Сумерки гастарбайтеров

    

         П р о л о г.
   
М и с т и ч е с к а я   П р а г а.

     "На 6-м пролёте справа, со стороны высокой башни, стоит статуя Брунцвика". (Карта-путеводитель по Праге)

     "МИ особенно привлекало Еврейское кладбище с его надгробными камнями, точно раскиданными в буйной траве, и Чертовка под Каменным мостом. Там у одного из каменных быков на узком цоколе - статуя рыцаря с поднятым мечом".
     (Марк Слоним "Воспоминания о М.Цветаевой")

     Рано утром, выходя с чемоданом и рюкзаком из убытовни на Бенатской улице, я увидела, что следом идёт какой-то парень в кожаной куртке, слегка помедлила и узнала Виталика. Брюнет с серыми глазами, - кожаная куртка ему очень шла, он сказал, что у него номерок к зубному врачу. Не ломая себе голову над тем, почему ему не лень после вечерней смены так рано вставать к зубному, я просто обрадовалась, а он подхватил мой чемодан.
     Идти нам, впрочем, было совсем недалеко: Литомышльский автовокзал находился рядом с "Биллой", в пяти минутах ходьбы от убытовни.
     Виталику не было необходимости показывать девушке за стеклянной перегородкой мой билет на автобус "Прага-Мюнхен", но мне нравилось, что он так заботится обо мне и так перфектно владеет чешским.
     Я забыла то, что произошло между нами вчера, и меня захлестнула волна нежности, когда я его поцеловала, куда-то в шею, - и ещё долго, сквозь дождь, Градец Кралове, унылые пражские предместья, чувствовала на губах почти мальчишеский запах и вкус его кожи (хотя вроде как любила другого).
     Дурацкая это была идея - поехать в Прагу на пятницу и субботу, послушавшись какого-то умника с "Вопрос.ответов" мейл.ру, утверждавшего, что Пражский автовокзал работает круглосуточно.

     Этот автовокзал Florenz мне сразу как-то не понравился, ведь кофе из автомата тут стоил целых 12 корун, а не 7, как в Литомышли!
И позавтракать я зашла в соседний "Макдональдс", - раз я еду в Германию, где денег куры не клюют, то можно не экономить.
     Потом наугад, по улице со странным названием Na porici, я вышла на намнести Республики, откуда уже было рукой подать до Староместской площади. Тем более, что по пути я купила в книжном карту Праги.
     Там же приобрела чешско-немецкий konverzace, и пару красивых открыток. Кстати, Виталик оказался прав: я не увидела на полках языкового отдела чешско-молдавского словаря или разговорника, а только лишь чешско-румынский, - то есть, его родной молдавский и румынский - это, действительно, один и тот же язык!
(А вот болгарский и македонский - разные, и в этом македонец Даниэль, мой чудесный бригадир с литомышльской фабрики zmrzliny, тоже был прав!).   
    
     Прага - интересно, какой она была, когда тут жила Марина Цветаева, сильно ли изменилась с тех пор? Гору Петршин из "Поэмы Горы" я узнала сразу, она возвышалась на той стороне Влтавы с домишками, едва проглядывавшими сквозь густую зелень деревьев. А Староместская площадь, самая просторная из средневековых площадей, с высоко взметнувшейся башней Ратуши посередине, черными острыми стрелами Девы Марии перед Тыном и светлым готическо-ренессансным собором Святого Витта, казалась сном наяву, отображением небесных смыслов в земном мастерстве средневековых зодчих...
 
     Когда фантастическая красота и толпы туристов на Староместской площади начинают меня утомлять, и я прячусь в тень под арками, меня вдруг, - неведомо как вычислив во мне русскую, - хватает за руку худая пожилая дама в длинной черной юбке, с короткой чёрной стрижкой и, вцепившись репейником, в течении десяти минут сладкоголосо ездит по ушам с историческими байками вроде:"..и тогда Святого Непомука сажают в мешок и бросают в реку. Так он пожертвовал собой, чтобы доказать невинность королевы, и одна из статуй на Карловом мосту изображает этого святого..."
     Приняв её за гида, рекламирующего свою экскурсию, я удивлённо узнаю, что она лишь анонсирует её, пешую вечернюю экскурсию "Мистическая Прага", имеющую место быть тут же, на Староместской площади в 20.00. Если тут такие шахерезадоподобные зазывалы, то каким же должен быть экскурсовод, - заинтригованно думаю я и немедленно отдаю ей запрашиваемые 20 евро.
     Тем более что делать мне до завтрашнего утра все равно особо нечего, кроме как гулять по Праге.

     Но на Карловом мосту, расплавленном июльским зноем, забитом под завязку статуями, шумными туристами, с детьми и без, фотографирующимися на их фоне, сувенирными лотками, блестящими на солнце мишурой, и ее разомлевшими продавцами, - меня вдруг охватила такая тоска, оттого что я не могу найти Марининого рыцаря, и спросить о нем не у кого, хотя руссо-туристо хоть попой ешь, - что, пройдя по нему на другую сторону Влтавы, я по инерции продолжала подниматься все выше и выше, по мощеной красноватым булыжником широкой лестнице, пока не оказалась на самом ее верху, перед магазинчиком сувениров, и не села отдохнуть, запивая купленную булочку водой из бутылки. Так я довольно долго просидела, изучая карту Праги и борясь с нахлынувшими чувствами одиночества и неприкаянности.

     Когда настроение выровнялось, я спустилась вниз и снова перешла Карлов мост и Староместскую площадь, купив по дороге второе или третье за день мороженое, - пока на намнести Республики меня не настиг глюк: на парапете над спуском в подземную станцию метро я увидела сидящего по-турецки Даниэля, - локти на коленях, глаза в очках вперились в открытую книгу с полным погружением в неё, не замечая никого и ничего, и, одновременно, обращая внимание всех - на себя.
     Я застыла, не в силах двинуться с местам, понимая умом, что Даник сейчас на мороженом, и не доехал даже из Дашице до Литомышли, не то что до Праги! - и, хотя в этом не было необходимости, обошла парапет и взглянула на парня спереди, чтобы убедиться, что у него другие черты лица, чем у Даниэля, - и только чёрные, коротко стриженные волосы, очки, да эта вызывающе-непринужденная поза делали их похожими друг на друга. Ну да, Прага любит шутить с двойниками...
     В растрепанных чувствах, - Даник ещё на мороженом, а я тут шляюсь без толку, - я вернулась на Florence, чтобы немного отдохнуть до начала экскурсии "Мистическая Прага".

     И вот, без пятнадцати восемь, я стою под взметнувшейся ввысь тяжеловесной Ратушной башней. В окошках над ее знаменитыми часами сменяют друг друга святые и короли, - а сложный механизм множества стрелок на трех циферблатах показывает, кроме европейского, старочешское, вавилонское, и звёздное время, а также - положение Солнца и Луны в зодиакальных созвездиях.
     По одну сторону от Ратуши жарят шашлыки, по другую - белозубые испанские кабальеро с гитарами исполняют страстные песни
под одобрительные возгласы юных красавиц, тоже южного розлива, а прямо передо мной - принимая различные позы, китайцы увлеченно щёлкают фотоаппаратами, снимая друг друга на фоне знаменитой башни.
     Наконец я нахожу среди этого праздника жизни наших, пришедших, как и я, на экскурсию с лёгкой руки дамы в черном и сбившихся в небольшую группу: жеманная мамаша с надутой дочкой, розовощекая пышечка-брюнетка с непоседливым и любопытным мальчиком лет восьми-девяти, и молодая пара, стоящая чуть поодаль и всю экскурсию держащаяся с вежливой отстраненностью.
     С улыбкой на устах к нам подходит сразу вычислившая нас экскурсовод, представившаяся Натальей: среднего возраста, в скромном светлом плащике, простом темном пуловере с отложным воротником светлой рубашки, обтягивающим небольшой животик, под которым она по-детски теребит скрещенными пальцами, серой юбке и туфлях на низком каблуке. Непритязательная причёска светлых волос, никакого макияжа, но - красивый изгиб орлиного носа и небольшие, светло-серые, острые глаза.
     Микрофона у Натальи не было, и поначалу шум туристов, ожидающих боя часов, заглушал ее слова, особенно испанские кабальеро с гитарами, на которых она то и дело с улыбкой оглядывалась.
     Но понемногу её плавная, хорошо продуманная речь, эрудиция, спокойный, чуть насмешливый голос захватили и покорили нас, - даже мамашу с надутой дочкой, - и мы послушно следовали за Натальей по Старой Праге, пока не стемнело, и после того, как стемнело.
     Её рассказ, собственно, и был рассчитан на тёмное время суток и, в основном, состоял из расхожих средневековых ужастиков, связанных с той или иной улицей, домом или, например, скульптурой рыцаря на его углу. Но, ненавязчиво и исподволь, она сообщала и исторические сведения: о кельтском племени боемов, от которого чехи ведут происхождение, о названии Прага от слова "порог", имея в виду порог реки Влтавы.
     Любопытный мальчик пышной брюнетки прыгал, как козленок, - то вперёд, то отставая от группы, задавая Наталье вопросы, которые всех смешили, - она же отвечала ему со всей серьезностью.
    
     Из рассказанных ею легенд мне больше всего запомнился мастер-создатель часов на Ратушной башне, ход которых вымерялся установленными там же сложными приборами, требующими постоянного присмотра. И, когда однажды ночью часы внезапно остановились, - а мастер не смог найти причину этой остановки, - то он покончил с собой.
     И с тех самых пор каждую полночь его призрак посещает Староместскую площадь, поднимаясь со свечой на Ратушу, чтобы проверить ход созданных им часов.
     Был ещё Чёрный рыцарь, безответно влюбившийся в юную девушку, турок с отрубленной головой невесты, еврейский раввин, вырастивший в пробирке искусственного человека, Голема, который потом распоясался хуже Терминатора, так что ученому пришлось его прикончить. И все это, мало-помалу, с наступлением сумерек, начало нагонять страх не только на любопытного мальчика, но и на нас, взрослых.

     Наталья почувствовала, что пора закругляться и, напоследок, повела нас в самый старый пражский трактир: по скрипучей лестнице мы спустились в подвал с высоким потолком, деревянные балки которого терялись во тьме, едва рассеянной  отблесками колышущегося пламени свечей на грубо сколоченных столах,
занятых веселящейся от души многочисленной публикой, в сопровождении современной музыки.
     Возможно, Наталья ненавязчиво приглашала нас здесь поужинать, но мы, будучи во власти всего от нее услышанного, лишь испуганно ежились, глядя на мечущиеся по стенам и потолку чёрные тени прошлого, и с облегчением вышли обратно, на светлую улицу.
     - Ну, теперь задавайте свои вопросы! - весело сказала она. Но все как-то потерянно молчали, даже любопытный мальчик устал и иссяк. И только я упрямо спросила, помятуя утреннюю зазывалу:
     - А как же святой Непомук, брошенный в реку?
     - О, если бы я вам начала рассказывать все легенды, связанные с Прагой, - и про святого Непомука, и про Марининого Брунсвика, - нам бы и месяца было мало! А вы приходите завтра на дневную экскурсию, и все узнаете! - находчиво выкрутилась она и улыбнулась, скрестив руки на уютном животике. Но я все же не удержалась и спросила её ещё про Кафку, мне было интересно, знал ли он чешский язык, писал ли на нем.
     - Вот не знаю, - ответила Наталья, - я впервые прочла Кафку на французском. Вобще я по специальности - учительница французского.
     После этих слов мы прониклись к ней ещё большим уважением и, тепло поблагодарив, разошлись каждый в свою сторону.

     Вернувшись на автовокзал, я спустилась вниз, в зал ожидания, где устроилась на деревянной скамье, положив под голову рюкзак и приготовилась уснуть.
     Как вдруг мой недавно купленный взамен украденного на фабрике мороженого дешевый черный nokia, - придавленный тяжестью рюкзака, в кармане которого он лежал, - отколол странный номер, а именно - по собственной инициативе начал названивать моему, теперь уже бывшему, литомышльскому шефу, западноукраинцу Николаю Теодару!
     Он и раньше выкидывал подобные штуки, но не в пол-первого ночи, не Теодару, и не по пять вызовов подряд! - увидев оповещение об этом на экране, я судорожно нажала "отбой", и была в панике: что бывший шеф, крупный грубоватый седой мужчина с хитрым прищуром глаз, со скрипом отпустивший меня в Германию, теперь обо мне подумает? - но телефон молчал.

     А ко мне тем временем уже подходил служащий Florence, с категорической просьбой покинуть помещение автовокзала, который-де на ночь закрывается.
     Повозмущавшись для порядка, я поняла всю ненадежность сведений
интернет-знатоков, вздохнула, надела на спину рюкзак (чемодан был оставлен в камере хранения) и отправилась по знакомому маршруту: Na porici, намнести Республики, - гулять по ночной Праге.
     Кружила и кружила, вместе с оживленной и пестрой толпой, по Староместской площади и прилегающей к ней улицам, в надежде найти какой-нибудь уголок, куда можно приткнуться и отдохнуть.

     Увы, такого уголка не находилось!...Вдобавок, когда часы на Ратуше пробили полночь, я не встретила ни обещанного Натальей часовых дел мастера со свечкой, ни Чёрного рыцаря, ни разбушевавшегося Голема. А вместо турка с отрубленной головой нашёлся разве что китаец в магазине нон-стоп, куда я зашла, когда снова проголодалась.
     Молодёжь с пятницы на субботу отрывалась по полной: кто на крутых машинах подъезжал к ночным клубам, кто, сидя на ступеньках играл и пел на гитаре, окружённый подпевающими хором пржителями и пржителкиными (друзьями и подругами).
     Я же так устала за этот день, что, когда, снова подойдя к автовокзалу, увидела спящих возле него в подземной переходе людей, не задумываясь, бомжи это или такие же бедолаги-туристы, пристроилась рядом с ними на жёстком бетонном полу. Как всегда, положив под голову рюкзак и радуясь, что полицейские ещё не додумались выгонять людей из подземных переходов. И мне нигде потом не спалось так сладко и спокойно, как в ту летнюю ночь в Праге. Должно быть, именно она, а не последняя нелепая ночь в Афинах, и стала моим настоящим крещением, принятием в путешественники.   

     С первыми лучами рассвета я проснулась и, умывшись на открывшемся Florence, купила там же из автомата кофе за 12 корун.
     И уверенным старожилом пошла разгуливать по Праге. Суббота 23 июля обещала быть солнечной и жаркой. Где-то в лондонском Камден-тауне в этот день умерла талантливая соул-звезда и автор песен Эми Уайнхаус (не от передоза, как многие считают, а от остановки сердца, не выдержавшего нагрузок безбашенной жизни, постоянных переходов от трезвости к рецидивам алкоголизма и (или) наркомании).
     Я обошла знаменитый еврейский квартал, и, увидев там интернет-кафе, только посмеялась над своей глупой затеей - распечатать и послать письмо Даниэлю. Куда, если я даже не знала точно, где он жил: на улице Бенатской, на Ержабке, или снимал комнату где-то ещё?
     И, главное, зачем?

        .    .    .    .

     Едва автобус миновал освещенные закатным солнцем предместья Праги, я тут же благополучно уснула, а проснулась уже ночью в Мюнхене, на нижнем уровне автовокзала Хакербрюке.
     Там, под переплетением металлических эстакад, в гуле моторов и перекрестном свете фар, я быстро нашла такси, садясь в которое, произнесла свои первые фразы на немецком, показавшиеся мне такими ясными и чёткими после разношерстного чешско-славянского базара.
     Глядя в окно на пролетающие мимо огни витрин, я чувствовала, что, как любой русский, люблю быструю езду на мерседесе Штирлица не только по швейцарским Альпам, но и по ночному Мюнхену, - и мне оставалось лишь вспомнить, какое спецзадание от советской разведки я получила.
     И я вспомнила: русскоязычная еврейская бабуля 86 лет, фрау Фукс, адрес которой дала мне нарвитянка Ирина Филиппова (забегая вперёд, мой самый верный и надёжный немецкий работодатель), с дочерью которой, обладательницей делового, монотонного голоса Лидией, я уже успела переговорить по телефону и за ухаживание за которой мне было обещано 600 евро в месяц. (Над именем "фрау Фукс" мы с Виталиком в Литомышли ржали не меньше получаса, зная лишь одного Фукса - небритого матроса из советского мультфильма про капитана Врунгеля). 

     Впрочем, интеллигентного вида, коротко стриженный шофер в очках о моем "особом спецзадании" и не подозревал, а просто кружил по Иоханнескирхен-штрассе в поисках названной мною улицы, Mussenberg Strasse, 28 A.
     И все-таки таксист высадил меня не у того дома. Что ж был повод освежить свой немецкий, не употреблявшийся со времен Силламяэского колледжа, где рыжий, экспансивный Сан Саныч Куклов абъюзил нас "более способными ребятами из ПТУ" и ставил аудиокассеты с диалогами путешествующих по Германии паренька и кобальда со звонким девчоночьим голоском, - то есть лет семнадцать.
     Итак, я подошла к припозднившейся весёлой компании и спросила, как мне найти Mussenberg Strasse, 28 A, улыбаясь про себя, так как в переводе с эстонского "musi, musu" значило "поцелуйчик".
     Когда у обычного блочного четырехэтажного здания я нажала на кнопку звонка с надписью "Frau Fux", меня спустилась встретить полная, запыхавшаяся женщина, с круглыми, серыми, чуть навыкате, глазами, выбивающимися из закрученных на затылке светлых волос вьющимися пушистыми прядями, в блузке-распашонке с оборочками, похожая на кухарку из хорошего дома в дореволюционной России. Следом за ней, перескакивая через две ступеньки, бежал её сын - рыжий, веснушчатый, любопытный и непоседливый до крайности мальчик лет девяти, Яшка.

     Мы вошли в квартиру на втором этаже и тихо щелкнули дверью, ибо наша подопечная, фрау Фукс, или попросту, баба Женя, уже спала. Как я узнала впоследствии, за свою долгую карьеру сиделки, - это самое лучшее состояние бабушек, за которыми ухаживаешь.
     Но пока для меня профессия Pflegerin*1, - или "флегерин", как говорила Оля, - была внове, и я внимательно слушала и впитывала все, что она мне сообщала о моих обязанностях, привычках, характере и распорядке дня моей подопечной, - тараща на меня свои круглые, чуть испуганные от свалившейся ответственности, глаза. Яшка крутился рядом, пока его строго не отправили в постель.

     Утром мы разбудили фрау Фукс, статную, полную и красивую для своих лет еврейскую бабулю, но довольно-таки тяжёлую, когда её поднимаешь из постели.
     Делать это надо было поэтапно: сначала - тянуть за обе руки в положение сидя; затем, повернув к себе - тянуть таким же образом в положение стоя, то есть вертикальное. Поначалу у меня это неплохо получалось, - хотя я была ниже её ростом, - но баба Женя доверяла мне и прилагала усилия.
     Хуже было с кулинарией. Живя одна, я на ней никогда не зацикливалась и готовила так себе. Оля же оказалась отменной кухаркой (она окончила профессиональное училище и в Нарве работала поваром). Пришлось пройти у нее за эти три дня ускоренные кулинарные курсы.

     Днем мы ходили вместе в супермаркеты Lidl и Markauf, и я подробно записывала названия продуктов, меню, режим дня бабы Жени.
     По вечерам, уложив ее спать,
смотрели по Олиному ноутбуку старые советские и новые российские фильмы.
     Однажды в солнечную погоду мы, на радость Яшки, искупались в находящемся во дворе на короткостриженном газоне бассейне. Но потом погода испортилась, и свободного времени уже не было.

     Когда мы достаточно подружились, Оля сказала мне по секрету, что уезжает с концами и возвращаться в Мюнхен не собирается: дома подрастает старшая дочь, да и муж недоволен её постоянным отсутствием.
     "Они не знают, сколько я слез пролила, пока тут освоилась, - рассказывала моя предшественница, - всему должна была учиться сама, языку, походам по магазинам, уборке, вызову сантехника"
     "В прошлый Новый год в ванной сломался кран, залило все, - я позвонила сантехнику, но, с моим зачаточным немецким, не смогла ему ничего объяснить, он бросил трубку. Представь, все люди празднуют, веселятся, а я, кое-как заткнув дырку, сижу на полу, черпаю ковшиком и тряпкой воду и реву в три ручья, так как помощи ждать неоткуда.."
     "По сути целый день не отходить от бабы Жени, кормить её, развлекать, выгуливать, стирать, убирать дом, ходить в магазин, готовить, - и все это за 600 евро в месяц!...да, конечно, они делают мне подарки, но что мне эти подарки, если семья по полгода меня не видит! Впрочем, даже если они поднимут мне зарплату, я все равно у них не останусь...и баба Женя это чувствует, она ведь очень привязалась ко мне..." - Оля не столько жаловалась, сколько пыталась оправдаться в своих и моих глазах в том, как собирается поступить.

     Но я нисколько её не осуждала, - своя семья, разумеется, должна быть в приоритете. Однако меня стали мучить сомнения, смогу ли я заменить благодушной и беззаботной старой еврейке с трудной, - чтобы не сказать, трагической (как рассказала Оля, во время 2МВ она несколько месяцев провела в Освенциме, где на её глазах были отправлены в газовую камеру родители и старшая сестра с маленьким ребенком) судьбой, - Олю, к которой бабуленция так привязалась, что на этот раз разрешила взять с собой беспокойного Яшку?!...
     Когда я, по примеру Оли, сидя в кресле напротив бабы Жени на балконе,  пыталась развлекать ее рассказами о своих чешских приключениях, - а о чем мне ещё было рассказывать? - она поначалу слушала меня с интересом, вставляя свои воспоминания о Чехии (где, после окончания войны прошла ее, уроженки Венгрии, молодость, где, работая на заводе, она встретила будущего мужа - немецкого инженера). Бабуля с увлечением вспоминала фразы на чешском языке и народные песни (участница самодеятельного ансамбля).
     Но вскоре мне стало очевидно, что мои рассказы о трудовых буднях на литомышльской фабрике мороженого, весёлой жизни и развлечениях нашей убытовни ее почему-то шокируют! То ли баба Женя подзабыла свою молодость, то ли в её время рабочие вели себя скромнее и благовоспитаннее нас, а представления о современной жизни она черпала из телевизионной картинки, в которую втыкалась с самого утра.

     И ладно еще, всецело пребывающая в своем выдуманном мире, избалованная, как ребенок, баба Женя, гораздо важнее, - что я, увы, не сразу поняла, - было понравиться её дочери, моложавой и ухоженной шестидесятилетней бизнесвумен Лидии, чей неестественно холодный деловой тон по телефону не зря меня давеча так напряг.
     Она и в жизни оказалась такой же: занудно-"правильной", чопорной, жеманно-гламурной, недоверчивой и подозрительной особой, всюду таскавшей за собой на цветных поводках двух маленьких французских бульдожек - мальчика и девочку.
     Мы откровенно невзлюбили друг друга, и ее отношение ко мне очень скоро передалось и её матери.

     В частности, уже на следующее утро бабе Жене стало казаться, что у меня не хватает сил, чтобы поднять ее с кровати.
     Когда я, на втором этапе, тянула ее за обе руки из "положения сидя" в "положение стоя", она не только не помогала мне, как раньше, - но с криком:"Ой-ой-ой, я сейчас упаду!" - бухалась обратно в кровать или кресло. 

     А ведь однажды, когда мы с Олей и Яшкой, выйдя в магазин, забыли дома ключ, бабе Жене прекрасно удалось самой подняться и, по стеночке, дойти до входной двери, чтобы нам открыть!
     Когда же я впервые повезла фрау Фукс по улице на ролл-штуле, она испытала такой стресс от шума и гама, перехода проезжей части, что больше на улицу вобще не выходила, предпочитая сидеть либо в гостиной у телевизора, либо на балконе.

     Эти посиделки на балконе с обязательным развлечением бабули какими-то необычными (но банально-позитивными до приторности!) рассказами даже терпеливую Олю начали напрягать. "Мне осталось только "цыганочку" перед ней станцевать!" - в сердцах сказала она.
     Я же все больше понимала, что меня здесь не оставят, как бы я ни старалась, так как, очерняя меня перед бабой Женей, Лидия убивала сразу двух зайцев: переводила стрелки с Олиного отъезда на переживания по поводу "ужасной, ничего не умеющей Pflegerin" и мелко мстила мне за неприязнь к ней.
     От тревожной неопределённости своего положения, не зная, чем себя занять, я не вылезала из кухни, грызя Яшкины кукурузные хлопья.   
      
     И вдруг, как луч света в темном царстве, у нас появилась Марина, бойкая голубоглазая блондинка с носом картошкой, истинная арийка по типажу, - 36-ти лет (тоже, кстати, найденная Ирой Филипповой в Нарве, мы даже оказались соседками по улице),  домработница Лидии, объявившая с порога, что та послала её к нам "на время, пока не найдут замену Оле"!
     Я поняла намек Лидии и подумала:"хоть так - все лучше, чем неопределённость".

     При этом Марина рассыпалась в изъявлениях сочувствия мне и предложениях помочь с поиском работы, но эта "помощь" ограничилась всего одним-двумя звонками по найденным в оказавшейся под рукой газете объявлениям, - Марина, в отличие от меня, бойко владела разговорным немецким, - достаточно бесполезными: по одному номеру уже нашли домработницу, а по другому - мужчине из Гамбурга нужна была скорее женщина для секса, чем домработница.

     Все остальное время своей "миссии" Марина тусовалась с нами на кухне или в комнате, тараторя без умолку о том, как ей несладко служится у Лидии, с её вечными придирками и капризами; как хорошо ей было работать в Backerei, если бы не Лидия, она бы туда вернулась, но где же Лидия ещё найдёт такую замечательную домработницу, как она; о том, как много у неё в Мюнхене кавалеров, вот и последний, Герберт, хоть и старше на десять лет, но очень  симпатичный, назначил свидание на сегодняшний вечер, но - отпустит ли Лидия? и т.д. с повторяющимся причитанием о том, что она "теперь должна работать на два дома!"...
    
     Однако больше Марина работала языком и толку от неё было, как с козла молока. Я поняла, что полагаться могу только на себя и на Ирину Филиппову, которая, чувствуя свою ответственность за неудачу с фрау Фукс, всю эту сумбурную неделю слала мне смс-ки с телефонными номерами.
   
     По одному из посланных ею телефонных номеров мужской голос на русском языке предложил мне убирать туалеты на автозаправках за 1000 евро в месяц, но я пока не была готова к такой замечательной перспективе. А вот бабу Женю она весьма вдохновила. Она энергично ухватилась за эту идею и то и дело спрашивала меня, сколько стоит железнодорожный билет до Нюрнберга, где находилась эта фирма, - она, мол, готова его оплатить.

     В четверг 28 июля я проводила на S-Bahn ехавших в аэропорт Олю и Яшку, которые не скрывали радости по поводу возвращения домой, а Оля, вдобавок, по поводу избавления от участия "в дурацких плясках вокруг бабы Жени", как она выразилась.
     Пятницу мы провели с Мариной и бабушкой. Марина причитала, бабушка нервничала, я висела на телефоне, набирая номер за номером, пока одна из клиенток Филипповой не предложила мне пообщаться с ней по скайпу, и я стремглав не полетела в давно обнаруженное в нашем районе интернет-кафе, где симпатичный мужчина-консультант помог мне войти в скайп.
     У девушки из Берлина, по имени Наташа, которая видела меня на экране, а я её - нет, - был приятный, чуть усталый голос, дотошно расспрашивающий меня обо всем, проверявший знание немецкого, подсказывающий слова и фразы на случай работы в немецкой семье. Так что, выйдя на улицу, я чувствовала себя выжатым лимоном, не понимая, найдёт она мне работу или нет.
     Но в 9 вечера Наташа позвонила Лидии, спрашивая про меня, и у меня появилась надежда.

     В субботу вечером мы ждали приезда Людмилы из Гамбурга, новой кандидатки на вакантное место Pflegerin для бабы Жени. С утра, чтобы не слышать Марининых причитаний и бабушкиного нытья, я пошла погулять по Иоханнескирхен-штрассе, зашла в Lidl, купила бабушке булочки, а себе и Маринке - мороженое.
     Днем опять позвонила Наташа, что ужасно возмутило бабу Женю: как, меня не прельщает перспектива мыть туалеты, я хочу чего-то большего? - "Скажи ей, пусть не звонит на наш телефон!" - кипела она праведным негодованием. - "Я говорила", - отмахнулась я, но, как мне стало понятно впоследствии, Наташа не хуже семейства Фукс знала немецкие правила хорошего тона, поэтому и попросила у Лидии домашний телефон бабы Жени, чтобы сэкономить на телефонных разговорах со мной.
     Наташа сообщила, что нашла недалеко от Мюнхена немецкую семью, готовую меня взять сиделкой и что перезвонит завтра. Я воспряла духом.

     Вечером приехала долгожданная Людмила. Лидия встретила её на вокзале (меня, неделю назад, даже не почесалась) и сама привезла на машине к бабушке, а Маринку забрала к себе убираться.
     Это была высокая, с короткой рыжеватой стрижкой, в темных брюках и плотном сером пиджаке, женщина вида крутой пацанки, с прокуренным голосом и недостающими зубами. Жительница Таллинна, Людмила оказалась тёртым калачом и кем только за свою жизнь не работала: проводницей в поезде, медсестрой в психиатрической больнице, и, последнее место - домработницей в русской семье в Гамбурге, где ей платили 150 евро в месяц и всячески издевались (вопрос знатокам - что не так с городом Гамбургом?). Вобщем, Людмила прошла огонь и воду, а теперь ей предстояли медные трубы в лице семейства Фукс, и мне оставалось лишь порадоваться за нее. Баба Женя с з/п 600 евро в месяц была для неё подарком судьбы.
     Я искренне порадовалась и, так как бабуля спала, отвела Людмилу в Lidl, где, кроме сигарет, она приобрела букет жёлтых роз.
    
     Чем сразу и навсегда завоевала сердце старой фрау. Бабуля была растрогана до слез, - она вобще легко заливалась слезами. Мне же велела немедленно освободить  комнату, где отныне будет жить замечательная Людмила!
     Ок. Я попросила переночевать последнюю ночь на диване в гостиной, утром же обещала всенепременно уехать. Закончившая уборку у Лидии Марина вернулась к нам тем же вечером: то ли Лидия считала, что она лучше обучит Людмилу обращению с бабой Женей, то ли ей просто надо было быть в "эпицентре событий", уж не знаю.
(Про свидание с Гербертом, кстати, мы больше не услышали ни слова).
     Я же, как ответственный чел, написала для Людмилы подробную инструкцию на двух листах: с распорядком бабушкиного дня, меню завтрака, обеда и ужина, вкусами и предпочтениями.

     А на следующее утро приготовила для фрау Фукс её обычный завтрак: ванильный пудинг, творог и разрезанную сливку на тарелочке, - поставив все это на столик рядом с креслом, в котором она смотрела телевизор. Постучала в комнату Марины и Людмилы и сказала через приоткрытую дверь, что завтрак я отнесла и поставила в гостиной.
     Минут через пятнадцать я с удивлением увидела, как они, переговариваясь, вдвоем направляются на кухню, где готовят для бабы Жени  с в о й  завтрак.
     Не ломая себе голову над тем, дуры они или глухие, я собрала вещи, отдала Людмиле инструкцию и распрощавшись с усаженной в кресло для завтрака фрау Фукс, - которая настойчиво, но безуспешно пыталась мне вручить 20 евро, - покинула сей негостеприимный приют на Mussenberg Strasse 28 A с ощущением, что свое первое задание Штирлиц с треском провалил.
     Лидии я потом зачем-то отправила нравоучительную смс, - как будто такую, как она, можно было этим пронять!
    
     *  *  *

     Со знакомой станции S-Bahna, наземной электрички, я попала на U-Bahn, линию метро, и по ней быстро доехала до Hauptbahnhofa. У меня ещё оставалось около 100 евро от чешской получки и, купив в вокзальном книжном желто-голубой русско-немецкий словарь издательства Langenscheidt, я решила ждать звонка от Наташи до обеда, а если не дождусь, двинуть в Нюрнберг на туалеты.   
     В мороженом киоске я попробовала жёлтое мороженое с дыней, но оно мне не особо понравилось, и я купила в соседнем - кофе с булочкой. Только лишь допила его, как мне позвонил туалетный босс, судя по голосу - пожилой, усталый мужчина. Я сказала, что ещё не решила у них работать, пока думаю. "Ну смотрите, пока есть места, потом может и не быть", - предупредил туалетный мужчина, чем даже меня, находящуюся в Германии только неделю, изрядно насмешил, - но я себя тут же оборвала, вспомнив, как мы ржали с Виталиком над именем "фрау Фукс", и вот результат!..
     И тут наконец раздался звонок от Наташи. "Я уже на вокзале", - сообщила я. - "Как на вокзале?" - "Выгнали", - "Да вы что! Ну они вообще беспредельщики какие-то...Хорошо, я сейчас переговорю с той немецкой семьёй, - может быть, они приедут за вами в Мюнхен".
     Я ещё помотылялась туда-сюда вдоль светящихся табло и нарядных витрин. Опять звонок от Наташи:"Стойте у инфоточки. Он туда подойдёт через час. Его зовут Манфред".
     Ну вот она, инфоточка, с двумя хвостами очереди внутри и автоматами для покупки билетов снаружи. Я кружила вокруг, вставая то с одной, то с другой стороны со своим чемоданом. И вдруг увидела огромного седого толстяка с табличкой "Did" на груди, он тоже кого-то высматривал, - может, это и есть Манфред? Но почему "Did"? Я принялась издали строить толстяку глазки, но он на меня не реагировал, следовательно - не Манфред.

     И только тут, ища что-то в рюкзаке, я обнаружила, что забыла у бабы Жени подзарядку, давала её вчера Маринке подзарядиться. Пришлось снова ехать на долбаный Иоханнес-Кирхен, причём я запуталась на пересадках, и долго стояла на каком-то незнакомом полустанке, а мимо пролетали поезда. Снова позвонила Наташа, и я объяснила ей ситуацию. "Ну ладно, когда вернётесь на Hauptbahnhof, позвоните мне".
     Добравшись до Mussenberg 28A, я увидела Марину с Людой, весело щебечущих и курящих на балконе второго этажа. Они сбросили мне вниз подзарядку.
   - Девчонки, я хочу в туалет, можно сходить? - попросила я.
   - Бабушка спит.
   - И что? Я же не буду звонить! - "девчонки", походу, от осознания собственной важности, потеряли последние остатки разума и, послав их мысленно на три буквы, я развернулась и пошла на S-Bahn.
     С хауптбанхофа опять позвонила Наташе. Тут и оказалось, что её на самом деле зовут Инна. "А с чего вы взяли, что я - Наташа?" - удивилась она. "Ну в скайпе так было написано" - "А-а. Значит так, покупаете билет до Китценгена, они вам его оплатят, там они вас встретят. Запомнили? Кит-цен-ген!" - повторила она по слогам, но с первого раза, конечно, запомнить было трудно. Подойдя к кассе, я перезвонила Инне и переспросила. Название показалось мне забавным.
   P.S.
  Как сообщила мне потом Ира Филиппова, "крутая" Людмила в семье Фукс тоже долго не продержалась, была заменена ещё несколькими сиделками, баба Женя же впоследствии - сдана "безупречной" Лидией в Alterheim (дом престарелых), где вскорости и отдала Богу душу.

     .    .    .    .    .
   
     К и т ц е н г е н с к и е
       
         к а н и к у л ы

      (о к о н ч а н и е).


     ...Потом начались дожди, но Манфред все равно по вечерам упорно копал свой трубопровод, спросив меня как-то:"Тебе нравится то, что я делаю?" - "Да, конечно", - ответила я, зная, из курса психологии, что детей и подростков надо поддерживать в их начинаниях. "Спасибо, - растроганно ответил он, - этот дом - мой, я не хочу отсюда никуда уезжать. И я хочу, чтобы ты осталась здесь со мной (опять - двадцать пять, в каком качестве, интересно? Младшей женой?)
     И, в другой раз:"У меня на счету нет денег, только у мамы. Сиделке мы платим с её счета, 500 евро - тебе, 300 - Инне" - "Каждый месяц?" - удивилась я. - "Да" (этого я не знала). - "Но когда её деньги закончатся, я не знаю, как я буду оплачивать содержание дома и сиделки. Может, мне придётся покончить с собой!" - сокрушенно вздыхал он.
     Самоубийство было idee-fix Манфреда, словно он считал себя единственной опорой матери и не имел пяти вполне состоятельных братьев и сестёр, - особенно Райнера, в фирме которого работал и поэтому ненавидел.
     Как-то вечером, сидя на кухне за столом с разложенными газетами, Ирмгард с гордостью показала Манфреду "Воскресный приксенштадский листок", где было размещено фото Райнера Лорая (внешностью очень похожего на младшего брата, но с более грубыми чертами лица, выше ростом и намного лучше по характеру, - мы с Ирмгард не раз бывали у них в гостях, в десяти минутах езды вверх по холму) с подписью о том, что он пожертвовал крупную сумму на строительство Дома культуры или чего-то подобного. "Und?" - хмыкнув, спросил Манфред и, даже не взглянув в сторону газеты, пошёл по коридору к себе. 

   
     На старушку он иногда орал
так, что закладывало уши. Как-то, сидя в своей комнате, я услышала непонятный оглушительный звон, и, вбежав в кухню, ещё застала разлетающиеся во все стороны брызги серебристых осколков термоса Ирмгард, в котором она заваривала зелёный чай.
      Манфред, прокричав в лицо матери последнее обвинение, - та внимала ему с благостным молчанием мумии и опущенными долу глазами, - скрутил перед ее носом в бараний рог толстый рекламный журнал и, швырнув его на стол, стремительно удалился к себе наверх, врубив там музыку на полную катушку.
     Я же не менее получаса собирала мелкие и хрупкие осколки по всему полу и углам кухни. А потом пошла укладывать Ирмгард спать.
     Утром на столе стоял уже другой, высокий и узкий термос, - видимо, манфредовский.

     Мне же запрещалось повышать голос на Ирмгард, даже если она сама кричала на меня, - а это случалось все чаще, - обзывая то "Tatarkopf", то "ScheiSe Pglegerin".*2
(Что, естесственно, было не столько обидно, сколько лишало смысла моё пребывание здесь).
 
     Старый деревянный дом с каменными шарами на воротах, и "Обитель роз", и "Обитель гномиков" , - такие названия я дала домам, мимо которых ежедневно провозила старушку на коляске, - вовсю заливали осенние дожди. Палисадник с астрами всех видов и цветов постепенно терял краски и лепестки.
     И я все больше чувствовала себя Дюймовочкой, запертой в подземелье мелочной Мыши и Крота, пусть этот Крот был наполовину Эльфом, но Эльфом злым и агрессивным.

     Наши сексуальные отношения с Манфредом ничуть не изменились: он все так же достигал оргазма с моей помощью, нимало не заботясь о моем. Как-то, после очередного "бурного секса", он догадался спросить:"Тебе так же хорошо, как и мне?" - "Нет" - "Почему?" - "Ты меня спрашиваешь? - удивилась я, - это я должна тебя спросить!" - кажется, это его задело, потому что он вдруг сказал:"Ты найдёшь себе кого-нибудь получше, я тоже найду, я все время ищу..."
     В последнем я даже не сомневалась: стоило мне хоть ненадолго перестать с ним спать, как на лестнице раздавался стук каблучков его "школьной подруги" (Манфред был мастером присваивать такие титулы, - например, Вероника у него числилась "моим секретарем", даже не подозревая об этом), пышнотелой блондинки Виолы, и примерно в час ночи я наблюдала из окна своей комнаты, как он, полуобняв, ведёт её через задний дворик.
     В тот вечер он много дурачился, изображая то беременную женщину (когда я ему сказала, что хочу иметь детей), то покойника, играющего на сложенной из пальцев трубе похоронный марш самому себе. (Его idee-fix). А, когда я уходила к себе, сказал:"Gute Nacht, meine Prinzessin!"*3 - но его "любовь", о которой он постоянно долдонил, начиналась и заканчивалась на нем самом, поэтому и секс с ним больше был похож на его собственное самоудовлетвлетворение. Тогда я этого не понимала, ожидая от него каких-то взрослых поступков и, не дождавшись, называла предателем.

     Когда дождь прекратился, мы снова поехали в Визентайд за покупками и на обратном пути свернули на ещё влажную лесную тропинку. "Ты когда-нибудь занималась любовью в машине?" - "Нет" - "Хочешь попробовать?" - "Warum nicht?" - пожала я плечами, настолько мне все стало безразлично.
     Было пасмурно и прохладно, особенно когда я открыла окно, чтобы выветрился дым сигарет, от которого у меня кружилась голова. Сняв с себя почти все, я села к нему на колени, и он стал меня ласкать, отталкивая от себя на руль, а я сжимала его член, водя руками вверх-вниз, пока он не застонал и не кончил на меня.
     Я вытерлась его трусами. "Что ты делаешь?" - закричал мой "герой-любовник" и стал искать салфетки. Я поразилась такой заботе о чистоте трусов, которые у него дома неделями валялись в корзине нестиранными, ожидая приезда Вероники. Вот уж действительно, никогда мне не понять немецкой ментальности! - посмеялась я про себя.

     В следующую ночь он принёс тюбик с какой-то мазью, - "Spanish fly" прочла я название, -  прося меня намазать ею руку, чтобы потом помассировать его член. Я отказалась. Но, когда мы уже занялись любовью, Манфред внезапно схватил мою руку и намазал своей "виагрой". Это было zu viel*4 даже для такой покорной служанки, как я!
     "Я не хочу!" - отрезала я, встала, забрала одежду и спустилась вниз. - "Тогда плати мне за интернет!" - крикнул он вдогонку. Я принесла ему 50 евро (меньшей купюры у меня не было) и бросила на прикроватную полку:"Достаточно?"
     Утром, уходя на работу к 7-ми часам, он отдал мне её и вздернул нос в знак примирения. Мне сразу вспомнилось, как таким же жестом мне вздергивал нос мой любимый бригадир на чешской фабрике мороженого, когда мы сидели с ним на коробіцах, на пасе "Рио". и стало ещё более грустно...

     Однако примирения не последовало. В тот же день, вернувшись с работы, Манфред пожаловался, что у него болит спина и попросил меня помассировать её. "Нет, - отказалась я, - ты будешь ко мне приставать", - "Я больше никогда не буду к тебе приставать!" - ледяным тоном отрезал он и пошёл к себе наверх.
     Чувствуя себя виноватой, я через некоторое время все же поднялась к нему, войдя без стука:"Хорошо, давай я помассирую тебе спину", - но он, обернувшись, вдруг заорал, как резаный:"Сколько раз я говорил - не входить ко мне без стука!"
     Я проплакала всю ночь, и с утра была, как варёная, с больной головой. Наверное, Инна права - не надо смешивать работу и личное, хотя лично к Манфреду я давно ничего не чувствовала, - тем более.

     Вечером налетевший шквальный ветер опрокинул два огромных цветка в горшках у крыльца. "Манфред, помоги мне пожалуйста их поднять!" - попросила я как раз вернувшегося с работы Манфреда. "Hast du keine Kraft?"* 5 - надменно отозвался хозяин Замка Лорай. Я пожала плечами и подняла горшки сама.
     Несмотря на ветер, дождь и холод, темными вечерами Манфред продолжал копать свою траншею, то за воротами, то за левым крылом дома, включив фонарик, напялив шерстяную шапку и непрестанно кашляя.

     Рвотные позывы Ирмгард все учащались. "Это из-за тебя", - сказал мне убежденно Манфред. (Ну уж нет! - возразила я мысленно, я выполняю свою работу хорошо, а остальное меня не касается!)
     Вскоре он попросил меня собрать немного рвотной массы в баночку, чтобы отнести в больницу на анализы, - не знаю, что они с Вероникой собирались в ней найти, - может, доказательства того, что я кормлю старушку неполноценной пищей или подсыпаю в неё яд?...

     Кроме проблем семейства Лорай, у меня были и собственные, которые, как считала Вероника, - я решала за их счёт. Например, мне раз в месяц нужно было платить за свою эстонскую квартиру и телефон, и делать это через интернет-банк. А я, как назло, забыла пароль входа.
     Позвонив в swedbank, я узнала, что можно заплатить через id-карту, но для этого нужно подключить к компу специальный считыватель id-карты.

     Когда я попыталась поделиться своей проблемой с Манфредом, он, разумеется, согласился мне помочь и съездить в магазин компьютерной техники в Визентайд, но для начала я должна с ним потрахаться! - разговор происходил в субботу, у него наверху, в мой обеденный перерыв, когда Ирмгард была уже уложена спать. 
     ОК, мне стало даже весело: не снимая футболки и купленной в Kike чёрной фланелевой кофты-берукавки, я села на него сверху и, энергично двигаясь вверх-вниз, быстро довела до оргазма, почти дойдя до него сама! Второй раз за все время с ним!! - может, надо было сразу использовать позу "наездницы", подумала я, и вообще - не слишком церемониться с этим деревенским Дон-Жуаном?...

     Но, когда Манфред позвонил Инне для уточнения, какое именно Einrichtung * 6 мне нужно, та не смогла ему ответить, так как сама этого не знала, - увы, немецкие инфотехнологии сильно отстают от эстонских. Презрительно фыркнув:"Quatsch!"* 7 - мой бой-френд бросил трубку и пошёл заниматься любимым хобби - строительством водоканала вокруг дома.
     В воскресенье же, как всегда, не сказав мне ни слова, он отбыл в неизвестном направлении.
     Зато вернувшись вечером, с пакетом жёлтых яблок, с восторгом вручил мне программку спектакля "Пеппи-Длинный чулок", а Ирмгард - кучу журналов по садоводству (был на детском спектакле, а потом - на слете садоводов? - история умалчивала, но - чем бы дитя не тешилось...)      
 
     2 0 о к т я б р я, ч е т в е р г.
     В тот роковой день, после прогулки, Ирмгард довела меня своими мелочными придирками до того, что я крикнула:"Раз я плохая, ищите себе хорошую сиделку, а с меня хватит!" - хлопнула дверью и ушла в свою комнату.
     Вскоре приехала Вероника и, обследовав холодильник и абштельраум, укатила в Визентайд затариваться продуктами. Мне же, хочешь - не хочешь, надо было кормить старушку ужином.
    
     Ужинала она, впрочем, одними бутерами и очень злилась, если я себе разогревала нормальный ужин из оставшегося обеда. "Не трогай, это для Манфреда!" - кричала она тогда (То есть ей кричать на меня было можно).
     По мнению Ирмгард, я, видимо, вобще ничего не должна была есть из их еды. А если Манфред или Вероника покупали пирог нам обоим, то старушка настаивала, что пирог предназначен ей одной! - Манфред один раз отчитал её за такое поведение, но без пользы.
     При этом Ирмгард ела немного, и, в последнее время, её желудок, - нарочно или нет, - большую часть съеденного извергал обратно.
     Ок, я приспособилась ужинать после того, как уложу её спать, часов в девять.

     А пироги в Backerei у Регена иногда покупала себе сама, - особенно мне нравился обсыпанный крошкой Streusel со смородиновым вареньем. Иногда же тырила шоколадки из гостиной, где ими была наполнена целая корзина, ожидая то ли никому неведомых гостей, то ли истечения срока годности. Впрочем, последнее время ничто не доставляло мне такого удовольствия, как курение, и видя очередной, наполовину выкуренный и оставленный Манфредом в пепельнице келлера бычок, я не могла удержаться от искушения его докурить.
    
     В тот роковой четверг, впрочем, я смогла преодолеть чёртово искушение, сказав себе, что докуривать бычки за предателем - ниже моего достоинства, и что я перестану себя уважать, если опять это сделаю! То есть уже с утра я была настроена очень решительно, тем более, что четверг - мой день по гороскопу.
     После ужина Вероника с Ирмгард сидели в маленькой комнате у кухни, первая - оживленно ездила ей по ушам, а вторая - с умилением разглядывала только что купленные Вероникой две нарядные коробки, с печеньем и конфетами, не решаясь их открыть.
     Я, как всегда, убрала и помыла посуду, а потом ушла в свою комнату, в конце длинного коридора первого этажа. Последнее, что помню: улыбающаяся, энергичная Вероника на пороге кухни, в джинсах и красной спортивной куртке, говорит Ирмгард, что у нее, мол, сегодня ещё много дел и прощается (со мной, разумеется, нет).
     После этого начинается очередное нытье старушки:"Вероника спрашивает, куда ты дела две куртки Манфреда?" - (задвинула на Flohmarkt* 8, по завышенной цене, - хочется мне ответить, - куда я ещё могла их деть?) - и ещё - она недосчиталась носков!" (а трусы она не пересчитывала? - спрашиваю мысленно, - а что так?) - Вероника - то, Вероника - сё.
     "Она дура, ваша Вероника!" - наконец, не выдерживаю я, что даже не оскорбление, а просто констатация факта. "Вероника дура? - мгновенно вскипает задетая за живое Ирмгард, - она работает в фирме, живёт в Нюрнберге, ездит на своей машине!" - "Да, да, да", - машу я рукой (и при этом - круглая дура, - добавляю мысленно), спорить со старушкой - себя не уважать. Вскоре я укладываю её спать и, наконец, ухожу к себе.
 
   .      .      .      .

     "Красивая драка - украшение любого романа, не говоря уже о кино..."
      (Инна Бачинская "Лучшие уходят первыми")

   ...Было холодно, и я, лежа в кровати в свитере и трико, читала немецкую книжку, купленную в визентайдской "Эдеке".
     Аудиокассеты с обучающим материалом я давно отнесла наверх и положила возле дверей Манфреда, не желая иметь от предателя никаких подарков. Вдруг услышала, как не к ночи помянутый Манфред решительно спускается вниз.
     Стучит ко мне. "Ко мне нельзя, - отзываюсь я, - я уже сплю" - "Открой!" - требует он. "Это моя комната, я не обязана тебе открывать!" - отвечаю я."Здесь нет ничего твоего. Если я захочу, выгоню тебя на улицу. Открой или я выломаю дверь!" - судя по его тону, он бы так и сделал, и я нехотя открыла.
     Манфред опять смотрел на меня тем "пустым", остекленевшим взглядом, как тогда в сушилке, перед первым рукоприкладством:"Ты кричала на мою маму!" (Молодец, Вероника, уже настучала!) - "Она тоже кричала на меня!" - возразила я.
     Но ему не нужны были мои объяснения, а только повод - снова распустить руки. Правда, имея чёрный пояс по карате, Манфред умел бить так, чтобы не оставлять следов, исключительно по лицу.
     - Не смей кричать на мою маму! - орал он, давая мне оплеуху, от которой я летела на кровать, но снова вставала, - не смей кричать на мою маму! - и снова удар по лицу, и снова я отлетаю на кровать, и снова встаю, чтобы получить следующий удар. И так - в течение нескольких минут, которые кажутся вечностью.
     Пока во мне не закипает ярость:
     - Это ты перестань меня бить! Кто ты такой? Ты мне даже не муж! (Как будто муж имеет право бить!) Я сейчас вызову полицию! - мне было не столько больно физически, сколько гадко и противно морально.
     Но Манфред, утолив свою злобу, уже поднимался вверх по лестнице. Моя же - только разгоралась:
     - Я покажу тебе Сталинградскую битву! - заорала я по-русски, бросившись за ним и вслепую запустила в него шлепанцем. Он повернулся и сделал два шага, чтобы снова спуститься, но передумал.
    
     Я смотрела на упавший на лестничный пролёт недолетевший розовый шлепанец, подаренный мне Манфредом в первую неделю пребывания здесь, и в голове у меня
выстраивался чёткий план действий:
"Ты меня выгонишь? - не стоит утруждаться. Я сама больше ни минуты не останусь в твоём дурдоме!" Я посмотрела на часы - 22.30.
     Поднялась по лестнице, забрала шлепанец, присоединила к нему другой, вышла на улицу и выбросила оба в большой мусорный контейнер в левом крыле хозяйственной пристройки. Потом собрала чемодан и рюкзак, что заняло немало времени, так как заранее к уходу я не готовилась.
     Найдя какие-то номера в толстом, растрепанном телефонном справочнике Приксенштадта, я попробовала по домашнему телефону вызвать такси, но мне это не удалось.

     Что ж, миновав заднюю дверь с французским захлопывающимся замком, оглушительно щелкнувшим за мной, я, через калитку усыпанного каштанами дворика, вышла к шоссе, ведущему на Китценген.
     Старый и потрепанный, купленный еще с отцом в фирменном магазине чёрный "carlton" с фиолетовой полосой легко катился по гладкому и влажному асфальту шоссе, машин на котором пока не наблюдалось. На "Замок Лорай" я даже не оглянулась, настолько он стал мне противен, провожая глазами лишь смутно пестреющее поле гладиолусов (желающие срезали их на месте, а деньги клали в стоящий с краю деревянный ящик) и кукурузы - справа, и небольшой лесок и грунтовую дорогу на Приксенштадт (более замшелого и невзрачного немецкого городка я не видела в жизни, но там была типография и почта!) - слева.
     Исколесив за три месяца эту местность вдоль и поперек на манфредовском велосипеде, я не удосужилась узнать, где здесь находится автобусная остановка и ходят ли вобще автобусы. Но надеялась, что к утру доберусь до Китценгена.
    
     Минут через 15-20 навстречу мне показалась первая едущая машина,- как ни странно, это был полицейский патруль с зелёной полосой на боку. Притормозив рядом со мной, полисмен открыл дверцу и вежливо поинтересовался, куда и зачем я направляюсь среди ночи с чемоданом, - "могу объяснить", - ответила я, и он пригласил меня вовнутрь.
     Их было двое, молодых и симпатичных парней в темно-синих куртках, и Манфред напрасно меня ими когда-то пугал. Попросив у меня паспорт и выслушав историю о происшедшей драке, они сочувственно покачали головами, переглянулись и спросили:"А вы не хотите подать на него заявление?" - я на миг задумалась, но разум подсказывал, что доказать мне это будет трудно, а чувство гнева и отвращения припечатало ответ:"Нет, не хочу!" 
     Затем практичные стражи порядка поинтересовались, есть ли у меня деньги на обратную дорогу в Эстонию, - почему именно в Эстонию? - хотела было я возразить, но вовремя прикусила язык:"Есть, 400 евро" - "Может, вас довезти до китценгенского банхофа?" - "Если вам не трудно..." - лучшего я не могла себе и пожелать, и они закинули мой потрепанный "carlton" в багажник.

     И вот я сижу на маленьком, одноэтажном китценгенском банхофе, на платформе которого Вероника и Манфред встречали меня три месяца назад, в надежде, что я стану замечательной сиделкой для матери последнего, Ирмгард Лорай, - увы, я не оправдала их надежд.
     К тому же, сбежала точно так же, как мои предшественницы, полячка Дана и румынка Валентина. Совпадение? - не думаю...
     "Надежд на что? - ты же сиделка, а не психиатр!" - пискнул вдруг кто-то с соседнего сиденья, голоском средним между девичьим и мультяшного героя, какого-нибудь покемона.
     Я оглянулась - это было странное существо с полулисьей-полукозлиной мордочкой, небольшими рожками, спрятанными в белой шерстке, длинными висячими ушами, весело блестящими зелёноватыми глазами и драконьим хвостом, помахивающим из тирольских шортиков до колен.
     Не будучи особо продвинутой в покемоновской теме, я наверняка приняла бы его за какого-нибудь Пикачу, Чармелеона или Джигглипуфа, - но именно из-за тирольских шортиков сразу опознала как кобальда собственной персоной, - с аудиокассет нашего учителя немецкого в силламяэском колледже, рыжего и экспансивного Сан Саныча Куклова или из реального горного подземелья - роли не играло, это было оно, национальное местное сказочное существо. 
     На голове у кобальда, представившегося мне как Юстас (я, следовательно, была Алексом, подмигнул он мне!) была обычная кепка, на спине куртка и дорожный рюкзак, а ростом он был с семилетнего ребёнка.
     - Мой шеф, Повелитель Китценгенских гномов, увидел, что ты была в беде последний месяц, и послал меня вызволить тебя из "Дома сбегающих сиделок"!
     - Так это ты подстрекал Манфреда побить меня? - удивилась я, глядя в его насмешливые серо-зеленые глаза.
     - Ага, чтобы ускорить развязку, - впрочем, с его уровнем интеллекта - это было совсем несложно. Но ведь и полицейскую машину на шоссе подогнал тебе тоже я!
     - Vielen dank, - я потрепала кобальда по загривку, как котенка, но волосы у него оказались жесткими. 
     Даже в Баварии ночью в конце октября довольно холодно, и я с нетерпением посматривала на табло с расписанием отходящих поездов, где, в основном, чередовались два пункта назначения:"Вюрцбург" и "Нюрнберг". Что гадать по ромашке, Манфред сказал, что Нюрнберг - красивый город и, наверняка, побольше менее известного Вюрцбурга, - следовательно, надо ехать туда.

     Прибыв на Нюрнбергский хауптбанхоф, я нашла зал ожидания и тут же уснула на его жёстких сиденьях, положив под голову рюкзак.
     Утром меня разбудил звонкий голос моего новоиспеченного спутника:"Алекс, вставай! Последние новости, последние новости! Убит бывший премьер-министр Ливии, Муамар Каддафи!" - кричал он голосом уличного мальчишки-газетчика, потрясая перед моим носом "Frankfurter Allgemeine Zeitung", - солдаты Переходного Национального совета Ливии застрелили из 9-миллиметровки и с радостными возгласами протащили за ноги Каддафи по улицам Сирта!" - "Боже, Юстас, как ты меня испугал! - облегчённо вздохнула я, протирая глаза, - я уже подумала - Манфред за мной гонится!"
     "Другой военный заявил Sky News, что бывший ливийский лидер был застрелен в живот, а не в голову. По их словам, это произошло в 12.30, однако они не уточнили, ночью или днем..." - "Ну хватит уже про этого тирана и диктатора, туда ему и дорога!" - прервала я кобальда. - "Я хочу, Алекс, чтобы ты поняла, как тебе повезло по сравнению с некоторыми!" - "Я поняла, Юстас, - выхватив у него газету, я кинула её на скамейку, - но лучше бы ты купил нам кофе и булочки!" - "Это я мигом!" - сказал кобальд и, махнув хвостом, исчез в проходе, растворившись в оживленной вокзальной толпе.

     Не прошло и пяти минут, как он возвратился с бумажными стаканами вкусно пахнущего кофе и хрустящими слоеными пирожками в вощеном пакете со значком местного Baekerei.
     Взяв со скамейки газету, кобальд продолжил свой бубнеж:"еще одна версия: стоит отметить, что, по некоторым данным, Каддафи был ранен при бомбардировке авиацией НАТО автоколонны, которая пыталась скрыться из Сирта...вы уже определитесь, осколком бомбы, 9-миллиметровкой, в голову, в живот или черенком в попу..." - "А ты спроси своего Повелителя китценгенских гномов, он наверняка т о ч н о  знает! - съязвила я и снова отняла у него газету, - смотри, на нас уже оглядываются! Не дай Бог примут за членов Переходного Национального совета Ливии, нам это надо?.."

     Найдя неподалеку телефон-автомат, я позвонила своей шефине, Инне из Берлина (которая и сосватала меня в семью Лорай три месяца назад) и рассказала о случившемся.
     Инна ахала, охала и пообещала "разобраться" с Манфредом, а для меня - что-нибудь придумать. Не помню, почему я ей звонила с  телефона-автомата, ненасытно пожиравшего одноевровые монеты, - но в первый немецкий "сезон" у меня часто возникали проблемы с оплатой мобильного телефона, в который я еще не умела поставить немецкую симку.
    
     И я действительно боялась, что
Манфред погонится за мной, поэтому все утро просидела в дальнем углу второго этажа вокзала. И только после обеда, несколько расслабившись, спустилась вниз.
     Как театр начинается с вешалки, так город - с вокзала, и я заочно влюбилась в Нюрнберг, полюбив его хауптбаннхоф: неоренессансный фасад с приземистым куполом, широкими окнами и вычурной статуей богини Справедливости наверху; стенд с крутящимся по цифровом полю барабаном, к которому постоянно стояла очередь желающих выиграть "золотую" монетку с изображением поезда (между Нюрнбергом и его городом-спутником Фюртом в 1841 г
была пущена первая в мире ж/д линия); лотки со вкусно пахнущей разнообразной выпечкой на каждом шагу; наконец, интернет-кафе, первое после мюнхенского, на нулевом этаже, соединенном с подземным переходом в метро, на выходе из которого находчивый уличный музыкант голосом выдувал джаз на половине литровой пластиковой бутылки! - конечно, мы с Юстасом бросили ему в шляпу по 50 центов. 

     В тот раз, из-за наличия вещей, я не могла далеко отойти от вокзала, - лишь вечером, переговорив с Инной по скайпу, ненадолго вышла из подземного перехода к смутно видимой в темноте шершавой стене Старого города с круглой Фрауентор и тут же вернулась обратно.

    Б е р л и н - Ш п а н д а у.

     2 2  о к т я б р я, с у б б о т а.
     А на утро,  хмурое, мелкодождливое, я уже ехала в Берлин на заказанной Инной частной машине. Видимо, в немецком интернете был сайт для таких заказов, так как вместе со мной в машине ехали две молодые женщины турецкой внешности и белобрысый паренёк в очках, берлинский студент, представившийся Александром.
     Наш водитель оказался давно освоившися в Германии словоохотливым и дружелюбным негром из Камеруна, - и, если бы не получасовая пробка на подъезде к немецкой столице, мы добрались бы до неё из Нюрнберга за 2 часа.
    
     Увидев смешанные леса на песчаных холмах, я снова вспомнила и "17 мгновений весны", и нашу эстонскую природу, на фоне которой, собственно, и снимались многие эпизоды этого популярного советского сериала.
     Но сам центр Берлина, где я оказалась впервые, меня особо не впечатлил, даже просторная Александр-платц с её знакомой по учебнику немецкого телебашней. Может быть, потому, что лил сильный дождь.
     Расплатившись с шофером и попрощавшись с попутчиками, я зашла на огромный берлинский Баннхоф, где, с большим трудом разобравшись с линиями электричек, села, как велела мне Инна, на поезд, идущий до станции "Шпандау. Ратхаус".

     "Знакомое название! - пискнул снова возникший за моим плечом кобальд, - не здесь ли Штирлиц встречался с радисткой Кэт?" - "Скорее, здесь был один из фашистских концлагерей, потому оно тебе и знакомо! Но все это, слава Богу, в далеком прошлом, и сейчас мы едем на Иннину дачу..."
     Инна, ничуть не изменившаяся с лета (когда приезжала к нам в Китценген), самоуверенная и хрупкая украинско-еврейская красавица, с пышными вьющимися волосами, карими глазами в черных, загнутых ресницах, носом с тонкой горбинкой и быстрыми, порывистыми движениями птицы. Только одета она теперь была по-другому: свитер, джинсы, сиреневая ветровка.
      
     - Здесь вас Манфред не найдёт! - с улыбкой сказала мне она, когда мы ступили на устланную иглами и опавшими листьями тропинку смешанного леса, в тихое и умиротворенное царство золотой осени, - здесь вы сможете успокоиться и выбросить его из головы!
     - Уже выбросила! - отозвалась я.
     - Кстати, ему и в голову не пришло, что вы сбежали! Утром он пошёл на работу, даже не заглянув в вашу комнату. И, только когда Ирмгард, проснувшись и прождав около часа, не нажала на аварийную кнопку, и ему не сообщили об этом, - он обнаружил ваше отсутствие! ...Знаете, что он мне еще сказал? - с некоторым недоумением добавила она, - "Хорошо, что она сама ушла, а то бы я её убил!"
     Я лишь хмыкнула и пожала плечами, - мол, чего и ожидать от такого типа.
     - И единственное, что его волновало - как теперь найти новую сиделку! И у него хватило наглости обратиться с этим ко мне! - разумеется, я категорически отказалась ему помогать!...- гневно подытожила Инна.

     Поначалу она поселила меня в маленькой пристройке - комната, крохотная прихожая и душ с туалетом, где я сразу же принялась наводить порядок (суббота - день уборки, к тому же Инна собиралась назавтра сдать эту пристройку некоему турку, меня же - переселить в основной дом): вымыла полы, углы и сиены, вытрясла коврики и принесла со склада у сарая хлипкий столик и старое кресло. Стало более-менее уютно.
     Потом совершила налёт на местную "Эдеку", находившуюся в пяти минутах ходьбы, купила поесть и почитать, - книгу Даниэля Глаттауэра "Всё семь волн", продолжение читанного еще дома в переводе "Лучшего средства против северного ветра". (Этим я убивала двух, даже трех зайцев - учила немецкий, узнавала о дальнейшей судьбе героев и тешила свое сердце незабываемым именем Даниэль).
 
     Но утром в воскресенье, вместо Инны и турка, открыв калитку своим ключом, у меня на пороге появилась Сильвия - молодая светловолосая женщина, сияющая словно воскресное солнце глазами, улыбкой, лёгкими завитками рассыпанных по плечам золотых волос. Из тех, обаянию и доброте которых (идущей изнутри, а не показной, как у манфредовой Вероники) невозможно, да и ненужно противостоять.
     То ли я одичала за три месяца в китценгенской глуши, то ли у берлинцев свой особый диалект, - но
из быстрого потока слов Сильвии я выхватила лишь, что она предоставляет мне возможность заработать - уборкой в только что отремонтированном доме.
     Поняв, что её послала ко мне Инна, я с готовностью кивала головой, и на вопрос:"Когда вы готовы поехать?" - ответила:"Прямо сейчас!" - "Супер! - воскликнула сияющая Сильвия, - я жду вас в машине".

     Мы ехали минут пятнадцать-двадцать мимо дачных домиков, унылых осенних полей и нарядного леса и остановились на окраине посёлка у большого двухэтажного дома.
     Зайдя в холл которого я увидела двух разместившихся в креслах доброжелательных стариков, родителей Сильвии, перед телевизором, и послеремонтный беспорядок: строительный мусор, куски гипорка, банки краски, скребки, кисти и проч.
     На втором этаже было чище, мусор либо вынесен, либо поставлен в кладовку, откуда Сильвия достала для меня ведра, швабры, тряпки и чистящие средства. И благополучно оставила одну.
     В течение 2-3 часов я увлеченно махала тряпкой, одновременно восхищаясь мастерски сделанным ремонтом, отмыла великолепную кухню, проходную комнату наверху, лестницу и просторную гостиную с окнами от пола, - окна дались мне труднее всего, - и сидящими в креслах старичками.

     Вернувшаяся Сильвия просияла, увидев результаты моей работы, воскликнула:"Супер!" и, вручив мне 20 евро, снова отвела к своей машине, чтобы отвезти домой.
     Где уже сидели сзади двое её сыновей, лет 6-ти и 12-ти. Непоседливые мальчишки крутились и болтали всю дорогу, а младший, больной дцп, был копией мамы, такое же сияющее радостью и добротой солнышко, - так что, глядя на него, к горлу подкатывал ком от жалости...
    
     "Ну что вы хотите, Сильвия - ангел!" - сказала мне Инна, когда я поделилась с ней впечатлением от этого знакомства. Сильвия работала воспитательницей в детском саду.
     В следующий раз она приехала за мной во вторник вечером, и я привела в порядок оставшиеся комнаты ее дома.
     На этот раз в машине был лишь её младший сынишка, и мы остановились у большого супермаркета, куда Сильвия с ним и направилась - и, вернувшись через некоторое время с покупками, вручила мне вместо денег коробку конфет, пачку печенья и рождественский фонарик с окошком для свечки.(Который я потом таскала с собой в чемодане весь первый "немецкий сезон", и, если было тоскливо, противно и грустно, смотрела на него и на сердце теплело).

     В инниной пристройке поселился обещанный турок, субтильный молодой человек, рано уезжавший на работу в Берлин и поздно возвращавшийся обратно, так что в пристройке до полуночи горел свет, но было тихо.
     Я же переселилась в основной дом, где, уже с меньшим рвением наведя порядок и добавив к Глаттауэру пару детских книг из инниной библиотеки, учила немецкий и даже сочинила, в паре с кобальдом Юстасом, стишок:

     Сижу одна в Шпандау,
     so unbekannte Frau,
     а, может просто даун,
     в немецком ни бум-бум.
         
         Хотя учила в школе,
         беглянка поневоле,
         и только првторяум:
         "Warum? Warum? Warm?"
   
     Не знаю я genau,
     но так хочу hinaus,
     zu essen etwas kaufen,
     mit dem Arbeit Problem.
         
         Какие здесь мужчины -
         дерутся без причины,
         а женщины так чинны,
         что загрызут совсем.

     О, дайте мне свободу (Freiheit)
     о, дайте мне работу,
     Я свой позор, наверно,
     Сумею искупить.
         
          Сижу одна в Шпандау,
          so unbekannte Frau...
          Ах, надо было в школе
          английский мне учить!

     Иногда я каталась на найденном под навесом сарая скейтборде по дачным дорожкам или просто гуляла по усыпанным иглами и золотыми листьями лесным тропинкам, вдыхая запахи осеннего увядания. Или курила в кухонную форточку, слушая более-менее интересные передачи местного Русского радио.
     Кроме того, успела простыть, выздороветь и выкрасить волосы в super-blond (другой краски в "Эдеке" не нашлось).

     В пятницу Инна приехала написать со мной объяснительную для Ирмгард, где посоветовала в отношении действий Манфреда употребить глагол schlagen (бить), а не schieben (толкать), который он использовал в разговоре с ней по телефону.
     - Мол, он вас не бил, а только толкал!
     - Ну да, "толкал" грамотно, синяков не оставил! - усмехнулась я.
     Потом Инна, используя меня в качестве учебного пособия, показала несколько приёмов обращения с лежачими больными и рассказала о своём опыте работы сиделкой.
     По её словам, её либо изначально любили, либо она умела поставить себя так, чтобы её уважали и пациенты, и их родственники. Думаю, не в последнюю очередь дело было и в том, что Инна переехала в Германию вместе с мамой, - приятной, моложавой, такой же невысокой темноволосой женщиной, которая появилась однажды в Шпандау с коляской с младшей внучкой, и формально была руководителем фирмы по уходу, где реально заправляла её дочь.
     К тому же Инна удачно вышла замуж, - мужа её я видела лишь на фото, - родила троих детей, и поэтому её социальное положение в Германии (где незамужняя и бездетная, подрабатывающая иностранка типа меня считается такой же парией, как в кастовом индийском обществе) было несравнимо с моим по определению.
     Но она обещала мне что-нибудь подыскать, и я была благодарна ей за все, что она для меня сделала. Однако я не дооценила способности  Инны к благотворительности, о чем пойдет речь ниже.

     Получив нашу совместно написанную "объяснительную", семья Лорай не только не осознала какой-либо своей вины за содеянное, но даже так и не выплатила мне зарплату за октябрь.
     "Вероника меня удивила! - восклицала Инна в телефонном разговоре со мной, - я почему-то считала её более порядочной!" - я только хмыкнула, представляя в своём воображении, какие небылицы сейчас плетет обо мне эта нюрнбергская сказочница,  чтобы отбелить и оправдать своего благоверного Манфреда перед всей родней и деревней.
     Для меня, переживающей уже за новую работу, и, к тому же, увлеченную перипетиями виртуального романа Эмми Ротнер и Лео Лейке из "Всех семи волн", - злополучная китценгенская семейка с её проблемами была в прошлом.

     П о н е д е л ь н и к, 3 1  о к т я б р я.
     Инна появилась на дачной дорожке на своём темно-синем джипе, чтобы отвезти меня в библиотеку Шпандау, где был бесплатный интернет. И, когда мы припарковались у Ратуши, объявила, что к ней сегодня приезжает из Берлина её друг и учитель пения, Фрэнки, талантливый музыкант и замечательный человек. Ну приезжает и приезжает, подумала я, очень рада.   
     Интернет нужен был нам, чтобы оформить медицинскую страховку для моего будущего места работы. Я понятия не имела, что это можно сделать так быстро, зайдя на сайт первой попавшейся страховой фирмы,  которая тут же списала у меня со счета 70 евро. Ну ладно, - подумала я, - зато у меня будет работа. (Официальная? - как бы не так. Не для того создали Евросоюз, чтобы евробюрократы учитывали общий стаж вашей работы в разных Чехиях, Германиях и Грециях и куда еще вас заносило.
     Даже если вы настолько предусмотрительны, что заранее знали о том, какие справки надо взять у очередного европейского работодателя, - не факт, что у вас на родине, в моем случае, в Эстонии, - они будут акцептированы Трудовым и Пенсионным законодательством, и 7 лет работы не уйдут, как у меня, коту под хвост. Так что - не до жиру).

     Кроме моей страховки, Инне нужно было ещё зайти в Авторегистр, также находящийся в здании Ратуши,  чтобы взять новые номерные знаки для своей машины.
     Затем ей пришло в голову приобрести мне немецкую sim-карту, и мы полчаса провели в магазине мобильной телефонной связи, где Инна так заболталась с симпатичным молодым сотрудником турецкой внешности, что, казалось, забыла о цели нашего прихода сюда, - наслаждаясь как своим перфектным немецким, так и вниманием молодого человека. Она, действительно, была очень хороша: худенькая, изящная, с  пышными, вьющимися темными волосами, падающими на свободный белый джемпер тонкой вязки.

     Я же парилась в зимней красной куртке, - для конца октября было достаточно жарко, была не накрашена, с выбеленными, как лунь, волосами, не отошедшая от простуды и пребывающая в упадническом настроении.
     Неудивительно, что встреченный нами на бульваре перед Ратушей Фрэнки, - невысокий, склонный к полноте мужчина лет под пятьдесят, приятной внешности, с детскими голубыми глазами, в чёрных брюках и куртке, с дорожной сумкой через плечо, - тоже с восхищением смотрел на Инну, а меня заметил только, когда она внезапно сказала:"Мне надо съездить по одному делу, а вы пока погуляйте..." - и скрылась за рядом кустов своей лёгкой, стремительной походкой.
     Мы с Фрэнки с недоумением переглянулись (теперь я думаю, что и он не был осведомлён о ее коварном плане по нашему сближению, я же вобще просекла его только год или два спустя). Но, из уважения к Инне, как два школьника, чуть не взявшись за руки, принялись гулять по Шпандау, развлекая друг друга в меру своих способностей.
     Пройдя по аллее туда и обратно, Фрэнки высказал замечательную мысль пойти куда-нибудь посидеть, и я его, разумеется, поддержала.

     Он нашел уютный ресторан в итальянском стиле, во внутреннем дворике которого мы сели у стены, увитой плющом, и к нам тут же подошла миловидная официантка бальзаковского возраста, с заколотыми в пучок рыжими волосами, в длинном коричневом фартуке.
     Фрэнки спросил, что я буду пить, я заказала пиво. Официантка принесла нам бутылку, два бокала и меню, но от еды я отказалась. 
     Мне и так пришлось преодолеть огромное смущение, - чтобы начать  общаться с Паваротти (как я окрестила про себя Фрэнки), с моим-то знанием немецкого.
     Фрэнки рассказал, что родился и вырос в Галле, недалеко от Лейпцига, закончил курс искусствоведения в местном университете, много путешествовал, два года провел в США.
     Сейчас он занимается поиском и продажей редких старинных книг. Музыка - это скорее его увлечение и хобби, а не профессия. 
     Фрэнки ел неторопливо и с расстановкой, как и положено "великому певцу". Я же, набравшись наглости, спросила, курит ли он и не угостит ли даму, и Фрэнки с готовностью раскрыл передо мной пачку "кэмела".   
     Склоняясь, чтобы закурить от его зажигалки и выпуская дым, до Катрин Денев я явно не дотягивала, да я и не стремилась, - мне надо было просто, худо-бедно поддержать беседу и не ударить совсем уж в грязь лицом. И, с трудом подбирая слова и фразы, я рассказала о себе: везде училась, но ничего не закончила, кроме курсов экскурсоводов; приехала из Эстонии, транзитом через Чехию, горя желанием заработать, и попала впросак (gescheitert), будучи выгнанной уже из двух семей.
      Но Фрэнки слушал меня с вниманием и сочувствием, резюмировав мой рассказ словами:"да, Бавария снаружи красива, а внутри - прогнила.." - хотя мы оба понимали, что это натяжка, и нельзя судить о таком большом и значимом немецком бундесланде по одной жеманной бизнес-вуман и одному деревенскому дон-жуану-психопату.
     Потом Фрэнки вспомнил, что он немного учил в школе русский язык, и я устроила ему шуточный экзамен. Тут позвонила Инна, и мы, расплатившись, покинули ресторанчик, пошли к ней навстречу. Она объявила, что все дела сделаны, время садиться в машину и возвращаться на дачу, где намечается торжественный прием и ужин в честь Фрэнки.

     И мы вернулись на Иннину дачу, где тут же занялись с ней приготовлением ужина, тогда как Фрэнки в выделенной ему комнате принялся готовиться к собственному сольному концерту.
     Инна поскребла по сусекам, нашла в морозилке рыбу, а в ящике - морковку, и показала мне, как пожарить рыбу с морковкой в панировочных сухарях. "Для немцев очень важен не только вкус, но и внешний вид приготовленного блюда", - поучала она, раскладывая рыбу по тарелкам и сервируя ее кусочками морковки.
     И тут же, между делом, набрала телефон моей будущей клиентки, Роз-Мари из Вальдемса (деревни в окрестностях Франкфурта-на-Майне) и передала мне трубку. Немного волнуясь, я переговорила с этой женщиной, и на ее вопрос, готова ли я приехать к ним absofort* 9, ответила "да".

     Потом Инна откопала где-то старую свечку, мы по всем правилам накрыли стол в гостиной, и чинно сели за него, в ожидании выступления "великого артиста".
     Фрэнки, в черном костюме и бабочке, тем временем вытащил из необъятной чёрной сумки несколько сд-дисков, вставил один из них в музыкальный центр и, выступив вперёд, приготовился петь. Если он и волновался, это не отражалось на его спокойном лице и в устремленных куда-то поверх нас мечтательных светлых глазах.
     По мере исполнения его чистый и насыщенный тенор набирал силу, так же взлетая и уносясь куда-то ввысь и вдаль из мещанской дачной гостиной. Он просто и выразительно, без пафоса и ужимок оперных грандов, - исполнил несколько арий, - хорошо помню Nessun dorma из "Принцессы Турандот". Его серо-голубые глаза сияли, словно звезды, на нежном фарфоровом лице, полнота перестала быть заметной, и сам он казался чистым духом музыки, случайно залетевшим к нам, хрупким и ранимым артистом...
     Мы с Инной слушали, как завороженные, и уже было неважно, поёт он для неё или для меня, - но если ее коварный план состоял в том, чтобы я влюбилась в Фрэнки, то добилась она прямо противоположного эффекта, - я лишь сильнее осознала свою ничтожность рядом с таким великим талантом! (Тем более, что когда-то закончила музыкальную школу, чуть не поступила в музучилище, сочиняла песни на гитаре, - то есть не была профаном в музыке).
      После импровизированного концерта мы немного посидели за столом, обсуждая перспективы Фрэнки, - нам с Инной казалось, что он заслуживает большой сцены, но он считал, что уже поздно, - и довольствуясь травяным чаем вместо вина. Потом Инна под каким-то предлогом вышла и больше не вернулась, - мы с Фрэнки услышали лишь шум отъезжающего джипа.
     Некоторое время мы говорили о том, что бы это значило, - о наивные, - а потом убрали со стола, помыли посуду, и разошлись каждый по своей комнате.

     Утро было пасмурным, и началось с совместного похода с Фрэнки в "Эдеку" за булочками. Позавтракав, он принялся наглаживать свой костюм, разложив его на покрывале кровати, - ну прямо, как мы делали в чешской убытовне! - и это добавило ему очков в моих глазах, "великий Паваротти" оказался простым и непритязательным в быту.
     Но, опять же, мысль, что между нами может возникнуть что-то кроме дружбы и взаимного уважения, не посетила ни меня, ни, наверное, его. Каюсь, пользуясь добротой Фрэнки, я лишь снова стрельнула у него пару сигарет; а он, от нечего делать, пошёл в свою комнату отдыхать.

     Ближе к обеду приехала Инна, мой чемодан был уже собран. Когда я ей сказала, что Фрэнки спит, она улыбнулась:"Ох уж эти мужчины!"
Мы, снова по лесной тропинке, вышли на шоссе, где Инна остановила попутную LKW и, вручив шоферу 25 евро, попросила, чтобы он довёз меня до Шпандауского баннхофа (откуда я поеду во Франкфурт-на-Майне).
     Эти 25 евро я вернула ей полтора года спустя, летом, когда снова, волею судьбы и замысловатых Инниных планов, оказалась на её даче. Вот тогда-то и сработала заложенная ею мина по "налаживанию моей личной жизни", правда, с другим ее дачным жителем, и тоже - безрезультатно. 
    
      
.    .     .    .    .    .    .         
 

      Н ю р н б е р г с к и е
            
        п р я н и к и.


     "После того, как адъютант фюрера Даргес отказался выполнить приказ Гитлера ловить залетевших в комнату мух, он был немедленно отправлен на фронт".
 (Манфред Кох-Хиллебрехт, "Homo Hitler")

  - Ах, Touclean! - повторила она, поднимаясь и сделав широкий жест рукой. - Итак, я снова могу драить сортиры, какое счастье!
     (Анна Гавальда, "Просто вместе")


     И вот я в поезде "Франкфурт-Нюрнберг", пью кофе за высоким железным столиком буфет-вагона с печенюшками Роз-Мари, со злостью и размахом сметенные ею утром в мой пакет, - мол, все забирай, только сваливай из нашей добропорядочной семьи! - смотрю в окно на проплывающие гессенские или уже франконские пейзажи хмурого ноябрьского утра.
     Эти печенюшки были как нельзя кстати, ведь денег, со скрипом отжатых за неделю работы в этой депрессивной семье и выданных на перроне Вальдемса добродушным подкаблучным мужем Роз-Мари Михаэлем, хватило лишь на билет до Нюрнберга, который был куплен мной неправильно, - так что в поезде мне пришлось доплачивать 14 евро гуляющему по вагонам общительному пожилому брюнету в темносиней форме с портативным кассовым аппаратом.
     Поставив на экране своего аппаратика размашистую подпись прикрепленной к нему на проволоке ручкой, мужчина с довольным видом оторвал чек, отдал мне и пошёл контролировать дальше. Сделав круг почёта, он снова вернулся в наш вагон и подсел к пассажиру, с которым до конца пути вел оживленный разговор о футболе, как я могла судить с моим не ахти каким пониманием немецкого.
     Роз-Мари из Вальдемса, впрочем, так не считала и выгнала меня из сиделок своей матери, взбалмошной  крупной бабули в светлых кудряшках, бывшей учительницы, не из-за языковых проблем, а просто из-за обнаружившейся в отношении меня крайней неприязни.
     И хотя я проплакала тогда всю ночь перед отъездом, теперь, в поезде мне стало очевидно, что плакала я не из-за этой хмурой толстой курицы с вечно растрепанными чёрными волосами, а из-за того, что больше не смогу звонить своим, оставшимся в Чехии латышским друзьям, Наташе и Сергею, и хвастаться достижениями в немецкой карьере, - ибо туалетная фирма в Нюрнберге, куда я сейчас направлялась, вспомнив завалявшийся с лета телефон, достижением считаться явно не могла, - скорее уж дном, упасть ниже которого было нельзя...(плачущий смайлик)    
   
     Однако шеф Reinigung-фирмы Luna-GmbH, ждавший меня на бмв у заднего выхода нюрнбергского хауптбанхофа, невысокий, коренастый молодой человек, с узким прищуром темно-карих глаз, жесткими черными волосами и дружелюбной улыбкой, по имени Саша Айзингер, произвел на меня в момент знакомства довольно приятное впечатление. По дороге в офис он не выпытывал подробностей моей немецкой карьеры и личной жизни, а, задав лишь пару дежурных вопросов, прощупал на знание немецкого и остался доволен.
   "Я ещё не знаю, куда вас пошлю, - остановясь на перекрестке со светофором, раздумчиво сказал мой новоиспеченный шеф, - поживете пока на квартире". И тут я, набравшись смелости, попросила у него аванс. - "Да, конечно, - ответил он, - сколько вам нужно, 100 евро хватит?" - и мы свернули в район высотных панелек, с рядом гаражей, промышленных сооружений, складов и частных маленьких домиков.
   
     Вобще Нюрнберг не показался мне большим и шумным городом, скорее средним, спокойным и местами запущенным. Северо-западный район, где находился Сашин офис, запоминался эстакадой и наземной линией метро между станциями Эбердхардсхоф и Муггенхоф, и высотным зданием с круглым значком концерна "мерседес" наверху.
   Солнце уже светило вовсю и было необыкновенно тепло для начала ноября. Саша высадил меня у магазина "Netto", снабдив обещаной соткой. С такой суммой, одна, а не под вечным "колпаком Мюллера", будь им Лидия Фукс, Вероника Вернер, берлинская Инна или, прости Господи, вальдемская Роз-Мари, - я почувствовала себя в обычном немецком магазине сказочно богатой принцессой, мои глаза разбегались от свободы выбора, но надо было спешить, и я хватала первое, что попадалось под руку, в том числе банку нелюбимого "эспрессо", - что обнаружилось лишь потом.

     Офис Luna-GmbH, к которому мы подъехали, представлял собой неказистое одноэтажное здание, состоявшее из большой приемной с низким квадратным столом, заваленным бумагами, окружённым каре черных кожаных диванов, с вечным гешетфюрером Сергеем Лепейко за компом у стены с картой Германии и Австрии, бритым и хмурым мужчиной лет пятидесяти, - нескольких кладовых и длинного коридора с кабинетами, в конце которого размещалась кухня и душ.
    С Лепейко мы подписали договор и немного поговорили, пока шеф куда-то уехал по делам. Он рассказал мне, между прочим, что во времена СССР работал на севастопольском судостроительном заводе "Океан", и только потом я обнаружила, что Лепейко то ли врал, то ли плохо помнил своё советское прошлое, - так как "Океаном" назывался судостроительный завод в Николаеве.
   
     Напротив приемной находилась кладовая, забитая шкафами с одеждой, швабрами, ведрами, моющими средствами, оставленными на хранение чемоданами и прочим техобеспечением "приезжающих с точки" и "отъезжающих на точку", как это здесь называлось.
   Далее две ступеньки поднимались в коридор с кабинетами начальства,
кухней и душем в самом конце, - откуда вскоре, легко ступая, появилась с полотенцем на голове и спустилась к нам обаятельная латышка Дзинтра, - и имя вполне соответствовало производимому ею солнечно-сияющему впечатлению.
    Устроившись на одном из кожаных кресел, Дзинтра включила фен, сняла полотенце и принялась сушить свои мокрые, короткие и светлые волосы, иногда вставляя певучим голосом реплику-другую в общую беседу. Она только что "вернулась с точки" и собиралась этим вечером ехать домой, в двухнедельный отпуск, - как и две другие дамы, с которыми я вскоре познакомилась: загадочная темноволосая и зеленоглазая красавица Раса и крупная, кровь с молоком, смешливая брюнетка Ирма, обе литовки.
   Раса вскоре позвала всех на кухню, где мы, угощаясь пожаренной ею картошкой из магазинного полуфабриката и кофе из кофемашины, рассказывали друг другу о своих немецких мытарствах (или приключениях, это как посмотреть), - и глаза женщин удивлённо округлились, когда я поведала им свою историю, об увольнении с должности сиделки из трех семей за три месяца пребывания в этой прекрасной стране. "Чтобы я когда-нибудь пошла работать в семью, - возмущённо воскликнула Раса, - ни за что! Лучше на туалетах!"
   Потом к нашей теплой компании присоединился Саша Ройзман, неунывающий пожилой, - хотя это слово ему как-то не шло, - еврей, хохотун, балагур и любитель женщин. Друг недавно умершего отца Саши Айзингера, он подрабатывал в Luna-GmbH то шофером, то снабженцем, то посыльным, - часто за весьма символическую плату, - и был, что называется, душой и сглаживателем острых углов Reinigung-фирмы, - и, если не считать Арнольда и Зане, (а их пока можно не считать, поскольку они появятся позже), - единственным светлым воспоминанием о ее руководстве.
   Хотя поначалу шутки-прибаутки и адекдоты Ройзмана казались мне пошловатыми, но вскоре я, как и все мои коллеги, к ним привыкла, считая неизменной и пикантной частью амплуа этого хохмача и ерника, бывшего танцора знаменитого молдавского ансамбля "Жог".

   Несколько часов в офисе прошли быстро и незаметно, и, когда за девушками прибыл микроавтобус, курсирующий между Германией и странами Балтии, и они, с чемоданами, направились к нему, - мы с Ройзманом на его видавшем виды фиате поехали в противоположную сторону, на ту самую "квартиру", о которой утром говорил Айзинегер, перевалочный пункт, находившийся осенью на Кранихштрассе, в старом офисе Luna-GmbH.
   - Советую тебе внимательно запоминать дорогу, - сказал Ройзман, - тем более если ты собралась ехать в Старый город.
   - Да, обязательно, - отозвалась я.

     Две недели назад, когда я только сбежала от сумасшедшей семейки Лорай из Китценгена, я уже просидела сутки на нюрнбергском вокзале, влюбившись в этот вокзал, его кафе, очередь к вращающемуся кругу, разыгрывающему медальки с оттиском первого паровоза, музыканта, играющего на пластиковой бутылке у подземного входа, - но тогда мне было не до экскурсий, я лишь чуть-чуть прогулялась у Фрауентор и крепостной стены.
   - Попасть в Старый город как раз проще всего, - продолжал, крутя руль и переключая скорости, Саша, - садишься на метро на Эбердхардсхоф или Муггенхоф и доезжаешь до Вассертурм. Главное, чтобы ты запомнила дорогу от станции метро до нашей штаб-квартиры. А то тут одна наша заблудилась и звонит мне:"Саша, приезжай, забери меня!" - "А куда приезжать-то? Где ты?" - спрашиваю, - "А я не зна-а-ю!..." - она даже по-немецки не говорила, чтобы спросить у прохожих, где находится!
   - Ужас! - ахнула я, - и как же Вы ее нашли?
   - Ну разобрались в конце концов, только что времени ушло на это...
   Поэтому я внимательно запоминала маршрут, по которому мы ехали: каждый поворот, светофор, мост через речку Пегниц и так далее. Смартфонов и gps тогда, в 2011-м, у большинства простых смертных не было.

   И вот я в залитом огнями, наполненном праздными туристами Старом городе, похожем на Таллинн, Прагу и Венецию одновременно, и меня охватывает настоящая эйфория от окружающей красоты и беззаботно гуляющего разноплеменного народа, а внутри поет оркестр уличных музыкантов, и не только с пластиковой бутылкой вместо трубы:"Смотри, глупый Манфред, смотри, тупая курица Вероника, смотри, унылый черный лебедь Роз-Мари из задрипанного Вальдемса, ничего вы мне не сделали, я и без вас нашла себе работу и гуляю по Нюрнбергу, красивейшему немецкому городу (я до сих пор так считаю), а вы сидите в своем китценгенско-вальдемском захолустье и кусайте локти!!" - последнее замечание, впрочем, не совсем соответствовало действительности, ведь "курица Вероника" как раз жила в Нюрнберге, - ну и ладно, раз умнее он ее не сделал!
   Паря, как на крыльях, я улыбалась прохожим, и они улыбались мне. Всегда оживленная Хауптмаркт, широкая и нарядная Фрауенкирхе и высокая, строгая Лоренцкирхе, горбатые мосты через реку, расслабленная вечерняя толпа, по большей части, туристов. Так я гуляла, изредка заходя в сувенирные лавочки и магазины, пока с сожалением не осознала, что уже поздно, и пора возвращаться на штаб-квартиру туалетной фирмы.
   
     Сев на метро, которое после Мюнхенского и Берлинского казалось каким-то детским и несерьёзным, всего три линии! - я быстро доехала до Муггенхоф, и, едва сойдя с эстакады, поняла, что заблудилась. Паника начала медленно, но верно меня охватывать. Я пошла налево, пошла направо, - все не то! - потом становилась, чтобы отдышаться и взять себя в руки.
   "Вспоминай! - пропищал тут мне в ухо неизвестно откуда взявшийся кобальд, неизменный спутник моих немецких странствий (вообще-то он взялся с учебных кассет рыжего Сан Саныча Куклова, моего второго учителя немецкого, и впервые появился на страницах "Китценгенских каникул"), - Не будешь же ты, как та курица, звонить Ройзману в 10 вечера!"
     И я напрягла память: от метро Муггенхоф - прямо, мимо плаката "Незабываемый отдых в Греции", от перекрестка со светофором - налево, потом спуск вниз, мост через речку, все время прямо и прямо и, пропустив первую пересекающую улицу, поворот налево на вторую. Ага, вот и греческий ресторан ("Sirtaki" или "Delos"), вот и соседний дом с ангелочками у входа, вспыхивающими светом при приближении, вот и ступеньки, ведущие к стеклянным дверям в бывший офис-нынешнюю штаб-квартиру, черный резиновый коврик и ключ под ним, - уфф, дошла.

   Помещение сие состояло из небольшого предбанника с туалетами  и двух комнат, в одной из которых находились кухонный шкафчик с раковиной и холодильником (неработающим), стол, два стула, заваленная старыми, несвежими одеялами раскладушка; в другой же, попросторнее - только раскладушка, неопознанные сумки на полу и латышская монетка на пыльном подоконнике.
     Вскипятив воду в маленьком электрочайнике, я села ужинать, только тут обнаружив, что купила "эспрессо" вместо обычного кофе, но зато у меня было полно пакетов с печенюшками Роз-Мари, и я смаковала их, окончательно простив уволившую меня несчастную вальдемскую медсестру, - перебирая купленные в нюрнбергской Thalia сокровища: путеводитель на русском языке, "Oh, Germany!"Симона Виндера и "Meine Wunder", книгу стихов своей любимой Эльзы Ласкер-Шулер, на немецком.
     Тут в дверь снова позвонил неугомонный Ройзман, явившийся поменять сломанную крышку унитаза.
Как специалист туалетной фирмы, он справился с этим в два счета, и, отпустив пару неприличных шуток, пожелал мне спокойной ночи и уехал.
Это, действительно, была единственная спокойная ночь, которую подарил мне милый Нюрнберг, как и весь следующий день, когда я в одиночестве наслаждалась прогулкой по нему.
    
     О будущей работе я не думала от слова совсем, просто бродила по шуршащему красному гравию дорожек вдоль деревьев в золотой листве у высоких крепостных стен, с узкими бойницами в башнях, крытыми деревянными галереями, ласковым солнцем на склонах крепостных рвов, тихой речкой Пегниц со множеством горбатых каменных мостов, один из которых, Фляйшбрюке, был копией венецианского Риальто (о чем сообщал путеводитель), метро без турникетов, где я, поначалу не умея пользоваться автоматом, впоследствии так и привыкла ездить бесплатно.
     Величественный Вышгород, напоминающий таллиннский, и демократичный Нижний город с его готическими сборами, фахверховыми домиками, разноцветьем праздников, улыбок, уличных музыкантов, торговлей жареными орешками, итальянской нугой et cetera.
    
     Во второй день, ближе к вечеру, я решила "отмучиться", съездив на экскурсию "по гитлеровским местам", ведь как бывшему экскурсоводу, мне все равно придётся рано или поздно их посетить, - из песни слова не выкинешь, как и из истории Нюрнберга это тёмное пятно! И, посмотрев на Плеррере расписание трамваев, я села на один из них, идущий до Дуцентайд, Докуцентра и Цепеллинфельде.
     Холодные ли осенние сумерки были тому виной, почти безлюдная аллея с высокими деревьями, уныло шелестящими опадающими листьями, вдоль бескрайней, серой и плоской глади пруда, но я постепенно впала в какой-то мистический транс, смесь ужаса и оцепенения, - особенно, когда подошла к помпезному зданию Конгресса, построенному нацистами в псевдоклассическом стиле, напоминающему своими арками древнеримский Колизей.
     В свете полной луны мои шаги так гулко отдавались в длинной галерее из тяжёлых колонн, что мне казалось, призраки прошлого если не идут, то внимательно наблюдают за мной из чёрных провалов арок и дверей и, стоит мне замедлить шаг, остановиться, окружат меня плотным кольцом, оглушат волчьим воем, выстрелами, стуком сапог марширующих солдат, мечущимися тенями горящих факелов, бросающих кровавые отблески на матовую гладь пруда. Так что, не дойдя до Докуцентра, я в панике повернула обратно и чуть не бегом припустила к трамвайной остановке, вскочив в первый же подъехавший полупустой трамвай.

     Дома мое мрачное настроение развеялось, тем более, что в окнах бывшего офиса горел свет, и на пороге меня встретил Сергей, тот самый "латыш" из соседней комнаты, щуплый, невыразительный брюнет средних лет.
     Он рассказал мне, что пришёл лишь переночевать и забрать вещи, а утром переезжает на другое место, так как устроился на завод, а туалетную фирму покидает.
     - Там стабильная работа, хорошие заработки, бесплатное жилье, а тут что? - объяснял он мне свое решение.
     - Тут тоже бесплатное жилье, - возразила я.
     - Ага, и это все, а в остальном...
     - А что в остальном? - поинтересовалась я.
     - Сама увидишь! - махнул он рукой и ушёл в свою комнату, а я, ещё немного почитав, тоже улеглась на раскладушку, накрывшись непрезентабельным одеялом.
     Через несколько месяцев, весной, я снова встретила этого Сергея в офисе Luna-GmbH, на летучке-инструктаже перед отъездом на "точки", проводимой строгим Лепейко, и подумала:"ну-ну!"
     Тогда же, засыпая, всей душой завидовала ему, - мне тоже хотелось на завод, а не на туалеты! - но выбирать не приходилось.

     Штирлиц, как известно из анекдотов, имел обыкновение рано утром, 7 ноября, бегать по Берлину в красных трусах. Я же, попив невкусного "эспрессо", - Сергей уже ушёл, - и подумав, что печенюшки Роз-Мари подходят к концу, решила просто прогуляться по окрестностям в поиске магазинов.
     Недалеко от дома я нашла Lidl, где затарилась продуктами, и обувной, где купила симпатичные серые полусапожки взамен своих вконец сносившихся чёрных, и всего за 19 евро!
     Потом, как водится, дошла до станции метро Эбердхардсхоф и двинула в Старый город, где звонок Айзингера меня настиг лишь в 8 вечера. Деловым тоном новоиспеченный шеф уведомил меня о том, что завтра к 7-ми утра я должна быть готова к отъезду на "точку".

     Дома я опять обнаружила подселение - темноволосую россиянку с Урала, Ольгу, молчаливую и затурканную. Некоторое время я пыталась разговорить её на предмет будущей работы, но узнала лишь то, что она трудится в Luna-GmbH уже несколько месяцев, и завтра в 5 утра тоже уезжает на "точку". Потом мы обе легли спать, она - в большой комнате, я - в предбаннике.
     В 5 утра, проводив Ольгу, я ещё немного подремала, и потихоньку начала собираться сама.
     В 7 утра я вышла по сигналу к машине, за рулём которой сидел хмурый бычара, бывший военный, молдаванин Саша. "А где же ваши вещи?" - был его первый вопрос после невнятного "доброго утра". - "А разве надо брать с собой все вещи? - удивилась я, - шеф мне ничего не сказал", - "Ну, конечно, вы же едете туда на неделю! Наверное, он думал, что вы знаете!" - "как-то я пока еще не экстрасенс", - ответила я ему мысленно, и побежала собирать монатки, быстро покидав их в чемодан, - и, подхватив его вместе с рюкзаком, вернулась к машине.

     Итак, 7 утра, мы сидим в машине, освещаемые первыми лучами теплого нюрнбергского солнышка, и молдавский увалень набирает по мобильному номер Айзингера:"млин, опять эта дурацкая музыка, опять он не берет трубку!..." - наш только недавно взявший бразды правления фирмой заболевшего отца в свои руки шеф любил по утрам подольше поспать, и все знали, что до 12-ти ему звонить бесполезно. Саша, наконец, оставляет эти попытки:"Ладно, поехали!" - и заводит машину.
     "А куда мы едем, если не секрет?" - осторожно спрашиваю я, когда мы выезжаем с окружной дороги на автобан. - "В Байройт", - лаконично отвечает молдаванин. Что-то знакомое, - лениво думаю я, но еще не совсем проснувшийся мозг не в силах вспомнить, что именно. И, слово за слово, начинаю рассказывать амбалу о своих немецких мытарствах (или приключениях, это как посмотреть).
     Я, кстати, никогда не делала это для того, чтобы вызвать к себе сочувствие, а просто, - поддержать разговор, сводящийся между русскими в Германии, в основном, к скучной теме работы и денег. Реакция же Саши была похожа на недавнюю реакцию литовских женщин в офисе Luna-GmbH, правда, в несколько ином контексте:"Ну надо же! Правда, он тебя бил? Первый раз такое слышу!..Я думал, что немецкие мужчины - спокойные и бесчувственные, как камбалы и их ничем не проймешь!.." - должна ли я это считать комплиментом себе или наоборот? - задумалась я, и так и не решила.
 
    
  О с е н н е е    у т р о
   
              в  Б а й р о й т е.
 


     Походу, мы ехали на северо-восток от Нюрнберга, и через полчаса равнина сменилась покрытыми осенним лесом холмами, теми самыми синими холмами, за которые так стремилась моя душа, когда я гоняла на манфредовском велосипеде по окрестностям Китценгена. Ещё через полчаса мы достигли места назначения, и под ложечкой у меня неприятно засосало.
     "Максимилианштрассе...где,млин, эта Максимилианштрассе?"- бормотал Саша, сверяясь с навигатором, без которого в Германии никто не ездит. Наконец мы остановились на небольшой площади, окруженной каре желто-розовых классицистических зданий, с вымерянными по линейке окнами и высокой крышей, с заглохшим фонтанчиком и памятником баварскому королю Максимилиану II перед главным входом (когда-то это был его дворец, сейчас тут располагалась налоговая служба);  перед деревянным не то ресторанчиком, не то - домиком на сваях, с надписью весёлыми буквами "Winterdorf" поверху.
     Из-за угла этой необычной постройки нам навстречу по светлым деревянным мосткам уже цокала каблучками со строгим лицом, тугим узлом с одним  выбившимся пушистым завитком темных волос, в бежевой куртке-безрукавке, джинсах и клетчатой рубашке, как мне показалось, типичная "женщина из сферы торговли", - под начало которой и передал меня молдаванин, сказав, чтобы мы пообщались, а потом он отвезёт мои вещи в гостиницу.
     - Окей, мне все равно надо сделать утреннюю уборку, а заодно я вам все покажу и расскажу, - сказала мне Алла и повела в левое крыло ресторанчика, где размещались туалеты. Топоча за ней своими новыми сапожками по деревянному настилу, я вдруг вспомнила: 
     - Это тот самый Байройт? - Где Рихард Вагнер, Театр оперы, фестивали, все дела?
      - Ну да.. - просто ответила Алла.
    
     Туалеты в стиле скорее "Сказок Венского леса", чем "Тангейзера", меня потрясли до глубины души: деревянные панели, покрытые переплетающимися узорами зеленых листьев, раковины в виде полукруглых чёрных чаш, откуда будто бы бьют лесные родники, щебет птиц из репродуктора, - как потрясали они любого, кто впервые сюда попадал, кроме привыкших к ним студентов, каждый вечер тусовавшихся в ресторанчике. - Да ну их, они нищие, ничего не оставляют на тарелке, - пренебрежительно отзывалась о студиозусах строгая Алла, которая оказалась отнюдь не "типичной женщиной из сферы торговли", а вполне развитой, интеллигентной дамой с высшим техническим образованием, когда-то работавшей начальником цеха на одном из Киевских заводов.
   
     Не знаю, были ли временными эти дизайнерские туалеты, как и вся деревянная постройка
"Winterdorfa", - но особой уборки они не требовали. В будние дни вобще можно было не париться: приходить к 10-ти, за полчаса убрать оставшиеся с вечера грязь и мусор, протереть раковины, зеркала и пол, добавить бумагу и отдыхать до 14.00. А потом, с 14.00 до 22.00 - работать, - то есть, по большей части, стоять у круглой деревянной стойки с тарелкой, куда была приклеена для затравки одноевровая монета, в клетчатой рубашке и баварской шляпе, и мило улыбаться посетителям. Время от времени, конечно, проводя осмотр туалетов, добавляя бумагу, освежая воздух и протирая пол.
     Алла, впрочем, стояла у тарелки без улыбки, со строгим выражением лица, - видимо, решив, что, нагоняя страху, заставит справляющих нужду расщедриться больше, а иногда прямо-таки требуя от них на тарелку "eine kleine Spende"!* 10   
    Весь вторник я простояла с ней, учась и помогая в уборке, а в среду уже работала самостоятельно, на перерывах возвращаясь в гостиницу "Adlerhirsch", где мы жили в скрипучей мансарде третьего этажа, выходящей окнами на дорогу, и где Алла в пижаме, с распущенными длинными темными волосами, попивала красное вино, продолжая меня инструктировать:
     - В будние дни на туалетах спокойно, а вот в выходные начинается запарка, и надо приходить пораньше, к 12.00, и оставаться до 23.00.

     Несмотря на благополучие и в социальном, и в личном плане, - она была замужем за солидным, симпатичным итальянцем Козимо, тоже начальником цеха на одном из нюрнбергских предприятий, - Алла, имевшая в Украине взрослую дочь, студентку Киевского университета, удивляла меня инфантилизмом и резкими перепадами настроения.
"Первое время я много плакала из-за того, что не знаю немецкий язык!" - призналась мне она. (Я вспомнила себя в Греции, куда тоже приехала без знания языка и где тоже порой плакала, но совсем по другим поводам, - и удивилась, что кто-то может плакать из-за немецкого языка, - купи словарь, прислушивайся к тому, что говорят вокруг, и научишься, - ты же не на экзамене в Нарвском колледже Тартуского университета, где тебе нужно набрать 85 баллов на korgtase * 11 по эстонскому языку, и ты в восьмой раз не набираешь!  - впрочем, я и тогда не плакала, лишь забрала документы и тут же записалась на курсы финского. Как-то у нас, нарвитян, это не принято - плакать из-за социально-бытовых проблем, - но Сашины подопечные, видимо, и подбираемые им по принципу слабого характера, были другими (вопросительный смайлик).
     Иногда Алла вставляла в разговор итальянские словечки, говорившие о том, как она любит своего Козимо. И по нему было видно, когда он вечером приехал за ней, чтобы забрать домой на неделю, - что это взаимно, - два начальника цеха нашли друг друга.

     В четверг я уже стояла у тарелки одна, поначалу немного стесняясь, но понемногу привыкая к своей странной и смешной роли "туалетной дамы", в баварской шляпе, клетчатой рубашке (под которую одевала свитер) и коричневой куртке-безрукавке Аллы (мою собственную, красную, она мне одевать запретила, как несоответствующую по тону фирменной одежде кельнеров "Winterdorf": коричневым пиджакам и длинным платьям из плотной шерсти, рубашкам в мелкую красно-белую клетку и коричневым же баварским шляпам).
    
     Работа меня не напрягала, а люди в Байройте казались очень дружелюбными, - особенно по контрасту с теми немецкими семьями, где я жила до того. Идя на работу тихим и прозрачным осенним утром, я видела ухоженных, со вкусом одетых, интеллигентных пожилых фрау, с безмятежной улыбкой поливающих розы в саду или сидящих за книжкой в кафе.
     Мужчины делали мне комплименты, шутя по поводу музыкального туалета, "wo die Vogel zwitschern, wie im Maiwald".* 12 Студиозусы, если и напивались, то не сильно.
     Единственное: парни иногда забывали закрывать двери в свой туалет, но это тоже быстро перестало меня смущать. Проходя мимо, я  просто захлопывала эту дверь. 

     Алла оставила мне недопитую банку кофе и кое-что из еды, так как деньги у меня уже кончились, - и, несмотря на строгий наказ Айзингера "не путать деньги с тарелки со своими личными", я иногда тратила несколько евро на еду и сигареты, справедливо полагая, что ведь это я стою у тарелки, а не он, и имею право за свою работу что-нибудь поесть.
     Однако вечера становились все холоднее, я стала сильно замерзать, как не утеплялась, надевая то два свитера под рубашку, то - колготки и две пары носков под брюки.
     И, время от времени, нарезала круги вокруг Максимилиан-платц, выходя через арку вниз к Маркграфскому театру и фонтану Виттельсбахов, а потом снова поднимаясь вверх до площади Звезды. Что, естесственно, не прибавляло денег на мою тарелку.
     Возможно, кстати, Алла и говорила мне, что сборы на тарелку - важная часть нашей работы, а я, по обычной рассеянности, не запомнила. Или Алла мне только намекнула на это, решив, что я догадаюсь сама, - увы, нет. Моя голова была забита "Oh, Germany!" Симона Виндера и предвкушением возвращения домой, в уютную мансарду "Adlerhirsch". И мне казалось, главное - чтобы туалеты сверкали чистотой, были наполнены бумагой и т.д. а сборы с тарелки - дело десятое.

     Иногда после утренней уборки я гуляла по Байройту, выйдя как-то к заросшему травой и кустарником берегу Ротер-Майна, южного притока Майна. И, возвращаясь, как всегда, бросала мелочь в раскрытый чехол гитариста, играющего на площади Звезды то кантри-блюз, то фламенко. 

     Алла оставила мне и несколько талончиков, желтых и красных, выданных "Winterdorf", - для покупки еды и питья за полнцены. Но я их быстро истратила на жареные сосиски в булочке (немецкий вариант хот-дога), кофе и глювайн, согревавший меня, но ненадолго.
     Однажды я попробовала "крепес" у светловолосой кельнерши в длинном шерстяном коричневом платье, и поняла, что от греческого - у него здесь только одно название.
     В гостиницу я возвращалась поздним вечером, цокая каблуками по почти пустым мощеным улицам, - на площади Звезды камни мостовой расходились веерами, как когда-то, всего полгода назад, на Сметановой намнести в чешской Литомышли, - с полным полиэтиленовым пакетом разномастных монет (которые дома надо было еще пересчитать, сложить в плотный спецпакет и запечатать), радуясь, что смогу согреться, поужинать и почитать в тишине. И вставать надо только к 10-ти.

     Но в пятницу вечером мне вдруг позвонил мой новоиспеченный шеф и спросил, что у меня за проблемы, почему я пожаловалась румыну Сорину, что мне трудно на туалетах?
     Смуглый, черноволосый и веселый увалень Сорин был у меня в "Winterdorfe" как бы непосредственным начальником, хотя к Luna-GmbH не имел никакого отношения. Я иногда обращалась к нему за технической помощью и как-то сказала, что вобще мне здесь, конечно, нравится, но временами я устаю.
     "Я не жаловалась, я просто по-дружески с ним поделилась!" - объяснила я Саше. - "Не делитесь больше такими вещами с окружающими, это работа! - строго отрезал он.
     "Ну и стукач!" - удивилась я по поводу румына. Но в воскресенье Сорин, то ли чувствуя вину передо мной, то ли заметив, как я мёрзну в аллиной куртке-безрукавке, угостил меня глювайном с ромом, от которого мне сразу стало тепло и хорошо...
     Вернулся мой кобальд, которого тут же вовлекли в свой круг похожие на веселых эльфов завсегдатаи "Winterdorf"; и казались особенно торжественными и тревожными доносившиеся из Дворцовой церкви звуки органа, словно вздымающиеся волны безбрежной осенней ночи, блистающей звездами в разрывах стремительно летящих по чёрному небу белесых облаков.       

     Правда, утром понедельника я еле встала на работу, т.к. голова просто раскалывалась. Но потом все вернулось на круги своя.
     А в среду утром вернулась и Алла, и, придирчиво осмотрев туалеты, сразу наехала на меня:"Почему ты не запаслась туалетной бумагой? Ты видела, сколько я тебе бумаги оставляла? - полный шкаф! А у тебя тут что, три упаковки?..." - "Но, Алла, - пыталась я оправдаться, - я хотела запастить, но Сорина вчера не было, чтобы попросить её достать с верхних полок! Ты же знаешь, как она высоко лежит на складе!" - "Ничего не знаю, это просто безответственность и халатное отношение!" - припечатала меня Алла.
     Сначала я подумала, что моя коллега просто недовольна тем, что ее отпуск закончился, - кто же рад началу рабочей недели? - и лишь потом догадалась: Алла испугалась, что пустой шкафчик открыл мне "страшную тайну" её заначки, в таком же полиэтиленовом пакете, тарелочных денег. И, испугавшись, что я донесу на неё шефу, она решила нанести упреждающий удар, навешав, - по словам Саши Ройзмана, - на меня тридцать бочек арестантов и очернив, как только можно, перед начальником!
    
     Мне стало смешно и грустно, хотя я её не винила, Байройт казался Алле тёплым местечком, и она не хотела его потерять. Но, пост фактум, я не раз бывала удивлена сложности тех интриг, что плелись при "Мадридском туалетном дворе" Luna-GmbH. Вот уж воистину, "как сказано у поэта - на всех стихиях.."

          *   *   *

  Чудное утро в Байройте,
  музыка листьев опавших
  нежностью сердце наполнит.

      Солнце по-летнему светит.   
      На мостовых веерами
      мне переборы гитары

  чудятся и кастаньеты
  в это предзимнее время, -
  Кордова вместо Байройта!

      Площадь Звезды, динозаврик,
      Здесь мне не сделали злого
      Немцы, их музыка лечит.

  Козимо, Алла и Сорин,
  Мне предложивший глинтвейна,
  С ромом глинтвейн - это круто!

      Розы, ромашки, фиалки
      Не отцветают на клумбах,
      их элегантные фрау
      пестуют утром so fleisig.

  И кипарисы, вливаясь
  в гулкое море органа
  ночи осенней, под сенью
  вечности, - в море печали...
 
      Вагнер, и ритмы фламенко,
      Ницше, холодные звезды,
      Ночь в одинокой мансарде.

  Звук дребезжащей кареты
  По мостовой, ровно в полночь.
  Площадь Звезды посылает
  Всюду лучи совершенства:

      Из Ренессанса в античность,
      к юноше на колеснице,
      Людвигу и Лоэнгрину,

  Шумной ватаге студентов
  и элегантным старушкам,
  шпилям, соборам, фонтанам,
  крестят фахверховый домик.

      Чудное утро в Байройте,
      музыка листьев опавших
      нежностью сердце наполнит.


       .   .   .   .   .


     В е с н а   в   Ф ю р т е.

     "Муся вынула из холодильника
     бутылку рома и подумала:"На-
     пьюсь и буду плакать до утра.
     Потом засну в чулках..."
     - Напьюсь, - сказала вслух
     Муся, - жизнь кончена..."
 
    (Сергей Довлатов "Иностранка")
 

   ..Так как в Luna-GmbH у меня не было медицинской страховки, свою простуду я перенесла на ногах, едва их передвигая, с высокой температурой, кашлем и соплями продолжая мыть туалеты и, по весне, и утром, и вечером, - огромный ресторан блинтендорфского "Автогрилла" (наши называли его сент-вайтовским, что тоже было неправильно, т.к. по-немецки ближний к нему городок назывался Санкт-Файт). 
     Все остальное время я, напившись горячего чая и подышав над паром, лежала пластом в вагончике и пыталась выздороветь (возможно, Джузи или Алоиз давали мне какие-то таблетки, не помню).
     7 марта ко мне постучался мой знакомый дальнобойщик, Сергей из Штуттгарта, влюбившийся в меня на почве того, что мы родились в один день (правда, он на 11 лет позже). Он подарил мне шоколадку, но увидев меня в таком неважном состоянии, как я была, - кажется, разлюбил (по крайней мере, больше он ни разу за весь март не появился).

     И, хоть мало-помалу, от простуды я вылечилась (оставался только настигающий приступами кашель, - возможно, это и был какой-нибудь SARS, кто знает), но нервы у меня окончательно сдали.
     Мне и раньше блинтендорфский народ казался не слишком воспитанным. Теперь, с наступлением весны, посетители несли в "Автогрилл" на ботинках комья грязи, и, когда я намекнула одному крестьянину, что неплохо бы отряхнуть обувь на железной решётке при входе в ресторан (она, собственно, для этого там и поставлена), а он в ответ только нагло ухмыльнулся, я слетела с катушек и наорала сначала на него, а потом - на вмешавшуюся кельнершу Сабину, доказывающую, что клиент, мол, всегда прав!
     Немного остыв, я попросила у Сабины прощения. Не потому, что чувствовала свою вину, а чтобы та не настучала своей шефине фрау Ристлинг, а шефиня - моему шефу Айзингеру.
    
     Но новый, ещё более тяжкий проступок не заставил себя ждать.
Дело в том, что в Австрии общественные туалеты как бы бесплатные, и по закону никто ничего не обязан класть на тарелку туалетный работникам.
     Но в реальности именно с тарелочного дохода шла зарплата как нам, так и нашим туалетным шефам. "Ты врёшь, - возражал мне кельнер Алоиз, невысокий, обаятельный бритый медвежонок, с мягкими манерами и характером, - не может такого быть! Твой шеф обязан платить тебе минималку, в Австрии это 800 евро!" - "Какие 800 евро, не смеши, я 400 с трудом наскребаю с этой долбаной тарелки! И какой смысл мне тебе врать?" - отвечала я. - "Откуда я знаю?" - пожимал он плечами, глядя на меня недоверчиво своими большими карими глазами. Алоиз считал всех русских потенциально опасными и так или иначе причастными к "русской мафии", о которой его ежедневно просвещали австрийские криминальные газеты.
     Что ж, в отношении Айзингера он был не так уж неправ. Саша постоянно давил на нас в отношении "тарелочных сборов", - или, как в случае нашего "Автогрилла", стоящего вдалеке от основной трассы, - разрешал этот "сбор" забирать себе как зарплату. Фрау Ристлинг (я называла ее попеременно то "фрау Рислинг", то "фрау Виски", то "фрау Армрестлинг") тоже почти не имела доходов от нашего ресторана, держа его как довесок к файстрицкому.
    
     С прической "облетающий одуванчик в химической завивке", строгим унылым лицом и утиной походкой толстая шефиня появлялась у нас раз в две недели, - возбуждая в Алоизе и Сабине имитацию бурной деятельности (тогда как Джузи и Сильвия для деятельности в начальственном пинке не нуждались, они и так трудились, как пчелки).

     Мастер на все руки, Джузи отремонтировала мне сломанный в начале марта душ, на мытье в котором была установлена фиксированная плата в 1,5 евро (некоторые щедрые души давали и по 2).
      Наплыв дальнобойщиков приходился на четверг-пятницу, - все они спешили на выходные домой. Остальные деньги можно было без проблем требовать только с доверчивых иностранных туристов, вставая перед очередью которых, я мягко просила "eine kleine Spende, 50 центов", - не зная немецкого, они думали, что это - законная плата и спокойно отдавали.
     В остальном - можно было просидеть у тарелки все выходные, и заработать не более 7-8 евро. Да ещё рискуя нарваться на принципиального местного, что и случилось в ту субботу.

     Помыв с утра туалеты и зал, я села у тарелки и до двух часов дня заработала лишь полтора евро.
     Пропустив очередную компанию местных мужчин, не положивших на тарелку и цента, я решила, что сейчас кому-то не повезет: поставила внаклон поперек узкого коридора швабру и стала ждать свою "жертву".
     Ею оказалась симпатичная девушка, сказавшая, что у неё с собой денег нет, но после она обязательно принесёт. И, действительно, выйдя из туалета, она сходила в зал и принесла оттуда 50 центов. "Теперь, по закону равновесия, нужно раскрутить на 50 центов какого-нибудь мужика, и, наверное, на сегодня хватит", - подумала я. Начало положено.
     И тут он появился, плешивый очкарик в модном коричневом пиджаке, идущий легкой, пружинистой походкой.
     - Что это такое? - спросил он у меня, воззрившись на перегораживающую коридор швабру.
     - Швабра, - дружелюбно отозвалась я, - а вы, пожалуйста, заплатите 50 центов!
     Мужчина рассмеялся, как тот блинтендорфский крестьянин, не желающий отряхивать на решетке входа грязные ботинки.
     - Нет, это не шутка, - терпеливо объяснила я, - туалет стоит 50 центов, пожалуйста, заплатите!
     И тут до Очкастого пиджака дошло: - Что-о? Вы требуете деньги за бесплатный туалет?!..
     - Ага! - подтвердила я. (Объяснять ему, что эти деньги, собственно, моя зарплата, было бы долго и бесполезно, раз даже до Алоиза и Джузи это не доходило).
    
     Он решительно перешагнул через швабру и исчез за дверью мужского туалета. Ну что ж, не судьба, - подумала я, - не драться же с ним,
значит, следующий.
     Но Очкарик, едва успев сделать свои дела, вылетел из туалета, как ошпаренный, и метнулся в зал, к кельнерше за прилавком, которой сегодня была добродушная и смешливая толстушка Сильвия.
     Я услышала изрыгаемые Очкастым пиджаком тысячи проклятий в мой адрес и требование немедленно позвонить шефине!
     Млин, наверное, со следующим уже не выйдет, - беззлобно подумала я и, давясь от смеха, убрала швабру с прохода. Что там говорила Сильвия по телефону фрау Ристлинг, мне не было слышно. Только вскоре Сильвия встала в проходе, чтобы меня контролировать.

     Не прошло и пятнадцати минут, как мне позвонил мой шеф Саша Айзингер и сказал, чтобы я собирала вещи, - ибо терпеть такую нахалку у себя фрау Ристлинг больше не хотела.
     - Ну давайте я извинюсь перед ней! - пошла я на мировую. Доказав себе самой, что я - не "жертва" и не боюсь высокомерных австрияк, я стала доброй.
     - Никаких извинений, все, в субботу за тобой приедут! - отрезал Саша, - и скажи мне спасибо, что я уговорил фрау Ристлинг не заявлять на тебя в полицию за вымогательство!
     - Спасибо, Саша! - устало ответила я.
     - Вот так!

     Полноценно радоваться случившемуся мне мешал сильный кашель, из-за которого я всю ночь не могла уснуть, подозревая у себя воспаление лёгких.
     Джузи проводила меня со слезами на глазах, наказав непременно найти в интернете видео с выступлением поп-группы её младшей дочери Каролины, - убей не помню, как она называлась.
     Два пожилых друга-джентльмена, наши постоянные прсетители, - вернее, один от них обоих, высокий, с голубыми, как зимнее австрийское небо, благородный старик, подарил мне на прощание 20 евро, "за хорошее отношение к их собаке", большому белому лабрадору, - я всегда приносила ему мисочку с водой и тайком тырила с кухни кусочки ветчины.
      
     За мной приехали в 4 утра, когда кашель и ожидание довёли меня до белого каления. Это были Саша Ройзман, Ирма и моя сменщица, Лиля, русская из Литвы, полная, невозмутимая блондинка в толстом бледно-голубом свитере, первым делом спросившая, есть ли здесь wi-fi.
     Я, вспомнив некоторых посетителей ресторана, подолгу сидящих за своими лэптопами, ответила, что, кажется, есть; открыла своим ключом "Автогрилл" и провела сменщицу к туалетам, подробно все о них рассказав.
     Потом, как мне Сабина три месяца назад, вручила ей ключи от душа на полосатой черно-зеленой тесьме и, пожелав удачи, села в серый Сашин фиат. Помахав Лиле рукой, мы тронулись в обратный путь.

     Тёзка Айзингера и друг его недавно умершего отца, переселенец первой волны, невысокий, седой и подвижный, с живыми карими глазами, бывший танцор народного молдавского ансамбля "Жог", Саша Ройзман, был полной его противоположностью, - то ли исполняя при нем роль "доброго полицейского", то ли будучи таким от природы: ерником, хохмачом, балагуром, любимцем и любителем женщин.
     Видимо, со времен гастролей ансамбля "Жог" Ройзманом и овладела любовь к путешествиям и приключениям, окончившаяся эмиграцией в Германию, - тем более, что евреям тогда, в конце 80-х - начале 90-х, выплачивали такие репарации, что не переехать было грех.
       
     И вот, под Сашины шутки-прибаутки, заигрывания и хватания крупной красавицы-брюнетки Ирмы за коленки и весёлые песенки радио мы поехали "по точкам". Я, впрочем, тут же впала в полудрему, время от времени прерываемую приступами кашля.
     Сначала мы поднялись высоко в горы, где ещё лежал снег и было по-зимнему холодно, - навестив на маленькой танкштелле одну коллегу, привезя ей моющие средства, забытые вещи и, возможно, инструкции от шефа. Молодая женщина-блондинка, кстати, была из Эстонии, но не помню, откуда именно.
     Пока Ирма и Ройзман точили с ней лясы, я выпила чашку горячего кофе из автомата, и начала оттаивать. 
     Потом, немного поплутав по горному серпанину и увидев вдалеке над заснеженными пиками солнце, мы спустились вниз и погнали по прямой уже до самого Нюрнберга, - и, чем ниже мы спускались, тем становилось теплее и теплее, а весна с её запахами и приметами - все ощутимее и ощутимее...

     Меня высадили в Фюрте (куда поехала Ирма - не в курсе), городе-спутнике Нюрнберга, на
Кёнигштрассе, где в современном пятиэтажном доме на третьем этаже
находилась трехкомнатная квартира родителей Айзингера, теперь превращенная в "перевалочную базу" Luna-GmbH.
     Мы позвонили снизу, и сверху по лестнице тут же сбежала миниатюрная симпатичная женщина с короткими рыжими волосами и одним накрашенным глазом:"ой, извините, второй глаз я недокрасила!" - сказала мне она, назвалась Ирой и повела наверх, докладывая по дороге:"я скоро уезжаю, собираю вещи, сейчас за мной приедет наш шофер, Арнольд и отвезёт на вокзал!" - "Какой Арнольд? А где же молдаванин Саша?" - "Сашу уволили, теперь Арнольд, а вы располагайтесь тут", - Ира провела меня в одну из комнат, с двумя низкими, похожими на лежанки, кровати и шкафом, - бывшая Сашина квартира казалась и просторнее, и уютнее прошлого "офиса" на Кранихштрассе. В ней имелась и кухня, и балкон, и нормальная ванная комната.
     "Я здесь в первый раз, и мне так жаль, что я не успела познакомиться с Нюрнбергом", - щебетала Ира, закончив красить второй глаз и запихивая вещи в большой чемодан, - все на бегу, на бегу..." - "Как же так? Нюрнберг такой красивый! Хотите, я вам хоть свой путеводитель отдам, чтоб вы посмотрели?" - "Хочу, спасибо! А, вот и Арнольд звонит!"
     Я помогла Ире спустить вниз вещи, но водителя стоящей у подъезда машины толком не разглядела - только полную спину в сером и стриженый затылок.

     Потом я сидела на кухне и с наслаждением пила горячий чай с просроченными булочками (увольнение - увольнением, а пакет булочек я вечером прихватила, как обычно), глядя в чуть приоткрытое, - до конца его невозможно было открыть, мешал то ли стол, то ли сама конструкция подоконника, - вдыхая запахи ранней весны, рассматривая с любопытством движущуюся внизу одивленную толпу и размышляя, куда мне отправиться в Нюрнберге гулять сегодня и куда - завтра, когда вдруг раздался звонок домофона, и я выбежала из квартиры, вниз по лестнице, чтобы открыть входную дверь.
     Это был Саша Айзингер, пришедший что-то у меня спросить или уточнить, - и, когда я с ним распрощалась и снова поднялась наверх, обнаружила, что дверь квартиры захлопнулась на пресловутый французский замок, а ключа у меня нет, - он остался внутри. Вот scheiSe!...
    
     Хорошо ещё, что телефон был у меня в руках, но я не решалась сразу позвонить шефу, и стояла внизу, тупо разглядывая объявления на доске (забегая вперёд, некоторые из них, - например, о сортировке мусора, - были написаны на ломаном русском языке, для русских жителей нашего подъезда или даже конкретно - нашей квартиры?) - когда входная дверь открылась и по ступенькам вверх поднялся давешний шофер Арнольд, крупный и полный мужчина, лет сорока с лишним, с розовым румянцем на круглом лице, небольшим носом, пухлыми губами, - кровь с молоком, вторая Ирма, если бы не темно-русый ёжик на макушке и небольшие серые глазки.
     Одет он был в серую футболку и джинсовые бриджи, словно уже наступил май месяц, - с чёрной поясной сумочкой.
     "Вы Арнольд? - спросила я, - вы тоже здесь живёте?" - "Да, а что? - флегматично отозвался он с сильным балтийским акцентом, внимательно осматривая меня, - "Ничего, просто, когда я выходила, забыла взять ключ, дверь захлопнулась, и теперь не попасть в квартиру", - доложила я и приготовилась, в лучшем случае - к выражению его недовольства, а в худшем - к истеричной ругани. Но новый шофер, подумав, лишь спросил, всунут ли ключ в замок с той стороны, - "в том-то и дело!" - воскликнула я, чуть не плача, и опять приготовилась к худшему.
     Но Арнольд уже невозмутимо поднимался наверх, чтобы проверить моё утверждение и, вернувшись, хмыкнул:"Точно, там вставлен ключ. Что делать будем?" - я вздохнула, собралась с духом и набрала-таки номер Айзингера.

     Саша сначала заистерил, как обычно, но потом пообещал прислать работника из знакомой фирмы, который взломает мне замок подешевле. 
     Специалист, действительно, появился минут через десять, и, быстро и споро исполнив свою работу, попросил за неё 45 евро. Мои пожилые поклонники-джентльмены из Сент-Вайта могли радоваться - подаренные ими 20 евро (плюс остатки быстро тающей зарплаты с мартовских тарелок) пошли в дело! - саркастично подумала я. И мы с Арнольдом наконец-то вошли в квартиру.

     Это была суббота, кажется, 31 марта. "Я пойду в магазин, если тебе что-то надо купить, иди тоже, потому что завтра воскресенье, и магазины закрыты", - оповестил меня новый коллега. - "ок", - ответила я, и мы вместе вышли из квартиры, причём литовец предусмотрительно закрыл ее своим ключом.

     Я отправилась в ближайший к нам "Netto" на Грюнемаркт, небольшой площади со статуей, изображающей весёлых клоунов, - и эта смешная композиция, и наша Кёнигштрассе, начинавшаяся в старом Фюрте, а заканчивающаяся в новом,  современном,  напоминала мне Байройт, и ту солнечно-беспечную Германию, которую я любила. Я сразу полюбила Фюрт, еврейский пригород Нюрнберга, пощаженный в 1944 бомбардировками союзников (потому ли, что здесь родился Генри Киссенджер или по каким-то другим причинам,не в курсе).
     Арнольд отправился сдавать бутылки, - для этого недалеко от "Netto" стояли три разноцветных железных бочонка, один из которых выдавал тара-чеки, которые можно было обналичить.   Мне нравилось, что немцы сортировали всю стеклянную тару, а не только ту, за которую можно было получить деньги). Я же пошла прямиком в магазин.

     Как я узнала из дальнейших разговоров с новым коллегой, он жил в Нюрнберге с осени, сначала - в стремном общежитии гастарбайтеров и просто девиантов, недалеко от офиса Luna-GmbH, работая шофером в сомнительной фирме, - а потом случайно вышел на Айзингера, и уже месяц как работал на него. "А его фирма не кажется вам сомнительной?" - хотелось мне спросить, но я удержалась.
     Когда Арнольд услышал мой кашель, он тут же посоветовал мне знакомого русскоязычного врача, но я решила повременить, тем более, что были выходные.
    
     Я расположилась в общей комнате, начала разбираться свои вещи, повесила одежду в шкаф и готовилась ко сну.
     Арнольд выбил себе в Сашиной квартире отдельную, заставленную засохшими цветами, комнату, где постоянно держал окно открытым, даже когда отключили отопление.
     В ней он либо спал, либо сидел в ноутбуке, переговариваясь по скайпу с литовскими друзьями и оставленной в Вильнюсе семьей, раздавая домочадцам обещания купить то или другое (последний раз - приставку с рулём для компьютерной автоигры сыну-подростку). 
     Когда я уже легла и натянула на нос одеяло, - слава Богу, тут оно не воняло, как на предыдущей "хазе", - литовец постучал ко мне и меланхолично заявил:"Если хочешь узнать обо мне побольше, пойдем выпьем", - естесственно, я согласилась.
    
     Расположившись за большим деревянным столом в комнате напротив балкона, нашей "гостиной" (хотя и она временами, с наплывом "вернувшийся с точек", превращалась в спальню) мы распили на двоих бутылку коньяка, но говорил в основном Арнольд. Несмотря на свой акцент, он, как любые Близнецы, был красноречив и неисчерпаем, поведав мне о литовских племенах жемайтов и аукшайтов, о своем нелегком детстве, о погибшем в ночной аварии отце-шофере грузовика, о неудавшемся бизнесе в Вильнюсе и об успешном паломничестве в Рим на проповедь Иоанна Павла II-го летом 2006-го, что ли года, - когда тысячи жаждущих его лицезрения и благословения католиков спали в самодельных палатках на песчаном берегу Тибра, а потом 8 часов маялись на жаре на огромном поле.
     "Мы мучились от голода и жажды, но это того стоило!" - подытожил литовец и перешёл на не менее красочный рассказ о своих немецких приключениях, но я уже была в отключке и эту часть марлезонского балета пропустила, кроме стояния Арнольда холодной зимой на перроне какого-то вокзала, - Берлинского, Нюрнбергского? - с порванной сумкой.

     Проснувшись утром, я обнаружила, что у меня не только нет похмелья от ночных посиделок с Арнольдом, но даже кашель почти прошёл, - вот что значит - правильно пить!
     И я, найдя неподалеку станцию метро, отправилась гулять по воскресному Нюрнбергу, чей безбрежный пасхальный хауптмарк переливался всеми красками желто-золотистых, нежно-зеленых и прочих весенних оттенков: зайчики, цыплята, разноцветные поделки ручной работы, яйца, цветы, посуда, полотенца, соломенные зайцы и даже сплетенный из ивовых прутьев паровозик - символ Нюрнберга (ведь именно в Нюрнберге родился создатель первого паровоза)!
     Любуясь всем этим праздничным изобилием, - до Пасхи оставалось ещё неделя, - я купила лишь кулёк любимых засахаренных орешков, сковородку за 5 евро (так как кухне сковородки не наблюдалось, Арнольд, Близнецы по гороскопу, все готовил в кастрюле и даже не заморачивался, - мог, например, сварить красную рыбу вместе с макаронами) и, зайдя в магазин сувениров, приобрела очередной путеводитель по Нюрнбергу на русском и "Путеводитель по Германии" на английском языке.    

     С о ю з    б а л т и й с к и х   н а р о д о в.
         
     Латышки Зане и Даце появились на Кенигштрассе то ли в понедельник, то ли во вторник вечером. И мы с Арнольдом сразу почувствовали: это наши люди!
     Угловая, высокая, спокойная и строгая, "правильная" (но скрывающая озорного чертенка в глубине серых глаз) похожая на актрису Ингеборгу Дапкунайте блондинка Даце, лет около пятидесяти. И живая, импульсивная красавица Зане 32-х лет: сияющие карие глаза, вьющиеся темно-каштановые волосы, сочетание рационализма и романтичности, детской непосредственности и амбициозности, Зане, будучи очень общительной, трепетно берегла от посторонних то, что француженки называют "petit secret jarden" (маленький тайный сад).

     Поздним вечером она попросила нас с Арнольдом показать ей какой-нибудь магазин, - у неё начались "эти дни", и срочно нужны были прокладки, - мы втроем прогулялись до станции метро Stadthalle, где, перейдя речку, обнаружили ещё работающий до часу ночи магазинчик на танкштелле.
     По дороге Зане рассказала нам свою "немецкую историю": про работу няней в нескольких немецких семьях, роман с немецким парнем, с которым рассталась по причине "разных ментальностей", возвращении домой и новый приезд и новую работу: в фирме по устройству праздников, где она исполняла роль не только официантки, продавщицы, массовика-затейника, но и подсобного рабочего, расставляющего и убирающего праздничные постройки.
     За полгода это ей надоело, и вот она приехала попытать счастье в Luna-GmbH Айзингера.
     - Немного денег я накопила
и, если не понравится, всегда могу уехать домой. Хоть я и люблю Германию, но теперь меня с ней связывает только работа, а мой дом и любимый мужчина - в Латвии!" - рассказала она.

     Оставшаяся дома Даце сразу принялась наводить в нем порядок, - на что у нее был пунктик, - так что, вернувшись, мы не узнали нашей чисто вылизанной, обновлённой квартиры. Даже забытая на балконе высохшая новогодняя ёлка была ею чем-то задрапирована и спрятана в дальний угол.
     Гармония и ясность в человеческих отношениях, порядок, чистота и уют в доме - это была стихия Даце, которую она никому не навязывала, но и вторжения хаоса и зла не терпела. (Я потом встретила похожую натуру в лице Айи, домохозяйки моей мангеймской шефини Элизабет, да и Дзинтра была из той же породы, только не такая "правильная" и воинствующая, как Даце).
     Даце порывалась даже запыленную берлогу Арнольда привести в порядок, но он не разрешил.

     На следующий день нас навестил неугомонный Ройзман и, так как особо делать нам четверым, включая Арнольда, было нечего, отвез погулять в Старый город, оставив машину поблизости на подземной стоянке.
     Даце и Зане видели Нюрнберг впервые и он, озаренный лучами расцветающей весны, овеянный тёплым ветерком, им очень понравился, - Зане так просто прыгала от восторга, как маленькая девочка: от средневекового колорита мощеных улочек и фахверховых домов, Фляйшбрюке с его полными сластей лавочками, тихой реки, отражающей старый, замшелый камень крепостной стены, величественных церквей, пестрых толп туристов и уличных музыкантов, турецких "дюрюмов" с кока-колой, которыми нас кормил Саша, и бескрайнего оживленного Хауптмаркта, где она надолго застряла за прилавком украшений, выбирая себе  "скромные, для работы", серебряные серёжки, как важно сказала она по-немецки продавщице. (25 евро, которые она отдала за выбранную пару, вряд ли было для неё большой суммой. Мы же с Даце только округлили глаза и покачали головой).
     Но я, то ли завидуя молодости и беспечности Зане, то ли из духа противоречия, в течение всей прогулки пыталась охладить ее восторг и возражала на каждое позитивное высказывание о Германии негативным. Пока она, наконец, не взорвалась:"Нельзя ехать в страну на работу и так её не любить!" - я в ответ лишь пожала плечами, потому что на это возразить было нечего.
     Даце, Арнольду и Ройзману же наши споры с Зане были по барабану. Первой - потому что она приехала исключительно на заработки, а двоим последним - потому что они увлеченно спорили, где в Нюрнберге находится "улица Красных фонарей": Арнольд утверждал, что где-то на Пляррере, а Ройзман - что на Фрауэнтормауэр.
          
   

______________
* 1 Pflegerin - сиделка, дословно - ухаживающая.
* 2 - "Татарская голова", "говно-сиделка"
* 3 - "Спокойной ночи, моя принцесса!"
* 4 - слишком.
* 5 - "У тебя нет сил?"
* 6 - устройство.
* 7 - ерунда.
* 8 Flohmarkt - блошиный рынок.
* 9 absofort - сразу же.
* 10 - одно маленькое пожертвование.
* 11 "высший уровень" (эст.) в 2005 году, теперь у нас европейская система: А, В и С.
* 12 - где птицы щебечут, как в майском лесу.