Конец мечты

         
                ***
       Санаторий никогда не был тихим. Даже когда ночь приносила относительную тишину, в воздухе витало предвкушающее напряжение — ибо циклические психические расстройства так же неизбежны, хотя и не так регулярны, как качание карусели.
Ранее тем же вечером Грегсон в палате 13 перешел на спад своей маниакально-депрессивной кривой, и с этим возникли проблемы. Прежде чем санитары успели надеть на него удерживающий жилет, он успел сломать руку «замороженному» кататоническому пациенту, который не издал ни звука, даже когда кость сломалась.
Под апоморфином состояние Грегсона уменьшилось. Через несколько дней он окажется на дне своей психической кривой, немым, неподвижным и незаинтересованным. Ничто не сможет разбудить его тогда, на какое-то время.
Доктор Роберт Бруно, начальник штаба, подождал, пока медсестра вышла с нестерильным шприцем. Потом кивнул санитару.
"Все в порядке. Подготовьте пациента. Я хочу, чтобы он был в третьем хирургическом отделении через полчаса.
Он вышел в коридор, высокий, тихий мужчина с холодными голубыми глазами и твердыми губами. Доктор Кеннет Моррисси ждал его. Младший выглядел обеспокоенным.
— Операция, доктор?
— Пошли, — сказал Бруно. «Мы должны подготовиться. Как Уилер?
— Думаю, простой перелом лучевой кости. Я делаю тарелки.
— Отдайте его одному из других врачей, — предложил Бруно. "Мне нужна ваша помощь." Он использовал свой ключ на запертой двери. — Грегсон в хорошей форме для эксперимента.
Моррисси не ответил. Бруно немного рассмеялся.
— Что тебя беспокоит, Кен?
— Это слово «эксперимент», — сказал Моррисси.
«Наркосинтез пентотала был экспериментом, когда его впервые попробовали. Так и это — суррогат эмпатии. Если есть риск, я возьму его на себя, а не Грегсон».
— Ты не можешь быть уверен.
Они вошли в лифт.
— Я уверен, — сказал Бруно со странным акцентом. «Это было моим правилом всю мою жизнь. Я удостоверюсь. Я должен быть уверен, прежде чем предпринимать что-то новое. Этот эксперимент не может провалиться. Я не рискую с пациентами».
—
Ну… — Иди сюда. Бруно направился от лифта к смотровой. «Я хочу пройти последний осмотр. Измерьте мое кровяное давление». Он снял свой белый халат и ловко намотал пневматическую резину на руку.
— Я объяснил всю ситуацию жене Грегсона. Бруно продолжал, пока Моррисси сжимал лампочку. — Она подписала разрешительные бумаги. Она знает, что это единственный шанс вылечить Грегсона. В конце концов, Кен, этот человек уже семь лет как сумасшедший. Начинается церебральная деградация.
— Вы имеете в виду сотовую связь? Эм-м. Я не беспокоюсь об этом. Артериальное давление в порядке. Сердце…
Моррисси взял стетоскоп. Через некоторое время он кивнул.
— Врач не имеет права бояться темноты, — сказал Бруно.
— Врач не наносит на карту неизведанную территорию, — резко сказал Моррисси. «Можно препарировать труп, но нельзя сделать это с душой. Как психиатр, вы должны первыми признать, что мы не знаем всего, что нужно знать о разуме. Стали бы вы делать переливание от больного менингитом?»
Бруно усмехнулся. — Колдовство, Кен, чистое колдовство! Микробная теория психоза! Боишься, что я поймаю безумие Грегсона? Не хочу разочаровывать вас, но эпизодические расстройства не заразны.
«То, что вы не видите жука, не означает, что его нет, — прорычал Моррисси. «А как насчет фильтруемого вируса? Несколько лет назад никто не мог представить себе жидкую жизнь».
«Теперь ты вернешься в елизаветинские времена и будешь говорить о селезенке и юморе». Бруно снова надел рубашку и пальто. Он протрезвел. «В каком-то смысле это переливание крови. Единственный возможный тип переливания. Я признаю, что никто не знает всего, что нужно знать о психозах. Никто не знает, что заставляет человека думать. Но именно здесь физика начинает встречаться с медициной. Колдовство и медицина изолировали дигиталин, когда встретились. И ученые начинают познавать природу мысли — электронный образец энергии».
«Эмпирический!»
«Сравнивайте не мозг, а сам разум с урановым котлом», — сказал Бруно. «Возможности атомного взрыва находятся в уме, потому что вы не можете сделать высокоспециализированный коллоид для мышления, не приближаясь к уровню опасности. Это цена, которую люди платят за то, что они гомо сапиенс. В урановом котле у вас есть стержни из борсодержащей стали в качестве демпферов, которые поглощают нейтроны до того, как они выйдут из-под контроля. В разуме эти амортизаторы, естественно, чисто психические, но именно они удерживают человека в здравом уме.
— С помощью символизма можно доказать что угодно, — кисло сказал Моррисси. — И нельзя воткнуть в череп Грегсона стержни из борсодержащей стали.
— Да, могу, — сказал Бруно. "В результате."
— Но эти амортизаторы — идеи! Мысли! Вы не можете… —
Что такое мысль? — спросил Бруно.
Моррисси поморщился и последовал за начальником штаба.
— Вы можете записать мысль на энцефалографе… — упрямо сказал он.
— Потому что это радиация. Чем вызвано это излучение? Энергия, излучаемая определенными электронными структурами. Что вызывает электронные узоры? Основная физическая структура материи. Что заставляет уран испускать нейтроны в особых условиях? Тот же ответ. Если урановый котел начнет выходить из-под контроля, вы можете заглушить его, если будете двигаться быстро, с помощью бора или кадмия».
«Если двигаться быстро. Зачем использовать Грегсона? Он сошел с ума уже много лет».
«Если бы он был сумасшедшим всего неделю, мы не смогли бы доказать, что его вылечил суррогат эмпатии. Ты просто споришь, чтобы уйти от ответственности. Если ты не хочешь мне помочь, я найду кого-нибудь другого».
«Потребуются недели, чтобы обучить другого человека, — сказал Моррисси. «Нет, я буду оперировать. Только… вы подумали о возможном воздействии на ваш собственный разум?
— Конечно, — сказал Бруно. — Какого черта, по-вашему, я проводил на себе исчерпывающие психологические тесты? Я полностью ориентирован, я настолько нормален, что мой разум, должно быть, полон борных амортизаторов». Он остановился у двери своего кабинета. — Барбара здесь. Встретимся в хирургии.
Плечи Моррисси поникли. Бруно слегка улыбнулся и открыл дверь. Его жена сидела на кожаном диване и лениво перелистывала страницы психиатрического обзора.
"Изучение?" — сказал Бруно. «Хочешь работать медсестрой?»
— Привет, дорогой, — сказала она, отбрасывая журнал в сторону.
Она быстро подошла к нему. Она была маленькая, смуглая и, как академически подумал Бруно, очень хорошенькая. Затем его мысли перестали быть академическими, когда он поцеловал ее.
"Как дела?"
— Ты делаешь эту операцию сегодня вечером, не так ли? Я хотел пожелать тебе удачи».
— Откуда ты знаешь?
«Боб, — сказала она, — мы женаты достаточно долго, так что я могу немного читать ваши мысли. Я не знаю, что это за операция, но я знаю, что это важно. Так что — на счастье!
Она снова поцеловала его. Затем, с улыбкой и кивком, она выскользнула и исчезла. Доктор Роберт Бруно не без сожаления вздохнул и сел за свой стол. Он воспользовался сигнализатором, чтобы проверить распорядок дня в санатории, убедился, что все идет гладко, и удовлетворенно щелкнул языком.
Теперь — эксперимент...
В третьем хирургическом отделении было новое оборудование для эксперимента. Сотрудник Бруно, Эндрю Парсонс, физик-атомщик, был там, маленький и неопрятный, с хмурым, морщинистым лицом, которое выглядело нелепо под шапочкой хирурга. Настоящей операции не предстояло; в трепанации не было необходимости, но асептические меры предосторожности были приняты как само собой разумеющееся.
Анестезиолог и две другие медсестры стояли наготове, а Моррисси в своем белом халате, казалось, забыл о своем беспокойстве и сосредоточился на своей обычной спокойной компетентности. Грегсон лежал на одном из столов, уже приготовившись и без сознания. Внутривенная анестезия в настоящее время дополнит апоморфин в его организме, поскольку его также будут вводить самому Бруно.
Присутствовали Фергюсон и Дейл, два других врача. В худшем случае может потребоваться срочная операция на головном мозге, если что-то пойдет не так. Но ничего не могло, подумал Бруно. Ничего не могло.
Он взглянул на гладкие, сияющие машины с их насадками и регистрационными циферблатами. Не медицинское оборудование, конечно. Они были в линии Парсонса; он спланировал и построил их. Но идея изначально принадлежала Бруно, и психиатрические знания Бруно дополнили технологию Парсонса. Сошлись две отрасли науки, и результат должен был быть — специфический для безумия.
Два пятна на голове Бруно были выбриты начисто. Парсонс аккуратно прикрепил электроды, которые уже были на черепе Грегсона.
«Помните, — сказал Парсонс, — вы должны быть максимально расслаблены».
— Вы не принимали успокоительного, доктор, — сказал Моррисси.
«Мне это не нужно. Анестетика будет достаточно.
Медсестры с молчаливой компетентностью двигались вокруг стола. Был испытан аварийный кислородный аппарат. Адреналин проверили; стерилизатор парил на столе. Бруно опустошил свой разум и расслабился, когда медсестра протерла ему руку спиртом.
Наложение электронной ментальной матрицы здравомыслия... психического раппорта... структура его демпферов здравомыслия неизменно закреплялась в искривленном, деформированном уме маниакально-депрессивного человека.
Он почувствовал укол иглы. Автоматически он начал считать. Один. Два. Три...
Он открыл глаза. Лицо Моррисси, сосредоточенное и рассеянное, нависло над ним. За Моррисси виднелся яркий флуоресцентный потолок, сверкавший вниз с такой яркостью, что Бруно моргнул. Его рука слегка пощипывала, но в остальном никаких последствий не было.
— Вы меня слышите, доктор? — сказал Моррисси.
Бруно кивнул. "Да. Я уже проснулся." Его язык был немного толстым. Это было естественно. — Грегсон?
Но лицо Моррисси уменьшалось. Нет, оно отступало. Потолочный свет уменьшился. Он падал…
Он стрелял с ослепляющей быстротой. Белые стены проносились мимо него. Лицо Моррисси превратилось в сияющую точку далеко вверху. Когда он упал, стало темнее. Завыли ветры, и от дна этой чудовищной бездны донесся медленный, постепенно нарастающий грохот, словно эхо.
Вниз и вниз, все быстрее и быстрее, белые стены становились серыми и черными, пока он не ослеп, пока его не оглушило ревущее эхо.
Вернулась видимость. Все было не в фокусе. Он моргнул, сглотнул и разглядел прямоугольную форму прикроватной ширмы. Было что-то еще, белое и неправильное.
— Вы спите, доктор?
— Привет, Харвуд, — сказал Бруно медсестре. «Как долго меня не было?»
«Около двух часов. Я позвоню доктору Моррисси.
Она вышла из комнаты. Бруно экспериментировал с мышцами. Он чувствовал себя хорошо. Даже не болит голова. Теперь его зрение было нормальным. Он инстинктивно потянулся к запястью и начал считать пульс. Через окно он мог видеть медленное движение ветки, листья, трепещущие на легком ветру. Раздались шаги.
— Поздравляю, — сказал Моррисси, подходя к кровати. «Грегсон в шоке, но уже начинает выходить из него. Прогноза пока нет, но готов поспорить на печенье, что вы это сделали.
Бруно глубоко вздохнул. "Ты так думаешь?"
Моррисси рассмеялся. — Только не говори мне, что ты не был уверен!
— Я всегда уверен, — сказал Бруно. — Все-таки подтверждение всегда приятно. Я хочу пить, как дьявол. Принеси мне льда, Кен, хорошо?
"Все в порядке." Моррисси высунулся из двери и позвал медсестру. Затем он вернулся и опустил жалюзи. «Солнце в твоих глазах. Что лучше? Как ты себя чувствуешь, или мне нужно спросить?
"Вполне нормально. Никаких вредных последствий вообще. Скажи, тебе лучше сообщить Барбаре, что я жив.
"У меня уже есть. Она подходит. Тем временем Парсонс снаружи. Хочешь его увидеть?»
"Конечно."
Физик, должно быть, был возле двери, потому что появился почти мгновенно.
— Теперь мне придется полагаться на тебя, — сказал он. «Психиатрические экспертизы не входят в мою компетенцию, но доктор Моррисси говорит мне, что мы, по-видимому, преуспели».
— Мы пока не можем быть уверены, — осторожно сказал Бруно, потянувшись за треснувшим льдом. «Держу пальцы скрещенными».
"Как ты себя чувствуешь?"
— Если в этой больнице и есть образец более здоровый, чем доктор Бруно, — сказал Моррисси, — я еще ничего о нем не слышал. Я вернусь. Я должен проверить пациента. Он ушел.
Бруно откинулся на подушку.
— Завтра я буду на ногах, — сказал он, — и тогда я хочу провести несколько анализов Грегсона. А пока я расслаблюсь — для разнообразия. Одна хорошая вещь об этом месте; рутина настолько идеальна, что вы можете полностью расцепить себя и позволить себе отдохнуть, если хотите. Надежный персонал.»
Венецианские жалюзи звенели на ветру. Парсонс хмыкнул и подошел к нему, схватившись за шнур.
Он поднял штору и встал спиной к Бруно. Но за окном было темно.
«Солнце светило мне в глаза, — сказал Бруно. "Подожди минуту! Это было совсем недавно. Парсонс, что-то не так!
"Какие?" — спросил Парсонс, не оборачиваясь.
«Моррисси сказал, что я был без сознания всего два часа. И я принял анестезию в половине девятого. Ночью, вечером! Но солнце светило в это окно, когда я проснулся несколько минут назад!
— Сейчас ночь, — сказал Парсонс.
«Этого не может быть. Возьми Моррисси. Я хочу…
Но Парсонс вдруг наклонился вперед и открыл окно. Потом он выскочил и исчез.
«Моррисси!» — крикнул Бруно.
Вошел Моррисси. Он не смотрел на Бруно. Он быстро прошел через комнату и выпрыгнул из окна в темноту.
Вошли Фергюсон и Дейл, все еще в операционных халатах. Они последовали за Моррисси через окно.
Бруно поднялся. В дверь вошли три медсестры. За ними последовали стажер и санитар. Потом другие.
В кошмарной процессии персонал ворвался в комнату Бруно. В гробовой тишине они подошли к окну и выпрыгнули.
Одеяла соскользнули с тела Бруно. Он видел, как они медленно плыли к окну
… Кровать наклонилась! Нет, сама комната кружилась, кружилась, пока Бруно неистово не вцепился в спинку кровати, а гравитация неумолимо тянула его к окну, которое теперь зияло прямо под ним.
Кровать упала. Это выплеснуло Бруно наружу. Он увидел, как продолговатая часть окна открылась, как рот, чтобы проглотить его. Он нырнул в кромешную черноту, в гулкий, ревущий ад ночи и грома...
«О, боже мой!» Бруно застонал. "Что за мечта! Моррисси, дай мне успокоительное!
Психиатр рассмеялся. — Вам уже снился сон во сне, не так ли, доктор? Звучит нервно, но теперь ты мне все рассказал. Катарсис лучше, чем барбитураты».
— Думаю, да. Бруно откинулся на спинку кровати.
Это была не та комната, о которой он мечтал. Он был гораздо больше, а за окнами была нормальная темнота. Моррисси сказал, что анестезия действовала несколько часов.
— В любом случае, я нервничаю, — сказал Бруно.
— Я и не знал, что у тебя нервы… Вот, Харвуд. Моррисси повернулся к медсестре и нацарапал несколько символов в блокноте. "Там. Мы принесем тебе успокоительное. Разве ты не хочешь узнать о Грегсоне?
— Я совершенно забыл о нем, — признал Бруно. — Вы уже можете сказать что-нибудь определенное?
«Мы поймали его на спаде депрессивного цикла, помните? Ну, он еще не разговаривает, но есть легкая эйфория. Восторг пройдет. Во-первых, вы разорвали цикл. Его разум еще не привык к этим демпферам, которые вы вставили в них, но навскидку, я бы сказал, они выглядят неплохо.
— Что думает Парсонс?
«Он погружен в расчеты. Сказал, что будет рядом, чтобы увидеть тебя, как только ты проснешься. Вот это успокоительное.
Бруно принял капсулы от медсестры и запил их водой.
"Спасибо. Я лучше немного отдохну. Должно быть, я бессознательно накопил довольно много напряжения».
— Я так понимаю, — сухо сказал Моррисси. — Ну, вот шнур от звонка. Что-нибудь еще?"
"Просто отдохни." Бруно колебался. — О… одно. Он протянул руку. «Ущипните».
Моррисси посмотрел и усмехнулся.
— Все еще не уверен, что проснулся? Уверяю вас, что да, доктор. Я не собираюсь выпрыгивать из окна. И еще ночь, ты заметишь.
Когда Бруно не двигался, Моррисси зажал сгиб предплечья другого между большим и указательным пальцами.
«Ой!» — сказал Бруно. "Спасибо."
— В любое время, — весело сказал Моррисси. «Теперь отдохни. Я вернусь."
Он вышел с медсестрой. Бруно выдохнул и окинул взглядом комнату. Все выглядело совершенно солидно и нормально. Никакая черная, гремящая бездна не таилась под полом. Неприятный сон!
Он потянулся за блокнотом и карандашом и сделал тщательные пометки о любопытном двойном заблуждении, прежде чем позволить себе расслабиться. Затем он почувствовал, как успокоительное медленно расползается по его нервам, теплое, приятное ощущение, которое он был рад поощрять. Он не хотел думать. Позже будет достаточно времени. Эксперимент с суррогатной эмпатией, Грегсон, физик Парсонс, Барбара — позже!
Он задремал. Казалось, прошло всего мгновение, прежде чем он открыл глаза и увидел солнечный свет за окном. Его охватила короткая паника, затем он посмотрел на свои наручные часы и успокоился, увидев, что они показывали одиннадцать часов. Он мог слышать приглушенные звуки обычной больничной рутины, происходящей за дверью и окном. Вскоре, почувствовав себя отдохнувшим, он встал и оделся.
В кабинете медсестры Харвуд он позвонил Моррисси, обменялся краткими приветствиями, а затем пошел в свой кабинет, чтобы принять душ и побриться.
Он позвонил Барбаре.
— Привет, — сказала она. — Моррисси уведомил меня, что у вас все в порядке. Так что я подумал, что подожду, пока ты проснешься.
"Я уже проснулся. Что, если я приду к вам домой на обед?
"Зыбь. Буду ждать."
— Значит, полчаса?
"Полчаса. Я рад, что ты позвонил, Боб. Я волновался."
— Тебе не нужно было.
— Ваш эксперимент удался?
«Пока не могу сказать. Скрести пальцы."
Десять минут спустя пальцы Бруно все еще были скрещены, когда он осматривал Грегсона. Присутствовали Парсонс и Моррисси. Физик продолжал делать записи, но Моррисси стоял молча и настороженно.
Пока еще мало что можно было увидеть. Грегсон лежал в своей постели, выбритые пятна на голове белели на фоне темных волос, черты лица были расслабленными и умиротворенными. Типичное выражение беспокойства исчезло. Бруно открыл глаза мужчине и направил в них свет. Сужение зрачков казалось нормальным.
— Ты меня слышишь, Грегсон?
Губы Грегсона шевельнулись. Но он ничего не сказал.
"Все в порядке. Ты хорошо себя чувствуешь, не так ли? Тебя ничего не беспокоит, не так ли?
— Головная боль, — сказал Грегсон. "Сильная головная боль."
«Мы дадим вам кое-что за это. А теперь попробуй уснуть.
Снаружи, в коридоре, Бруно изо всех сил старался подавить свое ликование. Парсонс моргнул, нахмурившись.
— Ты можешь еще что-нибудь рассказать?
Бруно проверил себя. "Нет. Слишком рано. Но
… — Фаза маниакально-депрессивного состояния прошла, — вставил Моррисси. — Он кажется рациональным. И его не было уже три года».
— Эти амортизаторы… — Бруно улыбнулся. «Ну, нам придется подождать и посмотреть. Мы еще не можем написать отчет. Он точно ориентирован. Мы дадим ему возможность отдохнуть. Больше тестов позже. Я не хочу спешить».
Но с Барбарой он позволил себе проявить больше энтузиазма.
— Мы сделали это, Барбара! Нашел конкретное безумие.
Она перегнулась через стол, чтобы налить кофе.
«Я думал, что существует так много типов психозов, что лечение значительно различается».
— Что ж, это правда, но мы никогда раньше не добирались до настоящей причины неприятностей. Вы можете вылечить простуду с помощью отдыха, принудительных жидкостей и аспирина, но вакцина против простуды воздействует непосредственно на корень проблемы. Некоторые виды безумия считались неизлечимыми, но столбняк считался неизлечимым до тех пор, пока мы не получили от него вакцину. Суррогатная терапия эмпатии является наименьшим общим знаменателем. Он воздействует на электронную структуру разума, и если нет физического ухудшения, как при далеко зашедшем парезе, наше лечение должно работать прекрасно».
— Так вот над чем вы работали, — сказала Барбара. «Боб, ты не представляешь, как я рад, что это удалось».
— Что ж, надеемся. Мы почти уверены. Но…
— Теперь ты можешь взять отпуск? Вы так много работали!»
— Еще несколько недель, и я буду готов. Я должен сопоставить свои записи. На данном этапе я не могу сбежать от Парсонса. Но очень скоро, обещаю.
Он поднял голову и увидел ее улыбку. Внезапно он напрягся. Ее улыбка стала шире, растянулась, нижняя губа опустилась так, что показались все зубы. Нижние веки ее глаз опустились... растянулись...
Нос удлинился.
Ее глаза медленно выползли из орбит и удлинились страшными стебельками вниз по щекам.
Она растаяла и скрылась из виду под столом.
Стол начал тонуть.
И теперь все вокруг него плавилось. Под ним стул стал пластичным, а затем и текучим. Пол представлял собой чашу, и стены стекали в нее, превращаясь в сияющий водоворот в центре.
Он беспомощно скользил по этому склону, пока лужа не поглотила его в хаосе грома, смятения и тошнотворного ужаса.
Ревели ветры... Пустая капля сомкнулась вокруг него... Он упал во тьму...
На этот раз, когда он проснулся, он не был уверен. Паника не покидала его. Позже он узнал, что восемь дней находился в полубреду, и только постоянное внимание Моррисси удерживало его в достаточной степени спокойным. Потом были недели выздоровления и каникулы, и казалось, прошло много времени, прежде чем он вернулся из Флориды, загорелый и здоровый, чтобы приступить к своим обязанностям.
Но даже тогда был страх.
Когда он подъехал к блочным зданиям санатория, он почувствовал, как его коснулось прикосновение. Он потянулся к руке Барбары и почувствовал некоторое утешение в уверенности в ее близости. Она тоже помогала, хотя и не понимала.
Каждый день после этого, когда он покидал ее, возникало мимолетное опасение, что он никогда больше не увидит ее. Чтобы забыть о неуверенности своей опоры, о земле, которая уже не была абсолютно твердой, он погрузился в больничную рутину. И постепенно, по прошествии нескольких недель, ужас начал покидать его.
Грегсон был вылечен. Он все еще находился под предупредительным наблюдением, но все следы его психоза, казалось, исчезли. Были еще незначительные неврозы, естественный результат последних шести лет ненормального сдерживания, но они исчезали при правильном лечении. Суррогатное лечение эмпатии прошло успешно. Тем не менее какое-то время Бруно отказывался от дальнейших экспериментов.
Парсонс был недоволен. Ему не терпелось нарисовать график процесса, и одно испытание не предоставило достаточных доказательств. Бруно то и дело отталкивал физика обещаниями. В конце концов это закончилось небольшой ссорой, которую Моррисси остановил, указав, что доктор Роберт Бруно технически был его собственным пациентом и еще не был готов к дальнейшим исследованиям опасного предмета.
Парсонс в ярости ушел. Бруно последовал за Моррисси в кабинет последнего и сел в одно из самых удобных кресел. Был полдень, и за окнами сонный гул лета мирно противопоставлял разговору.
— Сигарету, Кен?
«Спасибо… Слушай, Боб». Двое мужчин сблизились за последние недели. Моррисси больше не обращался к своему начальнику штаба с бывшим «Доктором». — Я сопоставил факты по вашему делу и думаю, что нашел корень проблемы. Хочешь услышать мой диагноз?»
— Честно говоря, не знаю, — сказал Бруно, закрывая глаза и затягиваясь дымом. — Я бы предпочел забыть об этом. Но я знаю, что не могу. Это было бы психологически разрушительно».
«У вас был циклический самодостаточный сон — я полагаю, вы могли бы его так назвать. Тебе снилось, что тебе снилось, что ты снишься. Знаешь, в чем твоя беда?
"Хорошо?"
— Ты не уверен, что уже проснулся.
— О, я достаточно уверен, — сказал Бруно. "Большую часть времени."
«Вы должны быть уверены все время. Или заставь себя поверить, что неважно, спишь ты или бодрствуешь.
«Не важно! Кен! Знать, что в любой момент все может растаять под ногами, и думать, что это не имеет значения! Это невозможно!"
— Тогда ты должен быть уверен, что не спишь. Те галлюцинации, которые у тебя были, закончились. Прошли недели.
«Галлюцинаторное время эластично и субъективно».
— Это защитный механизм — вы, наверное, знаете?
— Защита от чего?
Моррисси облизнул губы. «Помни, я психиатр, а ты пациент. Вас подвергли психоанализу, когда вы изучали психиатрию, но вы не выгнали всех дьяволов из своего подсознания. Погоди, Боб, ты прекрасно знаешь, что большинство психиатров берутся за эту работу, потому что они привлечены к ней патологическими причинами — своими собственными неврозами. Почему ты всегда настаивал на том, что абсолютно во всем уверен?
— Я всегда убеждался.
«Компенсация. Допустить базовую неуверенность и неуверенность в себе. Сознательно вы были уверены, что суррогатное лечение с помощью эмпатии сработает, но ваше бессознательное не было так уверено. Но ты никогда не позволяешь себе этого знать. Но это вышло из-под стресса — из-за самой терапии».
— Продолжай, — медленно сказал Бруно.
Моррисси постучал по бумагам на своем столе.
«Я знаю, что мой диагноз довольно точен, но вы можете решить это сами. Вы можете сказать, пожалуй, лучше, чем я. Границы разума — terra incognita. Ваше сравнение с урановым котлом было лучше, чем вы думали. Когда приближается критическая масса, возникает опасность. А демпферы в вашем собственном воображении — что с ними сделала машина Парсонса?
— Я вполне в здравом уме, — сказал Бруно. "Я думаю."
— Конечно, да. Ты переживаешь этот взрыв. Вы создавали тревожный невроз, и терапия заставила его сдуться. Только как, я не понимаю. Электронные паттерны ума не в моей области. Все, что я знаю, это то, что эксперимент с Грегсоном снял блоки безопасности с вашего разума, и вы на какое-то время потеряли контроль. Отсюда и галлюцинации, которые просто шли по пути наименьшего сопротивления. Пункт первый: вы боитесь неуверенности и неуверенности, и вы всегда боялись. Таким образом, ваш сон следует привычной символической схеме. В любой момент уверенность бодрствования может исчезнуть. Пункт второй: пока вы думаете, что мечтаете, вы уклоняетесь от ответственности!»
— Господи, Кен! — сказал Бруно. — Я просто хочу убедиться, что не сплю!
«И в этом нельзя быть абсолютно уверенным, — сказал Моррисси. «Убеждение должно исходить из вашего собственного ума и быть субъективным. Объективное доказательство невозможно. В противном случае, если вы не сможете убедить себя, невроз тревоги снова перерастет в психоз и… — Он пожал плечами.
— Звучит логично, — сказал Бруно. «Я начинаю видеть это довольно ясно. Я думаю, возможно, это уточнение — то, что мне было нужно».
— Думаешь, ты сейчас спишь?
— Не сейчас, конечно.
— Здорово, — сказал Моррисси. — Потому что совокупность психики вечного и устремляющегося вверх калеено, бьющегося фориндер саан… —
Бруно вскочил. «Кен!» — сказал он с пересохшим горлом. «Перестань!»
— Филиксар Кэтвин Бализа…
— Прекрати!
«BYZINDERKONA РЕПСТИЛЛЯЦИЯ И ВСЕГДА ВСЕГДА ВСЕГДА НИКОГДА НЕ ЗНАЮ НИКОГДА НЕ ЗНАЮ НИКОГДА НЕ ЗНАЮ…»
Слова вышли большими вращающимися сияющими шарами. Они промчались мимо головы Бруно с кричащим шипением. Они бомбили его. Они унесли его обратно в гремящую, ветреную бездну черноты и ужаса.
Моррисси отошел от кровати и спросил:
доктор Роберт Бруно сумел кивнуть.
— Хорошо, — сказал Моррисси. — Тебя не было около трех часов. Но все идет хорошо. Ты будешь на ногах довольно скоро. Многое еще предстоит сделать. Барбара хочет видеть тебя и Парсонса.
— Кен, — сказал Бруно, — подожди минутку. Я проснулся сейчас? Я имею в виду, действительно проснулась?
Моррисси посмотрел и усмехнулся.
— Конечно, — сказал он. — Я могу это гарантировать.
Но Бруно не ответил. Взгляд его переместился на окна, на прочность стен и потолка, на реальность его рук и рук.
Никогда не зная?
Он посмотрел на Моррисси, ожидая, когда Моррисси исчезнет и черная яма снова разверзнется под ним.

****
 Генри Каттнер (англ. Henry Kuttner;
7 апреля 1915, Лос-Анджелес — 4 февраля 1958, Санта-Моника) — известный американский писатель-фантаст.
*****

The sanitarium was never quiet. Even when night brought comparative stillness, there was an anticipatory tension in the air—for cyclic mental disorders are as inevitable, though not as regular, as the swing of a merry-go-round.
Earlier that evening Gregson, in Ward 13, had moved into the downswing of his manic-depressive curve, and there had been trouble. Before the orderlies could buckle him into a restraining jacket, he had managed to break the arm of a “frozen” catatonic patient, who had made no sound even as the bone snapped.
Under apomorphine, Gregson subsided. After a few days he would be at the bottom of his psychic curve, dumb, motionless, and disinterested. Nothing would be able to rouse him then, for a while.
Dr. Robert Bruno, Chief of Staff, waited till the nurse had gone out with the no longer sterile hypodermic. Then he nodded at the orderly.
“All right. Prepare the patient. I want him in Surgery Three in half an hour.”
He went out into the corridor, a tall, quiet man with cool blue eyes and firm lips. Dr. Kenneth Morrissey was waiting for him. The younger man looked troubled.
“Surgery, Doctor?”
“Come on,” Bruno said. “We’ve got to get ready. How’s Wheeler?”
“Simple fracture of the radius, I think. I’m having plates made.”
“Turn him over to one of the other doctors,” Bruno suggested. “I need your help.” He used his key on the locked door. “Gregson’s in good shape for the experiment.”
Morrissey didn’t answer. Bruno laughed a little.
“What’s bothering you, Ken?”
“It’s the word experiment,” Morrissey said.
“Pentothal narcosynthesis was an experiment when they first tried it. So is this—empathy surrogate. If there’s a risk, I’ll be taking it, not Gregson.”
“You can’t be sure.”
They stepped into the elevator.
“I am sure,” Bruno said, with odd emphasis. “That’s been my rule all my life. I make sure. I’ve got to be sure before I undertake anything new. This experiment can’t possibly fail. I don’t run risks with patients.”
“Well—”
“Come in here.” Bruno led the way from the elevator to an examination room. “I want a final check-up. Try my blood-pressure.” He stripped off his white coat and deftly wound the pneumatic rubber around his arm.
“I’ve explained the whole situation to Gregson’s wife.” Bruno went on as Morrissey squeezed the bulb. “She’s signed the authorization papers. She knows it’s the only chance to cure Gregson. After all, Ken, the man’s been insane for seven years. Cerebral deterioration’s beginning to set in.”
“Cellular, you mean? Um-m. I’m not worried about that. Blood-pressure okay. Heart—”
Morrissey picked up a stethoscope. After a while he nodded.
“A physician hasn’t any right to be afraid of the dark,” Bruno said.
“A physician isn’t charting unmapped territory,” Morrissey said abruptly. “You can dissect a cadaver, but you can’t do that to the psyche. As a psychiatrist you should be the first to admit that we don’t know all there is to know about the mind. Would you take a transfusion from a meningitis patient?”
Bruno chuckled. “Witchcraft, Ken—pure witchcraft! The germ theory of psychosis! Afraid I’ll catch Gregson’s insanity? I hate to disillusion you, but episodic disorders aren’t contagious.”
“Just because you can’t see a bug doesn’t mean it isn’t there,” Morrissey growled. “What about a filterable virus? A few years ago nobody could conceive of liquid life.”
“Next you’ll be going back to Elizabethan times and talking about spleen and humors.” Bruno resumed his shirt and coat. He sobered. “In a way, though, this is a transfusion. The only type of transfusion possible. I’ll admit no one knows all there is to know about psychoses. Nobody knows what makes a man think, either. But that’s where physics is beginning to meet medicine. Witchcraft and medicine isolated digitalin when they met. And scientists are beginning to know the nature of thought—an electronic pattern of energy.”
“Empirical!”
“Compare not the brain, but the mind itself, to a uranium pile,” Bruno said. “The potentialities for atomic explosion are in the mind because you can’t make a high-specialized colloid for thinking without approaching the danger level. It’s the price humans pay for being homo sapiens. In a uranium pile you’ve got boron-steel bars as dampers, to absorb the neutrons before they can get out of control. In the mind, those dampers are purely psychic, naturally—but they’re what keep a man sane.”
“You can prove anything by symbolism,” Morrissey said sourly. “And you can’t stick bars of boron-steel in Gregson’s skull.”
“Yes, I can,” Bruno said. “In effect.”
“But those dampers are—ideas! Thoughts! You can’t—”
“What is a thought?” Bruno asked.
Morrissey grimaced and followed the Chief of Staff out.
“You can chart a thought on the encephalograph—” he said stubbornly.
“Because it’s a radiation. What causes that radiation? Energy emitted by certain electronic patterns. What causes electronic patterns? The basic physical structure of matter. What causes uranium to throw off neutrons under special conditions? Same answer. If an uranium pile starts to get out of control, you can damp it, if you move fast, with boron or cadmium.”
“If you move fast. Why use Gregson? He’s been insane for years.”
“If he’d been insane for only a week, we couldn’t prove it was the empathy surrogate that cured him. You’re just arguing to dodge the responsibility. If you don’t want to help me, I’ll get somebody else.”
“It would take weeks to train another man,” Morrissey said. “No, I’ll operate. Only—have you thought of the possible effect on your own mind?”
“Certainly,” Bruno said. “Why the devil do you suppose I’ve been running exhaustive psychological tests on myself? I’m completely oriented, I’m so normal that my mind must be full of boron dampers.” He paused at the door of his office. “Barbara’s here. I’ll meet you in Surgery.”
Morrissey’s shoulders slumped. Bruno smiled slightly and opened the door. His wife was sitting on a leather couch, idly turning the pages of a psychiatric review.
“Studying?” Bruno said. “Want a job as a nurse?”
“Hello, darling,” she said, tossing the magazine aside.
She came toward him quickly. She was small and dark and, Bruno thought academically, extremely pretty. Then his thoughts stopped being academic as he kissed her.
“What’s up?”
“You’re doing that operation tonight, aren’t you? I wanted to wish you luck.”
“How’d you know?”
“Bob,” she said, “we’ve been married long enough so I can read your mind a little. I don’t know what the operation is, but I know it’s important. So—for luck!”
She kissed him again. Then, with a smile and a nod, she slipped out and was gone. Dr. Robert Bruno sighed, not unhappily, and sat behind his desk. He used the annunciator to check the sanitarium’s routine, made certain everything was running smoothly, and clicked his tongue with satisfaction.
Now—the experiment....
Surgery Three had some new equipment for the experiment. Bruno’s collaborator, Andrew Parsons, the atomic physicist, was there, small and untidy, with a scowling, wrinkled face that looked incongruous under the surgeon’s cap. There was to be no real surgery; trepanning wasn’t necessary, but aseptic precautions were taken as a matter of course.
The anesthetist and two other nurses stood ready, and Morrissey, in his white gown, seemed to have forgotten his worry and had settled down to his usual quiet competence. Gregson was on one of the tables, already prepped and unconscious. Intravenous anesthesia would presently supplement the apomorphine in his system, as it would also be administered to Bruno himself.
Ferguson and Dale, two other doctors, were present. At worst quick cerebral surgery might be necessary, if anything went badly amiss. But nothing could, Bruno thought. Nothing could.
He glanced at the sleek, shining machines, with their attachments and registering dials. Not medical equipment, of course. They were in Parsons’ line; he had planned and built them. But the idea had been Bruno’s to begin with, and Bruno’s psychiatric knowledge had complemented Parsons’ technology. Two branches of science had met, and the result would be—a specific for insanity.
Two spots on Bruno’s head had been shaved clean. Parsons carefully affixed electrodes, which were already in place on Gregson’s skull.
“Remember,” Parsons said, “you should be as relaxed as possible.”
“You took no sedative, Doctor,” Morrissey said.
“I don’t need one. The anesthetic will be enough.”
The nurses moved with silent competence about the table. The emergency oxygen apparatus was tested. The adrenalin was checked; the sterilizer steamed on its table. Bruno emptied his mind and relaxed as a nurse swabbed his arm with alcohol.
Superimposure of the electronic mental matrix of sanity ... psychic rapport ... the pattern of his sanity-dampers would be fixed unalterably in the twisted, warped mind of the manic-depressive.
He felt the sting of the needle. Automatically he began counting. One. Two. Three....
He opened his eyes. The face of Morrissey, intent and abstracted, hung over him. Beyond Morrissey was the bright ceiling fluorescent, glaring down with a brilliance that made Bruno blink. His arm stung slightly but otherwise there were no after effects.
“Can you hear me, Doctor?” Morrissey said.
Bruno nodded. “Yes. I’m awake now.” His tongue was a little thick. That was natural. “Gregson?”
But Morrissey’s face was growing smaller. No, it was receding. The ceiling light shrank. He was falling—
He shot down with blinding rapidity. White walls rushed up past him. Morrissey’s face receded to a shining dot far above. It grew darker as he fell. Winds screamed, and there was a slow, gradually increasing thundering like an echo resounding from the floor of this monstrous abyss.
Down and down, faster and faster, with the white walls fading to gray and to black, till he was blind, till he was deafened with that roaring echo.
Visibility returned. Everything was out of focus. He blinked, swallowed, and made out the rectangular shape of a bedside screen. There was something else, white and irregular.
“Are you awake, Doctor?”
“Hello, Harwood,” Bruno said to the nurse. “How long have I been out?”
“About two hours. I’ll call Dr. Morrissey.”
She stepped out of the room. Bruno flexed his muscles experimentally. He felt all right. Not even a headache. His vision was normal now. He instinctively reached for his wrist and began counting the pulse. Through the window he could see the slow motion of a branch, the leaves fluttering in a gentle wind. Footsteps sounded.
“Congratulations,” Morrissey said, coming to the bed. “Gregson’s in shock, but he’s already beginning to come out of it. No prognosis yet, but I’ll bet a cookie you’ve done it.”
Bruno let out his breath in a long sigh. “You think so?”
Morrissey laughed. “Don’t tell me you weren’t sure!”
“I’m always sure,” Bruno said. “Just the same, confirmation’s always pleasant. I’m thirsty as the devil. Get me some ice, Ken, will you?”
“All right.” Morrissey leaned out of the door and called the nurse. Then he came back and lowered the Venetian blind. “Sun in your eyes. That better? How do you feel, or need I ask?”
“Quite normal. No ill effects at all. Say, you’d better notify Barbara I’m alive.”
“I already have. She’s coming over. Meanwhile, Parsons is outside. Want to see him?”
“Sure.”
The physicist must have been near the door, for he appeared almost instantly.
“I’ll have to depend on you now,” he said. “Psychiatric examinations are out of my line, but Dr. Morrissey tells me we’ve apparently succeeded.”
“We can’t be sure yet,” Bruno said cautiously, reaching for cracked ice. “I’m keeping my fingers crossed.”
“How do you feel?”
“If there’s a healthier specimen in this hospital than Dr. Bruno,” Morrissey said, “I’ve yet to hear of it. I’ll be back. I’ve got to check a patient.” He went out.
Bruno lay back on his pillow.
“I’ll be up and around tomorrow,” he said, “and I’ll want to make some tests on Gregson then. Meanwhile, I’ll relax—for a change. One good thing about this place; the routine’s so perfect that you can unhitch yourself completely and let yourself rest, if you want to. A dependable staff.”
The Venetian blind clattered in the wind. Parsons grunted and went toward it, taking hold of the cord.
He raised the blind and stood there, his back to Bruno. But it was dark outside the window.
“The sun was in my eyes,” Bruno said. “Wait a minute! That was only a little while ago. Parsons, something’s wrong!”
“What?” Parsons asked, without turning.
“Morrissey said I was unconscious for only two hours. And I took anesthesia at half-past nine. At night! But the sun was shining in that window when I woke up, a few minutes ago!”
“It’s night now,” Parsons said.
“It can’t be. Get Morrissey. I want to—”
But Parsons suddenly leaned forward and opened the window. Then he jumped out and vanished.
“Morrissey!” Bruno shouted.
Morrissey came in. He didn’t look at Bruno. He walked quickly across the room and jumped out of the window into the darkness.
Ferguson and Dale entered, still in their operating gowns. They followed Morrissey through the window.
Bruno hoisted himself up. Three nurses came through the door. An intern and an orderly followed. Then others.
In nightmare procession the staff filed into Bruno’s room. In deadly silence they walked to the window and jumped out.
The blankets slipped down from Bruno’s body. He saw them sail slowly toward the window—
The bed was tilting! No—the room itself was turning, revolving, till Bruno clung frantically to the head-board while gravity dragged him inexorably toward a window that now gaped directly below him.
The bed fell. It spilled Bruno out. He saw the oblong of the window opening like a mouth to swallow him. He plunged through into utter blackness, into an echoing, roaring hell of night and thunder....
“Oh, good heavens!” Bruno moaned. “What a dream! Morrissey, get me a sedative!”
The psychiatrist laughed. “You’ve had a dream-within-a-dream before, haven’t you, Doctor? It sounds unnerving, but now you’ve told me all about it. The catharsis is better than a barbiturate.”
“I suppose so.” Bruno lay back in the bed.
This wasn’t the room he had dreamed about. It was much larger, and outside the windows was normal darkness. Morrissey had said that the anesthetic had lasted for several hours.
“Anyway, I’m jittery,” Bruno said.
“I didn’t know you had any nerves.... Here, Harwood.” Morrissey turned to the nurse and scribbled down a few symbols on a pad. “There. We’ll get your sedative. Don’t you want to know about Gregson?”
“I’d forgotten about him completely,” Bruno acknowledged. “Can you tell anything definite yet?”
“We caught him on the downcurve of the depressive cycle, remember? Well, he isn’t talking yet, but there’s a touch of euphoria. The elation will wear off. One thing, you’ve broken the cycle. His mind isn’t adjusted yet to those—damper bars you put in ’em, but off-hand, I’d say it looks pretty good.”
“What does Parsons think?”
“He’s immersed in calculations. Said he’d be around to see you as soon as you woke up. Here’s that sedative.”
Bruno accepted the capsules from the nurse and washed them down with water.
“Thanks. I’d rather rest a bit. I must have unconsciously piled up quite a lot of tension.”
“So I gather,” Morrissey said drily. “Well, here’s the bell-cord. Anything else?”
“Just rest.” Bruno hesitated. “Oh—one thing.” He extended his arm. “Pinch it.”
Morrissey stared and chuckled.
“Still not sure you’re awake? I can assure you you are, Doctor. I’m not going to jump out of the window. And it’s still night, you’ll notice.”
When Bruno didn’t move, Morrissey pinched up a fold of the other’s forearm between thumb and finger.
“Ouch!” Bruno said. “Thanks.”
“Any time,” Morrissey said cheerfully. “Get some rest now. I’ll be back.”
He went out with the nurse. Bruno blew out his breath and let his gaze wander around the room. Everything looked perfectly solid and normal. No black, thundering abyss lurked under the floor. An unpleasant dream!
He reached for pad and pencil and made careful notes on the curious double-delusion before he let himself relax. Then he felt the sedative creeping slowly along his nerves, a warm, pleasant sensation that he was glad to encourage. He didn’t want to think. Later would be time enough. The empathy surrogate experiment, Gregson, the physicist Parsons, Barbara—later!
He drowsed. It seemed only a moment before he opened his eyes to see sunlight beyond the window. Brief panic touched him, then he looked at his wrist-watch and was reassured to see that it said eleven o’clock. He could hear the muffled sounds of the ordinary hospital routine going on outside door and window. Presently, feeling refreshed, he got up and dressed.
In Nurse Harwood’s office he telephoned Morrissey, exchanged brief greetings, and then went to his own office to shower and shave.
He telephoned Barbara.
“Hello, there,” she said. “Morrissey notified me you were doing all right. So I thought I’d wait till you woke up.”
“I’m awake now. Suppose I come over to the house for lunch?”
“Swell. I’ll be waiting.”
“Half an hour, then?”
“Half an hour. I’m glad you called, Bob. I was worried.”
“You needn’t have been.”
“Was your experiment a success?”
“Can’t tell yet. Keep your fingers crossed.”
Ten minutes later Bruno’s fingers were still crossed as he examined Gregson. Parsons and Morrissey were present. The physicist kept making notes, but Morrissey stood silent and watchful.
There was very little to be seen as yet. Gregson lay in his bed, the shaved spots on his head white against the dark hair, his features relaxed and peaceful. The typical anxiety expression was gone. Bruno opened the man’s eyes and flashed his light into them. Contraction of the pupils seemed normal.
“Can you hear me, Gregson?”
Gregson’s lips moved. But he said nothing.
“It’s all right. You’re feeling fine, aren’t you? You’re not worried about anything, are you?”
“Headache,” Gregson said. “Bad headache.”
“We’ll give you something for that. Now try to sleep.”
Outside, in the corridor, Bruno tried hard to repress his exultation. Parsons blinked at him, scowling.
“Can you tell anything yet?”
Bruno checked himself. “No. It’s too soon. But—”
“The manic-depressive phase is passed,” Morrissey put in. “He seems rational. And he hasn’t been for three years.”
“Those damper bars—” Bruno smiled. “Well, we’ll have to wait and see. We can’t write up a report yet. He’s certainly oriented. We’ll give him a chance to rest. More tests later. I don’t want to jump the gun.”
But with Barbara he let himself be more enthusiastic.
“We’ve done it, Barbara! Found a specific for insanity.”
She leaned across the table to pour coffee.
“I thought there were so many types of psychosis that the treatment varied considerably.”
“Well, that’s true, but we’ve never got to the real basis of the trouble before. You can cure a cold by rest therapy, force fluids and aspirin, but cold vaccine gets directly to the root of the trouble. Some types of insanity have been thought incurable, but tetanus was incurable till we got a vaccine for it. The empathy surrogate therapy is the lowest common denominator. It works on the electronic structure of the mind, and unless there’s physical deterioration, as in advanced paresis, our treatment should work beautifully.”
“So that’s what you were working on,” Barbara said. “Bob, you don’t know how glad I am that it’s successful.”
“Well—we hope. We’re almost sure. But—”
“You can take a vacation now? You’ve been working so hard!”
“A few more weeks, and I’ll be ready. I’ve got to collate my notes. I can’t run out on Parsons at this stage. But very soon, I promise.”
He looked up to see her smile. Suddenly he stiffened. Her smile was broadening, stretching, the lower lip dropping till all her teeth showed. The lower lids of her eyes hung ... stretched....
Her nose lengthened.
Her eyes slowly crawled out of their sockets and lengthened on dreadful stalks down her cheeks.
She melted down and out of sight beneath the table.
The table began to sink.
And now everything around him was melting. Under him the chair became plastic and then fluid. The floor was a bowl, and the walls were dripping down into it, into a shining whirlpool at the center.
He slipped helplessly along that slope till the pool engulfed him, in a chaos of thunder and confusion and sickening horror.
The winds bellowed.... The empty drop closed around him.... He fell in darkness....
This time, when he woke, he wasn’t sure. The panic had not left him. He learned, later, that he had been semi-delirious for eight days, and only Morrissey’s unceasing attention had kept him reasonably quiet. Then there were weeks of convalescence, and a vacation, and it seemed a long time before he came back from Florida, tanned and healthy, to resume his duties.
Even then, though, there was the fear.
When he drove toward the blocky buildings of the sanitarium he felt a touch of it brush him. He reached for Barbara’s hand, and felt some comfort in the assurance of her nearness. She had been helpful, too, though she had not understood.
Every day after that, when he left her, there was a fleeting apprehension lest he never see her again. To forget the uncertainty of his footing, the ground that was no longer absolutely solid, he plunged into the hospital’s routine. And gradually, after more weeks, the terror began to leave him.
Gregson had been cured. He was still under precautionary observation, but all traces of his psychosis seemed to have vanished. There were still minor neuroses, the natural result of the past six years of abnormal restraint, but they were disappearing under proper therapy. The empathy surrogate treatment was successful. Yet, for a while, Bruno refused to attempt more experiments.
Parsons was displeased. He was anxious to chart a graph on the process, and one trial did not provide enough evidence. Bruno kept putting the physicist off with promises. It eventually ended in a minor spat which Morrissey halted by pointing out that Dr. Robert Bruno was, technically, his own patient, and was not yet ready for further research on the dangerous subject.
Parsons, furious, went off. Bruno followed Morrissey into the latter’s office and sat down in one of the more comfortable chairs. It was mid-afternoon, and beyond the windows the drowsy hum of summer made a peaceful counterpoint to the conversation.
“Cigarette, Ken?”
“Thanks.... Look, Bob.” The two men had drawn closer together in the last weeks. Morrissey no longer addressed his Chief of Staff with the former “Doctor.” “I’ve been collating the facts of your case, and I think I’ve got at the root of the trouble. Do you want to hear my diagnosis?”
“Candidly, I don’t,” Bruno said, closing his eyes and inhaling smoke. “I’d prefer to forget it. But I know I can’t. That would be psychically ruinous.”
“You had a cyclic self-containing dream—I suppose you could call it that. You dreamed you were dreaming you were dreaming. You know what your trouble is?”
“Well?”
“You’re not sure you’re awake now.”
“Oh, I’m sure enough,” Bruno said. “Most of the time.”
“You’ve got to be sure all the time. Or else make yourself believe that it doesn’t matter whether you’re dreaming or waking.”
“Doesn’t matter! Ken! To know that everything may melt away under my feet at any time, and to think that doesn’t matter! That’s impossible!”
“Then you’ve got to be sure you’re awake. Those hallucinations you had are over. Weeks have passed.”
“Hallucinatory time is elastic and subjective.”
“It’s a defense mechanism—you know that, I suppose?”
“Defense against what?”
Morrissey moistened his lips. “Remember, I’m the psychiatrist and you’re the patient. You were psychoanalyzed when you studied psychiatry, but you didn’t get all the devils out of your subconscious. Hang it, Bob, you know very well that most psychiatrists take up the work because they’re attracted to it for pathological reasons—neuroses of their own. Why did you always insist that you were so utterly sure of everything?”
“I always made sure.”
“Compensation. To allow for a basic unsureness and insecurity in your own makeup. Consciously you were sure the empathy surrogate treatment would work, but your unconscious mind wasn’t so certain. You never let yourself know that, though. But it came out under stress—the therapy itself.”
“Go on,” Bruno said slowly.
Morrissey tapped the papers on his desk.
“I know my diagnosis is pretty accurate, but you can decide that for yourself. You can tell, perhaps, better than I can. The frontiers of the mind are terra incognita. Your simile of a uranium pile was better than you’d realized. When critical mass is approached, there’s danger. And the damper bars in your own mind—what did Parsons’ machine do to them?”
“I am quite sane,” Bruno said. “I think.”
“Sure you are, now. You’re getting over that explosion. You’d been building up an anxiety neurosis, and the therapy made it blow off. Just how, I don’t understand. The electronic patterns of the mind aren’t in my field. All I know is that the experiment with Gregson removed the safety blocks from your mind, and you lost control for a while. Thus the hallucinations, which simply followed the path of least resistance. Point One: You’re afraid of insecurity and unsureness, and you always have been. Thus your dream follows a familiarly symbolic pattern. At any time the sureness of waking may vanish. Point Two: As long as you think you’re dreaming, you’re dodging responsibility!”
“Good Lord, Ken!” Bruno said. “I just want to be sure I’m awake!”
“And there’s absolutely no way you can be sure of that,” Morrissey said. “The conviction must come from your own mind and be subjective. No objective proof is possible. Otherwise, if you fail to convince yourself, the anxiety neurosis will grow back into a psychosis, and—” He shrugged.
“It sounds logical,” Bruno said. “I’m beginning to see it pretty clearly. I think, perhaps, this clarification is what I needed.”
“Do you think you’re dreaming now?”
“Not at the moment—certainly.”
“Swell,” Morrissey said. “Because the conglobulation of the psych between the forever and upstriding kaleeno bystixing forinder saan—”
Bruno jumped up. “Ken!” he said, dry-throated. “Stop it!”
“Fylixar catween baleeza—”
“Stop it!”
“BYZINDERKONA REPSTILLING AND ALWAYS ALWAYS ALWAYS NEVER KNOWING NEVER KNOWING NEVER KNOWING—”
The words came out in great whirling shining globes. They raced past Bruno’s head with a screaming hiss. They bombarded him. They carried him back into a thundering, windy abyss of blackness and terror.
Morrissey stepped back from the bed and asked:
Dr. Robert Bruno managed to nod.
“Good,” Morrissey said. “You were out for about three hours. But everything’s going nicely. You’ll be up and around pretty soon. There’s plenty to be done. Barbara wants to see you—and Parsons.”
“Ken,” Bruno said, “wait a minute. Am I awake now? I mean, really awake?”
Morrissey stared and grinned.
“Sure,” he said. “I can guarantee that.”
But Bruno did not answer. His gaze moved to the windows, to the solidity of the walls and ceiling, to the reality of his own hands and arms.
Never knowing?
He looked at Morrissey, waiting for Morrissey to vanish, and the black pit to open again beneath him.