Остров декабристов, Ленинград

Есть в городе такое кладбище под названием «Остров декабристов». На Васильевском острове находится. И большая часть его – братские могилы. Там лежат жители Ленинграда, погибшие в блокаду в 1941-1943 годах.

Длинные, словно линейкой выровненные земляные холмы с ровно остриженной травой. И посредине каждой гряды гранитный памятник. С одинаковой надписью. Много там таких общих могил.  А с краю под большущими крышами деревьев могилы с крестами и табличками похороненных. На некоторых табличек нет. И кресты покошены. А трава в этой стороне иной раз выше самих крестов. Так что и не увидеть порой могилку.

Я зашел на территорию и неспеша пошел по центральной аллее. Солнце печёт, ветра нет. И теней от деревьев тоже нет. Огромные тополя стоят ровными рядами близ ограды, охраняя покой давно умерших жителей блокадного города. Ни души вокруг. И как ни странно, ни птиц, ни жужжащих насекомых. Как будто они понимают, что шуметь здесь не принято.

Я брёл по дорожке и думал… Сейчас июнь, буйствует прекрасное лето. Солнце даже как-то неприятно жарит. Но разве это беда? А в январе сорок второго было жутко холодно. Это была самая лютая зима за всю блокаду. Горожане замерзали на улице, когда шли за водой на Неву. Замерзали дома, сидя в ватнике у холодной печи или лежа на кровати. Люди! Просто подумайте, КАК может быть холодно, когда нет совсем ничего. Ни отопления, ни водоснабжения, ни дров, которые кончились еще осенью. Но это еще не беда.

Голод.
Нечего есть.
Кусочек хлеба в день.

Попробуйте ради эксперимента пару дней есть только по куску черного хлеба. Что вы сможете делать? О чем будете думать? Как сохраните в себе Человека? А они были голодные неделями и месяцами. Но умудрялись ЖИТЬ. Водить трамваи. Играть спектакли в театрах. Перебегать улицы, когда самолеты поливали металлическим дождём их родной город. Тушить фугаски на крышах своих домов.
 
Моей прабабушке было тогда 46. Старший сын ушел в армию по весеннему призыву. В городе остались еще 18-летний сын и две дочки по 16. Сын умер 9 января 1942. Его мама, то есть моя прабабушка, на следующий день, 10-го… Может, не перенесла удара. Может быть, уже была настолько истощена голодом, что организм не выдержал. Я даже не знаю, возможно, они попали под артобстрел. Не знаю… Я только уверен в одном. Они хотели жить. Просто жить. Как я. Как и вы. Работать и отдыхать. Радоваться простым радостям. Играть. Общаться с семьей и с друзьями. Все они, кто остался в городе, хотели жить. Кого не успели вывезти в тыл, кто работал на военных заводах, кто как мог, обеспечивал жизнедеятельность города в этих адских условиях. Они все очень хотели жить. И у многих отняли это простое человеческое право. Право жить. Отняли голодом. Холодом. Моральным истощением. Смертями самых близких и родных.

Бабушка никогда не рассказывала про свою маму и братьев. Я никогда о них ничего не слышал. Отец однажды запретил мне спрашивать деда про войну, потому что тот попал в плен и «ему тяжело об этом говорить». Я был послушным ребенком и не спрашивал. Послушным и глупым. О чем сейчас очень жалею. Никто, абсолютно никто теперь не сможет мне сказать ни слова о тех моих предках, о которых спрашивать было нельзя. А архивные справки дают только голые цифры: родился тогда-то… умер тогда-то… А иной раз и такую информацию отыскать очень сложно.

Я прошел метров двести по центральной аллее. Остановился у одной из каменных плит с высеченными словами памяти. И не смог идти дальше. Глаза, как ревущие водопады, прорвали слезами… Я сел на поребрик. И отплакался…

Помните, люди!

Санкт-Петербург, 2013 г.