Эпистемология писателя Горина

Главы 1-5
В этом мире царили два страшных зверя – Влияние и Внушение, вскормленные Ложью. От них произрастали болезни – Терпимость и Покорность, в основе которых теснились Лень и Страх.


         1. Неделание Севы Грома
     Сева аккуратно задвинул за собой крышку канализа-ционного люка и неодобрительно посмотрел на небо. Оттуда сыпалась какая-то мокрая дрянь, которую можно было бы считать снегом, если бы не грязно-зелёный цвет. Где-то опять – выброс, выхлоп, взрыв или протечка. Травят нас, суки! Сева на всякий случай надел респиратор и потуже натянул шерстяную шапочку. Она была чёрная с узорной голубоватой каймой и таким же голубым помпоном на макушке. Шапку подарила ему уборщица Дина из текстильного отдела. Сева всегда вспоминал, надевая эту шапку, как они с Диной зажимались за тюками с товаром в подсобке торгового центра. Жаль, что её выгнали. И всего-то делов, что прихватила, девочка несколько сотен из кассы. Не надо было сейф бросать открытым. Тут кто угодно не прошёл бы мимо.

      Сева Громов не занимал места на социальной лестнице. Всю свою жизнь (он не знал, когда родился, и принципиально на считал прожитых лет) Сева топтался или валялся у её подножья, не находя, впрочем, для себя в этом никаких неудобств. Детство его прошло в служебных помещениях аэропорта, где его отец занимал не слишком почётную, но звучную должность старшего ассенизатора. Вечера мальчик проводил в комнате, где ассенизаторы и техники собирались поиграть в «девятку». Многие отцовы коллеги были из числа неудачников разных стран, которым не повезло застрять в России. Разговаривали они в основном на матерном российском или изуродованном английском, однако, сохраняя национальное достоинство, ругались исключительно на родных языках. Это, естественно, отразилось на формировании словарного запаса Севы, который с тех пор часто применял наиболее звучные выражения, не особенно заботясь об их смысле и назначении.
Воспитание Севы в основном строилось на прагма-тических санкциях. Он рано узнал значение некоторых слов. «Нельзя!!!» - сопровождалось ударом по затылку, поэтому лучше было сразу уклоняться и приседать. «Заткнись!!!» - было ещё понятнее – с этим криком, если он не успевал отскочить, липкая ладонь отца больно запечатывала лицо, и часто приходил сладковатый вкус крови из разбитого носа. «Пошёл  вон!!!» - обычно сопровождалось пинком в зад и не требовало объяснений. Эти и ещё несколько слов-действий приучили его держаться подальше от отца и вообще - от взрослых. Все они были заняты своими делами и разговорами и жили непонятно и отдельно от него – в другой жизни.
        Сева не знал, сколько ему было лет, когда однажды сумел дотянуться до цветной кнопки, на блестящем ящике в благотворительном центре, и получил кусок хлеба с синтетическим мясом, каким его обычно кормили дома, и он понял простую истину, что жить можно и вот так, без окриков и подзатыльников. Сева был человеком быстрых решений, и поэтому домой больше не вернулся и даже изменил для себя фамилию и принял более звучное погоняло «Гром». Он устроился жить в подвалах супермаркета «Магнолия» на Пречистенке, и на его задворках быстро стал своим человеком. Всё прекрасно знали, где он живёт и чем занимается. Сева всегда был готов помочь обслуге уборщицам, фасовщикам или грузчикам, если прибывали какие-то крупные и срочные поставки, и нужно было побыстрее освободить терминал. Грузчики честно делились с ним всем, что приходилось на усушку, утруску и бой. Это не считая добычи, которую можно было вытащить, через повреждения в упаковках и таре. Администрация благосклонно не замечала его проживания в подвале, потому что Сева содержал свой уголок в чистоте и порядке, периодически травил крыс и даже разукрасил окружающие стены и трубы цветными граффити. А после того, как он обнаружил протечку в системе отопления (горячая вода полилась прямо на его топчан) и среди ночи поднял на ноги охрану, Сева и вовсе приобрёл что-то вроде статуса ночного сторожа. Завхоз Керюхин даже отстегнул ему тогда полсотни премиальных из своего кармана.

Сева обогнул башенку кондиционера и двинулся к навесу, где обычно курили уборщики, грузчики и другая мелкая обслуга супермаркета. Здесь можно было стрельнуть сигарету, глотнуть кофе, замутить с какой-нибудь уборщицей, послушать последние сплетни «Магнолии» и, главное, узнать, можно ли сегодня где-нибудь подработать.
Но сегодня день выдался неудачный. Это Сева понял сразу, увидев, как его приятель Лайкин с другими грузчиками, присыпанные зелёным снегом, опустошают у дверей склада последнюю фуру, а две другие, уже разгруженные, стоят в глубине двора.
Сева помахал им рукой.
- Привет, парни. Быстро вы сегодня.
- Угу, - устало ответил Лайкин, вытирая пот рукавом. – С ранья горбатим. Левый товар привезли. Что ж ты раньше не пришёл? Мог бы подмолотить.
Он ухватил очередную коробку и унёс в магазин. Фура была уже почти пуста, и ни о каком участии, конечно, не могло быть речи. Лайкин вскоре вернулся, устало присел на пустой ящик и достал мятую пачку «Примы».
- Будешь?
Курить натощак не хотелось, но Сева взял сигарету и припрятал её про запас.
- Сегодня в пять будут ещё две, - в полголоса сообщил Лайкин. – Шофёр сказал - верный парень…
Переждав прогрохотавшую на малой высоте тройку МИГов, Лайкин наклонился к Севе, окатив его волной застоявшегося перегара.
- Слушай, друг, у тебя пару евробаксов не найдётся? Трубы горят.
- Да, да, - Сева заговорщицки оглянулся и стал рыться в карманах. Бригадир страшно не любил, когда грузчики пили на работе. – Вот…, один… и два четвертака. Больше нет.
- Спасибо, друг! – Лайкин поспешно спрятал деньги. – А то эти…, - он презрительно кивнул в сторону двери. – Им не понять…
- Где им?! – поддакнул Сева. – Пикхеды!
- Чего?
- Членоголовые, говорю, это по-америкосски.
- Давно не курил, а наши - одни подделки, вообще говно.
Лайкин глубоко затянулся и бросил окурок в урну.
- Ну, ладно, я пойду. Ты подходи к пяти. Подмолотишь.
Сева на всякий случай ещё покрутился у платформы, заглянул в недра склада, но ничего интересного ему на этот раз не представилось. Каждый раз, заглядывая за кулисы торговли, он почему-то вспоминал упаковщицу Ларису. Её уволили после того, как она в припадке нимфомании сорвала работу бригады фасовщиков сырокопчёных продуктов. Всего-то делов! Вот здесь, помнил Сева, за этим стеллажом, он притиснул её к стенке, давая почувствовать сквозь одежду свою мужскую страсть, и Лариска, постанывая от нетерпения, путалась в складках одежды и обрывала пуговицы…

                2.  Утро  Горина               
       Пора было выгуливать Спилберга. Пёс деликатно поскуливал у двери в спальню, тёрся боками и постукивал хвостом. Горин потянулся и, не открывая глаз, начал делать гимнастику. Лёгкий массаж глаз, ушей, лба… Главное - не забыть сон… Кто-то там сказал: «у него может оказаться достаточно силы, чтобы навязать окружающим свою реальность…». Руки вверх, к груди, вверх – вниз…  «но и переоценивать его не стоит…». Сюжет, возникший во сне, расплывался и таял. Спилберг за дверью громче застучал хвостом и тихо визгнул.
В окно, туманя стёкла, дышало сонное, мокрое утро, и не хотелось, чтобы оно просочилось в комнату. Горин с удовольствием повалялся бы ещё в постели со своими набросками, книгами и ноутбуком, если бы не Спилберг. Услышав, что хозяин проснулся, пёс ломился в дверь, нетерпеливо вздыхал и повизгивал. Горин поднялся и сел на край кровати. Напротив, в зеркале шифоньера, он увидел себя – заспанного, не первой свежести, с припухшими со сна глазами и всклокоченной шевелюрой, и в который раз подумал, что пора отодвинуть куда-нибудь этот чёртов шкаф. Беда была в том, что передвинуть шифоньер – означало перестановку мебели по всей спальне – двигать комод в ногах кровати, перевешивать стеллаж с книгами, переставлять кресло и может быть даже вазон с цветами. Проще было просто не смотреться с утра в зеркало.
Не поднимаясь, он повернулся вправо, дотянулся до ручки двери и открыл её. Спилберг вихрем ворвался в комнату и набросился на него со всем пылом изголодавшейся собачьей любви. Щёки Горина моментально стали мокрыми от собачьих поцелуев. Одна лапа тут же запуталась в его пижаме, вторая больно оцарапала ухо. Казалось, пёс виляет не только хвостом, но и всем телом. Движением лапы Спилберг старался повернуть к себе голову хозяина и при этом больно царапался. Горин подумал, что пора бы подстричь Спилбергу когти. Он локтем обнимал вздрагивающую спину собаки, безжалостно теребил мягкие уши и бормотал что-то на полусобачьем языке:
- Ах ты, зверюга! Г-р-р-р, звер-рюга. Кусатепь! А-а-а-ф…Ф-фу! С-с-сукин сын! Ж-жуткий пёс. Кобёл паршивый…
Спилберг никак не мог успокоиться. Ему нужно было время, чтобы полностью излить хозяину свою любовь. Горин поднялся, наконец, с кровати и пошёл в кухню. Пёс бежал впереди, путаясь под ногами и влюблено поглядывая на него снизу-вверх через плечо.
       Горин включил кофеварку и пошёл в ванную. Он пользовался старой зубной щёткой, какую можно было приобрести только в антикварных подвалах, где торговали всяким старьём, оставшимся после последней войны. Большинство населения давно уже отказалось привычки иметь настоящие зубы, это было слишком дорого и хлопотно. Вставные протезы на клею были практичнее. Но Горин был консерватором и ретроградом. Он чистил зубы, делал гимнастику, старался побольше бывать на воздухе и посещал маленький полузаброшенный фитнес-клуб. Может быть, поэтому он и жил уже восьмой десяток лет, жил этаким чистеньким старикашкой со стабильным давлением и объёмом бицепсов тридцать сантиметров. Некоторые его ровесники, превозмогая склероз, могли бы ещё вспомнить, каким он был раньше. Но сам он постарался забыть и прежних ровесников, некоторые из который уже умерли, а другие только собирались, лелея на диванах свои хворобы. Горин жил настоящим. Хотя и его иногда хотелось забыть.
 Двигая щёткой вдоль и поперёк, внутрь и наружу, он вертел головой, невольно гримасничал, и это мешало ему вспомнить сюжет рассказа, сочинённого вчера ночью в постели с головой, спрятанной под подушку. Теперь при дневном свете сюжет казался ему нелепым. К тому же отвлекали мысли о неисправностях канализации; где-то сбоку искали своей очереди мелкие проблемы быта и вспоминался неприятный спор с редактором Брединым, отказавшемся издавать его последний роман «Эгре;гор».
В кабинете Бредина Горин, несмотря на свой возраст и седые волосы, невольно испытывал ощущение провинившегося школьника. Сотни погубленных здесь идей, растоптанных планов и разрушенных надежд как будто оставили после себя посмертную ауру безнадёжности и слоган на воротах Дантова ада, казалось, витал над редакторским столом рядом с портретом Президента.
« - Дурацкий  сюжет, - раздражённо вещал Бредин, - идиотская композиция, а терминология безо всякого расчёта на потребителя, хоть со словарём читай, - приговорил редактор. – Если вы хотя бы не попытаетесь вернуться к реализму, я решительно отказываюсь вас печатать».
      Горин несколько раз пытался вернуться к реализму или хотя бы приблизиться к нему, но реализм предполагает правдивое и полное воспроизведение Действительности в её типичных чертах, что противоречило государственному статусно-ориентиро-ванному дискурсу внедрения своей политики в массы.
      Горину не повезло родиться в России - государстве, которое, с лёгкой руки своего однофамильца, сатирика прошлого века, Горин называл Азиопа – особая страна, постоянно пребывающая в экстремальной ситуации . Однако милостивая Фортуна судила ему родиться и жить спустя почти сто лет после очередной войны, развязанной и проигранной той же Азиопой. Однако экстремальность страны с тех пор не убывала и постепенно приобретала всё более странные формы. Горин стал замечать эти странности с раннего детства, когда его первые самостоятельные мысли, перестали соглашаться с окружающей действительностью. Он быстро понял своим детским умом, что нужно быть ловким и хитрым, чтобы вовремя уклоняться от пинков и подзатыльников судьбы, сильным, чтобы постоять за себя в школе и на улице, не расслабляться и реветь, а держать удар и быстро вставать, если приходится падать. С возрастом в нём возникало всё больше маленьких несогласий с устройством и всем укладом жизни Азиопы. Они постепенно росли и крепли, превращаясь в уверенность, и незаметно вылились в почти бессознательную систему неприятия преподносимой со всех сторон информации. Он понял, что нужных знаний в школе ему не давали, не учили думать, рассуждать, осмысливать. Он должен был только заучивать и повторять то, что написано в учебниках и говорят учителя, его просто учили, как влиться в окружающую действительность и преуспеть в ней, выполняя определённые правила и предписания, при этом не рассуждая и не проявляя самостоятельности. Он давно уяснил себе, что Азиопа и её правители не задавались целью вырастить умное, думающее население. И никогда не станет этого делать. Это было бы не выгодно, не целесообразно. Чем больше людей готовы работать, получая свой минимум, и не рассуждать, тем лучше было для власти, она должна стоять над народом, любое сближение снижает дистанцию власти, дискредитирует её.
Понимание этой Действительности определило выбор Гориным жанра фантастики. Горин нашёл утешение в фантастике. Она позволяла исподволь, завуалированно использовать темы, гласно и негласно запрещённые в Азиопе ещё со времён войны.
       Только в фантастике жители других стран или планет могли быть недовольны своими правителями, открыто заявлять о своих правах, бороться за них, только в фантастических опусах могли происходить события, меняющие существующую Действительность. Любой из подобных вариантов применительно к современной Азиопе исключал возможность публикации и мог повлечь наказание. Реализм в литературе Азиопы существовал в форме книжных шаблонов, утверждающих правильность царящей в стране Действительности и пользовался вынужденным спросом, за неимением альтернатив. Литература и искусство других стран надменно критиковались и преследовались.
         Чтобы соответствовать требованиям государства, нужно было не просто лгать, а создавать литературных уродов, не имеющих ничего общего ни с искусством, ни с реализмом, как таковым. Горину в нескольких попытках приблизиться к требуемому реализму становилось невыносимо тошно обходить или интерпретировать глупость, жадность и ложь окружающей его Действительности, ограниченность и инертность Большинства, скучно и противно придумывать и изображать судьбы больших и маленьких людей, не имеющих  собственных мыслей, задавленных постоянным влиянием и внушением и, якобы, лишённых своих мелочных устремлений, подлости, интриг и трусливых переживаний.
Но и фантастика была тесна для него. В годы суматошно и жадно проведённой молодости он перечитал, пересмотрел и перепробовал множество источников и практик познания. Кроме официальной литературы и искусства насмешливая Фортуна нередко подбрасывала ему мистику и эзотерику. Он изучал и практиковал разные формы йоги, дзэна, астральных странствий и переживаний; ему случалось общаться с сущностями и кошмарами потусторонних миров. Он хорошо помнил долгие разговоры с «чёрным человеком», сомами и элементалями низших слоёв астрала; беседы, из которых он почерпнул много нового и, как оказалось, правильного. Открывшиеся ему не совсем ясные, но не вызывающие сомнений истины, опыт общения с многомерными пространствами реальности расширили границы его сознания. Границы эти были неопределёнными и туманными, но Горин чувствовал, что за ними кроется что-то важное и главное, что может объяснить и исправить порочность Действительности, в которой ему приходилось  жить. Поэтому в его произведениях всё чаще появлялись неизвестные науке или не признаваемые ею явления и сюжеты, содержащие попытки соединить настоящее с оригинальными вариантами будущего.
Может быть, поэтому его и читали. Даже в том патологическом состоянии, в котором существовала Азиопа, среди обманутого и запутавшегося Большинства, находились люди, сохранившие способность думать самостоятельно и видевшие в его книгах честную попытку разобраться в Действительности.
Спилберг нетерпеливо тянул его к лифту, но Горин решил идти по лестнице. Его квартира была на третьем жилом этаже над уровнем офисов и магазинов, поэтому лифтом он пользовался редко. Тем более что лифт в его подъезде работал редко и с частыми перебоями. Беднягам, застрявшим между этажами, часто приходи-лось, задыхаясь и обливаясь потом, ждать мрачного, вечно злого механика.
Пёс потащил его вниз по лестнице, не давая возможности полюбоваться свежим граффити Элоизы Стамп на втором, офисном, уровне. Судя по вновь и вновь появлявшимся на стенах подъезда граффити оригинального исполнения, Элоиза жила в этом же подъезде, видимо, где-то на верхних уровнях. Скорее всего, эта Элоиза была мужчиной. Так думал Горин, рассматривая переплетения фаллических и боевых символов на обрывках фона из кровавых брызг и пятен грязи. Последним шедевром Элоизы Стамп, который он не успел толком рассмотреть, была разваливающаяся Спасская башня Кремля, полускрытая гигантскими буквами «ПЗЦ». Застывшая в падении, расколовшаяся в куски верхушка башни с осколками кровавой звезды испускала в серый потолок лестничной клетки грязные брызги оргазмического извержения.               
Пёс уже проскочил последние ступеньки лестницы, выдернул его через открывшуюся дверь на улицу и потащил к ближайшему столбу. Снаружи утро было таким же сырым и холодным, каким казалось из окна спальни. В эти последние дни осени, когда уже пошли зимние дожди, смешанные со снегом, погода была отвратительнее, чем в другие времена года. Даже обжигающее лето и убийственные холода зимы Горин переносил легче, чем этот слякотный период.
Горин жил на этой улице много лет и, несмотря ни на что, любил её. Он научился не замечать монотонности фасадов, облупленные стены и разбитые тротуары. С ортодоксальным консерватизмом своего возраста он любил знакомые очертания и особенности некоторых лоджий, дверей и окон, растрескавшиеся бетонные вазы с чахлыми цветами летом и в снежных шапках зимой, любил разгадывать граффити на стенах. Ему нравилось смотреть снизу вверх, как из ущелья, на линии крыш, с двух сторон обрамлявших небо. Облака плыли рекой между каменными берегами, и каждый раз течение этой реки было разным, то похожим на весенний снегоход, то на свинцовый поток с тёмными завихрениями облачных волн. 
Обнюхав основание столба, Спилберг перетащил хозяина к мусорным бакам, где, наконец, замер с высоко поднятой лапой. Порыв ветра поднял с асфальта обрывки бумаги и вдруг бросил в Горина пригоршню колючей снежной крупы. Редкий снежок сыпался из низких туч, и Горин с удивлением увидел, что он какого-то зеленоватого цвета.
В конце улицы на небольшой Площади находился Торговый центр «Магнолия». Горин всегда шёл сюда с удовольствием, потому что в подвалах Торгового центра обитал Сева Гром. Эту оригинальную личность Горин встретил случайно. Сева что-то стащил из машины на стоянке Торгового центра, и Горин, неожиданно для себя проникшись сочувствием, откупил его у полиции за сотню евробаксов. Российские рубли погибли ещё в прошлом веке после проигранной Азиопой войны.

               3. Встреча героев
       Расставшись с Лайкиным, Сева задумался над проблемой завтрака. Заём денег грузчику несколько подорвал его бюджет. Вообще-то задумываться и думать было не в его стиле, Сева был человеком действия. Поэтому сейчас он просто перебирал в уме варианты и возможности.
- Здравствуйте, Всеволод!
Горин со своей собакой только что вышел из-за угла магазина и теперь приветливо махал ему рукой. Севе был симпатичен этот старикан со сдвинутыми мозгами. Он всегда так внимательно слушал любую галиматью, которую Сева нёс в своём нормальном или даже в трезвом состоянии. С ним можно было говорить о чём угодно: о сексе, параллельных мирах, о неделании и всяких фантастических штучках подсознания. Он всегда слушал внимательно и с пониманием, слушал даже то, что Сева и сам не совсем понимал, и у него всегда можно было перехватить пару монет в минуту крайней необходимости.
- Привет, шеф! Бросьте свою лингвастику. Предпочитаю, чтобы меня называли просто Сева.
- Прекрасно! Пусть будет Сева. Раньше вы…
- Раньше было до сегодняшнего утра. Опустим это. Как ваше олрайт?
- В лучшем виде. А у вас что новенького?
- Это где? В зоне мы;шленья или потребления?
Горин усмехнулся. День явно удавался. Для обоих. Сева любил дурачиться перед стариком, разыгрывая из себя оригинала. Непонятным образом такая игра поднимала его в собственных глазах и, нередко, импровизируя в интермедиях с Гориным, он говорил такое, что никогда не пришло бы ему в голову при других обстоятельствах.
- В зоне потребительского мышления, Сева. Ведь мышление всегда требует предварительного потреб-ления.
- Карамба!1 – воскликнул Сева. – Вы это…, давайте попроще, я вам не какой-нибудь Гермократ! Но тут я понял! Сейчас моё мы;шление требует потребления чего-нибудь материального, типа пива или водки. Вчера, знаете ли, было у меня что-то вроде раута с соответ-ствующими ингердиентами… У вас, между прочим, не найдётся пары евробаксов взаймы, а, шеф?
- Я вас понимаю. Но сейчас вроде бы рановато для этого. Названные вами ингредиенты обычно фигурируют во второй половине дня.
- Крап!2 Мне не нравится ваше «обычно», Семён Палыч. Это понятие опускает меня до уровня толпы, частью которой я не являюсь. Моё время – моё, и я использую его, как мне охота. Вернее, оно меня использует, как положено по карме. Можно плыть по течению, можно – против. Всё равно это будет поступа-тельное движение.
- Что-то вы, по-моему, заговорились, Сева. Софистика тоже должна иметь свою логику.
- Это не софистика, шеф. Это анализ. Так как насчёт моего вопроса?
- Что-нибудь придумаем, - ответил Горин, копаясь в карманах. – А вот интересно, Сева, что бы вы стали делать, будь у вас много денег?
- Откуда, например? Нашёл или украл?
- Ну это я так – гипотетически. И почему обязательно украл…
- А потому Семён Палыч, что иначе деньги не появляются. В наше-то время деньги крутятся, и тот, кто успевает, находит способ чтобы их взять… Это я называю – «нашёл».
Сева деликатно двумя пальцами принял у Горина купюру.
- А вот красть деньги – это уже делание, причём уголовное.
- Ага, значит «красть» не вписывается в вашу теорию неделания?
- В практику неделания, - снисходительно поправил его Сева. - Видите ли, Семён Павлович, - неделание в первую очередь должно определиться в зоне мы;шления, то есть в мозгах, и лишь во вторую очередь осуществляться в бездействии. Сущность неделания сводится не к тому, чтобы просто бездельничать, а к тому, чтобы ничего не делать вообще. Но для того, чтобы это понять, может не хватить нескольких жизней. Я как раз нахожусь на середине.

                4. Толпа
       Расставшись с Севой, Горин отвёл Спилберга домой и сел к компьютеру. Но сегодня как-то не писалось. Встреча с Севой окончательно отвлекла его от сюжета, который он тщетно пытался восстановить в памяти утром. Но из практики общения с ним он знал, что бездумная болтовня часто выносит из подсознания некие глубинные мысли и переживания, которые в словестном изложении открывают темы и смыслы, часто не связанные с её содержанием. Нелепая неожиданность Севиных высказываний нередко пробивала в его сознании ходы к новым фантазиям и нередко помогала родиться сюжету. Но сегодня это не  сработало. Он так и не ответил, запоздало думал Горин, что стал бы делать, имея большие деньги. Надо было как-то направить его, спросить, как бы он отнёсся к находке, например, бумажника с деньгами. Горин  непроизвольно стал мысленно развивать этот сюжет и даже набросал вчерне план рассказа, но то, что получалось, ему не понравилось.
Горин выключил компьютер и решил прогуляться.
В миле от его дома улица вливалась в площадь, окружённую высотными домами. Горин не любил эту площадь. На ней кто-то постоянно и бесполезно что-то провозглашал, чего-то требовал, распевал глуповатые самоделки, а чаще, просто дурачился. Прохожие топтали ногами отштампованные на асфальте рекламы и прокламации политических лидеров и партий. Демонстрация в защиту групповых браков сменялась митингом за легализацию сожительства с животными. «Наше тело – наше дело!» скандировали застаревший слоган поклонники тяжёлых наркотиков. Вперемешку с рекламами с плакатов и экранов воспевалась слава Государства, её Президента, её политики, кривлялись глуповатые шаржи на правителей соседних стран, угрожающих этой славе, звучали призывы вступать в ряды Славных Вооружённых Сил. Пёстрые афиши и билборды, как яркие латки, прикрывали потемневшие, облупленные стены домов.
Горин уселся в кресло под навесом уличного кафе в углу площади и заказал пиво. Он рассеянно наблюдал окружающих его людей. Особенно интерес-ны они становились, когда сливались в толпу. Индивидуальность растворялась, а множественность и ано-нимность снижали чувство ответственности. Люди в толпе почему-то начинали казаться себе умнее и сильнее и поэтому часто совершали самые дурацкие поступки. Горин, находясь в толпе, приучил себя не становиться её частью, а как бы оставаться вне её.

       Ступив на литературную стезю, Горин старался найти мужество в утверждении Сальвадора Дали о том, что истинный художник может рисовать чрезвычайные сцены среди пустыни и терпеливо творить в самый разгар бесчинства истории. Послевоенную обстановку в Азиопе можно было смело отнести к сплетению этих бесчинств.
        После поражения в войне, мировой изоляции и смерти тогдашнего Президента Путина Элита и Бизнес, подсчитав свои убытки, стали лихорадочно навёрстывать упущенное, не задумываясь о средствах и последствиях. При этом во внимание не принимались такие мелочи, как престиж государства, материальное положение населения, культура, образование, медицина и экология.
         Для жадности не существует пределов. Следуя примеру Екатерины II, за бесценок продавшей Аляску в XIX веке, Элита и Бизнес XXI века по частям «приватизировали» и продали Японии Курильские острова, а по соблазнительному предложению Литвы и Польши «уступили» им Калининградскую область. Китай как-то незаметно, молчком, с помощью маломиллионных взяток постепенно оттирал Россию из Сибири, и вскоре вся восточная её часть, хоть и оставалась юридически территорией России, но фактически оказалась в экономической зоне Китая. Однако и этого оказалось мало. Элита и Бизнес по инерции продолжали свою разрушительную деятельность. Не надеясь на собственную экономику и банков-скую систему, они активно инвестировали проекты более надёжных стран и предпочитали переводить свои активы за границу. Страну сотрясали «невидимые» для Азиопских СМИ разборки между тесно связанными с криминалитетом картелями, корпорациями, концернами и трестами, которые внутри себя тоже грызлись, продавали и преда-вали.
Но самой страшной метаморфозой, произошедшей в Азиопе XXI века по мнению Горина было деформация психического состояния её населения. Впрочем, этот процесс, вероятно, начался намного раньше. Люди, многократно обманутые тоталитарными режимами царизма, революций и социализма, не в состоянии найти в своей массе сил для осознания и освобождения, выработали в себе качества приспособляемости, соглашательства и терпимости к влияниям и внушениям очередной власти и страх перед наказанием в случае противодействия и даже инакомыслия…
- Ихний президент – мудак! – услышал Горин задорный, почти мальчишеский голос. - Он на коленях приползёт к нашему…
- Ну наш им покажет. Сильный мужик! Правильно сказал: «У России нет границ!»
- Это не он сказал, а старый. Не зря его грохнули. А насчёт границ – это как посмотреть. Сибирь китайцам отдали, а они нам – хер!
- Ничего не отдали, ты брось ****еть!
- А Курилы?! Как мы умудрились сдать узкоглазым Курилы?
- Ну, это не нашего ума дело…
- А цены растут. Я уже забыл, когда хорошую водку пил.
- Это всё сраная Европа и пиндосы со своими санкциями! Вот и приходится…
Надо всем этим как будто нависало невидимое, но ощутимое суровое внимание. Оно благосклонно не придавало значения гендерным разборкам, прокламациям наркоманов, шалостям эксгибиционистов и прочим мелочам, не способным нарушить общей системы существующего порядка, однако зорко отслеживало отщепенцев, которые могли внести в узаконенный хаос какое-то рациональное зерно. Это внимание через полицию, агентов и хорошо оплачиваемых доносчиков олицетворяло внутреннюю политику Азиопы. Мало того, это внимание поддерживалось частью Большинства, которое, несмотря на позорно проигранную войну, предпочитало двигаться в колее, накатанной непобедимым авторитетом власти, бездумно оправдывая и поддерживая все её бесчинства.
- Прибалты не хотят заключать договор, потому что у них вся верхушка продалась пиндосам!
- Азия под нас легла, лягут и другие!
- Не так уж и легла… Китайцы вон…
- А ты заткнись, если не понимаешь!
- А в Украину мы чего лезли? – вмешался пьяный голос. – На хер она нам была нужна? Своих проблем мало? Надавали по морде со всех сторон… У меня там деда убили…
- Сейчас та же херня. Сломали зубы об Украину, так теперь будет Прибалтика, и с таким же ре…
Голос прервался тупым ударом и коротким всхрипом говорившего. Толпа слегка раздвинулась, и Горин увидел, как кого-то скрюченного, с локтями у лопаток повели к полицейской машине.


 
5. Чмуров.

           - Да, это интересно, - услышал Горин, и только сейчас заметил, что справа за его столиком сидит маленький человечек с большой лысиной и проницательным взглядом. – В каждой стране есть своя мафия, но только у Российской мафии есть своя страна.
- Добрый старый афоризм, - сказал Горин. – Жаль только, что у нас он не теряет актуальности.
Его собеседник усмехнулся.
- Ну не стоит впадать в пессимизм! Будем надеяться на лучшее.
- Нет ничего более постоянного, чем ожидание лучшего. Пока кто-то решает, как тебе будет лучше, нельзя чувствовать себя в безопасности.
- Браво! Вы прекрасно сформулировали мои мысли.
- Это не я. Кто-то из мудрых…, - ответил Горин.
- Не угодно ли познакомиться? – предложил человечек. - Я – Чмуров, Александр Юрьевич. Я, видите ли, учёный. Но отношусь к той редкой категории, которой удалось удачно сочетать науку с бизнесом. В результате я приобрел Институт нейробиофизики, в котором работал и продолжаю работать.
Чмуров сделал паузу.
- Меня зовут Семён Павлович, - сказал Горин. – Не удивляйтесь, но я писатель-фантаст.
Чмуров откинулся на спинку стула, и на его лице отразилась целая гамма чувств от недоверия до восторга.
- Вы не представляете, как мне повезло вас встретить! – воскликнул он.
- Я не совсем …
- Видите ли, - перебил его Чмуров, - современная наука страдает излишним технократическим уклоном. Действительно, на первый взгляд технократия даёт весомые результаты, но её односторонность угнетает. Изучению биофизических механизмов работы головного мозга уделялось непозволительно мало внимания. А любая односторонность вредна! Внутри человека, внутри человеческого мозга происходят процессы не менее могущественные, чем в макрокосме. В конце прошлого века, ещё до меня, это начали понимать ведущие физики…
Чмуров говорил, увлекаясь. Его подвижное лицо ещё более оживилось, в глазах появился характерный для фанатиков маниакальный блеск. Несмотря на кажущуюся простоту и демократичные манеры, Горин сразу ощутил его отдалённость от демоса. Холёное, сияющее колониальным загаром лицо, повадки и речь нувориша не укладывались в образ «своего парня», каким он хотел казаться.
- Ах, как много мне хотелось бы вам сказать. Но, - прервал он сам себя, - может быть вы заняты, а тут я со своими восторгами. Однако мне очень хочется продолжить наше знакомство. Право же, ну скажите, что вы сейчас не очень заняты.
- Я сейчас не очень занят, - улыбнулся Горин. Его заинтересовал этот маленький эксцентрик.
- Прекрасно! – воскликнул Чмуров. – В таком случае, позвольте пригласить вас в ресторан. Пообедаем и обо всём поговорим.