Мистерия минуса

                Эссе и баллада


                Роберту  Энке  посвящается


                1.


10 ноября 2009 года вратарь сборной Германии и «Ганновера 96» Роберт Энке неподалеку от пригородного дома, где он жил с женой Терезой, приемной дочкой Лейлой и восемью собаками, встал на рельсы и не сходил с них до тех пор, пока региональный экспресс за номером 4427 в 18 часов 17 минут не пронесся... над ним? сквозь него? Наше воображение, немея от ужаса, отказывается дорисовывать подробности. Из всех видов смертной казни вряд ли какой приговоренный к ней, если бы у него был выбор, предпочел быть раздавленным поездом. Подобная картина в наших глазах являет собой печать настоящего хоррора. А тут – добровольно.
Итак, в который раз произошло одно из самых непостижимых, страшных и как будто противоестественных и невозможных событий на земле. И то обстоятельство, что события эти повторяются снова и снова и даже подчиняются унылой статистике, – оно не только не умаляет глубочайшего душевного потрясения по поводу свершившегося, но, напротив, лишь его усугубляет. Нам упорно кажется – так уж мы устроены – что самоубийство, если и должно быть в мире, то только потому, что «все в нем уже есть», а значит должно происходить раз в век, от силы раз в год и в силу совершенно исключительных обстоятельств. Не тут-то было! в одной Германии в 2008 году покончили с собой 9331 челдовека.
Самоубийство Роберта Энке всколыхнуло страну. На поминальном празднестве в его честь на ганноверском стадионе собралось 40 ооо человек. Пресса откликнулась тысячей превосходных и умных статей. В национальном сознании гигантской красной лампочкой вспыхнул вопрос : «Почему!?» Была, конечно, и минута молчания перед началом футбольных матчей. Но время, как говорится, лучший лекарь. И красная лампочка постепенно потухла. Пресса умолкла. Ажиотах вокруг национального голкипера утих. И только в тех, кто лично знал Энке, да еще, может, в тех, у кого подобный вариант финала заложен на генетическом уровне, – да, они, пожалуй, до сих пор не могут успокоиться. И не успокоются, надо полагать, никогда. 
Вот так всегда в жизни. Пока что-то не произошло, мы сомневаемся в том, произойдет оно или нет. Но едва оно вошло в мир, как мы тотчас готовы воскликнуть : «Ну конечно, иначе не могло и быть!» Событие свершилось – и как бы задним числом утвердило мнимую неизбежность своего свершения. И вдвойне эта психологическая закономерность касается самоубийц. Одни всю жизнь грозятся наложить на себя руки – и умирают в доме для престарелых. Другие молчат – и однажды их находят рядом с растворенными таблетками или разряженным револьвером. Третьи, наконец, неоднократно намекают на свой преждевременный уход из жизни – и действительно уходят. Где здесь общее правило?   
Наверное, самоубийц допустимо в какой-то мере сравнить с элементарными частицами, этой первоосновой материи : поведение последних, в частности, их местоположение и одновременно энергийный заряд никогда нельзя определить с математической точностью, но всегда с той или иной степенью вероятности. Вероятность, в свою очередь, означает неопределенность. Коэффициент неопределенности у каждого суицидента разный. У одних – малый : это те, чье самоубийство нас мало удивляет и мы их финал воспринимаем почти как неизбежный. У других – больший : это те, чей уход из жизни нас потрясает и мы в него до конца не можем поверить. Но коэффициент этот существует, а значит – ни о ком из самоубийц заранее и на сто процентов нельзя утверждать, что он покончит с собой : лишь постфактум нам навязывается неизбежность и даже предопределенность свершившегося. С другой стороны, когда такой коэффициент, что называется, «зашкаливает» и приближается к своему максимуму, то это уже практически означает судьбоносность : в сходном ключе мы ее и воспринимаем. Так какой же – пусть приблизительно – коэффициент неопределенноси был у Роберта Энке? Попробуем разобраться.
Роберт Энке ушел из жизни в апогее своей карьеры. Йоахим Лев назвал его фаворитом немецкой сборной на предстоящем чемпионате мира. И однако тут же последовало какое-то инфекционное заболевание : Энке не смог принять участия в важнейшем отборочном матче со сборной России. Это породило в нем страх : ему могут предпочесть Мануэля Нойера или Рене Адлера, его ближайших соперников. Он и прежде был убежден : «Если я не первый, то вообще никто». Роль вратаря в сборной, как известно, самая ответственная : голкипер, в отличие от нападающего, полузащитника или даже защитника, не может позволить себе решающую ошибку, потому что никто уже ее не исправит. Профессия вратаря требует особенно крепкой психики. Роберт Энке ею не обладал. Футболист выдающихся способностей, он имел досадные срывы. В 18 лет Энке стал самым молодым вратарем немецкой бундеслиги, выступая за «Боруссию» из М;нхенгладбаха. А в 24 года Энке блистал в воротах лиссабанской «Бенфики». Но в 2002-м году, играя уже за барселонский клуб, он в кубковом матче с командой третьей лиги, пропустил три мяча. Его жестко раскритиковали. Он перешел в истамбульский «Фенербаш». И там в первом же сезонном матче опять пропустил три мяча. В ту же ночь он решил покинуть клуб. Он вернулся в Ганновер, где играл с прежним мастерством и уверенностью. Его взяли в немецкую сборную.
Но тогда уже испытывал он приступы депрессии, о которых знали и отец его, Дирк, психотерапевт по профессии, и жена Тереза, с которой Энке прожил 15 лет и которая говорит, что годы эти были очень нелегкие, и лечащий врач – кельнский психиатр Валентин Марксер. Что такое депрессия? Органическая болезнь – считают врачи и ученые – причина которой заключается в том, что кортизол, гормон стресса, продолжает циркулировать в организме в недопустимым количествах, вызывая состояние страха и отвращения, в то время как гормоны допамин и серотонин, ответственные за положительные эмоции, радость от еды и секса и т.п., не поступают в мозг. Дирк Энке однажды многозначительно выразился о сыне : «Он ни от чего не получает удовольствия». Но с каких пор? Ведь уже о шестилетнем Роберте отец рассказывает, как тому должны были поставить профилактический мост (Zahnspange), и как мальчик страдал от этого, но не произнес ни слова, и только одинокая слеза скатилась с его глаз. «А ведь он мог хотя бы что-то сказать», – вздыхает Дирк Энке. Так неужели все-таки с депрессией рождаются?
Для справки : 4 миллиона немецких граждан страдают депрессиями, а от всех жителей планеты 5 процентов, каждый седьмой, страдающий тяжелой формой депрессии, рано или поздно кончает с собой, так что в Европе от депрессий погибает ежегодно больше людей, чем от спида, наркотиков и автокатастроф, вместе взятых.
Роберт Энке получал и медикаменты и терапию, но, как утверждают врачи, у иных людей существует генетическая предрасположенность к отталкиванию на молекулярном уровне чужеродных веществ, и никакие медикаменты на них не действуют. Это трагично, потому что лишь треть депрессивных пациентов, получающих медицинскую помощь, кончают с собой, как показывают многолетние наблюдения, проведенные в Цюрихе. Роберт Энке, по-видимому, как раз и относился к этой трети : ведь получать помощь, которая не действует, вдвойне трагично.
Наверное, тяжелейшую депрессию можно сравнить с душевным раком : это уже далеко не обычные сомнения в себе, не элементарное чувство вины, не нормальная склонность к одиночеству. Когда человек неделями не поднимается с кровати, не подходит к телефону и не выходит из дома, когда он боится встречаться со знакомыми, а сойдясь с ними, странно и тупо молчит, отвечает невпопад, неуместно улыбается или плачет, когда секс его перестает вовсе интересовать, когда он не в состоянии любить и принимать любовь, и когда социальное и космическое одиночество достигает критической точки, – да, вот тогда приходится говорить о наступлении настоящей депрессии. Той самой, которая и выводит страдальца на прямой путь к суициду.
Все так. Но даже посреди стихии депрессии, в которой плавал и тонул Роберт Энке, проглядывают мерцающие знаки чего-то совершенно иного, в каком-то смысле духовного и, не постесняюсь этого слова, бесконечно более высшего, чем просто физическая и психическая депрессия. Я бы назвал этот феномен таинством самонаказания или мистерией минуса. Ибо наряду со страхом потерять место в национальной сборной и намечающимся судом над собой за это пока еще не потерянное место – воистину, «мне отмщение и аз воздам»! – сыграла свою роковую роль и одна ночь в клинике возле только что прооперированной двухлетней дочери Лары. Она родилась с врожденной сердечной недостаточностью, были сделаны три операции на сердце, за ними последовала четвертая и вроде бы самая безобидная : на ухо. После очередной игры Роберт Энке приехал в клинику к дочери и остался там на ночь. Он заснул, а когда проснулся, дочь была мертва. Этого простить себе Энке не мог – он проспал жизнь дочери, которую безумно любил! Также и за это осудил себя национальный голкипер, но приговор привел в исполнение гораздо позже, а пока, всего лишь шесть дней после смерти Лары, он опять успешно стоял в воротах.
«Однако в критические фазы, – сообщает Дирк Энке, – у Роберта был страх, что пробьют по его воротам, это были настоящие приступы страха, он не хотел идти на тренировку, не мог себе представить снова стать на ворота, его отчаяние доходило до того, что он подумывал завязать с футболом». Какое странное, причудливое чередование силы и слабости! но слабость здесь – совсем иначе, нежели в мире природы – как львица, а сила как антилопа, и слабость безжалостно преследует силу, и лишь вопрос времени, когда она ее настигнет.
Момент смертельной схватки непредсказуем. Никто его заранее не знает, в том числе и сам суицидент. Но узнает он его, конечно, прежде всех остальных. И когда входит в него это последнее и необратимое «Теперь!», в нем и вокруг него воцаряется странное и обманчивое спокойствие, наподобие той страшной ночной тишины, которая предшествовала гибели «Титаника». Именно в такие минуты психиатры, убежденные в радикальном улучшении состояния своих пациентов, посылают их из клиник на выходные домой, и те еще по пути кончают с собой.
С одной стороны, у Роберта Энке не было иного выхода, потому что профессиональный футбол исключает настоящую слабость. Судя по всему, Энке допускал свой серьезный срыв на предстоящем в Южной Африке чемпионате мира по футболу – и как же он его предотвратил... Да, страдающий депрессией должен покинуть большой спорт, как это сделал бывший игрок «Баварии» Себастьян Дайслер, сохранив тем самым, быть может, свою жизнь. Роберт Энке, как говорит отец, был избалован, мелкие хлопоты быта взяли на себя его родные, кроме футбола он ничего другого в жизни делать не умел. А может, и не хотел. Правда, он мог бы бросить спорт – но это значило социально опуститься на несколько голов. У меня был коллега, так он однажды просто не явился на работу и не позвонил. Сидел несколько раз на больничном. Обнаружилось, что у него депрессия. Его скоро уволили. Потом он вперемежку лечился, устраивался на работу, увольнялся и снова лечился.
Роберт Энке выбрал другой путь. Он тщательно спланировал свой уход. Утром 10 ноября он сообщил жене, что идет на тренировку, которой в тот день не было. За неделю до того отец настойчиво искал с ним объяснения, но Роберт отнекивался : мол, все в порядке и говорить не о чем. В прощальном письме он извинился за то, что скрывал свое истинное настроение, чтобы тщательно подготовить финал... Настроение, определяемое, с одной стороны, тайным и глубочайшим осознанием обиды или унидженности со стороны жизни, а с другой стороны, полным отсутствием веры и надежды.
Итак, мистерия минуса, если взглянуть на нее sub specie aeternitatis, быть может и в самом деле означает попытку последнего суда над собой, то самое каренинское : «Мне отмщение и аз воздам». Неважно, за что судит себя человек : за слабость ли, за пережитые унижения, за неудавшуюся любовь, за оскорбленную честь, за неумение справиться с проблемами или просто за жизнь, в которой не удалось найти свое место. Так или иначе, его страшный финал свидетельствует о том, что чего-то он сам себе не простил. Мы бы ему его вину, мнимую или сущую, наверняка простили. А  астральные иерархии – так тем более. Да и чего прощать? Ведь не за убийство или иной тяжкий грех казнит себя человек, а за мелочь, на которую посторонние и внимания-то не обратили бы. Но именно эта «пустячность вины» как раз и возводит суицид в ранг мистического суда над собой.



                2.


                Есть в мире странные люди,
                что вместо того, чтоб жить,
                свои на себя же руки               
                осмелились наложить.

                Понять их нам так же трудно,
                как мир и с творцом и без :
                они непричастны богу,
                и к ним непричастен бес.

                Я думаю, честь : причина –
                хотя и светла на вид –   
                мистерии самой темной
                по имени суицид.

                Унижен бывает образ – 
                самое лучшее в нас :
                это как если вдруг плюнет
                кто-то на иконостас.

                Унижен людьми иль жизнью,
                открыто иль втихаря –
                прощай, родимая гавань!
                обрублены якоря.

                Можно, конечно, поплавать
                еще и годок, другой –
                но сводит с ума пространство               
                с небом одним и водой.

                Когда нет опоры в суше,
                то кажется, что одно –
                лететь ли к далеким звездам
                иль тихо идти на дно.

                Когда нет опоры в суше,
                то путь наверх или вниз
                лишается вдруг препятствий,
                точно в Европу безвиз.
               
                Когда нет опоры в суше,
                прощайте, вина и грех!
                и что невозможно было,
                возможно – и без помех.

                Как странно – не за убийство
                казнит человек себя :
                казнит за тайную слабость,
                лишь месть свою возлюбя.

                Она им по сути движет :
                пощечины не снести,
                довлеет в ком чувство чести,
                которая не в чести

                в простых, то есть прочих смертных :
                таких, как вы или я –
                снесли мы много пощечин :
                не тянет ноша своя!

                Плевок мы платком утерли –
                и дальше можно шагать :
                благо, никто не заметил!
                впрочем, и тут наплевать!

                А эти... сразу стреляться
                вместо услуги платка?
                и в сердце занозой входит
                зависть к ним исподтишка.

                Свершающий суд последний –
                так мал он или велик?               
                судьи с подсудимым равный
                душу смущает лик.

                В душе мы не любим судей :
                кто право имеет судить?         
                ведь бог – судья совершенный –
                и тот должен всех простить.

                Так что ж говорить о людях?
                когда уж на то пошло,
                идет им процесс судебный,
                точно корове седло.

                И вот вдруг на этом фоне
                является человек,
                закон бытия поправший,
                вроде б скрепленный навек.

                Правда, скрепленный лишь в сердце –
                в истории никогда –
                и шепотом нам гласящий :
                прощенье выше суда!

                Но шепчет нам дальше сердце :
                кто так постоял за честь,
                пожалуй, в известном смысле
                самый великий и есть!

                Ибо предать он не склонен
                святейшую из отчизн,
                когда выбирать он должен
                достоинство или жизнь.

                А мы ведь на все готовы –
                если уж честно сказать, –
                в том числе на униженья :
                только бы не умирать.

                Так что стоит как и прежде
                вопрос – и стоит ребром :
                финал – он какой достойней :
                ползти по жизни ничком,

                иль под нее не ложиться -
                и, не поджав тихо хвост
                нам неизбежное встретить
                воистину в полный рост?

                К примеру, в осенний вечер,
                сказав, что идешь гулять,
                на самом деле на рельсы
                встать – и недолго так ждать :
               
                пока пассажирский поезд,
                набравший сто сорок в час,
                свой ход даже не замедлив,
                как пуля, пройдет сквозь вас.

                Такой совершить поступок –
                религию как создать :
                но первым в любом раскладе 
                вам должно при этом стать.

                В противном случае светит
                остаться статистом вам -
                в статистике депрессивных
                прославившись только там.
               
                Так в чем же, о други, дело?
                что ж нам так трудно решить,
                где вариант наилучший
                как эту жизнь завершить?

                А может, с минусом действо :
                делить или отнимать –
                важнее в конечном счете,
                чем множить и прибавлять?

                Может, одно возвращенье
                тысяч поездок важней?
                и лучшее в этой жизни –
                совсем не жалеть о ней?

                Конечно, мудрые люди –
                буквально все как один –
                того никогда не одобрят,
                кто сам себе господин

                в решеньи о жизни и смерти.
                Ну что же : быть посему!
                но те, кто со знаком минус  –
                трудно сказать, почему –

                к нам в душу заходят глубже,
                чем те, у которых плюс :
                так что мораль сей баллады
                наматывайте на ус!