Пушкин и Ундина

Окончание

Пленен бездушной красотой

     Сначала поговорим о дипломе рогоносца, который, как свидетельствует официальная версия, друзьям Пушкина 4 ноября 1836 года разослал некий недоброжелатель. В числе этих недоброжелателей были и барон Геккерн, и Гагарин и Долгорукий… Но причастность к написанию диплома никого из них доказать не удалось, несмотря на тщательный поиск. Пушкинисты нашего времени придерживаются иной версии. Так, академик Н.Петраков, проведя построчный анализ писем поэта преддуэльной поры и скрупулезно рассмотрев всю преддуэльную ситуацию, доказывает, что никто, кроме самого Пушкина, не мог и не осмелился бы написать эту анонимку. И никому, кроме него, она, в сущности, и не была нужна. На чем же зиждется столько смелое убеждение? Академик утверждает, что авторством самого Пушкина объясняется и выбор адресатов, которым был разослан диплом – только близким друзьям, которые сумеют сохранить тайну, и точность указанных на конвертах адресов, даже тех, кто только что сменил место проживания. К тому же диплом органично встраивается в цепочку писем и поступков поэта в преддуэльный период.
   Косвенным доказательством авторства Пушкина является и записка Плетнева о встрече с поэтом у Обухова моста незадолго до дуэли. В ней упоминается о мистификации Пушкина, чтоб припугнуть приятелей, которые не верили, что Николай I лезет к нему в душу и постель…
   Но решающим свидетельством авторства Пушкина литературоведы называют тот факт, что Пушкин уже использовал адюльтерный сюжет с царем (Александром 1) и Нарышкиной в скандально известной «Гавриилиаде», основной мишенью которой была не религия, а придворные нравы. Но если в «Гавриилиаде» основной удар пришелся по окружению царя, то в дипломе рогоносца - по Николаю I и его двору, включение в текст диплома одного только гомосексуалиста Борха что стоит, того самого Борха,  которому Пушкин дал исчерпывающую характеристику: «Вот прекрасная пара. Жена живет с кучером, а муж с форейтором».   
   Сначала познакомимся с самим текстом патента на звание рогоносца. «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д. Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена. Непременный секретарь граф И. Борх».
Проведенная в дипломе параллель – Александр Первый – Мария Нарышкина, первая красавицы того времени, – ее муж Д.Нарышкин и Николай Первый – первая красавица этого времени Наталья Пушкина – Пушкин была оскорбительна для императора: его обвиняли в нарушении библейской заповеди и в вопиющем ханжестве, а также унизительна для императрицы. А упоминание в дипломе двух царей свидетельствует о развращении всей династии.
   Таким образом, одним выстрелом Пушкин отомстил императору и оставил зарубки для последующих поколений, которые захотят разобраться в истории его любви и гибели.
   Именно последующим поколениям и хотел Пушкин доверить правду, которая уже почти двести лет сокрыта от читающей публики. Речь идет о письмах Натальи Николаевны к Пушкину, которые, по официальной версии, пропали: то ли их уничтожила сама вдова, после того, как ей передал их Жуковский, то ли сгорели в доме ее старшего сына, которому перешли по наследству, или были им сожжены по воле матери…
   Но современные защитники Пушкина и здесь сумели обнаружить и объяснить зарубки, оставленные поэтом. Ссылаясь на авторитетные источники, они уверяют, что текст писем Натальи Николаевны к первому мужу был подготовлен к печати в начале 20-х годов теперь уже прошлого века. Что в 1919 году В.Брюсов в своем заявлении в Совет народных комиссаров прямо писал, что в Румянцевском музее хранятся письма жены Пушкина к нему, переданные наследниками великого поэта «под разными условиями». Уместно вспомнить и слова главного хранителя отдела рукописей этого музея Георгиевского, заявившего, что не имеет права «выдавать секреты Пушкина».
В 1893 году в Таганроге газета «Юг» разыскала свыше 40 писем из переписки Пушкина с женой и Кукольником. Информация просочилась и в другие газеты. Биограф Пушкина П.И Бартенев по поводу находки только через полгода ограничился общими рассуждениями, а через 20 лет, незадолго до смерти, в рецензии на третий том переписки поэта под редакцией Саитова намекнул на возможность публикации писем Н.Н.Пушкиной к мужу, но в далеком будущем.
    Почему? Пушкинисты отсылают нас к драме Н.Кукольника «Я – Гоф-юнкер», в которой описывается в точности преддуэльная ситуация самого Пушкина. Задавшись вопросом, откуда Нестор Кукольник, которого поэт называл «очень порядочным молодым человеком», черпал информацию для своей драмы, современные пушкинисты утверждают, что именно этому молодому и порядочному человеку Пушкин доверил свою семейную тайну и в доказательство измены жены предоставил ее письма к нему. Зачем? Чтобы в далеком будущем, когда не будет в живых никого из его современников, почитатели поэта узнали всю правду.
    Согласно официальной версии, Наталья Николаевна отправилась в Полотняный завод после выкидыша для поправки здоровья. Но исследователи удивляются: после выкидыша в столь дальнее путешествие по нашим дорогам?  И предлагают более реальную версию: Пушкин отослал Наталью Николаевну в деревню, вычислив, что не может быть отцом ребенка, которого она выкинула, как впрочем и остальных, что весьма убедительно, исследуя даты рождения детей и подорожную поэта, доказывает  А.Костин. Чтобы пресечь слухи, отец Пушкина вынужден был публично заявить, что толки об избиении его сыном собственной жены – клевета. Заметим, слухи просочились, несмотря на гробовое, оберегающее поэта, молчание его друзей… И свет на то, что на самом деле происходило в этот период между супругами, и кто был отцом неродившегося ребенка, могли пролить письма Натальи Николаевны из ее полотняного бытия, которое для этой легкомысленной особы было смерти подобно. Вот почему переписку надлежало схоронить так, чтобы современники до нее не добрались, а потомки узнали правду, но как можно позже…
    Отдельная тема: почему друзья Пушкина молчат? На этот вопрос в 1855 г. ответил Соболевский, объясняя ситуацию М.Н.Лонгинову: «Публика, как всякое большинство, глупа и не помнит, что и в солнце есть пятна; поэтому не напишет о покойном никто из друзей его, зная, что, если выскажет правду, то будут его укорять в недружелюбии из-за каждого верного совестливого словечка; с другой стороны, не может он часто, где следует, оправдывать субъекта своей биографии, ибо это оправдание должно основываться на обвинении или осмеянии других еще здравствующих лиц. И так, чтобы не пересказывать лишнего или не досказать нужного, каждый друг Пушкина обязан молчать».
    Вот и уговаривают себя и друг друга друзья Пушкина, абсолютно не веря в невиновность Натальи Николаевны. Почему? Потому что так хотел Пушкин, принимавший все меры, чтобы усыпить бдительность близких, которые не должны были догадаться о семейной тайне четы Пушкиных. Могли ли они поступить по-другому?
Вот и Я.Неверов сразу после гибели поэта (29 января – нач.февраля 1837 г.) пишет Т.Грановскому: «Женщина осиротила Россию, но не обвиняй эту женщину; сам поэт на смертном одре своем оправдал ее… По городу ходит тысяча слухов, предположений, но он сказал, что жена его невинна, поверим же ему. Это было его последнее святое завещание. Вероятно, причины были важные. Пушкин требовал дуэли на смерть… Потом при всех сказал, что жена его невинна, и что причиною его смерти – он сам. Благородная, высокая ложь!»
Как он старается! Но мысли ему не подвластны.
    А.Хомяков тоже сомневается: «Пушкина убили непростительная ветреность его жены (кажется, только ветреность) и гадость общества петербургского».
Павлищев, муж Ольги Сергеевны, сестры поэта, писал матери: «Жаль детей и даже вдовы, хотя виновницы несчастья… Самолюбие его – чувство, которое руководило всеми его поступками, было слишком оскорблено».
   Г.Фризенгоф, муж Александрины, так отвечал на вопрос Араповой в письме  в 1887 году по поводу заявления Пушкина о невинности его жены: «Я спрашивал жену (Александрину), помнит ли она это, но она отвечала, что не помнит». 
    Интересно проследить, как меняется мнение барона Геккерна старшего о Наталье Николаевне под пристальным царским взглядом. 1 марта 1837 года, во время следствия по делу о дуэли, Луи Геккерн написал Нессельроде письмо. Он отрицал, что уговаривал Пушкину оставить мужа, возлагал на нее вину за случившееся и требовал взять у нее показания под присягой. Письмо вызвало эффект, которого вряд ли ожидал Геккерн: Николай I, до которого было доведено содержание послания, был возмущен. Геккерн изменил линию поведения и уже в письме от 4 марта 1837 года к А. Ф. Орлову уверял, что «она (Пушкина) осталась столь же чиста…, как тогда, когда господин Пушкин дал ей свое имя». Одним словом, дипломат. А какие показания, данные бы под присягой, вызвали столь бурный гнев императора?
Интересно и мнение императрицы. 30 января, сразу после кончины поэта, пишет: «Эта молодая женщина возле гроба, как Ангел смерти, бледная, как мрамор, обвиняющая себя в этой кровавой кончине, и, кто знает, не испытывает ли она рядом с угрызениями совести, помимо своей воли, и другое чувство, которое увеличивает ее страдания. Бедный Жорж…»

   Известно, что И.Лебедев сравнивал Наталью Николаевну с чеховской душечкой, А.Костин же уточняет это высказывание: «Душечка любила своих мужей «последовательно», то есть по мере смены одного мужа другим по «естественным» причинам, а Наталья Николаевна, пользуясь той же терминологией из области электроники, любила своих мужей «параллельно». Ведь помимо мужа и государя, она любила еще и ПЛН (Ланского.- Н.К.), от которого родила Пушкину двух сыновей». К этому утверждению пушкиниста можно относиться по-разному. Но приходится признать: оно родилось не на пустом месте, а в результате огромной изыскательской работы.
    Итак, Пушкин, смертельно раненный на дуэли, проведя три дня в адских мучениях, умер. Сказав жене, что она невинна, и наказав ей носить по нему двухлетний траур. Вначале Натали напугана ужасно: что будет с ней и детьми? Но, узнав о щедрости государя, быстро успокаивается.
    Она не явилась даже на вынос тела из дому в церковь. Вяземский рассказывал П.И.Бартеневу, что не явилась «от истомления и оттого, что не хотела показываться жандармам».
    А вот Жуковский в письме Бенкендорфу признается, что, «будучи наполнен главным своим чувством, печалью о конце Пушкина, я в минуту выноса и не заметил того, что вокруг нас происходило, уже после это пришло мне в голову и жестоко меня обидело». Это о количестве жандармов на похоронах.
В церкви во время отпевания поэта горько плакали столпившиеся вокруг гроба женщины, знавшие и любившие его. И делать это им, как и Жуковскому, никакие жандармы не мешали…
   Вдова не была на похоронах ни в феврале, ни весной. Весной, когда растаял снег, в деревне прах поэта опустили в настоящую могилу, так как в феврале его гроб был только присыпан снегом. И сделала это беззаветно любившая поэта Прасковья Александровна Осипова, в которой, по словам А.Тургенева, к вдове «гнездилось враждебное чувство за Пушкина».
   Пушкин отправился в свое последнее путешествие по знакомому маршруту на простой телеге, на соломе, в гробу, покрытом рогожей, под неусыпным взором жандармов. В великосветских гостиных клевета продолжает «терзать память Пушкина, как терзала при жизни его душу. Жалели о судьбе интересного Геккерна, а для Пушкина не находили ничего, кроме хулы».
    Дополняет сказанное Е.Н.Мещерская: «Слышались даже оскорбительные эпитеты и укоризны, которые поносили память славного поэта и несчастного супруга, с изумительным мужеством принесшего свою жизнь в жертву чести, и в то же время раздавались похвалы рыцарскому поведению гнусного обольстителя и проходимца, у которого три отечества и два имени».
Екатерина и Софи Карамзины писали, что «в нашем обществе у Дантеса находилось немало защитников, а у Пушкина – и это куда хуже и неприятней – немало злобных обвинителей.
    Новости из Парижа пересказал А.Н.Карамзин: «Николай Пален: «Только одна чернь проявила энтузиазм, но общество, в котором жил Пушкин, имело более прав судить его»… Вот так! Мы помним, что именно такого настроения высшего общества и не смог вынести М.Лермонтов и адресовал знати 16 строк, дополнивших стихотворение «Смерть поэта».
   А что же безутешная вдова? Об этом спросим у современников Пушкина.
Вот что пишет Софья Карамзина о Наталье Николаевне сразу после похорон Пушкина: «Вчера мы еще раз видели Натали, она была уже спокойнее и много говорила о муже. «Мой муж, - сказала она, - велел мне носить траур по нем два года, и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне».
Это она говорит друзьям Пушкина, а сама через неделю,  8 февраля, пишет прошение государю – разрешить ей не уезжать в деревню, а остаться в Петербурге: «…Я сама должна для воспитания детей моих проживать в здешней столице…».
Наконец вспомнила о детях – раньше между балами и крепким дневным сном не до них было… Старшей дочери – 4,5 года, остальные – мал-мала меньше. Для них-то деревня – самое милое место: тишина, свежий воздух, натуральные продукты… Царь не разрешил.
   Вот ведь какой овечкой прикинулась! Как всегда: говорит одно – делает другое.
С.Карамзина 17 февраля: «Вчера она (Пушкина) подлила воды в мое вино – она уже не была достаточно печальной, слишком много занималась укладкой и не казалась особенно огорченной, прощаясь с Жуковским, Данзасом и Далем… Нет, эта женщина не будет неутешной. Затем она сказала мне нечто невообразимое, нечто такое, что, по моему мнению, является ключом всего ее поведения в этой истории, того легкомыслия, той непоследовательности, которые позволили ей поставить на карту прекрасную жизнь Пушкина, даже не против чувства, но против жалкого соблазна кокетства и тщеславия; она мне сказала: «Я совсем не жалею о Петербурге… что до самого Петербурга, балов, праздников – это мне безразлично». Я окаменела от удивления, я смотрела на нее большими глазами, мне казалось, что она сошла с ума, но ничуть не бывало: она просто бестолковая, как всегда! Бедный, бедный Пушкин! Она его никогда не понимала. Потеряв его по своей вине, она ужасно страдала несколько дней, но сейчас горячка прошла»…
   Что за метаморфозы! И в деревню захотела, и балы ей прискучили! Разве не об этом умолял ее Пушкин? Разве не в этом было спасение? Не она ли устраивала истерики, не стесняясь присутствия чужих людей, едва муж заикался о поездке в деревню?... 
    Е.А.Карамзина: «Я бывала у нее почти  ежедневно, и в первые дни – с чувством глубокого сострадания к этому великому горю, но потом, увы! С убеждением, что если сейчас она и убита горем, то это не будет ни длительно, ни глубоко. Больно сказать, но это правда: великому и доброму Пушкину следовало иметь жену, способную лучше понять его и более подходящую к его уровню. Проездом была в Москве и не зашла к отцу Пушкина, утверждая, что «самый вид ее может произвести на него слишком тягостное впечатление»… Согласитесь, что подобное поведение обнаруживает и недостаток сердечности, и недостаток ума… Бедный, бедный Пушкин, жертва легкомыслия, неосторожности, опрометчивого поведения своей молодой красавицы жены, которая, сама того не подозревая, поставила на карту его жизнь против нескольких часов кокетства».
   Если говорила, что вид ее может произвести на отца мужа тягостное впечатление, значит, понимала, что натворила? Вообще-то горе самых близких людей объединяет, если, конечно, не они причина гибели оплакиваемого…
   С.Карамзина (3 марта 1837 г.): «Ведь даже горесть, которую он оставлял своей жене, и этот ужас отчаяния, под бременем которого, казалось бы, она должна была пасть, умереть или сойти с ума, все это оказалось столь незначительным, стол  преходящим и теперь уже совершенно утихло! – а он-то знал ее, он знал, что это Ундина, в которую еще не вдохнули душу. Боже, прости ей, она не ведала, что творит; ты же, милый Андрей, успокойся за нее: еще много счастья и много радостей, ей доступных, ждут ее на земле!»
    А. Карамзин (27 марта-8 апреля 1837): «Я ей от всей душе желал утешения, но не думал, что мои желания так скоро исполнятся».
    С.А Соболевский, лучше других знавший характер Натальи Николаевны, заботясь о детях Пушкина, из заграницы дает указания  П.А.Плетневу 13 февраля 1837 г.: «Еще повторяю: пользуйтесь первым горем жены, чтобы взять ее в руки; она добра, но ветрена и пуста, а такие люди в добре ненадежны, во зле непредвиденны. Бог знает, что может случиться! Она может и горе забыть, и выйти замуж; привыкнуть к порядку, к бережливости, к распорядительности она не может. Пушкин, умирая, был добр к ней и благороден; большим охотником я до нее никогда не был…. Она к прихотям и роскоши слишком привыкла».

    Подводя итог сказанному, вернемся в 1830-й год, в Болдино, когда Пушкин, добывавший деньги на приданое невесте, оказался отрезанным от столицы холерным карантином. Его  письма юной красавице полны горечи, отчаяния: «Моя свадьба словно бежит от меня… я в бешенстве… ваша любовь мешает повеситься на воротах…», он порывается мчаться в Москву, вокруг Нижнего - кордоны, его возвращают… Ему пришлось смириться с обстоятельствами и ждать. И в этот момент исследователи теряют пушкинский след.
    Где он был во вторую неделю ноября? Долго ответа на этот вопрос не было. Но пушкинисты, почти за два века научились читать зарубки, оставляемые поэтом, к тому же время щедро делится тайнами… 8 или 9 ноября Пушкин был у Серафима Саровского! Я долгие годы горевала: как мог Пушкин (!) не встретиться с великим старцем?! Жили, словно в иных измерениях… По счастью, встретился. Исследователи раскопали записи в книге села Нуча (имения Левашовых), недалеко от Сарова, о том, что в это время здесь был Александр Сергеевич, и расшифровали записи на обратной стороне черновика письма Бенкендорфу, случайно оказавшегося в кармане, видимо, сделанные на обратном пути в карете, и о пустыни, и пробившемся ключе, и обломках камней… Да, конечно, это ближняя пустынька Серафима, ключ, который забил от удара жезла Пресвятой Богородицы и который обкладывал камнями сам старец… Заговорили и рисунки хижины старца на ближней пустыньке в рукописях поэта, и его сон на Каменном острове, и четкий, узнаваемый образ Серафима Саровского, нарисованный Пушкиным через шесть лет по памяти, в бумагах поэта. А ведь тогда старец не был прославлен и икон не было…
    Получив во сне обещанное откровение, он по памяти  восстанавливает эту, уже написанную словом, картину на рукописи: окно келии, коленопреклоненный старец, в белом балахоне и черной кожаной полумантии молитвенно сложил руки. Его освещает дальний свет лампадки. Пушкин, глазами которого мы все это видим, ждет Божьего откровения о своей судьбе. Он готов принять все, что услышит… Он ждал от женитьбы всей полноты счастья. И услышал, что венчание, безрадостное, состоится. И какую цену придется за это заплатить… суждена неминуемая смерть от жены… День смерти старец не назвал. Обещал, что предупредит и будет молиться, чтоб разрешили придти к нему в последний миг…
    И, конечно, поэт не может не пережить этот откровенный момент и в стихах. И главное в этом стихотворении не переложение известной всем Молитвы, данной нам Самим Иисусом Христом. Главное – в начале и в конце стихотворения: «Я слышал, в келии простой… Перед крестом так он молился. Свет лампады мерцал впотьмах издалека. И сердце чуяло отраду от той молитвы старика». Не мог поэт не поделиться с нами самым важным для него в ту пору событием, встречей с Серафимом… Прибавим сюда стихи Пушкина той поры, и его собственное духовное преображение… И даже письма к невесте после этой даты – другие. Эйфория радостного ожидания сменилась грустью и ожиданием конца. С этого момента поэт знал: он обречен и смерть ему уготована от жены… Понятно становится, почему Пушкин громко рыдал, слушая подблюдную песнь цыганки: «Она мне не радость, а большую потерю предвещает».
   Шесть лет Пушкин жил в ожидании конца, принимая почти безропотно все, что несла ему супружеская жизнь. Вот почему на смертном одре он успокоил жену: ты невинна. Это было предопределено. И так ли важно, каким способом исполнится предначертанное? Не ведала, что творила?  Возмездие за грехи молодости? Или путь к спасению, через нечеловеческие страдания, муки адовы?
   Не могу не вспомнить евангельскую историю. Крестные муки Христа были предопределены: он должен был пройти через это. И его должны были предать. Но почему выбор пал на Иуду Искариота? Вот в чем вопрос. Помните: «лучше бы ему было не родиться»…
   В пушкинской трагедии выбор пал на Натали. Теперь становится ясно, почему Пушкин не посвятил ей ни одного любовного послания. С самого начала знал, что эта любовь его убьет. Здесь не до любовной лирики. После женитьбы во весь голос зазвучит мотив неотвратимой гибели…
   Трудно жить, с точностью зная, что уготовано тебе. Живя в ожидании неотвратимого конца, Пушкин размышляет: возможно ли изменить предначертанное? Это еще в далеком 1822-м году  пытается сделать его Вещий Олег: если смерть уготована от коня, значит, он может избежать ее – он не хочет видеть своего любимца. Как просто, оказывается… И все же предсказание волхва сбывается. Смерть таится в черепе давно умершего коня… Но время-то выиграно! Каждый жил своей жизнью – конь в стойле, ни в чем не испытывая недостатка, Олег – в княжеских заботах и радости…
   Но жена – не конь, в стойло ее не поставишь… Мог бы и Пушкин, зная, чем кончится его земной путь,  прожить свою жизнь по-другому? Без адских мук ревности, подозрений, жажды мщения, разгадывания шарад… Да, если бы рядом была другая женщина. С Натальей Николаевной – нет. А почему, мы уже доказали. Да и не об этом думает поэт неотступно. Мирское уходит на второй план. В душе - думы о той жизни, которая неминуемо приближается:
    Напрасно я бегу к сионским высотам,
    Грех алчный гонится за мною по пятам…
  Он размышляет о вечном – об отношении людей к Христу, предавшему послушно плоть свою «бичам мучителей, гвоздю и копию»… О том, как сатана «лобзанием своим насквозь прожег уста, в предательскую ночь лобзавшие Христа». Он молит Бога дать зреть свои прегрешения, чтоб в сердце ожил дух смирения, терпения, любви и целомудрия…
    Некоторые исследователи сомневаются: если бы Пушкин был у Саровского, он бы обязательно рассказал об этом. Это не аргумент. Старец  не гадалка. Его советы надлежит выполнять неукоснительно. И говорить о пути, который тебе открыли, нельзя. Это тебе не предсказания Кирхгоф или одесского грека. Это промысел о тебе Божий. С высшей волей не шутят. Поэтому все свои сомнения, все впечатления от услышанного и увиденного Пушкин переживает в стихах и рисунках…
   Великий старец, уйдя в горные выси, во сне предупредил великого поэта, кающегося грешника, о последнем часе. И Пушкин готовился к переходу в вечность. Но душевные страдания его были выше его человеческих сил. Он срывался, терял рассудок… Жаждал мести… Наверное, ему и даровали три последних дня, чтоб он перестал думать о земном… И он простил всех: и кто злословил, и кто причинял боль – и жену, и Дантеса, и царя… Он исповедовался и причастился. Он умер христианином.
   Жуковский не знал, что Пушкин узнал свой жребий не от гадалок, а от прозорливого старца и о том, что тот упросил Господа сопроводить душу так много страдавшего поэта… Вот как он описывает лицо Пушкина в первые мгновения после смерти: «…Какая-то глубокая, удивительная мысль на нем разливалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание»…. Жуковский не знал, он поэтическим своим чутьем почти догадался… Он увидел, что лицо поэта преобразилось, и не мог понять, почему.
   Мы же понимаем: встреча состоялась: это был лик, овеянный святостью посланного. Это было свидетельство того, что грехи прощены… «и остави нам долги наши, яко и мы оставляем должником нашим»… Как писал протоиерей С.Булгаков, «заповедь: любите враги ваши – стала для него доступна». Да, он нашел в своем сердце силы простить – и его простили. Слава Богу за все!
   Я не могу простить Наталье Николаевне даже не то, что она, будучи в гостях у Александрины, встречалась с Дантесом, что она, как и в истории с дуэлью, снова палец о палец не ударила, чтобы оградить от сплетен память своего мужа… Страшно то,  что она сумела внушить нелюбовь к Пушкину детям, и не только от Ланского,  то, что всю жизнь пыталась оправдать себя, бросая тень на образ поэта. Она не оценила благородства Пушкина по отношению к ней, наверное, потому, что сама лишена была его. Принимая смерть из-за нее, он беспокоился, как уберечь ее от ненависти людской, думал о ее благополучии…
   Вдумайтесь: в семье убийцы поэта выросла Леонтия, всем сердцем любившая своего великого дядю, которого никогда не видела, и его творчество и ненавидевшая родного отца, поднявшего руку на Пушкина. А в семье Натальи Николаевны была взращена Арапова, впитавшая нелюбовь к поэту с молоком матери…