Такая короткая долгая жизнь 7-8

     Глава 7

   – Шура, ну когда эта зима кончится? Ноябрь, а сил совсем нет. Могли бы кормить получше. Пока до деляны на лыжах по целику доберёшься, в глазах темнеет. А лошади? Им тоже приходится дорогу топтать.  Сами не могут, из сил выбились. Овёс не завезли. Говорят, падёж начался.
   – Людей больше лошадей жаль. Болезни, смертность. Мы сами все вымотались, и силы с каждым днём иссякают. Хорошо, что наш барак грибы да ягоды спасают. Молодец Марфа, всех заставила припасы на зиму готовить.
   – А меня больше всего снег измучил. Даже если сверху не сыплется, то с деревьев валится. Только за ствол возьмёшься, он и ухнет. Приходим вечером все мокрые, а утром опять в нём купаемся.  Ничего высохнуть не успевает. На печку железную не положишь, а сушилки нет.
   – Фаниса, мы можем что-то изменить? Ну что ты последнее время всем недовольна? Война. Нужно железо. И лес нужен. Для кузовов машин, для лыж, для дров. Наконец, ТЭЦ начали строить. Не только в штольню, но и в бараки свет дадут. Местные жители морозы рождественские да крещенские обещают, а они за пятьдесят градусов. Начнутся актированные дни, отдохнём. При температуре -44* здесь работать не заставляют.
   – Быстрее бы декабрь. Телогрейка высохнет, можно будет зашить. Иголкой не могу мокрую вату проткнуть.  И пилу лучковую видеть не могу.  Кто только их придумал? Все руки отмотала.
     Подружек догнала Марфа.
   – Устали? Как там кто-то сказал? Мы свалили столько сосен и пихты, что нам даже не хватает на кресты. Это я так мрачно пошутила. Есть хорошая новость и плохая. Хорошая: наконец-то, репродуктор на площади заговорил. Плохая: немцы под самой Москвой.
     Шура, почти не думала о войне, своего горя хватало. Узнав, пришла в ужас. Тая и её дети на оккупированной территории. Теперь вечером у репродуктора собиралось всё население посёлка, а актированный день пятого декабря стал для всех настоящим праздником. В войне наступил переломный момент. Красная армия перешла в контрнаступление.
 
     Для строительства ТЭЦ привезли пленных немцев. Они рассказали о воинах-сибиряках, которые спасли Москву. Сибирские дивизии против войск СС. Даже если это просто легенда, она навсегда останется в памяти народа.
     Вокруг посёлка  лес вырубили. Всю зиму на деляну бегали напрямик,  протаптывая, после каждого снегопада, новую лыжню. С прибывшими ссыльными мужчинами работать стало легче. Они придумали лежнёвку прямо от верха горы до автомобильной дороги. Уложили продольные брёвна и по ним скатывали лес вниз. Для лошадей, рядом с трелёвочной площадкой, построили большой шалаш из пихты. Нагрели снега и облили водой.
 
     Фаниса с Шурой вытаскивали тяжеленные брёвна из снежных сугробов и шкурили их от темноты до темноты. Фаниса ничего не говорила подруге про Анвара, и та решила, что она выбросила его из головы. Но когда Марфа, придя с  вечерней планёрки, сказала, что в фельдшерский пункт привезли с лопнувшим аппендицитом мужика из химлесхоза, Фанису как ветром сдуло. Хватилась её Шура, когда собралась ложиться спать. Вспомнила, когда её последний раз видела, и побежала в соседний барак, где жили сосланные из Москвы врачи. Там, отгороженный простынёй, был фельдшерский пункт. Первое, что увидела, это сидевшую на нарах, Фанису. Закусив до крови губы, сжав руки так, что побелели пальцы, она, не дыша, слушала, что происходит за простынёй. На обнявшую её Шуру Фаниса никак не прореагировала. Та попробовала её растормошить:
   – Ты собираешься здесь ночевать? Скажи хоть, что случилось? Пойдём к себе, спать давно пора.
     Фаниса, как кому-то чужому, отстранённо ответила:
   – Это Анвара привезли. Болеутоляющих лекарств нет, его спиртом напоили и по живому режут. Я слышу, как он стонет. Мне разрешили побыть до конца операции. Со всего барака лампы собрали, а доктор всё ругается, что темно. Я слышала, как он другому врачу сказал, что света мало и ему страшно, что аппендицит лопнул и, возможно, он не всё почистил. Иди, ложись спать, как врач выйдет, я приду, это его кровать.
 
     Заснувшая, не дождавшись Фанизы, Шура утром её в бараке не обнаружила. Зашла с планёрки Марфа, сказала:
   – Сегодня не работаем. День актированный. Середина февраля, а мороз за пятьдесят. Спите, девчата, скоро весна, опять без выходных лес валить.
     Беспокоясь за Фанису, Шура побежала в соседний барак. Там все спали. Фанисы нигде не было видно. Зашедший следом бригадир кивнул на простыню. Стараясь никого не разбудить, она тихонечко прошла. Увидела спящую сидя Фанису и бледного от потери крови Анвара. Он не спал. Держа девушку за руку, разглядывал её красивое, с шелушившейся от мороза кожей, лицо. Шура, как будто её застали за чем-то недозволенным, тихонечко повернулась и пошла в свой барак.
     Счастливая Фаниса пришла на следующее утро и, напевая, стала собираться на работу. Когда остались на лыжне одни, сообщила:
   – Я замуж выхожу. Говорила, мой будет!
     Шура смотрела на её счастливое лицо и ничего не видела на нём, кроме чистейшей, ослепительной, ничем не замутненной радости. Стало грустно. Она привыкла, что они всегда вдвоём. Придётся отвыкать.
   – Ты же на три года завербовалась. Тебе в химлесхоз нельзя, а ему комендатура не разрешит здесь поселиться.
   – Разрешит. Врач сказал, справку даст. С лопнувшим недавно аппендицитом, живицу таскать нельзя. Она тяжелее бетона.
   – Жить где будете? В семейном бараке мест с лета нет.
   – А вот это самое главное. Пришёл приказ динамитку от посёлка и от штольни на километр перенести. Раньше одна геологоразведка работала, им рядом было удобно взрывчатку брать. Снега чуть не на метр за сутки выпасть может, а утром мороз. Попробуй в -40* при нашем хиусе траншеи в снегу пробивать.
   – Фаниса, ты что, там жить собралась? На динамитке? Там же полы из горбыля.
   – Сама говорила, что жила с глиняными полами. Шура, Христом богом молю, не отговаривай. Да динамитка, по сравнению с кладовкой у тёти Нади, где я и зимой жила, царские покои. Бригадир обещал договориться. А может, не согласится никто нам с Анваром её отдать? Ещё неизвестно, когда у него рана после операции затянется. С химлесхоза могут не отпустить. Ты никому не говори,  я тебе по секрету рассказала.
   – Я-то никому не скажу, а вот как вы собираетесь траншеи по снегу копать? Там до посёлка с полкилометра будет.
   – Шура, мы и сейчас лыж не снимаем, будем каждое утро под горку скатываться. А вот дров напилить помоги, мне одной не справиться. Удинамитки поленница – кот наплакал.
   – Всё, уговорила. Скоро весна, а за лето избушку в порядок приведёшь. Стены глиной со стружкой замажешь, побелишь. Больше на ту тему девушки не разговаривали. Фаниса каждый вечер куда-то уходила, все думали, к Анвару. В конце марта, после работы, Фаниса позвала Шуру дойти на лыжах до динамитки.  В ней топилась печь. Весенний ветер яростно разрывал поднимающиеся над крышей клубы дыма, развешивая их по подрастающим у штольни деревьям. Фаниса молча открыла дверь и подошла к стоящему возле железной печки мужчине. Положив голову ему на плечо, повернулась к ошеломлённой Шуре:
   – Мой Анвар. Ты с ним знакома. Сейчас чаю, заваренного кедровой хвоёй, попьём, это и будет свадьба. Скажешь девочкам, вещи завтра заберу. Пусть мои нары занимают. У меня теперь шикарная кровать. – Она показала на набитый сеном топчан. – Жених с приданым. Котелок, пара кружек. Миска одна на двоих. Ложки он, пока лежал, из дерева вырезал. Стол и стулья из чурок. Они тут и стояли. На самой большой накладные на взрывчатку выписывали. Так что проходи. Будем чай пить. – Она достала из кармана несколько кусков сахара. – Пять дней экономила. Марфа кулёк брусники насыпала. Будем пировать.

     Говорила одна Фаниса. Анвар отмалчивался. Чувствовал всей душой, что счастье навалилось на него тёплым дождём. Смотрел на свою девочку, понимал, что она лучшее в его жизни. Иначе не скажешь.
     Оставив их, наконец, вдвоём, ушла Шура. Пора было ложиться спать. Анвару  утром тоже на работу. Выдавать коногонки, проще сказать, головные светильники в штольне. На месяц переведён на лёгкий труд. Он думал, как быть. В это время и в таком месте не было возможности избежать неловкости при переходе на узкую, неудобную, грубо сколоченную кровать.
   – Фаниса, ты ведь не будешь бояться?
   – Обещаю, если ты будешь со мной.
   – Я не хочу быть грубым. Не думай, что я мечтаю о постели и считаю это единственно важным в браке. У меня есть для тебя кольцо, я его из тоненькой проволоки сам сплёл. – Анвар надел кольцо на палец Фанисы. Поцеловал каждый пальчик, говоря, – вот теперь, с кольцом, ты выглядишь, как замужняя женщина. Когда разбогатеем, у тебя будет золотое кольцо. Обещаю.
   – Нет. Я не хочу золотое. – Она крепко сжала кулачок, словно кольцо кто-то снимет с её пальца. – Я всегда буду его носить.
     Фаниса вскочила на ноги, обняла Анвара той самой рукой, на которой надето кольцо. Почувствовав себя по-настоящему счастливым, он прижал жену к себе. Ничего больше не хотелось, лишь держать её в объятиях. Единение, способное преодолеть все невзгоды и подарить счастье мужчине и женщине.

     Глава 8

     В этом году лето в Сибири наступило жаркое. Кажется, только недавно сошёл снег, а молодая трава торопилась выпустить бутоны повсеместно начавших распускаться цветов. Марикоренья, огоньки, медунки, незабудки. Когда Фаниза с Шурой утром шли в лесосеку, по пути рвали цветы для оставшихся навечно лежать под колышками с дощечками их подругами. Болезни унесли за зиму половину Марфиной бригады. Сама Марфа слегла в мае с воспалением лёгких и больше не встала. Закопали всех умерших в посёлке весной. До тепла складывали поленницей в наскоро построенном из горбыля сарае. Выбрали место для кладбища и на каждой могиле забили колышек с дощечкой. Только Марфе мужики вырубили топором шероховатый крест.
     Фаниса с Шурой раскладывали по могилам цветы, когда их окликнули:
   – Девчонки, вы не знаете, что сегодня летает? Маленькое, в глаза лезет, открыть невозможно. А как больно кусается!
     Шура, глянув на махающих руками мужиков, засмеялась:
   – Знаем мы: в отличие от вас, прошлым летом приехали. Ангарская мошка называется. Она теперь каждый день кусаться будет, привыкайте. В бане бочка с дёгтем стоит. Наберите и мажьтесь. Ни одна не подлетит.
   – Может, вы знаете кто такая Шура Сычёва? Там из комендатуры за ней мужик приехал. Говорит, документы пришли. В другое место переводят.
     Шура обомлела и растерянно замолчала. Спасибо Фанисе, она без малейшей паузы ответила:
   – Сколько вас зимой понаехало! Мы в своей бригаде не все фамилии знаем. Пусть сам ищёт, раз ему надо. – Обернувшись к Шуре, зашептала, – к Ангаре беги, там, говорят, староверы живут, никакой власти не признают. Беги, Шурочка! – Вытащила свой утренний паёк хлеба и сахара, сунула ей в карман и подтолкнула к лесу.

     Задохнувшись от бега, так, что закололо в боку, Шура, упав под большой кедр,  разрыдалась. Вековые чёрные деревья. Лохматые кедры и ели. Глухая чаща её, женщину, рождённую в деревне с полями и перелесками, напугала. Как так случилось, что она в тайге одна? Всё равно, что отправлена на погибель. И тут, поняв, что наделала, она закричала в голос от понимания своей глупости. Какая Сычёва? Это деда прозвали Сычом за строгий взгляд. Она, знакомясь в бараке с женщинами, так и сказала, что она Гурова, но откликается на Сычёву. В деревне привыкла. Все звали Сычовой внучкой. Так и прилепилось. И в бараке стала Сычёвой. Шура долго слушала тайгу. Пыталась понять в какой стороне посёлок.  Если она сегодня вернётся, может, никто не заметит её отсутствия, а если нет, то опоздание на работу во время войны так ужесточили, что за день прогула и расстрелять могут. Счастье ещё, если сошлют в настоящий лагерь.
     Тишина. Над долиной и дальше вниз, до Ангары, казалось, был вечный покой. Шуре казалось, что вокруг на сотни километров не было никого. Только она да вольные птицы. Перелетают с ветки на ветку, и нет им дела до человека с его горем. Перепрыгнула с кедра на сосну белка и мгновенно скрылась в дупле.  Она дома. А у Шуры так давно нет дома, что барак с его кислыми запахами от вечно мокрых, стираных раз в год телогреек, портянок, сапог, из этой недоброй чащи, помнился самым родным местом. С самыми родными людьми.
     Ничего не услышав, Шура приняла решение спускаться к Ангаре. К ней она выйдет. Главное всё время идти вниз по долине. А если пойдёт в гору, в сторону посёлка, то может пройти мимо, уходя всё дальше и дальше по тайге на север, на восток, запад. По Ангаре пусть далеко друг от друга, но попадаются посёлки. Пока плыли, сама видела. Больше, не прислушиваясь, Шура заспешила вниз к реке. На берегу ночевать не так страшно, как в глухом лесу.  После обеда пошли тёмные глубокие овраги, заросшие пихтой. Сначала Шура испугалась, попыталась обойти, но расселины в земле всё не кончались. Насмелившись, пошла напрямую. Получилось. Хватаясь за деревья, вдавливая в глину сапоги, она преодолела до  Ангары четыре оврага. Вышла на зубчатые скалы, у подножья которых плескалась вода. Через пару километров удалось спуститься на берег. Помнила, что когда плыли по Ангаре, солнце закатывалось и сразу всходило на востоке. Увидев на берегу старую, выброшенную Ангарой в ледоход баржу, решила в ней переночевать. Пригревшись на солнце, уснула прямо на берегу. Видимо, в полночь, открыла глаза и увидела рядом лошадиную голову. Глаза смотрели со жгучим  любопытством. Шура, вскрикнув, побежала к барже. Голова лошади на длинной шее имела туловище птицы. Она бежала рядом на двух ногах, напоминающих куриные лапы. Размах крыльев достигал 2.5 метров. Казалось, она парит над землёй. Вся тварь была прозрачной. Её крылья касались Шуры, но она ничего не ощущала. Сквозь лошадиную голову было видно всходящее солнце.
 
     За день баржу нагрело. Совершенно неожиданно для себя, устав за этот тяжёлый день, девушка начала засыпать. Сквозь сон ей показалось, что гремит гром. Шура вскочила и побежала, торопясь выбраться из железной западни. Открыв люк, который ветер с треском захлопнул, она успела увидеть, что природа сошла с ума. По небу с большой скоростью неслась чёрная, закрывшая всё небо туча. Грозы не было. Гул и грохот стоял от ветра, он гнал её над Ангарой. Деревья на берегу вырывались с корнем, падали друг на друга, образуя завалы. Трещали, ломались, как спички. Шура, найдя внутри пробитую льдиной трещину, смотрела, как на реке поднялись волны, обнажая дно до камней. Ангара кипела, выплёвывая  шипящие волны на берег. Ветер поднял в воздух песок, и скоро стало не видно ни берега, ни реки. Вода через трещины заливала баржу.
     Неожиданно наступила тишина. Буря как налетела, так и затихла. Унеслась вверх по Ангаре. Неистовство воды и неба закончилось.  Шура, найдя, наконец, сухое место, уснула.
     Разбудил голод. Надо идти. Не выйдет к людям, погибнет. Заглушая сосущее желудок чувство, она постоянно пила воду. Погода испортилась. В тяжёлых чёрных тучах путалось солнце. Шура, постоянно идя вдоль реки, огибала по воде выходящие на берег скалы. Впереди разразилась гроза. Казалось, разбушевавшийся великан вбивает в Ангару раскалённые гвозди. Торопясь спрятаться от дождя,  Шура оборудовала себе убежище под нависшей скалой. Натаскала с берега плавника, травы, веток. Уставшая и голодная, она проспала всю грозу. Хотела бы никогда не просыпаться, но инстинкт выживания гнал её к людям. 
     Увидела промелькнувшую среди деревьев крышу, заторопилась. Избёнка оказалась старой. В Сибири их называют заимками. Эта заброшена людьми. Молодая поросль поглотила двор. Сквозь ступени крыльца, прямая как свечка, росла пихта. Шуре теперь всегда хотелось спать. Пропал страх перед тайгой. И хотя никаких птиц с лошадиными головами она больше не видела, решила поспать на деревянных досках полатей. Она не знала, сколько прошло дней. В небе постоянно светило солнце. Иногда ненадолго пропадало, и это была ночь. Голод пьянил разум.
     Услышав сквозь сон чей-то разговор, она не проснулась, просто слышала, как кто-то искал старую лопату. Ругался:
   – Пять лет собирался. Приплыл. И кому в такой глуши могла лопата понадобиться? Всё тятя, он забыл, когда в скит переезжали. Здесь людей не бывает. Сети, как два дурака, поставили, нет бы, сначала глянуть. Заимка совсем развалилась. Спать негде. Одни полати остались. На них тоже какое-то тряпьё забыли. О! Макар, смотри, девка лежит. Похоже, совсем от голода дошла. Кожа да кости. Пойдём, сети проверим. Не может быть, чтобы ни одна рыбка не попалась. – Шуре кто-то приподнял голову и поил, приговаривая, – испей бульону, не сопротивляйся, пей!
     Она и не сопротивлялась, просто пила. Привыкла постоянно пить. Вдруг ей стало хорошо, приятно, сытно. Только хотелось  спать. Бормоча себе под нос «Спать, спать, спать», Шура провалилась в небытиё. Её снова поили бульоном, куда-то несли. Она слышала голоса, плеск вёсел по воде. А проснуться не могла. Очнувшись, увидела одетую в чёрное наклонившуюся к ней женщину. Обхватив её голову вместе с подушкой, она поила её молоком с мёдом. Увидев, что Шура открыла глаза, женщина облегчённо вздохнула. Встала на колени перед  висевшими в углу с зажженной лампадой иконами, прочла молитву «О спасении души». Закончив, обернулась:
   – Спаси нас Христос. Услышал он наши молитвы. Теперь спать надо, сил набираться. Видно, Ангел впереди тебя шёл, оберегал. И впредь не забывай. Встанешь утром, говори: «Ангел мой, пойдём со мной. Ты впереди, я за тобой».
   – Это деревня? Я в тайге заблудилась, хотела по Ангаре к людям выйти.
   – У нас мирских в скит не пускают: скверны много. Тебя в сарай положили, иконы принесли, твою жизнь отмаливать. Уйдёшь, а после тебя и сарай, и посуду молитвой от скверны, отчитывать надо.
   – Мне бы в бане помыться, вся потом изошла.
   – Нельзя тебе в баню, нечистая ты. Помоешься, а хозяева месяц мыться не смогут.
   – Я крещёная. На мне и крестик есть.
   – Видела я крестик. Ты его спрятала. А мой вот он, поверх одежды надет. Совсем другой. Чужаки в нашу жизнь не допускаются. Поправишься, дальше пойдёшь. Я больше не приду, за тобой хозяйка будет ухаживать. Опоганилась, неделю молиться буду.

     Шура слышала, что в тайге живут по своим законам старообрядцы, но и подумать не могла, что она неверная. Еретичка. Попробовала встать на ноги, но дойдя на подгибающихся ногах до двери, вернулась обратно. И так устала, что снова провалилась в сон. Разбудил её молодой женский голос:
   – Просыпайся. Сейчас поснедаем и  будем пробовать ходить. Меня Фима зовут. А ты кто?
   – Шура. А та женщина, что была, она кто? 
   – Настоятельница наша. Ты её не бойся. Кто к нам забредёт, мы никого не обижаем. Она суровая, но не злая. Я сама со староверской деревни, у нас не так строго, как в скиту. Здесь шкурки в фактории на продукты обменяют, отмаливают. В Ангаре купаться нельзя. Осквернишься. Только в своей бане. Настоятельница говорит, что идолов больше нет, а бесы живут. Сейчас корыто принесу, я воды на солнце нагрела. Помоешься.
     После этого дня, Шура быстро пошла на поправку. С Фимой ей было легко и хорошо. Она рассказала ей, что приехала издалека на железной  машине. К ней было прицеплено много горниц на колёсах. Проезжая, видела много больших домов, их называют городами. Рассказала, как плыла по Енисею. Какие видела большие пассажирские пароходы.
     Через неделю пришла настоятельница. Не заходя в сарай, сказала, что Шуре пора уходить. Ниже по Ангаре много мирских поселений, там её примут.