палашом.
Взгляните на жабу с точки зрения комара, и вы поймете, что я хочу сказать! И не в том, что легкая катана не мог принять на себя всю мощь рубящего палаша, и японцу всё чаще приходилось уворачиваться, тогда как граф упрямо лез вперед, и палаш всякий раз оказывался на пути визжащего Сэто, заставляя того искать новые лазейки в нападении.
Нет, не это превратило Идущего в каменную статую, не это заставило его внутренне слиться с чужой схваткой, стараясь не пропустить ни одного движения.
Просто сейчас в переулке бились не граф Виландия с Душой Черного Сталкера и прошедший школу убийц Сэто.
Это была Бой непосредственно Запада и Востока.
Бой прошлого и настоящего, извечный спор мудрого Востока и гордого Запада. И вот что удивительно — если от мастерства японца я испытывал немалое удовольствие, то поступок графа просто привел меня в восторг. Правда, несколько животный восторг.
Отчего мне тут же стало неловко.
Путь Меча достаточно широк, чтобы вместить в себя и первое, и второе. Мир, некогда разделенный божественной молнией надвое, вновь слился воедино — и вода враждовала с землёй.
Я видел, как Виландия изо всех сил борется сам с собой, пытаясь сломать воздвигнутую преграду «не убий», помноженную на навыки именно Черного Сталкера!
Уже трижды он мог пробить брешь в защите Сэто, и пробивал, и в последний момент судорожно отдергивался или проходил впритирку — в лучшем случае просто рассекая одежду.
Зато сам Сэто не ограничивал себя ничем, работая исключительно на поражение — при таком положении дел он обязательно рано или поздно достанет тело графа!
Рано или поздно.
И останавливаться он не будет.
Сэто не бился. Он дрался. А граф… он хотел драться.
Он страстно хотел этого, всей душой, всем существом! — но его душа в последнюю, самую важную секунду говорила: «Нет!»
«Фурката бы на его место!» — еле успел подумать, узбекского инструктора–ножевика, и тут случилось уже предвиденное, для чего люди тут собрались.
Все невольные зрители не выдержали, становясь ярыми участниками кровавых событий.
А сначала не стерпел коренастый японец, пронзая ночной воздух первым кинжалом.
Сай на две трети вошел под правую ключицу графа.
Он охнул, пальцы его разжались, клинок звякнул о булыжник мостовой.
Плотный японец стоял на прежнем месте, но в руке его уже покачивался рукоятью вверх другой сай, готовый в броске последовать за братом–кинжалом.
— Я ж тебе сто раз твердил, Сэто, — скрипел словами плотный японец, пока камзол графа вокруг него набухал, пропитываясь кровью, — не лезь в герои, не нарывайся без нужды. А тебе всё забава! Ну что бы я Массэ сказал, если бы этот муэрде твою шкуру попортил?! Ладно, заканчивай…
— Сс–скотина! — злобно прошипел Сэто, и…
Время — очень странная штука.
Идущему понадобилось всего пять прыжков, чтобы оказаться в гуще событий, за эти считанные мгновения успело произойти многое, о чём гораздо дольше рассказывать, чем оно заняло времени на самом деле. Видимо, время бывает настоящее и ненастоящее.
Прошлое, будущее — это для философов.
А для бойцов — только настоящее и ненастоящее.
Это было настоящее время.
Первый прыжок Идущего.
Но перед ним, короткий замах навахой, выпуская смерть в ближайшую ко мне тень.
Сэто, ещё не замечая меня и первого убитого, первую замеревшую навечно тень, двумя косыми взмахами он перечеркивает раненого графа, тот грузно падает на колени, зажимая левой ладонью рассеченный живот.
Сэто взлетает вверх, его ловкое тело делает шаг вперед — сейчас, сейчас его нога опустится…
Второй прыжок.
Летит клинок — заметивший меня сай.
Несётся быстро и умело, ничуть не хуже метательных ножей из поднебесной сюрюкенов — но он гораздо больше медной монетки «песеты», так что я без особого труда подхватываю его на кончик навахи и, не обращая внимания на ругательства коренастого японца, отшвыриваю к стене.
В движении выпускаю вторую смерть, в другую замешкавшуюся тень.
Нога Сэто с силой опускается на валяющегося графа, уроненный палаш с треском ломается у самой рукояти.
Граф успел откатиться в сторону.
Неровные края излома палаша тускло блестят в лунном свете, немногословный граф молчит, как всегда.
Нет, теперь уже — навсегда что ли?!
Третий прыжок.
Уклон от удара дубинки первого брата.
Проход под руку, оставляя в спине близнеца третью сталь.
Мягко вонзённую наваху почти до пятки.
Снова взмывает вверх неутомимый Сэто, наскакивая на графа.
Граф, стоя на коленях, отнимает левую руку от живота — в ней тут же оказывается короткий клинок — шпаголом, прильнувший всем своим толстым и тупым клинком к предплечью графа.
Два существа на миг становятся одним целым — сталь и человек, и я вижу, как воодушевлённая катана смаху налетает на зазубренную преграду и с визгом бессилия отскакивает, едва не сломавшись.
Еще один удар — и шпаголом внезапно проскальзывает в момент соприкосновения, намертво заклинив катану между своим четырехгранным зубчатым лезвием и лепестком гарды.
Резкий поворот — и…
Четвертый прыжок.
Звон, предсмертный вопль близнеца — его тело ложится рядом с окованной дубинкой.
Граф хрипит.
Налетает вперёд второй близнец, махая дубинкой, едва не опрокинув с ног, и я изо всех сил ударил того каблуком в колено.
Это было грубо и грязно, это противоречило всем канонам и основам боя, вместе взятым, и это было как нельзя кстати.
Разумеется, кстати, отнюдь не для близнеца, взвывшего от боли и согнувшегося пополам.
Дубина по инерции просвистела возле открытой для атаки головы Идущего, смахнув прядь волос с лица — один свист наложился на другой.
На свист даги, рубящим ударом в заднюю часть шеи, оставляя её там, в шее.
Второй близнец со сломанным коленом уже мёртвым валится на мостовую, — откатываясь в сторону, следом падает сам граф.
Навзничь.
Вонзившийся в его тело сай упирается рукоятью в камень, вес графа в долю секунды ломает пополам тонкий стержень кинжала.
Обвитая веревкой рукоять выскальзывает из-под недвижного графа — и всё, что осталось от сая, лежит теперь вплотную, к куску лезвия безжизненной катаны.
Кучи мертвого металла и плоти — мертвого, мертвого, мертвого, мертвого…
Если у самолета есть душа — дварха, у автомашины есть душа, то почему у клинка не может быть души. Имеется ввиду настоящий клинок, выкованный в огне горна кузнецом–творцом, который вкладывает в него часть души, а не заводские отштамповки.
Пятый прыжок.
— Ты же не станешь убивать безоружного! — кричит Сэто, отступая назад и стараясь не встречаться взглядом с Идущим. — Ты не сможешь!
Глаза его останавливаются на руке Идущего, в которой зажата последняя наваха.
Она жжёт нестерпимым огнём, запоздалый страх отражается в блестящем лезвии — чтобы остаться там навсегда.
— Ты не сможешь… — почти беззвучно шевелятся его губы — я вижу это глазами японца, я слышу это ушами японца, запретная черта совсем близко, но еще ближе иссеченный граф, убитые тени, и останки тех, кому лучше было бы вовсе не рождаться на свет.
— Ты не сможешь…
— Да?! — спрашиваю я, нащупывая острием сердце Сэто и выскальзывая обратно, прежде чем оно перестаёт биться.
— Да? Ты действительно так считаешь?
Это была легкая смерть.
Он такой не заслуживал.
Идущий перебрасывает наваху в левую руку, несколько горячих капель срываются с клинка.
Сэто падает, прикрытия телом противника — больше нет.
Коренастый японец с последним трезубцем успел приблизиться, последний сай стремительно кидается в лицо Идущему.
Я не двигаюсь, выпуская наваху из руки на свободу.
Нож падает вниз покрасневшей рыбкой, стремится улизнуть на глубину.
Я уже выполнил новое предназначение, теперь моя очередь собственным телом ощутить, что значит — оборвать чужую жизнь.
Свобода выбора священна, никто не имеет право вмешиваться в него.
Только я сам решаю, как поступать.
Ответственность за выбор будет исключительно на принявшем такую ношу.
Если можно прочувствовать всю глубину этого понятия выбора, а она действительно велика, то можно действительно стать «богом данного мгновения»!
Именно прочувствовать этот момент.
Только, увы, обычный человек зачастую не способен такой процесс произвести Осознанно.
По разным причинам.
Ведь люди принимают решения (выбор) часто не сознавая это, просто плывя по течению реки жизни.
Мало у кого хватит смелости плыть против течения.
Идущий просто закрывает лицо правой рукой.
Металл глухо звенит о дерево трости, которую из последних сил метнул граф, сжимаются пальцы, хватая в полёте сшибленный сай — Идущий, словно сухую ветку ломает узкий граненый клинок, в конечном прыжке.
После чего кулак с зажатым в нем куском сая, словно кастетом бьет плотного японца в висок.
Слышен тупой хруст проломленного виска и звук падения тела.
Идущий долго и безучастно смотрит перед собой, а потом с размаху швыряет остатки кинжала на труп японца.
— Будьте вы все прокляты! — кричит Идущий, непонятно кого имея в виду: братьев солдат, Сэто, Массэ, его наёмников из страны восходящего солнца, судьбу, Испанию. Или всех стразу.
Где она, эта точка невозврата назад в обычную жизнь?!
Я оглядываюсь вокруг.
— Снова Смерть пришла в Толедо, — думаю я. — Клянусь всеми демонами ада и всем чем можно. Я — это смерть.
Испуганная луна снова робко выглянула из спрятавших её туч, осветив погребальным светом истекающие жизненным соком, тела умирающих людей.
Вот чёрт! Надо было хоть одного живого оставить, для допроса.
Но теперь уже поздно сожалеть об этом, бог данного мига.
Оставив сомнения и жалость, я подбегаю к хрипящему графу:
— Ты как?!
— Дда, ничего. Жжить ббуду, нна–наверное, — с трудом скрипя от боли плохо выговаривая и запинаясь, произносит Виландия.
— Пойдем, я помогу,— кое-как поднимая графа на ноги.— Вот так, держись за меня. Да уж, досталось тебе…
Приговаривал для бодрости, волоча графа под мышку, к черному входу в особняк, по пути прихватил наваху, аптечку–мешочек с бинтами и мазями.
Дверь осталось от наёмников не закрытой, и я затащил раненого в большой коридор, размазывая кровь по полу.
Закричал от бессилия, что граф может умереть:
— Есть кто нибудь здесь?! Нужна помощь!
— Я, я есть!
Из поворота выскочила чуть напуганная девушка мусульманка.
С тёмно–синим хиджабом или никабом на лице, не знаток в тонкостей уборов, с повязкой на лице, из-под которой сверкали лишь черные глазищи.
— Вода. Принесите воду, скорей.
— Кваэйс, — ответив по-арабски, девушка, наверно служанка арабка, скрылась за углом помещения.
Я прямо на полу — нет времени! — стал расстёгивать иссеченный катаной, пропитанный кровью камзол графа и всю одежду, превратившуюся в лохмотья.
Нужна вода обмыть раны и перевязать раны.
Расстегивать не получалась: пальцы тряслись, руки не слушались — пришлось резать ножом. Но материя камзола, почему-то не поддавалась острому ножу. Что за чёрт?!
— Не пытайся, она вроде нашего кевлара,— промычал граф.
Понятно, если бы не защитный камзол, то катана бритвой разрубила бы графа на кусочки. Да, ох и не прост этот граф.
Привелось пилить и рвать по обрывкам камзол и рубашку, чтобы разоблачить графа. Служанка тем временем принесла воду, стала помогать мне: обмывать, раздевать.
Хвала аллаху, от катаны серьезных порезов не оказалось: царапины на груди и на животе — крест–накрест.
Лишь обломок стержня сая глубоко засевший под ключицей, причинял нестерпимую боль стонущему графу, кровянил тёмной кровью.
И тут закричал, срываясь на нервный фальцет, перемешивая испанский и арабский, появился, отдуваясь от одышки, толстый мужик в расшитом халате, спросонья плохо намотанном белом тюрбане на голове — кипучая помесь турка с евреем.
Он точно ветряная мельница, размахивал руками:
— Кто такие? Что здесь происходит, позорные дети шайтанов?!
Наверно, тот самый Массэ.
Я подскочил к нему, приставил нож к горлу, рыча от злости:
— Заткни свою глотку, сын шакала! Где она?
— Кто она? Охрана! Сэто, Тедзи — быстро ко мне!— заорал турок.
— Не юли и не виляй хвостом. Охраны больше нет. Белая женщина, по имени Ребекка. А сейчас умирает мой друг, прямо здесь, и если ты не скажешь где она, или мой друг умрет, то клянусь! — я отрежу тебе сначала яйца, скормлю свиньям, а затем перережу глотку.
— Ты всё понял?!— пригрозил толстяку, придавив горло лезвием навахи до легкого пореза.
— Я всё скажу, всё!— дорогой хабиб. Только давай, храбрый воин, поможем твоему другу!— запричитал, подняв вверх трясущиеся руки от страха Массэ.
— Вот и ладно. В доме есть ещё кто? Кроме вас.
— Охрана… — была, эмир–¬гулям — был, служанка вот она — негодяйка, а больше нет никого, о славный кур¬баши, всех разогнал к шайтанам…
И жену тоже! — Массэ схватился за тюрбан.— О горе мне, горе. О позор на мою седую голову.
— Есть арака, или гашиш?
— Всё, всё есть, всё что пожелаешь, хабиб дайфи.
— Неси! Что стоишь бараном?! И не вздумай бежать, если что!
Турок исчез в чреве дома, словно его сожрал джинн.
Водка и гашиш для обезболивания, извлечь металл, хоть кровь из носа, но надо из тела. А девушка с восхищением смотрела на эту сцену, видно совсем её затуркал турок, господин гарема.
Граф на глазах бледнел, я похлопал его по щекам, приводя в чувство.
— Граф, потерпи родной, надо извлечь обломок,— ободрил Виландию, затем обратился к девушке:
— Не бойся. Тебя как звать?
— Зулейха. Я и не боюсь.
— Кваэйс. Зулейха, сможешь выдернуть обломок?
Стержень торчал из раны маленьким заусенцем, который мог бы подцепить тонкий женский пальчик. Да у меня пальцы толстые — не ухватится, руки трясутся, не отойдя от пережитого, хирургических инструментов тоже нет, где их искать сейчас?!
Не отнекиваясь, девушка согласилась помочь.
Шурша халатом, воцарился хозяин. Он принёс бутыль светлой жидкости, кальян и кисет. Ладно, начнём. Где наша не пропадала.
А без графа мне жизни нет здесь, и не возвратиться назад, в свою реальность. Никак нельзя.
Щёлкнул пробкой, откупоривая бутыль, уж не стал спрашивать, откуда у правоверного мусульманина водка, отпил прямо из горла, пробуя на крепость. Вроде, пойдёт.
Дал отпить графу пару больших глотков.
Взглядом показал Зулейхе приготовиться — на рану полилась струйкой водка. Граф зашипел сквозь зубы — девушка не сплоховала, поддела ногтем, тут же перехватила пальчиками, и одним движением выдернула штырь. Только чавкнуло неприятно, и облегчённо выдохнул граф.
Зулейха занялась перевязкой раны, у женщин это лучше получается, почему-то. А я занялся гашишем.
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
p>
В смысле, хотел сделать из наркотика некое вещество, лечебный транквилизатор.
В теории — каждое вещество имеет формулу строения, состав.
Атомы, молекулы и так далее. Так вот.
Если взяться изменить состав наркотика на лекарство, влияя на атомы, то и получиться на выходе искомое лекарство.
Как? А уже практика «переноса». Всё просто.
Бёрем кусочек гашиша, входим в транс, ментально накладываем матрицу генома–реаниматора на него. (В моём случае)
Как известно, мир состоит из матриц.
То есть, опять же, берём матрицу–отпечаток любого лекарства, и мысленно переносим на любое другое вещество.
И оно преобразиться в то самое лекарство.
От монаха учителя знание.
Да в Индии такие вещи каждый пацан сызмальства знает.
По одному взгляду, без всяких отметок, малой определит, кто есть кто, из какой касты человек. Всё равно там кастовое общество до сих пор. В крови у них такое, кастовый геном.
С водой такое же происходит на крещение:
Где-то, сама по себе, возникает молекула воды — некий эталон.
И вся вода по всему миру приводиться в эталонное состояние.
Да с огнём на христианскую пасху также.
Знающий иерофант от церкви заходит в кувуклю.
Конечно, без спичек и зажигалок.
Входит, опять же, в долгий транс.
На несколько часов, в зависимости от «силы» энергетического тела:
Чем оно сильней, тем быстрее всё происходит.
Берёт матрицу огня, взаимодействует с ней, опять же ментально накладывает её на горючий предмет (свечу).
Результат — свеча загорается.
Да судя по свидетельствам: в кувукли, зарождаются всполохи и плазмоиды прямо в воздухе.
А это и есть проявление в реальности, матрицы огня.
Нет никакого волшебства и чудес Христовых.
Чудо это для обычных людей, чтобы они верили и поклонялись новоявленным жрецам, пастырям безумной толпы.
Я и говорю — всё просто, никакой магии.
А про лекарство, пусть даже эффект плацебо, всё равно работает! Впрочем, неважно, дал графу таблетку–гашиш:
— Держи, родной. Пожуй.
— Что это? — спросил граф недоверчиво.
— Бери давай. Поможет.
Вроде с одним делом разобрались.
Теперь можно перенести Виландию на место лучше жесткого коридорного пола. Приказал Массэ помочь мне отнести графа на постель.
После того как граф полулёжа устроился под роскошным балдахином, махнул турку:
— Рассказывай, что и как на деле было?
— Да что там рассказывать — пришла, ушла… — хитро заюлил Массэ, конечно, не желая сдавать подельников.
Злобно сверкнул очами на служанку, чтобы она удалилась отсюда.
Но девушка непослушно осталась на месте, лишь гордо вздернула носик к вверху.
— Харам! Язык вырву! Рассказывай по порядку, и с самого начала.
А не то, твой поганый вырванный язык скормлю свин…
— Нет! Нет! Только не надо свиней! Слушаюсь тебя, о великий баотур…
Массэ начал долгое повествование, молитвенно воздев ладони ввысь, а все остальные внимательно слушали:
— Алиф, мим, нун… Это случилось семь лун назад и светила звезда Ан-наср-аль-Ваки (созвездие Веги). Тогда моя благоверная жена, дай ей аллах моих детей и много лет жизни, изъявила желание пойти, — аллаху противный, — в театр, где пляшут слащавые гяуры с бесстыдными гяурицами…
***
История Анны–Лисы–Ребекки.
— Как достало плебейское общество, — думала, как настоящая графиня, перед началом представления, сидя на кресле дамской галерки, обмахиваясь веером от невыносимой вони и духоты, чтоб не видно было недовольного взгляда.
Сижу одна, никого не трогаю, любуюсь видами, служанка Конни куда-то вышла, а тут подскакивает фурия в женском обличии, и начинает возмущенно кричать.
Пытаюсь понять, но до меня никак не дойдет, что хочет странная дама. Смотрю на крики, вроде сверху и отстранённо, на цыганскую жестикуляцию. Она постоянно машет руками назад, потом на меня, чуть ли не слюной брызжа от ревностной страсти.
Улавливаю в воплях имя Августо.
А сзади мегеры стоит копия молодого «бандероса», он с интересом наблюдает за происходящим, оценивая — подерутся, не подерутся дамы.
Вот уж пора ставки ставить!
До меня доходит, что пока витала в мыслях, взгляд неосознанно зацепился за мачо, а его зрелая "матушка", ибо назвать ее женой язык не поворачивался, решила, что я хочу его отбить.
Да нужны мне всякие жигало, наивная тётя.
На нас стали обращать внимание. Конечно, игра, разыгрываемая на сцене ни сравнимо с тем, что происходило в зале.
Во все времена люди любят жареное.
Им хлеба не дай, а покажи зрелище.
Но я не хотела лишний раз высовываться, поэтому решила исполнить роль дурочки. Безобидно захлопав ресницами, произнесла чуть слышно:
— Простите мадам, я не пойму, что вы хотите?
Мой вид невинной овечки, рассердил ещё больше.
Она накинулась с распущенными когтями, пытаясь вырвать добрый клок волос из моей причёски.
Уж нет — на это я не подписывалась.
Пришлось вспомнить уроки выживания в российских дворах Москвы.
Но сильно не стоит злоупотреблять, ибо примут за ведьму и сожгут.
Толпа разгорячено улюлюкала, актеры перестали готовиться, тоже смотрели на нас.
Да уж мечтала быть актрисой, вот получай звёздный час.
Как в тумане поглядела на толпу зрителей внизу, почудилось, что я вижу Джоника.
Вот же привидится — тут стерва ударила меня пару раз зонтиком.
Я тоже не осталась в долгу, отвесила ей несколько тумаков — да так что она повалилась. Уроки женского тай–бокса пригодились.
Тут, наконец, отлепился от своего места молоденький мачо, подойдя к поверженной сопернице, он что-то извиняющее лепетал, пытаясь поднять с пола полное тело ревнивой тётки.
Да, одному ему не поднять, всю в кринолинах, и как он с ней спит? Дурацкие мысли — что только в голову не полезет, пытаясь выкинуть мысли о Нике.
Тут кто-то со спины взял за шею, быстро и жестко надавил там.
Голос перехватило, разум замутился — только услышало сознание гортанный возглас: « Сэто!»
Таинственный незнакомец потащил меня куда-то.
Хотела было возмутиться, но обмякнув в сильных руках, подумала, что свежий воздух не помешает и на второй раунд борьбы не согласна.
— А как же Конни?! — подумала о ней, благополучно свалилась в обморок. Пришла в себя от равномерного покачивания и тряски.
Поняла, что лежу, где-то еду. Повернула голову, заметила мужскую ногу в странных шароварах, я лежала на жестком полу.
В какие приключения на этот раз угодила?
— Очнуласссь, беелая сссука? — услышала незнакомый шипящий голосок. Опять глюки.
— Ты зачем нашшшу госспожу избила?
Попыталась сесть, с третьей попытки удалось такое действо.
Перед глазами расплывалось, но сумев сфокусировать взгляд увидела желтоликого то ли китайца, то ли вьетнамца, только отъевшегося. А точнее двоих узкоглазых, второй высокий «джеки чан» сидел на другом сиденье кареты. Он и обращался ко мне…
***
Прошёл бесконечный час, может меньше, с начала рассказа Массэ.
Моё лицо делалось всё больше угрюмым, скулы твердели и каменели.
А настроение становилось — мрачней и мрачней.
Ночной ветерок слегка поколыхивал шёлковую портьеру на приоткрытом окне. Значит, долгая ночь продолжается.
Зато граф вроде оклемался малость, вишь, лицо порозовело.
Выходит, Анна находиться у прелата в невольных гостях.
Снова придётся всунуть голову в клыкастую пасть иезуитского льва.
Так, так. Пойдём сначала:
Театр; жена и любовник; конфликт ревности; желание мести; Анна проговаривается про меня; потом к делу подключается торгаш–мафиози Массэ, надеясь стрясти деньги — пишет письмо дону: он ведь знает меня, а наша стычка в театре разнеслась на весь город.
Дон оказывается вскоре мёртвым, а к сговору присоединяется прелат, дабы больнее прищемить мне хвост. И прочие события происходят, между делом: таверна, сержант. Логично, почему нет.
У мужа гарем, у благоверной супруги молодой любовник.
Может и детей принесёт турку от него.
Раньше нравы, даже свободней были, чем сейчас.
К тому же каждый хочет поиметь деньги с кого-то, и тогда, и в наши дни. Человеческая жадность никуда не девается.
Это понятно, что дальше-то выделывать?
— Присмотри за ним,— показал на турка.— Я выйду, осмотрюсь там возле дома.
— Держи,— швырнул Виландии наваху рукояткой вперёд, а то вдруг турок решит избавиться от свидетелей.
— Не робей!— граф ловко ухватил нож на лету в ладонь.— У меня с ним старые счёты. Правда ведь, Массэ? Как там тебя раньше звали — Абу аль Бахрейми, так?
Двуличный турок молчал, как побитая собака поджала хвост, так и он опустил долу очи. Граф продолжил:
— Это было лет восемь назад, когда я только…— и осёкся, боясь сболтнуть лишка.
Ну а что? Не проблема сменить личину: если есть деньжата на кармане, то пошёл да купил титул, становясь по праву «де Орлеаном таким–то»
Ладно, пусть сами разбираются, со старыми делишками.
А я пошёл на поле схватки, подбирать нужное барахло, пока не украли, а то народец ныне ушлый пошёл: подберёт и фамилии не спросит. Следом за мной выбежала Зулейха:
— Возьмите меня с собой, ради аллаха, господин воин!
Я в недоумение стоял, не зная как поступить — Зулейха настойчиво целила в мои глаза, чёрными глазищами неподдельной хирбеди, ожидая ответ.
Эх, тяжко вздохнул!— да вздыхай, не вздыхай, да как бы не пожалеть о сделанном.
С одной стороны, чёрт побери!— помощь не помешает, пускай даже бабская, а ишь как ловко с раной управилась.
Крови не боится; не из пугливых, шустрая да отчаянная девка.
Как наши, современные фемины.
Даже против своего евнуха не испужалась пойти.
А с другой стороны — что мне прикажете делать с ней потом, после всего?! Ну же — решай! Бог момента, Идущий!
Да только не промахнись, как всегда, атаман.
Как там раньше говорил: «свобода выбора священна».
Что ж, её силком не заставлял, она сама сделала выбор.
Я обречённо махнул рукой: мол, давай помогай собирать вещи.
А вещей набралось много.
Потом тащили трупы в укромное место под развесистое дерево, подальше от глаз. А в голове пока созревал план по спасению Анны из лап инквизиции. План был простой до ужаса.
Граф вместе с конвоем, то есть мной, ведёт еретичку (Зулейху), заподозренную в колдовстве, прямо в резиденцию иезуитов.
Там их всего человек пятьдесят.
Человек десять стоят на ночном карауле по периметру.
Остальные спят в казарме. Прелат отдыхает в покоях.
Заходим внутрь — начинаем играть… по обстоятельствам, по ходу пьесы. Должны вроде справиться:
Виландия драться не сможет, но из пистолей пулять — запросто.
Зулейха будет заряжать, и подавать эти пистоли.
А я на подхвате: этаким фигаро здесь — фигаро там!
Воображение живо нарисовало новую гору трупов, реки крови — наглядный пример лежал здесь на траве,— и, увы, наших тоже заодно.
Тут разум не выдержал, меня стошнило, как тогда у Андреса какой-то желчью, хотя блевать было нечем.
Да, хреновый из меня рэмба… да не, просто план дерьмо.
Так не пойдет.
Это путь маньяка–убийцы, а не мой путь Идущего, чтобы взойти на пьедестал вечности.
На пьедестал — нет, не предателя иуды, а отступника, певца свободы.
Тут ладно — так вышло. Самооборона, все дела, защищал друга.
Короче, хоть маленькое оправдание, да есть.
А там не будет — как ни крути.
Там будет задуманная бойня, вот и всё, без шансов на успех.
Тут не индийское кино — одним махом десятерых убивахом.
Да они тоже не дураки: как-никак спецназ церковный.
Тело само вспомнило вроде лёгкие, но в тоже время профессиональные руки конвоя иезуитов.
А теперь даже в школах устраиваются кровавые бойни «колумбайна». Не боятся брать кровь на душу, пацаны.
И в этом проблема социума.
Невиновных нет, не бывает такого в нашем мире.
У каждого что-то есть, вроде старого скелета в шкафу.
Главное не то, что случилось, а то — что не случилось.
Мне повезло здесь.
Нет, или есть, или есть только я?— Три большие разницы.
«Истинно не то, что происходит с тобой, но также истинно что происходит с другими людьми, и нелюдьми (животными) — всплыли в мозгу слова Сатра…»
Я обтёр лицо сорванными листьями с дерева, под которым вповалку лежали: безжизненные братья, айны–японцы, наёмники.
Желудок снова свело болевыми спазмами, позывами к рвоте, только блевать уже и желчи не стало.
Теперь дошло, что я натворил! — и нет мне оправдания.
Надо думать план «б», в котором будет не сила, а хитрость.
Нет неразрешимых проблем, есть неприятные решения.
Так, значит так. Массэ связан с прелатом.
А прелат затевает большую игру на политической арене: он сам тогда проговорился, когда меня потравил, да не до конца.
Но сам Массэ не догадывается о планах прелата, выступая как разменная пешка в крупной игре.
Да прелат сам пока мелкая сошка, рассчитывая в будущем получить местечко повыше, вроде папского нунция, или сан архиепископа, князя церкви.
А может даже стать…!— даже дух перехватило от такой пришедшей дерзкой мысли. Хотя, чем чёрт не шутит, может самим кардиналом Испании!
Вот бы найти компромат на него, и к королю с докладом, или к графу–герцогу Оливаресу: главе правительства в Испании — так мол и так, устраивают в Толедо бесчинства и заговоры против власти. И всё, Анна спасена.
Только где они, эти улики?!
Я с досадой стукнул кулаком по стене дома.
Жаль, диктофона нет, записать весь рассказ продажного турка.
Тогда если нет диктофона, надо его сделать.
Именно. Сделать не диктофон, а дикТофон.
Не поняли? Да я сам толком не расшифровал, а мысль полученная «сверху», неким озарением, вела меня дальше.
Всё что проговаривается, это записывается в «хрониках акаши».
В именном файле.
Только как до него добраться?— Получить ключи доступа.
В теософии имеет место быть идея, что знания пребывают в каком-то месте, могут оттуда извлечены, «считаны» человеком, обладающим соответствующими способностями.
Только это не идея, а факт.
Скоро всё было уложено, в нестройные ряды случайностей.
— А с этим, что делать?— кивком показал на помятого турка, измученного неопределённостью своей ничтожной судьбы.
— Вах, вах! Не убивайте меня,— заныл турок.— Берите что хотите, только не убивайте меня. Я раскаиваюсь, пусть аллах меня накажет за все грехи!
Потом он упал на колени, как собираясь молиться, и, всплеснув руками, угодливо зашептал, стуча головой об половицу:
— Я всё скажу о великий курбаши, всё что нужно!— могу показать даже на атабека–прелата под присягой. Клянусь аллахом, я верну все долги достопочтенному графу!
— Ладно, вставай. Живи пока.
Да его никто не хотел убивать, не стоило руки марать, кроме Зулейхи: она так и смотрела на него убийственным взором, алкая мести над бывшим владыкой.
Но отпускать его восвояси тоже не резон.
— Зулейха, тут есть погреб или подвал под замок?
— Есть. Даже три.
— Тогда отведём его туда и закроем на пару деньков.
Так мы и сделали, против никто не стал возражать, кроме, естественно Массэ.
Но кто станет слушать недостойного турка, оставили ему воды и хлеба с избытком.
Вдалеке звенело зарево пожарищ, отчетливо видимое среди одеяния разгоревшейся ночи.
Но мы снова шли по разбросавшему кругом кости–улицы живому городу, по которому обрушивал удары стихий, карающий Мьёлнир, бог бури и грома разъяренный Тор.
Шли, призываясь на гул грозовых барабанов, под грозный бой небесного горна.
Плотно гудел набравший силу попутный ветер, задирая полы плаща, играя с шароварами Зулейхи, неумолимо прорываясь сквозь земные преграды, с пронзительным криком сновали тени летучих мышей там и сям, оборачиваясь в причудливые сущности.
Так мне кажется, — «под гул грозовых барабанов».
Штырело с непривычки, потому так и мерещиться.
Ведь пришлось тоже для себя изготовить «таблетку» транквилизатор, побольше и не жалея из дармового гашиша, судя по дозе и воздействию на психосоматику.
Да она ещё не действовала в полную силу, по моему приказу разума.
Зулейха вела меня под руку, осторожно придерживая тело словно пьяного, качающегося при шагах.
А шли мы прямо в логово иезуитов, как было задумано раньше, но уже с другим планом — подергать за усы свирепого тигра.
Жаль, но почти все вещи пришлось оставить у Массэ, за ненадобностью.
Вот мы на месте, тут тоже всё на местах, ни чуть не меняясь: снова маленькая крепость инквизиторов, высокий забор, окованная железом, бронированная дверь.
Всё, пора прощаться:
— Зулейха, конец дороге, дальше я один. Тебе туда соваться ни к чему. Жди меня рядом. Кваэйс?
Она чуть не заплакала.
— Да, кваэйс. Я буду ждать. Я за вами, хоть на край света пойду! Если скажите!
— Ну–ну, хватит воду лить, я вернусь.
Некогда тут долго прощаться.
Сбросил с себя плащ, прикрыл девушку, чтоб не замёрзла.
Потом подскочил к двери ведущую в преисподнюю, заорал на всю ивановскую, нарушая тишь да гладь, изображая дурачка без башни в голове:
— Эй, болваны! — открывай ворота, да пошире.
Послышались шаги, скрип дверцы–глазка:
— Вали отсюда муэрде, пока кнута не попробовал!
— Открывай недоумок, раз пришёл — значит надо. У меня дело к прелату Амбросио! — кричал в дверь, на которою пьяно опёрся, или в ночную пустоту: чем будет громче, тем лучше. Если гулять, так по полной!
Донеслись шаги с вопросом: «Что там у вас за хрен?»
— Да приперся тут какой-то тип: приора спрашивает. Что с ним делать?
— Открывай, посмотрим, что за зверь объявился непуганый.
Дверь резко открылась, едва не сшибив меня с ног — несколько пар рук тут же грубо затащили внутрь, не спрашивая моего разрешения.
Подьем на ноги, разворот — утыкая лицом к стене, чужие руки ловко прошлись по телу полицейской повадкой, обыскивая меня.
— Что муэрде, попался голубчик. А я ведь тебя помню, под конвоем приводили сюда. А сейчас сам явился.
— Было, да прошло. Зови прелата, скажи: в гости пришёл капитан Риккардо. Он знает, должен знать обо мне.
Странно. За решёткой всегда хочется курить.
Даже некурящему, и бросившему давно это дело.
Наверно, желая, раствориться в воздухе, вылететь отсюда как сизое облачко на волю. Хоть одной долгой затяжкой, но вдохнуть в себя горький дым свободы.
Или перед боем. Когда нужно идти в рейд по аулам, а в нём нельзя курить.
Любой запах могут учуять от чужаков.
Горный воздух там, без примесей.
Потому накуриваешься до одури. Высаживая сразу по пол–пачки.
Иезуиты бить особо не стали, лишь отвесили пару тумаков, за то, что оторвал от сонной дрёмы караульный пост.
Ночной конвой отвёл меня вниз в подвал, там раздели до портков, ещё раз обыскали тщательно, посадили за решётку, в пустующую клетку, которая словно и дожидалась моей задницы.
Ждать до особых распоряжений.
Ожидание подзатянулось, я стал размышлять о бренности жизни.
Такое место как нельзя лучше способствовало разным мыслям.
Вся история христианства на протяжении эпохи Рыб, для всех иноверцев вдоль дорог, по которым шло «войско Христово», тонет в крови и грязи порабощения народов.
Только потом — насаждая кресты, символизирующие в магии фаллос, костры инквизиции и индульгенции; монашество — культивирующее лесбиянство и гомосексуализм, а также целые цеха пыток в подвалах монастырей.
Притом «святое братство» не забывало брать немалые деньги за приобщение к Богу — прекрасный бизнес на крови.
Приобщенным, на шею вешался фаллос, дабы наглядно было видно, кто пополнил казну пресвятейшей церкви, а кто нет.
Нет кре
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
ста на шее — самого на крест, или на костер.
— Что? Может пора? Выпускать,— шепнуло одурманенное сознание.
— Нет рано, не пришло время,— ответил сам себе, с трудом удерживая в узде, в рамках подсознание, выговаривая онемевшими мыслями, как при зубной анестезии…
— Каких рамках, что за рамки?!— сам поразился, — в деревянных, что ли? В которых фотографии?
В памяти ясно представились семейные фотографии в траурных рамках.
Долго ждать не пришлось.
Прелат явился в сопровождении двух громил в кожаных фартуках, в предназначение которых трудно было сомневаться.
Несмотря на поздний час, он вышел в полном облачении: при крестах, чётках; умытый, причёсанный, как вовсе не спал.
— Достать его сюда!— скомандовал прелат двоим прислужникам, похожих на базарных мясников, и торжество момента ярко проступило во всей его величавой фигуре.
В этот миг, последний, ни дать ни взять, походил на статую Справедливости с фронтона здания толедского театра на площади плаза де Сан Висенте. Это там, где Справедливость приносит уродливую рептилию — символ Зла, — в жертву Благоденствию.
И я вышел из клетушки, разминая кисти рук, застоявшихся от негодующего безделья.
— И пора!— шепнул внутрь, выпуская на волю дракона: транквилизатор тут же волной обрушился на мозги, замедляя время.
Вот я здесь, и вот уже возле прелата, держу ножи возле горла.
С разных времен осталось — сначала берется настройка:
Что берем, откуда берем, и куда несём добытый предмет.
Вниманием стягивается энергия с концов тела, с рук–ног, с разных уровней и чакр в одно место, обесточивая всё остальное.
Место будет текущим положением «точки сборки», но это не важно, в плотный сгусток.
Далее "Я" отождествляется не с телом, а с этим сгустком ощущение тела должно пропасть.
Идёт выстрел, не выброс, а резкий как хлопок выброс, сгустка энергии. На момент перед выстрелом «потерять рассудок» и самому стать орущим выстрелом, таким сумасшедшим, который как звонко орущий ребенок звучит своим криком, от которого лопаются хрустальные фужеры.
Весь этот энергетический сгусток бьет по нужной цели.
После чего происходит возврат в тело, а предмет выпадает...
И я выхватил их из воздуха.
А что, они лёгкие совсем.
Да с ножами у меня лучше происходить взаимодействие, нежели с другими вещами. Просто нужна визуализация яркая.
Ножи Идущего выхваченные словно из «ниоткуда», и приставленные к шее прелата — стали реальностью, предъявленной всем столь грубо и явственно, что лодка ситуации создавшегося положения начала крениться в другую сторону.
Впрочем, к падре Амбросио это не относилось; и не только потому, что он видел эти ножи раньше — и просто так, и в деле.
Сверхлёгкие ножи, в виде стальных стержней, без рукоятки, похожие на китайские, то бишь «эмейские спицы».
Откуда прелат знал — да неважно: ведь он тоже был своего рода магом, даже сильнее всех кого я только знавал.
— Отпусти её! Ведь тебе нужен только я.
— Ха–ха–ха!!— прелат расхохотался от всей души, невзирая на смертельные лезвия у горла.— Ты глупец. Вы нужны мне оба: один — как ненужный свидетель, другая как — козырная карта в покере. Брось железки! И я обещаю, что смерть твоя будет быстрой, а графину Ребекку дель Пачеко, твою женщину, отпущу после всего.
Прелат выделил интонацией »твою женщину».
— Ты всё сказал?!
— Да, это мои последние условия — графине пока ничто не угрожает. Она находиться в приличных покоях: вдоволь есть и пьёт. Хотя, пока я не рассердился — сразись в поединке с моим человеком: если выиграешь, дам час на любовное свидание.
— Я не стану вызывать тебя на поединок, как пристойного дона, не стану драться, прелат. Я просто убью тебя. Ты не сможешь вечно держать женщину в заложниках. Тебе придется либо отпустить, либо запытать её до смерти. Во всех случаях — я буду убивать тебя.
— Ты дурак, Евгений. Ты даже не благородный дурак. Ты дурак, играющий в благородство. Думаешь, я не знаю, что ваши русские творили в Чечне? На твоем счету гораздо больше смертей и перерезанных глоток, глупый пришелец, и мне больше не хочется вести с тобой светские беседы.
Ты думаешь, я сдамся — и дам тебе возможность уйти отсюда?
Ты неправильно думаешь, пришелец из будущего…
Это была ложь.
Лишь в плохих боевиках злодей, взявший заложника, вступает с героем в душеспасительные беседы — пока герой не улучит удачный момент и…
— Взять его!— приказывает падре своей охране, стоявшей по бокам.
Идущий прекрасно понимал всю относительность удачи таких моментов.
Рука с ножом не дрожала у горла прелата, но шансов успеть дотянуться до пленницы не насчитывалось даже одного на тысячу.
Всё же Идущий оказался не прав.
Путник, отставной проводник, молил Того, кто смотрит сверху, совсем о противоположном: чтобы тигрица–судьба ни за какие коврижки не отвлеклась от троих людей: заложницы, безмолвствующего падре и его.
Потому что за спиной Идущего медленно поднимал дубинку маленький иезуит, совсем маленький, юркий и незаметный.
И это тоже была ложь, и спектакль.
Он двигался нечеловечески плавно.
Он тёк патокой, расплавленной смолой.
А падре Амбросио подумалось:
«Именно так двигаются люди в ожидании ослепляющей боли, которая должна нахлынуть в строго определенный момент, и мозг говорит «да», а все тело, скованное цепями сознания, истошно кричит «нет!» и тщетно молит о пощаде…»
Но ствол дубинки, точнее стержень железного прута, с неизбежностью судьбы продолжал подниматься, нацеливаясь прямо к затылку отчаянного человека.
Идущий видел, что выражение лиц присутствующих людей начинает меняться; да и в одних ли лицах дело?!
Кажется: пройди лишь миг — и я пойму, почему так трудно одному в беде. От ворот, где-то там вдалеке снаружи пыточного подвала, донеслись женские крики, и он почувствовал — небо безнадежно начало светлеть.
Не успел, ох, не успеваю!
Песчинка вылетела из вселенских шестеренок, и они снова, со скрежетом и оханьем, начали вращаться.
Клянусь всеми святыми, он этого не хотел.
Только Месть Творцу не к лицу.
Месть порождает месть, а убийство — снова убийство.
Идущему померещилось, что одновременно со свистом рассекаемого воздуха, — кто-то — наверное, Тот, кто знает Всё, — успел расхохотаться и прошипеть между двумя мгновениями сошедшего с ума времени:
— Всё сотворенное, рождающееся и растущее имеет свою звезду!... Свою… звезду…
Идущий был убежден, что это слова из Книги Неизменности Бытия, к которой он тоже приложил руку, в своё время.
Судьба улыбнулась, подмигнула обиженно молчащему прелату и легонько толкнула Идущего в плечо.
А железный прут не догадывался, что судьба в последний миг передумала.
Огромный стержень нёсся по кругу, проходящему через затылок.
И зверем кричал вспарываемый мрак, от свиста железа!
Но в самый последний миг тяжесть прута, чья общая длина на целую пядь превышала рост самого малыша–иезуита, возобладала над силой коротышки.
Плоскость стального круга сместилась, чуть-чуть, самую малость, но этого хватило, чтобы убийственное железо просвистело над макушкой Идущего.
И, словно зажив собственной жизнью, прут провернулся в ладонях, будто смазанный оливковым маслом, ослабив хватку иезуитика.
Другие нужны были пальцы, чтобы удержать вырывающийся из рук прут. Пальцы воина, привыкшего к мечу с детства, пальцы, в которых металл гвоздей кажется мягким, как пластилин в руках ребенка.
Стержень прута прошёлся по ладоням, — полыхнуло в свете факелов противоестественным блеском, — будто ржавчина на миг спала с железа, или превратилась в полировку, или…
Прут, вылетев из слабых ручонок, плашмя врезался в столб.
Разлетевшись вдребезги. Не сталь — стекло. Ржавое стекло.
Раненое небо застонало, подавился яростным криком здоровяк палач, которому так и не довелось выполнить приказ прелата.
В следующую секунду судьба с размаха ударила рогами, или плечом поскользнувшегося на пролитом масле Идущего — в грудь падре.
Увы, судьба в силу обстоятельств не смотрела приключенческих фильмов и поэтому не знала, когда стоит вмешиваться в действие второ… нет, скорее третьестепенным персонажам.
И стоит ли вообще.
Удар отшвырнул падре назад.
Идущий всем весом налетел на спинку железного кресла–жаровни, попытавшись обхватить предплечьями голову.
Китайские ножи выпрыгнули из пальцев, скользкой лягушкой ускакали в направлении клеток — лязганье по полу каземата, подтвердило намерение ножей порезвиться на свободе.
Второй подручный по имени Мигель, не менее здоровый чем первый, прислушался, раздумывая:
— А не кинуться ли следом? — было написано на лице палача. — Вдруг найду! Или броситься на того…
… — Тише, вьюнош, остынь, — цедит сквозь зубы ударивший кулаком по мне, полуголый ублюдок.
Ах, значит, так? Остынь?! Ну, мы еще посмотрим, кто тут юноша!
У преподавателя иезуитов по подготовке борцовых приёмов — Тоно, я всегда лучший в борьбе и драках!
Ага, пальчики-то растопырил, рожа еретицкая!
Вот мы тебя сейчас за пальчик-то и…
Мигель провел отработанный до мелочей захват грамотно, как сто раз до того, на тренировочных схватках.
Он даже почти довел болевой прием до конца, до момента кульминации, когда ослепленный болью противник должен был послушно грохнуться на землю, пытаясь избежать вывиха.
Увы, Мигелю осталось лишь утешать себя отточенностью действий, но никак не результатом.
В последний момент корявый палец еретика куда-то исчез, скользкой рыбой вывернувшись из хватки палача — тут же возник вновь, но уже не рыбкой, а сучком железного дерева, чувствительно воткнувшись Мигелю пониже уха.
Ночь разом сгустилась… но нет!— это просто в глазах потемнело!
Инквизитор судорожно отмахнулся, прыгая вслепую назад и чуть в сторону, затем тряхнул головой и снова ринулся в атаку.
Обманный пинок ногой в пах — так и знал, что он отшагнёшь назад, сволочь! Левой ладонью в лицо.
И еще раз с левой, туда же, чтоб ослеп на время.
Вот они, пальцы блокирующей руки — справные, растопыренные.
Хватай — не хочу!
Схватил. Муэрде, да лучше б не делал этого.
Оглушительный удар прошёл в ухо.
Может даже не удар, а шлепок, после которого, приходится подниматься с земли.
В голове бежит бык, сбежавший из корриды, подпрыгивает на рытвинах, орёт бешеным бычьим рёвом на прохожих.
Дубинка! Лежащая под пыточным станком — достать, дотянуться!
Ага!— достал, и вот уже она в руках.
От первого удара, рубящего с оттяжкой — гад еретик уклоняется.
Второй соскальзывает от умело подставленного предплечья.
Зато третий тычковый, от души всаживаю ублюдку под ребра — получи!
В следующий момент рык разъяренного тигра заставляет палача отшатнуться.
Дубинка вырывается из рук, и, исчезает из поля зрения.
В мозгу дети начинают забавляться фейерверками, а дальше Мигелю уже не до анализа ощущений, потому что палач попадает в подобие мельничных жерновов…
Звучит рёв, на этот раз рёв боли, силуэты драчунов на миг переплетаются, ожившим комом шевелясь у выстреливающего искрами корзины огромного светильника факела.
И тут возле них образовывается совсем уж непомерная туша второго мясника — Фиделя.
Последнего с кем-либо спутать просто невозможно.
Фидель шибко перешагнул через впавшего в оцепенение малыша–иезуита, увидел перед собой распирающее фартук огромное брюхо молодого Мигеля — и не стал разбираться, где и что.
Потом разберемся, по холодку!
А покамест лучше всадим кулак, да с гортанным рёвом, как учил Тоно, в солнечное сплетение, вертящегося гадской змеёй, пленника.
Где тут у него солнечное сплетение?! Попадись только мне на кукан!
… — Чёрт!— ну и нажрал мяса!— последний удар Идущего действительно был хорош.
Фидель от него даже чуть покачнулся — но это осталось единственным достижением!
Кулак упруго застрял, то ли в могучих мышцах, то ли в более могучих жировых накоплениях необъятной утробы — и почти сразу был вытолкнут обратно, как из надутого воздухом резинового баллона.
Сориентировался он за доли секунды, сообразив: бить надо в более уязвимые места, к примеру — в голову.
Но когда Идущий рискнул воспроизвести это действие на практике, оказалось, что нечто напоминающее разлапистую кожаную «лапу» для отработки движений, уперлось в его собственный лоб, мешая не только нанести удар, но и просто взглянуть вверх, дабы опознать мешающий предмет.
Он попытался обойти препятствие, одновременно нанося совершенно бесполезные тычки в проклятое брюхо, напрочь закрывавшее обзор.
Только через несколько бесполезных мгновений дошло, что упершийся в его лоб предмет — толстенная ручища Фиделя.
Даже не столько ручища, сколько ладонь.
Именно в тот момент, когда осознание этого унизительного факта стало полным и всеобъемлющим, ладонь мясника немного поддалась, вынудив размахавшегося Идущего повалиться вперед, и почти сразу мягкий, но мощный толчок отшвырнул его — едва не угодившего в факел, — шагов на восемь.
Если бы монах учитель, хоть раз сводил бы своих учеников на тренировки борцов–сумоистов, и показал им, как смешные толстяки часами шлепают ладонями по содрогающемуся деревянному столбу диаметром в два локтя…
Идущий вскочил, весь красный от стыда и злости, потянулся… — и застыл.
Потому что вокруг наступила мертвая тишина.
Потому что никто, даже проклятые палачи, не смотрели сейчас в его, сторону. Никого он не интересовал.
Видимо Идущий прекрасно понимал — почему.
И это тоже была ложь, и незаконченный спектакль.
Прелат успел приволочь Анну в подвал, и стоял, приставляя «спицу» к её горлу.
… Я безропотно сдался, позволяя палачам прикрепить меня на сиденье кресла–жаровни, а больше всех суетился малыш–иезуит, видно заглаживая вину перед начальством и коллегами по ремеслу.
Кричавшую от испуга Анну, увели прочь куда–то.
Что ж, первый акт убедительного спектакля был разыгран как по нотам.
А теперь предстоит второй исполнить, точнее вытерпеть.
— Хе–хе, ну вот, всё в порядке, — принужденно рассмеялся прелат, излучая показное дружелюбие в опасной для здоровья концентрации.
— Я знал, что ты явишься сюда. Это была проверка. Всего лишь маленький эксперимент. Извини, дружище: я должен был убедиться, действительно ли оружие слушается тебя — или произошла случайность, а твоя стройная теория о «мире» никоим образом не соотносится с суровыми буднями наших дней. Не сердись, пришелец.
Прелат старался играть роль радушного человека, и это у него получалось.
Ха!— каждый играет свой спектакль.
Свечной огарок на придвинутом столе к жаровни, за которым сидел прелат, треща и искря, самоотверженно пытался бороться с наступающим со всех сторон мраком: факелы притушили пока.
Падре Амбросио устало положил голову на подпёртую локтем ладонь.
— Ну¬–с, что мне делать с тобой? Умирать ты не захотел — тогда, да и сейчас тоже видно отказываешься.
— Может, выпало время поговорить, ещё раз, как раз перед смертью.
И — пора! Я мысленно переключил боевую матрицу транквилизатора на режимы «творец» и «маст хэв»: расширения подсознания и обезболивания.
Лицо. Больше лица!— «покер фейс». Лицо убеждённого фанатичного глупца. Прелат обернулся к громилам и коротышке:
— Эй, вышли отсюда. Все. Я позову вас потом, дверь закройте с той стороны,— обернулся ко мне.— О чём мне с тобой говорить сатанист, и нечестивый еретик?
— Слушай преподобный падре, а ты знаешь, что такое сатанизм?
— Да, я знаю.
— Ладно, а вот я плохо разбираюсь в этом, но в курсе, что сатанисты, иногда употребляют ритуальную кровь.
— Да, согласен.
— А какой самый главный обряд в христианстве?
— Допустим, причастие.
— А ты вспомни, что ты говоришь, поднося чашу с кагором причащаемому: «Пей, сие есть кровь», затем подавая кусок просфоры говоришь: «Ешь, это тело». То есть ты людей приучаешь к кровопийству и людоедству, хоть ментальному, хоть обычному. Так кто из нас сатанист?
— Молчать!! Господи Иисусе тебя накажет.
— Вот ещё одно, ты только что произнёс «Господь Иисус».
— Да, Господь Иисус, он нас всех спас.
— Запомни падре, нельзя вам так говорить — «Господь Иисус».
— Почему нельзя? Просвети неученого.
— Библию читать надо иногда прелат,— с трудом вспомнил и процитировал.— Никто не имеет право называть Иисуса Господом, а только лишь Духом Святым.
Прелат парировал:
— Всякий, кто не от Бога, не может называть Христа Господом, ведь называющий Христа Господом и исповедует, что Христос — Господь. От того познаём, что те, кто не исповедует Христа Господом — не от Бога. И должны прозывать его Духом Святым.
— Так у вас, католиков, нет понятия «дух святой»?!
— Пока нет, а потом будет,— уверенно ответил прелат, наверно как-то посмотрев в «будущее».
Меня несло по волнам опьяняющей нирваны, точнее уносило мозги, сам я оставался прикованным.
Я просто извлекал слова, взятые из пустоты:
— И проповедуете вы: «Господь взял себе сына…»
Этим вы совершаете ужасное злодеяние. Небо готово расколоться, земля готова разверзнуться, а горы готовы рассыпаться в прах от того, что Вы — люди–червяки,— приписываете Господу.
Не подобает Господу иметь сына! Каждый, кто на небесах и на земле, явится к Нему только в качестве раба, господина своего.
Прелат молчал, переваривая.
И я продолжил:
— Всё равно скоро ваша церковь умрет, вместе с последними стариками и адептами. А на смену им придёт молодое цифровое поколение. Которое сметёт одряхлевшую Систему.
Властвовать будет господь гаджетов Айфон, и голографический интернет.
Прелат, наконец, очнулся, возражая высказыванию выше:
— Бог один, Бог вечен, он не родил, и не был рожден, и нет никого Ему равных! Так Бог един или не един, безбожник?!
— Тебе видней, преподобный. Как говорите вы, — сами себе противореча, — Бог троичен в трех ипостасях, да ещё есть Господь Иисус. И я тебе говорил, в тот раз, что есть не бог, а боги!
Ты сам подумай, падре.
На земле живет, или жили, множество народов, не так ли?
Айны, индусы, авраамиты, персы, эллины, арабы, майя, ацтеки, индейцы…
И заметь, каждая нация, народность исповедует свою веру, единобожие, и ведь истинно считает, что ихний Бог самый лучший и единственный в своём роде.
Аллах ли, Саофав ли, Один ли, Господь Иисус ли — все они, есть Боги.
Даже не так. Если не было бы бога на самом деле, его следовало бы выдумать. Или по-другому сказать.
Каждый Бог, создал под себя свой народ, свою нацию.
Как там, в писание ветхом говориться: и пошёл бог Яхве по земле бродить, а чтобы ему не было так грустно и одиноко, создал он свой народ. Сотворил на Землях Египетских, где там другой народ, уже занятый верой, поклонялся своим богам — Ра, Сету, Амону и прочим.
Или взглянуть с другой стороны.
Часто люди вопросят: если есть бог ли, господь ли — не важно,— то почему Он допускает на свете безобразия?!
А тогда представим на минуточку, что все, абсолютно все семь миллиардов человек, живущих на планете земля, стали обитать в условиях рая… без войн, насилия, убийств, богатый поделиться с бедным, сильный поможет слабому…
Бог вдруг так возжелал и обстряпал.
И что выйдет?!
Люди тут же забудут обо всех богах, они сами будут ощущать себя творцами, или даже богами.
Потому так хитроумно и устроено, чтоб человек не забывал и поклонялся «кому-то», в минуты большой беды или горести.
Верь–не верь, молись–не молись — это мало поможет, или вообще не поможет.
Звери в обличье людей несут в себе столько негатива.
Грызутся, злятся, проклинают свою жизнь и друг
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
друга.
И уже никак это не исправить…
Прелат снова молчал, задумчиво постукивая пальцем с магическим перстнем по столу. Огарок свечи догорал, и пламя колебалось постепенно угасая.
— Допустим, допустим. Что так оно и есть. Тогда кто главный, над всеми богами и этим?— прелат витиевато покрутил пальцем–перстнем над головой.
— Верно, всегда должен быть главный, и ведущий Конструктор.
Потому главный и есть Создатель, единственный и неповторимый.
Не от слова «дать», а от слова «создать».
Он и Создал всю эту Хе…, — тут я тоже хотел было покрутит пальцем, но просто продолжил, заменяя слово,— всё это Мироздание, вместе с богами.
Ну а творец — это человек, который «творит», то бишь что-то делает. Потому люди и есть, по сути, творцы.
А ведь страшно подумать: миллионы людей богословов живут, и жили, ничего толком не делая — не творя,— занимаясь переливанием воды из пустого в порожнее.
Сидят, изучая, корпя над текстами корана и библии: канонов, евангелий, сур, аятов и прочих премудростей, убивая за бесполезным занятием свою жизнь.
— Жаль!— прелат встал из-за стола, давая понять, что последняя беседа окончена.— Жаль, что так выходит, но как сам понимаешь, ничего личного, нельзя мне тебя отпустить, так принято здесь, пришелец. Не обессудь.
Но сначала поделишься секретами, как ты это делаешь.
Ты сам всё выложишь на тарелочке, ведь я залезу в твою голову, и возьму там, что мне нужно, а потом, убивать не стану, нет.
Сотру всё возможное, чтобы ты остался безмозглым бараном на всю жизнь. Забыл про свою дрянную жизнь, про любовь и друзей.
— Попробуй.
— Поверь, у меня это уже получалось,— прелат подошел к двери, постучал по ней.— Можете приступать.
Прислужники инквизитора бодро забежали внутрь.
Сноровисто, со знанием приступая к прямым обязанностям.
Разожгли факела, подбросили дровишек сухих на противень кресла–жаровни, подлили масло — чтобы жарилось лучше мясцо.
Снова больше всех суетился мелкий пройдоха коротышка.
Он и разжёг огонь подо мной, повалил горький дым.
Защипало в глазах до слёз. Коротышка ехидно заметил:
— Что страшно, в портки наложил? Уже плачешь от боязни?
А я отвечаю палачу:
— Я не плачу. Я плачу.
Что ж, придётся платить, раз кредиторы возникли!
Подкрался прелат, мягкими шашками:
— Я всегда знал, что ты упрямец, — казалось, пламя костра на жаровни приблизилось сразу, рывком, лицо Идущего запылало пожаром.
Так горит дом с множеством жильцов, из которого ты можешь вынести всего одного близкого тебе человека, — и ты берешь вслепую, не зная, кого именно обхватили твои руки.
Берешь и, потом благодаришь господа за проявленное милосердие.
За то, что тебя лишили выбора.
Но будем справедливы к судьбе: надежды, как известно, вьюношей питают и умирают последними — вместе со старцами, которым исправно придают бодрость до гробовой доски.
А ярые приверженцы, некоторых не слишком приятных религиозных культов, — не будем говорить каких, — утверждают, что и после.
Жгучая боль от нагревающегося железа, тоже приблизилась — резко и сразу. Вот и всё, ещё один акт спектакля пройден.
Настройка на биополе прелата, тихий взлом защиты: кто не понял.
А куда же подевался Виландия из моего плана?
Так он и не пропадал: он как раз был в пути — граф торопливо, без остановок скакал во весь опор галопом по дороге к Мадриду.
Расстояние между Толедо и Мадридом всего около 50–60 км.
Тогда, у Массэ, мы позаимствовали из конюшни пару чистокровных рысаков.
Выйти за городские ворота ночью, тоже не проблема: сунул на лапу пару золотых дублонов жадным привратникам, они мать продадут, а не только ворота откроют.
Потому надеялся, что граф уже к утру должен быть в столице.
Там найти с утречка, кого-нибудь из власть предержащих, и к ним с предварительным докладом о готовящемся заговоре.
Теперь главное — добыть улики.
Ментально отпустил тормоза сдерживающие подсознание от действия допинга. Боль отступила.
Можно начинать погружение в «хроники».
Встроенный в мозги интерфейс видения заработал.
«Файлы» всплывали отрывками, показывались некими картинками, где-то там, на экране подкорки мозга.
Эпизод первый. Франция, Париж. Начало весны 1643 года.
Зелёный лес, или Булонский парк. Ветки деревьев только начали покрываться почками.
Чистое небо, недавно сполоснулось первым дождём.
Стоит карета, около неё находится сам прелат, только его было трудно узнать в одежде простолюдина.
Рядом молодой мужчина, точнее юноша, смазливый словно девчонка.
Приор с жаром что-то втолковывает парню, тот с важностью гордо задирает носик. Потом падре прислуживает юнцу под видом простого денщика, с именем Амброзио, в тоже время знакомит парня с нужными людьми, которые потом сыграют роль в сложной многоходовой игре, придуманной инквизитором.
Вот они, основные фигуры партии.
Помощник кардинала Мазарини.
Граф–герцог Гаспар де Гусман Оливарес.
Герцог Бульонский Фредерик Морис де Ла Тур д’Овернь.
Кардинал Ришелье.
Анри; Куаффье; де Рюзе;, маркиз де Сен–Мар, в возрасте двадцати лет. Миньон, то есть постельный «друг», Людовика XIII.
Сын маркиза Эффиа, маршала Франции.
Его, тоже «друг» и заговорщик — Франсуа Огюст де Ту, который выполняет роль некоего посредника.
Собственно — я, скромный идальго Риккардо–Джоник.
Графиня Ребекка де Мендоза–Пачеко, в качестве разменных пешек.
И множество других участников:
Королева Анна Австрийская, герцог Гастон Орлеанский, виконт де Фонтрай, секретарь Савиньи.
Каждый из них опирается на свою группу доверенных людей.
В совокупности создавался значительный круг заговорщиков.
Сами короли: Филипп 4, Людовик 13.
Ну и прелат, собственной персоной, запустивший маховик заговора.
Короче, та ещё подобралась компашка:
Короли, педерасты, иезуиты, шпионы, доносчики, предатели, шлюхи.
А в роли Елены Прекрасной, выступает юбка — княгиня Мария де Гонзаг, честолюбивая придворная куртизанка, разумеется, подкупленная прелатом.
Казалось, как вдруг, одним разом повылазило изо всех щелей всякое мерзкое отребье, на белый свет.
Политика — как раньше было, так и сейчас.
Ремарочка. Не зря я, когда всё благополучно закончилось, бывало в минуты редкого отдыха военной кампании, вспоминал об этой истории, то плевался и долго ругался матом. Вслух:
— Теперь вот Испания с бл*** королями–бисексуалами!— тут я длинно чертыхался матом!— как снять раздражение: интрига на интриге, и плетутся они со всех сторон. А тут хоть война.
Тут всё понятно, кто пред тобой стоит: враг, или кто приятель.
Легче, как посмотреть на людей. Или сволочь, или человек.
Хотя как посмотреть, тоже не легче от этого становится на душе.
… Боль. Она снова вернулась, терзая мозги, пронзив миллионами иголок–сигналов от страдающих нейронов, возвращая в реальность бытия, — в подвал, на раскаленное железо, в существо с остовом костей и человеческим мясом, от которого уже исходит едкий палёный запашок, чего-то звериного.
— Господня земля и что наполняет её, вселенная и всё живущее в ней,— вокруг кресла с поджаривающимся телом шаткой походкой, похоже, находясь в трансе, обходил прелат, потрясая чётками в ритм слогам молитвы, или шаманского заклинания.— Ибо Он основал ее на морях и на реках утвердил её…
Почему-то Идущему, кажется, что он присутствует при постановке сюрреалистической пьесы в будущем театре абсурда.
Темнота кулис, чрево казематного подвала — они придвигается со всех сторон. Мерцают светлячки факелов в колосниках над головой.
Невидимый осветитель ухмыляется, забыв включить выносные прожекторы в пустом зале театра — и от жизни остаются только имена и слова.
С легким привкусом обстоятельств.
А как можно познавать мир?
Наверно есть два способа: сталкиваться лбом с материальным миром. Испытывая себя, или вещественный мир, на прочность.
Или благодаря богатому воображению.
Создавая свой Мир в самом себе.
Наверное, так и делал, тот главный Конструктор, создавая наш мир.
— Кто взойдет на гору Господню, или кто станет на святом месте Его?— прелат монотонно тряс головой, с нахлобученной шапочкой католических монахов — пилеолуса, черного цвета.— Тот, у которого руки неповинны и сердце чисто, кто не клялся душею своею напрасно и не божился ложно…
… О боже как больно… чёрт возьми!!
Мозг в очередной раз пробило острой болью.
Видно прелат захотел меня зажарить заживо.
Действие транквилизатора подходило к логическому завершению.
Да я сам встану на такое место, только отпустите!— из адского кресла. Дайте избавления от боли!
Дайте льда, да побольше, дабы остудить воспалённую плоть.
Не можешь приручить боль, тогда растворись в ней…
Пришло из ниоткуда.
И я бросаюсь в омут с головой, в омут боли и наслаждения.
Ведь боль другой полюс ощущений, как север и юг.
Стоит только повернуть стрелку компаса.
Боль перехлестнулась с наслаждением, — наверное, мазохисты меня поймут,— и я снова окунулся в «хроники».
Если не «проснусь», хоть буду верить, что всё было не зря.
Я смотрю в каменный пол подвала.
Корявый пол, покрытый мостовыми камнями; и два камешка напоминают… что? Нет, он не единственный.
Жаркий, по настоящему адский озноб тряс меня, с остервенением вцепившись в плечи ледяными лапами и заставляя каждый волосок, от головы до самых интимных мест, топорщиться подобно стальной проволоке.
Кому весело — смейтесь!
Гады…!
А напротив, в удобном кресле, сидит прелат с коротко подстриженной бородкой без усов, губы его шевелятся двумя сини–чёрными червями:
— Тот получит благословение от Господа и милость от Бога, Спасителя своего. Таков род ищущих Его, ищущих лица Твоего, Боже Иакова!
Но сейчас же Идущий был свободен… как безумец свободен в своих видениях, не обращая внимания на заклинание магического падре.
Суровая Реальность не висит на руках тяжким бременем, а «прозрачные» стены темницы делают тебя счастливым, и ты летишь, паришь, тасуя миры подобно колоде карт Хаоса, принцев миров Амбера.
— Почему ты плачешь?— спросила девочка.
А что я мог её сказать в ответ?! — отшутиться, мол, соринка в глаза попала, или, что мне ужасно больно и грустно.
Она никак не исчезала, и я поверил в её существование.
Нет, пред этой девочкой нельзя врать.
Наверно не так.
Король призывал своего летописца в покои.
Прочитай что-нибудь пред сном.
Сука?! не можешь?
Стража отвести его к палачу. Отрубить ему все пальцы…
Падаешь на колени и молишь того кто наверно есть сверху.
Слова и образы рождались сами, в горячечном бреду–просветлении.
Чужой указательный палец со знакомым перстнем, вырос до громадных размеров, упёршись в мой лоб, стараясь проникнуть дальше, в самую глубину мозгов, в суть моего разума и подсознания.
Вот только сон¬–явь, к сожалению, продолжается дальше: возникшая угловатая девчонка, та самая, с краденого файла, из краденого сна! пыталась довести до конца «гнусное злодеяние» — заклинив огромный перстень между почти сросшимися стволами древа, она всем щуплым телом налегла на продолговатый кристалл, силясь переломить его пополам.
А в самой Реальности палец с перстнем озарился заревом фиолетового огня, и кристалл лопнул!— он раскололся на многие части, мелкие осколки брызнули дождем.
Ведь, по сути, шла невидимая энергетическая борьба между нами.
Кристалл придавал силы сущности прелата.
Их свойства и работа — кристалл, настроенный с его носителем, выполняет роль щита.
Принимая внешнее энерговоздействие, он трескается.
Иногда, если воздействие слишком велико, а в нашем случае оно шло с двух сторон, кристалл взрывается, защищая хозяина.
На несколько мгновений прелат умолк, прекратив гласить.
И снова — тишина.
Ветер где-то за окошком с трудом ворочает вязкие пласты сгустившегося воздуха. Шепчутся деревья; призраки замученных людей копошатся в кустах, изредка счастливо баранами блеют.
Лица католиков тонут в бархатных тенях, превращаясь в сумрачные маски ночных демонов.
Некоторое время в помещение темницы бродила тишина, колебля пламя горящих факелов, бросая блики на лица собравшихся, точно играя краем ветряной занавески.
Тишина. И не одна предстала, а со Спутником.
Тишина тяжко вздыхает, бродит в подвале, ласково поглаживая нас всех по затылкам, и от этого прикосновения волосы становятся дыбом, словно тишина приходится горячему ознобу родной сестрой, или и того хуже — матерью.
Тишина вглядывается в искажённые лица и передергивается.
Их Превосходительство Страх, снисходительно похлопывал Тишину по плечу, и вновь скрещивал на груди когтистые лапы.
Страшно было всем, не только мне одному.
Тишине тоже было страшно.
Все чувствуют страх когда-то.
Даже такие материи, как «тишина», и даже прелаты.
Неустрашимый доселе инквизитор, придя в себя от приступа страха, показал знаком погасить огонь жаровни.
Огонь подо мной затушили, только я выдохнул с облегчением, прелат распорядился подручному:
— Приступай к следующей процедуре.
Снова засуетился коротышка, лязгая какими-то железками.
Он цепко ухватил за голову, стараясь разжать мой стиснутый рот от боли:
— Ну-ка покажи милейший еретик, свои зубки, да не боись ты, чик — и готово.
Понятно, очередь за стоматологом.
Видно малыш был вроде как хирургического палача гестаповца Вальтера, из «17-ти мгновений» про Штирлица.
Только я не хотел терять последние зубы, и отрицательно замотал головой.
— Мигель, помоги.
Громадная ручища мясника, метнулась к шее удушающим захватом.
А что я мог сделать в таком положение?!
Да почти ничего. Почти. Как там действовать, при таком захвате…
Главное: прижать подбородок к груди до того как надавят на горло.
Взять кисть руки, которой обхватили шею, двумя руками.
Нырнуть головой под мышку не впуская кисть и повернуться на 360 градусов.
Например, если "охомутали" правой рукой, то поворачиваться влево. Затем удерживать кисть на вытянутых руках, смотря в ту же сторону что и нападавший, не давая ему опустить локоть, то получится айкидошное удержание типа "санкио".
А если не успел прижать подбородок и уже придушили?
Как раз в айкидо львиная доля тренировок сводится к наработке рефлексов, чтобы не упустить ключевой момент, после которого прием проводить поздно, или только грубой силой.
Они, рефлексы, нарабатываются вроде детской игрой в тяпки–ляпки.
Эта столь любимая рукопашниками игра, где без всякого членовредительства, не считая отбитых ладоней, неплохо проверяется реакция и сообразительность партнера.
Есть правда режим «го-но-сэн» когда сознательно дают партнёру хорошенько себя прихватить и работают не на тайминге, а на направлениях и центрировании, но я не представляю, как в нем можно выходить из качественного захвата за шею.
Мне повезло, и я успел предпринять первое действие: прижать подбородок, остальное не смог бы, при всём желание.
Волосатая кисть мясным окороком жёстко уткнулась мне в рот, плотно заткнув нос.
Повинуясь звериному порыву, разжал челюсти и вцепился зубами в чужую, враждебную кисть, прокусывая её до появления во рту вкуса враждебной крови и человеческого мяса.
А каково оно на вкус человеческая кровь и плоть, Идущий?!
Каково оно — питаться себе подобными…
Мигель зарычал от боли, вырвав кисть из моих зубов, освобождая
руку, со свисающими лоскутами плоти.
Я сплюнул остатки кожи, которые остались во рту.
Сзади подкрался коротышка и точно ударил по затылку дубинкой, на этот раз у него получилось, вгоняя меня в «сон», аккурат в половину ночи.
… — Уснуть? — хохотал в отдалении кто-то из рода людских сущностей, незнакомый Полночи, и она вздрагивала украдкой. — Уснуть — и видеть сны, быть может?!
А какие ж сны в том смертном сне приснятся…?
Какие сны? Какие… дружище?
Странные слова из монолога Гамлета.
Полночи тоже очень хотелось знать — какие? — но на лицах присутствующих не отражалось ничего, кроме страха перед неизбежностью, а глубже она заглядывать не умела.
Потом я очнулся с разжатым ртом.
Да хрен ли теперь… пусть делают что хотят!— накатило нормальное безразличие.
Малыш палач калёными щипцами ухватил корневой зуб.
Скорее!
Он не может потерять его снова!
Он… это больно, я не хочу! Но другого выхода нет.
Снова боль.
Снова уничтожение части себя — но части всегда жертвуют собой во имя целого, так было, и будет всегда, и так будет… сейчас, приятель, чье имя для меня не имеет смысла!
Да, сейчас…!
Что-то с хрустом нехотя вылезло из зубного ряда челюсти.
В голове сверкнула красная вспышка, вынужденно отправляя измученное сознание в странствия по «беспредельной».
Она оказалась покрытой льдом и снегом.
Застывшая взвесь морозного воздуха с водой изваяла причудливые водопады, падающие откуда-то неизмеримо высокого верха, словно похожие на воздушные замки с башнями.
Холодно здесь, что зубы стучат, сама картина студёного пейзажа навевала продрогший мороз по коже.
Снова попал незнамо куда — из огня да в полымя, то есть в мерзлоту.
Хотя нет, узнал место, немного осмотревшись, да пришла весть о нём из пустотного «ниоткуда».
Такие долины и просторы ледяного Нифльхейма, мира Туманов, ни с кем не перепутаешь.
Обычный первозданный мир, только без людей, один из многих миров Хаоса, позволяющий посетить его бесплотно.
По мифической легенде, этот холодный мир, частью застывший во льдах, один из двух первозданных миров — они, столкнувшись друг с другом, — дали начало семи остальным мирам.
Ледники и снежные горы царства морозов возникли из вод древней реки под названием Эливагар — «Ледяные волны».
Ядовитая река превращала в лед всё, чего касалась.
Когда Нифльхейм столкнулся с Муспелльхеймом, в южных областях миров, льды начали таять, из-под них появилось первое живое существо турс — великан сотканный из инея Имир, родоначальник всех инеистых турсов.
А ещё сказывают, что они способны управлять погодой Нифльхейма и вызывать бури — и это еще одна причина не злить их попусту.
Но капли воды из ледяной реки Эливагар рассеяны в этом мире, и этого достаточно, чтобы в нем по-прежнему царили холода.
Нифльхейм является представлением ада в скандинавских и германских культурах.
И это мир не огня, а льдов и туманов, отдельным местом «беспредельной», где издавна и навечно правит черная владычица Хел. Она стала повелительницей мертвых после того, как была изгнана из Асгарда, так как была дочерью Локи.
Еще есть рядом место, «Берег Трупов», где живет Нидхогг.
Гигантская змея, питающаяся мертвецами, которые умерли, но ещё не попали в ад.
Из девяти миров Нифльхейм считается самым глубоким и тёмным из всех.
А грешные души, попавшие в Нифльхейм, благодаря вестнику Хелы — адскому псу Хермодру, испытывают постоянную боль.
Царство холодов также служит в качестве якоря, основы для произрастания Иггдрасиля, которое держит на себе Вселенную.
Где-то там вдалеке вытянулся вверх один из таких отросточков, как отросточков, если этот побег дерева размером с два небоскреба, вершина которого терялась в туманных небесах.
Такой вот один из колоссальных корней мирового Древа, ясеня Иггдрасиля.
Вороньё тёмной тучей кружило вокруг него, наверно лениво подъедая падаль объедков мертвых, мертвее не бывает, сущностей.
Что делать?— направился к нему, медленно шагая по глубокому насту, к одинокому стылому Ясеню.
Одиночество…
Безмерное
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
одиночество Путника, потерявшегося среди бескрайней ледяной пустыни Нифльхейма … нет, не так! — совершенно невозможное и безнадежное одиночество муравья, чей людской муравейник чудовищно далек.
И там, в той невообразимой дали, остались все его братья–муравьи… нет, не братья — остался он сам.
Осталось то, чем он был всю жизнь, и сейчас лишь теряющаяся малая часть его, ползёт теперь по месту без края и конца.
Бездумно и бесцельно, потерянная, раздавленная безжалостным каблуком судьбы, или кармы, но пытающаяся ползти…
Впереди, на белом безжизненном фоне, выделился чумазой точкой странный предмет.
Он вдруг зашипел, разевая мощный клюв, заклёкотал неумело тонким криком, превращаясь в живучий комок.
Комок тоже не хотел умирать, посверкивая красными бусинками глаз. В свою очередь, он отчаянно хотел меня напугать, своими, как ему казалось грозными крыльями.
Ворон, точнее воронёнок.
Безупречно черный, как истинный сын ночного неба в безлунную ночь; едва оперившийся, он, похоже, слетел с Дерева снесённый ураганным ветром, откололся от вороньей стаи, оглашавших окрестности каркающим граем.
Наверно подранился, или заболел, что смерти подобно в мире хищников:
— Не бойся, я не причиню тебе зла.
Невзирая на каркающие протесты бегающего птенца, я подобрал его и сунул за пазуху, за отворот куртки.
Там воронёнок беззащитно притих, видно тоже смиряясь с неизбежностью, недоверчиво нахохлившись изредка попискивая.
— Не кричи. Мы одной крови, ты и я.
Вороньё, без счёта. Каркают, оглашают ором, клубятся рядом чёрной стаей… адские вороны.
Наблюдают сверху за мной, и за нами.
Большие вороны, здесь — воплотившиеся души тёмных сущностей
Знаю воронёнок: ведь у тебя тоже есть душа, пока не выросшая во что-то ужасное.
Да ничего: у тебя впереди вечность.
Может она есть виноватая часть моего составного Духа.
Я вспомнил, что когда-то Он разделился на мою душу, а потом частица Духа вселилась в тельце маленькой девочки, пока неразумной и непонимающей, как всё устроено, проживающей в другом времени.
Или в другом измерении. Больше не помню.
А устроено почти так.
Девочка подставила стульчик к холодильнику, вскарабкалась на сиденье, потянулась к вверху.
Она хотела достать что-то с крыши холодильника, уже взяла в ручку, но качнувшись на стульчике — выронила, и оно полетело вниз, и…
Фарфоровая крышка упала и разбилась на осколки.
— А что ты хотел? Такая энергия. Что-то должно было бомбануть!
— Да я знал, что крышке, когда-нибудь придет конец, жаль её.
— Ты задумывался что у "каждого" есть своя жизнь.
— Ты боишься смерти? Ты готов умереть? сей час, в данный день, и сию минуту, спроси сам себя…
А крышка разбилась и, умерла. Ей было двадцать лет.
Исправно служила до сегодня.
Люди как дети, они ничего не знают, или не хотят знать.
Если у каждого предмета есть Душа и жизнь, то, что получается…
Допустим, взять ту фарфоровую крышку, или выкованный клинок, сломавшийся в бою на обломки, — если у них жизнь результат целого, единого состояния, то получается смерть — разбитие на осколки.
Также у человека.
Только душа предметов, существ, людей и нелюдей никуда не девается, не пропадает, а сливается в одно целое.
Такое вербально сложно объяснить, самому надо прочувствовать.
К примеру, почему со слов из библии, Христос творил «чудеса» с предметами: он напрямую взаимодействовал с душой предметов, с душой неба или земли.
Кто, на что — учился… и на что горазд, то есть предназначен.
Да, учёба. Она такая. Может будущий рассуль Иса учился у самого Агастьяра: кто знает, кто знает.
Холодно чертовски, или адски.
Но зато вроде действует магия рун скандов, всплыло в подсознании.
Я включил, прочертил рукой и наложил, для нас с воронёнком огненную руну Кано.
Воплощенная руна замерцала жаром, окутывая нас теплом.
Тепло. А что такое тепло?— да неважно уже теперь, когда по телу прокатилась волна благодатного огня.
Или какое оно еще бывает:
Тепло воронёного металлического клювика птенца, с благодарностью припадающего к ладони.
Тепло ребристой рукояти приятеля клинка.
Тепло, наконец, обретенного друга воронёнка, который поддержит, защитит, спасет от этого невозможного, безумного одиночества!
Теперь он и я, снова часть целого — он не одинок и я тоже, — но целое в опасности! Скорее! Я спасу тебя!
Мы не можем потерять целостность снова!
И вдруг возникло!
Заклубилась белесым туманом крутящийся коловорот, заплясал киселём призрачный воздушный эфир. Там Выход!
Я кинулся к воронке, упрямо боясь, что она нечаянно исчезнет, с надеждой провалился «туда».
Вспышка!
«Не бойся! Ты не один! — попробовал крикнуть воронёнку. — Я здесь, с тобой!»
Но пустота портала забила горло, лишь едва слышный стон раскатился по бесконечному порталу; но воронёнок услышал этот стон и потянулся, пытаясь нащупать кричавшего.
Блеснуло металлическим отливом кроваво–черное тельце, и жадно ищущие птичьи лапки доверчиво ткнулись… объединяясь и сливаясь в одно…
Затухание и слияние!
Они, или теперь только он, летели по стальному тоннелю, плавно следуя изгибающимся нарезам портала.
Мощная волна тепла мягко давила в спину… нет, не в спину — потому что сейчас у него не было спины.
Зато волна действительно была, а там, впереди, сиял свет, к которому он стремился, зная, что скоро, очень скоро достигнет его, окажется снаружи — и вот тогда жизнь станет иной, превращаясь в жизнь, вместо прежнего жалкого существования.
Уфф. Не о том я думаю, не о том…
Надо вспомнить для чего я здесь и вообще, зачем вся затея случилась.
Да скорее уже! Я не могу потерять эту мысль снова!
Ага, вот оно!— надо найти улики, и по возможности вещественные доказательства.
Вспышка! С намерением.
Слепящая фотовспышка — и на мгновение знакомое лицо, оказавшееся передо мной, застывает, впечатанное в ткань бытия, в ткань моей, его памяти вселенским Фотографом.
Неведомый Мастер хитро и довольно щурится, а в следующий миг снова приходит в движение, но я уже там — «внутри».
Внутри разума того человека.
Скользкие хвосты чужих мыслей — да как же их поймать!— спешащих укрыться в запутанных лабиринтах иного сознания, но кое-что все же успеваю схватить, сбить влет, словно нож ножом.
Звон от сталкивающихся в воздухе стальных птиц, растерянность, страх — и ещё один страх!— Ужас на лице маленького человечка в черной шапочке католиков с куцей бородкой, в руке которого пляшет…
Вот оно! Нашлось.
Цифры! Это очень важно — буквы и цифры!
Я попытался их запомнить; очень старался, огненными знаками выжигая в своем мозгу: А–FA–50…
Жизнь!
Нет, не спасение, всего лишь кратковременная отсрочка — она таилась за этим шифром, который стерёг её, стерегли где-то там…
Вспышка.
Черная дырка ствола все ближе.
Но он не выстрелит!
Нет, он не сможет, не только потому, что прелат трусливая церковная крыса — но и потому, что пистоль просто не станет стрелять, — осталось два шага, всего два: один, второй.
«… Два шага, а потом сбить хилую руку, войти в привычный захват: правая ладонь под подбородок, чуть сбоку, другая — на затылок, рывок, проворот…»
Только тело почему-то становится ватным, ноги подгибаются, ладони не желают следовать вошедшему в плоть и кровь ритму боя.
Конечности вязнут в сгустившемся воздухе, что-то пошло не так, и мысли, мысли… но ничего, всё равно я…
Свет, живой свет, в ореоле котором стоял мутный силуэт высокого человека, с толпой вооружённых до зубов гвардейцев, бряцающих королевскими алебардами и секирами.
Силуэт наклонился надо мной, изображение прояснилось, чуть подрагивая при свете трясущихся факелов, приближая детали знакомого облика морщинистого старца, сразу постаревшего и серьёзного Виландии.
Он выдохнул с облегчением:
— Успел… Ты как Джоник?
— Я, достал… я... достал, найди Анну,— чуть слышно едва шевеля губами, с изодранным ртом. Больше сил не было говорить.
— Вовремя ты граф,— успевая додумать мысль и отключиться, задавая конечный вопрос себе. — И где воронёнок?! Ведь он был со мной. Куда же он подевался…
«… — Пап, а ты знал, что когда воронёнок умирает, он выплевывает клювиком комочек пуха?...»
Комочек пуха, наверное, это и есть душа.
Не знаю, может она, потерянная часть, снова во мне…
Конец главы.
***
Явились гости на порог,
Когда кредита вышел срок,
Поймешь, как сильно мне помог,
Едва меч в ножны вложишь.
За мной кредиторы,
Кричат: Держи вора!
И отвечу палачу,
Слегка похлопав по плечу,
Старик — я не плАчу, я плаЧу.
И ты мне в том поможешь.
Вздымай гильотину,
Секи десятину,
По совести и по плечу,
Пусть долг станет костью.
Безносую гостью
Я тоже вином угощу.
Так пойте, пляшите,
Меня хороните,
А меньшего — я не хочу!
«Querer el Оro, y el Moro. Хотеть и золото, и мира»
История Виландии, рассказанная им в назидание потомкам.
***
Осень в начале весны.
Снаружи была ночь. Опять ночь.
Который же сейчас час?
Впрочем, есть ли смысл в суетном трепыхании?
В странном желании, во что бы то ни стало определиться и назвать время по имени — половина первого, четверть второго, без двадцати три… Какое это имеет значение?!
Само понятие времени потеряло смысл, стрелки и люди бестолково мечутся по циферблату, не зная, что скоро для всего останется лишь одна мера — количество глотков душного воздуха с радиацией, которое определила им судьба до мгновения, когда…
Впрочем, всё по порядку.
Снова битый час, немного помятый с перепоя и спросонья, первый министр королевской Испании, граф–герцог Гаспар де Гузман Оливарес, учтиво требовал пересказать ему пока о не случившемся перевороте, уже в третий раз подряд, недоверчиво хмыкая в козлиную бородку.
Надменно — вижу ли я и понимаю, кто предо мной!— он петухом косился на меня, как умеют только они, недалёкие люди облечённые властью.
Пока облечённых.
— Экий, ты братец, недотёпа,— так он косился важно, словно говоря. — Ничего ты не смыслишь, в жизни и власти.
Немного размышлизмов.
Власть тоже опьяняющий наркотик.
Сравнимый с влечением к деньгам.
Всякая власть от бога, сказано в писании, но и она переходящая.
Вот почему любой человечишка, став, к примеру, обычным завхозом или заводским мастером, чуть отрываясь от остальных простых работяг, сразу мнит себя великим и непревзойдённым пупом всей земли.
Просто смех один, да и только. Хотя он, по сути, мелкая сошка.
Люди делятся ещё на две категории: тот, кто идет во власть ради денег — ради приземлённых возможностей заработать–украсть побольше денежных средств на безбедную старость на лазурном берегу в скромном дворце.
И на маньяков садистов, они лезут во власть по головам ради самой власти, то есть угнетения–унижения остальных людей.
Таких Златых Овнов единицы, но они и заражают болезненной паршой, таким безумным отношение к себе подобным, всё остальное человеческое стадо.
Когда в людском болоте агрессивного социума: один червяк–собрат старается утопить поглубже другого собрата по жизни, даже без повода и неосознанно, а просто так, без особых причин, чтобы…
Тут сами додумайте, для чего.
Люди — как ядовитые пауки в тесной банке общежитий городов–мегаполисов… «Черные вдовы». Черные, как ихние сущности.
Прикидываясь белыми и пушистыми котятами, до поры.
В один миг сбрасывая шкуру, обнажив истинную натуру — клыки, кулаки или ножи.
Надо всегда помнить и наконец, узнать — мы не нужны нынешнему пространству как люди–творцы.
А нужны ему как овощи–биороботы.
Мы «иному» пространству нужны как люди, но такое пространство надо ещё понять, отработать и заслужить.
Потому сталкиваемся даже не столько со сложными отношениями в социуме, а со сложными зависимостями от пространства.
Для этого пространства нужна накачка энергий, добытой через конфликты, раздражение, неуважение друг друга.
Такое Знание надо всегда держать при себе, не убирая в дальний угол разума, чтобы оно было на видном месте.
Чтобы быть готовым ко всему. Вплоть до случайного убийства.
Самого себя, или соперника.
Таковы реалии сумасшедшего бытия.
Возвращаясь к теме власти.
Хотя есть, конечно, и третья категория: когда власть передаётся по праву рождения.
У королей и царей власть передаётся отпрыскам, традиция почти уже канувшая в лету времён.
А ныне, если принять за основу, что огромные деньги равноценны царской власти, то так вручается власть детям олигархов, наследникам многомиллиардных состояний: в семьях фамилий ротшильдов, рокфеллеров, морганов.
Ладно бы ещё, не так грусть и печаль, что во власть приходили бы немного адекватные люди. Как царь Соломон, хотя неизвестно, кем он был по правде говоря. История и библия — всё со слов кого-то там написано.
Только ведь наверху на вершине пирамиды ошиваются случайные люди, совсем для управления не готовые, и не предназначенные на эту роль. Что раньше, что и сейчас.
Тут, пожалуй, и задумаешься — а власть от бога ли, может, напротив, от лукавого? На самом деле.
Или так придумано, потом внедрено в детские умы человечества.
Если священнослужители сознательно путают нас в понятиях бога и господа, вроде одно и тоже.
Опять же, если принять за основу дуальность мира: бог — свет, господь — тьма, то получиться бог владеет небом–Правью, господь землей–Навью.
А кто у нас заведует низшим миром, по представлению конфессий? Правильно, дьявол–сатана–иблис.
Выходит, господь и есть сам главный «внизу», важнее дьяволов–шайтанов, чёрный бог в трёх разных личинах.
Так вот немного отвлёкся.
Братец — да нет, не оговорился, потому что я тоже — … де Гузман Виландия, приходясь Оливаресу каким-то там родственным братом–кузеном по сестрам матерям.
Если дотошно разбираться в родословном древе.
Без имени; не нравиться мне новое испанское имя, пусть я так и останусь безымянным в Истории, просто Виландией.
Я тоже граф, по субординации граф считается чуть ниже принца, только немного обедневший, а братец ещё ради большего величия добавил приставку титул «герцог», и стал графом–герцогом.
Как генерал, только как генерал–лейтенант.
Ладно он не заставил меня делать «ку», то есть приседать, в поклоне реверансе, относясь истинно по-братски, да принял нежданную аудиенцию среди ночи, ни капли не откладывая на потом.
Восемь лет назад, когда меня по ошибке машины времени, забросило из Зоны, в это место и время, в обличье графа де Гузмана Виландии, повстречался один турок, втянув по незнанию в одну аферу. Он облапошил меня до одних штанов.
Тот самый турок Массэ, который сейчас сидит запёртый в подвале.
Конечно, я искал его тогда, но видно, он сбежал из страны, где-то скрываясь. Границы они только на бумаге, ведь были нарисованы.
Да на проживание хватало накоплений, не жалуясь, но по меркам светской богемы, я был нищим.
Так и влачил существование, уже не надеясь выбраться из Испании, пока не появился Джоник, посланец «оттуда».
Сегодня у ненастоящего графа наступила ночь шагов: быстрых и вкрадчивых, размашистых и коротеньких… всяких.
Это был крайне осторожный, небольшой шажок «назад в будущее», даже и не шажок вовсе, а безобидная попытка ногой попробовать дорогу перед собой.
Звезды, Судьбы, Время?!— что они значат в одном вертящемся Колесе…
Судьба дала мне снова шанс, не для спасения мира, как задумывалось ранее, ибо спасать его неблагодарный труд, а просто хотя бы вернуться назад, в родную Зону Отчуждения, которая породила меня, мутанта.
Хотя, как сказать и посмотреть. Кто ещё из нас мутант.
Нынешний человеческий мир настолько погряз и сам мутировал, вряд ли его уже можно пожурить пальчиком и проповедями ханаанского пророка Исы, для исправления.
Рецепт один — кровь и смерть. Катаклизм и апокалипсис.
Вот для чего создано человечество?!
Адам с Евой отнюдь не вершина творения Конструктора.
Ради глобального эксперимента.
Выхода два из него:
Самые жесточайшие условия создаются только для того что бы мы, то есть вы люди, нашли искру Конструктора внутри себя, осознали эту неразрывную связь и сами превратились в Творцов с большой буквы, стали Светом.
Или полное «стирание», с лабораторной планеты земля.
Как уже было.
Взять хотя бы меня, как я стал мутантом, предвестником изменений, в предварительном результате эксперимента.
Когда дотронувшись до «Монолита», посланца внеземного Конструктора, я загадал желание стать бессмертным, при этом переделался в Черного Сталкера.
В неуязвимого человека–тени, или только тени, оставшейся от живого человека.
Не осталось больше тела, не осталось смерти.
Осталось одна кристаллизованная Душа.
Хотел ли я этого? Не знаю.
Я желал добыть золото и мавра, но устроено так, что можно заполучить что-то одно, или же вообще ничего.
Конечно, обида. Была раньше.
Обида на Бога–Конструктора, наверно, это один из уроков, которые необходимо пройти.
Здесь в 3Д мире он воспринимается иначе, чем там, в высоких мирах.
Не скажу, по приведённому опыту, что такие как я, засыпаны его любовью, но в верхних мирах его присутствие ощущается во всем.
Попадая сюда, воплощаясь в земных условиях частицей Конструктора, восприятие Творца резко сужается до уровня бога сошки.
Ты знаешь, что Конструктор есть, но где-то там далеко и кажется, что ему нет никакого дела до происходящего здесь.
Особенно тяжело, когда ты только что мутировал, с болью насилуешь старое сознание, осознавая себя по новому, кто ты и откуда — чувствуешь себя брошенным.
Вроде бы есть каналы восприятия Конструктора, но они пусты. Переключаешь их как в телевизоре, а там только белый шум.
Именно в этот момент рождается обида.
Многие приходят в этот мир командой — так легче работать.
Так и мы пришли сюда вдвоем — два абсолютно разных сознания, я и «Хозяин Мертвого Города», ещё одно порождение Зоны.
Два разных «мира», человеческого и машинного, но связанные одной целью и задачей, которую нужно решить: предотвращением катастрофы на ЧАЭС.
Земной мир встретил нас сурово — отправил по незапланированному временному вектору, убивая второго члена экспедиции, а мне устроив полный «ол он клюзив» с пребыванием в мирах, где христианский ад покажется райским курортом.
Стоит ли говорить о том, что это не добавило моей любви к жалкому существованию во имя чего-то...
И вот когда после целой череды воплощений, снова начинаешь осознавать себя тем, кто ты есть — память понемногу возвращается, — начинают чесаться кулаки и рождается желание предъявить Конструктору за всё, что испытываешь.
Спросить его — почему он не гостеприимен, за что все?
Но так было раньше, и я, наконец, постигнул: искра Конструктора имеет огромную силу, если она не угасла в Мирах, где даже не помнят о нём как таковом, искра постепенно пробивается к сознанию носителя.
Сейчас понятно, — главный урок, — частица Конструктора всегда со мной, она внутри и не покидает нигде и никогда.
Значит, выходит Эксперимент, может оказаться не совсем провальным
При необходимых условиях, другие люди могут стать такими как я.
Не мутантами, а преображаясь внутренне, пробуждая дремлющую искру Света. В добровольном изгнании в прошлое, в спорах с Джоником, было время подумать, да не один раз над невыполнимой задачей: «Ну попаду я в тот год. Каким-то образом остановлю работу атомного реактора. И что дальше? Ведь люди не учатся на ошибках. Всё равно когда-нибудь, где-нибудь, да рванёт радиацией и всем чем может, на злосчастной планете.
Даже самый «совершенный и безопасный», по заверениям разрабов, атомный реактор — явная угроза человечеству.
Потому как есть правдоподобная версия катастрофы на ЧАЭС:
Простая подвижка пласта, участка земной коры, под основанием реактора.
Вокруг Припяти, земля достаточно водная и болотистая, кто не знает.
Что-то треснуло, что-то замкнуло в колбах, и пошло–поехало.
А списали, как принято, на «стрелочников», дежурный персонал.
Человечеству, то есть вожакам его, подавай нефть, газ, ядерные реакторы и ракеты — на чём можно делать быстрые деньги, быстрый прогресс в эпоху тупикового развития технопарка, тире технопанка.
Потому лучше бороться с причинами, нежели с последствиями.
Только как?
Уйти в небытиё, или в перерождение?...»
Мумификации, жертвоприношения и прочие похороны с применением ритуальной (религиозной) магии — отличный метод привязать душу к физической реальности. Всё просто и для чего…
Как ушли в небытиё тринадцать могил апостолов на земном погосте, принадлежащих теперь навечно своим эгрегорам и четырнадцатая яма, еще только ждущая очередную жертву.
Перестанет существовать поредевший кворум.
Ящерица–Время слизнет липким языком всех: и усатых, и смуглых, и беловолосых людей и народы.
Крытые битумом домики сложатся карточными постройками — и беззвучная волна уничтожения покатится дальше, вымывая города, дороги, машины, людей, бумагу, асфальт…
Он, Черный Сталкер, проснется уже в другом мире.
Он сам станет немного другим.
Так думалось во время высокой аудиенции.
С нашего неба никто звезд не хватает!
Вернее, не должен хватать… А еще вернее — не хватал.
Раньше. Правила игры, что ли изменились?!
Козырной король бьется безмастной шушерой, выпавшая на грани костей-кубиков шестерка — стоит в шесть раз меньше единицы, и горошина скрывается одновременно под всеми тремя напёрстками.
«Вот и доуправлялись, сеньоры хищнички королишки! — горько усмехнулся граф себе под нос. — Доумничались, прозевали, прохлопали ушами заговор! Пойди теперь найди общий язык с непонятно с кем — извините, уважаемые, сколько дублонов хотите отступного?
Ах, вы дублонами не берете, вам иное подавай… Что? Души оптом и в розницу, человеческие жертвы на разлив, вшивую подачку настоящей власти, или другой какой хрени? Земных привязок. Так чего же изволите?!»
Впрочем, умный человек должен находить выход из любой ситуации. Даже из такой бредовой, как эта, где сверху метровыми буквами сияет красная надпись: «Выхода нет».
Кому нет, а кому сыщется в углу неприметная дверца, затянутая паутиной, с замочком под золотой ключик.
Тогда, в доме у Массэ, Джоник придумал план, довольно зыбкий, на первый взгляд.
Но другой я предложить не смог, потому лучше по такому плану действовать, чем сидеть сложа руки, или сложить головы в бойне.
От меня требовалось: за пару–тройку часов доскакать до Мадрида, найти и донести до первых лиц государства пока лишь подозрения о заговоре.
Джоник не должен подкачать: сказал ведь что сделает, значит сделает свою часть работы. А я должен сдержать уговор, и самое главное, убедить Оливареса, что нужно послать в Толедо отряд с эдиктом, подписанный королевской печатью.
А там уж выкрутимся как-нибудь.
По-быстрому снарядили двух арабских скакунов.
От «лекарства» полегчало, уже сам залез в седло.
И начали одновременно действовать.
Я скакал не жалея хлыста и не сбавляя скорости на поворотах, поочерёдно меняя коней
Доехал до Мадрида, потом на въездных воротах осведомился, где сейчас король или Оливарес. Для этого опять пришлось поднимать по тревоге сонное начальство.
Кое-как выяснил про нахождение королевских особ, теряя драгоценное время по минутам.
Конечно, я-то представлял, каково там Джонику в руках инквизиции, — одна минута проведенная там, покажется годом.
Еще был на полном взводе от транквилизатора, всё бесило и нервировало. Начинали болеть свежие раны, от этого больше раздражался и вопил на всех подряд, подгоняя к телодвижениям бешеным криком, заставляя шевелиться стражу с утроенной скоростью.
Сам король пребывал в местечке под столицей — Эскориале.
Королевская резиденция.
По замыслу короля Филиппа 2, который её начал строить в начале 16 века, она должна казаться как дворец, в тоже время как монастырь, в качестве царственной усыпальницы–пантеона, для усопших королей, принцев, принцесс и прочих.
Красивое место снаружи, и внутри убранство… трудно описать.
Каждая мелочь отделки каждого зала, каждого мелкого кабинетика как шедевр дизайна того времени.
В переводе «эскориал» — прах. В нём до сих пор покоятся мощи всех властных особ династии Габсбургов, начиная с зачинателя Филиппа 2.
Своего рода Мавзолей, только не на Красной площади и больше по размерам.
Ну а первый министр Оливарес развлекался сегодня вечером на банкете, устроенного в честь кого-то там, в мадридском Алькасаре.
В официальной резиденции, где кипела, так сказать, основная королевская работа: приёмы послов, праздничные балы, аудиенции, переговоры.
Недолго думая выбрал Алькасар: ближе, и вроде родственник там точно почивает после трудов праведных.
Выдали провожатого гонца гвардейца до дворца.
Не жизнь, а сказка.
Один бог сослал меня на эту планету, другой бог засунул в это тело и в эту судьбу, а третий бог вручил в руки ведро воды и швабру с тряпкой, для вымывания «грязных полов».
Да я готов мыть полы, на самом деле и натирать чертов дворцовый лакированный паркет, лишь бы заносчивому родичу Оливаресу угодить.
Он не спесивый, просто не в духе — попробуй разбуди кого посреди ночи, — да увиделись за столько лет два раза.
Первый раз, когда Массэ меня обокрал, и я приходил за помощью, а сегодня второй. Снова за помощью.
Хотя это дело и его касалось, потому Оливарес так длинно тянул с решением и размышлял, как поступить.
Он все-таки решился и звякнул в колокольчик, призывая придворную челядь.
— Значит ты, уверен, что заговор есть, выросла смута в душе верного католика прелата, я же его лично знаю, почти папского нунция и легата Амбросио?— нахмурился Оливарес, колеблясь над задачкой.
— Разумеется, мой дражайший кузен,— спокойно, подавив нарастающую ярость, ответил,— так и есть, монсеньор. Готов ответить честью, только умоляю — скорее послать туда людей!
— Ох, не нравиться этакое дельце. Еще перед королём держать ответ придётся за самовольство, а ему перед самим Папой,— прибеднялся и притворно вздыхал изворотливый кузен.— Фактов нет, доказательств нет.
Как будто никто не знает, что все важные делишки в государстве обстряпываются через руки одного Оливареса.
Сам юный король смотрел на это довольно безмятежно, не участвуя в дворцовой рутине.
У него на уме вечно было другое: девки, гулянки, театры, да и охота с выездами на пикники. Вообщем дел у молодого повесы–балбеса предостаточно.
Потому Оливарес и есть фаворит, но был не миньоном, как у короля французов Людовика XIII, заслужив там свою должность постелью, а умом и хитростью.
«Испанский ришелье», что вы хотите!
Придворный писарь послушно сидел за письменным столом наготове с бумагой–чернилами и прочими принадлежностями, ожидая указаний.
Оливарес хлопнул ладоши, подавая знак писцу, встал и начал ходить по кабинетной зале, надиктовывая послание.
«Королевской властью данной мне господом богом, повелеваю освободить от должности главы ордена инквизиции в городе Толедо, а именно прелата Амбросио, и взять его под стражу до выяснения всех обстоятельств. А самого отстранить с момента вручения данного эдикта».
— Так: дата, получатель, подпись короля и моя,— первый министр достал из сейфа королевскую печать, слегка обмакнул в чернильницу, и приложил к листу с буквами.
Что написано пером, не вырубишь и топором — царским пером. Писец подул, посыпал кварцевым песочком печать, встряхнул излишки, стал запечатывать сургучом, или упаковывать как там у них принято в таких делах.
Оливарес вновь звякнул в колокольчик–звонок, в дверях тут же возник рослый служивый, видимо начальник королевской стражи:
— Распорядитесь спешно поднять сотню — нет, не сотню, слишком долго будет, — а с десяток самых наилучших гвардейцев. Со сменными лошадями. Приказываю: не медля доставить пакет с депешей в Толедо, передать лично в руки прелату.
Далее: повиноваться во всём графу,— тут министр показал на меня,— он тоже лично участвует в операции и поедет с вами.
Ты всё понял, сеньор Рамирес?— обратился Оливарес к начальнику стражи, повторил.— Граф участвует от имени короля!
— Да мон сир, я всё понял,— Рамирес почтительно изобразил поклон.
Обратно в Толедо мы домчали часа за три, вместе со сборами, приступало светать, когда конный отряд тихо спешился возле крепости.
Неподалёку от ворот инквизиторов, оказывается, пряталась Зулейха.
Глобальные процессы всегда идут с кровью.
Я подал знак солдатам, в железную дверь застучали таранным ударами кованые алебарды. Гул и треск разнёсся по всей округе.
Уснувшее было воронье на высоких тополиных погостах, всполошились по тревоге, подпевая нам, затеяли зловещий грай.
Ошарашенные такой психической атакой — а так стучаться в их цитадель мог только или тот сумасшедший, которой уже ночью как раз являлся, или человек, имеющий на то полное право,— караульные иезуиты испуганно завопили:
— Чего долбишься?! Да кто такой там, чересчур буйный??
— Открывай каналья! Подавай сюда вашего прелата!— притворился пьяным.— Дело к нему, а не то дверь вышибу.
Сам ударил ногой по двери, подавая пример, снова ворота страшно задрожали под сотрясающими ударами.
Быстро пришедшиеся в себя, да в связи с вызванной подмогой с другого поста, разъяренные от такого оборота караульные псы смело начали отворять дверь, приговаривая:
— Сейчас тебе будет и прелат, и сам папа римск…
Сторожевой брех прервался на полуслове, в открытую преграду шумным ручьем влился наш спецотряд.
Рамирес сноровисто отдавал приказы обученным гвардейцам:
— Обезоружить! Этих связать, этого допросить.
Указанного к допросу упирающегося от страха иезуита, подвели ко мне:
— Где Амбросио?— спросил у постового с ножом у горла.
— В п-подвале, д-допрос п-проводит там,— заикаясь на каждом слове, отвечал он.
— Двигай к нему. Проведёшь без шума, то будешь жить.
Внутри здания было тихо и безлюдно. Основной состав инквизиторов мирно спал в казарме, дожидаясь сигнала побудки.
И вот, наконец, извилистая кишка коридора кончилась приоткрытой дверью. Оттолкнув в сторону провожатого иезуита, влетел в пыточную, следом все остальные.
В кресле для страданий сидел истерзанный мучительством палачей человек.
Напротив, за столом сидел человек в монашеском облачение, отстранено целился в него из пистоля — ствол качался из стороны в сторону. По бокам седалища стояли истекающие потом от жара здоровяки и один коротышка с тонкими щипцами.
— Прекратить! Именем короля! Кто Амбросио?!
— А кто собственно спрашивает, и по какому праву прерываете признательный опрос еретика?— Монах черноризец всё же отложил оружие.
— Прелат Амбросио, вы подозреваетесь в измене, извольте сложить полномочия,— я подал ему запечатанный пакет с эдиктом, забирая от греха пистоль.— И сию же минуту.
— Рамирес, немедленно взять его под стражу. И остальных хозяйских слуг тоже.
Сопротивление при захвате почти никто не указал, амбалы безропотно подняли руки, признавая грубую силу, лишь коротышка пытался куда-то улизнуть, видно в крысиную нору лазеечку, но его успели ухватить за шиворот и вытащить обратно.
Я подошёл ближе к измученному пытками человеку с опухшим окровененным лицом, склонился над ним, осматривая всё ли в порядке, трудно было узнать в нём красавца Джоника, но выдохнул с облегчением:
— Успел… Ты как Джоник? Живой?
— Я, достал… я... достал, — он что-то ещё пытался мне выговорить чуть слышно, и отключился на время, склонив голову на грудь.
Только понял — Анна здесь и надо её найти.
А сам прелат безучастно сидел также за столиком с распечатанной депешей, вдруг незаметно у него в руке появился стальной шип, который пронзил его в шею.
Он захрипел, непроизвольно выдирая шип из горла, тонкая струйка крови, выскользнув на волю, жадным поливом в жару, оросила столик с бумагами.
Рамирес, я, и никто из занятых солдат не успели ничего сделать.
Он бессильно склонил голову на грудь, папская шапочка упала на землю, пальцы задергались, выронив стилет–спицу, в агонии заскрябали по нагрудному кресту, и прелат умер.
Отдавая проигравшую душу и жизнь своему господу.
Туда ему и дорога.
На следующий день, то есть уже сейчас, через некоторое время Джоник оклемался немного от пыток, кое-как передал странный шифр, добытый из «хроник».
Но чуть раньше мы с бойцами отряда навели порядок, всех злодеев иезуитов закрыли под замок в казарму, а заключённых выпускать не стали, пускай потом суды разбираются кто виновен, кто нет.
Труп прелата приказал вынести и закопать прямо во дворе под деревьями, чтобы не смердел, без нагрудного креста, да с табличкой.
А его крест потом покажу Оливаресу, как трофей, взятый с тела врага.
Большая могила получилась, как раз на двоих человек.
Потом занялись розысками, обыскали закоулки замка инквизиции, обшарили чуланные комнаты и кельи, но Анны–Ребекки так и не нашли. Пропала — как не бывало её.
Ни тела, ни кусочков наряда, и даже запаха.
Спросить не с кого за это, прелат теперь мертвее мертвого, и навряд ли что скажет с того света.
Хотя есть же караульные, может они что видели, пришла мысль после бесплодных поисков.
Привели их, стали опрашивать по одному.
Тут один, тот самый говорливый заика, ляпнул, увезли, мол, ту сеньору.
Я взревел от ярости, что все наши усилия пошли прахом:
— Как?? Кто?! Рассказывай как на духу пёс шелудивый, заколю и рука не дрогнет!
От испуга разговорчивый иезуит снова начал заикаться и вдобавок ко всему картавить:
— Нн-уу сс-тоим мм-ыы снова на посту, после того как е’етика ночного отвели в подвал...
— Дальше, не тяни!
— Ну так дальше значит, а дальше смотрю, наш п’еподобный Ба’толомео выходит из подвала...
— Кто таков, этот ваш Бартоломео?
— Пад’е Бартоломео, он наставник самого п’елата Амб’осио, покойного значит,— тут заика «бородач» картавый закрестился было мелко, но я одернул его взглядом. (далее автор не станет картавить)
— Ну да, выходит он значит, из двери, которая из подвала, борода светиться как у святого Папы Бонифация, глаза горят адским огнём, волосы блестят и развеваются на ветру, тащит за собой, за собой человека, а потом пригляделся, — сеньору ведёт…
— Странно, ты в штаны, что ли наложил, при виде преподобного, если сразу сеньору не признал?
— Да как же сеньору признать, ежели у человека на голове мешок надет, руки связанные, и одета была в шаровары иноземные. Только по голосу и признал что это женщина.
— Что она говорила?
— Ничего. Плакала только сильно.
— Дальше что было?
— Пригнали запряжённую карету прелата, покойного уже, из конюшни. Бартоломео приказал усадить сеньору внутрь, вместо кучера повелел ехать с ней нашего караульного Фабио.
Он уселся на место кучера. Мы отворили въездные ворота, и он, то есть они, уехали.
— Куда уехали? В какую сторону?
Караульный пожал плечами и замотал башкой:
— Я не знаю! Как перед господом говорю, не губите монсеньор.
Всё что знал и ведал — выложил!
— Гговорри сучара — удавлю своими руками! Что было потом?
— А–а–а, вспомнил, вспомнил; Бартоломео на ухо что-то сказал Фабио, я тут ни причём, я, правда, не слышал….
— «Затрещина по лицу»… — довольно сильная.
— Не бей, не бей! Дальше преподобный пошел туда...
— Где он сейчас? Я что-то не видел у вас старика.
— Внутрь он зашёл, больше не видел его, матерью клянусь!
Я махнул рукой, чтоб его отвели назад. Он прав, больше от него не добьешься сведений.
Снова птичка упорхнула из клетки, думай, гадай, где сейчас она.
Непонятно, куда исчез тогда Бартоломео, ведь я не видел здесь старцев монахов. Фабио еще тут взялся, он её насильно увёз что ли, по просьбе прелата? А может наставник Бартоломео и есть главный заводила всего заговора.
Одному такое дело трудновато провернуть.
Когда по схожести ситуации во Франции, до Ришелье был другой кардинал, а у него был отец вроде простого слуги при дворе.
Он учил и науськивал молодого кардинала во всех интригах.
Только куда он делся, среди арестованного состава иезуитов не было ни одного старика.
Но вопросов было много больше, чем ответов, не стал сразу тормошить и говорить Джонику о провале операции.
А ещё раньше, как помните, возле замка иезуитов пряталась Зулейха.
Она тоже, после всей горячей разборки, забежала на территорию, а Джоника мы перенесли в удобный кабинет, потом туда заскочила, что не остановить никак.
Увидела его, заплакала.
Сердце сжалось от предчувствия беды, хоть неподвержен человеческим эмоциям. Джонику ведь туго придется, а я перед ним в долгу, как друг и как сталкер, хоть и бывший.
Анны теперь нет, да и девчонка зря погубит себя.
И мне пора тоже на покой, устал уже от всего…
Из кабинета все вышли кроме нас, мы остались вдвоем, не считая спавшего Джоника. Повисла тягостная тишина, я спросил, не веря ни во что, доставая из кармана подобранную спицу в подвале, китайский стилет, убивший прелата:
— Хочешь быть с ним? — странные всё-таки люди.
— Да, очень.
— Я могу тебе помочь, только назад дороги не будет,— говоришь им, предупреждаешь, да без толку.
— Да, я уже поняла. Делайте что нужно.
Пора, пора уже что-то делать...
Вскоре я позвал Рамиреса, и мы отнесли безжизненное легкое тело, плотно закрыв материей, к той, будущей двойной могиле.
Душа человека мечется, не знает что делать, как поступить.
Все три субстанции (тело, личность и душа) обладают правом голоса, но не все в одинаковой степени.
Уйти самостоятельно душа не может, существует множество кармических крючков — обиды, гнева, обвинений, перекладывания ответственности за себя на других, страхов.
Каждый день человек продолжает накапливать эту карму, в том числе, обижаясь на тех, кто не достаточно (по его мнению) пытается ему помочь.
Но решение об «уходе» в другой мир или в перерождение, так или иначе будет Принято.
Душе, наверно любой душе, в том числе нелюдей, легче выйти из воплощения, отработав карму через боль и страдания, и вернуться вновь в новое тело, с уже менее «тяжелым багажом».
Видно таков за–кон Колеса.
Я просто помог ей, да и себе тоже, разменивая себя на её, хотя нельзя помочь тому, кто сам себе помочь не желает.
Потом я казнил себя, может зря я так поступил, снова сидя возле больного Джоника. Очнулся он уже под вечер.
— Где Анна? Нашли? Она жива?— был первый вопрос, и вторые тоже.
— Прости, но её нет. Говорят, её увезли в неизвестном направлении.
Он долго молчал в себя, этот бывалый проводник, не говоря ни одного слова больше, без упрека в мой адрес, без разочарования, без боли или ненависти, отвернувшись от меня в стену.
Перегорает, всё в душе перегорает и сгорает там, в этой непонятной субстанции, или материи, под названием «душа».<
________________________________________
Конечно, я понимал его, сам был таким, когда то, с живой душой, а теперь она «черная», бездушная...
Я сидел и молчал, и он лежал молча — так мы дождались снова наступления ночи.
— Пусть зажгут посильнее факелы, мы пойдем разгадывать шифр,— наконец очнувшись от безразличия, выдавил из себя Джоник через силу.— Надо работать до конца. Первое обозначение — это буква «А», ищем её…
***
Спустя некоторое время.
— Какие есть варианты?— спросил Джоник, при свете горящих факелов, шагая по ночному замку вместе со мной и с Рамиресом.
— Не знаю, буква «А», альфа и омега, начало и конец всему. Подожди, прелата ведь звали Амбросио, на «А», а он, как известно, и начало и конец.
— И что у него есть на эту букву?
— Стоп! Точно. Келья прелата, я как раз видел днем. Его молитвенная келья личная, под литерой «А».
— Ладно, пойдем к ней.
По дневной памяти поисков, я уверенно повел туда спутников.
Она была там ниже первого этажа, под служебной казармой, в длинном ряду остальных монашеских келий, у самого угла здания.
Подойдя ближе к двери кельи, все убедились своими глазами, при свете озарённого факела, над дверным проёмом висит гравированная табличка с одной буквой «А».
Здоровяк Рамирес плечом вышиб дверь, не выдержав напора, сломался хлипкий внутренний запор.
Преграда отворилась в сторону со скрипом, и мы, прислушавшись, осторожно вошли внутрь. Мало ли вдруг прелат какую-то подлость учудил напоследок.
Но всё было тихо, кругом царила тишина, кроме заполошного воронья на дворовых деревьях, не умолкая они каркали сейчас, словно чуя добычу.
Так, что тут у нас?
Свет факела осветил убранство кельи, сравнимой с небольшой камерой, по скудности обстановки. Кирпичные стены, деревянный лежак со свёрнутой постелью, только выделялся посередине добротный стол, заваленный разбросанными молитвенниками, пергаментами, манускриптами, прочими книгами.
Подслеповатое подвальное оконце, или скорее бойница, пугливо выглядывало во двор.
Приободрившийся Джоник выпалил:
— Затем там две литеры — «FA«, или «F.A», после них были цифры «50». Надо искать что-то связанное с ними. Хотя, надо сначала осмотреться и понять, что же мы ищем.
— Вариантов уймища: если брать просто «F», то от fеmina, до familia, все слова на эту букву. И снова версий много,— я замолчал, обдумывая ребус, оглядываясь кругом.
Джоник взял со стола какой-то фолиант, принялся листать его.
— Точно,— меня озарило.— «Ф» — это может быть фолиант?
— Вполне возможно, тогда что получается: «фамили» «фаллето» — семейный фотоальбом?
Снова все задумались в полумраке загадочной кельи.
Бред пока выходит, фотографий не было в то время, потому фотоальбомов тоже, но мы стояли на верном пути, и я это чувствовал.
— Надо бы просмотреть оглавления на всех манускриптах, начинающихся на «Ф» и «А», может это прояснит больше.
Лихорадочно мы приступили к делу, просмотренные книги аккуратно откладывали в сторону.
Рамирес выдернул из многих стопок один фолиант, повернул обложку лицевой стороной и воскликнул:
— familia acusado! Вот нашел!
— Дай-ка сюда посмотрю,— я взял книгу.— Так, что тут у нас: хмм, «Семья обвинителей» значит.
Взял за две стороны обложки, потряс книгу страницами вниз, надеясь, что оттуда, что-нибудь вывалиться: может ключ, может записка с подсказкой.
Но увы!— ничего в ней не было.
С удвоенной силой принялись перетряхивать каждую книжицу, каждый листок.
Шло время, а результат поисков был ноль, или нуль.
Разгоняя молчащую тишину, Рамирес завел пересуды.
Начал вспоминать молодость в армии мочильером, службу во дворце королевским гвардейцем, интриги там, всё такое постельное, мы с Джоником слушали его вполуха:
— А вот был случай у меня. Поставили меня один раз в ночной караул, когда я еще был новичком, а там пост дальний такой, напротив фасада Алькасара. И значит, стою ночью, смотрю по сторонам…
— Стоять. Повтори, что ты говорил до этого,— тормознул Рамиреса.
— Был новичком, говорил, пост там есть, напротив фасада Аль…
— Фасад! Вроде верно: FAchada — фасад. Только фасад чего? Если оно в келье, то это фасад стены, получается,— сделал умозрительный вывод из логической цепи.
— Логично,— одобрил версию Джоник, развивая догадку.— Тогда находим нужную стену, ищем на ней, или в ней.
— Ну это просто: фасад — лицевая сторона здания, то есть вот она,— показал на стену с оконной бойницей.
Рамирес подошел ближе, факелом осветил стену.
Но на ней ничего находилось, кроме оконного проема, ни картин, ни икон, ни знаков — просто голая стена из кирпичей, сделанных из красной глины. Между кирпичей, как принято в стройке, слой кладочного цемента, пласт связывающей смеси.
Да нет, вы ошиблись, тут не игра в поисках сокровищ капитана Флинта, в детскую игру «угадайку», если мы не найдем улики, то не сносить нам головушки до плахи с топориком, а может и до веревки с петлей на шее.
Да все понимали, потому мы обступили стену, заново стали ломать умы. Ищем в ней, как сказал Джоник.
А что в ней кроме кирпичей и кладки.
Ряды еще, последовательности: раз кирпич, два кирпич, три, четыре…
— Джоник, а что если «5 0», это как координаты широты и долготы.
То есть, кирпич под номером пять, в нулевом ряду, или наоборот?
— Виландия, ну молоток, логично граф. Значит так, есть мел? Ищем эти последовательности в любых вариантах. И наносим крестики.
Мел вскоре нашелся, валявшийся кусочек известняка в коридоре. Поочередно, начиная с каждого угла, мы отметили все восемь найденных кирпичей. Отмеченные кирпичи светились крестовыми глазами демонов, при свете полуночного факела.
— Что делаем дальше?
— Не знаю. Надо думать: кирпичи это вроде поворотный замок на сейфе.
Может нажать один, потом второй… надо знать комбинацию.
— Не трогай!!
Поздно.
Рамирес неловко надавил один из меченых кирпичей.
Стена кельи широко раздвинулась, ощеряясь натянутыми арбалетами.
— На пол …!— сливаясь в один рев, то ли крикнул я, то ли Джоник.
Над головой веером просвистели арбалетные дротики, осыпаясь внезапным дождём, и с визгом отрикошетив от стен, бессильно попадали на нас.
— Что это было, матерь божья?!
Отряхиваясь от пыли, мы, все живые и целые, поднялись с пола кельи.
— Ловушка. Очередная пакость от прелата.
Удручённый Рамирес грязно выругался матом на чистом испанском в адрес прелата, разумеется.
— Назад! Все назад, и, медленно, потихоньку ползком к выходу!— скомандовал Джоник, как сапер, колдующий над взрывоопасной миной. Привычка у него такая, навык выживания.
Навык выживания, когда придётся неделю выжить в пустыне без запаса воды и еды, выпивая только свою мочу и кормясь змейками. Это выживание, и Джоник из таких ребят.
Что ни говорю, а мне нравиться этот хлопец.
Далеко пойдет, хотя чем выше прыгнешь, тем дальше будешь падать.
И мы отползли к двери, ощущая себя как на минном поле.
Джоник подобрал в падении медную чернильницу, и со всей силы кинул её, целясь в другой отмеченный кирпич.
Бах! Стол провалился!
Да как; плиты пола кельи разъехались!— и стол ухнул вниз, куда-то в пропасть.
Если бы мы стояли там, то страшно подумать — что там внизу, копья или змеи… Ладно я бессмертный, а Джоник, а другие, то есть Рамирес? Да, прелат с загадкой, был.
Плиты пола съехались обратно, не оставляя ни одной щели, под действием таинственного механизма.
Цивилизации раньше не было, вот люди, а они тоже были не дураки, извращались как могли.
Раньше в стенах королевских дворцов прокладывали особые туннели.
Через специальную систему зеркал, вмонтированных там внутри, можно было видеть и слышать, что твориться на другом конце дворца царских покоев.
Видеонаблюдение!— по средневековому.
А уж такие системы–ловушки, проще пареной репы местному инженеру соорудить как палец обосс.., об асфальт.
Когда всё успокоилось, да и мы тоже успокоили разыгравшиеся нервишки, вошли снова в злосчастную келью убиенного прелата.
Небо, небо, где же оно…
Только снова ночь и тишина. Хоть кричи, или не кричи.
Никого не дозовёшься.
Или дозовёшься, да поздно будет, как всегда.
Ад не то эфемерное место где-то там... в жизни после смерти.
Ад мы создаем сами. Мы. То есть люди, в этой жизни.
Зачем эволюция, если люди так и не научились жить правильно.
Из чего такой вывод сделан?
Да из простых, казалось элементарных вещей.
Люди не умеют правильно чистить зубы, правильно ходить, правильно кушать, правильно дышать, правильно думать.
Они не умеют правильно разговаривать, а только общаться между собой, матом и междометиями.
Они не умеют любить, а только заниматься сексом.
Люди не умеют жить, а только выживать, как тот же Джоник.
Они не умеют видеть, а только смотрят на окружающую недействительность. И много другого.
Их что, никто не учил, получается этому?!
Учили, разумеется, да только неправильному значению.
А с другой стороны ведь придуманы ракеты, открыт атом и ядерный синтез. Оружие делают отличное, от ножей до танков, которое может только убивать и калечить.
Старина Хем писатель, на пике популярности взял да застрелился из любимого карабина марки «бернанделли».
Жизнь, которая представляет собой мой капитал, проходя через путь ошибок, разочарований и смерти, — выбрасывает меня потом на обочину.
Зачем же нужна эволюция людей?... я вас спрашиваю.
Так и мы методом проб и ошибок выяснили нужный кирпич.
Он при нажатии, плавно сам вылез из стены, выпадая наружу.
Джоник сунул руку в щель, вытащил оттуда небольшой ларчик.
Ларчик открывался просто, сбоку была защёлка.
Джоник так и сделал, поддел краешек замочка, он приоткрылся.
Внутри был ворох бумаг всяких, как предполагалось: подложные письма, отчёты о проделанной работе к подготовке к заговору, секретные донесения, договоры между коалицией, предложения.
Целый набор непреложных улик, и это только на первый взгляд, которым я бегло просмотрел содержимое.
Тут Рамирес предложил ради интереса и хохмы, проверить все остальные кирпичи, с безопасного места.
Сказано — сделано: мы набрали метательных предметов побольше.
Раз попадание в кирпич — ничего. Второй раз тоже пусто.
Третий, четвертый…
Только на последнем кирпиче, который находился в труднодоступном месте, проявился результат — провалилась стена, самая угловая в кельи и в здании.
Правда не подевалась, как было с полом, она отошла в сторону, словно дверца в шкафу, приоткрывая черноту подпольного лаза.
Повеяло плесенью, потянуло сквозняком и погребным холодком.
Пахнуло затхлым запахом сырости, могильным забвением, и чем-то ужасно неприятным.
Общим решением было принято идти до конца, то есть залезть в подземелье. Конечно, тут Джоник постарался, заразив нас любовью к опасным приключениям на свою задницу.
Требовалась небольшая подготовка, факелы к данному часу уже почти выгорели, а пропасть пропадом, без света загреметь под фанфары, не великая штука. Как самого молодого бойца из нашей троицы, послали Рамиреса за новыми источниками огня и основным оружием: клинками и парой пистолей.
Наконец факелы были доставлены, ларчик положен обратно в тайник, мы молясь в душе, не торопясь спустились по ступенькам в неизвестность.
Восхождение Ворона
Докажите что Будущее отличается от Прошлого, и я построю вечный двигатель на этой энергии…(с)
***
Ночь — и, темнота ждёт наших шагов внизу и внутри себя.
Снова надо идти, ведь я же Идущий: цель ничто — движение всё!
Почему-то я это почувствовал, входя в резонанс с реальностью, что нужно шагнуть в бездонный мглистый провал в стене, чтобы нашёл там что-то своё, или оставил навсегда.
Резонанс — когда ничтожно малым, можно разбудить от долгой спячки нечто большое, огромное, спящее.
Какое-то неведомое чудище.
Злое или доброе?— наверно, это другой вопрос.
Тихим криком в горах, в нужный момент, можно вызвать снежную лавину, которая сметёт всё подряд, не найдётся на белом свете богатырской силы её остановить.
Такой жизненный резонанс с действительностью.
Набираешься мыслей, входишь в резонанс с реальностью и...
А кто-то любил в детстве, бродить летними вечерами, когда наступали школьные каникулы, по ночным улицам, заглядывая в желтые окна внизу домов ещё сталинской постройки, которые на первом этаже.
Смотреть, чуть вытягиваясь на всю высоту невысокого роста, подглядывая за людьми, которые там живут, за немного неприкрытой занавеской, и тихонько завидуя ихней прекрасной жизни, как казалось в то время.
Представляя себя на их месте, играя в уме чужие роли.
Давно это было — время беззаботного счастья, детства, жизни.
Наверно это стоит вспомнить перед «обрядом».
Ступени в подземный ход сгладились, наши сапоги мягко топали по щербатым плитам подземелья, покрытые мшистым лишайником.
Как он здесь растёт, выживает?
С вызовом топали, с наглым эхом. Ну да, сапоги. Ну и что?
Это они — даже не ноги! — как в сказке, сами несли хозяина вперед.
Часть каменных плит шаталась — того и гляди, провалишься. Куда? Мы и так в подземелье, куда уж дальше-то заваливаться?
Случалось, вместо камня под сапогами отзывался звонким хрустом ржавый металл какого-то древнего оружия истлевшего меча, или стального полумесяца алебарды.
С потолков капала вода, она стучала, отдаваясь в мозгах, тихо шлёпаясь вниз, капля, за каплей: кап–кап.
Как заведённые на вечность часы отмеряющие время жизни: тик¬–так, тик–так…
«Надо найти, отыскать это «что-то»,— я твердил это про себя, как заклинание.
Стены пятнал лишайник: шевелился от сквозняка, светился бледно-зеленым светом, наверно от переизбытка фосфора.
Если нет Света, надо его сделать самим.
Видимо, так и поступил этот живучий лишайник.
Мне вспомнилась тёмная утроба реки–пещеры Стикса.
Пещерная, ночная память осталось, не стерлось со временем.
Изо всех сил я заставлял себя думать о сапогах, про возникший непонятно откуда резонанс, Бездне Смерти, лишайнике — лишь бы не думать о пропавшей Анне.
И всё равно, о чём бы я ни думал — сапоги, лишайники,— гореть им огнем в аду! — я видел девушку, вчерашнюю девчонку Анну–Лису, забившуюся в угол каньона Шахты Дьявола, когда она упала с высоты.
Или пленницу прелата, готовую кричать, отбиваться, кусаться и царапаться, драться насмерть со всеми подряд, даже с собственной судьбой, когда она прыгнула в «перемещатель», лишь бы не покидать спасительное убежище, и провести в нём всю оставшуюся жизнь.
Вынеси я её наружу бункера, баюкая на руках, шепча глупые утешения, и уверен, с ней началось бы такое, что сам дьявол услыхал бы с другого конца «беспредельной.
А даже если не услыхал бы.
Или тащить силком Лису домой, чтобы она утром и вечером кричала от ужаса потери отца, от страшного ожидания, от предчувствия беды до конца своих дней? Не знаю.
Не было и секунды, чтобы я не подумал о тебе, Анна.
Я хочу видеть твое лицо, чувствовать твои руки в своих.
Чувствовать, как обнимаю тебя. Но этого не будет никогда.
Ресницы твои не дрогнут, и сердце твое замолчит, своим дыханием господь согрей её. Ты покинула наш мир без спроса, а я не смогу тебя вернуть. Я двигаюсь как мертвец, восставший из могилы, и понимаю, что всё время нахожусь в каком-то ожидании.
Знаю лишь, что надо искать «что-то». И скоро найдём...
Подземелью не было конца.
Наверно, мы наткнулись на доисторические, или как говорят, мегалитические катакомбы.
Часто нам встречались гроты, высеченные каким-то гигантским механизмом огромные полости, они были громадные, как залы дворцов.
После гротов лишайная кишка суживалась, виляла, извивалась, сползала в недра скалы, на которой стояли дома Толедо.
Время от времени в стенах катакомб попадались грубо высеченные проемы, забранные дверями, хлипкими и визгливыми калеками открывались они. Такой преградой не то, что человека — котёнка не удержать взаперти!
Я, или Виландия с Рамиресом открываем каждую дверцу.
В таких древних кладовых, заросших мохнатой от пыли паутиной — ненавижу пауков!— валялся разный хлам.
Груда ржавых доспехов — зачем они здесь, если они прошли кузню, или люди тоже бились под землёй?
Медные, ядовито–зеленые от старости лет, котлы с дырами в боках.
Гнилые шубы из шкур животных: на влажных проплешинах копошилась мерзкого вида всякая живность.
Писк, стрекот, шуршание, шипение, визг…
Мы шли всё дальше в бесконечном театральном действии, стараясь не обращать внимания на такое, удерживая оружие поближе.
Я держу нож в правой руке наготове, по зонной привычке, и снова как былые времена ставшим проводником, иду впереди нашей группы.
Белые, почти прозрачные, мотыльки моли слетались на свет факелов, и сгорали в огне искорками.
Летучие мыши, привлечённые движением, тоже сначала слетались на шум, а потом пещерные твари с писком шарахались от нас куда-то обратно в черноту.
Шипели противные крыски, ощеряясь клычками, а потом с пронзительным писком убегали прочь. Здесь они маленькие и трусливые, не такие как водятся в подземелье «Чистилища» здоровенные крысыщи мутанты.
Черненькие змейки, упруго раскатившись из сложенного кольца тоже резво скрывались во тьме.
Попалась смертельная ловушка–ублиетта: почти незаметный провал, накрытый шкурой.
Ублиетта — глубокий колодец, наполненный водой. Для полной уверенности в смерти несчастного, на дно ставились пики острием вверх, или бросались змеи ядовитые.
Строили их также в замках и дворцах Испании и Франции.
Для тихой ликвидации неугодных людей.
А что? Раз — и нет человека: никто не видел, никто ничего не знает.
Некоторые ловушки делались с проходным каналом к реке, откуда она и наполнялось водой, или в виде глухого резервуара.
Ладно я коснулся ножом подозрительной шкуры, лежащей посередине прохода, и она прогнулась неестественно.
Откинув край шкуры ножом, открылись осклизкие мрачные стенки, я и другие в свете поднесённого огня увидели как внизу, очень далеко внизу, плескается черная вода, от упавших камешков, потревоженного колодца.
Видимо эта ублиетта как раз наполнялась водой из реки Тахо.
Дальше и дальше мы теперь двигались с осторожностью, ощущая опасность от каждого шороха, что и здесь можно провалиться в бездну.
В дрожащем свете факела, на земле белел отрывок материи.
Я подошёл ближе и поднял его. Интересно, как он здесь оказался в таком месте? Странно, он был свежим, совсем не истлевшим.
Наверно, оторвавшись от подола платья, намеренно или случайно, как подавая некий знак кому-то.
Тут вспомнилась сцена, когда я был в наркотическом трансе, и в подвал привели Анну, она была одета вроде в платье, и такого же цвета. Вроде, точно не помню.
А знак — это то, точно. Может и должен был его отыскать здесь в подземном ходе? Спрашиваю я, сам себя в данный момент времени.
Принюхался к нему, к этому клочку ткани, точно старая собака–ищейка, взявшая верный след преступника.
Да, несомненно, живой женский запах.
Потом обернулся к спутникам, показывая найденный обрывок:
— Здесь кто прошёл до нас в женской одежде, совсем недавно.
Осторожней, не затопчите ничего! Тут может что-то ещё остаться!
Воскликнул, надеясь на великое чудо, чтоб эта неизвестная оказала
пропавшей Анной.
Да я готов был рвать последние волосы на голове, от досады на себя за промашку в действиях, и отчаяния, что Анну никогда больше не увижу.
— Ищите лучше! Братцы, мои родные, ищите!
И они, правда, старались, буквально ощупывая каждый сантиметр земли, ползая на карачках.
Я отполз на корточках чуть дальше, вдруг в отсвете факела ярко блеснула высверком какая-то штука!
Вот оно, то самое «что-то»!
Меня заколотило мелкой дрожью — сразу от всех охвативших чувств: нетерпения, страха, горечи счастья — много всего накатило.
С подрагивающими руками я поднял «это».
Оно оказалось кольцом с кристаллом, камешек и сверкнул в свете факела.
Я узнал его!— кольцо, которое я подарил Анне тогда, перед расставанием.
Выходит она была только что!
Снова подавая нам просящий о помощи знак!— она же не просто так оставила памятное колечко.
Взревев от радости, поделился новостью о новой находке:
— Анна точно была здесь! Надо немедля бежать за ней дальше к выходу!
— А если она была не одна, а под охраной иезуитов во главе с Бартоломео?— сомневался Рамирес.
— Да плевать — убьём всех, без разбору, и дело с концом!
Ну же — вперёд?! — взывал спутников к безрассудной смелости.
Кровь закипала в венах. Пенилась, бушевала, клокотала.
Требовала выхода. Да неважно куда, и на кого.
Кровь бьется в жилах, не останавливаясь ни на мгновение, и только грохот вдохновения и упоение схватки с неизбежностью пульсирует в голове. Если оно есть, то, какое настанет?!
— Джоник остановись! Опомнись! Куда бежать — тут повсюду ловушки! Даже если Анна была здесь, то уже они с Бартоломео уже далеко от нас. А мы к тому же дороги не знаем, кругом лабиринт, испарения ядовитых газов, да и факелы уже догорают,— твердил аргументы осторожный Виландия.
— Да по барабану всё! Вы как хотите, а я побегу один тогда!
— Я не пущу тебя! Ты безумец, Джоник. Ослеп от своей любовной страсти.
— Попробуй только! Останови меня!— обнажил нож, я против них.
Оторвать ему, то есть Виландии, голову! Да лопнет она!
Нет, сперва руки–ноги порезать, чтоб помучился. А голову отрезать — в последнюю очередь. А еще лучше...
«Вместе! Да, вместе! — раздувался яростью Джоник–человек. — Мы убьем Виландию! Оторвем руки–ноги...»
Нет, с сожалением вздыхал я–другой.
«Да! Да!!!»
Нет, не справимся. Даже и если бы захотел.
«Справимся!»
С Виландией — нет. Не хочу…
С великим трудом мне, холодному сталкеру–Джонику, удалось образумить Джоника–человека ничего не делать.
— Как пожелаешь. Я с Рамиресом возвращаюсь назад в замок. Там у нас много забот. Удачи.
Я развернулся и побежал вперед, стараясь беречь огонь факела.
Надо найти Анну. Новое заклинание помогало. Дарило цель.
Отвлекало от мыслей о несбыточной мести всем подряд.
Найти Анну — это мне под силу.
Найти и освободить, от всех иезуитов вместе взятых. Да пусть там будет целый десяток мерзавцев. А уж вместе мы...
Я представил в уме Анну, какая она сейчас.
У нас получится. Вдвоем — обязательно получится!
Выманим из угла, выйдем из подземелья.
Как же тебе досталось, несчастная ты моя, затравленная Лиса!
Дорожки от слез на грязных щеках.
Крик, шепот, плач — там вдали. Слышишь? Слышу.
Или только кажется?— лучше бы мне оглохнуть!
Ничего, справимся. Всё у нас будет хорошо!
Мрак сгущался, факел догорал.
В глубине земной кишки подземелья — вздыхали, стонали.
На уши давил шорох невидимых крыльев.
Кажется, надо мной кружила целая стая летучих мышей, чуя скорую поживу. Не дождетесь! Не будет вам поживы! Слышите?
Прочь летите отсюда!
Проход сузился, вильнул вправо, влево, сделался пологим.
Очень хорошо!
Вниз, вниз. Глубже, глубже.
Тут был, помню. Тут был...
Тут не был, да. Тут тоже не был.
Вправо ход, влево ход. Куда? Муэрде!
Слышу, и бегу. Вправо, влево, вниз. Влево, вправо, вниз.
Холод, сырость. Вода — кап, кап.
Шаги — тум-тум-тум! Мои шаги.
Бубен вроде, или барабаны чертей? Слышу! Бегу на звук.
Холодно, потом еще холоднее...
Нет, теплее. Темно. Очень темно. Зеленое на стенах.
Светилось! Лишайник. Теперь нет.
Лишайника нет. Не светится.
Но вижу! Все равно вижу! Глаза — во! Чтобы лучше видеть, да!
Камень. Снова камень. Разный камень. Черный, серый. Желтый, бурый. Капает, журчит. Вода. Долго бегу.
Вправо, влево. Вниз, вниз, вниз. Глубоко.
Очень глубоко. Муэрде! Му-эр-де! Близко уже!
Громко! Бьёт непонятный ритм
Дом–дом–доммм, бом–боом–бом.
Схожу с ума, да?! Прав Виландия.
Совсем близко. Вот...
Кончился! Камень кончился.
Бумм, бумм! Железо под ногами.
Край. Обрыв! Падаю?
Да, провалился немного, туда глубоко вниз!
Наверно снова чёртова ублиетта попалась на проходе!
Нет, не падаю, задержался руками за что-то.
Факел и нож — вниз летят.
Взобрался, стою. На краю стою. Удержался?— да.
Крутится. Над головой крутится. Большое, железное.
Обод? Нет, не обод. Крутится, стрекочет.
Помню, видел. Помню!... где-то во снах, такое приходило ко мне.
Колеса с зубцами цеплялись одно за другое, вертелись и проворачивались, передавая безостановочное движение.
Я задумчиво глядел на стрекочущий, лязгающий механизм.
Зубастые колеса и колёсики, обода, металлические балки, качающиеся столбы, оси, полированные дуги и венчики.
Сталь, медь, бронза, золото, серебро.
Кровавые отблески драгоценных камней алмазов.
Что-то крутится, вертится, мелькает.
Зубчики колес цепляются друг за друга, проворачиваются, и приводят в движение блестящие колотушки–анкера.
Двигатель Часов Вечного Времени.
Вот оно, видимо снова это «что-то».
И как выбрать из всех найденных «что-то», самое наиважное для меня. «Часы» или Анна? Всё просто. Или всё золото мира.
Что стоят эти вещи перед настоящим выбором?!
Вот был бы у меня мешок, а в мешке миллион долларов мелочью, с вертолета бы раскидал его над утренним городком.
По одной банкноте.
Падающие Деньги с небес.
Разрывая обычным людям все существующие шаблоны.
Хотя так уже было в истории, когда бог бросал на землю еду, манну небесную. Также, я поступил бы и с золот…
Но «Время» хищной рысью прыгнуло мне на грудь, оборвав всякие размышления.
Толчок отшвырнул Идущего на несколько десятков шагов — несколько десятков лет! — назад.
Что перед этим опасность рухнуть вниз, в мглистую пропасть, где под прядями седого тумана полыхали далекие зарницы?!
Чудом я устоял на краю обрыва — но на краю дня сегодняшнего — нет, не устоял; эпизод в пионерлагере.
Ясный день летом.
Мы со стайкой мальчишек гоняем мяч по площадке.
Вдруг начался проливной дождь, ни с того, ни с сего.
Да не бросать же игру, на полдороге!
Светит яркое солнце, шумит дождь басовито по веткам деревьев, наливая теплые лужи. А мы мокрые, чумазые, но всё равно мы счастливы, нам всё по барабану!
Ведь впереди у нас ещё целая жизнь.
Дождинки непрерывными струйками впивались каплями в промокшую одежонку, падали рядом теплые слёзы неба, вызывая круги на лужах асфальтовой спортплощадки.
Десятилетним мальчишкой, «Я» топтался в недоумении, пока Время океанской волной не накрыло…
Дальше воздух засвистел из скафандра.
Где оказался, что я тут делаю?!— в теле десятилетнего мальчугана в железной махине в сдувающемся как проколотый воздушный шарик, космическом скафандре.
Эластичная оболочка, на несколько размеров больше меня, наконец, сдалась, и я смог расстегнуть крепежи и застёжки, выскакивая наружу.
Ого, дисплеи управления. Голографический экран во всё окно, переднего иллюминатора! Ручки–джойстики с кнопочками рядами светятся синеватой подсветкой. Весело перемигиваются между собой огоньки датчиков.
— Где это я?— тихо спросил, не зная у кого, озираясь по сторонам замкнутого пространства: люки, шлюзы, переходы, тамбуры, шкафы во все стены; с открытым ртом от удивления.
— Приветствую вас на борту боевой космической станции прототип «алмаз-01»,— раздался сверху жестяной голос, немного испугав меня.
— А ты кто ещё такой, покажись?
— Я андроидный информационный диспетчер, сокращённо АИД.
Нахожусь в квантовой системе управления станцией.
— Аид, сейчас какой год?
— Год 2900,— ответил роботизированный голос.
Да твою ж ты мать!
Виландия предупреждал, что выброс может занести в «вперед».
Не стесняясь теперь никого особо, я уверенно взобрался на великоватое кресло члена экипажа, одно из многих, в капитанской рубке корабля.
— Ответь андроид, есть кто-нибудь на станции, кроме нас?
— Станция временно законсервирована на столетний карантин.
На экране меж тем объемно крутилась крупным планом Луна, мы как раз облетали обратную сторону земного спутника.
— А на Земле? Что твориться там сейчас?— вырвался у меня вопросом страх безлюдного одиночества.
— Планета Земля заражена вирусом, вследствие занесённых бацилл…— андроид бубнил дальше монотонным, бесчувственным голосом, так правильно — он же машина, искусственный интеллект.
Только я не слушал его больше, погружённый в мысли.
Как так? Значит, теперь я остался один что ли, из всего человечества, может ещё сотня людей выжило в суперхранилищах.
Кто-то ведь мне говорил, что я никогда, никогда не останусь один на белом свете. Выходит, врал он мне, получается.
А может он просто не знал про «это».
Ведь, по правде сказать, никогда, даже в самых тяжелых ситуациях, не оставался один, по-настоящему.
Всегда, кто-то был рядом: то ли друг, будь-то враг, то ли просто незнакомый прохожий.
Тут изображение Луны на экране зарябило, потом прояснилось, привлекая внимание.
— Аид, увеличь картинку на максимум.
Отчётливо стали видны лунные сооружения, в виде куполов и цилиндров, положенных на бок. Странные существа копошились около них — нет, не разобрать так, с космической орбиты
— Да кто там такие?
— Последняя колония лунных поселенцев.
Я стремительно думал.
Если всё так; карантин, везде вирус, планета неживая.
Аид, конечно, мне откажет в приземление (прилунение) на Луну.
Может, поселенцам помощь нужна там срочно.
Надо обхитрить его.
— Слушай Аид, можешь переключить свой автопилот на ручное управление?
Всегда хотел немножко порулить кораблём.
Машинный Аид замолчал, обдумывая детское предложение.
— Вы никто. У вас нет допуска к управлению станцией,— вражий робот затвердил заложенную инструкцию.— Станция находиться в карантинной зоне. Орбиту не положено сдвигать ни на один градус.
— И что же мне делать? Здесь одному? Ответь, чёртов Аид?!
— Без понятия. Мне не подвластны человеческие эмоции. Вы не предусмотрены в моём расписании полётного графика.
Поэтому вы скоро прекратите жизнедеятельность из-за нехватки кислорода...
Понятно, с ним не договорится по-хорошему, а умирать не хотел здесь. Я пощелкал кнопками, повертел штурвалом — всё в холостую.
Ничего не изменилось.
Где тут главный щит управления электропитанием?
Вырубить руками рубильник питания — и всё!— тогда уж запоёт по-другому этот андроид.
И точно, почувствовал странную духоту, кислорода не хватает.
Я соскочил с кресла и помчался, ага! Как же, в невесомости.
Скорее поплыл в воздухе, отталкиваясь руками за всякие поручни.
Зазвучала сирена. Он что прочитал мои мысли?!
Открыл первый тамбур, потом второй шлюзовой отсёк корабля.
— Внимание! Посторонний на борту.
Вот уже почти рядом, горло перехватило в пространстве без воздуха.
Маска!— висит похожая на обычный противогаз, только с какими-то причиндалами снизу, вроде краников.
— Вы будете нейтрализованы. Вам не уйти.
Выдвижные ручки задвигались из стен, защёлкали электро¬-разрядами.
Сорвал с крючка маску и напялил на лицо, покрутил колёсики вентилей — уфф! Я кое-как задышал.
— Приказываю активировать «Голема».
Размер маски великоват, но ничего, справимся.
Вот и скафандр лежит, а там… нет я боюсь туда даже посмотреть.
Короче, полуистлевший бывший член экипажа. Мумия человека.
Интересно, сколько их здесь лежит бесхозных астронавтов, с тех врёмен.
Впрочем, неважно — если я сам тут начну медлить, то вместе с ними останусь.
Хотя… придётся пожертвовать брезгливостью и залезть в скафандр, в гости к мертвяку, для поиска какого-нибудь ключа, пароля, стик–карты.
Бояться надо живых, а не мёртвых. На самом деле.
С такой установкой в голове, стал лихорадочно расстегивать оболочку костюма. Потом дошло, что надо сначала гермошлем отстегнуть, он крепился на защёлке. Есть!— бейдж, или магнитная стик–карта с инициалами и должностью астронавта висела на шнурке, зацепившись за кости черепа.
Главное, не сломать, не потревожить кости, — и раз — осторожно высвободил шнур из останков. Секундное дело.
И двигаем дальше в поисках способа захвата станции.
Где-то за боковым поворотом послышался глухой стук металла о металл, или это раздаются шаги, такого шагающего существа, монстра.
Чонг, чонг, чонг — странный и страшный звук всё ближе, вот уже рядом. Совсем. Не дожидаясь того, кто покажется из-за поворота, я кинулся наутёк отсюда, дальше и дальше по симметричной станции.
Так, сначала надо отключить станцию от Аида.
Остальное потом…
Я непроизвольно протянул руки вперед, закрываясь от столкновения.
Но станция и Луна вдруг исчезли, растаяв как дым морока.
И вновь ощутил себя на ржавом козырьке во чреве железного подземелья «Часов», с вытянутыми вперед руками, и в своём возрасте.
Время завершило Круг и вернулось неузнаваемой Неизменностью.
Ах, так! В игры играть вздумало Время! Со мной?!
Ладно, я ещё вернусь, а пока нужно выбираться отсюда.
Это место, тот вход в мир «Часов» был похож и в то же время ни капельки не похож на все остальные, странные места Зоны.
Круглая дыра в земле подземелья, шагов двести в поперечнике, а глубины неведомой. Никакой засохшей крови мутантов — камень, шершавый и ноздреватый, унылого серого цвета.
Здесь все, что ни есть — серость, уныние и безжизненность вечности.
Голодный паучище выпил, высосал из мира живые соки, живые краски. Стальной обод Времени с механизмом над головой, камень–пепел под ногами. Ни былинки, ни кустика.
Хоть бы ржавчина лишайника живая!
И ступени большие, под размер ноги атланта великана, грубые ступени выскребленные в камне, уходят вверх крутым уклоном. Совсем рядом от меня, только стоит перепрыгнуть отвесный обрыв в бездну с козырька.
Вот и выход обозначился к живому, наверх к жизни.
Собравшись с духом, сделал прицельный прыжок на площадку ступени.
Только мои ноги коснулись заветной ступени, по исполинскому миру «Часов» пробежала едва заметная дрожь.
Резонанс! Вот чёрт! Пора точно уносить ноги!
Вкарабкиваясь по ступенищям, заторопился наспех, без передышки с разбега запрыгивая с одной ступени на другую.
Бег с препятствиями — то бег, то прыжок.
Снова дрожь земли повторилась, на этот раз отчётливей.
Потом, ещё и ещё.
Всё ненужное было давно скинуто, пот тёк по лицу, я всё бежал, прыгал, снова мчался. Внутренности земли разрешались от бремени трудно, и болезненно.
Чрево её содрогалось, словно выталкивая меня наружу; схватка шла за схваткой, с пугающими, неравномерными перерывами.
По стенам змеились опасные трещины, каменные небеса сплевывали концы не тающих никогда сосулек, похожие на наконечники копий.
Острая крошка секла лицо. Против крошки я был бессилен.
Что я мог? Мне оставалось разве что отмахиваться на бегу, сдувая часть кусачего подземного гнуса в сторону, не позволяя ему напиться заветной крови.
По правую руку от меня вырастали столбы пламени, рассыпались горючими брызгами, опадали и вздымались вновь.
Воздух плавился, тёк жидким маревом, точно возле мартеновской печи.
По левую руку ворчали, рокотали, выстреливали пружинами, сходили с ума в бешеном ритме разломанные остатки «Часов».
Глыбы и целые утесы кружились в мрачном хороводе, сталкивались, трескались, окутывались клубами вонючего дыма.
От него слезились глаза, першило в горле.
Наконец, я выскочил поверх ступеней, на мгновение обернулся.
Между кузнечным горнилом и каменными молотами протянулась вереница наковален — скальная лестница, по которой я бежал, ища спасения. И это называется короткий путь наверх?!
Короче, разве что в могилу! И больше нет никаких «Часов».
Снова обратный сумасбродный путь назад, наперегонки со смертью, подгоняемый огненной стихией, жадно пожирающей пространство за моими огромными прыжками, в добрый десяток шагов.
В каком-то причудливом сне я лечу, где время растягивается сгущённым молоком выливаясь из банки, по-вороньи раскинув руки как крылья, припрыгивая ногами–когтями при разбеге, словно ожила во мне найденная душа Ворона.
Птенцом воронёнком, не умеющим летать в полную силу.
И не совсем тем старым путём, огромные трещины образовывали новые проходы, одновременно заваливая старые дорожки.
Да, вовремя Виландия с Рамиресом повернули назад.
Ветер. Свежий. Откуда? Повеял аромат цветущей сарданы.
Я принюхался на бегу. Запах оттуда — где спасительный выход.
Запахи багульника, сон–травы, их ни с чем не спутать.
Ветер усилился, разметал дым и смрад, заглушая огненный рокот за моей спиной. На этот не сбиваемый ориентир, помчался дальше, потом вылезая из подземелья на травяной луг.
Я возвратился в мир.
***
Новый день занимался утренней зарёй.
Только густая трава луга по краям нового разлома пожухла, свернулась черными колечками, уже обратилась в пепел.
На нижних ветвях сосен порыжела хвоя.
Те деревья, которым не повезло оказаться слишком близко к трещине, накренились, в судорожном порыве жизни цеплялись корнями за землю. Поблекли, сморщились желтые венчики волчьей сарданы — мириады хрупких солнышек увяли, теряя блеск.
А живой разлом ширился, бежал вперёд, обваливаясь позади, через луговину и дальше к городской реке, словно желая напиться с великой жажды, опустошить всю реку, выпить её до самого дна.
В нём дышало, дергалось, пульсировало.
Так бьется сердце бычка, приносимого в жертву, в ожидании неизбежного, когда тяжелый и острый нож вспорет животному грудину, для извлечения кровавого подарка богам.
Из разлома, развороченного пласта земли, торопясь, пока он не закрылся окончательно, выбралось обезумевшее существо.
Шалый человек не вполне похож обличьем на людского человека, он был почерневший как ворон.
Откровенно говоря, он смахивал на записного отъявленного демона, собравшийся в побег из подземного ада.
***
Эпилог главы.
Рассказ Виландии после этих событий, и о последующем.
«… Джоник возвратился в замок иезуитов, лишь к вечеру следующего дня. Весь помятый, понурый, оборванный, обгоревший сам и в обгоревшей одежде.
Да не это было существенно, главное, что он остался жив.
Я не стал расспрашивать, что там случилось после нашего ухода.
И так всё понятно. Он изменился, стал немного другим.
Потерять — смириться, найти — и снова потерять любимую женщину. И всё это почти за одни сутки!
Не хотел бы я оказаться на его месте.
Тут любой бы давно свихнулся.
Ха! А я ведь завидовал Джонику, простому человеку.
В том, что он был не такой как я.
У него больше способностей, сравнимых со способностями бога
Или я тоже стал сравнимый как бог, решая судьбы людей, делая тяжелый выбор
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
за них. Как и Джоник.
Ведь часто так в жизни бывает, когда ты избираешь для других какой-то новый путь, для любимых, для детей, для страны.
Я ему не завидую, или завидую, или он мне завидует, — всё перепуталось в непонятном Мире.
Где надо только выживать, как кошка дикая, в диких джунглях, в диких городских подвалах, там бороться с крысами, гиенами, с тиграми. Не обзавидуешься нам.
А потом мы вдвоём собрались на войну, устроенную королями, с ихними кардиналами.
По предначертанному пути: мне в перерождение, Джонику в свое время, откуда он и появился.
Вряд ли теперь он узнает о том, что похищенная, и не найденная Анна, сойдёт с ума и окончит последние дни в закрытом женском монастыре, расположенном где-то в Кордове.
Я не стану ему говорить, что «видел» судьбу Анны.
Там сначала она родит ребёнка, сына Джоника, которого потом сразу после рождения, отдадут в приют под королевским покровительством.
Дальнейшая судьба сына, как и полученное имя, неизвестно.
Бог весть, каким он станет в жизни, когда вырастет… бог весть.
И встретятся ли когда-нибудь снова потомки сына и сам Джоник.
Я хоть и Видящий, но не настолько, же всемогущий.
А что про других персонажей сказать? Если вам интересно.
Каждый получил что хотел.
Официально остается тайной, каким образом разведка Ришелье добыла текст договора с Испанией.
Исследователи три столетия никак не придут к согласию по этому вопросу. Некоторые даже полагают, что заговорщиков мог выдать сам глава испанского правительства, граф Оливарес, в обмен на определенные компенсации со стороны Ришелье.
Ха! Разумеется, мы с Джоником приложили к этому рабочие руки.
Найденные улики, вместе с написанным подробным докладом обо всём произошедшим, я отправил гонцом в Мадрид, братцу сеньору Оливаресу.
Затем Оливарес передал копии улик Ришелье.
Как предполагал, полетели после головы заговорщиков, с нашей и французской стороны, мелкие и крупные.
Сен-Мар, до подписания приказа об аресте пытался бежать.
Его нашли в бедной лачуге на одной из столичных окраин.
Городские ворота были закрыты, и беглец не сумел покинуть Париж.
После ареста первым предал сообщников Гастон Орлеанский.
Также поступил вскоре и герцог Бульонский.
Взамен они получили помилование короля.
После суда, над Сен-Мара и де Ту, устроенным Ришелье над главными заговорщиками, в тот же день они доставлены в карете на площадь Плас де Терра, где при огромном скоплении народа были обезглавлены.
Хотя мы-то помним, что главные интриганы как раз избежали преследования: покойный прелат Амбросио, и его наставник Бартоломео, следы которого теряются также в монастырях Кордовы.
Кардинал Ришелье после суда вскоре умрёт, как и его визави, король Людовик 13. Пост кардинала займёт Мазарини, но политика Франции, так и не изменится. Министра Оливареса, после поражения в военной кампании при Рокруа, сместят с должности, будут судить, но он тоже скоропостижно умрёт, не дожидаясь суда.
Массэ, я потом отпустил из подвала, пускай живёт как хочет, но скакунов не вернул, нам с Джоником они самим вскоре пригодятся.
Испанию будет трепать злыми силами, что вызовет сильнейший упадок страны. Король Филипп IV умрёт через двадцать два года после мясорубки терций в 1665 году, и на королевский трон посадят слабоумного Карла II, который будет править, в кавычках, до конца века, до 1700 года.
А через 90 лет спустя во Франции произойдёт первая революция:
с взятием Бастилии, гильотиной, якобинцами, коммуной, конвентом, Маратом, Робеспьером, Дантоном и прочими героями неспокойной эпохи средневековья.
В результате, которой Людовик XVI будет обезглавлен на площади Революции, и потом через десять лет к власти придет Наполеон 1.
Но это — совсем другая История.
Засим нижайше откланиваюсь, и прощаюсь с Вами.
Вместе с огоньком погасшей Свечи...»
Зона Отчуждения
… сон. Сравнимый с видением из молодости.
Есть такие места, куда попадаешь между Навью и Сном.
Мы мчались в каком-то автобусе по бескрайним зеленым полям и лугам от травы и кустарников, моей родины с прозрачным небом.
Небо. Откуда в аду такое голубое небо?
И вместе с кем-то, важным для меня.
Только я не знал того и не помнил кто он.
Автобус был тоже бесконечным, со многими пассажирами сидевшими и стоявшими бесплотными тенями.
Автобус без номера и определённого маршрута, ехавший в никуда.
Летела долгой скатертью дорога, под колёса чудного транспорта.
Пока он путешествует, я должен!— обязательно должен вспомнить всё, что случилось со мной…
А потом автобус вдруг затормозил, погромыхивая металлическими частями механического остова, не доезжая до вокзала.
— Выходи, Идущий! Это твоя остановка!
Кто-то сказал, совсем рядом со мной, или передал прямо в моё сознание.
— А как же ты? Давай вместе выйдем.
— Видишь ли, я не смогу сойти с тобой.
— Но почему?!
— Устал быть бессмертным. Я прожил несколько жизней. Больше не спрашивай об этом. И, взамен, возьми «Это» с собой.
— Что это?
— Подарок, надеюсь, он тебя не разочарует. А мне пора отдыхать, и явиться в новое перерождение.
Я почувствовал как «это» мягко обвилось вокруг меня и взяло за руку, если уместно там руку назвать рукой.
— Что ж, спасибо, что вытащил оттуда. Помни, что говорил. Удачи Идущий. До встречи, в новой жизни. Хозяину привет.
Я поверил ему, и «вышел» сам. Один. Или уже нет, не один.
***
… Вокруг Идущего и одновременно внутри, зыбко шевелились расплывчатые силуэты, напоминая готовящихся к схватке бойцовых рыбок–самцов.
Путник никак не мог отследить их хищные контуры, потому что сам был одним из мерцающих призраков, но вместе с тем — всеми ими сразу!
Искаженное до неузнаваемости сознание дробилось на немыслимое множество малых частиц.
Чудом оставаясь целым, расплескавшись тонкой маслянистой пленкой по поверхности живого океана, в глубине которого шевелилась заточённая между солеными каплями безмолвия нежить, не в силах прорваться на поверхность света.
Эта глубинная жизнь была древней, как само родившиеся в самом начале рождения мироздания Время.
Её сила копилась давно, и сейчас тварь, стремившаяся разорвать сдерживающую пленку, была, как никогда, близка к завершающему рывку, к свободе.
К разлетающимся ошметкам содержимого черепной коробки, одного на всех… но — Время еще не пришло.
Скоро, уже скоро — но не сию минуту.
Здесь нет меры времени.
Любые категории измерения, или меры чего-то — это предикатив, состояние материи в мутации, относительно удаления от первичной формы.
Время и есть род предикатива, желаемого изменения тел, ждущих метаморфозы.
Если отринуть фактор времени из череды всех мерностей, хранящихся в оболочке физического тела, то возродится последовательность даров, ожидающих распаковки для излечения человечества от старости.
Да и время бывает разным.
Человек, умирающий от старости, он просто теряет тело, для него не остановилось ничто, он закончил этап жизни в биологическом теле и его ждет дальнейший путь.
А в энергетическом плане представление Времени это коэффициент соотношения энергий.
Понятие Время имеет примерно такое описание:
Будущее — это когда я с раскрытым потенциалом, именно полный потенциал, а прошлое — это когда у меня мало потенциала.
Завтра это еще я не готов, мало опыта, рано.
Но одновременно из момента, когда я накопил много потенциала и раскрыл его, могу проецировать свое сознание в точку, где я еще никто, слаб, то есть проецировать себя в прошлое.
Прошлое в понимании развития световой сущности, а не человеческой оболочки.
То есть Время понимается не как система координат, а как свойство развития души и характеристика накопленного потенциала.
Поскольку каждый момент изменяет прошлое и будущее, точных предсказаний будущего не может существовать.
Всё постоянно изменяет всё.
Образ протекания процесса развития как совокупность биологических организмов разного организационного уровня, именуемое биологический скафандр или тело, является пристанищем для энергетической или световой сущности.
У тела есть лимит на развитие, запас энергии для прохождения эволюции: рождение–зрелость–старость и соответственно смерть — расшифровка смысла слова, — «сменить мерность».
Этот процесс необратим, как бы это кому не хотелось, но эволюция тела, как живого организма имеет предел, по истощению запаса отведенной энергии на развитие, оно распадется на биологические составляющие.
Пусть существо живет хоть тысячи лет, хоть дни и часы, но суть одна.
Это и есть Время в нашем приземленном понимании, некий промежуток событий пока человеческий скафандр не самоуничтожится.
Нет спешки, живут и двигаются камни, каменная неорганическая жизнь тоже дышит и умирает, меняются не только полюса Планеты — меняется всё и везде, в том числе мера Времени для каждого живущего существа.
Мотылька бабочки–однодневки, человека, или валуна камня.
Если смотреть с ощущения камня, то мы для него, люди, кажемся ему сгорающими искорками от костра.
Просто искра, этот человеческий век.
И в каждой ветке реальности течёт свое линейное время.
Все это означает, что как будущее, так и прошлое многовариантны — чем дальше от момента здесь и сейчас, тем больше потенциальных веток.
Мало кто осознал(ёт) его до конца из читателей здесь в жизни, и тем паче в народе.
По-простому — это привязка к родной ветке реальности.
И вы уже не сможете перепрыгнуть, то есть «поменять вариант реальности».
По настоящему кто заходит в Транс, уже не «в здесь» и «в не сейчас»
И уж, точно не живет по принципу — здесь/и/сейчас.
В каждой ветке реальности течёт свое линейное время.
Вновь и вновь мы создаём, то есть творим в ней, новые декорации, и новых людей–проекций.
Только кому это нужно?!— одному отступнику Идущему?
Людям ничего не нужно из твоей души.
— Ты боишься смерти?
— Нет, не в этой жизни. Когда я окажусь маленькой девочкой, то может быть стану бояться.
— Когда же?!! — не слыша самого себя, закричал он, из последних сил цепляясь за остатки растаскиваемого в стороны «Я».— Когда это произойдёт?!
Желая неосознанно познать сокровенное.
В ответ беспокойно заворочались зыбкие рыбьи силуэты пираний, словно дивясь неожиданному вторжению и пытаясь рассмотреть странного пришельца целиком, вместо того чтобы рвать его на части.
Окружающий кошмар на миг замер, и какая-то неуловимая часть целого пришла в особое движение.
Это уже не общее хаотическое брожение — нечто двигалось целенаправленно, оно, движение, сопровождалось все усиливающимся пароксизмом боли.
Путник–организм знал неясным знанием — тайны жизни и смерти рождаются в муках, чтобы быть безжалостно выброшенными из материнского чрева в никуда, чтобы исчезнуть, кануть в небытие и снова в перерождение:
«… Шерсти зверей носили вы, сливаясь с ними часто, преображаясь и трансформируясь телом в волка, медведя или птицу вольную, что всеми четырьмя стихиям вам ведомо, что шесть форм тел знали вы во времена те забвенные…»
Внутренности чудовищного, состоящего из миллионов отдельных элементов безликого существа, которым в этот момент стал Идущий, обожгло огнем, и кричащий раскаленный зародыш вырвался на свободу, мгновенно умчавшись прочь.
Чтобы боль, от вошедшей в нервный узел тупой и ржавой иглы шприца Времени, сменилась блаженным чувством, подарком наркотического препарата, что течет по венам, разрушая тело, давая взамен возможность забыться, отрешиться от предчувствия неизбежной боли, и от ее наступления.
И от ухода от реальности, за которым следует новый виток спирали отчаяния и тоски.
Мука, проклятие, но без них ты уже не можешь, не в силах представить свое существование.
Чтобы дрожь извращенного наслаждения от гибели пробежала по гигантскому организму.
Сладостный, мучительный экстаз разрушения и смерти!
Идущий закричал, с усилием вырываясь из засасывающей трясины нечеловеческого кошмара, — и, судорожно глотая ртом воздух, вынырнул на «поверхность», вместе с попутчицей.
***
… Я очнулся в скафандре, в том «перемещателе».
Только пульса не было в жилах.
Сердце перестало биться, но разум был в действии, и я ударил кулаком в грудную клетку, со всей силы, запуская по новой кровеносный мотор, пока не стало совсем поздно.
Тук, и остановка. Потом снова тук¬–тук.
Кое-как забилось сердце, с перебоями застучал двигатель тела.
Зашипело сервоприводом, крышка аппарата автоматически плавно отъехала в сторону, выпуская на свободу.
Только в какую свободу на сей раз?!— в привычное, или уже не привычное время.
Прислушался к себе и что твориться рядом.
Звёзды, Судьбы, Времена: всё перемешалось в голове, в одно нечто неразличимое крутящееся Колесо.
Придерживаясь за ручки, вылез из него, слегка покачиваясь при первых шагах, отвыкших от реальности.
Мрачно темнели закрытые «перемещатели» Черного Сталкера и Анны, так и не вынырнувших «оттуда».
Сердце остановилось. Глядя на них.
Тук. И стоп. Плохо. Очень плохо.
Я ударил ещё раз — по сердцу.
Запуская принудительно, движитель моей сущности.
Хорошо. Хорошо почти!
Где-то рядом грохотал эхом близкий бой.
Заскрипела бункерная дверь ручным штурвалом, вернулся оттуда Крест. Он спустился вниз, устало скинул три пустых автомата на стол, приветствуя меня коротким кивком:
— Как ты Джоник, вернулся? А у нас горячо тут.
— Норм. Сколько прошло времени?
— Минут десять, может больше.
Вот блин! А для меня прошла целая вечность.
По сложившейся обстановке задница творилась за стенами бункера и вокруг. А как иначе сказать.
Стрекотали «калаши» с разных сторон, знакомыми до боли очередями, сосредоточенно бившие по одной цели.
Потом затихли, больше не подавая признаков жизни, видно киборга «отступника» не стало.
Зарычала яростным свистящим визгом мощная «болгарка», взрезая замки двери лаборатории. Но поперхнувшись крепким металлом — она плачевно затихла. Передышка минутная.
Во время которой, вероятно, отрядные минёры накладывали точечный пластид на каркас двери, чтобы вскрыть укрытие, как консервную банку. На их месте, я бы так сделал.
Бумм! Так и есть. Пыль. Грохот.
Почти землетрясение, от рухнувшей многотонной махины.
Развороченная взрывом стальная дверь, вырвалась из петель и грузно обвисла, на перекошенном остове лохмотьях рамы притвора.
Штурмовики заскочили на круговую лестницу лабораторию, которая наверху помещения. Больше нет времени спать!
Крест, не отвлекаясь на мелочи, перезаряжал опустевшие стволы, поспешно меняя магазины.
И пора! Прыжок. Без оружия?— да!
Моё оружие на лабораторном столе осталось.
Там трое! Всё нипочём! Нам!
Кому нам? Да некогда разбираться — нам и всё.
Вхолостую заклацал курок пистолета, успевшего среагировать бойца.
Что? Тоже патроны в обойме кончились?!
Раз — прямой удар. По первому, по центральному «штурму».
Рука привычно ушла на пробой корпуса противника.
Тут же локтем выбивая «пм» из правого.
А левый штурмовик ударил резиновой дубинкой!
Ух. Хорошо. Очень хорошо.
Да только ничего больше.
Нижняя кнопка клина обоймы — разрядка «пм».
И стволом и каркасом обоймы — сразу по головам!
Хорошо, да! Совсем хорошо.
Ещё двое штурмовиков на лестнице сформировались, выскакивая из тамбура раскрытого широким зевом входа в лабораторию.
И тянутся стрелять… тянутся пальчики нажать курки.
Но почему, сразу стрелять?!
Может надо поговорить сначала… поздно.
— Лови Джон!— Крест понял, что дело туго идёт, а он был внизу и понятливый, подкинул мой «каратель» наверх.
Для него не нужны патроны.
Каратель есть каратель, нож спецназа.
Серповидное, обоюдоострое лезвие клинка — не оставляет никому шансов, в короткой ножевой атаке.
Мини–сапёрная лопатка. Что вы хотели.
Если у обычного ножа (боевого) просто острие, и одна режущая кромка, то у «карателя» их двое.
Без разницы, в каком ты положении находишься — прямой, или обратный хват. Можно сразу «перекладываться».
Да, таков был вопрос — почему же боевой нож назвали так?
Как у фашистов СС уставной клинок — «мёртвая голова».
Не знаю. Наверно, так получилось, что пришлось так назвать.
Карать — так карать. Мне нравиться.
А что вы забыли, как танки в Грозном стреляли.
Кстати, нож потом переименовали официально — на «Взмах-1».
А между нами, он так и остался «карателем».
Вы мне скажите тогда — зачем я живу... если всё переписано и прошлое и будущее.
Я ведь по небу летал, надеялся всё понять, да чего ж теперь церемонится!
Каратель тоже летал, коротко отсверкивая матовой сталью, находя уязвимые цели, то к одному телу, потом к другому.
Зачем вам знать — как?
Пока досыта клинок крови не напился.
Бывало, сам его кровью кормлю — делаю кровавый порез на коже и «кормлю» сталь. Так надо.
Для чего и расписываем стены кровью.
Ведь родятся новые солдаты, и родятся новые командиры.
Не знаю. Всё хорошо. Только что-то горчит в горле.
Как сказать иносказательно — дерьмо.
На лице, или в лице.
Твоя мать Родина, встретила хлебом с солью, и с кровью.
Что скажешь ещё, а ты Хозяин что молчишь?!
Просто все перепутали страну. Город и Зону. Да и времена тоже.
Всё перепутано в этой жизни.
Привык уже к Испании, там всегда сеньор, сеньорита.
Я спрыгнул с лестницы вниз, заваленной трупами, вытирая нож от крови. Одновременно вернулся Крест на пост, деловито передергивая затворами заряженных автоматов:
— Не успеем вместе уйти. Скоро подтянут стационарные «глушилки» для поимки Хозяина. Ты сам уходи, а я прикрою.
И только собрался ему возразить, как вдруг крышка аппарата открылась — женщина!
Явилась. Вылезла из «перемещателя».
Точнее девушка — она стоит в растерянности оглушённая всем происходящим, обнимая ладошками голову от грохота, одетая в покинутый сталкерский комбез Черного Сталкера, не зная что делать в такой непривычной обстановки.
Тут любой бы потерялся от выстрелов, от взрывов.
Да твою мать! Крест тоже непонимающе оторопел.
Кто вы такая? Откуда?! Видимо дверь перепутали, напутали город и век! Как решились попасть сюда?
Вот я смешной человек, конечно, узнавая известный облик.
Это нарисовалась Зулейха, собственной персоной.
Вот ведь удружил с подарком Виландия, тьфу, Чёрный Сталкер.
Ладно, всё потом, разбёремся, наверно.
Зулейха, наконец, опомнилась и подбежала ко мне.
Хозяин приступил к быстрым объяснениям:
— Джоник, я всё знаю из мониторинга твоей мозговой деятельности. Можешь не объяснять. Наверно так суждено цивилизации.
Ты помнишь, теорию пересадки мозга.
Когда человеку отсекают голову, на её место пересаживают новую.
Нет времени больше! Уходи отсюда проводник.
Ты выполнил миссию.
Больше ты не ничего не можешь изменить и сделать.
Я запущу телепорт, пока есть возможность.
Уходи… забирай девчонку, и — Просто уходи…
На самом краю дальней стены лаборатории, прямо на углу засветился всполохами кисельного света активированный Хозяином портал.
— Джоник! — обречённо отстреливаясь краткими очередями, выкрикнул Крест, возле
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
входа окруженный новыми штурмовиками с антеннами «глушилок».
Да, Хозяин прав. Пора подводить итоги?
«Анне уже не помочь, никак. И на сколько минут ещё осталось электроэнергии в батареях её «перемещателя» — пять?! десять?!— минут отложенной смерти... или полчаса… Ей никто не силах помочь. Это означает одно, лишь одно: пора уходить.
Пора…»
Я послушался совета (так больше ничего не оставалось делать).
Увлекая за собой новую спутницу, Зулейху.
В раскрытый быстрый рассвет, перед нами.
Всё длилось не больше минуты: с начала оживления, и до нашего исчезновения.
Замерев застывшими идолами, поклоняться коим — грех, штурмовики не стреляли, и смотрели, как одиночка проводник осторожно обнимает плечи стройной девушки с чёрными волосами, как они бегут прочь, дальше и дальше по лаборатории, и вот дальний угол помещения — пуст.
Пуст, как и не было только что двоих безумных людей, упрямо бегущих прямо в стену.
«… Человеческая фигурка, облачённая в потертый комбинезон медленно, но уверенно, двигалась по извилистой, только ей понятной траектории…»
Мир моргнул своим Оком, словно стряхивая соринку, зарябило, подернулось туманной дымкой и поменялось в один миг.
***
Человеческие фигурки, только уже не одна, — а две, одна большая, другая поменьше, — облаченные в потрёпанные комбинезоны, медленно, но уверенно двигались по извилистой, только им понятной траектории.
Насколько хватало обзора, вокруг простилалась запустелая, неровно выжженная земля, усеянная редким кустарником, с острыми как бритва шипами.
Лишь вдалеке, одиноко темнело ржавое пятно низкорослого леса.
Изредка вспыхивали яркие огоньки по пути движения одиночки.
Иногда внезапно возникал, закручиваясь столбом, вихрь жаркого спрессованного воздуха. Стоит адская жара.
Низкое чернобыльское солнце печет, словно сходит с ума и жарит всё подряд как никогда раньше.
Утомляющий пейзаж — одновременно пустынный из миров фантастических и марсианских.
… Я неторопливо передвигал ноги, дабы подольше сберечь силы, двигаясь к виднеющемуся краю спасительного леса.
Камуфляжный комбез надет на голое тело, из-за невыносимого пекла, остальное бельё пришлось снять и выкинуть.
Нестерпимо хотелось пить и есть. Больше, конечно, пить, да стоявшая жара не давала покоя, насаждая мысли о прохладе.
«Вот почему не случится дождю?!» — выругался внутри себя, проклиная всё подряд. В глазах рябило, виски сдавливало так, что окружающая реальность двоилась. Начинало шуметь в голове, будто рядом бил в колокола, не жалея сил, самый звонкий звонарь.
В очередной раз сел для передышки на землю: «Вот и всё, походу радиации нахватались…»
Автоматически похлопал по накладным карманам комбеза, где должны находиться, кроме рейдовой аптечки в разгрузке и в рюкзаке, необходимые таблетки антирада.
Пусто в карманах! Да во всех абсолютно пусто.
Лишь висел на поясе, пристёгнутый к нему нож, в специальной кордуре, с фиксацией для мгновенного выхватывания из ножен.
Обычного размера, тактический нож выживания «каратель».
— Блайд — сталь, кнауф — нож, а это больстер,— пора бы запомнить после десятка повторений, это я объяснял Зулейхе в который раз, показывая на ладони устройство ножа.
Снова устроил привал.
А как иначе идти с прицепом в виде женщины?
Да не просто женщиной, а дьяволом в юбке, то есть в штанах!— чёртом, даже сто чертей, всех взятых воедино.
Исплевался весь: что? куда? зачем?— достали бабские вопросы!
Ээх. Мужики. Как я вас понимаю.
Был бы мужик, да хотя бы прикурить попросил бы у него.
Для поддержания видимости какой-то нормальной беседы.
А то баба в Зоне — смех один, да курам на смех.
Ну куда её деть? Сам не знаю.
Обнялась, прижалась — я не могу без тебя. Пропаду.
Пропасть — это да, запросто тут.
Спаси меня, умоляю. Я умру здесь.
Тебе стирать, готовить буду.
Я говорю: ну куда ты, со мной всегда опасно
Слёзы, истерика. Не конкретно, а очень конкретно.
Зулейхе трудно придется, думал наивно с начала вынужденного похода. Только хрен там!
Сразу же вопросы пошли: — где тут вода? где еда?
Быстро она здесь обвыклась.
Не хватало извечного женского вопроса про алмазы.
Да! Блин!— я сейчас пойду алмазы добывать!
Убил бы. Да жалко… живая же.
Но насчет алмазов она держала пока рот на замке.
Наверно. До поры. До времени.
Опасливо поглядывая на мой весьма грозный ножичек.
Да ладно, пусть живёт.
А длинные, чёрные как смоль волосы пришлось ей отрезать, под самый корень. Как есть, откромсать лишние пряди.
Тем же ножом «карателем».
Сама же спасибо скажет, мешаться только будут потом, да лишние разговоры и хлопоты тоже ни к чему.
Угу. Чуть глаза мне не выцарапала!
Муэрде! — ругается ещё как сапожник.
Вот кошка дрянная! Точнее ворона!
Да осталось волос ещё, на вполне приличную косичку.
Она так и сделала, быстро соорудив короткий хвостик, обиженно посвёркивая чёрными глазищами на меня.
Я тоже себя чувствовал довольно неловко.
Ещё бы, главную женскую гордость ампутировал.
Это как из красавца попугая выдрать его хохолок.
Кто не знал: попугаи обожают смотреть в зеркало на свое отражение. Их хлебом не корми, дай покрасоваться собой.
Но Зулейха так и осталась ничего, даже очень.
Ладная фигурой и лицом, ноги стройные и длинные, прямо как из ушей растут. Правда, ножки привыкшие к грубой обуви, а не к дамским туфлям безделушкам.
Но это скорее плюс, а не недостаток для передвижения по Зоне.
— Ладно не сердись, отрастут новые…
Снова короткий взгляд из-под ресниц. Злится она. Не отошла ещё.
— Слушай, ведь по закону Зоны ты должна обрести новое имя.
Хочешь тоже получить его?
— Снова врёшь ты! Нет никакого нового имени.
— Не вру. Это обычай, понимаешь, традиция такая. Кто попадает сюда, должен получить новое имя. У меня вот Джоник, хотя старое имя Евгений.
— Как это? И кто даёт?
— Всегда по-разному. Обычно новичок, попадая в Зону, ходит в паре с бывалым сталкером. Тот его обучает, натаскивает всем премудростям. И в конце обучения крестит его. Даёт новое имя, более подходящее для новичка, под его характер, становиться ему крестником.
— А у тебя как прошло? Кто крестник?
— Потом как-нибудь расскажу, а был моим крестником Голландец, старатель такой. Не знаю, что с ним сейчас.
— Ну и какое имя ты мне дашь? Крестник Джоник.
— Я ещё подумаю. Посмотрю на твоё поведение.
Зулейха фыркнула, как умеют только эти женщины.
А еще перекатывалась в карманах небольшая горсть болтов, для обнаружения аномалий.
Горстка болтов, которых нашёл и подобрал возле места моего неожиданного появления, или выброски сюда.
Кусок клеёнки валялся рядом, ненужным мусором, приличного размера. Но нам пригодится любая мелочь.
«И болтов тоже негусто», — размышлял над ситуацией, хотя к счастью, аномалий встречалось довольно немного и простых. Парочка «жарок», по одной «грави», «трамплинов», «воронок»: мелочь короче!
К примеру, надо прощупать подозрительную тропку дорожку, то кидаем в то место болт и смотрим на результат.
Если окажется аномалия «грави», то болт стрельнёт рикошетом от неё, и куда-то унесется со скоростью пули.
Попадёт в проявившуюся «воронку», просто пропадет и раствориться в ней. Угодит в «жарку», там он вспыхнет огнём, а если нет ничего, тогда благодарим бога и матушку Зоны, подбираем болт и топаем дальше.
Ничего сложного, каждый зелёный новичок первоход так умеет.
А у бывалого старателя, тем более у проводника, уже нюх на такое дело, да навороченные детекторы аномалий имеются.
Хотя электроника есть электроника, заглючит она, не покажет опасность, и пиши привет с того света.
Лучше простого болта не придумали сталкеры, так надёжней.
А отрезанные волосы пригодятся, можно ловушек из них наделать, можно тетиву для лука сплести, там видно будет.
Набежала небольшая тучка на небо, пролился небольшой дождик, откликнувшись на наши мольбы, оросил каплями влаги измученные жаждой тела.
К счастью, нам удалось набрать немного воды для питья, в расстеленную клеёнку, которою мы тут же жадно осушили.
Да, чего хочет женщина, того хочет бог.
Снегопад, снегопад, если женщина просит… значит он пойдёт.
Даже снег в Зоне! Хотя он здесь никогда отродясь не шёл.
А может она тоже превратилась в Видящую?!
И ей передалась частичка умений всяких.
Как же Виландия так хитро сделал?
Ломал я голову над этим вопросом.
Оставалась ещё одна загадка, и я пристал с расспросами к Зулейхе, что да как произошло там в Испании — она рассказала что помнила.
Видно Виландия каким-то образом скопировал абсолютно все данные–генотип Зулейхи, себе на «флешку».
В смысле, не на обычную флеш–карту, а на особый отдел мозга.
Потом после «смерти», трудно поверить, но он сумел извлечь эти данные, в своё временно покинутое тело.
Вселяя в это тело разум, память, сознание Зулейхи, с моей помощью, когда я «там» принял «подарок».
Потом пошла быстрая трансформация опустевшего тела, под биометрические параметры девушки. И вот она здесь.
Может вправду осталось в ней что-то от него. Не знаю.
Вот и язык русский уже знает, хотя иногда тоже мешает речь с испанским, особенно когда ругается.
Хотя мне так чертовски не хватает Виландии.
«Ничего, я, то есть мы, выберемся отсюда, я вам всем покажу…», — непонятно кому грозил и хорохорился, хотя шансы на выживание здесь, в таких обстоятельствах, почти нулевые.
По меркам Зоны мы голые, только в трусах, если так можно выразиться.
Хотя был маленький плюсик: за время, что передвигались — не встретилась ни одна зонная живность.
Ни стай диких кабанов, ни псевдособак, ни даже мерзких тушканов.
Довольно странно и необычно.
Куда мы попали, приблизительно узнал визуально.
Это вроде Ржавый Лес, или как говорят братья славяне — Рудый Лес, бывший Лиманский заповедник, возле Припяти.
Место довольно тихое и спокойное, только никого не встретишь тут. По сплетням и байкам, знал что вольные, да и все из людишек Зоны, предпочитают здесь не ходить, почему-то.
Место хоть и "тихое", да неизведанное до конца.
Люди, как всегда, бояться неизвестности!
Ладно, с этим потом разберёмся.
Нужно добираться до Кордона, остальные населённые места слишком далеки, других вариантов что делать и как, чтобы выжить — больше нет.
Вытерев скупой пот со лба, задумчиво засунул руку под вверх комбеза, и выудил медальон, висевший на шелковом шнурке.
Его я носил, не снимая никогда, даже в Зоне.
Личный Артефакт, добытый в тяжелейших испытаниях.
Старинный амулет, сделанный в форме круга, из неизвестного мне металла, по кругу вязь непонятных слов, похожих на санскрит.
Ещё на медальоне нанесено изображение мифического зверя, то ли дракона, то ли тигра.
Потёр медальон мягко пальцем, потом зажал и держал в кулаке, чувствуя выпуклые грани металла.
Медальон для меня как весточка с той, прошлой жизни, поэтому дорог, как памятная вещь.
Против воли полезли воспоминания о том, как он там, достался, и что с этим связано немалого отрезка времени.
В раздумьях обо всём, наметил нам двоим цель — дойти до леса, там спрятаться в тени куцых, заржавленного цвета деревьев, дать небольшой отдых уставшим телам.
С надеждой на «авось», упрямо поднялся на ноги, и мы с Зулейхой двинулись по направлению опушки леса.
Она шла примерной ученицей за мной, четко присматриваясь ко всему, вышагивая длинными ногами в несуразных ботинках, в точности как лукавая ворона.
Может правда окрестить её Вороной?
Ладно, посмотрим.
«Вот, дошли, значит, привал…», — устало подумал, примерно через полчаса пути, после последнего перерыва.
Не стали углубляться внутрь леса. Облюбовав одно деревце на краю опушки, измождено повалился на землю прямо около него, с наслаждением вытягивая ноги, проваливаясь в неглубокий, дремотный полусон, полуявь, без снов.
Зулейха тоже рядом свалилась без сил.
Сон, или моя жизнь в той реальности. Так бывает иногда.
Этот сон хватает меня за руку, и несёт прямо в ад.
Только не боюсь я его, страшного ада.
Ведь я же там был!
***
… Шестым чувством, уловив надвигающуюся опасность, (состояние Сатори), машинально перекатом ушел от смертельного удара.
Стремительная, шипящая тень огромного зверя промелькнула надо мной, приземлившись на место, где только что спал!
Вскочив на ноги, выхватывая рывком нож, одновременно оценивая обстановку, метнулся за ствол дерева.
О боги! Химера!
Одно из опасных порождений Зоны, её бесовское отродье.
Глаза, уставившись на меня, горели адским, зловещим всёпожирающим огнем, как тлеющие угольки под костром еретика–грешника.
Как будто говоря: «Ну что человечек, допрыгался? Спета твоя последняя песенка!»
В ответ тоже пялился на создание, а в голове мелькали обрывки мыслей, различные эпизоды из прошлой жизни, отрывки знаний из справочника сталкера, и не только из него.
Мешанина и каша творилась прямо в голове!
Стоп. Значит Химера, и, похоже, вроде самка Химеры!
Уловив обонянием характерный запах от зверя.
Чудовищна и прекрасна по своей животной сути, как бывает прекрасно убийственное оружие, служащее орудием смерти.
Её черная короткая шерсть лоснилась, отливала мягким предупреждающим блеском смертельной опасности.
Совершенная машина, для выживания и охоты, в самых опасных уголках Зоны.
Невольно залюбовался прирожденной дикой грацией и показавшимся видом.
Не каждый день представиться случай, насладиться таким зрелищем вживую, почти рядом, без защитных клеток циркового вольера.
«Химера — опасное животное Зоны, продукт генетической программы создания универсального защитника.
Происхождение по внешним признакам выявить не удастся — генетическая комбинация различных видов, результат экспериментов ученых. Четвероногое кошкообразное существо с двумя головами, одна из них недоразвита. Присутствует дублированная система внутренних органов.
На конечностях огромные когти.
Нападает на жертву в основном, прыжками по прямой линии.
Иногда старается обойти сталкера со спины, считается условно ночным хищником. Обладает зачатками разума и интеллекта.
Живет преимущественно уединенно. У самок врожденный специфический запах, они обладают повышенной агрессивностью, с легкостью могут справиться с двумя–тремя кровососами одновременно.
Владеют молниеносной реакцией, скоростными и непредсказуемыми прыжками на выбранную цель.
Способы борьбы с Химерой неизвестны.
Кроме огнестрельного оружия большого калибра…»
Всё молнией проносилось в голове, я который раз пожалел, что под рукой нет "минигана", или, на худой конец, «гадюки» с подствольником и полным боекомплектом.
Вот почему, оказывается, догадался только сейчас, не было зверья в этой местности.
Кто-то убежал, кого-то сожрала дьявольская бестия.
Наконец показывая, что раунд знакомства закончен, чудовищное животное, обнажив клыки, с низким шипением, со скоростью и грацией броска индийской кобры, прыгнуло на меня.
Вбитые намертво рефлексы в подкорку мозга суровыми инструкторами – рукопашниками, сработали безукоризненно!
Раз, и мгновенный уход с линии атаки, скользящим движением ног.
Два! Кувырок в сторону.
Три. Переброс и выброс ножа!
Обманное движение, принятое в ножевых школах и по стандартной тактике поединка.
И по новой!
Уклонение, увертка корпусом тела в сторону с наклоном, кувырок простой и отвлекающий маневр.
Химера непрерывно атаковала, неутомимо бросаясь, как восставший демон из ада.
Её шипенье переплелось с кошмарным воем, пару раз уже ощущал порывы горячего дыхание животного нутра за затылком. Приходилось всё время держать дистанцию, жизненная необходимость, и чудом уклоняться от смертоносных лап с когтями.
Ещё старался выровнять дыхание, не теряя ритма боя, а ритмом заведовала она — Химера!
Вспомнились сцены из старого фильма там, где Масутацы Ояма устраивал на потехе публике зрелища, поединки с быками.
Да, круто выглядит, со стороны: одним ударом меж рогов завалить быка наповал.
Но здесь любой псевдокабан, раз в пять больше того милого, японского бычка.
«Лоу–кик тут не поможет, да ножик тоже», — привычно на ходу обдумывая, импровизируя тактику схватки, я крутился как волчок, вокруг случайного дерева под которым спал.
Избрав его в качестве преграды, дополнительной, или основной, защиты. По большому счёту, я ничего не мог противопоставить нападению и прыжкам Химеры.
Оставалось только всё время быть настороже.
Избегать атак и держать бой на расстояние.
Смутно надеясь на то, что зверюга, когда-нибудь да устанет скакать и прыгать.
На долю секунды промедлил, — не успел уклониться, пригнуться ниже к земле и отвести руки назад, — как когти вскользь пропахали, с громким треском, твердую с кевларовой нитью ткань комбеза на левом рукаве.
«Вот черт!» — мельком взглянул на нанесённые повреждения, оценивая их, — рукав комбеза в клочья.
Кожа на руке, где достигли острейшие когти до тела, содрана с плотью.
Боль из раны, импульсы из нервных окончаний докатились до рецепторов мозга, окончательно деморализуя, лишая всяких шансов, и упований на благополучный исход.
Вот и, как там: «Надежда умирает последней».
Похоже, настало время моего края.
Тут как бы ни крутился, всё равно будет поставлена точка в жизни.
Да будь сам здесь просветленный Брюс Ли, он просто бы оттягивал развязку приближающейся смерти.
По спине, вдоль позвоночника, ледяным холодком повеял Ветерок Смерти.
Вдруг "кошка", видимо растягивая удовольствие, после очередного прыжка замерла, остановив неумолимый бег смерти на секунду, и повернулась жуткой двойной мордой!
Её глаза на основной морде, уже не горели, а полыхали кроваво–красным светом, гипнотизируя голодным удавом бедного кролика:
— Готовься к ужину. Эй, человек!
Да, полыхали, потому что смеркалось, становилось темновато вокруг.
Солнце клонилось к закату, покрывая только верхушки деревьев жёлто–золотистым светом.
День в Зоне короткий, словно зимой в разгаре на большой земле.
Как глупо и никчемно закончить жизнь здесь и так, когда столько всего пережито и пройдено!
Кошмарная фурия, завыла истошным воем, от которого продрал мороз по коже и застыла кровь в венах.
От воя Химеры захотелось упасть, укрыться одеялом и скорее проснуться от этого кошмара.
Она выла, предвкушая скорую победу, и победный вечерний пир, оскалив жутковатого вида, острейшие клыки!
Я стоял в растерянности и в ступоре, не понимая, что делать дальше, исчерпав все возможности и силы.
Зачем-то зазвучала в мозгу напевная, буддистская песня.
Потом возник голос мягкий, вкрадчивый, и удивительно спокойный!
Знакомый голос одного старика монаха.
Когда-то судьба забросила на север Индии, точнее около места под странным названием Мансяри.
Она свела нас вместе, на некоторое время.
Мудрый монах решил взять меня, зачем-то, в ученики.
Потом он с трудом, вбивал в мою голову разные техники движения, дыхания, поединков. Философию свою: Буддизм с Даосизмом.
А я был наивен и горяч, не считал что это так важно, почти всё позабывалось из памяти.
«… — Вы думаете, что ваше тело это вы? Ваше тело — всего лишь мантия, представитель неведомой сущности, которая является вашим истинным лицом: полным набором эмоциональных настроев, называемым вашим личностным Я и таящимся внутри
________________________________________
;Яндекс Директ Книга Тармашева «Жажда власти 3»Удобный формат. Дешевле, чем на бумаге. Скачайте или читайте онлайн! litres.ru 18+Скрыть объявление
________________________________________
вашего телесного воплощения.
Ваше тело — прекрасная и тонкая машина, но без того, кто ею управляет, то есть без вас, она — ничто. То, что вы есть — это не ваше телесное воплощение, а Всё…»
Я с трудом понимал смысл, истинный смысл, сказанный голосом мудреца.
Он советовал войти в состояние, которому он меня, когда-то учил — состоянию Бодхичитта.
Трансовое состояние Бодхичитта, потом по учению следует Просветленный настрой, далее Пробужденный ум, и стремление к обретению состояния Будды, ради блага всех живых существ вообще.
Развитие Бодхичитты — основа основ буддизма.
Просветленный настрой должен стать непоколебимым, как гора.
Сочувствие должно быть безграничным. Не следует желать оставаться в сансаре или нирване смерти, не нужно стремиться к Освобождению — только для собственного блага.
Как там было: один добрейший души, не будем говорить кто именно, буддийский мудрец, муху не обидит без нужды, и просветлённый насквозь, хотя раньше всех родичей переубивал пачками, учителей гнобил почем зря, а святым человеком слывёт.
Он, этот мудрец, не считал это грехом и не брал в душу.
Такой секрет кармы.
Да, в лучшие времена вместе с наставником, у меня с трудом получалось входить в это, даже начальное, состояние буддизма.
Но делать и терять уже нечего.
Так что, вспоминая на ходу обрывки техники, принялся вводить себя в транс. Не обращая внимания больше на Химеру, стал ритмично постукивать ручкой ножа по стволу дерева, издавая странные, похожие на клекот звуки. Медальон на груди завибрировал мелкой дрожью, помогая входить в измененное состояние сознания. Потом перестав дрожать, он озарился внутри комбеза, ярко–рубиновым светом, придавая ирреальность всей происходящей сцене.
Сознание, непривычно знакомо, подернулось дымкой, и сразу прояснилось, будто грязное стекло протерли чистой тряпкой.
Мир стал ясным как слеза младенца.
Время остановилось, казалось навсегда.
Мозги тоже очистились. Страха больше не было!
Больше шипения и завывания Химеры меня не волновали.
Между тем творение преисподней, ошалело смотрела, не понимая, что со мной происходит.
Наверно думая, что сошел с ума перед смертью: не хватало только шутовского колпачка на голове.
На ум пришли, рассказанные под гитару и под «сталкеровку», истории, байки из встреч с Химерой.
Я и сам знавал пару вольных сталкеров, которые выжили, после встреч один на один с Химерой.
Такое маленькое чудо. Да, они выжили, но остались на всю жизнь калеками.
Один сталкер, неудачно расстрелял весь боезапас из "первички", в молниеносно прыгающую химеру.
После неудавшегося прыжка, она с голодухи мертвой хваткой вцепилась в левую руку сталкера, и жрала её заживо.
Тогда он, другой рукой достав "Дезерт Игл", выпустил в башку твари, без остановки всю обойму в упор.
После этого ни один мутант не жилец на свете, нашпигованный крупнокалиберным свинцом.
Остался он без руки, но выжил. Потом попросту спившись на Кордоне, умер через некоторое время.
Другой «счастливец», отбившись от отряда, наскочил на Химеру, и на ходу стреляя во все стороны из "калаша", вместе с тварью угодил в кислотную аномалию "слизь".
Он-то, успел перебежать аномалию, потеряв потом только ступни ног, благо был одет в спецботинки от комбинезона "Сева".
Ну а тварь, аномалия растворила полностью вместе с костями, как кусок сахара в стакане горячего чая...
Стоп. Аномалия. А это выход!
Сразу принялся вспоминать справочник по темам об аномалиях. Окинув прояснённым взглядом окружающую местность, увидел неподалеку, непонятное странное облачко, возле самой земли, на фоне темной поверхности.
Оно выделялось светлым пятном.
Да! Есть. Это был " пузырь"
Пространственно–временная аномалия.
Почему «пузырь»? Да потому что схлопывается как мыльный пузырь!
Всех впускает и никого, никогда больше не выпускает обратно назад.
Днём бы, я его просто не заметил бы.
Да, то, что доктор прописал!
Только проблема — как до него добраться.
Расстояние примерно пятьдесят или шестьдесят метров, пять секунд времени скоростного бега!
Ещё с поврежденной рукой.
Вспомнив о руке, оторвал болтающиеся лохмотья рукава комбеза.
Да, дела. Но надо пробовать, деваться некуда.
Мне нужна скорость и энергия, как воздух, для решающего рывка.
Надежды на жизнь! Всё находилось в боевом трансе самадхи.
Самадхи — целостность, объединение, осуществление, завершение, собранность.
Совершенство, в индуистской и буддийской медитативных практиках.
Состояние, при котором исчезает сама идея собственной индивидуальности, но не сознания, и возникает единство воспринимающего и воспринимаемой Реальности.
Это намного легче. Учитель натаскивал почти каждый день. Двухчасовые поединки, не только с самим монахом, но и с его многочисленными, приходящими время от времени, опытными бойцами, с медитацией–тренировкой.
Такое выматывало меня тогда в вусмерть.
Скользнув сознанием в новое состояние, ощущая мгновенно: как наливается энергией тело, как вырабатывается адреналин.
Кровь подгоняемая и накачиваемая взбодренным сердцем, заструилась по артериям и венам быстрее и сильнее, наливая усталые мышцы неимоверной силой.
«Сейчас посмотрим, кто кого, — мысленно обратился к противнику, то есть к Химере, иронично отмечая.— А теперь, дорогие зрители, вас ожидает выступление братьев клоунов – акробатов!»
Всё, нож в ножны, я готов. Как говориться, потанцуем!
Время вновь закрутилось, завертелось, возобновив неоспоримый ход вперёд, отсчитывая мгновения вечности!
И раз. Обманный рондат в сторону. Как на уроке. И в стойку.
Толчок ногами, одновременно с резким, круговым замахом руками, начиная исполнять циклическое сальто вперед, к моей заветной аномалии "пузырю".
Как вы поняли, моя цель завлечь Химеру туда внутрь.
Бестия повелась на маневр, пропахав воздух и землю впустую!
По инерции продолжив движение на несколько метров.
Есть! В запасе секунда времени или жизни!
Я же крутясь в густеющем воздухе, старательно отрабатывая элементы сальто, благо поверхность земли ровная, стремительно и неудержимо приближался к Аномалии!
Химера дико визжа, как сто разозленных кошек, чувствуя ускользающую добычу, немного отставая на несколько прыжков, неслась за мной! Краем зрения, отметил заранее намеченное место, давая приказ телу остановиться в нескольких метрах перед аномалией. Уф! С трудом восстановил равновесие, чуть по инерции не зарывшись головой в землю.
Я ведь не гимнаст, или гимнастка профи!
Так! Теперь кидаем болты, чтобы определить размеры "пузыря".
И три болта мгновенно горстью полетели в аномалию, примерно размечая обьем небольшими искорками от исчезновения.
Готово! Следующий акт запланированного действия — довести до бешенства зверя.
Раз, и клинок верного ножа, со свистом рассекая воздух, по рукоятку вонзается в шею сотворению, мчащегося за мной!
Ослепленная яростью бестия, разозленная донельзя, не замечая ничего вокруг кроме меня, молнией взлетает в воздух, желая последним смертельным броском — покончить!
Два! Снова, просчитанный по долям секунды и сантиметрам, рондат.
Рондат — переворот тела с поворотом кругом и приземлением на обе ноги.
И контрольный, уход с линии атаки, кувырок простой!
"Пузырь" с радостью распахнул объятия для жертвы, с легкостью всосав и проглотив тело по инерции летящий Химеры, навсегда.
Заставляя себя подняться на дрожащие от напряжения схватки ноги, я осматривал поле боя, задержав взгляд на побежденной богине смерти.
Она стала похожа на застывшую статую в прыжке.
Глаза медленно угасали, как в фильме, из старого, доброго Терминатора...
И почему-то вдруг стало жаль её, на секунду.
Как бы то ни было, это честная схватка: принципы, правила учителя я не нарушил.
Ученые здешние, которые обитали на Янтаре, рассказывали:
«Живой объект, человек или животное, попавший в "пузырь" остаётся жив. Находясь в анабиозе на протяжении многих–многих лет. Так как время там не имеет свойств, то есть бесконечно, больше не имея возможности выйти…»
Такая вечная тюрьма зонная. Не позавидуешь попавшим туда бедолагам, по незнанию или по неосторожности.
Но больше стало жаль ножа, он был моим верным другом и товарищем, во многих жизненных испытаниях.
В голову полезла мысль из справочника, что можно разрушить "пузырь" с помощью зонного Артефакта, вроде «маминых бус».
Но нет, испытывать не будем, лучше не стоит, как нибудь в другой раз.
В остатках транса, снова зазвучал буддийский мотив, и знакомый голос заговорил:
«Вся жизнь — игра. Вся она. И вы, участники игры под названием жизнь, поверили, что это единственная реальность?
Единая реальность, которая когда-либо существовала, и всегда будет существовать, — суть свободного и бесконечного бытия, позволяющая создавать вам ваши игры так, как вы желаете играть в них. Знал, что ты справишься. До встречи, мой ученик…»
… Я ошеломлённо приходил в состояние нормы.
В состояние обыкновенного искателя приключений на свою вымаранную задницу. Глухо поминая вслух всех чертей, всех дьяволов, всех богов, и старика, в том числе, но с благодарностью!
Медальон затих, превратившись, казалось, в безобидное украшение.
А ведь не подозревал про его необычные свойства.
Отдалившись от аномалии, сел на землю. Выдрал с усилием кусок подкладки комбеза, и принялся перевязывать рану на руке.
Стараясь приладить на родное место куски оторванной кожи, остановить сочащуюся кровь из ран.
Но силы и энергия неизбежно уходили. От навалившийся трансовой перегрузки, мозг как плохой комп зависал напрочь.
Сознание неодолимо отключалось. Нет больше сил противиться погружению в черную пучину безмолвия.
Только громкий крик проник, из нежданно проснувшейся памяти, подобный воплю отчаяния: « Джо – ник …!»
… — Эй, эй, Джоник очнись!— меня тормошила Зулейха, раскачивая всем телом. Я подскочил с земли как ужаленный, вываливаясь из сна, больно треснувшись головой об ствол дерева — где, и что я?!
Когда просыпаюсь, спрашиваю сам себя, ибо всё непонятно в жизни, — Я, где, сей час?! Я в этой реальности? или в новой Яви уже?
Где по-другому устроена там жизнь…
Все счастливы, нет зависти между людьми, нет богатых и нет бедных. И вечно безусый Окуджава, который умер в 1977 году.
Но нет. Суровая реальность остается, никуда не деваясь.
Почему так…
Ведь я же твердо знаю — всё должно быть иначе.
И эта реальность сон...
Сон. Где я иду куда-то.
Просто иду и всё, вместе с остальными.
Вдруг сзади догоняет Ильгиз.
— Хочешь курить?
— Давай. Только ты же умер там.
Ильгиз достаёт мятую пачку сигарет с фильтром:
— Это не важно, брат. Держи.
Я беру одну сигарету, не отказываться, раз угощают от души.
Похлопал по карманам, в поисках спичек — да нету их.
Напарник по войне достал старую бензиновую зажигалку, щелкнув колёсиком, высек огнь на фителёк, прикурил сам и поднёс мне.
— Держи, Джон.
Прикоснувшись концом сигареты к жёлтому огню зажигалки, я втягиваю, ещё, и ещё раз. Но огонь тухнет, почему-то.
Ильгиз задорно смеётся, ширкает ещё раз колёсиком:
— Давай!
Давай, так давай. Я ещё раз пытаюсь прикурить, тыкая кончик сигареты прямо в дрожащий огонёк зажигалки в руке напарника.
Со всей дури затягивая в себя угар, пламя, или нет, что-то иное.
Не получается! Чёрт возьми! Да что же это такое!
Пламя гаснет и гаснет. Ильгиз растворяется в тумане
И тут доходит, что это нереально…
________________________________________
Нет, в ней положительно что-то осталось от Виландии.
От напавшей бессонницы натаскал дров, запалил небольшой костерок.
В ножнах ножа вмонтировано огниво, с помощью ножа и огнива высек искры на труху, так и зажёг.
Потом мы долго сидели с ней возле костра, под старым деревом, внимая беззвучным словам из ночной тишины.
Почему-то с ней было хорошо сидеть и молчать, обо всём.
***
Постскриптум.
Почему же сейчас по-другому, не так как было раньше.
Как написано волшебным пером–каламом в той Книге Бытия и Неизменности, в древнем как мир фолианте, на белых страницах, с буквами наполняющих силой слова, из чернильницы до краев налитой чернилами, — субстанцией выжатой из реальности прошлого и настоящего.
Так ведь Будущего не существует.
Определенного и строго записанного.
Оно меняется каждый раз, больше или меньше, локально или глобально, когда мы, перепрыгивая на другую ветку реальности, творим другое Будущее.
Вновь и вновь мы создаём, творим в ней новые декорации и новых людей. И хотелось надеяться, что не напрасно...
— Иногда, я завидую необратимости смерти. Определённости, и в минуты слабости я стараюсь гнать эти мысли,— задумалась Зулейха, делясь сокровенной мудростью.— Нам никогда не понять такое, Джоник.
журавли летят на юг
© Copyright: Игорь Райбан, 2022
Свидетельство о публикации №222122300670
Свидетельство о публикации №222122300670
Рецензии