В Норильске всегда солнечно

Снова я здесь. Спустя четырнадцать лет. Тот же переулок, где много сирени, я так и запомнила. Сирень не меняется за десятилетия, как у меня во дворе. Тогда был дождь, конец мая, сирень цвела. Сейчас тоже цветёт, только сегодня начало сентября. Так бывает, это из-за раннего начала лета. А тогда, в первый раз, был конец мая. Число не помню уже. Конец учебного года, дети на низком старте, если не двоечница, можно бы и прогулять чуть-чуть, когда нет контрольной (раньше не было такого количества всяких проверочных работ). А сейчас девятое сентября, когда кончилась только первая неделя нового класса и надо включаться в учёбу.

09.06.2009, и мне тогда было 9 лет. Только одной девятки не хватает, лишь перевёрнутая, шестёрка. Эх, если бы девятое сентября! Целое лето было бы впереди! Я ещё тогда, уже перед четвёртым классом, во всех календарях и ежедневниках чёрной ручкой зачеркнула девятое июня. И помню, как на запотевшем стекле в машине написала «9 июня я ненавижу так». Но меня не ругали вовсе, только объясняли, что нет плохих дней, в каждый происходит множество разных событий. В конце мая был дождь, бурный, весёлый, украшал сирень сияющими каплями. А со второй декады июня полностью разгулялась солнечная погода, тягостная, звенящая тишина, полуденный ужас вечером.

Сирень не желтеет, как берёза или клён. Листья осенью однообразно-зелёные, а потом внезапно умирают. Сейчас как раз солнечная погода, тени непривычно длинные. Даже в полдень длиннее меня. Тогда, в июне, тень была маленькая, и я казалась себе ещё меньше. Зелень скрывает, высокие травы с жёсткими побегами. А зимой кажешься больше по отношению ко всему миру. И почему-то старше. Сейчас лето, как подброшенный в школьной задаче по физике мяч, остановилось в самой дальней точке. Всё, предел. Вечера обрубленные, солнце садится после семи в тревожную красную зарю. С понедельника обещают дожди и похолодание.

Я выше ростом. Вместо косички стрижка под возрастную женщину. И здороваться я буду более низким голосом. Ноги не тридцать шестого, а тридцать девятого размера. И руки толще, сильные, смотрятся как мужские. Это тогда, в почти десять, я была тоненькая, худее нормы. И думала, что слабая. Уверенность пришла позже. Оказалось, что я сильная физически. И физкультуру полюбила, особенно лыжи. Не сдружилась только с волейболом, которого было особенно много в моей первой школе, до старших классов. А ещё я в школе считалась некрасивой, потом переросла.

Я хотела быть, как мама, чтобы у меня было так же много друзей, чтобы с ними гулять, к ним ходить и что-то обсуждать. Ведь в детстве у меня не получалось, общение с одноклассниками было искусственным. Помню, как в двенадцать лет общалась с соседкой с двумя детьми-дошкольниками. Эх, маловата была ещё, подрасти бы. Насколько проще стало после школы! Когда взрослые, разница в возрасте не играет роли. Вот и задружила с теми, кто старше намного. По студенческой путёвке выбирала юг, а не лагерь, потому что на юге была база отдыха, где разные люди, а лагерь чисто для студентов. На море не гоняли постоянно по не всегда интересным мероприятиям, не требовали знать молодёжные штучки. А если диджей старорежимный - вообще красота. С новыми знакомыми просишь ставить «Мираж», под который они танцевали в юности. Как хорошо, что закончила образование, выбралась из резервации одногодок! Тех, кого я не понимаю. На работе, со взрослыми, куда проще. Одной сотруднице в прошлом году исполнилось сорок пять лет. 1977 года рождения. Всё дальше и дальше от тридцати одного года. Уже седые волосы, внуки. Мама даже говорит иногда:
- Что ты не дружишь с ровесниками? Интересно же!
- Тебе хорошо говорить, с твоими интересно. С моими – нет.

Мне повезло с дочерями маминых подруг: одна родила в семнадцать лет, другая осталась сиротой в шестнадцать, ещё одна болеет... В пример ставить некого. А, есть ещё Алиса. Правда, это не дочь маминой подруги, а то та подруга знатно бы Алисе мозги вправила. Но там мама была такая же. Хотели, чтобы я дружила с Алисой. А как же, обязательно дружить с ровесниками. Одногодка, желанный ребёнок, которому дали всё – идеальная подруга. Но у меня никак не получается. Дружба подразумевает согласие хоть в чём-нибудь. С Алисой никаких общих точек не находилось. Я честно пыталась, но всё время терпела неудачу.

Мы жили в соседних квартирах, но словно на разных планетах. Они ходила в другую школу, городскую. Там в первом классе по математике вместо счёта развивали логику задачками с фигурами. Проекты, сложные, бесконечные мероприятия в школе (это я из разговоров слышала). В первом классе исследование с цветными фото, в ателье распечатывали. Учебник по английскому покупали, чтобы в нём писать можно было, со второго класса, большой и ужасно пёстрый. Это у меня был обычный библиотечный, стандартная книга, с пятого. Домой приходила гораздо позже, в половине восьмого, ведь ей надо было посетить всё её развивающие занятия. Уроки, бывало, делались до ночи, а иногда и ночью, мамой.

После школы по западной моде не стала поступать, искала себя год. После вуза она пошла в магистратуру, а я устроилась на работу. Алиса ещё подкалывала меня на эту тему: «Ты чего? Ещё два года студенческой жизни! Тусовки, стипендия, молодёжь вокруг. Ах, да, я забыла, с кем разговариваю». Её дома и на улице не видно, то учёба, то развлечения. Дипломный год начался, надо написать диссертацию на восемьдесят листов. А у меня на работе после рабочего времени никакого домашнего задания. Выходные настоящие, я первое время привыкнуть не могла, что с собой надо нести только пропуск. Хотела ли я в магистратуру? Раньше, в школе и на первом курсе – да. Но разобралась, что это лишь желание коллекционировать красивые корочки, чтобы хвалили. Такие достижения как наркотики: не чтобы было хорошо, а чтобы не было плохо. Из внутреннего беспокойства. Поэтому надо гасить беспокойство и уже потом решать. Я не захотеть сидеть за партой в двадцать с лишним лет, поэтому не стала занимать чужое место, да и второй стресс на дипломе мне ни к чему. Тем более что коллега сказал, что в магистратуре не дают принципиально новые рабочие знания.

Но дело было не в разности образования. Мне близки и еле окончившие школу, и кандидаты наук, находим общие темы, и вместе хорошо. Не образование разделяет. И не разница в возрасте. Другое делает вроде бы схожих людей максимально чужими. Алису не было видно на улице, она почти не была знакома с местными. Не только из-за множества занятий: сама не интересовалась. На собрании жильцов я точно не могла её встретить. Все разговоры о происходящем вокруг нас она завершала единственной фразой: «Меня не касается». Когда мы были в первом классе, я так удивилась, что даже уснуть потом не могла. Узнала, что у Алисы приехали тётя и двоюродная сестра в наш регион на праздники, и хотела познакомиться, а Алиса говорит:
- Они в гостинице.
- А почему не вместе? Вы же одна семья, - искренне не поняла я.
- Это не семья. Генетическое сходство ничего не значит. Семья – это родители и их двое несовершеннолетних детей.
- А если детей трое, старшего исключают? – я думала, что она шутит.
- Больше двух детей в семье не должно быть! – отрезала она.
Тогда я списала это на детский возраст. Один приезжий мальчик на улице, с которым я играла, не верил, когда я сказала, что за мной приехала мама, ведь был уверен, что женщины на машине не ездят.

Вместе делать уроки? Алиса говорила, что книги по школьной программе не читает, времени нет от дополнительных занятий, только краткие содержания. Вне школьной программы тем более не читает. Мою обычную школу считала «для отбросов», над программой смеялась, говорила, что для неё всё давно пройденная легкотня. Особенно в начальной школе сыпала терминами петерсоновской математики. Учебник там и правда был заумный, но с детскими картинками. И так это нелепо смотрелось, что-то не то, не так. Алиса хитро загадала мне логическую задачку, я решила по-своему, но ответ был другой, поэтому стала надо мной смеяться. А я ничего не поняла. Сама же сказала про нестандартное мышление. На районных олимпиадах в таких случаях допускались разные ответы, главное - обосновать.

Дома у Алисы были игрушки. И в пять лет, и в десять, и в пятнадцать, и в двадцать. Коллекции были полностью, покупали сразу, чтобы ни с кем не меняться и ни у кого не просить. Я читала, сейчас выросшие дети не хотят передавать кому-либо свои игрушки, и ладно бы для своих будущих детей, но ведь детей не хотят, просто для себя. И в одежде – строгий индивидуализм. Чтобы быть не первой хозяйкой или передать другому – никогда. Это я не знаю, какая я по счёту хозяйка у одежды из секонд-хенда. А уж переданное от родственников или знакомых – вообще память о них. Даже интереснее, чем поход по магазинам, который не доставляет ну никакого удовольствия, его можно только терпеть. Ну что за радость в замкнутом пространстве, в пестроте рекламы? Я в детстве не выпрашивала ничего в магазине, лишь иногда мягко предлагала. Да и сейчас часто не понимаю: зачем людям то, это и вот это?

Что нам делать вместе? Прогулки для неё – по торговым центрам, для меня – на природе. Ей в нашем посёлке некуда пойти, мне – очень много куда, за одну прогулку не получается всё обойти. Закат, зимний восход, жёлтые листья – ни посмотреть вместе, ни обсудить. Мою музыку она называет унылым совком, а её любимое слушать невозможно: набор звуков, подростковый голос. Бессмысленность текста – это ещё ладно, если мелодия хорошая, смыслом песни становится то, о чём думаешь, когда слушаешь. Но ведь там не мелодия, а шум, отвлекающий от мыслей и дел. Именно тот шум, от которого я закрываюсь наушниками. Хорошая песня помогает труду, а шум мешает. И голоса исполнителей.… Спрашиваю Алису:
- Школьник поёт, лет четырнадцать?
- Не, двадцать.
Двадцать! И бесцветно-подростковый голос, песня ну ни о чём! На уме одни развлечения. Да и женское исполнение – вечные девчонки. Конечно, не в браке, конечно, без детей. Словно будущего нет.

По поводу трудных жизненных ситуаций у Алисы один вердикт: этот человек не должен был родиться. Я стараюсь такие разговоры сразу сворачивать. Нет, и всё. Никому, хоть школьнице-студентке, хоть президенту, нельзя считать кого-то лишним. Ах да, новая этика… Новая этика – этика наоборот. Как современное искусство – это антиискусство, молодёжная музыка – антимузыка, нынешняя красота – уродство. В разговоре с Алисой привожу какую-нибудь ситуацию, а она высказывает что-то странное, перевёрнутое, выведенное непонятным путём, через задние дворы в тупик. Помогать никому не надо, страну защищать – тоже, наркотики разрешить, падающего толкнуть. Художественные произведения по новой этике – это логика вышла из чата. Принцесса влюбилась в дракона, принц женился на принце, благополучный молодой человек ни с того ни с сего покончил с собой и стал счастливым… Дальше можно не продолжать. Хочется тряхнуть головой и забыть, но не получается, да и надо всё-таки быть в курсе, чем живут потребители этого.

Я ненавижу, когда говорят о том, что кто-то не должен рождаться, надо сделать аборт. Сама идеи зависимости права жить от желания матери глубоко мерзкая и противная. А особенно – с того июня после третьего класса. Дело в той самой маминой подруге, которая жила там, куда я приехала. Она удивительная. Вот правда, удивительная. Я не люблю истории успеха, потому что они непременно о бизнесе, известности и больших деньгах, что не может быть у всех. И зависит от везения, что не может быть основанием верить. А уж примеры «поднявшихся» детдомовцев-блогеров – это антипримеры. Нет, эта история жизни – не о том, таким удивительным может стать каждый без голливудского сюжета.

Говорят, что с двух встреч и одного телефонного разговора не узнать человека. Но если к этому прибавить изначальную характеристику от значимых людей и историю жизни, всё становится куда понятнее. Когда я заканчивала третий класс, в мае, мама рассказывала о своей новой подруге и решила меня с ней познакомить. Тогда ещё Алиса (куда ж без неё?), услышав об этих намерениях, сказала:
- Ретроградный Меркурий сейчас.
- А какая разница, ретроградный он или нет?
- Как ты не понимаешь?
- Ну, для приливов и отливов слишком далеко...
- Какие приливы? Период неблагоприятный!

Просто я с детства интересуюсь астрономией. Алисина мама даже спрашивала мою, на каком кружке об этом говорят и как меня заставляют туда ходить. Мама ответила, что вообще не вникает в мою учёбу. Послышался многозначительный вздох на тему «слова тут бесполезны, странно, желанный вроде ребёнок». Не просто так Алиса гордится тем, что в неё много вложено. Такое ощущение, что это главное и единственное в ней, чего, словно арийской расы, более чем достаточно. Этакое хранилище вкладов. Пять кружков в Алисе, не считая репетиторов (зачем?). Я один раз удивилась:
- Пять кружков - как пять работ или пять жён. Есть хоть что-нибудь любимое? К чему душа лежит? Всё лишь бы успеть.
- Человек не должен быть односторонним! Талантливый человек талантлив во всём.
- Но всех талантов у одного не бывает! Они его просто разорвут! Ведь каждый надо реализовать. Десять ярких одарённостей – это десять профессий? Куда столько?
Алиса всё время куда-то бежала и опаздывала.

Не помню число и день недели, когда первый раз была в гостях у тёти Иры. Мне всегда нравились знакомства, новые люди, я не вмешивалась в чужие разговоры, но свою возможность пообщаться с новыми людьми не упускала. Как дела в школе, что нравится, всё такое. Я сама больше расспрашивала. Она была невероятная. Превзошла мамины рассказы. И это говорю не через призму её последующей смерти, а и тогда так было, когда я думала, что впереди ещё множество встреч. Тогда я разводила цветы и хотела герань подарить. Помню как сейчас. Помню те деревянные окна, мимо которых хлестал дождь. Интерьер общим впечатлением. Только одно разное с нынешним временем: тогда меня с папой отправили домой раньше, чтобы подруги посекретничали, и меня ничуть не расстраивало это, а вот сейчас.… Тогда я тоже ждала следующей встречи с нетерпением, но если меня нынешнюю вернуть туда, я буду рвать и метать, а никто не будет понимать, почему. Я буду висеть на телефоне и прожгу кучу денег.

Тридцать первое мая. Вот это я точно запомнила. Тогда мы вчетвером поехали купаться на озеро. Я ещё в прошлом году иронизировала, что только сидящие слева доживут до сегодняшнего дня. Мы с мамой были слева. Тётя Ира хотела научить меня плавать на спине и таскала за руки, я переживала, что ей тяжело, а она говорила, что в воде вес не чувствуешь. Сидели, загорали, разговаривали. Не забуду. Вот старый список покупок забуду, какую-нибудь бытовую мелочь, я же не робот. А прекрасную тётю Иру, во что она была одета – болотного цвета кофта с двумя полосками – память сохраняет. Тогда ни телефонов со сносной камерой, ни соцсетей – фото не осталось. Двумя годами позже я случайно нашла в газете фото похожей на неё и до сих пор у меня эта страница. Кто-то ещё удивлялся, что мы купались в конце мая. Мало было народу. А героине дня так и вообще не было проблем купаться в мае. Она была родом из Норильска.

Потому что я с севера, что ли. На юге хорошо гостить, но не жить. Люблю длинные вечера, когда можно уходить в бесконечность. А успеть погулять во время сумерек – задача не для южан. Заход солнца за линию горизонта – лишь последнее китайское предупреждение. Это ближе к рубежу полушарий солнце выходит практически одинаково и загоняется в ночь, как в тюрьме. А у нас небо розовое. Зелёное. Оранжевое. Тёмно-серо-голубое, как мои глаза, в пасмурных сумерках. Лимонный центр зари перемещается, разгораясь или затухая. А напротив – противозаря, тень от Земли. Звёзды появляются или исчезают, плавно, задумчиво. По этой причине мне очень нравилось, когда физкультура была зимой первым уроком.

Полюс ближе, чем экватор. Почти в два раза, и это ощутимо. Летом через север зияют сумерки. Напоминают, что на сколько солнце погружается летом, на столько и выйдет зимой. Но всё равно в итоге дня больше, чем ночи, и чем выше широта – тем сильнее разница в пользу света. Солнце словно не хочет прощаться вечером, особенно летом, когда геометрически его путь под горизонтом особенно пологий. Чем темнее зима, тем жаднее оно пользуется правами летом. В июне девять вечера, пасмурно – а светло! В тёмный сезон можно гулять ночью в детское время. Солнце прячется в деревья, самый ранний закат наступает на десять дней раньше самого позднего восхода.

В Норильске всё это усугубляется. Там медленно кружится Земля, до Северного полюса всего 2297 километров, а до экватора целых 7712 – бесконечная даль. Смотришь на север – и словно видишь эту точку без востока и запада, твоя полуденная тень указывает, как стрелка. Тень тут всегда длиннее тебя, в июне немного, а к равноденствию более чем в два раза. Не прячется, а всегда указывает днём на ночь, ночью на день. До или после полярной ночи тень огромная, монументальная, в сотни метров. Летом через полюс заглядывает солнце, полным кругом, напоминая, что это вахта; лишь частичное погружение означает наличие дня зимой – на сколько погружается, на столько вылезет через полгода. Смотришь на часы, а потом в окно – сколько времени? Дни полярным днём кажутся бесконечно длинными. Как и полярной ночью, кстати: и там, и там нет внешней, световой, периодизации.

В России спят по очереди. Часовых поясов больше, чем время ночного сна. Целых три часа разницы. Норильск западнее центра России, но близко, и часовой пояс средний. Солнце немного не дотягивает до половины прямого угла даже в полдень года, поэтому вертикальные поверхности нагреваются сильнее. Ближе к концу мая наблюдаешь полуночное солнце в ожидании каникул, а в конце ноября – последний закат, грустный, тем более что математически вероятность дожить до следующего ниже. Но в ночи есть свои плюсы: северное сияние, чаще зелёное. Да, северяне лучше приучены к разлукам. Между серединой января и концом мая полярное утро, с конца июля до конца ноября – полярный вечер. У равноденствий прибавляется или уходит по восемь минут в день, в Москве почти вдвое меньше.

В такой красоте жила Ира. Заполярье – вид искусства. Огромные номера на домах, как первая строка таблицы для проверки зрения. Дома на сваях, чтобы ветер гулял. Стены в нежных цветах, как заря, как небо, не режет глаза в отличие от хай-тека. Клумбы с многолетними, конечно, растениями. Я сама не люблю однолетние, особенно сортовые формы: на следующий год уже ничего нет, словно не было. Деревьев мало, да и те маленькие, по отношению к ним кажешься огромной, словно ответственной за них. А ещё прилетал химический ветер. Эх, вот там бы мама с бабушкой не мучили меня так часто проветриваниями и запретом закрывать дверь в спальне. Хорошо, что холодно: меньше разносится, да и окна утеплены лучше. Но всё равно при остром периоде Ирочка натягивала одеяло на лицо, чтобы уснуть. Сейчас не так, конечно, технологии стали безопаснее. Актировки – в школу не ходить.

Вторая половина нулевых и десятые года отличились самыми тёплыми зимами, только с двадцатых пошёл разворот. Помните, как декабрь был полноценной дождливой осенью, а дети уже привыкли к отсутствию снега на новый год? Норильску незнакома эта проблема. Снег, пушистый и белый, в таком количестве, что несеверные не видели. Много времени, чтобы сыпать, и мало, чтобы таять. Трёхметровые сугробы – обычное дело. Ирочка в детстве легче, чем я, играла в снегу. Горки, крепости, только лепить трудно: оттепели с большим запасом мороза. Осень не тускло-жёлтая, как в Европе, а не скупится на красный цвет, прямо ярко-алый. Весна на юге про тепло, на севере – про свет. Разве южане заметят небольшое прибавление дня к среднему? Но астрономическая, а то и календарная весна – это именно весна. На севере же март отличается от декабря по солнцу. Темно в шесть вечера или светло? Летом, когда купаешься, нельзя вставать: лёд. Зато гулять в светлый сезон – до ночи практически. Возможности советского детства, когда не надо было просиживать над школьными проектами и английским с детства, чтобы перещеголять сына соседки.

1977 год рождения – половина приговора. Старшим семидесятникам вроде моей мамы повезло: кошмар девяностых они застали уже взрослыми. Сформировались ценности, пройдена школа. А вот младшие попали в опасном возрасте. Рождённой в день народного единства (ещё не бывший таким) 1977 года в первый мятежный 1992-й было четырнадцать. Вообще, семидесятники – моё любимое поколение. Они и старые, и новые, причём от каждого времени взяли хорошее. Не пламенные ленинцы, но и не капиталисты. Танцевали под самую красивую музыку. Самые старшие из тех, кто не считает себя старым для новых технологий. Не наивные, но без хищнической хватки большей частью, выросшие до парадигмы «никто никому не должен».

Это был первый световой день в году. Где же родители? Уже восемь вечера. Пошла звонить на работу. Ушли как обычно. В детстве её пугали, что если будет плохо себя вести – уйдут, но в двенадцать лет уже в это, конечно, не веришь. Пора спать. Быстрее, быстрее. Уснуть не получается. Что случилось? Это не Москва, потеряться куда труднее. Страшно. Во втором часу сон всё-таки приходит. Почему такая тишина? Может, всё-таки были ночью и раньше ушли? В чём дело? Но утром надо было идти в школу.

Дни потеряли счёт. Неизвестно теперь, сколько времени Ира жила одна. Однажды к ней домой пришла милиция:
- Где родители?
- На работе…
Но проверка обстановки всё показала. Иру забрали в приёмник-распределитель. Тогда она видела родной дом последний раз.

Шёл 1989 год. Перестройка – уже не вполне советское время. Одной ногой в диком капитализме, и не только по кооперативам. В учреждениях начинался беспорядок. А прикрываемые нарушения, взятки, «свои люди – сочтёмся» - ржа, разъевшая немало хорошего. Рыба гниёт с головы, но проявляться сильнее сначала может на периферии. Мало кто из советских граждан видел партийные интриги, но все замечали, как школа из «Электроника» превратилась в «Чучело», а «Завтра была война» - в «Маленькую Веру». Одна радость: пьяных хулиганов хоть мало стало. В приёмнике дуло в окна, спали не раздеваясь. Еда была очень даже диетическая. Худеть легко. Школьные занятия. Жизнь как-то идёт. Западный ветер перемен выдул остатки всего хорошего. Воспитанниц стали продавать. Это сейчас за это такие проблемы будут, что и не снилось никогда, а вот тогда, в святой для кого-то 1992 год.… Нет, это точно не любовь. Если заплатил, даже изображать не надо.

Врач подтвердил беременность и подал как плохую новость. Тут жизнь разделилась на «до» и «после». Нет, не в том смысле, какой вкладывают авторы слезодавительных историй с пропагандой абортов. Настроение улучшилось. Тут же. Это же теперь у всего есть цель! И не туманная – на кого-то выучиться, когда-то как-то что-то, а вполне живая. Родной человек рядом! Ира тогда ещё не была верующей, но что-то предшествующее, пока ещё не названное проявилось в её душе. Сразу, без сомнений. Послушание, не скрипя зубами, а с радостью. Это потом назовут доверием Богу. Такая вера всегда даёт радость. Вот и в этот день, который ночь, в 1992 году, когда остатки социализма ушли в прошлое, социальная сирота Ирочка смотрит горящими глазами на метель за окном.
- Аборт делать будем? – спросил врач.
- Нет, - ответила Ира словно издалека. У неё нет абортов, и никогда не существуют.

«Это не ад. Ад там, где нет любви». Её слова. А где есть – какой же это ад? Разве в аду есть безусловное доверие, родное тепло? Когда ты тёплая Вселенная для другого человека, каждый новый день приносит пользу, а засыпаешь с лёгкими мыслями. Приближалась полярная ночь, и только светло-серые сумерки напоминали, что солнце ещё отмечается над горизонтом. Что, собственно, плохо? «Что даст ребёнку», как любят повторять сейчас «право имеющие»? Действительно, без диплома о высшем образовании все обязаны пройти «процедуру прерывания», то есть смерть ребёнка. Да? С этим всё в порядке? Что Ира не знает? Высшую математику? В институте научат. Что сверхъестественное вдруг понадобилось малышу двадцать первого века? Если и так, то для сверхъестественного молиться надо, а не живых детей убивать во имя гипотетических.

Однажды, поздним утром, раздался звонок. Кто?
- Ты не сделала аборт? – без приветствия, обращения, но с сильным волнением. Казалось, на эти слова решались не один день и даже неделю.
- Нет, - это было самое счастливое отрицание. А на другом конце провода было самое счастливое сожаление, что не позвонил раньше.
У Иры не было мыслей уехать в Москву. Но судьба так повернулась, готовилась свадьба.

Ира зашла в квартиру по указанному адресу и впервые увидела ещё молодую женщину в трауре. Совершенно светлое, непривычное для северянки утро не оставляло сомнений. Оказалось, семья потеряла единственного сына. Тогда, после того «приключения», он потерял покой. Не сразу, конечно, сначала было хорошо. Отдых и веселье. У всех отдых на юге, а тут на севере. Шутили ещё, что у нормальных людей море с юга, а тут с севера, Солнце не над морем, а против. Да и какое море в холодный сезон? Твёрдое, скорее суша. Этой болтовнёй заполнялись звонки родителям. Приехал крутым, вроде повзрослевшим. Но почему-то стал тосковать по Норильску. Ни один такой отъезд раньше не был таким. Может, Заполярье произвело такое впечатление? Почему с каждой неделей всё тоскливее? Рабочее время, а ничто не идёт в голову. И всё больше людей это замечает. Отец вызвал на серьёзный разговор, но признаться матери оказалось проще.

Наташа росла мирной и спокойной, хорошо училась. Теория социальной «генетики», утверждающая, что у несчастливых в детстве родителей дети неблагополучные, идёт бросаться с крыши. Лихие девяностые сменились сытыми нулевыми. Я помню, как дома от зарплаты спортивными костюмами перешли к ремонту. Стали появляться технологии, о которых в восьмидесятых и подумать нельзя было. Последние годы до Интернета у всех. Но когда девочка пошла в садик, врач принёс Ире настоящее огорчение: если бы не Наташа, детей бы не было. Что ж, придётся с этим жить. Грустнее жить, конечно. Вот это горе, конечно.

Ира была красивая, как модель. Хотя это не те слова. Модели – они предали много, разбили сердца, за их блеском аборты, побеждённые соперницы. Всё подчинено идеальным параметрам тела: пластический хирург, стилист, визажист.… Это цель и смысл. Всё остальное – как в сказке: зачем мне что-то делать, красоту свою портить? Тут совсем не то. Всё было нарисовано не похотливым модельером, от пресыщения предавшимся извращениям, а великим безгрешным Художником, Автором всего, лучше знающим, кому какая внешность на потребу. Никакая искусственная краска не портила красивое лицо, как воспитанный человек никогда не изрисует картину. Зеленоватые глаза, родинка в глазу, голос не высокий и не низкий.

И фигура идеальная, лучше, чем у меня. Ни одной растяжки. Сама видела, когда загорали и купались. Об этом я чаще думаю, сейчас, когда слышу, что рождение детей, особенно ранних, портит фигуру. И этот предлог довешивают к уговорам убить ребёнка абортом! А ведь телосложение – это генетика в основном. Если ты как Михаил Круг, не будешь худенькой, хоть расшибись об стену. Такие с детства не худенькие, и кто-то из родителей такой. И от пола не зависит. Здесь дети не виноваты. Назначили виновного в своих параметрах, не соответствующих стандартам! Не хочется смотреть на известных красоток, так как знаешь цену этой красоте, и как-то неприятно. Кем они стали бы в мирной, неподиумной жизни?

Алисина мама не любила Иру. Казалось бы, делить нечего. Но есть один психологический эффект: струсивший, поступивший плохо в определённой ситуации будет скрыто завидовать тому, кто в такой же или более тяжёлой повёл себя достойно. Дело в том, что до Алисы в семнадцать лет было два аборта. И вот как убедить себя, что это был единственный вариант, когда перед глазами обратный пример? К тому же, родители не бросали, а помогли бы. Нет, слишком сложно себя оправдать при этом знании. И вот это «она смогла, а я – нет» при нежелании признавать свои ошибки превращается в «пусть у неё всё будет плохо, чтобы я всё время убеждалась, что была права». Знала первая вторую тоже без году неделю, лишь по чужим разговорам (немудрено при общем балконе). Попытка притянуть за уши раннюю смерть здоровой и жизнерадостной женщины к тяжёлому детству имела успех, думаю, разве что у Алисы, и тогда, вероятно, мы с ней разошлись ещё дальше в противоположные стороны.

Десятого июня 2009 года я вернулась из школьного городского лагеря. Шесть часов – лишь начало летнего вечера. Бабушка говорит:
- Иди, там простоквашка на кухне.
Этим особенным тоном бабушка говорит только тогда, когда кто-то умер. Я напряглась и зависла (тогда такое слово не знала, ведь Интернета дома ещё не было). Что?
- А что ты такая грустная?
- Тётя Ира умерла.

Я чётко помню, когда стала подростком. В тот самый момент. Не помню, как и что говорила потом и когда узнала, что уснула и не проснулась. Но помню чувство в следующий момент. Напряжение. Отрицания по психологической схеме у меня не было. Бабушка таким шутить не будет. Это мама любит шутить про смерть, к чему я с детства привыкла, кстати, тогда потом она много прикалывалась на тему: «Если я завтра проснусь». Но тогда, в тот момент, мне резко захотелось уснуть. Просто сделать паузу, выключиться. Никогда такого не было. Раньше в моей жизни фактически умирали только старики, знание о смерти в молодом возрасте было почти теорией.

Потом мама мне рассказала всё. Я не удивилась. Знала, что моя мама адекватная и не смотрит на происхождение человека. И вовсе не казалось странным, что пострадавшая в юности выбрала светлую сторону. Это не исключение, это естественно как раз. И что в её тридцать один дочери шестнадцать – бывает. Это ну ни о чём не говорит. А почему должно быть наоборот? Герои, святые.… Не важно, что тебе дали другие, важно, что делаешь ты сам. Берёшь и делаешь. Жизнь одна, истратишь всё на обиду – ничего не останется. Да и отщипывать, как бесполезные налоги, как-то обидно. Жил-был человек с травмой детства, да и всего себя на неё потратил. Какая-то современная история. Странная и скучная. Мама с такой обиженной не подружилась бы. Ведь такие ни дружить, ни любить не в состоянии.

Алисина мама была нехило удивлена и спросила мою:
- И что, всё рассказываете ребёнку?
- Дети – такие же люди.
- Ну, можно было бы как-нибудь смягчить, сказать, что уехала. Это же не папа или бабушка.
- Нет! Я не хочу дочь держать за дуру!
- Я свою Алису уж точно дурой не считаю, развиваю всесторонне. Но ни к каким своим подругам не вожу и про жизнь и смерть не рассказываю. Это детство.
- В детстве учатся жизни. Проживать потери надо уметь.
- Ну, не знаю, я бы не стала говорить. И даже не сказали, что умирают обычно в старости, а ребёнку думать об этом рано?
- Да, что уснула и не проснулась, так бывает в любом возрасте.
- Ребёнок спать не боится?
- Ей же десять лет, а не пять! Соображает, что умереть можно и не во сне, отсутствие сна тут не поможет.
Мама всегда округляла мой возраст в большую сторону с Нового года после дня рождения. Спасибо, мама. Спасибо родителям, что не врали мне. Что не надо было пытаться пробить стену детства, пытаться узнать или додумывать, как оно на самом деле. Надо мной не смеялись в детстве, как бывает с неосведомлёнными. И на выпить, покурить, другие запретные плоды подростка не тянуло – не интересно. Зачем, если и так всё знаешь?

Я взяла все папины ежедневники, впрочем, там секретов не было, чисто рабочие записи, мне не запрещали, и чёрной ручкой где закрасила, где зачеркнула, как в лотерейном билете, девятое июня. Потом то же сделала во всех календарях, где-то даже дырку протёрла. Это не было каким-то суеверием, я не думала, что моя жизнь от этого как-то изменится, просто отметила для себя. И в машине на запотевшем стекле вывела «9 июня я ненавижу так». И папа тогда спросил: «Это потому, что тётя Ира умерла»? Я ответила утвердительно. Ну почему же ещё? В тот же вечер мама завела со мной разговор: «Пойми, это не число виновато. Нет плохих дней. Сколько людей в этот день родилось! Сколько доброго случилось. Просто срок жизни кончился, и всё. После срока человека не ждало бы ничего хорошего». Эх, знали бы мы тогда, что дедушка умрёт 4 декабря, а папа – 8 марта!

Мне снилось, что в школе мы пишем предложение «как хорошо девятого июня». Я отказываюсь, начинаю спорить и просыпаюсь. Опять, не суеверие, а желание отстоять что-то своё, побороться. Запечатлеть в памяти. Я теперь новая. Про опыт потери мама была права: потом он мне ой как пригодился. Особенно в 2021 году, когда умерло больше всего людей вокруг меня. Из 2020 года я выходила с теми, без кого встречала 2022. Папа, мамина подруга, три преподавателя, соседка. Жизнь стала другой. Я старею. К счастью, я мало склонна к тоске, даже в отъезде быстро переключаюсь на тех, кто рядом и забываю звонить домой. Есть люди рядом, можно быть с ними, дарить и брать хорошее. Но и ушедших не забываю.

Лето после третьего класса запомнилось меланхоличным. С начала июня как раз Меркурий был не ретроградный, до сентября. Я ходила в школьный лагерь, мама говорила, что надо участвовать в мероприятиях, как все. Алисина мама не переставала возмущаться: «Накрутили девочку! Ребёнок, пойми: жизнь жестока, мамины подруги умирают рано». Тогда была хорошая погода, не было ни аномальной жары, как в следующем году, ни постоянно затянутого неба с холодными дождями, как четыре года назад. В основном тёплые солнечные дни; нечасто, но не меньше нормы, на два-три дня собирались дожди. Но в ту первую неделю, до середины июня, атмосфера словно выражала моё настроение. Моё бедствие, мой шторм, моё затменье. Грозы приходили как на работу. Особенно страшная была, помню, одиннадцатого числа в одиннадцать утра. Это мама рассказывала, там была. Небо пожелтело, даже не посерело, а пожелтело, раскаты пугали потому, что были громче обычных и оттого неожиданные, кому-то даже показалось, что было землетрясение.

Бывшие почти свёкры говорили: «Наш ангел Ирочка. Наша, не отняли у нас. Её родители сами себя наказали. Желанные дети отдалятся и заявят: "У нас своя жизнь". Вспомнят старики - а никого нет. Но они сделали плохо только себе, только у себя отняли. Гораздо хуже поступают те, кто делает аборт, отнимая человека у всего мира: и у друзей, и у детей, и у страны. И у самого человека право строить счастье, когда вырастет». Наташу не заберут в детский дом, с опекой легко. Жизнь идёт, со скоростью шестьдесят минут в час все движутся к зрелости и закату. День сменяется ночью и следующим числом, летний день сначала нарастает, а затем движется к осени. После девятого июня я не любила смотреть на часы. Время идёт, моя жизнь всё время сокращается. Особенно видно по секундной стрелке, часы с ней я не люблю и сейчас.

Алиса напугала сама себя с помощью меня. Как? Неожиданно похолодало, а она легко оделась. Я сняла кофту и накрыла её.
- Это тебе когда купили?
- Не мне. Тётя Ира носила. А потом неудачно постирала, из-за чего стало мало. Вот мне и отдали.
- Это ужасная примета!
Что? Алиса суеверная? Ах да, ретроградный Меркурий…

Июнь 2009 года был, пожалуй, самый длинный в моей жизни. Даже годы экзаменов, поступления и диплома не могут сравниться, в последнем случае время вообще схлопнулось, я его не замечала. Мама познакомилась с тётей Леной на поминках тёти Иры. Потом мы будем ходить в гости, общаться больше десяти лет, пока её не догонят последствия коронавируса в мае 2021. Вот тогда, в середине того июня, мама её нечаянно напугала. У мамы кончились деньги на телефоне, попросила у меня позвонить. Звонит, номер чужой, да ещё и связь не очень, голос искажает.
- Кто это?
- Это я, Нина.
А по плохой связи слышится более высоким, странным голосом "это я, Ира".
Сколько страху было! Что галлюцинации, конец света... Пока не выяснилось.

Это был предпоследний год нулевых. Ещё не было ЛГБТ, слова «гендер», между одним полом мыслилась только дружба. Песни были с мелодией, голосами мужчин и женщин, нынешние вечные подростки были ещё детьми. На улице и в транспорте ещё не пялились в экран телефона. Дети сами ходили из школы. И гуляли, играли. Я тогда смотрела «Не родись красивой». Помню солнечную засуху, установившуюся после гроз. И особенную тихую атмосферу дома. Мама носила чёрное некоторое время, хотя на солнце особенно нагревалось. Помню ту мелодию на её телефоне, именно в тот период, до и после были другие. Помню, как просила маму не удалять СМС от тёти Иры. Тогда не было мессенджеров, минуты и сообщения оплачивались отдельно. Я плакала, меня успокаивали. А ещё они мне снилась. То те самые две встречи, словно это тогда, то моё возвращение в прошлое, то словно она жива и только потом вспоминаю, то что я твёрдо осознаю правду и просто наслаждаюсь сном. В последнем случае я была почему-то ростом с неё и старше намного.

После школьного лагеря я уехала в деревню к родственникам. Это было не то, что в предыдущие года. Просторы стали неожиданно маленькими, не совсем, конечно, но исчезло ощущение, что там, дальше видимого, что-то странное и бесконечно интересное. Тогда ещё не пришёл Интернет, об интерактивных картах и навигаторе ещё не слышала. Просто поменялось мироощущение. Деревня, село – уголок на Земле. Маленький, уютный. По-прежнему играли в вышибалы, купались, но я лишь сбрасывала энергию в этом. И думала. Привычное с детства, вроде устоявшееся, становилось каким-то другим. Это не вся жизнь, этого мало, недостаточно, прошлое мне мало вместе с настоящим. Начинается нелёгкий путь в новое. Длиной в восемь лет. Уютное детство остаётся позади.

Помню поездку в Коломенское в тот август. В тот солнечный вечер время словно остановилось. В середине августа вечер ещё дневной, но всё равно чувствуется приближение осени. Солнце через толщу атмосферы нежно-розовое. Птицы чирикают, дальний шум дорог. И яблоки на свет казались ещё розовее. Пахло яблоками и свежескошенной травой. Присев на скамейку отдохнуть, я рассматривала тетрадь по окружающему миру для четвёртого класса. Птицы чирикали. Тогда не было риска быть сбитой электросамокатом. Когда сели в метро, на наземной станции всё было залито розовым светом. Тут же мне представился заснеженный позднесоветский Норильск, широкий Ленинский проспект с разделительной полосой, новогодняя ёлка у четырёх детских садов, стройка, Октябрьская площадь. Почему-то вспомнилась песня «радость встреч – лишь на мгновение, а затем вновь отправление», которую в июне услышала, когда слушала радио с маминого телефона. И какое-то спокойствие. Что, я прожила первую потерю? Я на своём месте. В своём возрасте.

Четвёртый класс был особенным. Было необыкновенно легко. Я чувствовала себя на две головы выше одноклассников. Текущие были одни пятёрки безо всяких сложностей, уроки делала на продлёнке. На уроке музыки пела уже другим голосом, ниже и сильнее. Я гуляла и думала о жизни. Не только о своей первой близкой потере, но и о разном. Новый взгляд на людей, первая попытка влюблённости (какие же все ещё дети!), отказ от детских игр полностью – скучно стало. Фигура становилась женской, одежду носила уже для взрослых. Хорошо, что всё это случилось именно тогда, а не в пятом классе, а то бы из двоек не вылезала. Выпускной из начальной школы был счастливым: золотая грамота, большие надежды на светлое будущее. Только лето было аномальное, солнце померкло из-за известного смога 2010 года.

Потом был  пятый класс, шестой, дальше… Школа сменилась вузом, эти годы пролетели ещё быстрее, тем более что в отличие от школьных я не считала вуз своей вселенной, чем-то постоянным. На том рубеже после третьего класса рассталась с детской фантазией о жизни в тысячу лет и больше не требовала хэппи-энда в художественных произведениях. Кстати, история Иры дала мне вдохновение для литературного творчества. Она стала прототипом умерших героинь. Я стала как мама. У меня своя семья, друзья, такие, о каких мечтала в детстве, мы так же гуляем и разговариваем, ходим друг к другу в гости. Сейчас гораздо легче, чем в юности, уже не волнует чужое мнение. Нет гонки. Эх, почему я не жила, когда училась в вузе? Зачем поставила всё на паузу, не влюблялась тогда ещё? Что мне мешало? Ире ведь не мешало.

Сейчас я жду ребёнка. Дочку, мою Ирочку. Старшую. Назову в честь маминой подруги, и пусть суеверные говорят, что угодно. Никто ничью судьбу не повторяет. Будет антисуеверный троллинг. Одна моя знакомая, у которой дочери пять лет, говорит: «Я вожу на платные занятия английским и ритмикой в детском саду. Потом вечером делаем домашнее задание. Просто я хочу, чтобы мой ребёнок был развитый». А моя Ирочка будет расти русской. Никакого китча малышовых учебников иностранного, а родные старые добрые книги буду ей читать, к старшей группе сама научится. Будет свободно играть, фантазировать вместо занятий по линеечке. У неё вокруг будут родные стены дома и садика и безграничный в детстве двор, а не пестрота Тик-Тока. Вместо тетрадей, для коих будет ещё одиннадцать лет, мы вечерами будем разговаривать. Она будет учиться владеть собой, я буду хвалить.

И тут Алиса. Гостья из будущего, как говорила её мама. И, как голосовой помощник, она везде.
- Тебя подруги вперёд тянут, - заявила она. – То есть, назад. У них есть дети-школьники, вот и тебе хочется, чтобы стать своей.
- Что? – решила поинтересоваться я.
- Что слышала, - добавила подошедшая Алисина мама. Я рассмеялась: интеллигентки, благородные девицы, девочки-пай так выражаются! – Окружение формирует человека. Вот если бы ты дружила с молодёжью, амбициозной, кто хочет в магистратуру, за границу, объездить мир, выучить несколько языков. Было бы другое дело. Ты бы за ними тянулась, а то вышла замуж, в студенческих конкурсах и не думала участвовать. Вот Алиса аж дважды становилась студентом года.
- Конечно, можно профанировать обучение в магистратуре. Стать старостой, заехать на хороших чертах старой репутации, отсиживать занятия (никто в голову не залезет). Собирать все студенческие плюшки. Закрывать сессии на минимум, диплом вообще не делать и отчислиться. Можно так. Но ведь кто-то более способный, желающий не поступит.
- А как же конкурсы? Разве не хочется быть лучшей?
- Всегда кто-то будет лучше, кто-то хуже. Потратить жизнь на крысиные бега? В вузах слишком много мероприятий, на которые уходит много времени и сил, а потом это никому не надо.
- Как же?
- Взрослые люди работают и имеют увлечения. А как же советское время, когда читали и знали больше, чем сейчас? Тогда никто не отщипывал годы жизни на узнавание фактов. Саморазвитие идёт плавно, всю жизнь, люди занимаются творчеством при том, что ходят на работу, сидят в декрете, дружат, помогают родственникам. А гэп еар от учёбы, работы и семьи плавно превращается в гэп жизнь. Ведь чем дальше, тем страшнее менять привычный образ жизни.

Эх, было бы хорошей традицией хоронить вместе с человеком его документы об образовании. Ведь они тоже умирают. Может, это заставило бы задуматься выбирающих аборт ради учёбы. Ну будет диплом год в год по очной форме, ну семейная традиция, ну вуз в каком-то крутом списке. Но это уже не понадобится хозяйке! У Иры не было диплома о высшем образовании. А Наташа живёт! Внешностью и характером пошла в мать, так же радость для людей, говорили, счастливо вышла замуж. А корочка общего образца с незапоминающимся номером, отличающаяся от других только этим самым номером и именем владельца, будет пылиться на дне коробки с документами, пока не будет выброшена родственниками или новыми жильцами. Что в ней живого, кто её видит, кроме, возможно, безутешных родителей, пытающихся заменить отсутствие потомков собачкой?

Алиса терпеть не могла Иру и разговоры о ней. Хотя сама же могла заговорить об этом. Как, например, после шестого класса, когда я вернулась с поминок.
- Да ведь этого всего могло не быть. Надо было просто ответственно подойти к деторождению. Раз бросили – значит, нежеланный ребёнок был. Может быть, желанный ради отпуска, пособия, квартиры, сохранения брака. Но не по взвешенному решению создать человека.
- Алиса, я одно не пойму. Почему брошенная родителями добрее тебя? Может, психологические травмы не так прямо влияют на человека, как считается?
- Это почему?
- Ну, вот у тебя нет психологических травм. Но это не рождает каких-то особых качеств.
- У меня нет? Да мне в кружке роль не дали, я знаешь, как плакала? Мама ещё мою поделку не посмотрела. И щенка мне не купили в первом классе. А эмоциональная депривация, когда я на полдня одна дома осталась? Да, мне сказали, но я же ребёнок!
- Тебе так хотелось попасть туда, куда ушли родители?
- Не суди по себе! Это тебя всюду брали с собой на чужие обычные дела. А вокруг меня строили мероприятия. Ты не поймёшь, как это больно, когда в пять лет остаёшься без подарка на день рождения.
- Алис, а может, не думать об этом? Сейчас у тебя всё в порядке. Ты не осталась неграмотной из-за той роли и не голодаешь из-за того подарка. Посмотри на то, что сейчас.
- Как это можно? Травма-то осталась. У тебя их больше наверняка, а ты даже не прорабатываешь.
- А у меня… среда психотерапевтическая. Есть естественное разрешение этих ситуаций. Через разговоры, приятные события. И чтоб я больше я больше не слышала, что тётя Ира не должна была жить! Понятно?!

Позже, но ещё в школе, сидели на станции и ждали последний автобус. Конец мая, ещё светло, можно, впрочем, доехать на другом и дойти.
- Может, позвонить?
- А никого знакомых водителей нет сейчас.
- Ты забыла о существовании такси?
- Ну, у меня нет знакомых таксистов, - я вспоминала о Маше из "Немного не в себе".
- Ну ты что? Это всё сериалы начала века. Много женской дружбы, обязательно любовь. Вот и хочется подруг как у Людочки и мужа как у Ирочки. Это не те цели.
- А какие те? Поедать информацию? Сильно тебе помогло знание, какая лягушка самая маленькая, а пальма – самая большая?
- Слабый человек выговаривается друзьям. А сильному это не надо.
- Он идёт к психоаналитику, который говорит то же самое, только он как работник может меняться, и новому придётся рассказывать заново. И участие неживое. А ты ведь что-то смотришь?
- Да, но не это!
- Что, исключительно обучающее-развивающее?
- Нет, конечно! Ты думаешь, я робот? Нет, я живой человек. И я смотрю. Современные. Там человек посвящает свободное время саморазвитию. Если он идёт на курсы, то не отвлекается ни на подружек, ни на старушек на улице. Потому что каждый сам за себя.
- Тебе ведь жалко расставаться с героями?
- Да.
- А если в жизни с людьми познакомиться, можно получать обратную связь. Сочувствие будет живым. Человек будет тебя слышать и отвечать.

Алиса решила отжать у мамы приглашение на экскурсию в планетарий. Странно вроде для индивидуалистки. Каждому своё ведь. Хотя нет, не странно.
- У Алисы свои развлечения, - убеждала я её маму.
- Ты что? Я имею право! – возмутилась Алиса.
- Ты не разрешала одному человеку видеть северное сияние. Я тоже не разрешаю. Заметь, куда мягче не разрешаю, не говорю, что тебе не надо жить.
- Ты странная и старая!
- Да, - сказала я. – Вот так. Мама хотела пойти в планетарий, прямо мечтала, это ей на работе дали, а не тебе. У тебя и так много всего.

Умер мужчина из соседнего подъезда. Сорок семь лет. Никто его не видел и не знал. Ни с кем он не разговаривал, не гулял, ни на одном собрании не появлялся. Работа была очная, и это не странно. Удалёнщики и домохозяйки бывают общительные, как и учащиеся на дому. Хватились соседи, когда на потолке почернело. На полу были найдены пустые и неоткрытые бутылки, на столе – курительные смеси. На ноутбуке было открыто порно.
- Ну как, поминки будут? – спрашивали старшую по подъезду.
- Какие? Мы не знаем этого человека, родни у него нет.
- Почему не снял меньше, с другими вместе? Дешевле же!
- Нам жёны не позволят такой образ жизни! Берегут. И перед детьми стыдно!
Это удивлялись, сидя на скамейке, два стареющих выпивохи, дядя Серёжа и дядя Юра.

Это было начало мая 2021 года. Нестерпимо грустно. Жизнь – как пар. Алиса заметила моё состояние:
- Да расслабься ты. Человек жил в своё удовольствие. Никто ему не мешал.
- И не помог.
- Почему считается, что люди рядом именно помогают?
- Ну, хотя бы, если стало плохо, не дадут умереть.
- Ну, это один случай. И ради этого случая рядом кого-то терпеть?
- Не один. Одиночество постоянно сокращает жизнь. Это стресс. Некому себя адресовать. Не для кого что-то делать. Человек, как атом, распадается дальше, просто из потребности во множестве. Черты характера начинают противоречить, втыкаться друг в друга.
Алиса всё это время улыбалась.
- Что-то смешное? - удивилась я.
- В смысле?
Опять забыла про американскую улыбку. В обычной ситуации, когда ничего смешного не происходит, рот вытянут просто так.

Мы с Алисой жили, как в «Теории невероятностей»: в параллельных реальностях. Я гостила у родственников – Алиса была в языковом лагере. Я пела в караоке в соседском гараже в пять лет – она плотно занималась чем-нибудь. Но иногда наши реальности пересекались:
- В меня столько вложено! Эх, хоть бы нежеланные не рождались и не мозолили глаза!
- А вдруг тебе понадобится помощь кого-то из них?
- Да ты что! Обойдусь желанными.
- Желанных всё меньше и меньше. Всё реже принимают решение в сторону жизни.
- Так с необеспеченными со школы никто дружить не будет.
- Дружат со старыми, с толстыми, кого родители бросили…. С теми, с кем хорошо, кто открыт, не боится испортить индивидуальность общением с другими. Замкнуться в себе – это как сидеть в одиночной камере. Саморазвитие – лишь оснащение. Всё одно и то же, богатая или бедная – одинаково тюрьма. На полки ложатся новые кружки и курсы, и пропадает интерес.

Удивительный парадокс. Алиса, заявляющая, что терпеть не может общение и меня, раз за разом со мной заговаривает. И не о погоде. Значит, она не такая уж и безразличная. Может, даже переживает за меня. Ну, раз хочет наградить своими, на её взгляд, полезными качествами. Может, я ей необходима для чего-то? Может, это и есть та самая дружба, которую от нас ждали? Смотрю прямо сейчас на детскую площадку, а там два дошкольника, иностранец и наш, увлечённо обсуждают игрушку.
- Это мамина подруга тётя Маша привезла.
- Тётя или мамина подруга?
- Тётя Маша, мамина подруга!
У юного интуриста шарики заехали за ролики.
- Тётя - это мамина сестра! Но не подруга.
- Ну, значит, подруга как сестра, - пытался объяснить русский.
- Так не бывает! Не бывает!
Это ещё маленький иностранец не слышал, как к незнакомым обращаются «бабушка», «сынок».

Адепты жалостливых историй про беременную девочку, я к вам обращаюсь. Пусть вам приснится двенадцатилетняя девочка, сидящая в пустой квартире в позднесоветском Норильске. А потом она же пятнадцатилетняя. Вы правда добра желаете, когда хотите, чтобы выпотрошили, как курицу, бросили в таз надежду и радость? Точно из любви и жалости желаете ей убедиться, что мир злой и о добре лучше не думать, всё пропало, а она имеет право существовать, только если убьёт своего ребёнка? Только ваш желанный ребёнок – человек, а эта девочка – сгусток клеток? Но про сгустки не бывает таких удивительных историй. Сгустки не помогают, не дарят любовь, не творят и не радуются жизни. Пусть вам будет напоминание, чтобы с утра проснулись и жили так, чтобы не делить людей на запланированных и незапланированных.

Ирину вы уже не увидите в жизни. Её срок на Земле закончился до того времени, как я вам это рассказываю. Но её дела, слова, встречи, дружба и любовь – всё осталось, оно есть, живёт. С Наташей, может быть, встретитесь. Прямо ли, мир тесен, косвенно – через её дела, детей, события. И даже в самый хмурый день, день полярной ночи будет солнечно.