Светить и никаких гвоздей!

   Раннее утро поздней осени… Есть в этом что-то безнадёжно вдохновляющее. За окном бесстыжие деревья, не стесняясь прохожих, обнажились, как нудисты на пляже. Наряд обнаженной флоры, ещё вчера пылавший ярким изумрудом, сегодня, пообветшав, лежал у самых ног деревьев жёлто-красным покрывалом.
    Поздняя осень шептала на ухо: «Нужно спешить! Ещё немного, и…» И что? Если бы в первый раз, а так… Каждый год предупреждает. Не верю я ей, давно не верю и поэтому, не отвлекаясь на осень, правил, написанное мной вчера.
   Увековеченное шариковой ручкой на тетрадном листке, ещё вчера мне казалось высеченным в граните, отлитым в бронзе на тысячелетия. Сегодня я не был столь категоричен к неоспоримому шедевру, сегодня у меня и к бронзе, и к граниту был ряд претензий.
   Аккуратно разбросанные по письменному столу тетрадки, блокноты, файлы, папки, скрепки, кнопки, ручки, карандаши, и прочие степлеры с дыроколами меня не отвлекали. Скорее наоборот — были невольными помощниками: столько рифм и синонимов в словарях у Ожегова и Даля не наберётся.
   Твёрдой рукой я вычеркнул слово, о которое, как о пенёк, споткнулся утром. Сверху вписал то, которое идеально подходило и по смыслу, и по стилю, но… Нет, не идеально. Вписал следующее, и следующее, и следующее… Но и они не подходили. И вдруг — озарение, вот то, что нужно — единственное, незаменимое слово! К моему удивлению единственным и незаменимым словом оказалось то, которое я вычеркнул сегодня первым.
   — Да-а, нести Свет людям — это вам не…
   Так и не решив, что именно «не», я понял — нужно отдохнуть. А лучший отдых — это смена деятельности.
   Сигналом к смене деятельности стали до боли знакомые музыка и слова, которые мы когда-то знали наизусть:
   — Союз нерушимый республик свободных
        Сплотила навеки Великая Русь...
   Звонил телефон… Много лет назад, поставив на телефон в качестве рингтона гимн былой Родины, я нередко становился центром внимания в тот момент, когда мне звонили. Реакция окружающих была порой радикально противоположной: от дружеских улыбок и запанибратского похлопывания по плечу до полного неприятия. А один раз случай был… Ехал в троллейбусе — мне позвонили, телефон в заднем кармане брюк… Чтобы извлечь его оттуда, я встал — под гимн Советского Союза. Три пожилых человека тоже встали. Помнят...!
   Звонили по поводу основной работы. Я, конечно, понимаю, что художник должен быть голодным, но не голодать же, в конце концов, и, дабы снискать хлеб насущный, работаю частным электриком. Тут вам и хлеб, и масло в обмен на луч света людям в их потемневшем царстве.
   Язык звонившего заплетал слова в ажурное макраме — то ли заика, то ли с утра пораньше навеселе:
   — Здра… здравствуй… те! Я зво… звоню Вам, Вам… звоню по объ... явлению. Вы мог… ли бы подъе… хать, — назвав адрес, заика навеселе продолжил, — Там… храм, войдёте… спросите… — долгая, очень долгая пауза, возможно, он забыл своё имя, вспомнив, продолжил, теперь вполне внятно, — Спросите Кирилла.
   Ну что ж, храм — так храм.
   Сложив дежурный набор инструментария в спортивную сумку, я отправился в путь — нести свет людям. «Свет в спортивной сумке — просветитель-спортсмен.» Ещё одна шальная мысль, вытеснив предыдущую, посетила меня: «Нести свет людям, несущим свет людям… Или, что они там несут: Учение, Веру, Благодать?» Шальные мысли нередко посещали меня, но, именно они и зарождали то, что я считал поэзией.
   По поводу света, который я нёс людям посредством своей основной профессии у меня сомнений не было: да, возможно, я не лучший из лучших, но то, что один из немногих — точно. А вот, что касается зарифмованного света людям... Тут у меня были сомнения. Как без них в творчестве! Тем не менее, я легко совмещал свет людям, написанный пером, со светом, измеряемым в Вольтах и Амперах. И тот, и другой органично уживались, не мешая друг другу. В истории русской словесности, помимо общепризнанных классиков и профессиональных поэтов, встречались как выходцы из крестьян — поэты от сохи, так и представители класса-гегемона — пролетарские поэты от станка. Я же, как завещал вождь мирового пролетариата: пошёл другим путём — я поэт от щитка, щитка электрического. Ну, а поэт я или нет? Пусть потомки скажут.
   Потомки — потомками, а сегодня в храм. Жалко только, что как электрик, а не как поэт…

   Минут сорок спустя, войдя в храм, я спросил у богобоязненной бабушки, торговавшей у входа церковной атрибутикой:
   — Извините, Вы не подскажете, как найти Кирилла?
   На огромном, покрытом богатой парчой столе у бабушки было всё, что душе угодно: свечи большие и малые, иконы деревянные в дорогих оправах и ламинированные картонные, лампадки, перстни-обереги, кресты со Спасителем металлические нательные и пластмассовые настольные, религиозная литература в изобилии и многое, многое другое… От широчайшего спектра ассортимента глаза разбегались.
   Богобоязненная бабушка смерила меня с ног до головы каким-то совсем уж не всепрощенческим взглядом —  я в храм вошёл, не перекрестившись. Но духовное взяло верх: она меня простила — заблудшего, тут же, вспомнив былое, предала анафеме и вновь простила. Всё это бегущей строкой читалось в её взгляде.
   — Кирилка, говоришь? Дьячок наш, что ли? Стой здесь, окаянный, сейчас пошлю за ним.
   Бабушка что-то шепнула на ухо девчонке лет двенадцати, та, поправив платок, кивнула в ответ и ушла… Надеюсь, искать дьячка Кирилку.
   Я остался один на один с богобоязненной бабушкой. Она, судя по её суровому взору, телепатически проводила обряд экзорцизма, пытаясь, если уж не бренное тело, то хоть душу мою грешную спасти.
   От душеспасительного мероприятия её отвлекла милая девушка в тёмном платочке на голове. Бабушка переключилась от спасения меня — пропащего на богоугодную коммерцию. «Не корысти ради, а токмо Волей Пославшего» богобоязненная бабушка продала милой прихожанке десяток маленьких свечей, четыре большие и ламинированную иконку Святого Геннадия Цареградского, содрав с неё за это не по-божески круглую сумму.
   Икона Святого Геннадия Цареградского меня заинтересовала: «Надо же — тёзка, да ещё и почти однофамилец… Может родственник? Дальний… Надо будет купить — такой Святой, я думаю, даже мне поможет».
   Милая девушка, получив товар и сдачу на руки, прошла в центральный зал храма. Оттуда доносились хоральные песнопения, зычный голос священника, читающего проповедь и многоголосое «Аминь» прихожан.
   Меня — примерного пионера и правоверного комсомольца в прошлом, охватил непонятно откуда взявшийся благоговейный трепет. Огромную часть жизни я был добропорядочным воинствующим атеистом, как и большая часть моих сограждан, что бы они сегодня не рассказывали. Потом, прочитав внушительное количество книг, проштудировав некоторое количество философов и считающих себя таковыми, а также осилив Библию и Коран, я не то что бы изменил свою точку зрения в отношении религии, просто пересмотрел свои взгляды на некоторые вопросы Свыше. Да, я перестал отрицать возможность существования Бога, но по-прежнему не делал из этого культа. Как аналогия — пример: на заре советской власти граждан новообразованного государства делили на партийных, беспартийных и сочувствующих. Так вот, по отношению к Богу я не верующий и не атеист, я — сочувствующий. Короче, с Богом у меня пока что очень сложные отношения… Но я надеюсь, что, несмотря на мою своеобразную форму неверия, Он всё ещё верит в меня.

   От теологического диспута с самим собой меня отвлёк мужчина средних лет в тёмной одежде. Голубые, иконописные, почти библейские глаза, бородка клинышком, длинные аккуратно причёсанные волосы, взгляд младенца… Не человек — ангел. Вот только… Его плотными слоями, как атмосфера Землю, окружало характерное амбре. Теперь понятно — он не заика, ему действительно трудно говорить, очень трудно и… И — ничто мирское ему не чуждо.
   — Прошу прощения, Вы электрик? — говорил он теперь внятно, видимо, успел «поправить здоровье».
   — Да, — ответил я.
   Вдохнув плотные слои атмосферы, окружающие «планету» Кирилл, я почувствовал необходимость «закусить».
   — Уважаемый, — Кирилл надолго задумался, потом кивнул утвердительно, мол — да, он меня уважает и продолжил, — Подождите минут пятнадцать, батюшка занят, проповедь закончит — подойдёт. Я, конечно, мог бы и сам объяснить суть проблемы, но я не могу — не разбираюсь.
   «А батюшка, значит, разбирается?» — мысль ярким лучиком осветила мой мозг и, блеснув там, сама собой погасла.
   Чтобы хоть как-то развлечь себя на ближайшие пятнадцать минут я, под гневные взоры богобоязненной бабушки, брал в руки и разглядывал то ламинированного Святого Геннадия, то перстень-оберег, то настольный пластиковый крест… И, о ужас, с обратной стороны настольного креста была надпись… Сзади, в самом углу внизу было написано мелким почти неразличимым шрифтом неправославными буквами «Made in China». Вспомнился Высоцкий:
   «Они к нам ездят неспроста —
     Задумайтесь об этом! —
     И возят нашего Христа
     На встречу с Магомедом…»

   Минут через пятнадцать ко мне подошёл мужчина в рясе, судя по всему, тот самый священник, который разбирается. Священник был моим ровесником и если бы не ряса… Подошедший был выше меня почти на голову, пошире в плечах и, соответственно, физически покрепче. «Канонический» огромный живот — почти неотъемлемый атрибут огромной части служителей церкви, у вновь прибывшего отсутствовал. Всё было с точностью до наоборот: плечи расправлены, спина прямая, грудь колесом, как у солдата на плацу. То ли спортсмен в прошлом, то ли военный… Сбрей ему бороду, переодень в мундир — ну, настоящий полковник.
   Полковник-священник спросил:
   — Добрый день. Прошу прощения, это с Вами договаривался мой помощник Кирилл?
   — Кирилл? Да, со мной…
   По недвусмысленной моей ухмылке мудрый батюшка всё понял. Суровый взгляд в сторону богобоязненной бабушки:
   — Что, опять? Да?
   Та кивнула в ответ, потупив взор, мол: «Да…»
   Священник перекрестил взявшую на себя вину Кирилла бабушку и повернулся ко мне:
   — Ну что же, будем снисходительны, простим прегрешения его так же, как Всевышний прощает нам грехи наши тяжкие, — и сам перекрестился. Ни в его словах, ни в действиях не было ложного пафоса стандартной, давно набившей оскомину процедуры. Он искренне просил за Кирилла, — Простите, как я могу к Вам обращаться?
   — Геннадий, — представился я. Теперь знак вопроса в моих глазах, — А Вас как зовут?
   — Отец Сергий.
   Меня смутило не «Сергий», меня смутило «отец». Ровесника называть отцом как-то… Всё это тоже читалось в моих глазах.
   — А по отчеству? — уточнил я.
   Ни улыбки, ни сурового взгляда… Ответил просто:
   — Понимаю, понимаю… Если Вам будет так удобней, называйте меня Сергей — мы же ровесники.
   — Хорошо, Сергей, — ответил я вслух, но внутренний голос продолжал анализировать полученную информацию: «Геннадий в переводе с древнегреческого — благородный, Сергей с латинского — знатный. Мы с ним оба — благородные люди, почти тёзки».
   «Знатный» Сергей провёл меня в центральную щитовую храма. На металлических ящиках не было ни икон, ни крестов, ни другой соответствующей заведению символики. Нанесены на них были до боли знакомые, почти родные предупредительные таблички с красной молнией и далёкой от христианского милосердия заповедью: «Не влезай — убьёт!»
   Сергей хорошо поставленным голосом, как на проповеди, обрисовал мне суть проблемы:
   — Понимаете, Геннадий, на центральный щит приходит три фазы, но все потребители в нашем храме однофазные и, соответственно, три фазы просто равномерно разбиты по группам. Одна из приходящих фаз сегодня утром пропала, скорее всего — неисправность на подстанции. К нам на центральный щит она не приходит — я проверял. Мы звонили в аварийную службу, в данный момент они заняты и устранить неисправность смогут лишь к вечеру, и то — не факт. Получается, на них особой надежды нет, а дело близится к обеду, там — и вечер скоро. Темнеет сейчас рано, на вечер же у нас запланирован ряд неотложных мероприятий и без освещения нам никак.
   Обрисовав суть проблемы, Сергей перешёл к главному:
   — От Вас потребуется сущий пустяк: отключив приходящую шину (дабы избежать межфазного замыкания в случае возможной подачи отсутствующего напряжения), Вам нужно запитать неработающую фазу от соседней. Повторюсь, оборудование у нас однофазное и наличие двух одноимённых фаз нам никакого вреда не причинит. Всё это, конечно, как временная мера. Либо вечером, либо завтра утром «аварийщики» восстановят схему.
   Я смотрел на священника ошарашенными глазами. Не то, что бы я не понял того, что он мне только что сказал… Наоборот — понял, я всё прекрасно понял. Но, если бы мне всё, то же самое объяснил распределительный щит лично, я бы удивился чуть меньше.
   Сергей по глазам прочитал нехитрый ход моих мыслей. Добрый «ленинский» прищур озарил его улыбку:
   — Как видите, я тоже в этом немного разбираюсь, — он чуть заметно подмигнул мне, — В прошлом я — инженер-энергетик, и довольно-таки неплохой. Если честно, я и сам справился бы, но…— прищур теперь не «ленинский», а озорной — мальчишеский, — К сожалению, сан не позволяет, — и, вновь подмигнув, добавил, — Ну что, справитесь?
   Я, улыбаясь в ответ, утвердительно кивнул:
   — Справлюсь, конечно справлюсь. Минут двадцать это займёт, возможно — чуть больше. Предупредите, что здание придётся временно отключить.
   — Уже предупредил, — заверил Сергей, — Приступайте.
   И я приступил…
   Он же, присев на табурет рядом, внимательно наблюдал за манипуляциями инструментария в моих руках. Сергей то ли руководствовался правилом: доверяй, но проверяй, то ли, как энергетик в прошлом, не рискнул оставить одного, работающего под напряжением, дабы, в случае чего, оказать первую помощь. А может — и то, и другое.
   Минут двадцать-тридцать каждый занимался своим делом — я копался в щите, он проповедовал:
   — Светлая у Вас профессия, Геннадий, светлая… Как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Мы с Вами почти коллеги — свет людям несём.
   Недолгая пауза, улыбка, «ленинский» прищур и — проповедь продолжилась:
   — Ну-ну, не судите нас строго, коллега. Я ведь ещё там — у лавки заметил Ваш неприкрытый скепсис. Но то, насколько бережно вы брали «идейно чуждые» предметы со стола, доказывает — сомнения есть. То есть — оголтелый нигилизм отсутствует. Это радует.
   Вновь недолгая пауза. Улыбка сошла на нет, лицо серьёзное:
   — Я догадываюсь о Ваших настроениях в отношении того, чем я занимаюсь. Понимаю, сам таким был. Но, просто поверьте — людям как воздух необходимы Свет, Знания, им нужна Вера. Без Веры жить трудно. И это я сейчас не о церкви, точнее, не только о ней. К сожалению, далеко не каждый способен к этому прийти самостоятельно, многим нужен проводник, — недолгая пауза и он продолжил, — Да-да, я понимаю: пушкинский поп — толоконный лоб, поп Гапон и прочие, укоренившиеся в людском сознании стереотипы в отношении моих коллег… Замечу— далеко не всегда беспочвенные. Но, Геннадий, и среди представителей других профессий нередко попадаются непорядочные люди. Мы же не спешим их всех мазать одной краской? И все они ответят за свои прегрешения — рано или поздно, здесь или Там. Ну а мы постараемся не судить и надеяться на то, что не судимы будем.
   Цепкий взгляд Сергея пробежался по результатам сделанной мной работы. Одобрительный кивок специалиста и — он продолжил:
   — Я видел Ваш полный сомнения взгляд на товар в нашей лавке, мол, подменяем настоящую живопись лубочными картинками — обманываем народ.
   Я, не отрываясь, кивнул неоднозначно — ни да, ни нет.
   — Понимаю, — столь же неопределённо кивнул в ответ Сергей, — Но и Вы поймите, мы, к сожалению, как и вы — из плоти и крови и точно так же, как и вы, бываем обуреваемы голодом и жаждой. Торговля помогает худо-бедно пополнять наши закрома. А так называемая «лубочная живопись» не отрицает Великого. Для кого-то это станет первым шагом к большему, а кому-то и этого за глаза хватает, и не их в этом вина, — взгляд исподлобья и вопрос — то ли мне, то ли самому себе, — Случаются ли злоупотребления? Конечно. Но, повторюсь: не только у нас, не только у нас…Кстати, Вы Библию читали?
   — Да, конечно, и не один раз, — кивнул я.
   — Вот и прекрасно! Тогда Вы должны помнить о том, что Спаситель, прежде чем проповедовать людям Святую истину: «Не хлебом единым сыт человек!» — Предварительно накормил народ. Да, пятью хлебами, но — всех. Проповедь на голодный желудок — она… бесплодна.
   Сергей рассказывал, жестикулируя, показывал, рисуя в воздухе замки и сценки из жизни. Его было интересно слушать, его хотелось слушать, его невозможно было не слушать. Было в нём что-то от отца командира — такие ведут за собой и в бой, и в рай, за такими идут и в бой, и в рай.
   Тем временем я закончил:
   — У меня готово!
   — Да будет свет, коллега! Включайте! — не просил — приказывал батюшка-отец командир.
   Я включил. Пока окончательно не оборвалась незримая нить между нами, поспешил то ли похвастаться, то ли исповедаться:
   — Вы знаете, я ведь ещё и стихи пишу. Так сказать — несу свет людям всеми доступными способами.
   — Это просто замечательно! — искренне обрадовался Сергей, — Я, почему-то, нечто подобное и ожидал от Вас услышать. Кстати, не поверите, но я тоже — всеми доступными способами…
   Из огромного кармана рясы Сергей достал визитку:
   — Здесь мой электронный адрес, если Вас не затруднит, пришлите, пожалуйста, что-нибудь почитать из Вашего творчества. Я же в ответ своим похвастаюсь…
   То, что произошло дальше, вызвало непроизвольную улыбку, готовую перерасти в раскатистый смех. Я попытался это скрыть — не получилось.
   Звонил телефон… Не мой — Сергея. Развеселило же меня не наличие телефона у священника, а мелодия звонка — пел знакомый с ранней юности Круг:
   — Отпусти мне, батюшка грехи.
       Знаю, у меня их очень много…
   Сергей, ответив звонившему:
   — Да, хорошо, скоро буду, — обращался теперь ко мне, — Ну-ну, не будьте ханжой. Мы же с Вами ровесники, мы выросли на его песнях, и мне они действительно нравятся. Простите мне мой незатейливый вкус… Вот я и поставил на телефон нечто нейтральное из его репертуара. Признайтесь, Геннадий, наверняка и у Вас не банальный рингтон?
   — Ну, как сказать… Гимн Советского Союза.
   Сергей обрадовался, как ребёнок шоколадке:
   — Вы знаете, я ожидал услышать что-то вроде этого… — почти сразу взгляд его стал серьёзным, —Всё правильно, у каждого своя Вера, свои привязанности, своё прошлое и отрекаться от этого, будь то вопреки, во благо, во имя или по каким-нибудь иным причинам — это грех, большой грех, как бы кто его не понимал. С этим, я вижу, у Вас всё в порядке. Ну, что ж, на прощанье, цитируя нашего коллегу Маяковского, хочу пожелать Вам: «Светить — и никаких гвоздей!» Будем светить, Геннадий, будем нести Свет людям всеми доступными способами.
   Он, протянув ладонь для рукопожатия, попрощался:
  — Подойдите к бабушке в лавке, она рассчитается за оказанную Вами услугу. Вы нас, действительно, выручили, Вы просто спасли нас. Спасибо огромное. А стихи пришлите — с удовольствием почитаю. Ну и — свои покажу. Всего Вам хорошего, — он перекрестил меня, — Да хранит Вас Господь!
   К бабушке в лавку я так и не заглянул. Бог с ней — с оплатой, пусть будет… Как бы пожертвование, что ли… Я получил сегодня намного больше — я обрёл сегодня веру, веру в человека. Светить и может, и должен каждый: и священник, и электрик, и учитель, и уборщица, и военный, и маляр, и политик, и врач… Главное — честно делать то, чем ты занимаешься, с чистым сердцем, с огоньком в глазах… Честно, без рвачества, без желания обмануть, обвесить, обвести вокруг пальца, обходя нормы, правила и законы. И только когда все до единого с чистыми, светлыми помыслами будут работать, созидать, творить, тогда-то мы и обретём долгожданный, вожделенный Свет. Начинать же нести свою часть Света людям каждый должен с себя, ни на кого это не перекладывая. Как говорят коллеги Сергея: «Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи!»
   Обуреваемый напором ещё не окончательно сформировавшихся в нечто большее мыслей, я вышел из храма. В единую систему ценностей всё это я собрать не успел — размышления прервал гимн Советского Союза. Звонил телефон — кому-то в этом городе не хватает Света, я же могу помочь людям, это в моих силах.
   Ответив звонившему, я отправился на другой конец города — нести Свет людям всеми доступными способами, нашёптывая по дороге:
   — Светить всегда, светить везде,
        До дней последних донца,
        Светить — и никаких гвоздей!
        Вот лозунг мой — и Солнца!