Такая короткая долгая жизнь глава 13-14

     Глава 13

     Шура привыкла жить на заимке. Сначала всему удивлялась, наглядеться не могла. А в последние годы пресытилась красотой здешних мест. Вот нынче ореха много. Год урожайный. Бурундуки, белки, сытые, по двору бегают. Вьюги не боятся. Когда собака от старости умерла, Тарел щенка привёз. Думали, кобелёк, а оказалась сучка. Снова Вьюгой назвали. Хорошо Шуре в тайге. Сытно, спокойно.
     Неделю назад Тарелу повестку лесник занёс. В комендатуру вызывали. Самого дома не было, ушёл за рябчиками. Дано за отцом увязался. Расписалась Шура за повестку, завыла раненым зверем. По всей долине эхо на её боль откликнулось. Прибежал, запыхавшись, Тарел. Обнял так крепко, что у Шуры кости затрещали. Она, молча, подала ему повестку. Заговорила:
   – Думаешь, простят срок? Оставят в покое? Живём, никому не мешаем, людей не видим. Может, ты, когда на прииск уезжаешь, что-нибудь против власти сболтнул? Нехорошо мне, полежать надо, морозит.
   – Сынок, сбегай, нарви душницы, белоголовника. Что-то у нас мамка мёрзнет, не дай бог заболеет.
     Когда Тарел поднёс к губам горячий отвар, Шура выпила и, быстро согревшись, уснула до утра мёртвым сном.
     Пока она спала, Тарел вспоминал тот судьбоносный день. Только увидев, захотел Шуру так, что губы похолодели. Обжигая, пришло незнакомое чувство. Оно разливалось, звенело внутри. И жгло, выжигая прошлое. Будто все прошедшие  годы он жил на зимовье и ждал Шуру. Наконец, дождался. Убил без сожаления её обидчиков. И снова бы убил. Ни разу не пожалел о диких зверях в человеческом обличии.
   Пока шли, ловил её боязливый взгляд и, молча, умолял, чтобы поверила ему, перестала бояться. Убежавшая вперёд Вьюга, весело залаяла. И почти сразу на пригорке показалась небольшая изба. Шура до этого считала своим домом  перестроенную под жильё деревенскую баню. Потом был барак. Неужели в этой, окружённой черёмухой и кедром, сказочной избе живёт Тарел? А он, открыв дверь, пригласил:
   – Проходи, изба небольшая, но тёплая.
   – Как у тебя уютно, а пахнет замечательно!
   – Это из-за кедра, зимовьё из него срублено. И пол я сам, как мог, доски из брёвен топором натесал. Мыть плохо, а ногам зимой тепло. Я только кухню мою. Половики самотканые на прииске купил. Горница вся застелена. Проходи на кухню, посмотри, что сейчас поесть сможем. А я пойду баню затоплю.
     Шура открыла подполье, нашла сало и, растопив печь, нажарила картошки. Несколько лет прошло, и про сушёную картошку, слава богу, никто не вспоминает. Пришёл Тарел, спросил:
   – Ты первая в баню пойдёшь?
   – Нет, ты мойся, я потом. Столько дней без бани. Да и постирать надо. Переодеть мне нечего. Может, какую рубашку длинную дашь? Ещё хочу спросить: давно картошку садишь?
   – На прииске давно от сухой отказались. Ещё до войны. Кто-то привёз летом, очистки выбросил, она и зазеленела. А пока я за урками гонялся, корова тёлочку родила. Последние дни не доил, ждал. Не подвела комолая, порадовала. Придётся неделю без молока побыть. Молозиво пить не будешь.
   – Смеёшься? Я забыла, как молоко выглядит. В колхозе только в ясли возили. Остальное государству сдавали. Ну что, дашь что надеть?
     Тарел принёс ей свою рубашку.
   – Рукава закатаешь, она длинная. Чего смотришь? Не съем. У меня ситец есть. В фактории вместо сдачи уговорили взять. Я им соболей сдаю. Ты пока постирай, а прямо завтра шить начнём, я помогу. Чего смеёшься? Умею. Один в тайге живу. И корову подою, и хлеб испеку.
 
     Пока баня топилась, поужинали. Уставший Тарел не стал ждать, когда Шура  помоется. Постелил ей на топчане набитую пухом дичи перину. Себе кинул на пол оленью доху и сразу уснул. Он не слышал, как вернулась Шура, расстроилась, что она будет спать на перине, а хозяин заимки на полу. Но это не помешало ей закрыть глаза и сразу провалиться в бездонную яму сна.
     Шура, расписавшись за повестку, вспомнила, как шла в том сне через бесконечный лес. Он всё не кончался. Казалось, на земле никто больше не живёт. Ей отчаянно хотелось найти людей. Шура шла, продираясь через кусты жимолости, и вдруг замерла, увидев на поляне оленя. Он не встревожился, когда в дальнем конце поляны показался человек. Зато Шура, невидимая им в кустах, ощутила беспокойство. Наверное, и на оленя повеяло от человека чем-то опасным, он вдруг метнулся в чащу мимо Шуры, а человек, приняв облик Шуриного насильника, взмахивая ножом, побежал прямо к ней. Она дико закричала и очнулась от того, что кто-то обнимал её, уговаривая проснуться. Спросил:
   – Если тебе неприятно, скажи. И я уйду.
     Он ждал, а она не могла заставить себя разомкнуть объятия. Её постепенно отпускали горечь, печаль и страх последних дней. Душа была с Тарелом. Измученная, считающая себя несчастливой, Шура решилась:
   – Я не хочу, чтобы ты уходил. Обними меня ещё крепче. И не хочу, чтобы ты останавливался. – Она тоже обняла Тарела, и её руки неумело пустились в путь по его мускулистому телу.

     У любви свои законы. Закон страсти, охвативший мужчину и женщину за одну единственную ночь. Закон судьбы. 
   Рождение сына Тарел встретил с радостью. Назвал маленького в честь своего отца Дано. Шура не возражала: своих родителей не помнила. За все прошедшие годы ничего не случилось, если не считать, что три года назад, уйдя поздней осенью на Ангару рыбачить, Тарел вернулся с женщиной.
 
     Глава 14

     Ледостав, как и бывает в этих краях, за одну ночь превратил Ангару в каток. Через несколько недель это будет ледовая дорога, которую обозначат вешками. Услышав звук идущей по Ангаре машины, Тарел, недоумевая, оглядел ледяной простор. Вешек нет, зато видно, как ближе к тому берегу курится узкая и длинная полынья. Он выбежал на лёд, кричал, махал руками, умоляя шофёра остановиться.  А по всей ширине Ангары уже шли расходящиеся веером трещины от уходящей под воду машины. Он успел протянуть барахтающейся в полынье женщине пешню, которой собирался бурить лунку, и которую почему-то не бросил, когда побежал на помощь. Тарел не мог взять женщину на руки, боясь, что лёд не выдержит. Тащил её за шиворот, а лёд громко хрустел, каждый миг обещая перейти в ломающийся треск.
     Место для зимней рыбалки было обустроено много лет назад. Небольшой  проход между скалами Тарел укрыл плавником, сделал заднюю стенку. Сейчас затащив в шалаш женщину, разжёг прямо у входа большой костёр. Кинув ей свою телогрейку, велел раздеться и сушить одежду. Она, не шевелясь, смотрела на него умоляющими глазами. В них метался ужас от происходящего.
   Переступил прямо через огонь, стал снимать с неё пальто. Она равнодушно дала себя раздеть догола. Посадил на чурку и укрыл всем, что у него было тёплого. Развешивая рядом с костром на вбитые колья её одежду, спросил:
   – Ты что, глухонемая? Так и будешь молчать? К кому ехала?
   – К мужу.
   – Где живёт?
   – На прииске. Сосланный.
   – На каком? Здесь их больше сорока.
   – На Безымянном.
   – Знаю. Это ещё километров сорок вверх по Ангаре. Муж не написал, что раньше декабря автозимника не будет?
   – Думала, лошадь с санями найму. Теперь не знаю, утонуло всё. И вещи, и деньги.
   – Где нанимать собралась? Тут на полста километров вокруг никого. Зачем в машину села?
   – Меня бабушка приютила, в деревне, сразу за Енисеем. Шофёру кто-то  сказал, что я оказии жду. Вот и позвал, чтобы одному в дороге не скучать. Он на лыжах с прииска пришёл, был уверен, что лёд крепкий. У него машина из-за  раннего ледохода в чьём-то дворе с весны стояла.
   – Вещи высохнут, завтра на заимку пойдём. Сиди, отогревайся. Я рыбачить.
 
     Когда попались две большие щуки, уже смеркалось. Собрав разбросанных окуней, подошёл к почти погасшему костру. Спросил:
   – Так жарко, что костёр не нужен? Я думал, ты, не переставая, чай горячий пьёшь.
   – Где я воду возьму? Ты ничего не сказал. И костёр я никогда не разжигала.
   – Воду? А снег тебя не устраивает? У входа сухой плавник, его так просто было в костёр бросить. И не надо ничего разжигать. Откуда такая приехала?
   – Из Москвы. Вода дома из водопровода текла. А снег в городе грязный. И печек у нас не было. В старом доме жили, мне к ним подходить не разрешали.
   – Сюда зачем приехала? Как выживать собираешься? Ладно, одевайся, всё высохло. Сейчас уху из окуней сварим. 
     Вспоров рыбу, Тарел выбросил в костёр жабры с внутренностями, а окуней  опустил прямо с чешуёй в кипящую воду. Женщина ужаснулась:
   – Вы что делаете? Чешую не едят.
   – Не заставляю, можешь не есть. Почему тогда сама не почистила?
   – Я? Чистить рыбу? 
   – Не хочешь, не ешь. – С этими словами он выложил на плоский камень сваренную рыбу и отлил в кружку юшки. Подал гостье. – Пей пока горячее, и окушков ешь, кости и чешую бросай  в костёр.
   – Прямо с камня? Он же грязный! Вы почему из котелка пьёте?
   – Как же ты меня достала! Отвечаю. Кружка одна, тарелок ни одной. В тайге зимой всё стерильно. Можешь не есть, но завтра весь день идти по снегу в гору. Обессилишь – не понесу. Где сядешь, там и брошу. А сейчас спать.
     Тарел положил на костёр большое бревно и показал на примятую лежанку из сена. Женщина оскорблено сказала:
   – Я с вами не лягу. У костра  сидеть буду.
   – Хорошо, сиди, но, как я уже сказал, устанешь идти, брошу. – Он не слышал, как рядом, сначала с краю, легла его гостья, а замёрзнув, забилась к нему под оленью шкуру.

     Костёр догорал, когда Тарел проснулся. В предрассветных сумерках ему почудились осторожные, крадущиеся шаги. Взяв двустволку, вышел. Ночью шёл снег. Ангара покрылась белым саваном. Тарел смотрел и думал, что полынья больше не видна, надо поставить вешки, чтобы не стала за зиму братской могилой. Почувствовав чей-то взгляд, обернулся. Справа под скалой, как контрастные цветки на белом снегу, сидели два небольших, уже в зимней шубе, рыженьких лисёнка. Их мама куда-то ушла. Была видна цепочка лисьих следов, уходящих за Ангару.
     Тарел выпотрошил щук, отрезал им головы и вместе с мелкой рыбой понёс малышам. Лисята, забившись под скалу, боязливо смотрели на человека. Но голод не тётка. Дрожа от страха, наконец, вылезли из укрытия и, урча, набросились на щучьи внутренности. Тарел, налюбовавшись на лисят, потихоньку стал отступать. Когда за спиной раздался полный восхищения голос, не только испуганные лисята бросились в своё укрытие, Тарел вздрогнул и неожиданно для себя, обозлился:
   – Ты чего орёшь? Это зоопарк? Лисята тебе игрушки напоминают? Они маленькие, хорошенькие, но это звери и человека боятся. Ты им поесть не дала.
   – Пусть едят, я им не мешаю.
   – Это я им не мешал, стоял, не дыша, пока они мне не доверились. Пошли собираться, мне ещё полынью вешками огородить надо.
   – Зачем огораживать? Её хорошо видно.
   – Затем, что уже давно не видно, за ночь хрупким ледком затянуло и снегом припорошило.
   – Ну и что?
   – Ну и что? Боишься, шофёру одному лежать в воде скучно? Меня уже от тебя  тошнит. Зря спасал. Пора знакомиться. Я Тарел.
   – А я Ариадна.
   – Почему-то не сомневался, что не Маша и не Даша. Перекуси, я пойду вешек нарублю.
   – А что кушать?
   – Что найдёшь.
     Когда Тарел вернулся, Ариадна капризно сказала:
   – Тут никакой еды нет, я голодная.
     Ни слова не говоря, Тарел, ободрав вместе с чешуёй шкуру, съел окуня из ухи, остальных унёс лисятам. Попил чаю с чабрецом и, упаковав всё в заплечную торбу, закрыл вход срубленными пихтами. Не услышав за собой шагов, обернулся:
   – Если хочешь, можешь оставаться. Мне нельзя. Жена с сыном сегодня ждут. Беспокоиться будут. И ещё. Ариадной звать не буду. Будешь Арина. Не нравится,  можешь не откликаться.
   – Как я голодная пойду?
   – Жить захочешь, пойдёшь. Сразу видно, хлеб с лебедой не пробовала.
   – Конечно, нет, у меня папа профессор. Мы вдвоём жили. Оказался врагом народа. Его ещё перед войной расстреляли. Няня наши фамильные драгоценности спасла, с ней мы на них всю войну прожили. Переезжали часто. Она боялась, что меня в спецлагерь отправят или в детдом отдадут. Старенькая была, умерла. Добрые люди посоветовали ехать в Сибирь. Здесь искать не будут. Адрес дали. Списалась с сосланным врачом, он разрешил назваться его гражданской женой. Мы и не виделись никогда. Теперь у меня ничего нет, всё утонуло. Можно я у вас останусь. Вы где живёте?
   – В лесу, на заимке. У нас ты не останешься. Пока снег неглубокий, поживёшь, а потом на лыжах на прииск пойдём. Работать будешь. Жить, как вся Сибирь без фамильных драгоценностей.
   – Я ничего делать не умею. И на лыжах ходить не умею.
   – Научишься.   
   – Меня там арестуют. 
   – Да нет, работать заставят, а там, глядишь, кто и замуж возьмёт.
     По рыхлому снегу, выпавшему ночью, шагалось тяжело. Уже темнело, когда почуявшая хозяина Вьюга выбежала навстречу. Увидев, что на них мчится огромный лохматый зверь, Ариадна завизжала и, обхватив себя за голову, побежала обратно.
   – Вьюга, сидеть! Арина, остановись, это собака! – Тарел догнал не перестававшую визжать женщину. Тряс её, просил прекратить кричать. Рассердившись, кинул в лицо снегом. Когда замолчала, поставил на тропу, толкнув в спину.