На склоне лет

(умозрительная повесть)

Оставь надежду всяк сюда сходящий

Пролог
        Предупреждаю заранее любезного читателя о том, что я решил не оскорблять его внимание слишком откровенным текстом, заботясь о том, чтобы он чересчур не волновался относительно необходимости адекватно, то есть, негативно, на него реагировать во избежание подозрения в его собственной сопричастности мыслям автора. Поэтому я, Юрий Павлович Князев, архивариус «сокровища сознания», адаптировал текст, насколько мог, к сознанию такого массового читателя (коего уже трудно найти, но поискать еще можно), склонного к чтению не газетных передовиц с полей идеологического фронта, а интеллектуальной литературы.   
        Кто оказался в том положении, в котором нахожусь я, - в вертикальном положении уже у подножия горы времени, тот понимает, как я, что жизнь не заканчивается. Иначе она привела бы меня уже в горизонтальное состояние. Странно, почему такой человек все еще не согнулся под грузом лет. Да, он уже не спешит чувствовать и жить, - дает знать о себе усталость от жизни. Он не торопится, он медлит. Он экономно расходует время, которого осталось не так много, как хотелось бы до неминуемой встречи со смертью. Но это не так страшно, как об этом говорят. Страшнее подумать о том, что жизнь прожита зря, без особого смысла.
        Правда, порой нападает страх от нехватки времени, как если бы человек погрузился под воду, и ему стало катастрофически плохо от того, что он задыхается, глотая воду, как рыба воздух на суше. Он чувствует, что попал не в свою стихию, проще говоря, не в свою тарелку. Быть старым и не согнуться под прессом своего возраста противно природе человека. Казалось бы ему пора на покой. Следует прилечь и терпеливо ждать смерти. Но она все не приходит, так что забываешь чувство времени. Просто перестаешь в нем ориентироваться, вроде ребенка, который тоже стоит у подножия горы времени, но только с другой стороны, - со стороны жизни, а не смерти. Ему еще предстоит совершить восхождение на гору жизни.
        Мне же пора подготовиться к нисхождению в пропасть, бездну смерти. Именно там на роковой черте, заглядывая в эту бездну, у меня начинает кружиться голова от созерцания вечности. Время нисхождения в жизни остается позади за спиной, и нет особого желания вывернуть шею назад и оглянуться на пройденный путь, вспомнить о том, что, к счастью, сделано и что, к сожалению, не сделано. Все это безжалостно стирает время. Поэтому, наверное, своевременно теряет память человек, чтобы не помнить то, чего уж нет и никогда не будет. Зачем? В этом нет никакого смысла. Важнее то, что ждет тебя в настоящем.
        Но само это ожидание неизбежного чем ближе, тем спокойнее, ибо оно приносит с собой непоколебимую определенность в том, что есть. Есть настоящее. Прошлое забыто, а будущее закрыто. Занавес времени опустился, подняв затхлую пыль жалкого прошлого, превратившегося в прах. Вот, оказывается, что такое смерть: прах времени. Все проходит, пройдет и смерть. И что останется? Жизнь или вечность? Вечная жизнь? Неужели люди никак не могут избавиться от этой пошлости, которой их потчуют лукавые утешители?

Глава первая. Эта странная штука – память.
        Мне уже далеко за пятьдесят, точнее, говоря, пятьдесят лет с хвостиком. Ну, и что? Вот что хочется самому себе ответить упрямым риторическим вопросом на констатацию факта, что уже пожил и теперь доживаешь то, что не успел прожить.
        Конечно, можно броситься во все тяжкие и сделать вид, что омолодился и продолжать жить дальше, не обращая внимания на свой возраст. Прикинуться вечно юным, которого не коснется перст времени. Как быть во времени вечным? Обмануть время? Но как его обманешь? Для этого следует обмануть самого себя. Я на такое не способен. Слишком серьезное приходит время. Само настоящее. Вот, наверное, почему я до сих пор не сломлен. Видимо, бессознательно ждал этого момента настоящего – настоящего момента как явления вечности. Чем для такого настоящего может быть память как достояние прошлого? Только рабочим местом для медитации. Неужели пришло время для медитации? Ну, да, ведь люди в этом возрасте становятся склонными к размышлениям. Но я всю жизнь занимаюсь медитацией. Не время ли для меня, наконец, заняться самой жизнью, просто пожить? Нет, дорогой. Время сказало: медитируй. Значит, тебе пора на сеанс медитации. Отдыхать будешь на том свете. Хорошо, я буду работать, например, передавать опыт моей жизни подрастающему поколению в качестве учителя.
        Так ты же уже был учителем. Неужели ты не понял, что опыт твоей жизни никому не нужен, даже тебе самому? Ученики все равно не слышат тебя, даже если слушают, И тем более они не понимают то, что ты говоришь им. Как они могут понять тебя, старого, когда они молодые? Для понимания следует иметь опыт жизни, которого у них изначально нет. Или ты хочешь быть примером того. как не следует жить? Какой ты глупый, - такое заключение не может не сделать мой ангел-хранитель. Так что же мне остается? Быть наедине с самим собой?
        Так ты и был всю жизнь наедине с самим собой, предаваясь медитации на глазах своих учеников. Именно медитация была той незримой стеной, которая отделяла тебя от них. Она помогла тебе выжить таким, каким ты стал, а стал ты тем, кем был еще до своего рождения. Зачем тебе люди? Они не поймут тебя. Они не понимают и самих себя. Может быть, их и нет, а есть только тени тебя самого в других проекциях, в зависимости от среды преломления твоего собственного излучения. Это вряд ли. Но тогда быть лишь примером порицания, нарицательным примером. К чему? Тебе даже не надо быть примером для подражания. Что у ж говорить о примере осуждения. Следует быть не примером, но субъектом суждения. Однако для того, чтобы показать, как быть таким субъектом, достаточно об этом написать. Кому надо прочитает об этом. И довольно.
        Только теперь я понял, проработав учителем значительную часть жизни, чему следует учить учеников. Так и чему следует учить? Учить учиться. Кажется, у вождя мирового пролетариата есть такая глупая фраза: «учиться, учиться и учиться». Не помню, есть ли в ней соединительный союз «и». Но у меня он есть для уточнения смысла. Я еще понимаю фразу: «учиться учиться». Она имеет рефлексивную структуру. И в этом качестве рефлексии самого учения есть сугубое учение. В заявлении учиться подразумевается знание как то, чему учиться. В повторении учения, которое есть «мать учения», скрывается уже умение, способность делать знание уместным, ситуативным, действовать со знанием дела по ситуации. В этом деле важно не само знание как абстракт, теория, а умение извлекать из него пользу, прагму. Этой пользой является смысл. такое умелое знание осмысленно, сознательно. Это то, что можно назвать теоретической практикой, быть ученым в самом учении, знать знание, как самого себя.
        Но что такое «учиться, учиться и учиться»? Не является ли это учением быть самим собой, знать себя, как само знание?  Ну, да, конечно.
        Это не только умение возводить учение в степень, возвышаться в нем, но и выводить из него ученое знание, становиться ученым в учении, изученным. Это быть не просто учеником, но уже ученым, наученным опытом учения, извлекшим из него урок жизни. Этот принцип учения позволяет быть не только учеником и ученым, но и учителем.
        Учиться – значить быть учеником. Учиться и учиться – быть ученым. Учиться, учиться и учиться - значит стать учителем самого себя. Учиться и учиться – это не только повторение как мать учения, но и вхождение в учение в роли ученого, эволюционирование. Тогда как учиться, учиться и учиться – это уже революционирование, скачок в учении, качественное изменение, обращение в учителя. Эволюционирование в учении есть первый скачок, но только виртуальный, скачок на месте вокруг головы, это игра в учении, вхождение в роль ученого. Но вот революционирование в учении – это продвижение в скачке, скачок в самом скачке, только уже не по вертикали, а по горизонтали, прыжок в длину через голову.
       Хорошо, следует учиться, учиться и учиться. Но чего не следует делать в учении? Подражать учителю. Следует быть неподражаемым, быть оригинальным. Однако в этом обучении не увлекаться оригинальничанием. Оригинальность, неповторимость нужна не для оригинальности, а для дела, для всеобщего как единичное, которое служит ему. Ближайшим, наглядным образом всеобщего для человека являются люди, а сутью, сущностью его является Бог как Творец. Но все это совершается в Духе неведомым, невидимым способом, доступным уму для понимания только в идеи, в идеации, в умозрении. Так вот совершение в духе, совершенствование имеет особенный характер личного участия. В этом смысле личное, точнее, личностное выражение превосходит индивидуальную оригинальность, которая служит лишь материалом выражения всеобщего содержания жизни, в данном случае, людей.
        Правда, не следует подражать учителю только в одном случае, - в случае творческого отношения к учению. В любом другом случае подражать вполне допустимо и даже естественно для живого существа. Но человек на то и разумное существо, чтобы быть человеком, а не попугаем. То есть, учение необходимо не только и не столько для того, чтобы повторять, сколько для того, чтобы творить или хотя бы интерпретировать.
        Но тут мне пришла в голову простая мысль о том, что учиться, учиться и учиться можно понимать в таком смысле: учиться, учиться и не учиться, если учиться – это повторять. Тогда эта фраза будет логично строиться так: учиться повторять и не повторять или повторять без повторения. Или: учение учения и не-учения. Прямо по Гегелю.
        На занятиях с учениками, студентами и магистрантами, а порой и с аспирантами и соискателями, я признавался им в том, что учу их, уча самого себя. Только так интересно заниматься обучением, если ты не догматик и законченный ш-краб (школьный работник) из ракообразных. Учитель – этот тот, кто учится у самого себя. В таком случае учитель сам становится естественным примером для неподражаемого подражания. Попробуй ученик в таком случае (разе) подражать учителю! Замучаешься. Придется поневоле, добровольно-принудительно заняться собой или, вообще, не заниматься. Именно такая метода обучения приводит к формуле: «Кто не с нами (со мной), тот против нас (меня)».
         Таким образом на своих занятиях я приводил к расколу группы или потока обучающихся на две подгруппы или подпотока: «своих» и «чужих». «Свои» были творческие люди. «Не свои», «чужие» были неспособные на творчество бездельники, ибо творчество не столько дар, сколько труд одаренных, да бездари. Сколько ты ни бейся, если у тебя нет способности, дара, то никто тебе не поможет, даже ты сам. В таком случае возьмись за то, что у тебя получается. Просто не может быть такого, что у тебя ничего не получается. И в таком случае ты не бездарен. Тогда это твой дар – быть тотально бездарным и служить примером для всех других в том, каким не следует быть. Это слабое утешение. Но что делать?
        И тех, и других, бездельников и бездарных не имеет смысла учить. Учитель может помочь только тем, кто сам себе помогает. Это факт и закон системы (программы) обучения как спасения души от греха.
        Значит, учитель только помогает, а учиться ученик сам. Сам с усами. Поэтому не учитель учит, точнее, он не научит. Это у него можно научиться самому. Учит учение, при котором есть учитель как указка учения. Плохо, когда учитель не указ для ученика. Но он указ не от себя, а от учения. На нем как на материале учения учится ученик. То есть, учитель должен стать сподручен ученику, должен превратиться в живое учение.
        Но вот вопрос о том, могут ли быть между учителем и учеником близкие отношения, мне не дает покоя. Речь идет о плотских отношениях, об отношениях родства. То есть, может ли родитель быть учителем своих детей? Казалось бы, не просто может, а должен быть, ведь дети подражают своим родителям. Вот это обстоятельство и вызывает тревогу. Родитель имеет естественную власть над своими детьми. Они полностью зависят от него, и поэтому он не может не пользоваться авторитетом.  Именно поэтому он может невольно или вольно злоупотреблять своим положением в качестве родителя и взрослого. Родитель – это не учитель. У учителя отношения с учениками строятся не на отношениях родства по плоти, а единения по духу и интеллекту. Если учитель и ученик разного пола, то к этим отношениям может быть  добавлена порция близости, но не плотской, телесной, а душевной. Во всяком случае со стороны учителя. Это следует иметь в виду учителю, как мужского, так и женского пола. Следует избегать учителю или учительницы обострения интереса учеников или учениц к своему полу. Иначе это станет ощутимой помехой в деле их обучения и воспитания. Просто не о  том они будут думать. Ведь есть не только школа добродетели, но и порока.
        Вместе с тем учителю следует проявлять признаки махатмы или «великой души», быть великодушным в отношениях с учениками и прощать им свойственные их возрасту пороки, включая в них и повышенный интерес к противоположному полу. Я заметил такую особенность в этом отношении: чем выше интерес к сексу, тем ниже интерес к учению. Между ними наблюдаются отношения обратной пропорциональности: не хочу учиться – хочу жениться.
        Что же мешает учиться? Конечно, животные, плотские потребности человека: голод, жажда, сон, секс и склонность к власти ради того, чтобы жить за чужой счет. Именно это составляет содержание жизни 99,9 % всех людей. То есть, как правило, они склонны не к человеческому обучению, а к животному подражанию. Одним словом, не человеческое общество, а скотское стадо. Это в лучшем случае, ибо их еще надо отучить от того, чтобы быть стаей зверей, приручить и одомашнить. Но это дело родителей. Дело учителей - из стада скотов сделать общество взрослых людей. Но как это сделать? Это можно сделать, только если сам учитель не зверь и скот, а человек. Ведь человеком не рождаются, а становятся. Для этого у него самого должен быть родитель и учитель.  Для того, чтобы быть учителем, следует прежде быть учеником, если не у самого себя, то у другого учителя.
        Призвание учителя - это очеловечивание ученика, а не просто его социализация. Что говорит о том, что очеловечивание и социализация – не одно и то же. Конечно, между ними не может не быть единства, но есть и различие. Социализация предполагает отношения социальной материализации, а очеловечивание – отношения душевной идеализации. Эти отношения дополняют друг друга, но не исчерпывают того круга отношений, в котором находится человек. Есть еще отношения интеллектуальной опосредствованности и духовной самостоятельности. Именно самостоятельности, а не независимости, ибо независимость разделяет людей, делает их чужими друг другу. Если душа необходима в воспитании, а интеллект в обучении, то дух важен в образовании, в том, чтобы быть универсальным существом.
        В чем же должен видеть учитель призвание своих учеников? Разумеется, в том, чтобы они видели друг в друге людей. Но для этого сам учитель должен быть на голову выше человека, а не просто сам быть человеком. Быть учителем – это сверхчеловеческое дело в том смысле, что оно требует от него сверхчеловеческих усилий, усилий даже не махатмы, а уже самого духа. Махатма еще человек или похожее на человека существо из другого мира, горизонтального нашему земному  миру. Духовное же существо – это существо из высшего, не параллельного, но вертикального мира. Поэтому настоящим учителем может быть только ангел или сам Бог, но никак не человек. Человек только делает вид, принимает на себя образ учителя. Чаще всего это только маска, за которой скрывается харя скота или морда зверя. Но как не показать ученику истинную сущность себя, не отпугнуть его от того, что становиться человеком, ведь ученик в силу своей животной породы (природы) склонен к подражанию, к наглядному переносу признака с родителя, сверстника и учителя на самого себя. Как только с учителя спадает маска лица человека, так в его роже ученик узнает себя.
        Но как же сделать так, чтобы эта маска лица человека намертво приросла к рожи учителя? Нет, лучше сказать не «намертво», а «в живую». Для этого приходится по живому резать самого себя, наживлять на себя человеческую маску. Как сделать эту маску живой? Это зависит от того, что сидит внутри человека, в его натуре, какова его реальная природа, чем он питается: соком или кровью. Своим ученикам не следует показывать своего зверя или скота. Пускай они останутся тайной учения, загадкой для ученика того, какой действительно характер носит его учение: зверский или скотский. Вот здесь и открывается то чудо, на которое способно учение, если оно носит творческий характер. Оно способно на то, чтобы из животного сотворить человека. Учение питается не от древа жизни, которая носит растительный или животный характер, а от древа познания добра и зла. И познаете добро и зло, и будете как боги. Нет, не будите богами, но будите как боги. Поэтому человек не есть бог, но делает его вид, благодаря тому, что питается с этого древа, различая добро и зло, следуя добру и уклоняясь от зла. Для этого надо стать человеком.
        Сколько я себя помню, всю жизнь занимался образованием, точнее сказать, занимался образованием как познанием. И познавал не столько информационным путем, сколько мысленным путем, проще говоря, мыслью. Мышление стало для меня второй натурой. Думать для меня так же естественно и необходимо, как, например, дышать или кушать, спать, испражняться и размножаться. Мышление является  моей естественной потребностью. Поэтому я не только использую человеческие способности для удовлетворения животных потребностей, как все люди, но и применяю животные средства, вроде головы и руки, для удовлетворения этой человеческой потребности. Думаю и пишу. Причем когда пишу, тогда лучше, обстоятельнее думаю.
        Нечто творится, становится, формируется, образуется, делается. Одновременно оно повторяется, воспроизводится, ощущается, представляется, воспринимается, переживается. И только тогда, на третьем шаге оно уже специально осознается, осмысливается, мыслится. На первом шаге оно пока творится, тогда замысливается, и сразу на втором шаге в форме чувства прямо, экзистенциально  переживается. И только потом само-выражается, символизируется, в слове осознается как мысль.
        Выходит на первом шаге действует воля. На втором шаге с ней слитно работает чувство. И на третьем шаге оно опосредствуется мыслью, выраженной словом. Между тем нам кажется, что вначале мы задумываемся, следом чувствуем и только потом делаем то, что задумали. Так получается не в реальности, а у нас в сознании, в нашей голове, на уме. Все же на самом деле происходит прямо наоборот. Только чувство остается на своем месте. В этом смысле человек является чувственным, материальным существом. И лишь некоторые из людей являются чувствительными, душевными существами. Среди них находятся те, кто на этом основании развиваются в бесконечно чувствительных или мыслящих существ.
        Первые кормильцы. Они кормят материей, питаются и растут. Это растительные люди. Вторые представляют, воображают и переживают. Они творческие натуры. Это живые люди. Третьи мыслители, готовые к духовной жизни, к общению с богами. Самые худшие из них возвращаются к людям для управления. Они властвуют над кормильцами с помощью хитрости ума. В этом им подражают творческие люди как артисты. В результате политика превращается в спектакль, в комедию. Прямо какой-то театр. И в этом театре мы живем в качестве зрителей. Так политика дает пищу для ума. Народ живо обсуждает то, что с ним делают. Но в его сознании все становится прямо наоборот, - с головы на ноги, как у Гегеля.
        «Запоминается, - как подумал штандартенфюрер Отто фон Штирлиц (по-русски Максим Максимович Исаев) у Юлиана Семенова в «Семнадцати мгновениях весны», - последняя фраза. Это он вывел для себя, словно математическое доказательство. Важно, как войти в нужный разговор, но еще важнее искусство выхода из разговора». Так приятно вспоминать, как входить в открытую только для тебя дверь и тут же выходить из того, что тебе открывается в темноте прошлого на свет настоящего. Вот, что значит память. Припоминание (анамнезис или анамнез) – это и есть мышление. Следи за симптомами и держи в голове анамнез – найдешь причину явления, откроешь сущность. Выход не там, где вход. Их разделяет становление. В результате, как правило, мы получаем не то, что задумали. Тем самым цель как идеал становления отодвигается в туманное будущее. Она где-то там маячит на горизонте, если не за горизонтом событий, в царстве идей.
        Только теперь на склоне лет, я понимаю как завзятый альпинист, как это восхитительно не только ползти в гору  к вершине жизни, но и идти, спускаться вниз к ее основанию. Такое удовольствие от жизни можно сравнить с наслаждением любовника, который то ласково хватается за нежные башни своей возлюбленной, чтобы не упасть в колодец счастья, то погружается вниз всем своим мужским естеством в женскую сокровищницу, становясь единственным пользователем и обладателем ее драгоценной самости.
        Но хорошего помаленьку,  ибо можно легко к нему привыкнуть и не заметить всей прелести редкого момента счастливого переживания. На то оно и счастье, чтобы быть частью чего-то большего, что уже не в нашей власти. Так, например, человек, которого мы любим, остается по-прежнему для нас соблазнительной загадкой, которую мы не в силах бросить разгадать.
        Интересно, чтобы мы делали без нашего сознания, которое так эротически притягательно? Оно то неожиданно показывает нам, что надежно спрятало в глубине своей памяти, то скрывает под завесой времени то, что само выйдет наружу из него в будущем. Если прошлое пленительно, то будущее притягательно. И то, и другое эротично, тогда как настоящее откровенно, порнографично. Почему эе мы так боимся признаться самим себе, что нам нравится быть такими неприлично откровенными – быть настоящими? Иной читатель заметит, что я нарушил меру, потерял разум, сравнив настоящее с порнографией. Но почему  так не сказать, когда это правда?
        Тут дело не в том, что порнография увлекательна, что она есть любование красотой того, что действительно только и есть, возбуждает и требует незамедлительной естественной разрядки, а в том, что стыдливость овладевает нами так, что дает нам больше, чем порнография. Она открывает нам то, чего в природе нет, но есть в нашем сознании, - духовное измерение как результат нашей искусной сдержанности. Стыд, скрывая плотское под одеждой культуры души, открывает нам неведомое духовное как невидимое, которым мы видим то, чего нет в нашей жизни без него. И тогда видимое преображается  в ореоле невидимого, отступающего назад в тень бессознательного, выступая вперед, и нам становится понятно, что это и есть мы сами, отраженные в самих себе. Тот, кто излучает будущее, он и отражает его как прошлое в самом себе настоящем.
        Власть времени над человеком сексуальна. Человек увлекается им, отдается ему без остатка, пока не умирает от смертельного содрогания. Так он сопротивляется смерти, ведет с ней агон, агонизирует, получая от жизни в последний миг полное удовлетворение. Смерть становится его последней возлюбленной, запечатлевая на его лице гримасу последнего сексуального удовлетворения от жизни. Эта тайна  открывается смертному по-настоящему лишь в момент смерти. Но за ней скрывается еще большая тайна вечного наслаждения, доступная только бессмертному. Однако вечное наслаждение так ли приятно, как смертное удовлетворение? То, что в нем нет конца, что ты никак не можешь кончить, есть непомерное, чудовищное перенапряжение, которое требует немедленной разрядки, но так и не может ее получить. Не в результате ли этого перенапряжения оно и застывает навечно в немой муке неразрешимости?   

Глава вторая. Платона я люблю, но истину люблю больше
         Интересно, что имел в виду Аристотель, когда сказал, что он любит Платона, но истину любит больше Платона? Он имел в виду истину, а не Платона. Платон был его учителем. Но Аристотель сам был учителем и учил своих учеников не учению Платона, но своему собственному учению об истине. Поэтому понятно, что он любил истину своего учения, а не истину учения своего учителя. Учение Аристотеля и учение Платона – это не одно и то же учение.
        Что же такое истина как то, что Аристотель любил больше своего учителя? Это соответствие мысли Аристотеля тому, о чем она. Мысль – это что, а то, что ей соответствует, есть нечто, о чем она, эта мысль. Вот это соответствие «что» «о чем» и есть истина с точки зрения Аристотеля. Следовательно, соответствие для него важнее, дороже, любимее учителя, если учитель – друг. Поэтому для Аристотеля истина – это любимая. Конечно, та, которую любят, дороже друга. Это понятно. Дружба дружбой, но любовь важнее, если эта любовь к истине, то есть, философия. Философия важнее философа. Точнее говоря, своя философия важнее другого философа. Зачем мне другая философия, пусть даже учителя, если есть моя философия?
        Пусть эта философия не философия Платона, но это моя философия как мой путь к истине. Этот путь и есть моя любовь к ней. Этот путь в философии имеет началом Платона, но целью, его концом является истина. Платон как начало мне друг, но истина дороже. Дороже ради чего того, что из чего. Но тогда из чего не есть истина. То, что не есть истина, есть ложь. Я люблю ложь, но истина дороже в том смысле, что она дороже лжи, за нее мы больше платим, дороже расплачиваемся. Платон заблуждается, поэтому не в нем истина. Но в ком она? Аристотель как бы говорит: она во мне. Точнее, я в истине, а не в Платоне. Истина для меня, а не для Платона, которому свойственно заблуждаться, обманываться на свой счет. Но где гарантия, что я не обманываюсь, как Платон? Гарантия в самой истине, которая есть пробный камень, критерий, как истины, так и лжи, Платона. Не Платон есть критерий, а сама истина. Поэтому она есть истина истины и лжи, Платона. Есть истина Аристотеля и Платона, точнее, Платон, который находится вне истины. Платон субъективен, а истина объективна, независима от дружбы, беспристрастна.
        Любит ли она? Отвечает ли она взаимностью тому, кто ее любит и к ней стремится?  Если она идеальная, совершенная, то, вероятно, отвечает. Но тогда ее беспристрастность заключается в том, что она любит все то, что есть, ведь она истина, есть то, что есть, что есть реально, есть реальность. В ней, в реальности, в истине и есть тот, кто ее любит. Но ее любит не только Аристотель, ее любит и Платон, как любит любой философ. Она всем причастна, но не все ей причастны. Они причастны ей только в той мере и степени, в какой расположены не к ней, а в ней, находятся в истине.
        Вот, например, нахожусь ли я в истине? Зависит ли мое расположение в ней от того, как я отношусь к ней? Это зависит от того, насколько мое отношение к ней истинно, ей соответствует. Но является ли это отношение к ней любовным? Оно в той мере истинно, в какой разумно, ведь сама мера и есть разум. То есть, мое любовное отношение к истине измеримо, разумно, измеряется разумом. Оно в той мере любовно, в какой разумно. Поэтому отношение к истине истинно, если оно разумно, имеет смысл. Но смысл имеет и отношение ко лжи. Вот тогда мое отношение к истине будет иметь ложный смысл, будет не реальным, а иллюзорным. То, что истинное отношение имеет смысл не равнозначно тому, что осмысленное есть истинное. Осмысленно отношение, как к истине, так и ко лжи. Бессмысленно же то, что не имеет отношение к истине или лжи. Имеет смысл выбор истины или лжи. Безразличие к ним лишает нас смысла. Бессмысленна та жизнь, которая равнодушна к истине. Философия и философ не могут быть равнодушны к истине и ко лжи. Философия находится по сю, по эту сторону истины и лжи. Это сторона смысла. Поэтому невозможна философия абсурда. Философия абсурда есть нонсенс, бессмыслица. У Альбера Камю под абсурдом понимается смысл. Абсурд Камю – это переряженный смысл, его превращенная форма. Превращает смысл в абсурд не-бытие. Не-бытие присутствует в бытии как его отсутствие в собственном качестве, виде. Оно есть не явление бытия. Но не явление бытия не есть собственно нонсенс. Смысл присутствует в не-бытии как присутствие отсутствия, как бытие ничто. Нонсенс же есть ничто бытия. Бытие не может не быть. Оно есть как бытие ничто. Есть бытие бытия и ничто. В этом заключается его смысл. Нонсенсом было бы то, что ничто нет. Но оно есть как ничто из бытия. В этом и состоит его смысл. 
        По ту сторону истины и лжи находится не философия, не анти-философия, а не-философия. Философия обязательно имеет смысл. Имеет смысл не абсурд, а абсурд как таковой, как то, что противоположно смыслу и находится с ним в единстве. Имеет смысл то, что рядится в смысл. Но это ложный смысл. Такой смысл Камю и называет абсурдом. Абсурдна позиция человека, принимающего мир за лишенный смысла. Такой человек противоречит сам себе, ибо он принимает мир, а, значит, он уже имеет для него смысл. Только этот смысл ложный, противоположный истине. Этот смысл иллюзорный. Абсурдно принимать мир за иллюзию. Но такой абсурд имеет смысл. Этот смысл отрицательный. Он лишает не мир, а себя, свою жизнь смысла. Осмысление такой абсурдной жизни философично. Не она имеет философский смысл, а ее осмысление. Осмысление такой жизни становится понятным. Но понять саму жизнь абсурдного человека невозможно.
        По ту сторону истины и лжи находится то, что не может определиться ни как реальность, ни как иллюзия. Это хаос как темная материя и темная энергия или антивещество и анти-поле. Не хватает еще анти-информации для полноты картины. Есть предположение о том, что лежит за пределами реальности и иллюзии, но об этом нет информации, нет данных. Но если нет данных, то есть задание о том, что есть. Впрочем, за пределами истины, реальности, вообще, ничего нет из того, что может быть представлено как космос. Здесь проблема заключается в том, что есть некоторая неопределенность, которая сама никак не может определиться, отделиться от прямо противоположности.
        Дело в том, что по эту стороны реальности и иллюзии, истины и лжи, в одном есть другое, а в другом одно: есть истина истины и лжи, и есть ложь лжи и истины.
        Для того, чтобы это понять, следует сначала разобрать более понятное, например, что такое истина лжи и ложь истины. Истина лжи есть то, что ложь есть ложь, а не истина. Ложь же истины заключается в том, что из истины может следовать ложь. Из лжи же может следовать истина, ибо из нее следует все, что угодно. Именно это является питательной средой для возникновения что угодности, хаоса. 

Глава третья. Существование в мире
        Сегодня, с утра пораньше, мне пришла в голову мысль: таких, как я, мыслящих существ, стало катастрофически мало среди нас, людей. Они просто-напросто перестали думать. Да, кстати, так ли важно, что эта мысль именно теперь мне пришла в голову? Конечно, нет. такое теперь не является строго необходимым, но оно реально и этим ценно, важно.
        Моя жена мне часто говорит, что мысли материальны. Я неоднократно с ней спорил о природе, точнее, сущности мысли. Но спор мой с ней имел теоретический характер. Она же имела в виду чисто практическую сторону вопроса о природе мысли. Не то, что я этого не понимал, но стоял на противоположной стороне решения этого вопроса. Мне следовало ее понять, понять то, что подавляющее большинство людей, если не все, стало таким, как она. Мысли потому материальны, что они есть то, что материализуется. Так они, эти люди, точнее, вы все, включая и тебя терпеливый читатель, это понимаете. Того, что не материализуется, просто нет. Это не заслуживающая внимания глупая фантазия. Какие вы, мягко говоря, недалекие люди. Вы не видите дальше собственного носа. Мне в ответ говорят: «Это ты не видишь даже то, что творится у тебя прямо под носом. И поэтому часто попадаешь впросак, как Фалес в яму, заглядевшись на звезды».
        Я прежде думал, что люди поглупели еще больше, чем были. Но нет, не в этом причина. Причина заключается в том, что в техническую, тем более информационную эпоху, они стали походить на машины, счетные машины. Почему мысли у них материальные? Потому, что они все переводят на счет. Счет специально придуман для материализации духа. Еще Платон, и тот полагал, что числа есть уже не идеи, но еще не вещи. Так вот современные люди через информацию свели идеи, которые теперь они мнят «проектами», к вещам. Поэтому среди них нет уже мыслящих, а есть только считающие, в лучшем случае, считающие себя умными или читающими, но уже не начитанными. И, правда, о чем не спросишь как учитель своих учеников, так они смотрят на тебя, как баран на новые ворота в недоумении. Они не могут взять в толк, о ком я спрашиваю, когда называю писателей. Нет, не взрослых писателей классики, а детских писателей. Это говорит о чем? Не о том, что они не читали детских книжек, а о том, что уже их родители им не читали сказки, потому что не имеют потребности в чтении. Что тогда говорить о потребности в мыслях, в уме?! Уже нет образованных людей. Начитанный человек – это большая редкость. Поэтому скоро не будет и грамотных людей. Будут одни счетные машинки. То есть, мышление, чтение, письмо будут полностью редуцированы, сведены к счету и разглядыванию картинок, так называемому «чтению» комиксов, манги и прочего бумажного мусора. Культура мусора и цивилизация интернет-помойки.
        Сейчас татуированные блогеры в «Тик-Токе» - властители дум оглупевшей массы молодежи. И в самом деле, что ждать от них, если молодящиеся старики и старухи скачут по сцене, как какие-то незрелые подростки? Одним словом, не цивилизация, а сумасшедший дом, дурдом. Поголовный, тотальный инфантилизм. О чем он говорит? Естественно, о старческом маразме современной цивилизации, о том, что люди возвращаются в дикое, младенческое состояние, находясь на этапе варваризации культуры. Так бывает с каждым маразматиком перед самой смертью.             
        Следует знать, чтобы находить смысл в мысли, в мышлении, что есть не только материальное, но и идеальное, и оно есть не только функция от материи, как полагают так называемые «умные материалисты» (диалектики), а не «глупые материалисты» (вульгарные материалисты или догматики идеологии), которые все гребут под одну материю. Идеальное не менее реально, чем материальное, только в материальном измерении оно носит виртуальный, лишь возможный характер. Для материалиста это так, но не для идеалиста. Идеалист соблазнен идеалом. Идеал – это хорошо, но соблазн плохо. Это то плохое, которое есть в хорошем. Ведь соблазняет не только плохое, злое, безобразное, кривое, лживое, но и хорошее, доброе, красивое, прямое, правдивое, принимая и представляя себя за лучшее. Есть грех не только в грехе, а где ему быть, как не в себе, но и в святости. Кто согрешил, как не сам дух, не ангел Люцифер? Есть грехи святых, праведных людей. Их грехи самые тяжелые, непростительные. Это грехи против самого Духа. Им страдают идеалисты, которые идеализируют реальность. Идеальный грех – это утопия, иллюзия ума, в которую может попасть сам дух. Ведь его телом является разум. Когда слишком много ума – это уже не ум, а глупость, глупость умного, умничанье.
        Не заболел ли я таким грехом, идеализируя прошлое? Оно было далеко не идеальное, прямо-таки было поганое прошлое. Так чего ждать от настоящего как следствия поганого прошлого? Достаточно вспомнить одних лживых коммунистов, чтобы стало тошно на душе. Да, настоящее время – есть время цинизма. Но что является причиной его? Разумеется, лицемерие, двоедушие, двусмысленность прошлого. Цинизм есть реакция на ханжество. Светлое будущее – это следствие поганого прошлого, но только в голове идеалиста, живущего циничным настоящим.
        Все ждешь с каждой новой партией учеников, что вот, наконец, придет хотя бы один человек, который может понять тебя. Но нет, куда там. Он не может понять не то, что тебя, но даже самого себя. Понять себя не в состоянии. Так о чем мне говорить с ними? О чем угодно, но только не о том, что принадлежит пониманию. Передо мной стена, о которой пела Лариса Долина. Правда, она пела не о том, о чем я пишу. Та стена была стеной, которую возводит сам человек. Я же пишу о той стене, что уже давным-давно построена до последнего кирпича в ней. Здесь впору вспомнить не Долину, а Pink Floyd. Это стена отчуждения человека не только от людей, но и от самого себя, от того, что есть в нем, но что важнее его, - того, кого он видит в зеркале, а другие встречают, проходя мимо. Этот не представляет никакого интереса, а тот скрывается во тьме. Но почему? Да, потому, что внутри темно. Свет снаружи.
        Для того, чтобы увидеть внутренний свет, нужны не глаза, а разум, умозрение. Единственным выходом для неразумного существа остается жар души – сердечная теплота. Холоднее, нет, теплее, а теперь горячее. Но жар может не только растопить  лед отчуждения, но и растворить человека без остатка в океане любви. Но тогда кого любить? Остается любить не кого, а что, - саму любовь. В этом и заключается трагедия любви человека. Что вот любишь человека, а его уже и нет, и осталась одна, одинокая любовь. Осталась одна любовь без тех, кто любит и любим. Вот где безумие. Это наказание для добрых, любящих людей. Что вы хотели: судьба! Истина в том, что нет не виноватых. Все несчастны. И никакой вечной жизни тоже нет. Она есть для одной жизни, а не для живущих. И что такое эта жизнь, если она смертельна для живущих? Жить для детей – слабое утешение. Они – не мы. К тому же они немы: мы не можем говорить ними.
        Когда я это пишу, я уже чувствую, что нахожусь на грани само-понимания. Если писать дальше в этом направлении, то пропадет сам пишущий и останется только невнятное письмо. Это пункт границы ума. Дальше лежит пространство, область безумия. Можно ли сказать, что безумие – это запредельное для ума, перебор для него, как, наоборот, умственная неполноценность, слабоумие – это недобор для него, недоумие? Вероятно, можно. Как можно и сказать, сравнивая различные системы обучения, что, например, в немецкой системе обучения, которой в дореволюционное время, начиная с Петра Первого, вплоть до революции, а потом и при Сталине мы подражали, можно думать больше, чем надо. Наверное, поэтому в ней возможна заумная философия. Ум немца для ума, для философии, а не для немца.
        Уже во французской системе образования ума есть в самый раз, столько, сколько нужно. Поэтому французы и живут в самом центре системы координат Декарта, являясь точкой отчета для культуры. У них есть умная философия. У француза ум на уме, в уме. Поэтому он так остроумен.
        Английской системе образования не достает, не хватает ума. Поэтому английская философия вызывает недоумение. Она есть философия, мягко говоря, чудаков. Достаточно вспомнить Беркли и Юма, чтобы удостовериться в этом. Англичане думают не много, но мало. Они больше считают факты, чем думают мысли. Английская философия есть философия недоумков в массе, и философия вывихнутых умов, как исключение. Английский ум не в уме и не для ума.
        В американской системе образования, вообще, нет мысли. В ней есть только цифры, которыми тестируют отсутствие ума. Сколько нет мыслей! Чтобы это подсчитать требуется некоторый суррогат ума. Поэтому американцы не думают, но делают вид, что уже подумали. Они не думают, они информируют. Американская философия есть философия не мысли, но счета, успеха. Американский ум против ума.
        Что же можно противопоставить западной системе образования? Разумеется, восточную систему образования: индийскую и китайскую. Индийская система образования формирует созерцательного субъекта, который думает сам собой, как дышит. Ему становится естественно думать, так, что он не думает о том, что думает. Зачем? И так, само собой думается. Благодаря чему? Конечно, медитации. Только, это восточная медитация. У индусов она особая. Она позволяет думать, не думая, не думая о том, что думаешь. Это как? Созерцая то, что видишь не вне себя, а в самом себе. Можно мне так же? Для этого надо быть индусом, чтобы иметь естественную, природную философию. Ее естественность заключается не в том, чтобы думать о природе, но думать так, чтобы ты сам стал природой. 
        У греков в древности было не так. Они, наивные, думали для того, чтобы думать. Нет, не делать, как американцы, а думать. Ведь для древнего грека мысль есть дело.  Но современные греки думают как турки. Почему? Ну, потому что они стали турками. Вы знаете, как думают турки? Даже они не знают. Они же турки. Вероятно, они думают так, как говорят. Вот единственно, что можно узнать у них самих.
        Китайская система образования основана, как индийская, на медитации. Только китайская медитация (то есть, размышление) предполагает в качестве цели мышления не-мышление. Ты думай, но не для того, чтобы думать, а, напротив, чтобы не думать. Не думать для чего? Глупый, разумеется, для покоя, для равновесия. Как только подумаешь, так его нарушишь и причинишь себе вред. Вредно думать. Но если думаешь, то думай с пользой, чтобы больше совсем не думать. Вот такая у китайцев бездумная философия.

Глава четвертая. Паразиты сознания
        Человечество идет прямой дорогой к собственной гибели, точнее, к перерождению в такие существа, которые становятся благоприятной средой для укоренения в материальном мире призраков пришельцев. Они облюбовали наше человеческое сознание (не заводится же им в голове обезьяны или крокодила!) для собственного существования в качестве паразитов сознания. Дело сталось за малых: использовать наше тело целиком, а только мозг в качестве контейнера для уже не призрачной жизни. Об их вторжении догадывались еще классики литературы. Взять хотя бы Гоголя с его «Мертвыми душами». За человеческими личинами героев этого произведения можно разглядеть чудовищные хари и морды этих пришельцев. Гоголь то, что видел своим магическим оком, то и описывал. На самом деле мертвыми душами в первом томе его сочинения были не имена крестьян в ревизионной сказке, а собеседники Чичикова, как и он сам. Призраки мертвых инопланетян и есть действительные герои «Мертвых душ» Николая Васильевича. Их дело живет. К нашему веку они превратили уже многие миллионы людей в своих живых носителей. Все остальное человечество ими планомерно будет уничтожаться вплоть до примерно пятисот миллионов индивидов. Пока такая цифра фигурирует в оговорках трансгуманистов - авангарда вырождения человечества. Прежде фигурировала цифра в один миллиард индивидов. Это так называемый «золотой миллиард». К сожалению, призраков инопланетян они не могут «переварить» такой большой контингент туземного населения. 
        Так кто же такие «паразиты сознания»? Это живые клоны (копии) мертвых инопланетян. Их можно назвать призраками пришельцев. Проникновение этих призраков замечено еще в древности. Но активная фаза их проникновения в человеческое сознание замечена в начале ХХ века. Поэтому именно это время можно назвать началом Армаггедона. Только реальный Армаггедон, в отличие от мифического Армаггедона как битвы сил добра с силами зла, есть битва между силами зла, а именно: силами дьявола и силами сатаны. Естественно, в этой битве участвуют люди на той и другой стороне. Силы дьявола – это силы фанатиков-дегенератов, а силы сатаны – силы извращенцев. За дьяволом стоит утопическая идея ненависти к жизни (некрофилии), а за сатаной – принцип наслаждения, реализация которого вызывает смешение и хаос. Эта борьба ведет к установлению мирового господства антихриста – к диктатуре самоубийственного безумия. Чертовой троице противостоит божественная Троица.

Глава пятая. Католический принцип богословского развития
        И здесь, в отношении к абсолюту сторонники «темной стороны» сущего оказались подражателями представителей «светлой стороны». Но почему у так называемого «белого братства» нет согласия относительно понимания сущности отношения между ипостасями Бога? Почему католики принимают принцип развития богословия уже после решений первых вселенских соборов? К чему это ведет и может привести? К расколу? К расколу на католиков и православных, а потом расколу самих католиков на католиков и протестантов?
        Согласно решениям первых вселенских соборов церкви Христа было осуждено арианство как ересь субординационализма –  идея верховенства ипостаси Бога Отца над ипостасями Бога Сына и Бога Святого Духа. В арианстве второе лицо Троицы – Спаситель - не рождается в вечности, но творится во времени. В результате дева Мария является не богородицей, а христородицей. Иисус является Богом не в вечности, но во времени по благодати  Церковь объявило такое учение ересью. Она установила правильное понимание лиц Троицы: все они, сверхсущие, едины в божественности, по сути, по природе, по естеству, по бытию. Но только Бог-Отец как Творец мира духов и мира людей в Святом Духе находится в единстве с Богом Сыном как Спасителем людей от первородного греха познания добра и зла, совершенного Адамом и Евой, чтобы быть как «боги», как Творец, Спаситель и Святой Дух. Уже здесь в соблазне уподоблением Богу в лицах дьявол представил их в ложном виде «богов». Между тем Бог един и один. Но у православных Святой Дух исходит только от Бога Отца, а у католиков и от Бога Сына тоже (filioque).
        Для чего католики приняли такой догмат в богословии? Для усиления единства лиц в Троице? Однако в результате акцент в понимании Бога был сделан не на ипостасности (личностности) Бога, а на его природе. Если Святой Дух исходит как от Творца, так и от Спасителя, то да усиливается их единство; но это с одной стороны. Ведь, с другой стороны, преувеличивается роль их относительности перед их абсолютностью. Нарушается мера их раздельности так, что Они некоторым образом сливаются друг с другом. В итоге страдает их ипостастность (личностность). Хотя, казалось бы, усиление Спасителя Святым Духом, который якобы исходит от Него, усиливает Его, нет, не значимость (смысл), но значение. И уже в практическом смысле усиливает значение его наместника на Земле в Риме – римского папы в христианской (церковной) иерархии.
        В православии Творец как олицетворение Воли Бога является потому Творцом, что Святым Духом полон так, что Тот исходит от Него. В этом смысле Святой Дух есть Любовь как Божественное Чувство. Творец любит свое творение в вечности (Царство Бога) и во времени (мир). Он посылает своего Сына в мир ради спасения его от первородного греха людей, потомков Адама и Евы. В итоге люди становятся «богами (сынами) по благодати» в Спасителе. Что это означает? Что возможно обожение человека, его вечное (уже не душевное, а духовное) спасение от смерти в Боге, в Его Царстве.
        Но в католицизме можно заметить проведение принципа развития идеи Бога от субординационализма к коордиционализму, от неравенства лиц Троицы к их полному равенству вплоть до слитности в отношениях. В результате утрачивается понимание их истинной ипостасности (личностности). Если православие акцентирует внимание на Боге Творце, подчеркивая тем самым момента ипостасности, то католицизм обращает внимание прежде всего на саму систему отношений внутри Бога между ипостасями (личностями). Кстати, в марксизме как светской религии сущность человека, как сущность Бога в католицизме так же сводится к ансамблю его отношений с себе подобными. Но только в лице человека мы видим социальные отношения, а в лице Бога – божественные отношения.
        Но этим католики не ограничились. Они ввели в догматику еще и догмат о Деве Марии как уже богини. Получается так, что они установили божественное происхождение не только Иисуса Христа, но и Его Матери от Бога Творца. Зачем? Ведь Богородица не является ипостасью (личностью) Бога. Произошло так называемое «учетверение термина» в логике богословия, превращение Бога в существо пола. Как в Нем, в Едином, могут ужиться два пола? Бог, вообще, не имеет пола. Пол имеет человек в миру. Если кивают на Иисуса Христа, что он был мужчина, то это следует понимать, чтобы не оказаться в бессмысленном положении, так, что он мужчина лишь как человек, но не как Бог. Да, и то, как человек, он совершенный человек, а не грешник, каким не может не быть мужчина. Поэтому он мужчина только в некотором роде, в своем божественном роде, идеально, а не реально, то есть, условно, абстрактно, для обычного нашего понимания, вроде нас, чтобы быть нам ближе не только по вере, но и по природе (по видимости). Иначе не понятно. Правда, профессионально верующие говорят, что это следует не понимать, но в это верить. Но как можно верить в то, что непонятно? Это можно делать только в одном случае, когда веришь не в Бога, а в саму веру, которую обожествляешь как чудо самой веры. Вера подменяет Бога, Разум, Логос, Иисуса Христа самой собой. А что она может делать? Только это! Ведь богословие есть догматика, обратной стороной которого является софистика (хитрость), а не философия (разумность). 
        Дал о себе знать присущий католическому богословию терминизм. Я уже не говорю о софистичности такого терминологического новшества.
        Католический догмат о римском папе, о его непогрешимости в делах веры за кафедрой церкви вызывает оправданное недоумение. Почему именно в Риме находится центр вселенского христианства?
        Вера – «вещь», способность (человека) относительная, условная. Когда ее доводят до предела, возводят в абсолют, обожествляют, она превращается в фанатизм и теряет свой условный смысл, становится просто бессмысленной, абсурдной, как «круглый квадрат». Это случилось не только с католицизмом. Все хорошо, включая веру, только в меру, в разум, а не в веру. Естественно, для человека как существа не безмерного, а ограниченного мерой. Иначе ему угрожает фанатизм, который лишает его разума, а его жизнь смысла. Поэтому фанатизм не может не вести к смерти. Жизнь предпочтительнее.
        Следует только понимать, что вся эта догматика придумана хитрыми попами (софистами) для того, чтобы уверить наивных людей в том, что их выдумки придуманы не ими, а ниспосланы им с Неба Самим Богом, что это Его Откровение, которое нам приходится обдумать, чтобы найти в церковных сказках хоть какой-то смысл. Ведь надо чему-то и кому-то верить. Лучше всего понимать смысл того, во что ты веришь.
        Если ты уж обратился за помощью к попу, то не сомневайся в его обслуживании. Он это делает так, как им положено согласно канону поклонения их Богу. Этот канон служения был выработан такими же попами еще тысячи лет назад. Поэтому им трудно под тяжестью этих лет сдвинуть хоть что-нибудь на йоту в нем.
        Другое дело, твой собственный путь к Богу, на котором всякий другой, тем более, поучитель и служитель - третий лишний.

Глава шестая. Чертова троица
        Есть ли смысл в вышеупомянутой чертовой троице? Конечно, есть. Он нужен для того, чтобы разобраться в хитросплетениях современной жизни. Что означает, символизирует приход к власти антихриста? Он символизирует господство цифры над духом. Это уже не буква софистической догматики христианства, а цифра нового культа – культа техники. Власть антихриста есть власть так называемых айтишников – слуг антихриста, идейными вдохновителями которых являются трансгуманисты как плод симбиоза, точнее, внедрения призраков пришельцев как паразитов в сознание бестолковых людей. Им увенчивается триумвират дьявола, сатаны и антихриста. Пришла эра антихриста. Борьба дьявола с сатаной, дегенератов с извращенцами расчистила ему дорогу к власти над душами и умами людей. Антихрист есть собирательный образ; имя ему легион. Что можно противопоставить новым культистам? Ничего. Человечество уже обречено. Спасутся от цифры немногие, в ком еще жив смысл.
        Уже отходит век «новых христов» (пророков и пророчиц). Они, как Иисус, приходят в мир накануне Апокалипсиса. Но они, не ведают, что творят то, что им не по силам, смущенные соблазном того, что ведают, знают, как спасаться людям. Вследствие этого они становятся «ловцами душ» для паразитов сознания. Их общины и собрания превращаются ими самими или властями на словах в так называемые официозом «тоталитарные секты», в которых люди предаются вредным иллюзиям.
        Вот один мистик, да, вы его знаете, - это Блез Паскаль, который разбирался в том, что такое вероятность как сущность веры, сказал: «Агония Христа длится вечно, и в это время нельзя спать». Нельзя спать, когда не то, что антихрист застыл на пороге, но когда он уже давно здесь, среди нас. Пришествие антихриста и есть агония Христа. Он при смерти. И нам не следует спать, но следует отпевать Христа. Его отпевание есть отпевание нашей смерти. Если Христос умрет, то мы вечно будем мертвыми. Пока мы чувствуем свою вину, мы живы. Наше покаяние не дает ему окончательно умереть в этом мире. Что символизирует собой приход антихриста? То, что мы невинны. Антихрист призывает человека быть сверхчеловеком, не знающим за собой вины. 

Глава седьмая. Будущее человечества
        Что нас ждет в будущем? Если судить о будущем по настоящему, то нас не ждет в будущем ничего хорошего. Уже теперь, в самом начале эры техники или в технозое, в котором сама среда обитания человека становится искусственной, у человека появляются проблемы, связанные с кризисом его природной органичности. Человек перестает быть только естественным существом. Мы и так уже не столько органические, сколько социальные существа. Наша социальность приобретает явные черты уже не столько естественного, сколько искусственного характера. О чем это я пишу? Да, все о том же, - о том, что мы все меньше походим на другие живые существа и все больше уподобляемся тому, что является произведениями нашей культуры, так называемыми артефактами. Человеческая социальность меняет свой характера с животного, органического на технически, искусственно организованный. Причем сама эта техничность как сознательное умение переходит из разряда искусства, основанного на искушении, на желании, на соблазне, в разряд промышленного производства,  необходимого для автоматического потребления. Уже здесь умение быть человеком умелым, разумным обращается в такой навык, который срабатывает без усилия осознания человеком самого себя.   
        Пока еще дает о себе знать видоизменчивость человека не в его вещественном субстрате, а в энергетическом функционировании в виде поведения. Человек начинает вести себя странным образом, ему органически не присущим. Так называемые «айтишники» не есть еще видоизмененные люди в своем существе. Но в поведении они уже другие, чем те люди, которые привержены прежнему, органическому или классическому, собственно человеческому образу жизни, чувства и мысли. Но вот те люди, которые придут на смену айтишникам, второе поколение людей эры технозоя, уже видоизменятся. Это уже будут не собственно люди, а нечто иное, находящееся в естественном симбиозе с паразитами сознания. Они будут наполовину людьми, внешне не отличимыми от нас, но на другую половину, скрытую от нашего взора, уже не людями, потомками пришельцев, готовыми изжить нас с родной планеты. У них не будет никакого предубеждения против нашего уничтожения. Между нами начнется борьба не на жизнь, а на смерть. Уже сейчас самые опасные для них люди подвергаются смертельной опасности. Кто же опасен для паразитов сознания? Естественно, те из людей, у кого имеется развитое самосознание. Таких, кстати, становится все меньше и меньше. Почему? Это прямой результат бесчеловечной работы паразитов сознания, этих привидений мертвых пришельцев.
        В будущем настоящие люди целиком исчезнут. Останутся только выродки чудовищного скрещивания людей с пришельцами. У паразитов сознания от пришельцев нет совести, нет души, нет чувства вины. Вот почему они бесчеловечны и смертельно опасны для нас, людей. Но люди, как правило, беззащитны перед ними, ибо последние, эти паразиты сознания, способны проникать в само сознание большинства людей, независимо от их воли и осознания. Единственная возможность противостоять им в своем сознании – это иметь постоянно работающее собственное самосознание, которое препятствует их вредоносной работе по освоению и заселению человеческого сознания.
        Это ладно, но что остается делать мне? Ничего из того, что может спасти положение человечества. Оно обречено. Спасаться нужно самому себе. Говорится же в святой книге: «Спасутся не все. Остальные сгорят как солома». Туда им и дорога. Сами виноваты. Не я. У меня же другой путь. Это путь к тому, кто еще остался, - я сам. Важно в конце времен не потерять самого себя. Потерять себя – это и значит сдаться врагу рода человеческого на милость. Этим грешат многие из нас. Мне с ними не по пути. Путь к Богу, к истине у каждого человека свой, неведомый другим. Этим путем и является отдельно взятый человек. Все дороги ведут в Рим. Но они начинаются с отдельно взятого места каждого. Бог то общий, да человек нет.
        Правда, говорят, что сообща веселее и надежнее. Врут, как всегда. В «сообща» нет меня. Там есть всё, кроме меня, кроме Я. Это в Я есть все, в том числе и я. Только не все являются им. Я вот явился себе, не миру. Именно это и важно тогда, когда наступает безликое, которое отнимает лик у всех.
        К этому безликому трудно привыкнуть. Оно еще не имеет человеческого лица, не адаптировалось к нему. Точнее говоря, все, к чему оно прикасается, становится личиной, маской, которая прикрывает, маскирует то, что есть ничто. Прежние формы не-бытия в образах дьявола (знати) и сатаны (нуворишей) стало привычным для человека. С ними человек уже живет тысячи лет. Сейчас между ними: силами дьявола (неравенства) и сатаны (уравнения в низости) идет борьба. Бог оставил нас. Но за этой борьбой скрывается то, что является для нас непривычным, необычным, чужим. Оно уже здесь. Как прежде Слово обитало с нами и было между нас, так теперь безликое и безмолвное обитает с нами и находится между нас. Это антихрист. Скоро появится первое поколение слуг антихриста м6ежду нами. Он уже прибыл и скоро пришельцами станем мы сами. К сожалению, мы не сможем сосуществовать с ними, как мы сосуществовали с бесами и сатанистами. Слуги антихриста есть простые счетные машины. Они не ведают эмоций. Искусственные существа бесчувственны. У них нет души. Новое поколение, которое еще не появилось, будет бездушным. Для них дух – это пустой звук. Они еще более абстрактны, чем сам дьявол, Люцифер.

Глава восьмая. Идеология как высшая и последняя стадия развития магии
        Меня с самого детства мучила мысль об идеях. Уже тогда я думал, что, чем я занимаюсь, и есть то, что люди называют идеологией. Теперь уже в преклонном возрасте я понимаю, что мне для мысли следует держаться от идеологии подальше. Но что это такое и почему мне следует держаться от нее подальше? Это еще тот вопрос! Буквально слово «идеология» можно перевести с греческого языка на русский так: «слово (логия) об идее». Но что оно собственно означает? Означает ли оно слово в идее или идею в слове? Что такое слово в идее? Это идея слова? Но какое оно имеет отношение к идеологии? Никакого. Но может быть идеология есть явление идеи в слове? Чем она является в слове? Смыслом? Есть ли смысл в идеологии или в ней сплошь одно значение?
        Если в идеологии и имеется смысл, то он утаивается от слова, является невысказанным. Он подразумевается, но не проговаривается. Этот смысл скрывается, прикрываясь словом. В данном случае смысл есть задняя мысль, которая заслоняется предметным значением. В этом (идеологическом) смысле предмет есть маскировка намерения, которое мотивирует идеолога как идея, замысел. Идеолог – идеологический человек – намеренно скрывает мысль, чтобы заговорить зубы публике, чтобы отвлечь ее внимание от мысли, от духа и привлечь внимание к букве, к слову. Для чего он делает это? Разумеется, для материи, для материализации идеи. Он превращает идею в вещь, в слово. Это превращение сродни оборотничеству. Но тогда есть ли он в идее или идея есть в нем как нечто другое, чем она сама?
        В философии идея является в мысли ее формой, тем, чем держится мысль в материале (информации), в данном чувством. В идеологии же она является в слове предписанием, внушением держаться, придерживаться социального или политического строя, буквы закона общества. Если философ служит идее, то идеолог использует идею так, как если бы она служила ему. Вот именно, «как если бы» (alz ob).
        Идеология по своему строению внутренне противоречива. Она есть двузначная конструкция, состоящая из слова и идеи, Слова материально, идея идеальна. В слове происходит материализация идеи, ее разоблачение. Если слово реально, то идея ирреальна, иллюзорна. Ее материализация утопична, то есть, место идеи в реальности пусто, призрачно. Предмет идеи есть своего рода пассажир без места, но с билетом. Правда, этот билет волчий. Он потому волчий, что то, о чем говорит идеолог, есть некоторого рода абсурдный объект, вроде круглого квадрата. На словах он есть, но в реальности его нет. Он утопичен. Предмет идеи идеолога утопичен. Но идеолог выдает его за реальный предмет, тем самым подменяя  им настоящее положение вещей. Он скрывает его, держит в уме, создавая видимость того, что идея имеет имя не с проста.  Ведь не бывает имени якобы без предмета.   
        Размышления об идеологии естественно привели меня к мысли о конце. Нет ничего совершенного, даже в нашем представлении идеального. Всему приходит конец. И совершенное или идеальное в том виде, которое нам доступно, - в виде представленного в сознании, - по идее того, что совершено, стало самим собой, имеет конец в самом себе. Оно дошло до предела и на вершине жизни теряет себя в себе для себя, проходит, приходит к смерти. Приходит ли оно к маразму, как приходит идея в идеологии, или проходит мимо: какая разница для того, что уже случилось? Так и я случился и умру. Так все приходит и уходит во вселенной, растворяясь каплей сущего в океане существования. Одно бытие остается. Оно более определенное, более предельное, чем сама жизнь. Но вместе с тем и менее живое. Жизнь есть нечто среднее по отношению к бытию как минимуму и максимуму, то есть, условию ее рождения и исчезновения. В этом смысле бытие является точкой отчета жизни, ибо оно, как, впрочем, и жизнь содержит в себе собственное отрицание, - не-бытие. В нем есть ничто, как в жизни – смерть.

Глава девятая. Телесная, душевная, духовная любовь
          Но влечение к смерти противоестественно для человека. Естественно влечение к жизни. Это влечение и есть человеческая любовь. Однако в человеческих отношениях есть место и для влечения к смерти. У кого оно есть, у того оно угнетает, делает несчастным, ибо ему жить да жить. Чтобы вытеснить его и не быть несчастным, человек замещает его влечением к другому, того же пола, что и он.
        На самом деле геи и лесбиянки, а так же прочие трансвеститы одержимы влечением к смерти. Занимаясь любовью с подобными себе, они пытаются преодолеть такое влечение. Следовательно, их любовь является превращенной формой любви к жизни.
        Обычные мужчины и женщины любят друг друга. Это нормально. Но они не додумывают свою любовь до конца, до следующего акта любви. В любви важно не то, что есть, а что следует дальше. Что же дальше? Для мужчины другая женщина, чем эта. И для женщины другой мужчина, чем этот. Таков закон жизни любви. В ней важнее всего разнообразие. Оно доставляет наибольшую радость. Чем больше любовников и любовниц, тем лучше. В результате все любят всех.
        Однако человек – ограниченное одним телом существо. Это тело его. Он никак не может понять, что с помощью своего тела можно наслаждаться другими телами, противоположными ему, тем самым восполняя естественное для с-ебя телесное одиночество. Такое телесное удовольствие и есть счастье, доступное всем людям, которые имеют потенцию жить и давать жизнь другим. Но они в силу своего животного эгоизма не хотят делиться с другими своей радостью, своим счастьем.
        По своей природе полигамны не только мужчины, как обычно говорят женщины, но и они сами. В силу самосохранения общества, чтобы не ссориться из-за женщин, которые на самом деле любят разных мужчин, люди табуировали любовью связь женщины со многими мужчинами. Тем самым они сделали их несчастными. Они довольствуются тем, что им внушают, - что они моногамны. Так проще растить детей. В результате женщины приносят в жертву семье свое дамское счастье иметь как можно больше разных, всяких мужчин. Поэтому так часты разводы, которые случаются еще чаще, чем браки.
        Про мужчин и говорить нечего. Каждая новая женщина ему кажется лучше предыдущей. Видимо, обратной стороной любви является привычка. Она притупляет любовное чувство, которое мужчина ищет на стороне. Поэтому он ходит налево. У него даже орган любви смотрит налево: Ему так сподручней.
        Другое дело – другая, иная, уже не телесная любовь между мужчиной и женщиной. Для многих она не доступна. Почему? Ответ прост: человек, прежде всего, есть телесное, физическое, материальное существо. Только у некоторых людей есть душа. Точнее, она есть у всех. Но далеко не у всех она находится в проявленном состоянии. Тем, у кого она проявляется, мало для счастья обладать телом любимой или любимого. Душевная любовь, в отличие от физической любви, избирательна. Она любит уже не саму любовь, вернее, не сам акт любви, но конкретного человека. Такая любовь является самопожертвованием. Она жертвует ради любимой/любимого всеми другими возможностями телесной любви, ее разнообразием. Для душевной любви не обязательна телесная радость. В ней человеческая сексуальность как животная страсть сублимируется в нечто неведомое обычным людям, делая их необычными, превращая людей в чудесные существа.
        И только для избранных есть еще одна любовь. Это духовная любовь. Это не та любовь, которая рассеивается по многим телам, или та любовь, которая концентрируется на одном лице, но та, что творит саму реальность. Если к душевной любви больше расположены некоторые женщины, то к духовной любви склонны единичные мужчины. Она восполняет им недостаток того, что они не женщины. Причем это восполнение не носит превращенного характера любви гея. Любовь гея есть пошлая пародия на духовную, идеальную любовь. Кстати, именно идеальную любовь окрестили платонической любовью. Однако именно его, Платона, обвиняют до сих пор в том, что он гей. Какая несправедливость. Самое противное совершенной любви называют ею же.  Менее пошлой является любовь лесбиянки. Хотя и она вызывает естественное чувство жалости к женщине, которая так и не познала того, что значит быть женщиной, будучи женщиной. В этом виноваты не только неумелые мужчины, которые так и не смогли доставить ей нехитрое удовольствие. Вероятно, были заняты своим удовольствием для себя.
        И все же, несмотря на повторимость в любви, в ней возможна как чудо неповторимость. Эта неповторимость любви делает ее вполне свободной. Свободны и те, кто испытывают неповторимость любви. Таким образом, они убивают сразу двух зайцев, - становятся свободными и счастливыми. 
        В связи с упоминанием имени Платона имеет смысл задаться вопросом о том, является ли идеальная любовь любовью к идеям? Естественно, является, если эти идеи есть совершенные, идеальные существа. Речь в таком идеальном случае идет не о любви к призракам идей в сознании человека в виде идиллических существ, которые есть видимые умом личины упомянутых выше паразитов сознания. Это их личинки, зародыши, которые отвлекают сознание мыслящих людей от настоящих, истинных идей. Вот эти зародыши призрачных видений и служат пищей для умов властителей дум (просветителей) власти и простонародья. Эта иллюзорная (утопическая) пища и есть жратва и пойло идеологии. Смотрите, голодные читатели, не обожритесь этим идеологическим г…
        Как только я подумал об этом, так сразу вспомнил пазолиньевскую экранизацию «Сто двадцати дней Содома» маркиза де Сада. Ненормальный гей-режиссер заставлял несчастных актеров сто двадцать дней подряд питаться публично на камеру этим самым идеологическим продуктом. Каково это, известно только идеологическим существам.
        Я думаю, идеальным идеологическим продуктом является тест. Составление теста я не могу уподобить ничему другому, как употреблению чужого дерьма в пищу. Тот, кто придумал тестирование, был еще тот, натуральный извращенец. Интересно, чувствуют ли все те, кто проходит тестирование, то, что чувствую я? Вероятно, паразитам (глистам) сознания такая процедура доставляет наибольшее удовольствие. Между тем тестирование является уже обязательной процедурой человеческой социализации. Так человеческая ли она или это паразитическая операция, которую нас вынуждают делать призраки инопланетян для того, чтобы мы стали их живыми потомками? Такие процедуры просто несовместимы с элементарным актом мысли, свойственным нам от природы как разумным существам.
        Другими словами, идеологический продукт – это отходы личинок паразитов (глистов) сознания, которые люди полагают в качестве собственных мыслей. На самом же деле это то, что они нагадили нам в сознании.
        Теперь нас людей, мы сами, люди, общество, начальство превратило в ничтожный нуль, который стал точкой отчета в правую или левую сторону от него. Нас можно посчитать. Это теперь зовется мышлением. Только так я понимаю то положение, в котором оказался ныне волею нашей несчастной судьбы. Поделом мне. Я, да не только я, мы это заслужили.

Глава десятая. Сон и сознание
        Кстати, я вот сейчас о чем подумал, пережив трудности не отхода ко сну, а возвращения в бодрое состояние, так называемого «пробуждения». Попытку сознательного пробуждения, то есть, осознания во сне ты спишь, но тебе необходимо теперь проснуться, раз ты уже находишься в сознании, правда, еще во сне, можно уподобить приближению к порогу смерти. Это еще почему? Потому что это мгновенное состояние как состояние невозможности проснуться так же мучительно, как и состояние накануне смерти. Та грань, которая отделяет сон от яви, подобна грани между жизнью и смертью, ведь сон есть образ смерти.
        Это так важно, чтобы человек, наконец, проснулся, очнулся от жизни во сне и хотя бы перед своей смертью осознал, кто он такой, а не тешил себя иллюзией того, кем он является в глазах окружающих, как правило, навязывающих ему свой образ того, кем быть, точнее говоря, чем быть. И чем быть? Игрушкой для потехи публики, клоуном по жизни. Они такие, эти так называемые «люди». Многие из них уже безнадежно больные существа, зараженные вирусами – паразитами сознания.
        Но меня страшит, может быть, еще большая опасность – опасность иллюзии пробуждения. Что если само пробуждение есть сон? Только – это не сон сознания, а сознание сна, осознание того, что ты никак не можешь проснуться. Такое сознание замкнуто на сон. Оно есть своего рода сон в сознании. У сна, а не только у человека во сне может быть сознание. И тогда человек является самосознанием сна.

Глава одиннадцатая. Страх Божий
        Меня с детства мучил вопрос о том, зачем Бог сделал нас грешниками, то есть, существами, склонными к греху? И хотя в христианстве есть доктрина об избавлении христиан от первородного греха Адама  и Евы искупительной жертвой Иисуса Христа, не совсем, точнее совсем не понятно, как Иисус может спасти людей от того греха, который совершил не Иисус, а Адам? По идее Христос может спасти людей от первородного греха потому, что Бог в Его лице является человеком. Поэтому Он за человека искупает грех непослушания Адама и Евы. Речь идет о том, что они по наущению дьявола сорвали плод с древа познания добра и зла, то есть, узнали, что есть не просто жизнь, но то, что она может быть доброй и дурной.
        Выходит так, что знание способствует явлению не только добра, но и зла человеку. Опыт различения добра и зла может привести к тому, что появится соблазн выйти за их взаимное ограничение. Ведь человека манит туда, где не ступала его нога, - за границу, за красную линию. Что там творится? Добро и зло или только добро? Там нет выбора между ними? Где нет выбора между добром и злом? В самом добре? Может ли вызвать страх то, что находится по ту сторону добра и зла? Есть ли испытание тем, что находится по ту сторону добра и зла? Или там уже нет испытания, нет опыта, но есть только одно и то же, к которому можно раньше или позже привыкнуть, адаптироваться, тем более, если для этого есть целая вечность?
        Что же находится по ту сторону добра и зла? Вот в чем вопрос! По ту сторону добра и зла может находиться злое добро и доброе зло. Доброе зло – это вроде «лжи во спасение». Злое же добро – это «добро с кулаками». Таков небогатый выбор, который предоставляет в наше распоряжение народная мудрость. Или, может быть, по ту сторону добра и зла находится то, что является результатом выбора между добром и злом? Если выбрать добро, то зло «свернется» и уйдет «в подполье». Оно перестанет являться, но не исчезнет. Оно будет путаться под ногами добродетели и ставить ей подножки. Может ли быть добро без зла? Может, если оно исключает зло, есть добро, а не зло. 
        Но, может быть, то, что находится по ту сторону добра и зла, предшествует им? Тогда это нечто неопределенное, двусмысленное, то есть, возможность как одного, так и другого.      
        Вообще, говоря о том, что находится по ту сторону добра и зла, мы обессмысливаем как добро, так и зло, их базовое противостояние (противопоставление). Если по эту сторону добра и зла, то есть, по сию сторону они как нечто посюстороннее держаться на расстоянии морали, то по ту сторону мы имеем дело уже не с моралью, но и не тем, что является аморальным (имморальным) или антиморальным, тем, что ей противно, что ей противиться.  Ни в коем случае. По ту сторону добра и зла нет их противостояния, ибо там нет морали. Есть ли добро и зло? Есть, но не в моральном смысле. По ту сторону добра и зла, то есть, по ту сторону морали есть нравственность как сущность нрава, характера. Там есть то, что полезно для характера и вредно для него.
        Что полезно для характера? Разумеется, полезна сила, власть над собой. Что же вредно для характера? Естественно, слабость и связанная с ней зависимость от себя, внушаемость. Сила характера – это способность быть самостоятельным, возможность задавать самому себе правила жизни, быть ее законодателем, независимо от мнения кого-либо. Быть по ту сторону добра и зла – значит быть самим собой, задающим свою иерархию ценностей, устанавливающим их в порядке жизненной перспективы. Находиться по ту сторону добра и зла – это быть живым, на стороне жизни, не нуждающимся в чужой оценке. Будучи на стороне жизни, невольно начинаешь переоценивать то, что прежде было навязано теми, кто требовал от тебя не то, что есть, а что вопреки тому, что есть, должно быть. Что должно же быть? Добро без зла. Такого не бывает. Само противопоставление одного другому нежизнеспособно, оно убивает жизнь, подменяет ее тенью жизни, ее идеализацией.
        Жизнь не идеальна. Она такая, какая есть и не может быть другой, иной. Она и не добрая, и не злая. Она живая. Если ты начинаешь выбирать между добром и злом, то удаляешься от жизни, теряешь с ней связь, слабеешь как живой силу жизни, становишься материалом для утверждения в жизни других. Ты хочешь жить? Хочешь, так живи. Нет, не живи, давя вшей. Это грубо. Для этого есть грубияны. Держись чистоты, соблюдай гигиену. Будь здоровым, сильным в борьбе не с ними, с этими вшами, а с самим собой, способным быть вшивым, вшой.
        В чем заключается сила жизни? В еще большей силе – в нечеловеческой силе. Поэтому преодолей самого себя как слабака, чтобы торжествовал не ты, а сама жизнь над тобой через тебя, опять же, для тебя. Естественно, живи для себя, а не для вшей, которые само собой заводятся. Эти вши и есть «тараканы», «паразиты сознания», которые сидят у тебя в голове. Это их вшивыми глазками ты смотришь на самого себя, когда находишься по эту сторону добра и зла, занимаешься вшивым морализаторством. Конечно, вши заинтересованы в том, чтобы ты кормил собой этих вшей, творил для них. Конечно, упомянутые «вши» есть метафора, именование тех, в ком совесть нечиста, кто чувствует себя неполноценным, виноватым перед неизвестно кем.
        Грязная, нечистая совесть – это химера, специально придуманная для того, чтобы ты потерял силу жизни, заболел моралью, перестал сопротивляться и умер на радость тем, кто внушил тебе, что есть добро без зла. Добра без зла нет. Без него оно и есть зло. Зло же без добра есть добро. Оно полезно для очищения от всего как ничто из него.
        Так что же находится по ту сторону добра и зла? Ничто? Да, ничто для всего живого. Это ничто и есть жизнь для смертных. Ты живешь как смертный для того, чтобы умереть. Жизнь утверждается за счет живых, убивая их. Убей себя жизнью. Ты только тогда умрешь, когда будешь жить, а не закончишь жизнь самоубийством. Самоубийцы – слабаки. Ты умри от жизни. В этом проявится сила жизни. Не бойся жить, не считай себя виноватым. Ты не виноват. Это жизнь такая тем, что приговаривает нас к смерти. Твое дело жить любой ценой. В этом ценность жизни.
        Не строй из себя героя. Именно таким хотят сделать тебя «вши», чтобы сгноить в нечистотах морали, высосав из тебя все соки жизни. Не поддавайся на уговоры пожертвовать собой. Твое призвание – жить, слившись с жизнью, став ею.
        Не обращай внимания на вшей так, что сам будь вшей. Именно этим безразличием и отличается здоровая жизнь. Лучший способ борьбы за жизнь самому стать и быть паразитом сознания. Но не для других паразитов, а для себя. Это обезопасит тебя от их влияния. Лучший способ сделать вид – это перестать делать вид. Не вреди другим, но делай благо, пользу так, чтобы казалось, что так делается само собой, самой жизнью, а не из-за виновности перед другими. Важно творить жизнь так, что это сама жизнь занята творчеством, то есть, творить от избытка, а не от недостатка жизни, чтобы заслужить жизнь. Кажись злым, чтобы тебе не мешали делать добро. Так и поступает жизнь.
        Не бойся жить. Будь сам страхом Божьим. Внушай ужас жизни. Только так ты сможешь быть спокойным в душе, невозмутимым, счастливым. Обмани в самом себе тот идол, который сидит в тебе и который внесли в тебя как троянского коня те, кто желает тебе смерти. Кто этот идол? Ты сам. Ему ты поклоняешься и хочешь быть похожим на него. Вынеси его из себя, но так, чтобы он не заметил этого. Вот как раз для этого следует стать «Я», заменив им самого себя, чтобы вытеснить идола из себя. Это не ты, а он, идол, должен бояться тебя. Но так будет, только если ты подменишь его «Я». Это будет лишь при одном условии: ты никогда не уподобишься этому Я», не соблазнишься стать им, идентифицировать себя им собственно. Если это случится, то «Я» станет новым идолом, и ты убоишься самого себя, станешь жалким самообманом.
        Не уподобляй Бога страху. Бог не страшен. Это таким его делают люди, чтобы им, точнее, его идолом пугать друг друга. Но не препятствуй им в этом. Они не исправимы. Лучше сам исправься. Чем? Жизнью любой ценой. Именно такая жизнь внушает паразитам сознания страх. Только этого они боятся и прячут глаза, закрывают их на тебя, на то, что ты делаешь, чтобы не оцепенеть от ужаса от того, что ты творишь с собой. 
       Интересно, сошел ли с ума Ницше? Конечно, нет. Он только прикинулся сумасшедшим, чтобы паразиты сознания отстали от него, потеряли к нему всякий интерес, приняв его за «живой труп». Так он обманул смерть, сохранив жизнь любой ценой – ценой собственного сознания. Причем так достоверно прикинулся, что сам поверил и сошел с ума. Лучше нельзя было и ожидать. Я рад за Ницше, которому не изменило чувство жизни. 
        Ницше, ладно, но что нам делать, когда враг рода человеческого стоит у ворот? Или он уже перешел красную линию и находится среди нас? Совершенно верно, он находится среди нас. Тогда как нам быть? Следует избегать идентификации, держа образ «я» перед собой. Но никак нельзя быть в том образе. Это смерти подобно. Сразу же станешь причастен антихристу. Кто же он? Он где? Везде, где есть ты. Он есть ты. Это почему? Потому что его присутствие среди нас есть знак богооставленности, отчужденности от Бога в самом себе. Но в отличие от Бога, который для человека трансцендентен, тогда как человек для него имманентен, для нас антихрист имманентен в силу нашего ничтожества. Он есть та бездна, пустота ничтожества, то ничто, что разверзается в нашей душе. Она раскрывается в ней теперь, когда он царит в мире, накануне конца света. Этим светом в мире был для нас Иисус Христос.
        Но свет гаснет и сгущается тьма антихриста. Антихрист тем и опасен, что свет гаснет не снаружи человека, а внутри его души. Один человек не сможет сберечь в себе луч света. Человек не является излучателем этого света спасения. Он только его отражатель. Сохранить луч света можно только одним способом, отражая друг от друга свет и тем самым загораясь от других. Но для этого следует иметь единомышленников, составляя светлое, лучистое братство Спасителя. Такими мы должны быть в душе, а в жизни стремиться к тому, чтобы выжить любой ценой. По возможности не ценой жизни других. Но это как придется. Мы важны не сами по себе, а тем, что в нас до поры до времени теплится жизнь и лучится свет спасения. Однако для этого мы должны быть похожи, составляя части одной и той же души как целого и рационального числа. Это число и есть знак единого и вечного разума (Логоса, смысла). Но в уме ли современные люди? У меня относительно этого большое сомнение. Люди обезумели, приняв в себя антихриста, позволив паразитам сознания осеменить свое сознание.
        Так называемая «информационная революция» и есть событие прихода антихриста в наш мир. Ее второй этап после внедрения путем кодирования (чипирования) под видом «приватизации» (привитием паразитов сознания нашему сознанию) – этап освоения нашего сознания паразитами сознания как разносчиками этой пресловутой информации - и есть то, что трансгуманисты (антигуманисты) как агенты антихриста называют «оцифровкой». С помощью этой оцифровки антихрист как зловредный паук раскидывает сеть своего влияния, узлами которой становятся наши сознания. Мы впутываемся в сеть безумия этими самыми паразитами сознания, которые обесчеловечивают его.
        Таким образом, легион духов (демонов) мертвых пришельцев распространяет свое безумие, заражает им наше сознание. Антихрист – их собирательное имя. Сознают ли трансгуманисты, составляя мировое правительство, что они творят не свою волю, а волю антихриста, являясь его жалкими слугами, не имеет никакого значения. Ведь они уже поглощены им и стали проводниками, по которым разбегаются как тараканы по щелям нашего сознания эти самые «паразиты сознания».  Сеть антихриста есть среда, в которой паразиты сознания обмениваются друг с другом сигналами, составляя из них базу данных. Эти данные мы воспринимаем в качестве внушительной информации, директивной для зараженных людей. Такая информация помимо нашего осознания становится руководством к действию заражения. 
        Пресловутая информация, являясь пищей для паразитов сознания, работает на машинном коде, упрощая сознания до уровня «счетной машинки». Но в результате этого рушится вся вавилонская башня или ментальная пирамида его сознательной жизни, погребая под своими обломками самого человека как душевное существо. Душа человека съеживается под радиоактивным излучением мертвых душ пришельцев как шагреневая кожа, причиняя ему неимоверные моральные страдания, при том условии, что у него еще осталась совесть. У трансгуманистов она уже успела истлеть, если только, вообще, была. 
        Исходя из вышеизложенного, казалось бы, следует вероятно предположить, если не обоснованно утверждать, что машины, в принципе, не могут мыслить. Но здесь для ясности понимания мышления нельзя не уточнить сам смысл того, что такое мышление. Я, например, под мышлением понимаю не способность считать (вычислять, исчислять, в общем, измерять), а нечто иное. Что же? Мыслить. Счетоводство является непосредственно рефлексивным занятием (к слову сказать, я довольно-таки благосклонно отношусь к счету, не редуцируя его к физиологическому рефлексу, вроде естественного кодирования и декодирования генетического аппарата). Но оно, это счетоводство («сядем и посчитаем») является не столько творческим, сколько повторительным, отражательным занятием. Тем не менее, я не могу свести мышление к одному припоминанию (анамнезису), как это делают наивные интерпретаторы Платона, приписывая ему такую глупость. Все же исчисление предполагает некоторую хотя бы формальную (априорную) синтетичность, а не только аналитичность.
        Мышление, а точнее, размышление (медитация) есть созерцательная синтетичность, предполагающая не только аналитическую конструктивность, но и критическую интуитивность, способную перерасти, преобразоваться в представительную, воображаемую продуктивность. То есть, мышление не только терминологично, в пределе понятийно, но и идейно. Оно есть способность не только комбинировать знаки, но и духовно проницать их порядки, читать между строк. Поэтому даже умное чтение, а не только умозрение, есть не просто считывание числового значения с материального носителя счета, так называемое «информирование», но и понимание или не только открытие знания, а еще и его творения.
        Кстати, я заметил, как только я начинаю во всеуслышание вещать свои сокровенные мысли, так сейчас же мне «прилетает ответка» за мои публичные критические высказывания, как если бы мировой разум меня прямо наказывает за то, что он устанавливает для всех. В том числе и для меня, каким бы особым я не считал самого себя. Вот, например, намедни я стал доказывать студентам полную бессмысленность тестирования в философии, являющейся занятием понимания смысла. так мне тут же мой коллега сообщил, что всех нас преподавателей ждет тест на профпригодность. Неужели это случайность? Это очередной раз намек на существование такого явления, как мгновенное (телепатическое) сообщение с вне-человеческим разумом, который тем самым реагирует, что он в курсе моего вольномыслия, что его не устраивает. Может быть, ментальное паразитство есть реактивное состояние мирового сознания? Неужели оно такое невоспитанное и некультурное? Зачем так глупо обижаться на то, что является естественным занятием для разумного существа, - думать, а не считать? Или в божественной канцелярии есть мнение (явление духовного бихевиоризма), что человеку приличествует только считать и реагировать как крысе на тестовые уколы в мозг?
        Ну, что за детский сад?! Вообще, я уже давно полагаю, что мое философское учительство с пользой для этого дела вполне может обойтись без оценивания ответа моего ученика. Но все же если оценивать, то какой критерий оценки ответа студента предпочтителен, если это ответ по философии? Такого вопроса нельзя избежать, имея дело с учебной философией. Условиями возможности правильного выбора оценочного критерия являются, во-первых, незнание того, какой ответ точно правильный, так как если ответ будет точным, то вопрос, на который он отвечает, станет не философским, во-вторых, субъективный характер оценочного суждения. Исходя из этого, что остается делать? Придерживаться здравого смысла, ибо он единственный может быть «якорем спасения» при оценке ответа, его объективным судьей. Почему? Потому что, как правило, студент не знает предмета, то есть, философии. Но имеет свое мнение по вопросу. А мнение не подлежит оценке, так как не бывает правильного мнения, все мнения мнимы, ошибочны, ибо не являются знанием. Ведь оценивается именно знание.
        Причем философское знание нельзя узнать в книге по философии, например, в философском учебнике. Значит, студент не знает и не узнает философии из учебника. Тогда откуда он его узнает? Из беседы с преподавателем, если тот сам его знает, и правильного применения метода здравого смысла, который должен быть у студента, как человека.
        Другим методом, адекватным философии, он не обладает, если прежде ей сам не занимался и  из знакомства с ней ему не научился. Это единственно, чему он может у философии научиться. Научиться руководствоваться здравым смыслом, то есть развивать ту мысль, которую он может «выудить» из учебника или почерпнуть из жизни, или, наконец, извлечь из беседы (лекции) с преподавателем. Другие пути (методы) недоступны ученику-студенту. Что из этого следует? То, что преподаватель сам должен руководствоваться здравым смыслом при оценивании ответа студента. Однако такая здравая оценка не может быть, в принципе, дифференцированной, больше, чем на один шаг, а тем более точной. Единственно, что можно здесь разграничивать так это то, что может быть здравым или не-здравым с точки зрения осмысленности ответа. То есть, ответ либо имеет смысл, либо его не имеет. И все.
        Следовательно, оценка «философского» ответа может быть только двухзначной. Причем значениями ее являются не «истинно» или «ложно», что невозможно при отсутствии знания, а «осмысленно» или «бессмысленно». Значит, здравый смысл как единственный критерий оценки ответа по философии есть условие не истинности ответа, а его осмысленности. Что может послужить основанием для дифференцирования оценивания ответа обучаемого студента? Только то, что осталось. А что осталось? Старательность ученика, его прилежание, например, выучить и пересказать текст учебника в том его месте, который касается самого вопроса. Это может послужить дополнительным критерием оценивания, уточняющим то, что может быть осмысленно по содержанию после вопроса учителя-преподавателя о том, что означает этот фрагмент текста. Следовательно, пролиферация или размножение вопроса на ряд последующих вопросов может послужить основанием для исчисления осмысленности последовательного отвечания.
       Проблемность задачи оценивания философского ответа связана с определением философского знания как неточного. Действительно ли это так? Да, потому что философский ответ многоточен и есть многоточие (не., а …). Этот ответ есть не точка (интуиция или логический конец), не запятая (бесконечная дискурсия, или рассуждение), но именно многоточие (размышление, имеющее бесконечное число следствий). Он как размышление немыслим без вопроса, к которому опять возвращается, чтобы снова следовать из него и так до бесконечности. Философия как вопрос-ответ есть круг, который ответом сжимаясь, разжимается новым вопросом, сдвигая сам разговор с мертвой точки и возвышая говорящих над собой в вечность восхождения, периодически оступающегося вниз перепадом времени.
       Слабым местом учителя является оценивание ответа ученика. Какого критерия следует придерживаться учителю в оценке? Сравнивать одного ученика с другим или с самим учеником с целью увидеть прогресс в его знании во времени? Или сравнивать с тем, что знает сам учитель? Скорее всего необходимо сравнивать с тем, что положено знать любому ученику при ответе на конкретный вопрос темы курса. Однако возникает вопрос о том, что же положено знать любому ученику? То, что есть на самом деле относительно заданного вопроса? Возникает новый вопрос о компетенции учителя относительно того, что есть на самом деле. Да, и вообще, кто-нибудь знает это? Вряд ли. Тогда как быть? Ничего не остается, как предположить то, что мерилом оценки может быть только то, что считается стандартом, то есть то, что принято считать правильным здесь и теперь относительно предмета вопрошания. Следовательно, наиболее правильным, а значит вероятным, а не истинным, будет то, относительно чего было принято соглашение экспертов или компетентных людей, специалистов по подлежащему оценке вопросу. Остается вопрос: является ли общее мнение специалистов истинным знанием или только удовлетворительным объяснением? Вероятнее последнее, то есть, удовлетворительное объяснение. То есть, тройка самой оценке.
         И все же если оценивать, то как? Каковы единицы оценки? Какова система оценки? Пятибалльная? Если пятибалльная, то как ее перевести на человеческий язык? Можно так: двойка (неудовлетворительно) – никак, тройка (удовлетворительно, плохо) – так (сойдет), четверка (хорошо) – вот так, пятерка (отлично) – раз так, то… Здесь двойка и пятерка есть границы оценивания, его лимиты, крайности. Основные оценки: «хорошо» и «плохо». Отлично есть исключение из правила, а правило – хорошо. Хорошо – правильно, а плохо – неправильно, но все же что-то, а не вообще ничего. Значит, неудовлетворительно – это никак или ничего (ничто), а отлично – это все (что). Хорошо – это не все, но то, что необходимо. Тогда отлично – это не только необходимое, но и достаточное, то есть все, целое. А хорошо есть основа. Что касается плохого, то это только часть, случай, а не целое, правило, закон. Все понятно. А если понятно, то именно этим и нужно пользоваться.
        Тогда почему от этой системы оценивания сейчас отошли? В чем причина? Потеряли понимание? Вероятно. Объяснение: люди стали жить в более сложном мире, чем они могут понять. Это мир не-классический, то есть не образцовый, не вечный, а временный. Правда, есть другое объяснение. И оно таково: на самом деле, и раньше оценивание было непонятно, потому что его нельзя понимать, - его необходимо исчислять. А при исчислении необходимо более дифференцированное градуирование оценки. И так как мы живем в век информированного (цифрового) глобального исчисления, то такая форма оценки предпочтительна. Она более правильная, тем более, что поручается вычислительной машине. Правда, страдает понимание, но в технозое оно есть неисчислимая погрешимость. Поэтому на нее не стоит обращать внимания. Зачем понимание? Оно избыточно и даже вредно, ведь заставляет думать. В такой системе нет места мыслящему существу, потому что мышление было редуцировано к исчислению, что может делать и машина, то есть запрограммированный человек.   
        Возникает вопрос: Зачем вообще нужны оценки? Я думаю, что сами по себе они не нужны. Они нужны для чего-то другого. Разумеется, не для знания, от которого они, наоборот, отвлекают, а не привлекают. Тогда для чего? Естественно, для того, чтобы ориентироваться в сознании человека, им манипулировать. Но это ни в коем случае нельзя говорить тому, кого оценивают, то есть ученику. Ведь манипулируют сознанием человека для того, чтобы управиться с человеком. Причем, на самом деле, управляют не его знанием, а его страстями. Он, конечно, об этом догадывается. Но нельзя ему об этом сказать, иначе оно станет знанием, и он будет уже неуправляемым.               
       
Глава двенадцатая. Любви все возрасты покорны
        Любовь не имеет возраста. Поэтому она вечная. Как вечность она является предметом мечтаний. Все люди хотят любить и быть любимыми. Только ей люди покоряются без колебаний. Она внушает верность. В нее верят и на нее надеются. Недаром Бога отождествляют с любовью. Бог есть любовь. Поэтому понятна первая заповедь: возлюбить Бога больше, чем себя. Только любовь можно любить больше, чем себя. Уже других можно любить, как самого себя. Потому что любят себя так, как можно любить, любить саму любовь. И эо правильно. Ведь говорят, что нельзя искать добро от добра, то есть, следует делать добро ради добра, а не ради себя или других. Можно делать добро себе и другим, но для этого оно уже должно быть добро, то есть, нужно уже сделать его ради него самого.
        Так и красота важна сама по себе, чтобы быть явлением, как истины, так и добра, ибо без нее они таятся, скрываются. Красота нужна и любви тоже как ее явление, ее свидетельство. Мы любим красоту. Влечение к красоте и есть любовь. Она является силой чувства. Красота делает любовь привлекательной, обольстительной. Но тем самым мы чувствуем искушение в любви. Поэтому красота придает любви оттенок греховности. Такая греховность сродни греховности познания, которая искушает человека в качестве любопытства.
        Кстати, любовь тоже любопытна и потому дважды, уже сугубо греховна. Она привлекает и увлекает нарушить пределы того, что дано знать человеку. Любовь к познанию увлекает человека на край познанного и заставляет заглянуть за край. Такова эротическая любовь. Она и есть философия. В этом заключается обаяние философии как любви к тому, что не может быть скрыто, то есть, к истине как к алетейе. Но истина не дается в руки, являясь уму. Она соблазняет ум на воплощение, на осеменение идеями сознания. Сознание податливо как женщина. Философ засевает поле сознания публики идеями, которые прорастают в нем мыслями людей. Это и есть просвещение, свет знания как следа мышления. Лучом света знания становятся мысли. Но они излучаются не мыслями, а идеями.
        Заниматься философией можно в соответствующем возрасте, когда у тебя появились идеи. Но они появляются только в случае рождения свыше, духа от духа, что невозможно без испытания совершеннолетием, то есть, без опыта. Пока же нет опыта, следует любить не идеи, - они еще недоступны для тебя в силу слабости ума узнать их, - но одни мысли, которые можно поймать в разговоре умных людей или прочитать в их текстах. Прежде следует упражнять ум мыслями, чтобы, в конце концов, узреть идеи. Вся трудность заключается в том, как подумать самому, а не подражать в этом другим? Заразиться мышлением от других можно, только если ты уже осеменен идеями. Дело в том, чтобы они проросли в тебе, нужно приготовить почву, поле своего сознания для их приятия. Они могут пустить корни в твое сознание, если ты сам участливо позаботишься об этом, что невозможно без любви к истине. Идеи прививаются,  только если есть то, к чему можно привиться, - к уму. Умным делает человека не хитрость, но честность. Хитрость может помочь стать только софистом, но никак не философом. Истина благосклонна к тем, кто честен, правдив. Правда есть благоприятная почва для приятия идей твоим сознанием. Уже, будучи идейным, можно не только любить мысли, но и творить их в любви к идеям. Вот тогда они полюбят тебя. И все потому, что мысли есть явления идей. Вот тогда ты, твое сознание становится местом явления идей. Ты понимаешь их, как людей. Они как духовные существа принимают тебя в свое царство на правах совещательного голоса.
        Еще раз скажу, внимательный читатель, мыслить могут только люди, не животные и не демоны, не ангелы, не боги, и, тем более, машины счета. Животные чувствуют, но еще не думают. Демоны, ангелы и боги уже не думают, но знают. Думают только те, кто не знают, но могут, точнее, хотят, желают знать. Желание знания рождает в них любовь к нему, элементарное любопытство. Но любопытство искать не пищу для тела, как у животных и приземленных людей, а пищу для ума. Такой пищей становятся данные чувств, которые ныне называют информацией. Но многие люди ограничиваются тем, что называют мысли материальными, то есть, интересными с точки зрения непосредственного обращения в капитал, в деньги, которые любят счет, тест.
        Для идейных людей, к коим принадлежат философы, мысли не материальны, а идеальны в том смысле, что они, а не информация, которую считают и тестируют ее наличие в твоей пустой голове, есть пища для идей. Нашими мыслями питаются, а не думают, боги, являясь для нас идеями. Призраки же инопланетян, что захватили сознание большинства землян, питаются не мыслями, которых в большинстве человеческих голов не бывает, а той глупостью, которой они забиты.

Глава тринадцатая. Боль сознания
        Что такое боль? До те пор, пока нам не больно, мы не думаем о боли. Но как только она появляется, так цепко держит нас, не позволяя отвлечься ни на что другое. Каждый момент времени просто сигнализирует нам о том, что болит. В этом смысле боль есть сигнал, сообщение чувств о том, что у нас есть и мы сами есть благодаря этому есть. Но зачем нам нужна эта боль? Вроде бы, боль нужна для того, чтобы мы привели в нормальное состояние то место в своем теле, которое подает признаки жизни. Но оно так настоятельно подает, что лишает нас обычного расположения духа, мешая установлению причины боли. Налицо паника самого организма, как будто он не уверен в том, что его хозяин, вообще, обращает на него свое, нет, не пристальное, но хоть какое-нибудь внимание. Поэтому мы вынуждены искусственно снимать лекарственными средствами неприемлемый уровень боли, чтобы разобраться с причиной заболевания.
        Самым болезненным для меня становится в момент боли то, что сама мысль о ней, а тем более о чем-либо другом, доставляет мне ничем не выразимую боль. Что наводит меня на грустные размышления. Мы думаем только в момент обострения чувств. Поэтому впечатлительные натуры часто думают. Они сосредоточены на своем впечатлении, которое заставляет их задуматься о нем. Им важнее впечатление того, что его вызвало, чем оно само. Поэтому они, естественно, ограничены своим переживанием, нежели самим представлением. Переживание заставляет их включить воображение, ибо представление виновника впечатления их не вполне устраивает по сравнению с самим впечатлением. В результате они преувеличивают, прямо гиперболизируют свою зависимость от него. Правда, в самой боли нет мысли, но она может вызвать мысль о реальности того, кто страдает от боли в той мере, в какой сосредоточен на боли, что именно он болеет. 
        Как только мы начинаем думать о том, что «достает» нас, так мы сразу теряем чувство реальности. Сама мысль о нечто реальном заслоняет его собой. Она становится на его место, но не может правильно сориентироваться в мире, ибо ее место не в мире мест, которые занимают естественные вещи и материальные, включая социальные, процессы, а там, где нет места ни месту, ни времени. Этим местом и является сознание, которое люди окрестили неким «внутренним миром субъекта». Сознание есть то, чего нет в мире. Но мир есть в сознании в том виде, в котором его нет в самом мире. Ничто не остается делать, как определить сознание местом ничто. Но если это так, то мы значительную часть своей жизни в сознании проводим в ничто, в котором нет ни места, ни времени. Как же мы ориентируемся в сознании? Мы наводим в нем тот порядок, который есть в мире. Это возможно сделать только путем подражания, мимесиса.
        Тот порядок, который воцаряется в мире сознания, иллюзорен, ибо несвойственен самому сознанию. Об этом мы начинаем догадываться, как только задумываемся о том, каким оно бывает, когда мы спим и уже не способны подражательно отражать сознанием то, что происходит в мире. Вот тогда мы понимаем, как сознание вы-разительно отличается от мира, который якобы отражается в нем. Сознание во сне находится в себе. В нем нет ни логики, ни обычной хронологии событий, свойственной для сознания, когда оно есть для нас в качестве адекватного, отраженного ориентира в мире.
        Бессознательное может причинять нам боль – боль сознания. В отличие от осознания боли, в которой нет ничего, кроме переживания реальности, экзистенциального ужаса, в боли сознания есть момент ментальной боли, вызванной нереальностью происходящего во сне, которое тяжело, если, вообще, возможно понять. Единственно, что можно, так это описать и в исключительных случаях объяснить, вернее, редуцировать (упростить), отделавшись от-объяснением.
        Боль амбивалентна, ибо одновременно является и тупой, и острой. Она обостряет сознание человека, но и заставляет его тупить отупляет его своей силой. То же самое можно сказать и о боли сознания. Сознание обостряет свое само-восприятие в столкновении с бессознательным, но в то же время оно испытывает на себе пагубное влияние бессознательного, затуманивается им, становится мутным, неопределенным, а в пределе тупым.


Глава четырнадцатая. Мужчина и женщина
        Боль лучше терпят женщины. Они выносливее мужчин, ибо терпеливее их. Интересно, в чем заключается различие между мужчинами и женщинами? Речь идет не об анатомическом и физиологическом различии. Меня интересует это различие в принципе. Наверное, мужчина отличается от женщины тем, что он заводит женщину, а она доводит его до порога загса. Конечно, это шутка. Но в ней есть и все остальное, всерьез, а не только шутка. Действительно, мужчина зачинает, осеменяет, творит, а женщина растит семя в благоприятной среде и, расцветая, рождает из него плод. Этим плодом и является мужчина, который рожден Евой (жизнью) от Адама. Адам является не мужчиной, но человеком. Из человека появляется женщина, а из нее – мужчина.
        Женоненавистники замечают, что Ева рождена из ребра Адама. Между тем, как ребро – это кость, которая прикрывает сердце человека. О чем это говорит? Ни о чем конкретно, если только не служит намеком на то, что женщина думает не столько головой, сколько сердцем. Соответственно женщина чувствует животом, в котором зарождается новая жизнь (вспоминаю Максима Горького, у которого Нехаева в «Жизни Клима Самгина» замечает, что «женщина чувствует подмышкой»), а мужчина - спиной, спинным мозгом. Сравнению ниже спины и живота не место для моих размышлений.
        Когда говорят об уме-вычислителе между мужчиной и женщиной нет никакой разницы. Но когда речь заходит об уме-мыслителе, то есть, о разуме, то его сила у женщины находится в сердце, ибо именно им она понимает жизнь, как саму (Еву) себя. У мужчины же сила ума заключается в мысли, а не в чувстве. Он понимает умом. Его понимание понятно, как понятие. Понятие есть то, что является мыслью из идеи. Замысел получает свой адекватный смысл в понятии, то есть, в том, чем понимается.
        Что касается чувств, то мужчина чувствует спиной потому, что является костью, хребтом, стеной, за которую держится женщина, прикрывая ей свой живот, в котором теплится новая жизнь. Вместе мужчина и женщина составляют тело из кости и плоти.
        У мужчин, в отличие от женщин, нет единства между душой и телом. Женщина нам являет пример, образец такого единства, их гармонического примирения. У нее душа естественна, а естество, природа жива, непосредственна и душевна. В этом смысле она есть растение, она растет, прирастает новой жизнью, является для нее питающей почвой, плотью.
        Иное дело мужчина. Он уже есть животное, которое находится в состоянии борьбы с самим собой. Борьба обостряет его чувствительность к уму. В нем натура борется с душой, выявляя в душе духовное начало. Душа как бы освобождается от плоти, возносясь в творчестве, вдохновляясь творением, вернее, воплощением идеала, подминая под себя материал воплощения. Она навязывает себя телу, развивается в нем. Тогда как в женщине тело развивается в душу. В мужчине является зазор между душой и телом. Этот зазор напрягает мужчину, делает его несчастным. Его плоть теряет чу4вствительность, становится чувственной, напряженной в желании как воля, обращается в кость, а душа становится отвлеченной, интеллектуальной.
        В нем, особенно в том, кто занят мыслью, в мыслителе формируется интеллектуальная, сознательная, идейная любовь к Богу. Поэтому мужская душа становится неотличимой от духа. Напротив, женская душа приобретает естественный, телесный вид. Если у мужчины душа добрая, возвышенная, то у женщины она прекрасная.
        Разлад между душой и плотью у мужчины ведет к противоречию между творчеством и жизнью. Не в пример женщине, у которой душа живая, а жизнь душевная, мужчина разрывается между творчеством культуры и жизнью в семье и в обществе. Это особенно видно на гениях. Взять того же Льва Николаевича Толстого, который творил культуру так, что его художественные вещи, артефакты становились живее самой жизни, а жизнь превращалась в пародию на идеал. В результате он ругал не свою жизнь, а творчество, которое полагал недостойным жизни. Он упрощал жизнь, превращал в моральный абстракт должного, чтобы усложнить творчество, сделать его похожим на жизнь. Жизнь списывалась с натуры и раскрывала свои тайны на страницах его книг. Вследствие этого бытовой реализм письма Толстого приобретал сюрреалистические черты. Реальность изображения была настолько живой, что казалось, что это она сама собой расписалась. Если у других художников слова письму не хватало жизни, то у Толстого в словах ее было в избытке. Его слова были вещими; они становились вещами. Мысли же являлись словами. Это уже было не отражение жизни, а ее выражение и даже заражение читателя жизнью словом.
        Толстой потому не любил Шекспира, что тот был риторичен в своих драматических выражениях. Толстой не терпел никакой театральности. Он жил словом. Его риторичность проявлялась не в слове, как у драматурга, слово которого действует, а в мысли, которой он внушает то, как следует жить в жизни. Вот этот его навязчивый морализм звучит диссонансом с творческим порывом, охлаждает его и приземляет в том, чему следовало бы возвышать. Его пресловутая мораль не вдохновляет, а принижает тех, к кому он обращает свои гневные филиппики (инвективы), имея в виду прежде всего себя. Моральная риторичность мешает его мысли отлиться в живое слово художественного образа героического персонажа. Поэтому мы верим словам Толстого, заражаемся его образами, но не верим его директивным мыслям.
        Да, Толстой как настоящий мужчина, джентльмен честен с читателем, правдив, прям в слове, но в мысли он лжив, крив и блудлив. Он заблуждается там, где рассуждает не о жизни, а о том, что есть сверх жизни. Здесь его мысль риторична, идеологична. Она не выражает сверхреальность, а подменяет ее моральной пародией на нее. Дело за малым, - брось поучать читателя, откажись от внушения. Но толстовское внушение мыслью есть естественное продолжение его заразительности словом. Так и бывает с моралью: ее добродетели являются причинами следующих за ними пороков ввиду абстрактности приложения ее поучений к конкретной жизни людей. С чем боролись в морали, на то напоролись в жизни.
        У Шекспира мы находим прямо противоположное: он думает не словами, а говорит мыслями. От высоких чувств Толстой думает словами. У него это получается бессознательно, само собой. Когда же он задумывается над тем, что пишет, то мысль мешает ему говорить и писать, она настаивает на своем, на идеальном. Шекспира же спасает или подводит (на это как посмотреть!) умение говорить, действовать на сцене мыслью. У него нет времени для размышления, ему необходимо тут и теперь действовать. Чем действовать? Разумеется, словом. Но таким, которое заряжено, уже заражено мыслью. У английского драматурга слова заражены, смешаны с мыслями в риторической пропорции так, что мысль не является в чистом виде. Она всегда практична в том, что действует словом: не слово думает, а мысль говорит, действует. Это нервирует Толстого, который уважает мысль и требует для нее как для бриллианта смысла словесной огранки. Мысль является в слове, но нуждается в отдельном разговоре. Она заслуживает этого. Кто бы стал спорить в этом с графом Толстым. Но зачем же мысль унижать внушительным морализаторством? Мыслитель не читает проповедь публике, но размышляет наедине с самим собой.
        В манере Толстого думать не о сущем, но о должном, проговаривается стыдливый себялюбец, который любит поругать себя на публике. Зачем тебе нужна публика, народ? Зачем ты нужен ей, Лев Николаевич? Что за вывернутое наизнанку тщеславие? Неужели ты ярмарочный паяц? Это ли не снобизм моралиста? Так чем ты отличаешься от английского сноба Шекспира и его завистливых приспешников, которые души не чают в этом театральном шуте? «Да, я шут, я циркач, так что же. Пусть меня так зовут вельможи. Как они от меня далеки, далеки. Никогда не дадут руки». Какая театральщина! Сам не паясничай, как чудной барин-моралист. Окажи милость. «Настоящий полковник», кавалерист, то бишь, писатель, мужчина.
        Писатель, воздержись от поучений. Помни о магической, заразительной, подражательной власти своего языка. Достаточно того, что ты заражаешь словом, красотой письма. Смотри, не перегни палку, откажись от сомнительной славы быть печальником родной земли, не злоупотребляй мыслью. Негоже мыслящему использовать мысль, как это делает пишущий, использующий слово для внушения, или обыватель, думающий только для ориентации на местности, для того, чтобы адекватно приспособиться к среде своего обитания. Не используй мысль, а думай, чтобы хорошо думалось. Это уже хорошо. Не жди милостей от мысли, помимо мысли. Не ищи мысли от мысли, как не ищет добро от добра, не моралист, который, напротив, ищет добро от добра для кого-то. Мысль делается для самой мысли, из принципа, как добро делается для самого добра, а не для себя или кого-то еще. Добро – для добра, то есть для чего, а не для кого. Так и мысль то же. Вместе с тем следует иметь в виду, что такая критика тоже страдает налетом некоторого морализаторства. Напоминанием об этом служит имморализм как Шопенгауэра, так и Ницше, склонных к морализаторству наоборот.
        Но такая человеческая логика уже недоступна современному человеку, который живет в виртуальном мире антихриста. Видимым явлением господства антихриста является борьба между силами дьявола и силами сатаны, между идеализмом и материализмом. На самом же деле сущностью происходящего, скрытой от посторонних (человеческих) глаз, является глобальная симуляция антихриста. Особенностью текущего момента является то, что у антихриста, «глазами» которого являются паразиты, управляющие сознанием многих людей, нет определенной цели. Он занят только тем, чтобы держать людей в состоянии неопределенной ситуации, что можно видеть по поведению авторитетных лиц, находящихся у него на службе. Тем самым жизнь многих людей, пребывающих в реальности-симулякре лишается какого-либо настоящего смысла. В таких условиях за редким исключением, вообще, невозможно мыслить. Между тем как раз мышление является собственно человеческим признаком (маркером), свойственным только людям. Напомню: Бог и его ангелы не мыслят, а знают. Для них знать сразу значит и думать, и чувствовать, и делать (волить, решать). Не так, но раздельно для людей.
        Как это было мило прежде находить согласие и понимание среди других людей, склонных, вроде меня, к мысли ради смысла, скрытого в словах для того, чтобы развить их ум многократным упражнением. Но теперь он навсегда похоронен в словах для многих и многих людей. И все ради чего? Ради ничтожной информации, недостойной внимания мыслящих людей. Она предназначена для разжевывания большинством населения Земли, чтобы именно в ней оно нашло смысл своего познания, заменив тем самым знание общим мнением, то есть, совокупной мнимостью. Мы живем в век информации. Она вроде липкой бумаги привязывает людей к предметному денотату (значению). В результате обмена информацией жизнь людей упрощается, и они становятся похожими друг на друга. Находясь в информационном коконе, люди легко поддаются манипуляции со стороны паразитов сознания, символизирующих (кодирующих) паразитарное («коннотативное») значение. Таков тайный смысл знаков  информации. Свет мысли гаснет в тенетах  бессмыслицы и наступает век недоумия.   
       
  Глава пятнадцатая. Что нас ждет по ту сторону привычной жизни
        Хотелось бы знать, чем все это закончится? Смертью, ужасным концом или ужасом без конца? Может ли вечность быть ужасом без конца? Такой ужас без конца обещает религия спасения грешникам в аду. Что же такое ад? Если он есть (почему бы ему не быть?), то он есть свидетельство торжества морали, утверждения должного в качестве сущего? Вряд ли. Онтологизация морали дурно пахнет. Его существование говорит только о превратности, если не извращенности, самой марали, ее антигуманизме.
        Подумаем иначе и дадим простор, свободу своей мысли для творения. Почему бы не предположить, что существование ада есть не то должное, что может быть как сущее, но то, чему невозможно не быть не по моральному основанию, а по природе человека. Не может человек быть духом. Поэтому ему не место в раю в качестве ангела. Но ему там место в качестве собственно человека, то есть, в его собственном качестве человека. Попав в рай в качестве человека человек будет там гореть - светиться (лучиться) и пламенеть. Для человека такое огненное или духовное состояние, свойственное духам, не может не вызывать страдания. И так как рай есть место для вечности, то в нем человек будет страдать вечно. Поэтому рай для человека окажется адом. Что и требовалось доказать, но не по моральному основанию, а по природному основанию, достаточному для онтологии. Рай есть рай только для ангелов. Но одновременно он есть ад для людей. Пребывание там сделает из них демонов. Ведь демоны не блаженствуют в ином мире, а страдают. Поэтому то они и жаждут оказаться в другом мире – в нашем мире, во Вселенной, стремясь вселиться в нас.
        Следовательно, грешников в ином мире ждет судьба демонов. Так кто же возрадуется в раю? Естественно, сам Бог, который вечно пребывает в блаженстве. Все гениальное, творческое просто: то, что Он в нас вложил, а вложил он в нас Самого Себя – искру творения к нему вернется и обратиться для нас пламенем, которым мы и будем гореть. Все так.
        Но если это так, так зачем нам туда торопиться? Выходит так, что после смерти, которая аккумулирует все страдание жизни в ее конце, мы еще больше страдает уже в ином мире, ибо тот мир есть мир не преходящего времени, но мир непреходящей вечности.
        Однако, может быть, мы просто привыкнем к самому страданию, которое станет неотъемлемым признаком нашей вечной жизни и будем получать известное наслаждение от него, вроде демонов? Как говорят: нет худа без добра. Может быть, в этом и заключается помощь Бога, его милосердие? Мы будем спасены для страдания. Но это слабое утешение для не-мазохиста.
        Другой исход возможет, если мы понимаем смерть как выбор. Этот исход – ужасный конец и только. Казалось бы, в этом случае смерть есть милость Бога. Смерть предпочтительнее вечного страдания, ибо она несет страданию забвение. Но в смерти не только мы, но и нас забудут, мы потеряем самих себя. Но какая нам радость быть собой в страдании? Осознание страдания доставляет нам еще большее страдание, чем оно есть без сознания. Осознание себя в страдании ведет к признанию себя страдающим, к отождествлению себя со страданием, идентификации себя по страданию. Это ли не сам предел страдания? Зачем нам этот ужас? Такая вечность – наихудший исход. Другое дело – смерть. Лучше ничто, чем вечное уничтожение. Ад – это жизнь без радости, без счастья. Это одно несчастье. Так хоть в этой жизни у нас есть минимум счастья. В вечности же для нас, для грешников не будет не только максимума счастья, но даже его минимума.
        Вместе с ем меня никак не покидает мысль о том, что неправильно отождествлять себя с грешником. Такая маркировка не ведет ни к чему хорошему. И в этой жизни счастье грешника сомнительно, а в иной жизни несомненно для него несчастье. Не может быть такого мира, да и Бога в нем. Бог не садист и в раю есть место не только для ангелов. Человек не является ангелом и никогда, даже в вечности им не будет. Это почему? Потому что ангелов нет помимо нашего сознания. теперь ангелы обернулись для нас в сознании демонами, призраками, паразитами сознания. Ад есть в этом мире, а не в ином. Или этот мир уже стал иным – миром ада для нашего сознания.
        Я только хочу сказать то, что ад и рай могут быть лишь в нашем сознании, но не в самом мире. Как и мы сами в качестве людей существуем только в сознании. В мире есть животные, а в сознании – люди. Сознание не умирает, а продолжает жить. Умирают животные, то есть, люди в мире. Для мира мы животные. Животным, бессознательным существам свойственна смерть. Для них она благо.
        Но смерть не есть благо для сознательных существ. После смерти они живут только в сознании. В сознании кого? Тех, кто живет. И это не обязательно люди. Ими могут быть другие разумные существа в других мирах, на других небесных телах. Но если это так, то чем мы отличаемся от паразитов сознания?!  С чем боролись, на то и напоролись. Оказывается, люди – паразиты сознания! Какое неожиданное и, главное, печальное открытие. Или они, эти паразиты сознания внушили мне, что я тоже паразит, уже паразит? Что за сумасшедшая идея – представлять себя паразитом! Никакой я не паразит, Нет, дорогой, ты самый, что ни на есть, настоящий паразит, паразит сознания. 
        Вот до чего, до какого безумия могут довести человека размышления об иной жизни. Естественно, ни люди, ни я сам е являемся паразитами сознания. Мы не паразиты сознания, а само сознание в том смысле, что находимся в сознании, есть сознательные существа. Мы есть в сознании, а не сознание есть в нас. В противном случае мы есть животные с сознанием. Таковы животные, но не мы. Мы являемся смертными в качестве животных с сознанием. Животные с сознанием сознают себя душевными существами. Душевное же существо занято страстями. Избавление от страстей предлагает религия, которая советует: поверь и будет тебе утешение в виде надежды на спасение. Существу в сознании веры и утешения мало, ему нужно понимание. Если религия проповедует и утешает, то философия не проповедует и утешает, как бы это ни хотелось Боэцию, но размышляет и понимает. Причем размышление нужно мыслящему человеку не для внушения, для власти над ним, для того, чтобы с ним управиться, а только для одного понимания. 
        Прежде мне было трудно понять, почему я всегда с неприязнью относился к власти и к людям власти. Но потом понял: я сделан из другого теста. Мне никогда не быть властителем дум. Человек не паразит сознания, он сознательное существо, которое живет сознанием, то есть, самим собой, а не кем-то другим, как животное с сознанием. Он живет в сознании, а не с сознанием как паразит. Поэтому он и есть само сознании в жизни, его лицо, Я сознания.
        Однако религия, в отличие от философии, притягивает большинство людей. Философия же отталкивает, ибо сознание – неподъемная вещь для человека. Он тяготится им и стремится от него избавиться в бессознательном, демонстрируя тем самым свое животное происхождение.
        Но тогда можно ли сказать, что сознание естественно не для людей, для которых оно остается искусственным образованием, в лучшем случае искусным, требующим выдумки (воображения) и старательности, труда, а для ангелов, для духов? И можно, и нельзя. Можно, ибо им естественно быть сознательными, как нам бессознательными. Но для них сознание не есть то, чем они живут. Они живут в сознании, но не им, а духом. Мы же живем в сознании искусственно, мыслями, своим же существом мы живем в мире в качестве живых существ, или, если говорить прямо, а не уклончиво, в виде животных. Но что значит жить духов в сознании. Жить духом в сознании можно в том смысле, если сознание понимать как идеальное. В сознании – значит в идеале. Для духов сознание идеально. Их, духовное, идеальное реально. Тогда как наше идеальное для тела иллюзорно. У духов нет ничего, кроме духа. У нас же, кроме духа, есть тело, для которого дух есть душа. Дух в теле уже не дух, а только душа, для которой дух стал идиллией, а не реальностью. Мы, люди, раздвоенные существа, одновременно живем телом, его страстями и страхами в мире, а душой в мыслях, в мечтах. Любовь к мысли или философия и есть мечта. Так, во всяком случае, я понимаю медитацию, не в пример нашим материалистам-диалектикам.
        Сознание человека мечтательно, иллюзорно, утопично, фантастично. Это настоящая фантастика. Сознание же существа с сознанием отражательно. Оно отражает животную жизнь. Так что предпочтительно: быть реальным животным или существом мечты? По мне, так существом мечты. Что-то не вдохновляет меня реализм. Но я сознаю, что нахожусь не в в духе, а только в сознании, как в некоторой идеализации, нет, не мира, а самого сознания, которому не хватает духа, недостает идеала.
        Так что же ждет человека по ту сторону привычной, обычной жизни? Мечта, иллюзия, но никак не жизнь духа. Одни люди, коих большинство, выбирают быт, другие, которых абсолютное меньшинство, - мечту. Здесь их, поздних романтиков, сила, здесь и слабость.
        Человека видно по глазам: честный, добрый он малый или хитрый, плут, мечтатель он или плотский человек, тело он или душа.
        Взять хотя бы нас, русских. Кто мы? Один Бог знает. Нам это и невдомек. Европейцы, на которых мы похожи, считают нас азиатами. Азиаты с подозрением смотрят на таких «азиатов», полагая что нам далеко до европейцев, которых они уважают за то, что те непохожи на них. Нас трудно спутать с азиатами, хоть мы живем рядом с ними. Даже испанцев легче отличить от арабов, несмотря на то, что они долго жили вместе. Мы вроде евреев, только без их идеи богоизбранности, без сионизма. Между тем это - все для еврея, без Сиона он еврей без еврейства, только гой, как прочие гои.
        Однако мечты мечтами, человек живет на Земле в качестве живого существа и вспоминает о том, что он разумен только в случае опасности для жизни, когда не может не думать, только если ум спасает его или способствует выживанию, адаптации к среде обитания. Такой средой, прежде всего, является общественная среда, похожих на него живых существ.          

Глава шестнадцатая. Истина и ложь, смысл и бессмыслица
        В наш век виртуальной симуляции трудно быть честным человеком. Ну, откуда мне знать, что я говорю или пишу правду. Если я не знаю, что является истиной, а что является ложью, то как я могу быть правдивым и честным?
        Вообще, что есть истина? Истина есть то, что есть, вернее, то, чем есть нечто, чтобы быть собой. Воистину, то, что делает одно одним, а не другим и есть истина. В этом смысле истина есть то, что есть, или бытие. Бытие само по себе есть бытие, то есть, есть то, что есть. или просто есть. «Что» бытия, его чтойность есть оно само, бытие, то есть, «есть». Соответствие бытия самому себе, его самотождественность есть истина. В этом заключается онтологичность истины. Ее гносеологичность, познаваемость состоит в самом этом соответствии, но уже не бытия, а знания по понятию. Это познавательное соответствие знания истины тому, что есть, то есть самому бытию как таковому (существованию) или сущему, причастному бытию (существованию в качестве существующего) может быть названо истинностью, в данном случае знания истинным знанием, в случае мысли – истинной мыслью. Таково формальное или абстрактное определение истины.
        Содержательность истины зависит от наполнения понятия истины содержанием того, истиной чего она является. Но каким является это содержание зависит от того, в каком состоянии становления находится в данный момент и в данном месте то, что является предметом истины. Так как все находится в изменении или в становлении (в лучшем случае в известном развитии), то вся трудность познания истины заключается в том, чем или кем именно искомое нечто из всего является для нас. Знание о нем может быть как истинным, так и ложным, независимо от намерения того, кто познает, говорить правду или ложь.
       У нас есть проблемы с истиной из-за того, что затруднительно обратить истину для нас в истину для самой истины, увидеть истину не со своей точки зрения субъекта познания и мышления, а со стороны независимой от собственной позиции, то есть, со стороны объекта без субъекта, точнее, с объективной стороны. В установлении истины необходимо «снять» самого себя как пристрастное лицо, заинтересованное в истине и тем более во лжи. Но как это сделать? Ведь сам интерес к истине стимулирует нас в ее установлении, придает ей для нас смысл. Неужели поэтому следует для чистоты эксперимента обессмыслить истину? Или беспристрастное рассмотрение истины придает ей смысл истины в качестве истинности. Является ли смыслом истины истинность? Если да, то ложностью и тем более лживостью является ее бессмысленность. Истина лишается смысла, обессмысливается в тот момент, когда обращается в ложь. Или во лжи есть смысл? Да, он есть, но это смысл уже не истинности, а ложности или лживости (при намеренной ложности).
        Следовательно, условием установления истины является ее смысл как критерий верификации (проверки) ее самой, так и того, что ей противоположно в качестве лжи. В качестве критерия выступает она сама как истинность, истинность истины и лжи. В случае лжи смысл превращается из истинности в лживость, в то, насколько и как ложь есть ложь, является лживой.
        Но тогда возникает вопрос о том, возможно ли измерять истину и ложь в числах, приписывать им числовое значение? Возможно, только если речь идет о том, что является независимым от субъекта, от того смысла, который он вкладывает в истину и ложь. Измерению подлежит истина и ложь только в чисто объективном значении, но никак не в объективном смысле. Но что такое объективный смысл? Это смысл  с точки зрения самого смысла, но никак не с точки зрения того, кто его понимает, оценивает.
        Оценка не может быть совершенно отмыслена от субъекта, когда осмыслена, иначе, как только через измерение. Измерение есть операция превращения смысла мысли в значение числа. Смысл не может не быть связан с осознанием субъектом того значения, которое имеет для него нечто в качестве искомого в познании и мышлении. Любое осознание не только субъектно, но и субъективно; оно не только понимаемо, но и представляемо (представлено в нем) и переживаемо лично.
        В философии, искусстве, в мистике субъективный смысл мышления и познания не мене важен, чем объективное значение, характерное для науки, которая пренебрегает смыслом ради измеримого (исчислимого) значения. Смысл не исчисляется (не вычисляется), а истолковывается (интерпретируется). Интерпретация не есть приписывание искомому сущему (например, тексту) числового значения, которое можно уточнить, но есть осмысление того, что читается, а не считается.
        Для того, чтобы нет, не правильно прочитать (этого мало), но прочитать со смыслом (с выражением мысли в слове или в тексте), следует уже иметь себя в виду, свой горизонт понимания, ограниченный местом и времени собственного существования, задающего рамку понимания, быть осторожным или предусмотрительным в толковании смысла слова или предложения (текста), предвосхищая его (смысл) как интенцию того, кто является автором носителя оного смысла. Такую интенцию в качестве точки отчета становления этого смысла нужно прозреть как вопрос, на который ответом стало данное слово или предложение (текст) как нечто ставшее. И тем самым определить в сравнении с автором или той аудиторией, для которой был в прошлом предназначен текст, что означает текст для тебя лично как для лица настоящего, какой ты вкладываешь в него смысл теперь и что ждешь от него в будущем, если смысл еще не исчерпан тобой или кем-то.
        Бессмысленно думать о том, что не может быть осознанно, стать предмет твоего сознания, быть интендированным (интенциональным или интенсиональным) предметом или предметом внимания. В данном случае внимательность есть осмысленность твоего отношения к чему-то или кому-то. такое осознание становится переживанием, если речь идет уже о бытии-сознании или экзистенциональном сознании как условии возможного понимания.            
        В нынешнее, информационное время, власти озадачились тем, как сфабриковать из идеологии так называемую «философию» в качестве учебной дисциплины, чтобы дисциплинировать, ужесточить режим образования как уже не познания, а информирования, таким образом, как если бы, вообще, исключить свободомыслие из информационного оборота образовательных услуг. Это особенно стало актуальным во время оцифровывания сознания - второго этапа информатизации как переформатирования человека после первого этапа его капитализации. Новизна в идеологизации сознания (его вакцинации против ментальной (смысловой) инфекции формируемого (образуемого) человека заключается теперь в том, чтобы упростить его до полной невозможности думать самому, то есть, понимать то, что происходит на самом деле, наяву, а не во сне сознания, бессознательно, в бреду под внушением паразитов сознания.
                Если прежде учителями для познания смысла слов, текста, для их понимания учениками, практиковалось чтение между строк, что возможно для интеллигента, каковым был учитель, готовивший себе смену, выбирая среди учеников такого, кто мог быть стать интеллигентным (понятливым), то теперь ввиду отсутствия интеллигентов в качестве «бесплотных умов естеством» среди учителей («ученых»), оные практикуют исключение всего того, что пребывает между строк и не подлежит уложению в строку по внушению власти антихриста. Знание невольно настраивает ученика на размышление, ибо оно, это размышление, вызывает в нем спор с самим собой ввиду противоречивости живой мысли. Ученик начинает сомневаться не только в других, но и в самом себе, Преодолеть сомнение может только критическое отношение ко всему (сомнение во всем). В результате это критическое отношение становится несомненным основанием собственного мышления и познания, которое ни в коем случае не может быть удовлетворено информацией, которой одной кормят человека в век информации.

Глава семнадцатая. Геи и лесбиянки
        Почему нетрадиционная половая любовь  стала модой и приобрела массовый характер до такой степени, что ей озабочены теперь не только взрослые и подростки, но даже дети?  Вероятно потому, что человек в своем естественном развитии подошел к концу и остановился на пороге уже искусственного, но чего: развития или усовершенствования? Скорее усовершенствования, ведь развитие естества уже закончилось. Или он остановился у порогу уже упадка, деградации или, того хуже, дегенерации.
         Общеизвестно, что геи, составляющие большинство любителей нетрадиционной половой любви, являются такими мужчинами, которые любят  не женщин, но мужчин. Почему они любят мужчин, а не женщин? Странно, ведь обычно мужчины любят женщин. Чем геям не угодили женщины? Вероятно, они обижаются на таких мужчин. И все же почему? Наверное, потому, что они, эти геи, чувствуют себя женщинами. Интересно, в каких случаях мужчина чувствует себя женщиной? В таких, когда ему не хватает мужских гормонов, прежде всего, тестостерона. То есть, мужчину делает геем недостаток тестостерона. Однако этого мало для того, чтобы мужчина стал геем. Недостаток тестостерона должен для этого дополняться уже женским гормоном, например, эстрадиолом и т.п. То есть, для того, чтобы мужчина чувствовал себя женщиной необходимо наличие в его организме того, что имеют женщины, а не мужчины. Что же имеют мужчины, должно быть в меньшем виде, чем обычно для мужчины.
        Тем не менее, этого мало для изменения ролевого поведения мужчины. Вероятно, для того, чтобы он стал геем необходимы не только изменения в организме, но и в образе жизни. В этом немаловажную роль играет такое воспитание, когда родители, в особенности, мама, видят в ребенке не мальчика, но девочку. Тогда его наряжают девочкой и обращаются к нему как к девочке. Значит, в таком случае в изменении половой ориентации виноваты родители, а не сам будущий мужчина. В качестве дурного воспитателя может выступить не семья, не родители, а общество – сообщество ЛГБТ+, пропагандирующее свое извращенное сознание и поведение уже в среде подростков и детей.    
        Может быть, еще причина в изменении половой идентификации связана не с гормональным сбоем или атипичным, аномальным половым воспитанием в неполной семье или пропагандой сообщества ЛГБТ+, а с тем, что виноват сам мужчина, который чрезмерно любит женщин, женский пол, что сам готов стать женщиной из любви к ней. Это самый интересный случай. Как надо сильно любить женщин, чтобы хотеть стать похожим на них?! Значит, виновата любовь?
        В чем же виновата любовь? В запретном желании? Нельзя хотя бы ради любви отказываться от себя, превращаться в другое существо, пусть даже в человека другого пола. У человека есть обязательства перед самим собой и своей природой, которая дана ему не просто так, а для исполнения своего предназначения. Изменение же пола ради любви к противоположному полу, чтобы в самим себе любить его, любить не как самого себя, а именно себя в нем, есть своего рода своеволие и пренебрежение данным. Дано нечто для задания – для любви. Но любовь должна преображать человека не в телесном виде, а в душевном и в духовном качестве. Преображение и сублимация предполагает развитие интеллекта как ум-ения владеть собой (волю, решительность), не подавляя желания, но сублимируя (возвышая) их в идеальную, совершенную форму прекрасной и доброй души и разумного духа. Нельзя быть неблагодарным по отношению к собственной природе. Такое презренное отношение к ней могут демонстрировать только выродки, дегенераты. Их можно понять, но простить? Ради чего? Тем, что они сделали, они уже сами наказали себя. Их следует не простить, а пожалеть в качестве жалких тварей.
        Дегенерация неизбежно ведет к извращению, которое заканчивается одиночеством и смертью уже не только индивида, но и самого рода людей. Немногие из дегенератов способны воздержаться от извращения. Им трудно подавлять свои желания, храня себя в монастыре, или, тем более сублимируя свои низменные желания и гиперболические страхи. В итоге, как правило, появляются уже колоссальные не добродетели, а пороки. Только «чудом» они становятся лучше. Но тогда появляются редкие, сомнительные гении и «святые» (свят только Бог да ангелы на «небе»), которые могли стать ужасными грешниками. Многие «святые люди» прежде были дегенератами, своевременно предохранившимися от извращения.
        Так что такое это «чудо», которое спасло дегенерата (мутанта) от извращения? Неужели это милость Бога, Его помощь «заблудшей овце», «блудному сыну»? Никак нет. «Блудному сыну» как извращенцу уже нельзя помочь. Использование выражения «блудный сын» в тексте Библии является лишь риторическим приемом, говорящем о том, что Богу все возможно, что для Него нет ничего невозможного. Но для человека не все возможно. Извращенцу нельзя изменить свою судьбу. Не так дегенерату. Он не виноват в том, что является дегенератом. Напротив, извращенец виноват лично. И пока он (она) занят блудом, ему (ей) нет спасения. Впрочем, нет никакой причины для того, чтобы блуднику (блуднице), став на путь греха, не продолжать двигаться по нему до конца – до смерти. Остановка на этом пути и обращение – это большое преувеличение, которого, как правило, не встретишь в жизни. Остается только надеяться на лучшее, ожидая худшего. Надеяться не на человека, а на Бог, ожидая худшего от человека.
        Во многом гей-поведение является вызовом обществу, выражением протеста против его условностей. Но такого рода условности общества имеют безусловное оправдание и разумное основание. Нельзя давать превращать извращение в массовое занятие. Оно ведет к ослаблению жизненной энергии самого человеческого рода и прекращению его существования, включая и самих геев и лесбиянок, а также многочисленных подвидов трансгендера. Вдохновителями трансгендерных извращений являются трансгуманисты – агенты паразитов сознания.
        Особо следует помнить о роли феминисток, то бишь, лесбиянок, в деле порчи (коррупции) человеческой природы. Из-за своего ущемленного (клиторального, кастратного) самолюбия как причины их ненависти к мужчинам эти самые феминистки готовы любить самих себя и себе подобных. То есть, причиной их любви к себе является ненависть к мужчинам. Между тем любовь, основанная на ненависти, есть питательная почва для дегенерации женщин. На самом деле феминистки не любят женщин. Женщины им нужны как орудие ненависти, борьбы против мужчин. Не думал я, что таким мощным является комплекс кастрации, распространенный среди массы посредственностей. Как правило, именно убогие люди начинают хвалиться, гордиться своей убогостью, являя собой пример гордыни наоборот (шиворот-навыворот, а то и сикось-накось).
        Так вот эти лесбиянки и есть внучки бабы-яги. Не Ева, а баба-яга - их прародительница. Именно те женщины, которые являются стыдливыми лесбиянками, донимают мужчин тем, что они никакие не мужчины, а мужики они – бабы. Так вот эти бабы как стыдливые лесбиянки и есть внучки их бабушки – бабы-яги.
        Кстати, если вы не знаете, любознательные читатели, баба-яга может обращаться в прекрасную панночку, о чем нас предупредил Николай Васильевич Гоголь в своей живописной повести «Вий», опубликованной в сборнике миргородских историй. Так что будьте осторожны и не позволяйте своим желаниям обращать вас в чертей, упырей (слуг дьявола), ведьм и ведьмаков (слуг сатаны) и прочую вредную нечисть (слуг антихриста). Вий и есть сатана у Гоголя. Но теперь на Земле правит бал не дьявол и не сатана, а антихрист, правда, под их присмотром, рассылая во все ее пределы своих эмиссаров (хайтеков).
        Человек – узкое понятие. Оно делает понятным посредственное и ограниченное существо. Но быть даже им неимоверно трудно нам, людям. Поэтому нас и тянет на блуд, на вранье, на насилие, чтобы преодолеть запретные, красные линии, проведенные для нашей же безопасности. Все эти соблазны и табу, дьявол, сатана и антихрист сами по себе не имеют никакого смысла. Единственно для чего они нужны и есть, так это для того, чтобы испытать человека, чтобы у него появился опыт для того, чтобы в итоге преодолеть самого себя и исчезнуть, сгинуть. Почему? Да, потому что это все нужно только для этого: жизнь, суета во времени заканчивается смертью – вечным покоем. 

Глава восемнадцатая. Легко в учении, трудно в жизни
        Жить легко, умирать трудно. Но умирание есть в жизни; оно часть жизни. Как научиться принять легко смерть? Ее легче перенести, не вынося жизни. Не будешь выносить жизнь – она отстанет от тебя. Вот и все учение. Однако легко ли учение? Это как сказать. Легкость зависит от того, как учиться. Можно учиться, как все. Такое учение проще пареной репы. Это не учение, а одно баловство, тем более, теперь в век глупости, информационного шума. Но от современного учения тошно на душе. «Это почему»? – возмутится тот еще читатель. Да, потому что ученикам мешают учиться, проводя вместо занятий по познанию учебные занятия как мероприятия.
        Что главное в учении? Оно само, это учение. Но как учиться? Просто учиться, не уча. Все равно то, что выучил, забудешь. Оно не стоит труда и старания. Важно не «что» учить и не «как» учить, а у кого учиться. Учиться следует у «себя». Учитель довольно странная фигура. Это мягко сказать. Тверже говоря, это вредная, опасная фигура. Лучше всего, его близко не следует подпускать к детям и подросткам. Можно, да и то на время, их допускать к студентам. Те уже взрослые люди, и учителю трудно их испортить. Учителю важно учиться на глазах у студентов. Почему же студентов? Дети и подростки еще не заметят по причине отсутствия ума (ум приходит с возрастом после совершеннолетия) того, что учитель учится, а не учит.
        Дети в начальной и средней школе считают (их учат считать и как учат считать, так же учат и читать и писать), что учитель учит. На самом деле он не учит, а разучивает их не думать. Глупый, он не понимает того, что они и так не способны еще к мысли. Но он позволяет им зубрить всякие глупости. Вот этим он приносит им вред. Недаром Антон Павлович Чехов представил на суд читателя учителя как «человека в футляре», а Генрих Манн вывел его в качестве учителя Гнуса. Учитель сворачивается клубком учения и превращается в складку эрудиции, кладезь учености, смущая знанием своих учеников. Он внушает им почтение ко всяким ученым глупостям, культивируя поклонение кумиру учения. Тем самым он становится культовой фигурой обучения. В результате ученики начинают поклоняться своему учителю или, напротив, самые дерзкие из них, проклинают его. Он отвлекает их от самого учения, заслоняет его своей особой.
        Между тем следует не учить, а познавать мир на глазах учеников и находить в нем место для себя, чтобы они невольно причастились не учению, а познанию. Не учение нужно ученику, а познание. И не ученик он вовсе, а человек. Ученику не нужно познание. Оно нужно человеку.
        Если речь и заходит об учении, то учение нужно не ученику, а учителю. Пока ученик не стал ученым, ему недоступно учение. Но когда он стал ученым, то зачем ему оно, ведь он уже стал ученым. Учитель – это тот ученик, который так и не смог стать ученым. Он так и не разгадал загадку учения, которая заключается в том, что никакой загадки нет, как только найден ответ на глупый вопрос. Ответ достоин вопроса. Учение помогает избавиться от глупости. Но учителю это невдомек. Вот он и продолжает морочить голову своим ученикам пресловутым учением.
        Зачем же тогда учение студентам? Затем, чтобы выработать противоядие в виде ума против зловредного учения, скрывающего до поры до времени свою тайну – собственную глупость. Эта глупость возводится в культ учителей человечества, которые якобы учат людей. Но чему же они учат? Разумеется, глупости, так как любое учение – это потворство собственной глупости. 
        Легко быть глупым, но трудно избавиться от глупости и стать умным в жизни, а не на словах, и у себя на уме, в голове.               
         Недавно, готовясь к занятиям, я неожиданно понял, что всю жизнь учился и учил, но так и не научился ни учиться, ни учить. В таком случае зачем это нужно делать? Странный вопрос. И так без вопроса понятно: не зачем! Но чем я тогда занимался и продолжаю заниматься? Разумеется, мышлением, точнее, медитацией (размышлением), рассуждением и познанием. Именно этим мы занимаемся с моими студентами. Они не ученики. Естественно, я делаю вид, что учитель, а они мои ученики. Они еще не готовы принять истину такой, какая она есть, как не готовы к ней и мои коллеги-преподаватели, занятие обучением, от которого нет никакой пользы для познания и тем более для мышления, но есть один большой вред для них и для студентов. Для студентов, которые еще не понимают, что значит думать, и, наверное, никогда не поймут за редким исключением, важно заниматься познанием, потому что занимаясь познанием, они хотя бы что-то узнают, а не просто получат информацию на лекции и семинаре, чем они занимаются на занятиях у других учителей-преподавателей.
        Главным учителем в жизни является сама жизнь, которая учит нас тому, как следует быть глупым, то есть, думать только для того, чтобы выжить в качестве уже не столько человеческого капитала, сколько цифрового (счетного, машинного) кода с целью попасть в цифровой рай. Существование в нем возможно в виде определенной последовательности чисел, встроившейся в цифровую матрицу (элементную базу) как ее необходимый составной элемент.
        Но чем же так хороша мысль, чтобы ради нее критиковать современную нетрадиционную ориентацию на информацию? Мысль позволяет человеку не обезличиваться, как информация и не обналичиваться, как знание, а обличаться для совершенствования. Если информация хранится в банке данных и используется в цифровом виде, а знание растет как самовозрастающая стоимость (капитал), то мысль идеирует в качестве фигуры смысла.
        До поры до времени я даже не понимал, что живу в конце времен. Конец света наступил, а я его и не заметил. Такой я был простодушный дурак, полный идиот. Только когда я это понял, то признал себя в качестве одного из «последних могикан», последних людей, о которых твердил Ницше. Но его никто не понимал, принимая за сумасшедшего. Все случилось намного позже того момента, о котором предупреждал Ницше. Это случилось сравнительно недавно, меньше двадцати лет назад, как Земля была атакована клонами мертвых пришельцев, которых прежде называли «демонами». Но это вторжение было задумано еще многие тысячи лет назад. Тогда они назывались «титанами». В настоящее время они есть только паразиты сознания. Они живут в сознании каждого человека. Но только единицы способны к сопротивлению. Причем эти паразиты сознания даже не догадываются о нем. Последние разумные люди им непонятны. Паразиты сознания, в принципе, неспособны к пониманию. Тогда почему люди не сопротивляются им? Все просто: многие из них, абсолютное их большинство еще ниже по умственного развитию, по уровню интеллекта, чем эти самые паразиты сознания. Дело в том, что различие в духе и интеллекте между реальными конкретными людьми намного большее, чем между абстрактным человеком и насекомым. Оно может доходить до бесконечных величин. При этом многие люди довольно развиты в том, как правильно считать, измерять. Менее развиты они в чтении и тем более писании. Как правило, они теперь читают, запинаясь и пишут с превеликими грамматическими, синтаксическими, стилистическими и логическими ошибками. Речь здесь вовсе не идет о разуме, но только исключительно о чувстве, сообразительности и рассудке, что свойственно большинству людей. В большей степени это свойственно паразитам сознания, с которых люди и берут теперь пример.
        Кстати, Голливуд, сам того не желая, является зеркалом паразитарной сущности сознания людей, зеркалом того, что у них сидит внутри. Там находится уже не душа, а глиста, которая скоро проявиться вовне, покажется снаружи.
        Сам Ницше от ужаса перед тем, как у него заведутся паразиты в сознании и будут там бегать как тараканы, сошел с ума, стал шизофреником и пролежал последние десять лет на кушетке в сумасшедшем доме, отвернувшись от мира паразитов к стенке. Он так и умер в страхе перед ними, ослабев умом. Его пример другим наука, как не следует себя ввиду присутствия в своем сознании ментальных паразитов. Следует жить, не обращая внимания на ту картину цивилизации паразитов, которая раскрывается как карта сознания перед его умом.
        Человек редко встречается в человеческих селениях. Женщины ждут от мужчин ума, но, как правило, делают промашку. Это получается не потому, что женщины умнее мужчин, а просто потому, что мужчины, в лучшем случае, являются самцами (мачо), но никак не умными существами.
        Другое дело герои. Но они бывают самими собой редко, ибо ворота разума редко открываются и скоро закрываются. Удержать их открытыми прямо невозможно. Вот почему героев мифов наказывают боги: они делают то, что по силам только богам. Но героям мы хоть сочувствуем, что они являются без вины виноватыми. Герои кладут себя на алтарь победы духа над материей, актуальности того, что только возможно. 
        И совсем иначе обстоит дело с актерами, которые играют героев. Они притворяются и за свое притворство берут плату у публики своей популярностью. Они ничего не заслуживают, кроме презрения за то, что паразитируют на героях.       
        Что же остается делать последним людям, как не сохранять в себе оставшуюся человечность, которой уже катастрофически не хватает. Пока они берегут человека еще не все потеряно. Мы многое уже потеряли, но еще не все, не потеряли еще человека. Однако его осталось так мало, что это количество становится бесконечно малым числом, вроде дифференциала как числового аналога монады у Лейбница.
        Скорее всего то, что случилось с нами, произошло в некоторой степени случайно, где-то еще в двадцатом веке, когда ученые люди, сами того не ведая, активировали неведомый артефакт внеземного разума. Каким образом он попал на Землю так и осталось тайной. Может быть, он явился ископаемым артефактом реликтовых пришельцев, давным-давно попавшим к нам из дальнего космоса и тогда умершим на цветущей еще Антарктиде. Полярники Антарктики, ничего не ведая о разумном происхождении оного артефакта, поделились с учеными-кибернетиками своей находкой. Кибернетики же, занимаясь еще неживыми кибернетическими устройствами, которые являлись только механическими симуляциями живых организмов (впрочем, даже современные генетики способны только имитировать живые процессы, создавая на их основе генно-модифицированные изделия, но никак не творя генно-инженерным путем искусственную жизнь), нечаянно активировали внеземной разумный объект. В результате и ожили пресловутые паразиты сознания, которые единственно остались от мертвых пришельцев. Они стали в своем роде их примитивными клонами, использующими наше сознание в качестве благоприятной среды ментального питания. Если уж внеземные паразиты так информированы, что питаются нашими сознаниями, то интересно насколько умнее были их создатели?
        Во всяком случае нам еще далеко до создания таких паразитов, подчеркну не мозга, но сознания, ибо мы находимся в самом начале технического пути, способные создавать только мертвую технику.
        В итоге вмешательства паразитов сознания в нашу жизнь мы оказались помимо своего желания и осознания полностью в их ментальной власти, потому что сориентировались под их влиянием с мышления и познания на информирование, которое им соответственно доступно, не в пример мышлению. Мышление им не понятно; они не ведают понимания. Зато им доступно знание, но только как средство информирования, которое является целью их искусственной жизни. Поэтому, в принципе, возможно утаивание от паразитов сознания, как мышления, так и самих мыслей, но только если они выступают явлением идей сознанию мыслящего, внимающего (интендированного) идее(й). В этом случае паразиты сознания как живые клоны мертвых пришельцев, их ожившие видения, в которых они предстают для себя живыми, точнее, как если бы (alz ob) живые, «смотрят» сквозь мысли «ментально продвинутых землян», проницают их, не встречая в их виде (идее) никакого препятствия для своего информационного функционирования.
        Кстати, на размышления о паразитах сознания меня навели ни тексты Колина Уилсона, который написал целый роман про них, а воспоминания интересного человека, с которым я недавно познакомился. Но когда я задумался над тем, что он сообщил мне по секрету, и надумал, о чем его спросить, этот человек неизвестно куда исчез. Кого я не спрашивал бы о нем, никто не ведал, куда он делся. Вероятно, он потерялся в лабиринте времени. Звали этого человека Иваном Ефремовичем Орловым. Был он настоящий полярник, который не один раз зимовал на станциях в Антарктике. 
               
Глава девятнадцатая. Антарктический реликт
        Ниже я поведаю по памяти историю, которую рассказал мне бывалый полярный исследователь Антарктики Орлов Иван Ефремович. Вот что он мне рассказал, а рассказал он целую историю, от которой у меня захватило дух.
        - Еще в раннем детстве, сколько себя помню, я заболел Севером с его морозами, ветрами, снегом. Потом, когда по воле случая оказался на Юге, в южных широтах Антарктики, я заболел и им, переболел даже больше, чем Севером. Так что уже почти тридцать лет периодически возвращаюсь в Антарктику. У меня появился стойкий иммунитет к холоду. Вероятно, поэтому я могу преодолеть невыносимые для других трудности полярной зимовки. Я же к ним привык, как к самой жизни, и не чувствую себя живым, если этих трудностей нет в наличии.
        Вот так однажды, больше десяти лет назад, я отправился на зимовку на самую суровую станцию в Антарктиде. Она суровая потому, что самая дальняя, находится в центре ледового континента, ближе других станций к южному магнитному полюсу Земли. Ко всему прочему она находится на высокогорный местности, где толщина ледяной шапки планеты доходит чуть не до четырех километров. К тому же под ледяной коркой на том месте, где стоит станция, мы обнаружили существование большого острова.
        Все эти обстоятельства: удаленность от других станций, очень низкая температура, высокогорный климат, сильный ветер, да еще непроходимые торосы, препятствующие подъезду к станции санно-гусеничного транспорта, обычного средства передвижения для тех широт, превращает зимовку там в рискованное мероприятие. Приходится полагаться только на самих себя.
        Так что условия зимовки на станции "Восток можно сравнить с теми условиями жизни, в которых окажутся будущие марсиане, - настолько там холодно и безлюдно. Прямо не человеческие, неземные условия жизни.
        До станции я добирался на самолете Ил-76 из Кейптауна через станцию Новолазаревская целых два дня. Я уже порядком подустал, добираясь до Кейптауна через Эмираты из Москвы. А тут еще пришлось задержаться на берегу, где уже собрался отряд полярников на зимовку в составе двенадцати человек. Как раз с ними я должен был перезимовать долгую полярную ночь. Она начинается там уже в марте месяце. Со многими из них я был лично знаком. Особенно я сдружился с транспортником, то есть, водителем дизельного вездехода «Харьковчанка-2» Семен Ильич Волгин, который по совместительству занимался еще ремонтом электрооборудования станции. На станции зимой мало куда на вездеходе можно было поехать. Может быть, только на место бурения льда над реликтовым озером электромеханическими снарядами на грузонесущем кабеле и для метеорологических и геофизических исследований. Этими исследованиями занимались два гляциолога – доктор географических наук Сергей Владимирович Пущин и кандидат тех же наук Виктор Борисович Кольцов вместе с буровым мастером Петром Павловичем Шестопаловым, которого в шутку звали «ППШ» или «Папашей».
        В свою очередь Пущина и Кольцова мы звали «поэтами» соответственно одного – «золотым» по «золотому веку русской поэзии», а другого – «народным». Так мы развлекались на станции своим знанием культуры, ведь на зимовке бывает так скучно и без женщин, что прямо хочется выть волком на невидимую луну. Кстати в районе станции, как на Марсе, нет ни одного живого существа, - ни пингвина, ни тюленя, ни случайно залетевшей птицы, - кроме, разумеется полярников. Но они не в счет.
        В состав экспедиции еще входили доктор экспедиции, профессор, доктор медицинский наук Петр Ефимович Шульц, геофизик Матвей Николаевич Студеный, биолог и океанолог Михаил Андреевич Кондратьев и я собственной персоной как климатолог.
        Начальником этой зимовки был бывалый полярник Александр Петрович Гаряев. Его замом был связист и компьютерщик Степан Шаевич Кроль. Были еще техник-дизелист Тимофей Эдуардович Коровин и повар Василий Осипович Горбанько, который, кстати, держал на камбузеа своего тезку - кота Василия. С ним на пару на станции нас развлекал кенарь связиста, который сидел в клетке в кают-компании жилого блока и развлекал нас своим щебетанием и пением.
        С Семеном Волгиным мы сдружились на почве занятия горным туризмом и альпинизмом. Когда-то, еще в студенческие годы я увлекся горным туризмом. Именно там, в горах меня и заинтересовала странная способность человеческого организма переживать низкую температуру на фоне кислородного голодания. Именно этот интерес лег в основу моих научных занятий климатом. И в этот раз, на последней зимовке мы решили заняться горным туризмом и сходить к ближайшим антарктическим вершинам, пока еще полярная ночь не вступила в свои права и температура не стала такой низкой, что не позволила бы нам осуществить задуманное.  Не буду говорить о многом, так как настоящая жизнь на зимовке и тем более в Антарктике, где просто некуда пойти, была бы полной скукотищей, если бы не борьба с погодой, с самой дикой, фантастической природой вблизи у самого Южного Полюса. Вот почему мы так горели с приятелем идеей подняться на одну из вершин небольшой горной гряды, лежащей сравнительно недалеко от станции. Так что вполне при большой сноровке можно было добраться до нее на «Харковчанке».
        Особенно тяжело для суровых мужчин многомесячное пребывание в замкнутом пространстве без женщин, без их ласкового обращения. Но что делать: они могут стать яблоком раздора между соперниками. Тем более, зимовка – это вам не космическая станция, где люди специально многократно подбираются на психологическую совместимость. И хотя коллектив у нас был вполне научный, но люди есть люди, даже если они интеллигенты. И у них есть свои причуды и капризы, которые в суровых условиях «ледяного безмолвия» могут стать серьезной причиной выяснения человеческих отношений. Это я говорю не о себе, - я давно привык обходиться малым и особо не дорожу человеческими связями, будучи по характеру мизантропом и одиноким человеком. Но вот другие люди могли порядком надоесть своими никому не нужными разговорами да личными отношениями.
        Помню как-то я был на немецкой станции Ноймайер что находится в земле королевы Мод, так там вполне согласно жили душа в душу как муж и жена два огромных мужика. Один из них был собственно, а другой – африканцем, этаким Африком Симоном. Правда, кто из них был мужем, а кто был женой, я так и не понял, настолько они были мягкими и толерантными У нас, насколько я знаю, такого нетрадиционного рода или ориентации отношений не наблюдалось. Хотя намеки на них я ловил иногда во взглядах некоторых представителей нашего пола друг на друге в связи с отсутствием женщин. Ну, скажите, кому особенно хочется получать сомнительное удовольствие в одиночку, просматривая порнографию эту, так сказать, литературу или кино «прямого действия»?
        И все же женщины бывают на Антарктиде, но они, как правило, являются еще большими, если можно так выразиться, «роялистами (мужиками), чем сам король (мужик)». Жизнь на Южном Полюсе способна на многое.   
        Вот поэтому в свободное от своей научной работы время я занимался туризмом вокруг станции, если позволяли суровые условия южной полярной ночи. В турпоход мы пошли на вездеходе с моим приятелем Волгиным к ближайшей каменной гряде в конце марта. Стояла относительно теплая погода, всего – 131°F, что конвертируется в – 55° по Цельсию. Это я вам скажу для Антарктики относительно теплая погода. Холодная погода начинается с шестидесяти градусов ниже нуля. Дул небольшой юго-западный ветер (зюйд-вест). Путь был немалый. К тому же приходилось постоянно объезжать многоэтажные торосы. Мы не заметили, как прошло целых шесть часов, пока мы травили байки.
        Волгин рассказал такую драматическую историю: «Было это лет десять назад. Пошел я в горы вместе с ребятами летом. Тогда мы штурмовали Эверест».
        - Это когда несколько человек так и осталось на Эвересте?  - заинтересовался я.
        - Ну, да, - с паузой ответил он, круто объезжая торос, уходящий в самое небо (он возник прямо перед вездеходом за стеной косо падающего снега). – Дело не в том, что погибли люди. Как ты знаешь, это обычное дело в горах. Суть да дело в том, что я оказался причастен к этому печальному эпизоду. Не знаю почему, но я вовремя не сообщил информацию о том, что ожидается ухудшение погоды на вершине. Там и так дует шквальный ветер, да температура опускается к нижним величинам чуть как не здесь. В «красной зоне» перед самой вершиной катастрофически не хватает воздуха. Мы не решились повернуть назад, потому что у нас уже не было времени для того, чтобы повторять восхождение. Мы понадеялись на русское «авось»: авось, пронесет. Вот и пронесло нескольких над склоном. Не все они уцелели. Это осталось на моей совести.
        - Понятно. Ты, Сема, – настоящий друг и альпинист.
        - И не говори. Но с трудом верится в то, что я сделал это не нарочно.
        - Да, не кори ты, Сеня, себя понапрасну. Что толку? Потерянного не вернешь.
        - Да, ты прямо мудрец, Иван Ефремович. Настоящий полковник царской армии.
        - Что армии, Сеня. Целого фронта.
        - Да, здесь, как на фронте.
        - Откуда знаешь? Ты там был?
        - Конечно, был, в Чечне.
        - Сколько?
        - Три месяца.
        - Участвовал?
        - Приходилось. Там было жарко, здесь холодно.
        - Там занимался восхождением?
        - Было дело. Как в 1942. О нем мне говорил дед.
        - Да, трудно было воевать с «Эдельвейсом»
        - Ты-то откуда знаешь?
        - Читал.         
        - Вот про этот самый «Эдельвейс» мне дед и рассказал. Он служил в одной из «сменных рот», сдерживая наступление этих самых горных стрелков с шевроном в виде горной лилии на Марухском перевале то ли в Абхазии, то ли в Черкессии осенью 1942 года. Так он тоже до войны был альпинистом. Вот и встретил в бою знакомого альпиниста с Австрии. От тоже его узнал. Поэтому и не застрелил раненного деда, крикнув своим, что дед убит.
       - Как деда звали?
       - Тоже Семеном.
       - Да, знатная у вас образовалась фамилия альпинистов по имени «Семен».
       - Верно.
       - Так что же случилось на Эвересте?
        - Ты все о том же. Как ты знаешь, на Эвересте каждый сам за себя. Один Бог за всех. И это Эверест. Секрет этого заключается даже не в том, что там низкая температура и сильный ледяной, ледниковый ветер, а в разряженной атмосфере, в которой просто нечем дышать. От нехватки воздуха кружится и болит голова, идет кровь носом. Образуются тромбы на венах. Они могут разорваться, лопнуть   Один опытный врач говорил мне, что может начаться отек мозга.
        Наверное, я уже находился в таком болезненном состоянии, когда услышал новость об ожидаемом снегопаде и не придал ей большого значения, настроившись на подъем. Когда же до меня дошло, то было поздно. Уже начиналась метель. Мы приняли решение идти на вершину. Хотя следовало тут же спуститься вниз в базовый лагерь или в лагерь по маршруту. Как сказал мой знакомый: «На Эверест не возвращаются».  Эверест не прощает опрометчивых. У тебя есть только одна попытка попасть на него. Поэтому нам на спуске и прилетело. Мы покорили вершину, но заплатили высокую цену за покорение вершины. На спуске у одного просто не хватило дыхания. Это при том, что у него в баллоне еще был воздух. У двух других оборвалась веревка и они упали в глубокую расщелину, из которой их было не достать. Не было ни времени, ни сил. Вот так.
        - Да, не судьба. Одному трудно.
        - Я был не один. Кто тал остался были опытными альпинистами. Они все поняли. Впереди был спуск в ураган.
        - Ясно. «Сам погибай, а товарища спасай».
        - Да, теперь это сказка, но в советское время она могла стать былью.
        - Слушай, Семен, да ты писатель, - заметил я и дружески хлопнул его по плечу.
        - Осторожно, - предупредил меня приятель, смущенный моим замечанием, и пояснил, - иначе перевернемся и окажемся в положении тех, спасать которых некому.
        - Это почему? Ведь я предупредил Гаряева, что мы отправились в горы. И потом мы на связи.
        -  Проверь.
        Я стал по совету Волгина проверять связь, но никак не мог установить ее. Видимо здесь действовала некая аномалия. Здесь и нужно было закончить наш турпоход в горы и вовремя вернуться на станцию. Но тут, как и везде, сработала несгибаемая воля к достижению искомого результата. Тем не менее я предложил напарнику вернуться, ожидая от него прямо противоположного ответа. Его я и получил.
        - Вот еще. Мотор в порядке. Из снаряжения н нас все под рукой. Если что и случится, то помочь себе мы сможем только сами. Где они будут искать нас? Горы – понятие растяжимое. Запомни, друг, трудности начинаются не в начале, а в конце маршрута, при возвращении, когда кислород на нуле, организм обезвожен и потерял десяток килограмм.   
        - Вот молодец. Утешил.
        - Теперь самое важное – своевременно управиться со своим заданием, пока не заглох от стужи дизельный генератор моей «Харковчанки». В противном случае нам придется добираться назад на свои двоих. Это, как ты понимаешь, почти невыполнимо.
        Мой полярный друг был прав.   
        И в самом деле вскоре мы добрались до места без видимых приключений. Правда, как только мы вылезли из кабины наружу нас встретил явно недружественный ветер, который раскачивал тело из стороны в сторону. К тому же температура явно спала еще на пять градусов ниже. Я посмотрел на часы на руке. На них высветилось табло барометра с указанием температуры - 60°С. Да заметно стало прохладнее. Мороз пощипывал кожу на лице. При глубоком дыхании кололо в груди. Я почувствовал, что мне стало труднее дышать. Давало о себе знать наше высокогорное расположение. Конечно, это было некритично. Тем более, что уже шла четвертая неделя нашего пребывания на станции, и мы прошли необходимую, но все-таки не достаточную акклиматизацию к суровым условиям Антарктики. К счастью, Антарктида все еще медлила и не показывала нам свой крутой характер.
        Гряда гор, на которую мы наткнулись, терялась в полярной ночи. Естественно, вершин не было никакой возможности увидеть. Вам, Юрий Николаевич, конечно будет невдомек понять за каким лешим мы отправились в турпоход в горы в полярную ночь. Я сам с трудом понимал такой странный, если не сказать безумный, смертельно опасный турпоход. Я еле уговорил Волгина подняться в горы, дойдя, разумеется, не до вершины, но только для того, чтобы почувствовать на собственной шкуре, что такое подъем в горы в полярную ночь, да еще на Антарктиде. Насколько я знаю, в этом районе Антарктики такой подъем никто еще не совершал. Разумеется, начальнику станции мы сказали только то, что поедем наметить маршрут восхождения на месте. Одних карт не достаточно для этого. Подъем же в горы совершим сразу после полярной ночи перед самым отлетом с ледяного континента.
        Идея совершить восхождение в горы мне пришла во сне. Мне явилась во сне прекрасная женщина. Она представилась самой Антарктидой. И пригласила меня к себе в ледяной дворец, который стоит на самом верху именно тех гор, которые расположены ближе всего к нашей зимовке. Вот мы и отправились туда, следуя ее указанию, вернее, приглашению. Грех отказываться от приглашения такой прекрасной дамы, в чьи владения мы явились как непрошенные гости на зимовку. Тут же она сама пригласила меня. Надеюсь, она будет не против того, что я взял с собой напарника, - без него мне будет трудно выполнить ее просьбу.
        - Друг мой, Ваня, знаешь, о чем я сейчас подумал? – вдруг спросил меня Волгин.
        - Не знаю, но догадываюсь. Ты подумал о том, что за каким лешим я пошел с этим ненормальным в поход. Угадал?
        - Верно. И как ты догадался?
        - Нет ничего проще. Я сам об этом думаю. Впрочем, не поздно еще повернуть назад и вернуться сюда весной.
        - Это после полярной ночи?
        - Естественно.
        - Да, дела. Тогда зачем мы, вообще, сюда поехали? Глупо. Все же раз мы оказались здесь, нужно разведать нам эту местность вокруг, в том числе и вверху.
        - Ничего нам не нужно и тем более тебе, Семен. Ты можешь подождать меня в машине, пока я полезу в гору и обратно не вернусь с маршрута, который мы проложили на карте.
        - Щас. Одного тебя я не отпущу туда. Пойдем вместе, но, если что-то будет не так, то мы сразу вернемся к вездеходу.
        - Ну, конечно, Сема, - как ты скажешь, так и сделаем.
        - Я только одного не пойму: как пришла тебе в голову такая идея пойти в полярную ночь в горы? Что за блажь?
        - Это не блажь, Сема, а сон. Мне приснилась Антарктида в образе прекрасной женщины. Может быть, это сама покойная королева Мод явилась мне во сне. Так вот она пригасила меня в свой дворец, стоящий на вершине этой горы.
        - Так вот, оказывается, чему мы обязаны – твоему сну? Тебе, значит, явилась женщина во сне? Это что – эротическая фантазия, ее сублимация? Ты хочешь бабу, но так как здесь нет бабы, то она является тебе во сне в виде покойной королевы Мод. Ты так удовлетворяешься, что ли?
        - Лучше я не рассказывал бы тебе свой сон. Я не знал, что ты разделяешь точку зрения Фройда на природу желаний человека и его фантазий.
        - Несмотря на то, что я водитель, мне тоже интересно знать, что люди знают, даже такие ученые, как этот Фрейд. Я все же давным-давно, но закончил высшее образование.
        - Кто бы в этом сомневался, только не я. Молодец.
        - Слушай, вот ты говорил о том, что догадался. Может быть, ты уже догадался о том, что будет с нами?
        - Ну, так далеко я видеть не могу, но какое-то метафизическое чувство у меня есть. Мы отправились сюда не просто так. От того, что мы там найдем, зависит многое в нашей жизни.
        - И что мы там найдем? – спросил Семен, ежась от холода, и добавил, хлопая себя по замершим плечам, уже полностью облачившись в альпинистское снаряжение, - Говори скорей, а то мы совсем замерзнем.
        - Точно я не знаю. Может быть, даже смерть. Что делать. Мы все смертны и все там будем, - ответил я, совершая последние приготовления перед восхождением.
        - Где там?
        - Там. Во дворце королевы Мод. Это я пошутил.
        - Ну, у тебя, и шутки, Иван. Мне не смешно. Больше так не шути.
        - Хорошо. Мне только теперь подумалось, что не следует отговаривать человека от задуманного. То, что он задумал, становится его судьбой. Если он умрет, то этого и следовало ожидать. Почему же люди не отпускают его в своих мыслях, горюя о том, что его уже нет с ними и никогда больше не будет в том виде, в каком они знали его? Ведь ему тоже тяжело расставаться с ними? Еще тяжелее. Он оказался там, к чему еще не готов, никто не готов к тому, что его ждет. Безутешное горе близких может отвлечь его от предназначенного ему пути в ином мире, привязав к нашему миру, в котором он уже не жилец.
        - Это, конечно, интересно, но мало внушает нам оптимизма, который нужен, чтобы осуществить то, что мы задумали. Что там гадать о том, что еще не наступило?
        - Правильно, - ответил я, но никак теперь не мог отказаться от мысли, от размышления о том, что связано с миром мертвых.
        Может быть, эту мысль мне подсказала все та же королева Мод, ее видение, ее идея. Это мне нисколько не мешало машинально делать, как опытному горному туристу и альпинисту, то, ради чего мы появились на том месте.
        Я задумался о том, что то, что ждет нас в ином мире, не похоже, совсем не похоже на то, что мы мним себе о нем. Вместе с тем я полагаю, что человек ждет то, к чему он стремится. Чего желает. Ведь человек есть существо желания, душевное существо, а никакое не разумное. И он получит по вере то, чего желает, рано или поздно, когда разуверился и устал ждать. Надо только уметь ждать. Вера, она и есть способность чаяния, как говорил апостол, извещение, весть об уповании, об ожидании, которое невидимо, уверенность в нем, невидимом, как в видимом, его оглашение, высказывание, утверждение в нем.
        Вот взять хотя бы то, что человеку трудно удержать в сознании то, что ему открылось, и быть с ним в момент решения его судьбы. Зависит ли она от того, что ему открылось? То ли ему откроется, что открывалось прежде? Это при том, что он не всегда на высоте своего положения, в сознании, а тем более, в самосознании. Или то, что будет, не нуждается в своем осуществлении в его сознании? Если нет, тогда зачем, вообще, мы нужны? Неужели только в качестве пассивных париев, материала судьбы, на котором она разыгрывает саму себя? Что будет с нами? Или наше изменение есть только исчезновение и больше ничего, нет шанса на продолжение?
         Кто есть тот, кто вершит судьбу? Он, Бог, есть «кто» или «что»? Он в нас как Кто, как Я, или как что, как искра Самого Себя, уже наша душа. Как Он, Его часть, может быть нашей, моей душой? Как я могу стать Я? Могу ли? Он может стать мною, моим Я? Насколько он есть в нас?
        - Знаете, Иван Ефремович, это зависит от того, являемся ли мы его воплощением. Что по-вашему означает известное выражение сравнения нас с Ним: «человек есть образ и подобие бога»?
        - Не знаю, Юрий Павлович, но думаю, что человек имеет образ Божий в душе.
        - Этот образ есть душа?   
        - Нет, Душа это то, что внутри человека. Внутри него, в душе есть Я, внутренний человек. Так он есть образ Бога-Духа. Как этот образ мы есть отражение Бога, его подобие. Наше Я подобно божественному Я, но не есть Оно.
        - Значит, в нас есть не сам бог, а Его отражение?
        - Да, мы есть отражение отражения – мы снаружи есть отражение того, что внутри нас, а оно, в свою очередь, есть отражение того, что есть внутри Него.
        - Выходит, объективно мы есть отражение нашего Я, которое есть отражение божественного Я. Божественное же Я есть отражение Самого Бога?
        - Нет, не так. По этой логике вышло бы так, что Бог был Собственным отражением, отражением Своего сознания. В реальности Бог есть то же самое, что Я Бога. Я Бога есть Его сущность, которая совпадает с Его существованием как с тем, что мы обычно называем «богом».
        - Так вы, Иван Ефремович, следовательно, реалист, вроде святого Фомы.
        - Это лучше вам, Юрий Павлович, знать, как философу. Мне же остается согласиться с вами.
        - Хорошо, мы еще не договорили, но потом можем вернуться к нашей беседе. Прошу вас продолжайте, мне интересно услышать, что было дальше               
        - Что было дальше? Дальше было то, что мне самому верится с трудом. Кстати, Юрий Павлович, я давно хотел у вас спросить о том, зачем мы пишите, для чего? Вы же не популярный писатель? На что выживете? Не на печатный же лист?
        - Я живу на зарплату учителя. Да, я не популярный писатель. Пишу для души, а не для славы или тугого кошелька.
        - И вас читают?
        - Надеюсь, что читают.
        - И для чего?
        - Как для чего? Для души.
        - Для чего же читают популярных читателей?
        - Естественно, для чтения, для информации. Для чего еще? Чтение нужно для контроля над сознанием.
        - Для самоконтроля?
        - Если бы. Впрочем, может быть, и для самоконтроля, если люди стали узлами общей коммуникационной сети. 
        - Классику?
        - Классику можно не читать. Она и так есть, читает ее кто-то или никто не читает, вообще. Она не нуждается в читателях. Она уже находится в вечности.
        - В Боге?
        - Нет, в культуре. Про вечность я сказал абстрактно.
        - Ну, хорошо. Вам лучше знать. Продолжу.
        Мы пошли не в гору, а обошли ее и стали подниматься по пологому склону, как и планировали, составляя на станции маршрут похода. Мы поднимались по склону три часа, начав восхождение в два часа дня. Дошли до отметки на карте на высоте четырех тысяч восемьсот пятьдесят метров над уровнем моря. Таким образом, мы поднялись на семьсот двадцать три метра, если судить по моим часам со встроенным альтиметром.
        - Да, три часа идти в горы по морозу - 60;C в полярную ночь при стоковом     ветре. И это все еще перед восхождением. Тут при морозе в - 30 ;С через полчаса зуб на зуб не попадает и холодеет внутри, - невольно прервал его я, делясь своим впечатлением от мороза.
        - Да, тут мороз не мороз. Там, Юрий Павлович, как минимум, ниже в два раза. Да еще воздух разреженный. Без акклиматизации просто не хватает воздуха для дыхания. Обязательно будешь задыхаться.
        Но мы полярники и альпинисты к морозу привыкшие.
        Так вот. Первым стал подниматься Волгин, за ним и я. Мы ползли по отвесной стене, вбивая айсбайлем в скальную породу под толстой коркой льда шлямбуры. Так мы проползли довольно большое расстояние в тридцать метров за четыре часа, пока не вышли на горное плато, которое увенчивала ледяная шапка вершины. Уже на отвесной скале я не мог полностью сосредоточиться на работе. Да, в пылу работы в горах забываешь о холоде и кислородном голодании, но здесь мне самой работы – восхождения было мало. Недостаток туристического энтузиазма я восполнял размышлением.
        И вот что мне тогда подумалось. Мы, русские, никакие не европейцы, а азиаты. Но это азиатчина у нас особая, свойственная на Востоке только для избранных, которые живут не с людьми, а вдали от них. В нашем народе встречаются люди, которые живут с людьми, но какой-то другой жизнью. Они создают о себе в народе такое впечатление, что живут не в мире, а в своем сознании, живут сознанием. Причем это сознание расходится у них с той жизнью, которой живет народ. Рано или поздно они отрываются от народа, выделяются из него, но почему-то остаются жить среди народа. Это наши интеллигенты. Они ведут свое происхождение от тех дворян, которые отправились в Европу на выучку. Сами европейцы живут в сознании, которое находится в полном согласии с жизнью. Поэтому нашим, русским интеллигентам они кажутся излишними прагматиками.
        Почему? Наверное, потому что люди делают в Европе то, что думают. У нас же в Азии интеллигенты как те, кто думают, живут иначе, чем думают. Они живут чувством, а сознают умом. Вот это чувствительность, характерная для немногих европейцев, у которых мысль, задерживаясь на себе, обращается в мечту, удовольствуется ею, теряя себя в воплощении, стала массовым явлением среди культурной публики. Мечтателю важна не сама мысль, а производная от нее мечта, которую неимоверно трудно воплотить в результат деловой, деятельной активности. В этом сказывается созерцательность Востока. Но она носит социальный, человеческий, гуманный, душевный, а не сверхчеловеческий, духовный характер. Посему она не реалистична, а утопична. Ее нельзя реализовать, материализовать, овеществить ни в этом мире, чем заняты европейцы, ни в мире ином, духовном, чем заняты мудрецы Востока.
        Скорее всего, интеллигент – это несостоявшийся архат или исихаст, который вовремя остановился на восхождении, при вдохновении, вспомнив о том, что он человек и ему никогда не быть сверхчеловеком. Поэтому он занимается мышлением, медитирует не для преображения в более совершенное существо, как восточный аскет, и не для достижения конкретной цели, ради успеха и социального признания, как европеец, а только для себя, для того, чтобы быть просто человеком, человечным. В этом заключается его вера как докса, как мнение, как знание того, с чем он непосредственно, интуитивно сталкивается, но не чувственно, а чувствительно, душевно, лицом к лицу. Только эта встреча есть встреча не апостолов с живым Христом, а с живым человеком. Такое знание есть мне-ние, имение в виду другого как меня по имени, по лицу. Вот что такое интеллигентная вера.
        Это не абстрактное понятие рассудка европейца-интеллектуала, а конкретная, чувствительная, душевная интуиция русского человека. Значит, есть не только чувственная, интеллектуальная и мистическая интуиция, но и интуиция чувствительная. Она сродни чувственной, женской интуиции. Только это интуиция мужская, интуиция мечтательная. Конечно, она утопическая, идиллическая, а не идеальная, мистическая, как у духовного лица, и не чувственная, магическая, как у женщины, и не интеллектуальная, рассудочная, как у научного лица. Такой мечтательной интуиции не хватает реалистичности, недостаток которой она с лихвой восполняет фантазией. На интеллигента в духе «находит», и он себя находит в мечте, в сознании, а не в самом духе и тем более не в мире, не в реальности.
        Интеллигент живет в сознании, а не в мире. Сознание становится для него миром, а не, наоборот, мир становится для него сознанием; само же сознание только отражает мир, является его представлением, представителем, знаком. Сознание интеллигента носит символический, а не знаковый характер, как у интеллектуала. Если интеллигент живет в мире мыслей, то интеллектуал живет в мире придуманных слов, слов слов (метаслов), а народ – в мире слов как вещей и вещей как слов. Народ относится к вещам, интеллектуал относится к отношениям к словам, а интеллигент – к отношениям к отношениям к вещам. Интеллигент научился пользоваться мыслями для мыслей, для мыслей мыслей или идей, а не для дел. Ему главное не пользоваться мыслями, как европейцу, или иметь их, как йогу, а быть ими. Мыслить, чтобы быть в мысли мыслью себя, а не чтобы не мыслить, но делать себя или забыть себя для святого, место которого пусто не бывает.
        - Да, вы, Иван Ефремович, прямо какой-то самобытный философ. – заметил я, с трудом подбирая слова.
        - Вот именно какой-то.
        - Я согласен с вами в том, что вера есть чувство реальности ожидаемого, которое еще не стало настоящим, весть о том, чего следует ждать. И в то же время она есть способность видеть то, что не видно, уверенность в том, что из невидимого, будущего появляется видимое, настоящее. Вместе с тем вера есть признание, оглашение. Сообщение о том, что то, что нам дано не только известное, видимое, но и неизвестное, невидимое, которое следует познать, узнать, увидеть, даже если оно неведомо, ибо мы находимся в нем, а не оно в нас. То, что мы чувствуем его в нас, есть лишь личное переживание того, что мы в нем, что мы причастны ему. Вера приобщает нас к вечности, представляя обещанное ожидаемое уже настоящим.   
        - С вами не поспоришь. Однако ладно, продолжим. Когда мы с товарищем вышли на плато, то порядком продрогли. Это мягко сказать. Реально мы так замерзли, что перестали чувствовать свое онемевшее тело, как при медитации. Это притом, что мы уже дышали кислородом в маске под каской. Вот что такое полярная медитация.
        - Не скажите, Иван Ефремович. Буддистские архаты школы гелугпа на отрогах Гималаев растапливали лед вокруг себя усилием мысли, так что почва становилась теплой и оживали растения от зимней спячки. 
        - Вот именно на отрогах, а не на самих горах, на их вершинах. Названное вами упражнение есть учительское преувеличение результат искомого учебного задания для «ученика пробуждения». В жизни все намного проще и суровее. И в то же время интереснее. Этот интерес мы удовлетворили чуть позже, занявшись исследованием плато. Сначала я ничего не понял, когда меня неожиданно рвануло вперед и поволокло по заснеженному и льдистому плато, больно впивавшемуся в мое беззащитное тело острыми краями, к зиявшей воронке, в которой исчез мой напарник, связанный со мной. Я упал рядом с ним, больно приземлившись на дно ямы. Вероятно, Волгин просто провалился в расщелину, которую закрыл навалившийся снег, превратившийся в ледяную корку. Я медленно встал на колени. На удивление, я почти не пострадал. Только от рывка сильно ныла поясница, да в голове шумело от того, что я неслабо приложился головой при падении.
        Слава Богу, снежный настил на дне ямы смягчил удар.  Семен неподвижно лежал в неудобной позе, закинув голову назад. Он был без сознания. Я осторожно ощупал его тело. Не найдя видимых повреждений, стал натирать ему лицо снегом, за неимением под рукой нашатыря, для того, чтобы он очнулся. Но Семен оставался в бесчувственном состоянии. Нужно было немедленно принимать решение. Время шло, температура продолжала падать. К тому же обнаружилась еще одна, важная неприятность. Я никак не мог связаться с базой, продолжая находиться в расщелине. Вероятно, этому мешала какая-то природная аномалия, которая экранировала сигнал. Следовало выбраться наружу. Расщелина была неглубокая. Мне удалось с третьей попытки закинуть веревку с кошкой за край воронки, закрепить ее и подняться наверх на плато. Но и там связь не работала. Я опять спустился вниз. Семен все еще был без сознания. Что было делать?
        Я решил внимательно осмотреть расщелину. Своей правой стороной она плавно опускалась вниз. Там расщелина сужалась до узкого лаза, в который я с трудом, кряхтя и отдуваясь с трудом пролез и оказался в колоссальной пещере, края которой терялись в кромешной тьме. Но как только сделал в ней несколько шагов, как она чудесным образом осветилась небывалым, неземным, призрачным светом. Казалось, что свет идет, лучится со всех сторон пещеры, так что всякий, кто выходит на свет, оказывается под перекрестным огнем ее лучей. У меня невольно зарябило в глазах от ослепительного света. Мне вдруг пришла странная мысль в голову, что пещера просканировала меня на предмет идентификации, так сказать, обличила и обналичила меня. И, удовлетворившись проверкой, ровно засияла изумрудно-голубым цветом, приглашая меня внутрь себя.
        Я почувствовал, что климат в пещере мягче и теплее, чем в расщелине, и, тем более, на высокогорном плато. Поэтому вернулся обратно в расщелину за Семеном. Когда я осторожно, но с трудом протиснул его в пещеру, она немедленно отреагировала на него условно по типу «свой-чужой» неприятным гулом и погрузилась во тьму, приняв за чужого. На меня же теперь она просто не обратила внимания. Видно, я был «свой». Мне пришлось засунуть Волгина в лаз, потому, что в нем было теплее, чем в расщелине. В ответ пещера опять засияла изумрудно-голубым сиянием. Я не мог не изумиться тому, то пещера подавала явные признаки разумной жизни. Мне стало понятно без слов, что пещера вступила со мной в контакт, общаясь со мной на языке цвета.
        Вместе с тем до меня стало доходить, что я впервые в своей жизни вступил в контакт с иной формой разумной жизни. Меня тут же одолели сомнения, является ли она местной, антарктической или появилась из другого мира.
        -Не встретили ли вы в Антарктике нечто, что может угрожать земной жизни? – сболтнул я лишнее.
        - Вы имеете в виду нечто, похожее на то, что я видел в голливудском фильме о внеземной форме жизни, найденной на антарктической норвежской базе?
        - Ну, да. Не знаю. Об этом стоит поговорить после того, как я договорю свою историю.
        - Извините, ради бога. Пожалуйста, продолжайте.
        - То, что вы спросили, вполне естественно. Я тоже тогда об этом подумал. Но потом засомневался. Пришельцы, способные преодолевать астрономические пространства, просто не способны на примитивную агрессию. Они должны быть намного лучше нас. Это мы ведем виртуальные звездные войны. Они же живут в звездных мирах. Это я так думал. Но здесь, на Антарктиде, разумным живым оказалось нечто, что выходило за рамки обыденного представления. Или мне только показалось, что пещера разумна, а на самом деле разумным был некто, кто управлял ей. Чтобы подтвердить свое предположение мне следовало более внимательно осмотреть пещеру. И я сделал это. В результате я нашел в глубине пещеры длинный тоннель, полого опускавшийся вниз вплоть до следующей камеры. Она, как новогодняя елка, переливалась всеми цветами радуги.      
        Именно в этой камере мне и явилась гостья из сна. Она приложила палец к своим губам, как бы говоря о том, что следует молчать об увиденном. В результате она не стала со мной разговаривать, а просто залезла ко мне в самое ухо, как вор залезает в твой карман. Я так был поражен бесцеремонностью прекрасного и, казалось бы, благородного существа, что прямо обомлел и не успел адекватно отреагировать, воспрепятствовать ее проникновению в себя.
        Но, несмотря на мои опасения, со мной не произошло ничего необычного, по крайней мере сразу. Я даже подумал о том, а не привиделось ли это мне во сне наяву? Сон сном, но я действительно был в камере. Через несколько минут я немного успокоился и стал осматривать то место, куда попал. В ней не было ничего примечательного, кроме одного странного камня овальной формы, хрустального шара, который лежал на цилиндрическом постаменте. Он был небольшого размера и поэтому легко мог уместиться в одном из карманов моего утепленного туристического комбинезона. Я взял его в руки и положил в комбинезон настолько был очарован видом камня. Он показался легким, как будто сделан был из стекла. Но я понял, что это было не стекло. Это была моя последняя мысль, ибо тут же мною овладела неодолимая слабость, которая заставила меня прилечь возле постамента и закрыть глаза.
        Мне показалось, что прошло только мгновение, когда я открыл глаза. И что я увидел? О чудо! Я сидел в кабине самого вездехода, а живой Волгин весело смотрел на меня, крутя баранку руля. Мы были в пути.
        - Заснул? – участливо спросил Семен меня. – Бывает.
        Былой страх снова вернулся ко мне, и я с недоумением спросил его: «Что случилось»?   
        - Случилось то, что мы решили вернуться, - ответил Волгин и в недоумении пожал плечами.
        - Как так? Неужели мы не поднялись на плато и не провалились в расщелину, на дне которое ты потерял сознание?
        - Ты что-то путаешь. Наверное, тебе это приснилось.
        - Ничего я не путаю. Это было так же реально, как то, что происходит сейчас.
        - В Антарктике случалось и не такое. Может быть, у тебя было видение.
        - Почему мы вернулись обратно? – спросил я, поняв, что бесполезно задавать ему вопросы, на которые он не мог ответить.
        - Погода ухудшилась.
        - Говорить было не о чем с моим напарником. Вот и вся история, - заключил полярник и печально посмотрел на меня.
        - Может быть, все так и было? – робко предположил я.
        - И вы мне не верите? – с явным огорчением спросил меня Орлов.
        - Нет, что вы, Иван Ефремович. Я верю вам. Не сомневайтесь. Но это так странно звучит, что может показаться фантазией, навеянной самой атмосферой Антарктиды, или сновидением. Особенно неправдоподобно выглядит некая прекрасная особа, которая прямо залезла вам в ухо.
        - Да, не говорите. Я до сих пор испытываю ужас, от которого просто остолбенел, как она влезает мне прямо в ухо. Вот что значит узнать и пережить то, чему нельзя найти объяснение, - пояснил мой собеседник, немного успокаиваясь и отходя от былого происшествия.
        - Не скажите. Многому можно найти объяснение, если не понять его.
        - И какое вы можете дать объяснение чуду, моему видению?
        - Вот вы уже согласились с тем, что это необычное происшествие, свидетелем, что свидетелем, непосредственным участником которого стали вы, говорит своей необычность само за себя. Такими обычно и бывают события, которые остаются для многих, не посвященных людей тайной за семью печатями.
        - И какое объяснение вы, Юрий Павлович, как посвященный в тайну, ее поверенный, можете сказать непосвященному в нее?
        - Напрасно вы, Иван Ефремович, иронизируете. Я думаю, вы вступили в контакт с внеземной формой жизни. Она явилась вам в форме прекрасной дамы, чтобы вы стали ей любоваться и забыли об опасности такого рода контакта. \она воспользовалась этим и проникла в ваше сознание. И уже через ваше сознание она проникла в сознание других людей. Вы невольно послужили «слабым местом» в человеческой цепи, в коммуникационной связи между людьми. В итоге иноземный ментальный вирус проник в сознание человечества и началось неизбежное переформатирование человечества.
        - Что вы такое говорите! Вы в своем уме. Что за странная теория, что за безумная идея.
        - Вот видите, Иван Ефремович, и вы уже полностью находитесь во власти паразитов сознания. Образ прекрасной женщины был вызван тем предметом, который вы назвали хрустальным шаром. Этот антарктический реликт и есть артефакт мертвых пришельцев, сокровищница их душ, которые проникли сначала в ваше сознание, а потом и в сознание многих других людей.
        - Юрий Павлович, я вижу, как ваша ложная идея превратилась в целое безумное учение. Вы находитесь на ложном пути познания. Такой путь познания не может не привести к ложному знанию как цели. Тогда само учение становится средством преумножения заблуждения, блудом. Безумно следовать таким путем.
        - Неужели? Не говорили ли ученые, которые стоят у истоков современной науки, что как раз безумные идеи выступали точкой отчета в очевидном понимании природы вещей? Они безумны настолько, насколько расходятся с известными человеческими предрассудками. В результате такого расхождения в интенциях, в базовых установках познания возникали новые направления движения ученых по знанию. 
        При этом следует заметить, что между учением и познанием есть много общего. Но, как правило, в настоящее время познание используется лишь в качестве средства ради учения, которое принимается за управление. Между тем должно быть наоборот в образовании и даже в обучении: учение следует понимать только как средство оптимального познания для массы людей. Для избранных должно даваться только познание. Что касается учения, то они сами, самостоятельно научатся. Не так теперь, когда не знание, а информация является целью обучения. Я, вообще, молчу про мышление, которое уже не доступно не только для студентов, но даже для преподавателей и тем более учителей. Многие люди перестали, вообще, думать, даже ложно мыслить. Можно неправильно думать, но думать. В такой думе тоже есть смысл. Только в нем истина представлена не прямо, а превратным, кривым образом. Но и в таком образе, как в кривом зеркале отражается, представляется то, что есть. Однако представляется не предусмотрительно, а предвзято, ради внушения того, что подставлено вместо дано. 
        - Кстати, хрустальный шар при мне. Вот он, - похвалился Иван Ефремович и вынул указанный предмет из кармана.
        Это был обычный хрустальный шар.
        - Странно, но точно такие шары я видел в супермаркете в отделе детских игрушек.
        - Да, что вы говорите. Значит, по-вашему, я обманул вас?
        - Конечно, нет. Я не говорил такого. Можно взять его?
        - Иван Ефремович передал мне шар и я, стал внимательно его разглядывать, вертя в руке.
        - Вы правы, Иван Ефремович, шар чересчур легкий. Это удивительно. Он, конечно, похож на стеклянный, но состоит не из стекла. Шар больше не подавал признаков жизни?
        - Нет, не подавал.
        - Судя по наружному осмотру, в нем ничего нет или есть прозрачный газ. Но тогда в пещере как он проявлял себя?
        - Он переливался всеми цветами радуги.
        - То есть, вступил с вами в цветовой контакт. Возможно этот шар стал носителем эгрегора мертвых пришельцев, который скрывал в себе их души, точнее, то, что от них осталось. Я называю их «паразитами сознания». Это клоны духов пришельцев. В отличие от самих духов в них нет монадности, нет «Я», но есть импульс воли к власти над душами тех, в сознание кого они проникают, и, разумеется, есть то, что можно назвать сознательностью. Это своего рода властители дум незрелых душ акцепторов или хозяев. Эти паразиты сознания есть простейшие сознания. Они живут целыми колониями в нашем сознании. Есть своего рода сорняки сознания.
        Паразиты сознания очень заразны. Вероятно, они привились к вашему сознанию и потом распространились по сознаниям тех людей, которые контактировали с вами. Вскоре они завелись в сознании многих и многих, если не всех, людей. Возможно они уже были в «спящем виде» в нашем сознании, и ваш контакт послужил триггером их пробуждения.
        - Какие страхи вы говорите. Противно слушать.
        - Что делать. Правда глаза колет и вызывает головокружение, от которого тошнит, - ответил я и, молча, отдал ему шар. Он жег мне руку. – Спрячьте ваш антарктический трофей и больше никому не показывайте. Несмотря на то, что он, вероятно, пуст, кто знает, может быть, он еще «выстрелит». Во всяком случае, он не в нашей власти. Но вполне в нашей власти сопротивляться влиянию паразитов в нашем сознании. Правда, они уже управляют теми, кто управляет нами. Поэтому впереди у нас долгая и опасная дорога сопротивления. Естественно, только у тех, у кого есть воля и сознание сопротивления, желание быть и оставаться самим собой, «Я». Нас слишком мало, а перевес сил на стороне зараженных паразитами сознания.
        - Значит, я заразный? – с огорчением спросил Иван Ефремович.
        - Теперь мы все заразные. Заразным стало само общественное сознание и его формы. Что уж говорить о сознании обычных людей.
        - Есть ли памятка или инструкция по борьбе с паразитами?
        - Иван Ефремович, вы в своем уме? Те, кто пользуются инструкциями, потребители сознания уже безнадежно заразны. Им никак не помочь. Как записано в святых книгах: «много званых, мало избранных. Не все спасутся. Остальные сгорят как солома». Вот эти потребители сознания, народы обречены. Им никак не помочь. Поэтому не стоит тратить на них свои и так слабые силы. У них своя судьба, своя карма служить донорами сознания паразитов. Это нам, избранным, надо объединяться против общего коллективного врага, который сидит у нас «в голове», конечно, условно говоря.
        - И как бороться?
        - Как-как. Вот так: думать, думать и еще раз думать самому, сознавать себя Я. Другого пути, метода, средства борьбы нет.
        - О чем конкретно думать?
        - Иван Ефремович, вы меня так и не поняли. Думать не о чем, а о ком, - о самом себе. Спасение утопающих - дело рук самих утопающих. Возьмите себя в руки. В нашем случае – это дело не рук, а голов. Держите у себя царя, Я, а не паразита в голове. Создавайте сами новые ценности сознания, не спрашивая на то, у других разрешения. Они не дадут вам такого разрешения, потому что них уже нет, - их сознание, их личное чувство Я поглотили ментальные паразиты. Общее название ментального паразитизма есть демонология.
        - Неужели идеи и есть паразиты сознания?
        - Иван Ефремович, вы опять совсем не поняли меня. Идеи – это ангелы, а демонология – это гадкое выделение не ангелов, но демонов в вашем сознании. Это «говно» вашего сознания. Только представьте себе, что у вас вся голова в говне. Это состояние вашей головы и есть идеологическое состояние. Теперь понятно, что такое идеология и кто такие носители идеологии. Это говноеды. Они сознанием кушают выделения паразитов сознания, живут этим.
         Таким образом, колония паразитов образовало в наших головах как сообщающихся сосудах мыслей демоническое царство идеологии. Идеология – это царство антихриста. Он входит в силу на волне цифровизации как идеологии цифры. Эта идеологическая волна теперь омывает сознание миллиардов людей. Паразиты сознания сродни тем паразитам, которые как вампиры питаются трудом трудящихся, высасывая из них капитал. Но с другой стороны они очищают их живой труд от мертвого труда в виде капитала. Как «санитары леса» освобождают лес от больных животных, так паразиты сознания освобождают сознание от его потребителей.
        - Твои паразиты сознания не являются ли тараканами в твоей голове?
        - Во-первых, это не мои, а общие. И, во-вторых, да, действительно, народ испокон века догадывался о существовании паразитов сознания и до сих пор называет их «тараканами в голове». Просто давным-давно не было нашествия этих паразитов. Они опять завелись в массовом масштабе сравнительно недавно в связи с омассовлением общества и превращением его в общество потребителей как благоприятной питательной почвой для ментальных паразитов. Прежде, тысячи лет назад такой благоприятной почвой для тараканов в голове было мракобесие фанатиков как следствие нашествия допотопных пришельцев.   

Глава двадцатая. Продолжение беседы
        - Это что за невидаль еще – допотопные пришельцы? Тебе, Юрий Павлович, мало предположения о существовании душ мертвых пришельцев? Зачем умножать сущности без необходимости? Скажи прямо, Юрий Павлович, что тебя не устраивает не только современная идеология, но и давняя религия, - предположил в свою очередь Иван Ефремович, видимо начитавшийся в свое время научно-популярных брошюр.
        - Нисколько. Я понимаю древнюю религию как ответ человека на Откровение Бога. Религия изобретена человеком. Она нужна человеку не для Бога, а для себя, для того, чтобы быть человеком, держаться в своем, человеческом образе. Бог не нуждается в поклонении человека. Ему нужен не раб, а со-работник, помощник в творении. Поэтому он ждет от человека не культа, а культуры, творчества. Но это мое личное суждение. Я не требую ни от одного человека того, чтобы он разделял мое суждение. Поэтому распространение теперь информационного вируса среди народа и власти меня никак не задевает и не трогает. Тронуть оно может только потребителя. В прошлом распространение уже не информационного, а ментального вируса касалось верующего человека. Влияние этого вируса проявлялось в том, что он путал человеческое представление высшей силы, то есть. ее явление в собственном сознании с ее сущностью, или идеей. Да, идея является сознанию человека, но в том виде, который соответствует его видимости. Именно по себе он и судит о Боге, делая не себя образом Бога, а Бога образом себя сообразно принципу подобия.
        - Я никогда не мог понять того, что значит быть образом Бога. Как можно быть отражением того, кто невидим? – не мог скрыть своего удивления Иван Ефремович.
        - То и значит, что такое образное уподобление следует понимать не буквально, но чисто символически. Образом Бога в человека является его душа, а не сам человек. Душа это образ Бога как Духа. Уподобляется же сам человек Богу Творцу как существо, способное к творчеству. Только он творец условный, а не безусловный, как Бог, ибо творит не из ничего, из не-сущего, а из того, что есть в наличии, то есть, из сущего. Во многом творчество человека есть фабрикация, он фабрикует то, чего нет, из того, что есть. Причем эта фабрикация бывает равным образом причастна как бытию, так и не-бытию, то есть, является мнимым, иллюзорным произведением. Это особенно характерно для так называемого «современного творчества», которое не столько подражательно (миметично), как искусство прошлого, сколько симулятивно, или подражает не тому, что видимо, а тому, что невидимо. Поэтому оно имеет не идеальный, реальный, а идиллический, иллюзорный характер
        - Юрий Павлович, не противоречите ли вы самому себе, когда перечисляете идеальное и реальное через запятую и не противопоставляете их?
        - Идеальное противостоит не реальному, а материальному. Оно тоже реально, но в другом, модальном смысле, если материальное необходимо, то идеальное свободно. Вместе с тем уже идиллическое как субъективно существующее в сознании, а не объективно в духе, иллюзорно. Но эта иллюзия тоже реальна. Иллюзия заключается не в кривом отражении, а в самом отражении. Реальное же есть не отраженное, а излученное.
        - Ну, не знаю, Юрий Павлович, тут вы загнули и идете против общеизвестного различия между истинным и ложным. Истинное есть правильно, прямо, адекватно отраженное, а ложное – неправильно, криво, неадекватно. Истина же есть само то, что есть. Истинное производно от истины, как отражение от излучения.
        - Иван Ефремович вы, сами того не заметив, встали на мою позицию. Между тем вам следовало признать, что истина есть не излучение, а само отражение в отражении, как его соответствие образцу, идее, понятию, если имеется в виду познание, и предмету, если имеется в виду реальность. По-моему, истина не удостоверяет, а производит, творит реальность. Он есть не равенство, а эквиваленция, то есть, равенство с дополнением, с приращением развития или совершенствования. Вернее говоря, абстрактная истина есть тождество, а конкретная истина есть тождество тождества и не тождества.
        - Не знаю, не знаю. По моему мнению, истина совершенна, она готовая, есть то, что уже стало, а не еще становится.
        - Иван Ефремович, истина не установлена, а устанавливается, ибо не только мир, но и Бог развивается. Совершенствуется то, что развилось, переходя из разряда хорошего в разряд лучшего. Бог может быть лучше себя.
        Так-то вот. Все произведения культуры, художественного творчества носят символический характер, даже сочинения так называемого «критического реализма», если только не физиологические очерки. Так в тех чем больше физиологии, тем меньше художественности. В том же критическом реализме уже сама критика есть условность его реализма: он тогда реализм, когда критичен к наличной реальности, ведь критикует не сточки зрения реальности, а того идеала, который считает наивысшей реальностью. В этом смысле он больший реалист, чем сама реальность, как в известном выражении о роялисте, который больший роялист, чем сам рояль, король.
        Возьмите того же Родиона Раскольникова из «Преступления и наказания» Федора Михайловича Достоевского. Я отлично помню экранизацию романа Достоевского режиссером Львом Кулиджановым с участием в роли Раскольникова актера Георгия Тараторкина. Или в его же исполнении роль лорда Роберта Уорбика из постановки режиссером Самсоновым на экране детектива Сирила Хейра «Чисто английское убийство» (“An English Murder”) Как петербургское, так и английское убийства являются чисто номинальными убийствами. Таких убийств не бывает в жизни: Но они бывают в литературе. Одно - в литературе метафизической, философской для культурной публики, другое - в беллетристике для народа. Да, это дело вкуса, что читать. Я, например, предпочитаю классику литературному ширпотребу.
        - Таким же ширпотребом вы считаете фантастику?
        - Не совсем. Фантастика мне напоминает кошек. Их называют «философскими животными» и сравнивают с мудрецами. Кошки есть своего рода восточные мудрецы. Они служат образом сосредоточенности, медитации, именно восточной медитации, которая есть размышление уже без размышления. На самом деле кошки не могут размышлять, но мы воспринимаем их замирание как состояние сосредоточенности на чем-то мыслью. Им подобны мудрецы, которые достигают в медитации состояние невозмутимости мыслью при ее полном отсутствии. Они парадоксально думают только для того, чтобы, вообще, не думать. Этим они уподобляются, но не глупцам, у которых голова набита всякой глупостью, а полным идиотам с пустой головой. Вот эта пустота, которую буддисты называют «шуньей» и есть искомое ими нирваническое состояние полного отсутствия субъекта. Вместе с тем от этого он не становится наличным объектом, демонстрируя себя в качестве абсурдного объекта или нулевого субъекта, который парадоксально присутствует, есть своим отсутствием.
        Но вернемся к литературе как виду человеческого творчества. Кстати, ваш рассказ об антарктическом хрустальном шаре правдоподобен именно потому, что в нем присутствует присущее реальности чувство меры описания необычного события. Художники слова, как правило, увлекаются описанием необычного события и делают необычным само описание. По этой причине оно начинает напоминать литературную сказку. Тем более, если это сказка для массы потребителей. Этим страдает так называемая «фантазия» (Fantasy)
        Другое дело, сходный жанр, но с уклоном не в лирику, а в физику, в науку, - «научная фантастика» (“Science Fiction”). Это тоже симуляция, фикция, но уже правдоподобная, фактическая, научная. Это как бы литературное изложение достижений науки и техники будущего. В ней важна не сама информация как база чувственных данных для научного исследования, а ее симулирование. Как литература она воздействует на чувства читателей, внушает им реальность абстракции. Наука, напротив, внушает, придает абстрактность реальности.   
        Реальность абстракции можно почувствовать в художественном образе и понять в смысле. Именно смысл идеален. Его идеальность есть законченность, совершенство, наивысшая реальность. Поэтому можно писать фантастику так, как прежде писали классику. Но авторы почему-то пишут фантастику так, как рисуют комиксы. В их описании она чересчур наглядная. Но ясность не есть еще понимание, как думал Картезий. Для понимания не менее важна тайна, чем только ясность. Таинственна как раз ясность своей ясностью, само-тождественностью. Поэтому невольно возникает отчетливость, отличность одного не только от другого, но и от самого себя. Ты есть Ты, я есть Я. В этой ясности личной идентичности скрывается тайна, ибо и ты есть Я и я есть Ты. И даже больше: ты есть я и я есть ты. Ведь Я есть и я, и ты. В Я мы едины, но и в Нем разделены друг с другом и с самими собой, ибо Я есть мы, но мы не есть Я. Мы есть только представления Я, явления представленного.
        - И все же какой толк от этой фантастики?
        - Как это какой толк? Еще какой. Фантастика не только задается вопросом о будущем человека. Она еще отвечает на него. Конечно, ответ предлагается фантастический. Но он такой только с современной точки зрения, ограниченной своим временем. Фантастика позволяет уже не в мыслях, а в словах показывать, точнее, описывать человека, не ограничиваясь конкретным временем своего положения.
        И как с такой точки зрения – с точки зрения вечности, – при всей ее условности, относительности, абсолютности, видится человек? Он смотрится таким, каким является его мир. Этот мир есть труд, которым живет человек. То, чем трудится, занимается, человек является одним из ответов на тот так называемый «проклятый» или «вечный» вопрос, которым задается человек. Этот вопрос есть вопрос о смысле, ради которого он живет и трудится. Стоит ли, имеет ли смысл жить так, как человек живет? Или лучше ему умереть? Зачем жить, если не можешь себя отождествить ни с родичами, ни с соседями, приятелями, друзьями, ни с той ролью, которую играешь в обществе, ни с той профессией, сообразно которой оставляешь свой след в памяти людей плодами своих трудов, а только выделяешь себя лично как того, кто не уверен в оправданности своего сомнительного существования, смущен своей переменной неповторимостью в сравнении с постоянной повторимостью массы людей? Что же остается от человека в вечности?
        - Как это что? Странный вопрос вы задаете, Юрий Павлович.  Та, же самая душа.
        - Не скажите, Иван Ефремович. Душа – это не сам человек, а то, что в нем есть от Духа, от Бога, Его искра. Хорошо, если из нее разгорится пламя личной доброй жизни. Этот прибыток и есть сам человек уже лично как процент от вклада Бога в человека, а не только тело, кому или чему самое место быть унаследованным детьми. Богу Богово, Духу духовное и душевное, а человеку человеческое, телесное или, в лучшем случае, социальное, сдельное, энергетическое. Но оно смертно или существует в живом виде только в кругообороте сансары, преходящей проходной, от тела к телу жизни.
        - Отнюдь. Вы же сами говорили, что человек – это не духовное или интеллектуальное существо, но душевное. Душа – это собственно человеческое.
        - Вот в том то и вопрос, и проблема, что я до конца не уверен в этом.  Что делать. Душа и человеческое, и не человеческое. Она не трансцендентна человеку, но и не имманентна ему; она трасцендентальная штука, пограничное явление. Она существует на грани между временем и вечностью. Душа и чувственна, и сверхчувственна, если речь идет о разумной душе. В ней человек разумен. Она представляет его в качестве разумного существа. Таков сам человек: он и есть сам и не есть сам, а только представляет кого-то, осознает его как самого себя.
        - И кого он представляет?
        - То-то и оно, что неизвестно кого. И этого «кого» он и представляет Богом, то есть, непредставимым, невидимым. С другой стороны, в каком виде Его представлять? В своем собственном теле в виде души. Таково единство Творца с творением. Символом этого единства является религиозная вера, Она не буквальная, а символичная, есть в несобственном виде, лично. Лично есть сам человек, а не его представление, представительство Бога в качестве души. Человек есть душа в представлении себя себе. В представлении другим и других он есть тело. Но тело не физиологии в качестве вещи, а эстетики, любования или негодования, презрения в качестве лица. Это чувственным образом, а моральным образом человек есть не сущее, наличное, но должное, сверхличное. Где же личное?  Обналичивается ли оно полностью в этой жизни?
        То, что находится внутри человека как субъекта, как нечто субъективное в нем, что он переживает, называется человеческой душой. От нее отличается то, что представляется снаружи и является человеческим телом. Так где же Бог в человеке: внутри его или в снаружи? Естественно, внутри, в душе, но в том смысле, что в себе он обнаруживает Бога, только если сам находится в Нем. В человеке Бог есть в виде образа, души. Что это за образ? Это образ самого себя, Я. Человеческое Я есть подставка ставки, Я Бога.
        Есть известное выражение: "Бог дал - Бог и взял". Что оно означает? Думаю, что оно означает, что то, что Бог вложил в человека, то и возвращается в Него. Что он вложил в человека? Душу. Если человек хороший и верит в Бога, то в Него возвращается не только душа человека, но и, условно говоря, проценты по вкладу, то есть, то, что вызвала, извлекла душа, как помощь Бога человеку, - его боговдохновенные дела. Если же Бог дал и тут же взял младенца, то он взял себе целиком Самого Себя, ведь младенец еще ничего не совершил сам.
        Так как вечен только Бог, то верующий вечен лишь по мере веры, в той степени, в которой принял от Него помощь для добродетели.
        Памятуя же о том, что верующий верит в саму веру, которая и есть Бог, следует подумать, что бессмертие души заключается в самой вере, которая не знает ни прошлого, ни будущего, но знает только настоящее. Поэтому и является настоящей верой или верой в веру. Для того, чтобы верить, следует уже иметь ее в виду, то есть, принимать веру на веру или верить в саму веру.   
        - Что у тебя за религия такая, Юрий Павлович? Странные речи ты ведешь. Вера в саму веру! Тьфу, какая гадость. Никто не поверит тебе.
        - Вижу, ты не поверил. И поделом тебе. Я говорил не для того, чтобы ты поверил. Следовало не поверить, а подумать.
        - Мыслитель выискался. Да, понял я. Только никто не поверит в такую религию веры, а не Бога. По-твоему, выходит, что бога вовсе нету. Так-то вот. Кому такая религия нужна, если в ней нет бога?!
        - Правильно. Вот поэтому веру и подменили существом, похожим на человека, только в превосходной степени. Людям нужен бог, похожий на человека, который может помочь. Чтобы это было убедительно, верно, их поменяли местами, так что не бог стал похож на человека, а человек – на бога.
        - Вона как, оказывается. И никто не догадался об этом? Какой ты, Юрий Павлович, фантазер. Люди хоть веруют, а ты фантазируешь. И не стыдно тебе, взрослому мужику, заниматься фантазиями? 
        - Это не фантазии, а мысли. Причем они – моя работа. Да, и с какой стати я буду перед тобой оправдываться? Кто ты такой? Бог?
        - Хорошая работа – думать! И много ты надумал? Сколько заработал?
        - Так. Если ты перешел на личности, значит все же моя идея задела тебя за живое. Ну, не можете вы, люди, признаться себе в очевидном. Жалко мне тебя, Иван Ефремович. Не ожидал я такой обструкции от тебя. Вот зовут тебя «Иваном Ефремович», совсем как фантаста Ивана Ефремова. Но непохож ты совсем на него. Вы с ним омонимы.
        - Все верно. Я не фантазер, как ты, а реалист, полярник, мужик, а ты интеллигент, прости господи.
        На этом мы и разошлись во мнениях и в жизни.

Глава двадцатая первая. Мысли
        Беседа с полярником, как он сказал: «мужиком», и меня задела за живое. Но что я ждал от человека, который занят производительным трудом? Что, вообще, можно ждать от трудящихся, которые думают только тогда, когда им трудно. Вот и ворочают они свои мысли, как грузчики валуны, стараясь уложить их по порядку, чтобы было лучше взять. Они вроде муравьев. Для них мысли есть нечто постороннее, которое необходимо переложить с места на место: извлечь из головы в виде какой-либо вещи и вложить вещь в голову в виде некоторой уже мысли.
        Интеллигенты же, вроде пчел, летают с места на место в полевых условиях, собирая факты, как нектар, пыльцу с цветов, их семена, чтобы потом в тихом месте, у себя в кабинете, в лаборатории, совершив необходимые операции, поколдовав над ними, превратить их в полезные знания. Они, эти факты, как если бы наводят интеллигентов, ученых на верные мысли о предмете их познавательного интереса. С ними меня сравнял Иван Ефремович и в этом ошибся. Я сродни не пчеле, а пауку, который плетет паутину понятий из себя, из своего ума и оплетает ею все, до чего дотянется своими конечностями.
        Мыслящий, философ вызывает своим образом мысли и жизни неприятное впечатление у людей, которые думают в жизни, а не живут в мысли, как он. Чтоб его понять, следует немного вывихнуть свой ум, сделав его своим предметом мысли. Взять ту же веру. Почему я думаю, что вера есть вера в саму веру? Потому что думаю о ней по аналогии с тем, что делаю с собственной мыслью: думаю о ней не другой мыслью, а ею же.
        Вот верующие верят в бога. Но знают ли они того, в кого верят? Нет. Почему? Потому, что они верят в него. Бог ли это? Кто знает. Это не религиозный вопрос. Религиозным он станет, если спросить: веришь ли ты в Бога? Главное не задумываться, а сказать, что веришь и, главное, делать то, что будет говорить само за себя, доказывать своим примером то, что положено делать по вере. Что же положено? Что записано в святых книгах и передано изустно по традиции: от отцов церкви. Вот и весь сказ. Вера есть на словах (на слуху: слышен звон, да незнамо, где он) и в делах, а не в мыслях. Не мысль, а дело видит, знает бога. Это дело веры, а не мысли.
        Вот поэтому они и не понимают меня. Разные это занятия, отличные друг от друга службы Богу. Я служу Ему как Истине, а они как Вере. Мое служение есть мышление, медитация. У них, у монахов, вроде та же служба по имени «исихия». Но это безмолвие есть деяние, доступное не говорящим, а молчащим. Само молчание говорит вместо них. Говорит о Боге. У меня же молчание есть только условие для обитания в идее. В этой обители я и парю - мыслю. Они же созерцают пустоту внутри себя. Так чем же они отличаются от архатов, занятых пустотой? Пусто в мире без Бога. Сама пустота свидетельствует о том, что Бог присутствует в мире своим отсутствием. Но где он? Нигде и одновременно везде. Для меня это – идея. В ней я путешествую мыслью, в мысли. Мы делаем по-разному одно и то же. Одни делают, творят молитву, другие думают, идеализируют, ищут идею в жизни. Конечно, это пустое занятие: найти ее в жизни. Утопия. Но только таким образом, модусом можно находиться в ней в этом мире. Сама реальность есть идея. Она складывается в собственном качестве, в виде (в идее) в сознании человека. Она, эта реальность, только идея? Нет, не только, но еще и материал, материя для нее.
        Меня всегда манили загадки. И не важно, что это были за загадки. Главное, что это загадки, что это сама тайна. Дело не в том, что я любил темнить, обманывать, скрываться, прятаться. Хотя в детстве я любил играть в прятки. Но так как моя мама была коммунистом, то есть, таким человеком, который, по ее мнению, всегда говорит правду, то я не мог, просто не смел врать и утаивать правду. Поэтому намеренно был честным. Но само намерение выдавало меня с головой. По самой природе я склонен был к сочинительству. В нем я старался быть правдоподобным. Трудно рассказывать, не привирая, не добавляя что-нибудь от самого себя. Легче описывать, придавая тут же ему свое толкование, переиначивая на свой лад. Вот почему то, что случилось, при передаче словами обрастает слухами. Загадочна сама наша способность думать. Ведь, кроме нас, никто не обладает такой способностью. Даже Бог и его ангелы не думают, но наперед знают, что случится, и помнят, что было, ибо находятся в вечности, в которой все времена сосуществуют рядом друг с другом, сливаются в одно настоящее. Только человек живет во времени, которое разделяет настоящее на прошлое, которого уже нет и поэтому его забывают, и будущее, которого еще нет и поэтому его не знают, но пытаются догадаться, предположить, каким оно будет в настоящем. Вот так.
        Складно, но не ладно. В мысли человек приходит к признанию непрочности, сомнительности своего существования в мире. Вот почему мысль есть не только событие со-знания, но и со-мнения. Знание в сознании добывается мыслью из сомнения, из мнения. Мнение – это то, что мне мнится, кажется, видится. Оно необходимо в качестве субъективного заявления, но его недостаточно в качестве объективного суждения. Знание появляется у того, кто способен находить примеры для действия правила следования или задавать такое правило, если есть ввиду примеры его использования. Но для того, чтобы действовать по правилу, необходимо разобраться с понятием, которым понимаешь, как именно с ним, с этим правилом, справиться.
        В мысли мыслящий человек имеет дело не только с тем, что знает, но и с тем, что не знает. Мыслью он проводит между ними границу, демаркационную линию различения, разграничения. Такая граница является мерой соотношения правды и лжи, знания и заблуждения. Эта мера и есть человеческий разум.
        Поэтому мне интересно, какой эта мера стала теперь. Наша эпоха отмечена событием так называемой «информационной революции». Если прежде у нас были проблемы с веществом и энергией в том смысле, что нам уже не хватает ресурсов ввиду действия закона возрастания потребностей и увеличения народонаселения, то к ним прибавилась проблема избытка информации. Переизбыток информации вынуждает, стимулирует нас разрабатывать электронные устройства, способные обрабатывать большие массивы данных, фильтровать их, отделяя, грубо говоря, баран от козлищ, полезную информацию от информационного шума, мусора. Каналы средств коммуникации буквально засорены таким шумом, мешая разобраться в том, что действительно случается. Сейчас важно узнать, какими данными мы пользуемся, а не то, что скрывается за ними в виде знания. Поэтому мы живем уже не в обществе установления знания, а в обществе потребления информации.
        В результате люди перестают думать и читать/писать. Они заняты счетом, расчетом информации. Прежняя проблема буквы и духа подменена проблемой числа, цифры и материи. Вот к чему привела пресловутая «цифра» как пик развития информации. Теперь важно задавать не меру воплощения духа в букве, но числовое значение материального носителя, то, какое число ему нужно приписать, чтобы иметь с ним дело.
        Соответственно счету формируется и сам человек, он конвертируется в цифрового человека. Это новый вид человека. Прежний был homo sapiens. Новый – homo informaticus. Он рожден не духом, а материей. Является не творцом мысли в идее, а потребителем информации в сети. Такой человек делает ставку не на мышлении, чтении и письме, а на счете, чтении не текстов в словах, а массива данных в битах. Для этого ему не нужно думать, иметь мысли, жить в них. Он действует не по идее, а по команде, по машинному коду, не сам, а в группе исполнителей. Современная цивилизация есть цивилизация техников, обслуживающих машины информации. Это мир не слов, имеющих смысл, но цифр, имеющих числовое значение. Живя в нем, важно не думать, но считать, потреблять информацию, которую обсчитывают машины. Этакий рай для машин и ад для мыслящих. Для удобства пользования информацией ее переводят в картинки. В результате представление информации становится чувственно конкретным, но ментально абстрактным. В итоге человек разучивается мыслить конкретно-всеобщим образом, понятием. Он просто становится неспособным к понятийному мышлению и теряет сознание Я, чувство реальности, подменяя его чувством мнимости, виртуальности. Для него реальной становится не сама реальность, но ее подмена, иллюзия, не истина, а ложь.
        Современный человек живет в мире лжи, кривды. Для него она и есть истина, правда. Оно и понятно. Мир лжив, крив, но прежде хотя бы в его сознании была идея истины, прямоты. В соответствии с ней он находил в мире истину. Теперь же он ищет ложь и легко ее находит. Современный мир есть мир не красоты, а безобразия, которое прикрывается, маскируется личиной, маской истины, за которой скрывается ее отсутствие, пустота. За ней ничего нет. Сама маска есть машинный код, который указывает на самого себя, точнее, на другой знак, у которого нет смысла.
        Мы уже оказались за горизонтом событий духа, в «черной дыре» цифры, в царстве антихриста. Обычному человеку просто невозможно вырваться из его цепких рук, преодолеть тяготение сил зла, лжи и безобразия.
        И все же есть смысл в том, чтобы оставаться самим собой, человеком, ибо важно жить именно сейчас, здесь и теперь, а не завтрашним днем, которое еще не наступило и, может быть, уже не наступит или прошлым, которое прошло. Вечность случается теперь, а не проходит и не наступает. Это действительно так и никак иначе. Поэтому следует делать то, что делаешь всегда, - думать, а там будь, что будет, хоть трава не расти.
        Мысль делает сознание вселенным. В ней все становится одним, идеальным, точнее, идейным, сознательным. Имеется в виду не то, что мысль является идеей, да, она есть явление идеи, но не есть сама идея, а то, что она становится причастной идее по мере своего осмысления. Мерой идейности мысли является осмысленность, смысл мысли. Есть не только смысл слова, но и смысл мысли. В этом смысле, - простите, деликатный читатель, за каламбур, - смысл понимается в качестве внутренности мысли, а она в виде его наружности, явленности сознанию мыслящего, явности для его ума. Смысл мысли есть ее Я, субъект мысли, если мысль - живое существо. Ну уж, идея точно, - это существо. Только существо не душевное, как человек, а духовное. Его телом является не человек как душевное существо, а разумное существо, каковым может быть для нас пришелец со звезды, из другой звездной системы. В нас разумно не существо, точнее, не тело, а душа. До сих пор наше тело имеет социально животный характер, или, как выражались прежде ученые, биосоциальный характер. Правда, точнее было бы сказать, социобиологический характер, ибо определяющим в этом словосочетании является социальный элемент. Но он обусловлен биологическим фактором своего эволюционного происхождения. «Уши культуры» растут из «головы природы». Поэтому в нас существует не дух, а душа, обработанная телом. Между тем у разумного существа тело обработано разумом в такой степени, что оно стало чисто вспомогательным средством существования в технической среде. Эта среда стала природной, естественной для него. Это почему? Да, потому, что техника стала живой и эволюционировала до разумной формы. Вот такое разумное существо может стать вместилищем, сосудом духа, его телом. В принципе, при благоприятных условиях развития человек мог бы дорасти до такого существа, вернее, усовершенствоваться до его образа. Но этому мешает наша биология, которая находится еще в полной силе. Ее ослабление может послужить в качестве условия при достаточном нашем желании и умении для превращения уже в разумное существо.
        Главное: быть самим собой и не обращать на других внимания, не спрашивать у них разрешение на это, ибо они, разумеется, не одобрят тебя. Тебя, вообще, для них нет именно потому, что их самих нет, они мертвы; ты живешь в царстве мертвых, в лучшем случае, спящих, не пробудившихся людей. Прежде конца света в качестве ужасного конца, но он уже здесь теперь как ужас без конца. Этот конец света и есть царство антихриста.
        Можно ли научиться жить в царстве антихриста и быть человеком? Наверное, можно. Но я не могу этому научить. Каждый должен сам жить и быть человеком. Единственное, что можно сделать, так это показать свой пример такой жизни. Не всему можно научиться. Например, нельзя научиться быть сверхчеловеком. Но можно попытаться быть человеком, самим собой. Этому можно научиться только на своем собственном опыте, пройдя до конца испытание жизнью, которая стала ужасом без конца, естественно, для человека, но никак не для мертвых – потребителей, которые давным-давно живут в призрачном, виртуальном мире рекламы как явления информации. Просто теперь эта рекламная информация приобрела цифровой характер.
        Прежде у нас была проблема с материей. Она была сатанински (хаотически) «темной» для нас. Потом материя стала проясняться у нас в голове (в сознании) в виде понятия вещества, тела. Тогда возникла проблема с энергией. Когда мы извлекли ее на свет знания, она стала лучистой и накрыла нас дьявольской волной с головой в своем поле ментальной идиллии. Чтобы управиться с энергией мы прибегли к помощи информации. Теперь для нас проблемой стала сама информация. Мы не можем полностью извлечь из нее знание и сделать послушной нашей воле. Прежде нам не хватало информации, теперь же появился ее избыток. Нарушение меры информации ведет к стиранию границы между мирами. Хорошо жить во множестве миров в голове с единственным, оптимальным миром для тела в реальности. Но когда стирается между ними грань, то есть соблазн подменить самым простым, виртуальным миром (the lite world) из сознания, доступным многим людям как потребителям, оптимальный, реальный мир. Такая подмена создает новую реальность, в которой и начинает жить современный человек. Это реальность, царство антихриста, ибо царство Христа есть царство не информации, а царство идей (духов). Человечество примирилось с данным ему техникой миром. Это спроектированный во времени мир, а не мир вечности. Причем спроектированный для обработки больших массивов данных сего мира, но соблазнивший людей своими виртуальными возможностями.
        Этот технический мир находится на грани, на границе между миром искусства, напоминая его своей искусственностью, и миром науки, подобно ей имеющей дело с данным материалом. В отличие от искусства, которое условно, нарочно принимает условное за безусловное, техника, информатика принимает условное за безусловно реальное, ибо буквально, практически, а не теоретически, как наука, признает, выдает свое подражание за уже реальность. Тем более сейчас такое подражание принимает форму пародии. Вот почему имеет смысл принимать царство современной техники за мир антихриста, ибо антихрист есть пародия на Христа как вдохновителя людей на гуманное строительство гуманного мира. Своей пародией мир антихриста является, по существу, антигуманным миром, ибо строит, устраивает мир людей по типу мира цифровых машин.
        Другими словами, не люди управляют цифровыми машинами, а цифровые машины, в которых завелся «ментальный вирус», управляют людьми, так как уже произошло событие коллапса, схлопывания человеческого интеллекта в точку кибернетической, информационной сингулярности. Мы оказались не у порога, а за порогом горизонта событий действия человеческого самосознания и разумения. Поэтому никто, за исключением отдельно взятых субъектов, чья роль в течении происходящих событий не представляется виртуальному интеллекту, представленному паразитами сознания под общим именем «антихриста», важной, препятствующей такому коллапсу, не смог, не сумел, был не в состоянии это заметить. Люди, как обычно, живут и занимаются своими делами, а потом или вместо них развлекаются, отдыхают.
        Каким же образом в цифровых машинах завелся ментальный вирус, если эти машины являются материальными? И как он проник уже в человеческое сознание, которое является не материальным, а идеальным?
        Будем придерживаться версии проникновения такого рода вируса в человеческое сознание через антарктический реликт. Нулевым пациентом ментальной заразы оказался полярник Иван Ефремович Орлов, если верить ему на слово, или, в противном случае, любой другой человек, который впервые контактировал с инопланетным (внеземным) искусственным интеллектом, в данном случае, с душами мертвых пришельцев. Важно не то, как это произошло, но то, что это уже произошло. Ментальный вирус стал распространяться через каналы массовой коммуникации, при общении между людьми по социальным сетям.
        Именно ориентация современных людей на социальные сети, их сосредоточенность на информировании друг друга позволила ментальному вирусу распространиться посредством слов в их сознаниях. В результате он достиг максимального насыщения в социальном сознании и перешел порог допустимого им. Вследствие этого социальное сознание схлопнулось, коллапсировало до уровня некритического восприятия реальности, оказалось неспособным продолжать быть самосознанием человечества.
        В настоящее время представляется невозможным очистить человеческое сознание от этого вируса, от ментальных паразитов больное сознание человечества. Остается только из последних сил интеллекта держаться отдельно взятым людям, еще до конца не зараженным паразитами сознания. В общем, счетные, цифровые машины стали управлять людьми. Правильнее было бы сказать, что паразиты сознания превратили самих людей, одержимых демоном информации, антихристом, в эти счетные, цифровые машины.
        Для меня остается главным, личным вопросом вопрос о том, что позволило мне, Юрию Павловичу Князеву, не стать цифровой машиной и остаться самим собой? Ответ напрашивается сам собой: сосредоточенность на идее! Склонность к медитативному состоянию сознания стала антидотом к ментальному вирусу, привила мне иммунитет к этой заразе сознания. Мысль как явление идеи предохранила меня от влияния демона информации в виде паразитов сознания, составившим ментальное тело антихриста. Идея явилась ангелом-спасителем, вдохновившим меня быть самим собой. Она до сих пор спасает меня от дурного помышления стать агентом демона информации, что нашло свое уже словесное выражение в этих строках, которые я излагаю таким же, как и я, последним сопротивленцам паразитам сознания.

Глава двадцать вторая. Мои счеты с философией
        Я поймал себя на мысли, что я никакой ни учитель, хотя проработал учителем философии уже тридцать лет. Я не учу философии не потому что не хочу научить философии своих учеников, а потому что не могу этого сделать. Да, и, в принципе, никто не мог, даже Платон, научить философии. Как только кто-то учит философии, начиная с Платона, а, может быть, еще раньше его (не буду перечислять до-платоников и досократиков), так обязательно вместо философии как дела мысли возникает ее тень в виде идеологии (софистики), в которой мы имеем дело не со смыслом, а с внушением.
        Но можно научиться философии у философа от противного, споря с ним и соглашаясь с самим собой, который потом, подменяя учителя, уже спорит с самим собой. В полемике мыслящий находит единственно верное, но отрицательное решение: философии нельзя научиться, учась. Она есть учение без учения, без философского учения, как осмысленная работа - работа над смыслом. Если так, то, может быть, она есть познание, как наука. Русский язык сыграл с наукой злую шутку, назвав науку «наукой» как тем, чему можно учиться и научиться. На самом деле науке можно учиться, но нельзя научиться, потому что наука – это не учение, а познание, целью которого является не научение, а знание. Однако с помощью учения можно выбрать способных к познанию людей, с которыми уже можно заниматься познанием ради знания.   
        Но является ли философия познанием знания? Конечно, нет. Если она и имеет дело с ним, то только ради мысли, которая приходит философу в голову за смыслом. Когда философы, вроде Канта или Гегеля, я уже не говорю о Декарте или Лейбнице, рассуждают о философии как науке, то делают это не ради открытия истины, а для внушения своего хода мысли слушателю или читателю. Таким образом они пытаются навести его на идею уже в качестве понятия, построением которого они заняты. Они заводят жертву в ловушку, в систему мысли, чтобы заселить такими, как он, свой спекулятивный мир. Поэтому не нужно доверять философу на слово, но следует самому подумать, правда, если есть чем можно это сделать.
        Чтобы научиться самому думать, следует читать книгу жизни, или, хотя бы, книгу природы и общества, на худой конец, можно почитать философа. Он проводит тебя в свою гостиную мысли. Последнее дело обращаться к услугам «философских ученых», которые своими комментариями и модернизациями мыслей философов пытаются их исправить и в итоге непоправимо портят их. Им самое место в «передней» дома философов, в котором они выполняют роль «слуг философии», чтобы подать вспомогательный материал, вроде домашних тапочек, подсвечников со свечами, мягкое кресло с целью создать элементарные удобства для знакомства с сочинениями философов.
        И уж совсем не уважать себя, если столковаться с учеными философами, которые учат философии умственных недорослей. Какой в этом беспомощном действии смысл?
        Как я стал, наконец, понимать Платона, Канта, Шопенгауэра, Ницше, Киркегора и Витгенштейна. 
        Естественно, есть в мире философии и «философские ученые» (гносеологисты), находящие в ней всеобщую науку о познании,  и «научные философы», которые перепутали, вроде Карла Поппера, философию с наукой, утверждая, что нет философских проблем, но есть проблемы научные (они даже не понимают того, что у них есть явные проблемы с самой философией). Даже есть «научные философы», которые находят в философии все, что угодно. Это и мировоззренческая наука, и «научная идеология» («идеологическая наука») и, вообще, «наука обо всем». Пожалуйста, философские работники, занимайтесь чем угодно, но только не философией, не метафизикой. Но я-то тут при чем?!
        Зачем мне все эти философы, даже настоящие, чтобы думать? «Кануло в лету» то время, когда я обращался к мыслителям затем, чтобы подумать. Теперь для этого мне стало хватать одного себя. Да, я еще иногда продолжаю читать их, но для чего? Только для того, чтобы вспомнить о том, что они тоже писали о том и то, что я теперь подумал. Так, находя, свои мысли у них, я нахожу себе место рядом с ними. После этого и с ними можно вместе подумать и поговорить, разумеется, про себя, обсудить те проблемы, которые волнуют меня, и, смею надеяться, волновали и этих мыслителей в их безвозвратно ушедшее в прошлое  время. Но в мысли к нему можно вернуться. В ней встречаются все времена, - как прошлое, так и будущее с настоящим.
        Значит, мыслители нужны мне для согласия, а не для спора. Спорить – не хитрое занятие, и для него вполне достаточно одного меня. С прочими работниками философии у меня нет ни времени, ни сил, ни, тем более, желания обсуждать то, что их не трогает. Человек – ограниченное в уме существо, и ему вполне достаточно тех, кто думает сам, и не нуждается в этом в чужой помощи. Тогда зачем они, вообще, нужны? Конечно, не для самой мысли, если есть со-мыслие, а для слова (для беседы, для разговора), без которого, согласитесь, господа-читатели, скучно жить на свете. Если же нет со-мыслия, то его следует искать, правда, при достатке времени, которого, к сожалению, никогда не хватает.
        Редко когда люди встречаются в мысли. Чаще они находят общий язык. Не потому, что понимают мысли, но понимают слова, пользуясь ими, употребляя их по одним и тем же правилам. То есть, они понимают выражения своих чувств, а не явления идея в сознании, их неуловимые словом движения в мысли.
        Поэтому мне интересно выражать свои чувства ученикам, те чувства, которые естественно, непосредственно возникают у меня от мыслей в духе. Как не менее интересно делится своими мыслями с мыслителями, понимая, что в них то мы можем разделиться. И от того бывает порой так приятно признать, что нам нечего делить друг с другом, ибо мы уже в нем. Это не значит, что я ищу в книгах мыслителей только то, что могу и хочу найти. Да, я могу найти в них то, что они нашли во мне, нашли меня. Когда то я с их помощью нашел себя. Я благодарен им за это. Но этого мало. Я ищу в них уже не себя, но других, правда, таких же, как и я, точнее, не тех же, но тоже Я.
        Дело в том, что подставки Я разные. От этого и Я меняется от одного к другому. Другое иное, чем твое, только потому, что они в одном. Одно делится на многое тем образом, что является самим собой (Я) во многом (не-Я). Я не сингулярно, а партикулярно. Это «мое», «твое» сингулярно. В Я люди встречаются, а не расстаются, полагая, напротив, что являются одинокими. Если ты являешься самим собой, то ты уже не один, а представляешь целую ассоциацию Я. Но обычно людям нужен коллектив, чтобы почувствовать локтем другого и опереться на чужое плечо. Им одиноко в Я потому, что оно не развито в них, еще не «дошло» до них, до их ума, до понятия. Для этого следует  дорасти до уровня всего общества как целого, чтобы самому стать целым, преодолевшим разделение с самим собой. Чтобы можно было ассоциировать с другими, следует уже быть в ассоциации с собой. Но как  я могу дорасти до уровня всего, когда это «все» еще не развито? Остается только и делать что, как демонстрировать свое Я, которое не стало еще Я других. Поэтому и не поняли Ницше в конце позапрошлого века, истолковали Ницше как ницшеанца, в качестве пародии на самого себя, заставив его отвернуться от себя и уставиться в стену молчания на кушетке в палате сумасшедшего дома. Так же «набрал воду в рот» и Витгенштейн, объявив, что нельзя говорить о том, о чем следует молчать по причине невысказываемости. О чем еще с вами говорить, если вы не умеете молчать? Конечно, можно говорить, как говорили софисты, для того, чтобы только говорить, а не думать о том, о чем говоришь. Зачем ты говоришь о том, что говоришь? Философия, она, не о чем, а о «что», о сущности, об идее. О ней не говорят, о ней думают. Говорят о другом, о том, что имеют в виду, на что смотрят. Смотрят не на само смотрение, а на то, что видно в нем.      
        Как можно ординарным людям принять того, кто отличает самого себя от представления другими, которые лишь в таком виде называют его тем именем, на которое он привык отзываться?  Разумеется, они принимают его только как сумасшедшего. Ницше устал им сопротивляться и согласился с ними, приняв позу ушедшего в себя молчальника, повернувшегося спиной к миру на больничной койке. Для людей все мыслители, как минимум, сумасшедшие, если, вообще, не идиоты. Так легче с ними, с вывихнутыми в уме, обращаться, раздавая замечания на лекциях и на семинарах, намеренно читая и бездумно «исправляя» их мысли в дурном толковании. Но вывих ума еще не значит свихнуться. Такова феноменологическая или трансцендентальная установка, которая стоит поперек горла многих, традиционно установленных, естественно повернутых.
        Это как с болезнью, если ты не будешь думать о болезни, то и не заболеешь ею. Если не будешь думать о том, что думаешь, то и будешь продолжать думать то, что надо, кому следует. Это кому? Как будто сам не знаешь. Уже не знаешь? Приехали. Ехали, ехали, наконец, приехали. Сделали в коллективе остановку.
        Но только подумаешь об этом, так сразу перестанешь и задумаешься о том, о чем же ты думаешь. Так о чем? И сам не поймешь, собьешься с мысли. Почему? Потому что мысль о мысли – это уже другое состояние ума, другой его уровень, режим работы. Но есть ли у тебя реле, переключатель ума с уровня на уровень? Если есть, то не перегорело ли оно от большого напряжения для твоей слабой головы при недостаточной силе ума и большом сопротивлении материала (материи мозга)? Самому мозгу не надо, чтобы ты много и крепко думал. Расходов энергии не оберешься. Пускай вон гаджеты, счетные, цифровые машины работают. На то их и изобрели, чтобы они не допускали лишние мысли тебе в голову.
        И что делать? Да, ничего особенного. Мыслителям следует мыслить, писателям – писать, а читателям – читать.
        Но ни в коем случае не заниматься идеологией. Последняя очень опасна для душевного здоровья и здравого умонастроения. Прежде я был идеалистом, но потом, когда понял, что идеализм – это демонизм, стал реалистом – реалистом духа в средневековом, схоластическом смысле.
        Современный этап развития идеологии, которая отличается от философии тем, что есть новый вариант магизма как использования мира духов (идей) в своих корыстных целях господства (власти), является уже не «властью идей», точнее выражаясь, властью не над идеями, что характерно для демонизма (идеализме римского, немецкого, советского (имперского) порядка), и не властью над вещами, как в сатанизме (материализме хаоса), а властью над информацией.
        Эта власть и есть высшая и последняя стадия развития идеологизма как царства цифры. Все эти персоны (дьявол, сатана и антихрист) есть пришельцы. Они из иного мира. Но они представляют собой тот субъективный фактор, который мешает естественному развитию человечества от общества капитала к обществу труда (социализму) и, наконец, к обществу человека (гуманизму).
        Такова объективная логика развития мира, который естественно, сообразно законам диалектики, встречает на своем пути препятствия, в данном случае субъективные, заставляющие его вернуться вспять, идти зигзагами, попятными путями уже через новый феодализм (информационный корпоративизм), новое варварство навстречу «светлому будущему».

Глава двадцать третья. Полный расчет (критика) с классикой: от «Преступления и наказания» до «Братьев»
        На днях мне попалась на глаза моя ранняя работа, посвященная криминальному роману Федора Достоевского «Преступление и наказание». Перечитав ее, я подтвердил то мнение, которое высказал в ней без малого тридцать лет назад. В работе шла речь о том, что странно, что преступление Родиона Раскольникова называют метафизическим убийством. Ничего метафизического в этом сомнительном романе нет. Там есть психология преступника и ничего более того. Это не самый лучший роман Федора Достоевского. И я не заметил ни тогда, ни теперь чего-то особенно художественного в нем по сравнению с другими романами Достоевского.
        Вот кратко сюжет сочинения. У негативно настроенного студента-ипохондрика с явными признаками психопатии (шизоида-нигилиста) появилась идея убить старуху-процентщицу, которой он отдал в заклад свои ценные вещи. Вот Раскольников и решил вернуть их назад, придумав оправдание в виде заявления о том, что «право имеет», так как не является «тряпкой». Он способен на поступок. Какой? Человека убить и не поморщиться. Об этом он постоянно думает, избегая встретить на лестнице хозяйку своей каморки, за которую уже какой месяц не платит потому, что он нищий. Да, господа читатели, он, Родион Раскольников, нищий студент. Недаром студент носит фамилию «Раскольников». Такой фамилией писатель хочет намекнуть читателю на то, что Родион, как минимум, патологически раздвоен, является внутренне противоречивой личностью, психически больным, амбивалентным человеком с расщепленным, несчастным сознанием. Для пущей важности он начинает встречаться с отверженной, гулящей, продажной женщиной Соней Мармеладовой, дочерью горького пьяницы. Дочка упившегося вусмерть папаши из гордыни или по причине своей неумелости решается на работу уличной проститутки ради куска хлеба, чтобы накормить сводных детушек, нажитых отцом от ненавидящей ее мачехи. Та находит в ней живую копию своей соперницы, ее матери и бывшей жены Мармеладова. О, эти женщины с их кошачьей манерой ластиться, выпуская когти. Соня настраивает Родиона на покаяние, читая с ним Евангелие, после того, как он признается ей в содеянном двойном убийстве. Раскольников - серийный убийца.
        Однажды, зайдя в трактир, он случайно услышал то, что говорили два засидевшихся там гостя, «пропустившие по маленькой». Пьяный разговор о том, что известная старуха-процентщица не заслуживает жизни, что тот, кто убьет ее, тем окажет человечеству большую услугу. То, что ему привиделось, обрело зримую, буквальную форму. Призрак убийства не только ему привиделся, но и забрел в питейное заведение. Таким образом он стал преследовать его, где бы он ни находился, - дома, в постели, во сне, на улице и в присутственном месте.
        Раскольников только дал себе повод соблазниться, как соблазн стал полновластным хозяином его воспаленного сознания. Потеряв волю к сопротивлению, Раскольников оказался в расстроенных чувствах у двери злополучной старухи. Первой жертвой убийства оказался он сам, убив в себе человека. И лишь потом он, уже будучи не в себе, в невменяемом состоянии аффекта, совершил двойное убийство: сначала исполнил задуманное, – убил старуху, а потом и ее молодую сестру в положении с не родившимся еще младенцем, чтобы убрать свидетеля своего страшного, «мокрого», кровавого преступления.
       Зачем писатель Достоевский так подло подставил своего героя? Сделал интеллигента, еще студента виновником криминального происшествия? Ему, что, делать было нечего? Для какой цели он перепачкал, замазал Раскольникова преступлением, криминалом. Зачем сам писатель пошел на убийство и так оскандалился? Кто настоящий виновник серии убийств? Разумеется, писатель Достоевский. Он согрешил уже в мысли и расписался в преступлении. И какое наказание он заслуживает? Своего прочтения. Наказанием автору явилось чтение читателем его сомнительного чтива. Вот он читает и задается вопросом: «Является ли преступление Раскольникова метафизическим преступлением»? Ну, конечно, нет. О чем вы говорите?! Во-первых, не было, нет и никогда не будет метафизических преступлений, как, впрочем, и убийств. Просто такое сочетание не имеет никакого смысла. Нет и философского наказания, а если и есть, то только в переносном смысле. В этом смысле можно сказать, что студенты могут быть наказаны тем, что будут проходить философию.
        В этом же смысле можно сказать, что преступление Раскольникова наказало его  размышлением над тем, что он совершил. Это можно признать, только с одним замечанием, что такое размышление в сознание Раскольникова имеет не философский, а моральный характер, что не одно и то же. Есть философия морали или этика, но она не есть сама мораль, а размышление над моралью, что не есть моральное размышление.
        Раскольников до совершения преступления размышлял над тем, имеет ли он право отнять жизнь у того, кто вредит людям. Но причиняет ли процентщица вред людям, обменивая их ценные вещи на гроши, что они берут у нее? Вряд ли, ведь она оказывает им услугу. Так теперь учителя оказывают образовательные услуги ученикам. Так неужели их можно за это приговаривать к смерти? Абсурдное предположение. Такая глупость может прийти в голову только сумасшедшему. Но сумасшедший ли Родион Раскольников? Казалось бы, нет. Но как человек в здравом уме может пойти к процентщице, чтобы убить ее и завладеть закладами, которые можно растратить на добрые дела. Такая идея может прийти на ум только расстроенному в нем. Согласитесь, уважаемые читатели, странная затея.
        И что же Раскольников? Да, он просто забыл про награбленное, что говорит о том, что Раскольников совершил преступление не ради денег, не ради благого дела, погасив долги бедных людей. Тогда ради чего он пошел на преступление? Ради того, чтобы проверить, существует ли совесть, есть ли наказание за преступление? Но зачем это делать? Неужели мало смысла, его недостаточно в размышлении над возможным преступлением? Зачем его совершать? Ради того, чтобы тебя наказали?! Да, наказали совестью. До некоторых она, ее голос не доходит, пока они не совершат непоправимое.
        Роман Достоевского про преступление и наказание страдает излишней, болезненной аналитичностью. В нем нет понимания, нет настоящей философской идеи. Он чересчур психологичен. И почему это писатель Достоевский так много и долго возится с этой «вошью», Раскольниковым? Видно, очень он нравится ему, близок своей закомплексованностью автору. Как можно читать такую прозу? Занятие прямо утомительное. 
        Часто писатели симпатизируют своим персонажам, показывают читателям свою любовь к ним как к своим созданиям, детям, так сказать. Тем самым они заражают симпатией к ним своих читателей. Вспомнить хотя бы автора «Трех мушкетеров». Он часто оправдывает своих персонажей нравами того времени, например, так объясняет благодарность короля, раздающего своими руками мушкетерам золотые пистоли за то, что те утерли нос гвардейцам кардинала. Вот как тогда, в «золотой век» французской монархии, прямо (натурально), а не в переносном (культурном) смысле, оплачивали верноподданнические чувства.
        Достоевскому, как тому же, упомянутому Дюма-отцу, труднее всего удаются те персонажи, которые они особенно расположены. Лучше у них получились, как это и понятно, те, кого вряд ли можно заподозрить в любви к человеку. Понятно потому, что сам человек больше любит себя, а не человека в себе. Взять хотя бы Ивана Карамазова. Сомнительно, что его, вообще, можно любить, впрочем, и уважать тоже. Ему приписывается какое-то неведомое метафизическое чутье и многие критики, толкователи романа «Братья Карамазовы» называют его «философом». Вероятно, в насмешку над его так называемым «интеллектом». У него прямо-таки «козлиный», дьявольский интеллект, да и сам он похож больше на черта, чем на человека. Достаточно вспомнить «Легенду об Инквизиторе», которую Иван Карамазов рассказывает своему младшему брату Алексею Карамазову. В легенде описывается конфликт, который мог случиться между служителем Христа и самим Христом, которого проклинает его служитель. Ну, что за скандал. В нем оскандалился не сам Христос и даже не его служитель, так называемый «Великий Инквизитор», а Иван Карамазов и вместе с ним его автор за сомнительную интерпретацию христианства. Священнослужители Христа – это далеко еще не все христиане.
        И еще два тезиса, которые озвучиваются Иваном: «если нет бога, то все позволено»  и «я бога принимаю, но его мира не принимаю». Это почему? Последний тезис взывает к состраданию ребенка, который плачет. Видите ли, «царство Бога не стоит и одной слезинки замученного ребенка, если в нем поселятся, воссядут рядом его мучитель и мать». Иван, а вслед за ним и Алексей не могут простить мучителя детей. Оно и понятно: они не Бог. Но с другой стороны, как говорят: «Бог терпел и нам велел». Почему бы не стерпеть матери присутствие рядом с собой мучителя ее ребенка. Ведь если он попал в это блаженное царство, то уже исправился. Или в нем могут очутиться и те, кто не исправился?
        Что остается сказать, как не то, что «человеческое - слишком человеческое». Это человеческое заключается в том, что не верят люди тому, что человек по природе своей может исправиться и из злодея превратиться в добряка. Вот именно в добряка, а не в комильфо какое-то. В чудо преображения поверить не могут. Иисус другое дело. Ведь он уже добрый. Ему и сподручно преобразиться. Злой же, опасный человек не может преобразиться, но только может превратиться в страшного, ужасного человека. Ему не место в гармонии, а самое место в аду. Но ад Иван Карамазов не принимает и возвращает входной билет в рай. Он говорит, что «не бога я не принимаю, Алеша, я только билет ему почтительнейше возвращаю». Иван мира не принимает. Причем не своего мира не принимает, а мира бога, мира замирения с извергом. Что за человек такой, этот Иван Карамазов! Бунтовщик, как называет его младший брат. Он – богоборец. Эка глупость, эка невидаль: бунт. Так бог и есть прощение. Философ сказал бы: понять и простить. Но верующий говорит: поверить и простить. Не таков Иван: он и не понимает, и не верит, а потому и не прощает. ОН сердится, возмущается. Потому и бунтовщик, бунтарь, мститель. Как он этим, своей гордыней, вспыльчивостью и раздражительностью, одним словом, истерией, похож на Раскольникова. Не готов Иван переступить через себя, через свое эго, свою гордыню. Как говорил другой бунтарь, Максим сладко Горький: «Человек - это звучит гордо»! Какие, все же, они кроваво сентиментальные гордецы.
        Первый тезис – это явно не философский тезис. Это тезис религиозный – тезис о табуации. Бог нужен для того, чтобы не все было позволено людям. В этом положении, на котором основывается порядок, краевым условием является табу на бога. Чтобы существовал порядок, то есть, не было хаоса, нечто следует не участвовать во всеобщем обращении, превращении или творении вещей и людей. Другими словами, это нечто обеспечивает такое обращение, превращение и творение всего во все. Оно исключено или табуировано и поэтому необратимо, трансцендентно всему. Но ему все имманентно как условию своего существования в связи со всем. Поэтому, чтобы не было хаоса, был порядок, должен быть бог. Иначе будет все позволено. Такой же характер носят и сексуальные табу, например, на инцест. Запрет на него, исключение из порядка сексуальной обратимости нужен для сохранения рода и поддержания сексуального порядка.
        Вслед за инцестом, то есть, половыми отношениями родителей с детьми были исключены, соответственно такого рода отношения с богами (верхний предел) и животными (нижний предел). Опять же это было сделано для установления порядка людей. Но нарушения таких табу имели место в колдовской практике в случае с животными, замещением которых стала храмовая проституция. В случае с богами рождались герои как полубоги, которых боялись боги из-за того, что они нарушали уже божественный порядок, как это объяснялось в мифологии.
        Потом, когда таким образом установился человеческий порядок как порядок социальный были табуированы отношения между членами одного пола по причине их не продуктивности, и вместе с ними отношения взрослых с детьми по этой же причине и по причине их незрелости и возможности от сексуальной травмы сойти с ума. Вот и все. Философия сложнее.
        И уж совсем далек от философии комплекс сына, которым был одержим Иван. Он спорил с отцом и свои разногласия с ним не выражал физически, как это делал старший брат Дмитрий, а подавлял в себе. В результате и образовался этот комплекс, который обострил в нем ненависть к отцу вплоть до мысли об отцеубийстве, которую он ненароком, неосторожно обронил при незаконорожденном сыне последнего, Павле Смердякове. Смердяков, так тот точно ненавидел своего отца за то, что он превратил его, сына, в слугу, и позволил себе как выродку убить отца. И этот роман Достоевский сделал криминальным.
        Были и другие криминальные романы Достоевского. Например, роман «Идиот». Даже в этом романе, посвященном «прекрасно положительному человеку», которым он почему-то сделал идиота, князя Льва Мышкина, как будто в целой констелляции героев романа не нашлось ни одного разумного существа, опять же есть убийство невесты идиота Настасьи Филипповны Барашковой ее любовником – диким миллионщиком Парфеном Рогожиным. Она же падшая женщина, которую совратил еще в отрочестве растлитель Тоцкий. Или роман «Бесы» как целый паноптикум преступников и выродков. В нем также происходит убийство группой террористов во главе с авантюристом Петром Верховенским некоего Шатова, который сдуру обожествил народ. Подобной безумной идеей был одержим какое-то время и сам Достоевский. Мало убийства – пожалуйте самоубийство инженера Кириллова, возомнившего себя богом, которому позволено убить себя и заявить тем самым свое самомнение и своеволие. Есть и инфернальный Николай Ставрогин как вдохновитель всех бесчинств бесов.
        Если сравнивать героев романов Федора Достоевского с героями романов Льва Толстого, то последние явно благороднее и человечнее первых. Да. и сами романы вполне светского, а не криминального характера. Даже «Анна Каренина» и та, несмотря на интеллектуальную недоразвитость героини (этим свойством отличается и Наташа Ростова - героиня более раннего романа Толстого «Война и мир»), распутство и склонность к самоубийству, производит лучшее впечатление, чем указанные романы Достоевского, в которых женские персонажи явно демонизированы. Вероятно, Федору Михайловичу нравились больше роковые, страстные (с перцем, с хреном, с солью) женщины, как в аду, чем реальные или идеальные (сладкие), как в жизни или в раю.
        Правда, и в одном из романов Льва Толстого, а именно в «Воскресенье», есть криминал (убийство), суд над героиней Катей Масловой, в миру проститутки, отправленной на поселение. Но тот роман есть роман не криминальный, а морально поучительный. Как и повесть «Крейцерова соната», в которой герой Позднышев зарезал свою жену за возможную измену. Чего нельзя отказать Достоевскому, так это в том, что он не морализирует, как Толстой, от внушений которого порой бывает дурно мыслящему читателю. Но это не значит, что романы Достоевского уступают романам Толстого в читательском интересе. И такой интерес вполне оправдан гениальностью их творцов. Однако это наводит на размышления о том, что сознание Достоевского было явно криминальным и только под давлением общества, отправившем его на казнь и каторгу, рядилось в саван морали. Недаром на него клюнул Фридрих Ницше – другой криминальный (жестокий) ум (талант). Достоевского буквально одолевали шекспировские страсти и соблазны обольстителя, вроде Гете и Шиллера, Киркегора и Лермонтова, или совратителя маркиза де Сада вкупе с Захер-Мазохом.
        Чего стоит один Шекспир с его Гамлетом. «Быть или не быть»? Для Гамлета быть – значит мстить, не быть – помиловать. Что за изверг, маньяк, что за «обиженная краюшка»? «Папенькин сынок», датский, точнее, английский Эдип. Убив своего брата, дядя «кастрировал» племянника. Поэтому у наследного принца Гамлета развился комплекс против дяди-короля. Он заподозрил свою мать в половой и политической связи с дядей, с братом ее мужа и своего отца. Кастрация есть симптом покушения на убийство. Убоявшись, принц Гамлет притворяется сумасшедшим, безумцем. Или на самом деле сходит с ума со страха быть кастрированным, отлученным от короны? Ум за корону?
        Да, Гамлет делает такой выбор, пытаясь «убить двух зайцев», - надеть на себя дурацкий колпак и рыбку съесть, сменить его на королевскую корону путем отмщения своим обидчикам, предварительно усыпив собственным безумием их подозрительность. Чисто английское, коварное убийство. Слава богу, выродку Гамлету не удался этот план, и он сам поплатился своей головой за месть обидчикам. Во всем виновата маниакальная мнительность Гамлета, которая обрела наглядные формы в тени его мертвого отца. Тот просто умер от импотенции. Король умер! Да здравствует новый король! Но подлецу Гамлету неймется: он теряет обещанную ему корону. Врете, господа, актеры. Не верю. Вы неверно играете Гамлета. Гамлет не жертва, а палач. Где здесь трагедия?
        Другой распиаренный герой шекспировской трагедии - король Лир. Если принц Гамлет - сумасшедший, то король Лир - это выживший из ума старик, недоумок с короной на пустой голове. Это герой явно не трагедии, а комедии. Под стать своему шуту. По своему характеру и человеческому типу он инфантил. Как все инфантилы, он психопат, принимающий искренность своей младшей дочери Корделии за ненависть к себе. Король Лир одаривает как раз тех дочерей своим королевством, деля его на части (вот придурок!), закладывая в основание королевства великую смуту, которые его на самом деле ненавидят и только и ждут, как спровадить на тот свет. Свою же единственно любящую дочь проклинает, отвергает, отлучает от себя и изгоняет из королевства. Но именно она заботится о нем и о его несчастном королевстве.
        Из комедий Шекспира интересна «Двенадцатая ночь, или что (как) вы пожелаете» (Twelfth Night, or What You Will). И что мы, читатели, пожелаем? Двойника? Эта комедия интересна не своей постановкой, а подстановкой героя и героини – близнецов Виолы и Себастьяна (Цезарио). Все их путают и на этой путанице построена вся комедия. Эта путаница с полом говорит о том, что еще во времена Шекспира в Англии была популярна тема LGBTQ. Уже были в ходу так называемые «квир-люди» с неопределенной ориентацией в жизни. 
        Что до драмы «Ромео и Джульетта», то тема ранних половых отношений, связанная с амбивалентным к себе отношением - отношением любви и ненависти, жизни и смерти, была популярна еще в эпоху Возрождения.
        Именно в век Достоевского криминальный опыт запретной садо-мазохистской любви соблазнил и овладел воображением культурного сообщества. И как вы думаете, благовоспитанный читатель, с чего все началось? С буржуазной мелодрамы, сентиментального романа, которым забавлялся маркиз де Сад. Но чем он закончил? В протестантских странах стал популярен не столько образ совратителя, вроде Дон-Жуана (Хуана) или Казановы,  сколько соблазнителя, вроде Мефистофеля. Для совращения требуется тело, которого в изобилии в католических странах. Для соблазна же нужна прежде всего душа. Соблазн менее порочная забава. Он эротичен. Между тем как совращение порнографично, откровенно до цинизма. Соблазн же таинственный, загадочный. К тому же Мефисто метафизичен.
        Есть такие существа, которые хотят тебе добра, но делают зло для тебя. Они оправдывают свое зло тем, что в нем нет ничего личного, что они вредят тебе не со зла. Это ты виноват в том, что тебе плохо. Так тебе и надо в том смысле, что они устанавливают равновесие, возвращают тебе твое зло.
        Мефистофель, напротив, есть часть той силы, что желает зла людям, Фаусту, но делает для него добро. Почему? Это добро не по желанию, а, наоборот, против желания – желания добра. Значит, есть добро не по намерению, а по результату, по плоду? «И по плодам узнаете их». Не говорит ли это о том, что Мефистофель, дьявол не безнадежен? Ведь он ангел, хоть и падший? Он есть тот, кто светит, но не греет. Это тот, кто внушает нам иллюзии. Его свет иллюзорен, призрачен. Он соблазняет нас тем, чего на самом деле нет. Если сатанист совращает нас материей, то соблазнитель соблазняет нас духом, вдохновляет нас на осуществление того, чего нет и быть не может. Что это за дух такой? Это дух самообмана. Дьявол горд не Богом, но собой. Он не излучает свет, а только его отражает. Он копирует Бога. Его копии похожи на божественные создания, творения. Только они не живые, а мертвые. Дьявол – клон Бога, его зеркальное отражение, имитатор, подражатель, обезьяна Бога. Таковы все соблазнители как отражатели отражателя. Соблазняя людей, они заводят их в дьявольскую ловушку, в царство, королевство кривых зеркал. В известной советской сказке «Королевство кривых зеркал» речь идет о том, что мечтатели видят себя в кривом зеркале самообмана и поэтому у них все выходит наоборот. Даже имена обитателей этого кривого королевства для правды следует читать наоборот, чтобы узнать их подлинный, а не иллюзорных характер. Соблазнители не прямые, прямодушные, а кривые, криводушные натуры. Они, вообще, не натуральны, а искусственны, абстрактны. Таков, вообще, абстрактный гуманизм. По виду он человечен, а в изнанке бесчеловечен. Такова природа дьявола как идеалиста. Он идеален, но вне действительности, которая материальна. В этом заключается слабость дьявола, его неспособность к полноценному, реальному воплощению. Таким соблазнителем выступает не только Печорин как герой времени Михаила Лермонтова, которого «Неистовый Виссарион» (русский литературный критик Белинский) назвал «лишним человеком». Он потому лишний, что ему нет места среди живых людей. Это ложный идеал, призрачная мечта человека. Таков и Николай Ставрогин из романа Федора Достоевского «Бесы». Это чистый бес.
        Как правило, бесы имеют контрастную внешность. По ней их можно отличить от обычных людей. Контраст – их маркер, индексатор. Соблазнитель играет на контрасте. Этим он и привлекает людей, склонных к самообману. Природа самообмана эротична. То, что соблазняет, показывает себя настолько, насколько увлекает. Дьявол увлекает идеалом. Но как только человек вдохновляется, «заводится», то соблазнитель тут же «крутит динамо», скрывает то, что ненароком, понарошку открылось. «Ты нарочно меня мучаешь», - так может сказать соблазненный или соблазненная. Какая же от этого польза, добро? Эротика контрастна, как и философия. Философия соблазняет человека истиной, но ограничивает его смыслом, оправдываясь тем, что в лжи тоже есть смысл. Самообман полезен тем, что в нем есть смысл. Смысл ограниченности человека самим собой, собственным эгоизмом, гордыней, мнительностью, самомнением, ложным представлением себя в качестве идеала.
        Человек соблазняется чувством Я. Это слабое место человека, в которое дьявол бьет наверняка. Этим он соблазняет человека. Трудно человеку преодолеть себя, точнее, ложное само-представление. Это Я соблазна, самообмана, иное, другое, альтернативное Я. Как человек есть подставка Бога, так бог в виде дьявола есть подставка человека. Бог сотворил дьявола прежде человека. Это творение было идеальным. Но оно было неспособно к воплощению. Бог исправил себя в лице человека, став натуральным Творцом, создав уже не из Себя, а из ничего, из ничто, из праха человека, способного на творчество. Если дьявол абстрактен, то человек конкретен. Так и философии следует стать конкретной, практичной, человечной, а не в меру абстрактной. Быть хотя бы теоретической практикой, медитацией.
         Не в пример сатане, который совращает нас иным, что в нас есть, плотью, дьявол соблазняет нас собой, быть идеальными, то есть, дьяволом, отказаться от себя ради него, подставки Бога, ложного чувства Я (Ego). Быть самим собой, а не дьяволом Я – вот наше предназначение.
        Но в дьяволе есть идеальность. Она от Бога. Сатана есть реакция материи на идеальность. Эта реакция хаотична. Сатана реактивен. Дьявол хоть рефлексивен. В нем есть сознание, в сатане его нет. Правда, в дьяволе есть ложное самосознание, самомнение, самоволие.
        Как не странно третье лицо безобразия – антихрист еще хуже дьявола и сатаны, ибо в нем нет ни идеальности, ни материальности, ни произвола, ни непроизвольности, спонтанности. В нем есть одна искусственность. Это дух смерти. Если Христос есть символ воскресения, но антихрист есть символ смерти. Он приходит тогда, когда наступает смерть. Антихрист уже пришел к людям. Он принес с собой смерть им. С ним пришел конец света. Но это не ужасный конец, а ужас без конца, то есть, такой конец, которому нет конца и края. Антихрист есть вестник иного, у которого есть свои адепты. Троица есть Бог как Не-иное. Дьявол, сатана и антихрист есть ипостаси иного, которое несет смерть человеку. Они – пришлые, пришельцы из иных миров. Дьявол – обезьяна Бога-Духа, сатана – антипод Бога-Творца в качестве стихии, хаоса, меона, ничто, антихрист – зазеркалье Бога-Сына, Логоса, Спасителя, Иисуса Христа. На него намекал Владимир Соловьев в своих «Трех разговорах о прогрессе, войне и конце мировой истории», которые принято считать в туземной (русской) Соловьеву среде его духовным (метафизическим) завещанием.
        Кстати, интересна критика «толстовства» этим самым «солнцем русской философии», по его же выражению «дыромолявства» (моления на свою землю – свою дыру: «Изба моя, дыра моя, спаси меня»). Критику Владимирова Соловьева можно отнести больше к последователям Толстого, чем к самому Толстому. Толстой не так прост своим непротивлением злу насилием, как это приписывают ему Соловьев или Иван Ильин, написавший об этом целую книгу. К слову сказать, и тот, и другой многое переврали из немцев (Шеллинга и Гегеля), у которых учились думать. Странное это сочетание: немецкая мысль да еврейская вера, переложенные на русский лад. Действительно, сам Иисус, как и Будда, были против насилия. Естественно, это заметно по духу их жизни, по их смертной судьбе среди людей, а не по тому, как переврали (перевели) их христиане и буддисты на свой сказ (сказку, миф). Христиане преуменьшили, а буддисты преувеличили.
        Взять хотя бы покойного грузинского философа Мераба Мамардашвили, который объяснял непротивление злу насилием Иисуса, выраженное им фразой: «Тому, кто ударит тебя по одной щеке, подставь ему другую щеку», тем, что Иисус имел в виду недопустимость действия как реакции без размышления, которое охлаждает пыл обиженного. Размышление предохраняет от ожидаемой реакции в ответ на провокацию. Не следует вестись на то, к чему тебя склоняют, чтобы причинить тебе еще больший вред. Но тут философ поставил себя в пример, отождествив с самим собой, как Иисуса, так и всех прочих так называемых «мудрецов».
        Все намного проще. Иисус сказал так, чтобы показать на самом себе, как положено действовать высшему существу с низшими, не унижаясь до уподобления им. Низшие существа именно так и ведут себя: отвечают злом на зло, меняют око на око. Короче, мстят, выдавая свою месть за справедливое решение спора, конфликта. Высшие существа просто неспособны причинять зло. Такова природа вещей. Для низших, не духовных, не разумных, а душевных существ такое предложение является благим пожеланием, не больше. Впрочем, если ты возвышаешься над собой, то можешь попытаться ему соответствовать, пока есть силы удержаться от зла.               
        Возвращаясь к нашим писателям, можно сказать, что если Федор Достоевский мыслил, как преступник (criminal mind), то Лев Толстой мыслил, как прокурор, обвинитель, но предоставлял выносить решение богу, как судье, изредка принимая на себя роль адвоката дьявола и его слуг. Такие типы ума не в моем вкусе. Я так не думаю. Во всяком случае, я не думаю, что так думаю. И все же, при всем при том, Достоевский психологичен, а Толстой философичен. Только такая философичность местами становится морализаторством, что отвратно для мыслящего, ибо попахивает дурным тоном, нечистой совестью. Это лишнее, чем страдает Толстой. Зачем оно? Затем, чтобы заполнить пустоту мысли, смысловую лакуну. Не дотягивает мыслью Толстой до идеи, перетягивает ее внушением.
        Но и Достоевский непомерен, так как сосредоточен мыслью, слава богу, не на преступлении, но, тем не менее, на преступнике. Конечно, в этом есть некоторая рефлексивная отвлеченность, но ее явно не хватает для полноценной мысли как идее, полной живой мыслью. Персонажи романов Достоевского – это обитатели его клинического сознания. Персонажи романов Толстого другого характера. Не они обитают в нем, а он обитает в них, точнее, в самых лучших из них. Просто он не помещается в них, - настолько он широк, глубок и высок. Поэтому он и управляет ими, как кукловод куклами. И только некоторым из них, например, Пьеру Безухову и Андрею Болконскому он дает шанс, как себе, жить и даже умереть собственной жизнью.   
   
Глава двадцать четвертая. Мир философии
        Вот такая будет вводная. Установочная. Так сказать, пропедевтика, введение в философию.
       Мир философии полон «философов» разных смысловых оттенков (нюансов), степеней. Есть, например, «ученые философы», то есть, учителя философии, учебные философы, учебники-философы. 
        Попадаются и «научные философы» (наученные на свою голову «философы»). Им чего-то не хватает, самой малости, йоты, ума (у человека ум минимален). Это точно «приблизительные» философы. Опытные философы.
        Есть еще «философские ученые». Хотя такие и трутся среди ученых, специалистов,  они ближе всего к настоящим философам или мыслителям. Мыслители являются чужими среди своих «философов». Но они свои среди чужих, - ученых, богословов, мистиков, деятелей искусства. «Свои» в иных средах в том смысле, что у них своя наука, свое богословие, своя мистика, свое искусство. Они - большие оригиналы, гении мысли, замысла. Их и прежде было совсем мало. Теперь же они почти совсем не встречаются.
        Почему же теперь они практически не попадаются, умело скрываются? Может быть, потому что полным-полно ученых людей, которые все сложное упрощают из желания оптимизации и ради эффективности. Зачем снова изобретать новый «велосипед», когда можно пользоваться старым, платоновским, перипатетическим, кантовским или гегелевским? Вряд ли ты изобретешь такой же, а хлопот по его обкатке в сознании многих потребителей не оберешься.
        К тому же зачем думать по-своему, когда человек уже родился разумным существом и может думать так, как ему на роду написано? Не поймут-с, Европа с Азией. Как же Африка с Америкой? Там думают так же, как в вышеуказанных местах. И в самом деле, разве можно научиться думать, если уже думаешь? Правильно, следует учиться не просто думать, а думать правильно (кстати, просто думать не есть думать просто). Так, по правилам, делают правильные  люди. Вот эти правильные люди и являются специалистами философии, а не мыслителями.      
        Но разговор сейчас не о них и не о мыслителях, а о тех, кто ближе всего к мыслителям, - о философских ученых, о книжных философах. Они заняты комментариями, суммами философии. Это толкователи смысла мысли мыслителя.  Они переводят чужие мысли, мысли мыслителей на язык специалистов. Интересно, как они сами, своих мыслей не имеющие, могут понимать чужие мысли, ведь чужие мысли понимаются своими, конгениальными мыслями. У них же чужие мысли понимаются чужими же мыслями. Прямо говоря, симуляция мысли. 
        Специалисты – это научные (остепененные, степенные) философы, в узком смысле слова. Они изучают мыслителей с точки зрения уже не смысла мысли, а ее значения, имеющего точное числовое значение. Они, так сказать, «цифровики» философии. Прежде, при советской власти, были «цеховики» (цех философов), а теперь «цифровики». Короче, не сами «философские трудящиеся» (учителя, преподаватели философии), а спецы. Это подражатели философских ученых, позитивно, даже позитивистски (специально) умонастроенные, так сказать, «подражатели подражателей», сугубые имитаторы или симулянты мысли. 
        И, наконец, пресловутые учителя философии. Это переводчики переводчиков переводчиков или симулянты третьей степени, уже не живые и не полуживые, а мертвые симулянты. Они скорее не симулянты даже, а просто симулякры, объективные жертвы симуляции. Не знаю, как вам, благородный читатель, а мне их жалко. Какие они жалкие. Это с нашей, гуманной точки зрения или стороны.
        Но со своей, уже антигуманной, идеологической стороны, они вызывают только неприязнь как функционеры, пропагандисты симуляции философии. Они распространяют «идеологическую заразу» уже в народе, на публике. Они паразитируют не только на философии, но и на публике, на своих поклонниках, эти таланты идеологии, софисты, «учителя мудрости» Это они окрестили философию «идеологической» или «мировоззренческой» наукой», «ни сном, ни духом» не понимая, что философия есть критика мировоззрения, рефлексия над таким критическим отношением. Она есть отношение отношения. Философия вынуждена не только думать, но еще и критиковать тех, кто мешает думать, подменяя мысль внушением.

Глава двадцать пятая. Они прилетели
        Недавно я брел по улице. Шел снегопад. Город утопал в пушистом снегу. В лицо летела снежная крошка. Снежные мушки забивали глаза и мешали смотреть вперед. Я опустил голову вниз и смотрел, идя, себе под ноги, рассматривая  многочисленные следы ног прохожих, которые засыпала снежная пороша. И тут вдруг кто-то со стороны со мной поздоровался. Я поднял голову и увидел остановившегося напротив меня молодого человека в красной куртке. Он уставился на меня и заученным голосом снова сказал: «Вам передают привет».
        - И вам не хворать, - машинально ответил я и только потом задал свой вопрос, - Кто передает-то?
        - Они, - тихо ответил он заговорщицким тоном и неопределенно махнул рукой.
        - Это кто – они? – переспросил я, теряя надежду на вразумительный ответ.
        - Ну, те самые. Они уже прилетели, - ответил молодец и уставился на меня в немом ожидании.
        - Прилетели, так прилетели, - ответил я в нетерпении и, чтобы отвязаться от парня, который явно чего-то ждал от меня, добавил, - ну, идите и встречайте этих, прилетевших.   
        - Так, что мне передать им? Вы встретите их?
        - Молодой человек, скажите на милость, кого я должен встречать? И почему именно я должен встречать неведомо кого? – опять переспросил я, окончательно теряя терпение.
        - Ну, они сказали мне, что вы знаете их.
        - Вы сами знаете их? Кто они, целая делегация? Как они выглядят?
        - Нет, я не знаю их. Я не вижу их, но они сидят у меня в голове, - ответил парень и беспомощно посмотрел на меня.
        Мне стало жалко парня. Я уже стал догадываться, о ком идет речь.
        - Где я должен их встретить? У вас в голове? Или у себя?
        Молодой человек в ответ засмеялся.
        - Нет. У себя, - убежденно ответил он.
        - Так они уже давно сидят у меня в голове. Они давно у вас завелись?
        - Кто?
        - Кто-кто?! Тараканы в голове.
        - Скажите тоже. Вот умора! Вы меня насмешили, - сказал парень и залился громким, прямо оглушительным хохотом.
        Отдышавшись, он пояснил: «Я разговаривал с ними по телефону. Наверное, они ждут вас дома».
        - Значит, вы обманули меня, когда сказали, что они сидят у вас в голове?
        - Я похож на дурака? Это я  пошутил, - наглея, ответил субчик.
        - Хороши шутки. Ладно, молодой человек, заговорился я с вами. Мне нужно спешить: дела.
        В ответ парень только махнул рукой и пошел восвояси, ускоряя шаг. Пошел своей дорогой и я, размышляя  о том, участником чего я был только что. То ли это был дурацкий розыгрыш. Вы только представьте себя, дорогой читатель, на моем месте! Что еще я мог подумать? Сначала я, конечно, стал подозревать, что виновником этого происшествия, являются паразиты сознания, которые засели в голове бедного парня и ждут приглашения, чтобы явится на поклон ко мне в голову. Но они давно уже сидят там без всякого приглашения с моей стороны. И потом, молодой человек заявил, что он так шутит. Кто тогда ждет меня дома?
        Ответить на этот глупый вопрос можно было только одним способом, - оказаться в нем. Что я и сделал. Но, как я и предполагал, в нем никого, кроме меня, не было. Осталось допустить, что меня просто разыграли. Но чуть позже я вспомнил, что чужие, пришельцы и вампиры только того и ждут, чтобы хозяин пригласил их к себе. Для того, чтобы это узнать, достаточно посмотреть любой ужасный фильм про вампиров или прочитать «ужасного» Стивена Кинга, например, его «Салимов удел». Но там сами, явленные вампиры, просят пустить себя в дом. Тут же о встрече  они просят через посредника. Вообще, почему в хорроре они ждут приглашения? Вероятно, зритель или читатель, входя через актера в образ персонажа, сам на себе испытывает то, что значит быть демоном. Вампир – этот тот же демон, только он питается не всей плотью своей жертвы, ища способ воплотиться в него, а только кровью, которую древние считали или душой или ее носителем. Так вот вампир, прося разрешение у хозяина дома войти, тем самым приглашает тебя стать им, войти в его образ.
        Так рассуждая о том, что вызвало случившееся происшествие, я почувствовал безотчетный ужас. Не зря говорят о том, что не так страшна смерть, как размышление о ней. Только в данном случае речь шла не о смерти, а об ужасе, который может привести к смерти.
        Но тут я подумал о том, что можно назвать «безумной идеей». Что если молодой человек, сам не зная о том, кто его попросил меня встретить их, имел в виду инопланетян, пришельцев, которых когда-то в детстве ждал я, начитавших фантастики? Но этот бред был самым невероятным из того, что я предполагал. Между тем, еще тогда, в детстве, я полагал, что существую именно для того, чтобы встретиться с ними, спустя годы, когда стану взрослым и буду космонавтом, нет, астронавтом. Мы встретимся там, на звездах, в космосе с ними.
        Так нет же, они, не дождавшись нашей космической одиссеи, заявились сами в гости к нам.
        - Так кто прилетел? – вслух спросил я сам себя.
        - Мы, - ответил кто-то незнакомым голосом у меня за спиной.
        Мне почему-то пришел в голову глупый детский стих: «Кто ты? Отвечает: Ленин. Тут и сел старик», и я тут же сам сел в кресло от неожиданности, не смея повернуть голову навстречу тому, кто ответил. Я только с усилием выдавил из себя: «Кто вы»?
        - Ну, уж точно не Ленин. Вы правильно делаете, что не смотрите в нашу сторону. Вам от нашего вида не поздоровится. Это мягко сказать.
        - Кто вы и что вам нужно от меня? Готов предположить, что я в расстроенных чувствах и не в своем уме, раз слышу от вас то, чего вам не дано знать.
        - Ну, почему же. Для нас не составляет труда знать то, о чем вы думаете.
        - Значит, вы телепат или телепаты. Получается, я уже что-то знаю о вас.
         - И мы не паразиты сознания. Видите, как много вы знаете о нас: и положительного, и отрицательного.
        - Но еще больше я не знаю о вас. Кто вы такие?
        - Мы телепаты. 
        - Вы предлагаете играть по моим правилам?
        - Почему бы нет? Ведь игра в вопросы и ответы - это самая привычная для вас форма общения с другими.
        - Хорошо. Раз вы телепаты, то, что нужно вам от меня? Читать мои мысли?
        - Не только.
        - Что еще?
        - Догадайтесь сами.
         - Теперь вы играете по своим правилам. Играете в угадайку: догадайся сам. Вам не надоело мне морочить голову?
         - В принципе, мы могли и не встречаться с вами. До вас бы само дошло, что случится. Но так вы оказались бы не готовы к нему. Поэтому мы и прилетели.
         - Выходит, вы прилетели для того, чтобы заранее сообщить, что случится? Неужели вы ангелы?
        - Для вас правильнее считать нас демонами как вестниками дурных известий.
        - Ваша правда. Но вы же прилетели для того, чтобы предупредить нас.
        - Вас. Мы не прилетаем, к кому попало. И мы не нуждаемся в том, чтобы нас оправдывали.
         - Можно ли предположить, что вы говорите не о конце света, вообще, а о моем конце?
         - Можно. Можно предположить, что угодно. Но имеет ли это смысл? Ваша жизнь имеет смысл?
        - Если бы она не имела смысла, то вы не посетили бы меня.
        - Логично. И что из этого следует?
        - Что вы хотите предупредить меня о том, чего не следует делать.
         - Не воображайте нас некоторым даймонием, вроде демона Сократа. Предупреждая вас, мы даем минимальный шанс таким, как вы.
        - Шанс на спасение?
        - На существование.
        - Здесь?
        - Есть разница?
        - Для меня есть.
        - Это не принимается в расчет вашей судьбы.
        - Другими словами, мое мнение никого не интересует?
         - Правильный вопрос. Вы сами говорите, что мнение есть заблуждение. Зачем же укреплять вас в заблуждении? Обещать вам то, что никого не интересует?
        - Так зачем меня… это самое: позволять мне существовать?
        - На всякий служебный случай. Может быть, вы еще пригодитесь.
        - И что я должен делать?
        - Ждать и когда придет время сделать то, что требуется от вас.
        - От меня требуется быть пионером, всегда готовым?
        - Правильно.
        - Значит, я до сих пор пионер?
        Я долго ждал ответ, но так и не дождался. Затем, наконец, решил повернуть голову, но сделал это так неумело, что у меня щелкнуло что-то в голове и заломило шею. Разумеется, за моей спиной никого не было. Но как же так, был же разговор с «ними», с «демонами». Они прилетали, чтобы засвидетельствовать свое присутствие, и обещали еще прилететь или быть готовым ко всяким неожиданностям («Он улетел, но обещал вернуться», тот упитанный мужчина в самом расцвете свих сил с моторчиком, кто живет на крыше). Следовательно, меня, а через меня и людей, ждет нечто важное, такое важное, что те, кто летает, прилетели, чтобы предупредить меня лично о нем.
        Вы только представьте себя, любезный читатель, на моем месте. Вот к вам прилетел ангел и говорит вам: «Будьте готовы. Скоро от вас потребуется то, что будет нужно сделать». Что именно? Имейте в виду. Что иметь в виду? Будущее, которое отсюда, из настоящего, не видно? Так в чем же смысл? Ты – философ, вот и думай о том, в чем он заключается. Может быть, смысл заключается в том, что я не одинок в своем сопротивлении, что за мной стоит сила, неизмеримо большая, чем я сам. Думаю, главное в моем сопротивлении оставаться, быть самим собой и творить то, что укрепляет в этом меня, творить новые ценности бытия. Вы только представьте себя, любезный читатель, на моем месте. Вот к вам прилетел ангел и говорит вам: «Будьте готовы. Скоро от вас потребуется то, что будет нужно сделать». Что именно? Имейте в виду. Что иметь в виду? Будущее, которое отсюда, из настоящего, не видно? Так в чем же смысл? Ты – философ, вот и думай о том, в чем он заключается. Может быть, смысл заключается в том, что я не одинок в своем сопротивлении, что за мной стоит сила, неизмеримо большая, чем я сам. Думаю, главное в моем сопротивлении оставаться, быть самим собой и творить то, что укрепляет в этом меня, творить новые ценности бытия. Быть проводников в мир благой силы.
        И тут я вспомнил о своих друзьях-единомышленниках. Были ли они проводниками этой силы. Да, они были и есть такие проводники силы. Но является ли она благой? Вот в чем вопрос. Покойный друг стоял на своем: был эгоцентриком. Казалось бы, он был самим собой, изобретая себя в качестве некоторого менталоида – орудия овладения сознанием других людей, чтобы быть сознанием их сознания. На него большое впечатление в детстве произвело произведение Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина». Но является ли эгоцентрик самим собой, не был ли он пленен самим собой, говоря о том, что воистину свободен?
        Другой друг был очарован махатмами. Порой это очарование до сих пор находит на него, и тогда он берет в руки книги мадам Блаватской и перечитывает их в поисках неведомого откровения. Являются ли «махатмы» (великодушные) этой самой благой силой?
        Если к моему покойному другу явился сам черт, как к Ивану Карамазову, с предложением менталоида, а к ныне здравствующему – махатмы из книги Блаватской, то ко мне заявились «они» сами и смущали меня своей недоговоренностью, то есть, запутали меня. Наверное, чтобы я сам выпутался из их загадочности. Да, «они» есть, но что нам от того, что «они» есть, если проблему «есть» нам приходится решать самим?  Может быть, «они» есть мы сами в абстрактном, метафизическом виде? Но тогда мы нужны для чего? Только для того, чтобы «их» сделать конкретными? Или все же быть самими собой? Неужели мы только их подставки? Не может быть. У нас свой путь. Мы люди. Поэтому наш путь человеческий. Наше предназначение довести нашу душевную жизнь до полного разумного равновесия. Пределом нашего развития является достижение гармонии с самими собой, друг с другом и с миром, в котором есть место для человека, наше человеческое место. Где находится это место? На краю Млечного Пути. В принципе, неважно, где физически мы находимся. Важно находиться в сознании, у себя на уме, ибо Бог там, где ум, а ум везде во Вселенной. В ней Бог как Дух везде, а материя нигде в том смысле, что она определяется через разум. Дух является разумом, субстанцией которого есть дух. Если разум есть везде по Вселенной как ее центр, то материя есть нигде как периферия. Что это значит? То, что она остается неопределенной, хаотичной без разума, умного распределения в гармоничном порядке космоса. Человек распределяется умом в себе и для себя как Я. Он является иным Богу по материи.
               И, вообще, человек есть во времени. Мы (или Я, впрочем, это не столь важно для нас, как для вас) есть вечно. Вас всех со временем не будет, а мы были, есть и будем. Прошу заметить, не вы, а мы. 
        P.S. Мне, все-таки, интересно, кто написал последний абзац: я или они, эти паразиты сознания?