Жанна

Когда мы только что приехали на ПМЖ в Америку, мы жили в квартирке в Бруклине. Квартирка эта была в старом доме,со всеми прелестями, присущими довоенным постройкам. Нашли мы эту квартирку как бы случайно, и нам понравилось место. Это отдельная история, как мы её нашли, и я обязательно расскажу вам об этом. Но не сейчас, как-нибудь в другой раз. Скажу только, что дом наш имел приятный для меня номер 1545 и был расположен на Дэхилл Роуд. Окно спальни, которое выходило на улицу,самое верхнее, самое крайнее,глядело на просторы, на горизонте которых располагался Верезано мост.  Наша квартира была последней, и дальше от неё наверх, на крышу вела лестница. До пожара дверь на крышу закрывалась на обычный ключок. Её легко было открыть. После пожара пожарники поставили на неё большой замок. Но долгие годы летом я загорала на крыше. А зимой просто выходила подышать воздухом .На своём крохотном легусеньком алюминиевом шезлонге я часами смотрела в небо. Иногда вдалеке были видны дирижабли. А однажды дирижабль проплыл прямо над моей головой. Казалось, что он совсем близко. Счёт квартир начинался, как водится, снизу, и наша была последней в нашем стояке, под номером 15. Вы можете удивиться, почему так. А это потому, что на первом этаже, где жили в том числе и арабы, было только три квартиры. А вместо четвёртой был выход в большой вестибюль, из которого вела тяжеленная весом в тонны кованая дверь на улицу. Квартирка наша располагалась зигзагом, так что из окон кухни можно было заглянуть в окно средней комнаты. Оба этих окна смотрели на линию метро, по которой часто проезжали длинные тяжёлые поезда, и это было слышно в квартире.
Прямо напротив этих окон располагалась и станция метро.
Мы жили на последнем четвёртом этаже, который был на уровне платформы метро.Можно было видеть очень близко людей на платформе, как они выходят и заходят в поезд. Но мы жили, как я уже упомянула, на последнем, четвёртом этаже. А уже этажом ниже те же окна выходили в колодец. Такие колодцы можно встретить в описаниях старого мрачного города у Фёдора Достоевского. В самом низу, на первом этаже, с теми окнами, что в колодец, жили арабы. Ну не только арабы. Но про этих арабов ходили слухи, что они сказочно богаты. И я не могла себе представить, зачем быть богатым, чтобы так жить. Но это всего лишь слухи. А слухи могут быть чрезвычайно преувеличены. Сначала я думала, что это индусы. Потому что я почему-то считала, что только индусы носят длинные белые одежды. Но однажды эти арабы пригласили меня к себе в гости. В первой комнате на стене висел плакат со списком всех пророков Ислама. И я c изумлением обнаружила, что Исус Христос тоже числится в этом списке. Я была совершенно потрясена. Мне казалось, что христианство и мусульманство вообще не имеют ничего общего. Но мне предстояло сделать для себя ещё немало всяческих открытий. Которые меня ошеломляли своей неожиданностью. Вообще всякий раз, когда я пересекаю границу, я обнаруживаю для себя что-то новенькое. Например, когда я в шестнадцать лет поскорей получила пасспорт и заставила своих нищих родителей, которые  выплачивали кооператив, и денег больше ни на что просто не было, организовать мне поездку в Польшу по приглашению папиного однокурсника, я была совершенно потрясена, когда обнаружила, что после пересечения границы с Польшей ничего не поменялось. Трава была такого же цвета, те же поля, деревья, такой же пейзаж за окном поезда. Я глазам своим не поверила. Всё то же самое? А в чём же тогда разница? Люди одеты так же. Животные выглядят так же. Так что в этом смысле к Америке я была уже подготовлена.
Но вернёмся  в нашу квартирку в Бруклине. Вид из окон спальни открывался сказачный, и наши окна не смотрели в окна других домов, так что и завешивать их необходимости не было. До самого горизонта не было никаких построек, которые бы их заслоняли. Но постепенно за семьнадцать лет стали выростать новые дома и не сразу, не за один год и даже не за два года, но через семьнадцать лет, когда мы съезжали с этой квартиры, уже никаких пейзажев из окна видно не было. Мост исчез за новостроем. И небо заслонялось более высокими домами, чем наш. Недалеко от нашего дома Дэхилл упиралась в огромное кладбище, рядом с которым находилась наша придворная библиотека.В те времена, в самом начале, эта библиотека организовала курсы для таких как мы. Курсы английского языка вела пожилая американочка, европейская испанка по происхождению. У неё были проблемы с ногами, и она ходила с палочкой. Очень эмансипированная дама. Она разошлась со своим мужем в тот же момент, когда он посчитал, что работать ей не следует, а надо сидеть дома и заниматься домашним хозяйством. Их единственная дочь по своему выбору стала строителем и работала в бригаде на строительстве домов, и даже себе самой сама построила домик, о чём наша учительница Лара нам рассказывала. Её дочь была мастером на все руки. И когда приезжала навестить Лару, ремонтировала её всю сантехнику, краны у Лары никогда не текли и она не зависела от дворника. Дворники тут почему-то называются суперами. Мне казалось, что это слово обозначает  что-то высшее. Но хозяев домов суперами не называют. Их называют лэндлордами. Но по-скольку я сама язык этот не создавала, ничего не оставалось, как учить его и привыкать к нему. В нашей группе Английского языка учились в основном женщины, и было много русских, то есть русско-говорящих. Хотя были и арабские женщины, в длинных чёрных одеждах и с косынками на головах. Жанна была одной из учениц на этих занятиях. Она была уже в возрасте и не производила впечатления красавицы. Даже бывшей красавицы. И она была очень худой, даже можно сказать костлявой. Что производило на меня впечатление и нравилось. Глаза у неё были тёмного цвета. И когда она рассказывала, каким красавцев был её папа, блондин с синими глазами, похожий на “русского Ваню” – так она сказала, это её слова, то в это трудно было поверить глядя на неё. Жанна была из Белоруссии и приехала в Америку недавно, после того, как Союз рассыпался, как карточный домик. Отец Жанны ушёл на фронт в самом начале Отечественной войны. Мать не эвакуировалась и, когда немцы заняли их город, ей удалось сдать ребёнка в интернат и уйти к партизанам. Жанне было три года на тот момент и она смутно помнит происходившее. Но воспитательница потом рассказывала, что однажды пришли в интернат и приказали дать им определённое колличество детей для сдачи крови для немецких солдат. Воспитательнице ничего не оставалось делать, как послать детей на неминуемую гибель. Я спросила Жанну, как же ей удалось спастись. И она как-то странно ответила – ну знаете, это же дети. Шнурочек развязался. Пока завязывали, уже и ушли. Все знали в интернате, что Жанна еврейский ребёнок, но никто никому не сказал ни слова. Это вообще не обсуждалось. После того, как Жанныного отца демобилизовали, он вернулся в родной город и стал, как выразилась Жанна “опять сколачивать свою семью”. Он явился в интернат, купив предварительно белые булки и отдал их Жанне. И до сих пор, сказала Жанна, это для неё самая вкусная еда. Потом вернулась и мать. Оказалось, что отряд их поймали, и её отправили на работы в Германию. Мать Жанны была очень крупная, очень сильная, физически выносливая женщина, чего нельзя было бы предположить, глядя на Жанну. Когда война закончилась, Жанына мать оказалась на территории, занятой американцами. И ей уже тогда предлагали уехать в Америку. Представляешь, говорила она Жанне, я могла бы шикарно жить в Америке припеваючи и горя не знать. “ но она не могла. Она знала, что у неё ребёнок остался в интернате и может быть жив. Так она вернулась обратно, в свой родной город. Нашла свою дочку и мужа. И стали они налаживать обычную жизнь, свой быт. У них родилась ещё одна дочка, но с ней не были так близки, как с Жанной. С Жанной подолгу вспоминали – а ты помнишь то, а ты не забыла это. Новый ребёнок ничего не помнил и ничего не знал. Она очень ревновала и не понимала, почему старшей сестре уделяют на столько больше внимания.  С Жанной они вместе праздновали Победу. На одном таком праздновании настоящий русский Ваня подошёл к Жанныному папе и сказал – Я вижу, что ты русский. Давай с тобой выпьем, а то здесь одни непьющие евреи, выпить не с кем. И они выпили. Жаннын папа не стал ему говорить – нет, я не русский, я еврей. Ну какая в конце концов разница, в день-то Победы. Тем более, что по-внешности и не скажешь.
Когда я посещала эти курсы Английского в районной библиотеке, мы были сказачно бедны. В те времена всё наше богатство состояло в том, что  из окон нашей спальни открывались фантастические виды на весь Бруклин в сторону Верезано Бридж. И ночью мост сиял во всей красе бриллиантами огней. Небо было открыто и ошеломляющие пронзительные закаты окрашивали его изо дня в день. Но бесконечно этим зрелищем невозможно было любоваться. Как скоропортящиеся продукты, всё меркло, становилось тусклым, тускнело, темнело, и наступала ночь. А ночью иногда были видны и звёзды. Мы прожили в этом доме в этой квартирке семьнадцать лет, как один день. В доме жило много людей. Много было евреев. Разные рассы и народы были широко представлены. Постепенно мост заслонился домами, пейзаж скрылся за постройками, а из окна стал виден совсем маленький кусочек неба. Наше богатство таяло на глазах. Всё уходило в прошлое. Хотя дом был тот же. И о людях, которые в нём жили я обязательно напишу отдельные рассказы. У них у всех были свои истории, и многие мне их рассказывали, делились. Как Жанна рассказала свою и своих родителей. А я вот на этом закончу свой рассказ. Попрощаюсь с вами мои дорогие читатели и пожелаю нам всем крепкого здоровья, чтобы удача нам сопутствовала. До следующего рассказа.  Берегите себя.