Баллада о древних богах и серой мыши

               

             Баллада о древних богах и серой мыши в двух вариантах



                Вариант  первый  и  прозаический

 
                1.


     Если вы, будучи эмигрантом и прожив две трети жизни, скажем, в Мюнхене, прогуливаясь однажды поздно вечером по городу в компании какого-нибудь вашего гостя из России, вспомнили вдруг вашу любимую отпускную страну, —
     а ей может быть, конечно, только древняя Эллада или точнее, то, что от нее осталось, —
     вспомнили дискретно-покровительственные улыбки гостей в отельной столовой при виде упрямо просовывающихся в плотно сжатые и тем не менее такие доступные ладони тамошних кельнеров, вспомнили жалобный вой побитой хозяином придорожной таверны собаки, вой, в котором не было ожидаемых упреков, а были только пронзительные сетования на причиненную ей несправедливость, вспомнили, как однажды выдался пасмурный день, около часа накрапывал мелкий теплый дождь, пляжи опустели, туристы разбрелись по городу и их скучающие праздные лица на каждом шагу, точно об стенку, упирались в приветливую непроницаемость лиц местных жителей, вспомнили, как ежедневно совершала свой путь вдоль моря с увесистыми корзинами пожилая статная гречанка, и в одной ее корзине были фрукты, а в другой сладкие лепешки, и женщина невозмутимо выкрикивала свой товар, не расхваливая его и не радуясь, когда находились покупатели, лишь время от времени ставя ношу на песок, посреди бледных намасленных туристов, занявших, кажется, каждый квадратный сантиметр узкой прибрежной полоски, отирая платком вспотевшее лицо, поднимая бремя свое и идя дальше, –
     итак, если вы вспомнили все это и готовитесь дальше вспоминать в том же духе, да кто-то неподалеку как назло зажег сигарету,  дожидаясь пока его собака, вдоволь нанюхавшись, возвратится из-за кустов, в то время как из побочной темноты грянет на вас колокольный перезвон, возвещающий два часа до полуночи, и будет в этом перезвоне насильственная, непрошеная весть из потустороннего мира, но будет и акустическая мера, весть эту на лету ослабляюшая и приспосабливаюшая к нашему мирскому уровню, —
     да, если в качестве маленького чуда состоятся все эти непростые и несоединимые на первый взгляд между собой условия, то — самое время сходу завернуть за угол, миновать антикварную лавку с древним оружием и грозными масками в полутемных витринах, пройти мимо игрушечной лавки, еще раз свернуть налево и — прямо упереться в греческую таверну, которая будет обязательно иметь скромный вид, а название непременно громкое, под стать гомеровскому эпосу, и конечно же с малым числом призрачно колеблющихся в желтых окнах посетителей в этот предполуночный час.


                2.


     Ну, а если, далее, пожилой полный кельнер в жилетке и с широко расстегнутым воротом будет стоять снаружи перед дверью, заложив руки за спину и внимательно наблюдая, как под фонарем мышь поедает хлебную корку, а его молодой и по-видимому начинающий помощник, тоже не зная чем заняться, но не осмеливаясь застыть в монументальной бездеятельности, подобно старшему коллеге, будет протирать для вида окно, если, продолжаю, увидев вас, пожилой кельнер с трудом оторвется от зрелища ужинавшей мыши, молча и с достоинством проведет вас вовнутрь таверны, усадит за самый уютный, по его словам, столик в углу : как раз рядом с миниатюрным амурчиком, зажавшим в пухлых ручонках корзину с цветами, если, далее, ваш спутник, поблагодарив вас за приглашение, сейчас же углубится в изучение меню, а вы, оглядевшись, убедитесь, что это типичная греческая таверна за границей, отдающая кичем, но милая взору всякого, кто успел побывать в Греции и полюбить эту коротающую в архаической дреме какое уже по счету столетие островную колонию, и потому здесь обязательно будут, во-первых, неизменный фрегат над баром изумительной ручной работы, во-вторых, сеть под закопченым потолком, где искусно запутались разнообразные и высушенные дары моря, как-то : гигантский краб с чудовищно непропорциональными клешнями, рыба-меч, косоглазая камбала, чучело спрута, громадные раковины и прочая морская прелесть, в-третьих, любительские акварели на стенах, в-четвертых, дискретно белеющие среди пышной парниковой зелени гранитные копии великих работ древности, а в-пятых и самое главное, с потолка, из замаскированного в щупальцах медузы старенького прибора будет литься заунывная бессмертная музыка, от которой повеет нестерпимой архаической ностальгией, разрыхляющей душу и не открывающей ей выхода в действие, опять-таки в отличие от итальянских или испанских мелодий, —
     итак, если все эти детали будут иметь место, значит вы сделали правильный выбор и можете считать, что вечер ваш вполне удался, – 
     и тогда самое время заказать запеченый овечий сыр, начиненные фаршированным мясом баклажаны, бараньи котлеты в виноградных листьях с помидорами, а для начала графин домашнего красного, –
     когда же, наевшись и напившись, переговорив на все личные и безличные темы, а также вспомнив всех, кого хранит двойная память, вкупе с обстоятельствами, идущими к делу, но и к ним почему-то никакого отношения не имеющими, меж вами возникнет, наконец, неловкое молчание : этот милосердный бог смерти (почти) любой встречи и (почти) любого общения, –
     и вы украдкой посмотрите на часы, жестом закажете кофе, и через пару минут юноша-прислуга с лицом бога-Танатоса оставит на столе две чашечки с выпуклой поверх краев кремовой пенкой и две рюмки анисовой водки : традиционный подарок хозяина угодным ему гостям... подождите на минуту расплачиваться : обратите внимание, как на пепельном столбике истлевшей до фильтра сигареты запечатлелось название ее марки, —
     эта обостренная внимательность поможет вам осознать, почему нынешний вечер оказался одним из наилучших в вашей жизни.



                3.


     Думаете, дело во встрече с вашим соотечественником? да, но только отчасти, или в хорошей еде? атмосфере? настроении? да, и в этом тоже, но все это, поверьте, не главное, –
     и как черт, согласно пословице, сидит в детали, так главная причина того, почему вы до скончания дней не забудете нынешний вечер, заключается во внимательном созерцании старшим кельнером поедающей корку хлеба под фонарем мыши, потому что — и это ясно ребенку — если бы ее не было, вы попросту прошли бы мимо этой таверны в поисках другой и более приличной, тем более что их в центре Мюнхена несколько, а вам, собственно, опытный в ресторанных делах приятель рекомендовал как раз ту, что кварталом дальше, – 
     но мышь все решила : кстати, когда вы встанете из-за стола и хозяин, довольный чаевыми, проводит вас до дверей и сердечно с вами простится, а вы с порога ступите  во мрак и холод, притворно смягченные неоновым светом, то мыши под фонарем уже не будет, зато по-прежнему угрюмо и неуклюже, точно приклеенные, будут шелестеть на ветвях еще не сорванные ветром бурые листья, –
     и пусть в октябрьском полуночном мюнхенском небе немыслимы древние светлые греческие боги, все-таки далекая улыбка их, так похожая на мигание бледных звезд, намекнет вам, что это, быть может, именно они послали мышь на вашем пути в тот памятный вечер, –
     тем более, что приятная свинцовая усталость начнет как раз постепенно, но неудержимо налегать на лица окружающих вас людей, в том числе и вас самих, –
     и только в глазах мыши и богов никогда не читается усталость, –
     но вам, пока ваша усталость приятная, не придет и в голову завидовать представителям иных миров, –
     и лишь когда другая, лишенная вдруг своей естественной противоположности : бодрости, и потому далекая от приятности усталость вплотную к вам подступит, вспомните вы, быть может, и о мыши, и о древних богах, –
     но в таком воспоминании – по причине невозможности сделать из него какие-то житейские выводы – не окажется ничего, кроме абсолютной чистоты и полной бескорыстности, –
     нет, вру... там будет еще некоторая толика грусти : еще одна душевная приправа, которую не ведают ни мышь, ни боги, –
     так неужели чувство грусти, неотъемлемое от существа человеческого, есть всего лишь следствие усталости или предчувствие ее?



             Вариант  второй  и  стихотворный



    В Мюнхене тихо живя там осевшим давно эмигрантом
    рады по-прежнему вы, если старый приятель иль друг
    с кровных до боли краев, что вам близки, но вместе и чужды,
    ибо вы там родились, но и бросили их навсегда,
    и поступили бы так, если б заново все повторилось –
    только такой человек настоящий и есть эмигрант –   
    как-нибудь вас посетит. И отпраздновать редкую встречу
    вы поведете его в Старый Город. Но где же осесть?
    Где по карману еда? Ведь кусок баснословно что дорог,
    вкусен не может и быть : запах денег в нем все отобьет.
    Также не в каждом вине, что чужие вам люди предложат,
    дышит живая душа. А нельзя пить вино без души :
    тело оно опьянив, вашу сущность совсем не затронет –
    в пьяной и тесной тоске будет маяться долго она,
    даже в живительном сне не найдя долгожданной отрады.
    Кроме того, не забыть окружающий вас интерьер :
    все, что безмолвно стоит на часах вашей тихой беседы
    и по идее должно органически с нею срастись, 
    так же, как тело с душой у немногих людей – и счастливцев :
    все эти стулья, столы, декорация стен, потолок,
    сети с запутанной в них всем знакомой коллекцией чучел :
    в ней обязательно есть рыба-меч и громаднейший краб,
    раковины и коньки, также спрут, кой-какие медузы,
    мелких рыбешек не счесть... всюду с пальмами кадки стоят,
    пряча от глаз жалкий кич фон, обойтись без которого трудно –
    копии древних работ : Аполлон, Афродита, Амур...
    что я еще не назвал? акварели на сумрачных стенах,
    бар, весь в бутылках, над ним – образцовой работы фрегат,
    улицы вид из окна, выражение лиц у прислуги,
    музыка, гости, уют, туалеты с портретами тех,
    кто, знаменитостью став, посетить соизволил таверну, –
    в общем, ожил интерьер, точно эпосу снова служа,
    вызвавшись сопровождать судьбоносное это событье :
    встречу двух русских людей в чужеземном германском краю!
    И – вот спрошу я у вас – где же им отыскать ресторанчик,
    что обеспечить бы мог все условья, что названы здесь?
    Если ж он где-то и есть, то искать его нужно пол-жизни.
    А ведь у наших друзей в лучшем случае времени час.
    И потому в эту ночь, что достойно отметит их память,
    сами они никогда место встречи себе не найдут.
    Но будет подан им знак незаметный и все-таки – свыше,
    ибо традиция есть : не положено воле людей
    судьбы земные решать. Но вершить их должны только боги.
    Хоть мы и знаем теперь, что отнюдь не безгрешны они.
    Сила астральная есть у феноменов многих и разных,
    и как они к ней пришли, недоступно для наших умов.
    Так что, итог подводя, для возлюбленных наших героев
    было бы лучше всего, если б в полночи звездной вдруг гром
    грянул, и молнии клин указал однозначно таверну,
    где небожителей сонм хочет нынешней ночью их зреть.
    Или могучий орел, на ступень перед дверью спустившись,
    ясно бы им указал, что в ту дверь надлежит им войти.
    Иль на худой бы конец налились у обоих внезапно
    ноги как будто свинцом и ни шагу ступить не смогли б
    наши ночные друзья, а из ближнего злачного места
    чуть ли не в горьких слезах и ручищи в объятья раскрыв,
    с галстуком наискосок к ним радушный рванулся б хозяин,
    и – против воли втащил (пусть и с помощью кельнеров двух)
    в свой (и пустой) ресторан. И тотчас им вина принесли бы.
    Дальше – накрыли бы стол из остатков минувшего дня...
    Да, в идеале все быть только так и должно бы, конечно.
    Но по причине того, что не веруют люди в богов,
    те перестали им слать «долгожданные знаки, что свыше».
    Разве лишь (чтоб подшутить), мышь подставят им вместо орла.
    Так что по вере нам всем и воздастся : мы сами виновны,
    в том, как все дело пошло. Потому со смиреньем принять
    даже ту серую мышь мы должны. Она весть – и благую 
    может в наш мир привнести. Например, тем друзьям намекнуть,
    где им главу преклонить после долгой и славной прогулки :
    там и конечно, лишь там, где на рампе, в фонарном кругу
    хлебную корку грызет этот серый актер и хвостатый.
    Кельнер же, юноша-грек, наблюдает безмолвно за ней.
    Ну, а за ними двумя уже старший и опытный кельнер
    Аргусом строгим следит, в заведенье свое пригласить
    наших героев забыв... Но туда их зовут сами боги!
    Глас тот заслышав в ночи, оторвавшись от мыши с трудом,
    к нашим героям спешат два потомка великой Эллады.
    Под руки их подхватив, в ресторан пронесли на лету –
    ноги их в модных туфлях не касались при этом паркета:
    так точно древний Гермес при желании плыл над землей
    но на ладонь от нее – у божеств даже шутки изящны!
    Следом и лучший им стол предоставили. Тут же меню
    в двух экземплярах легли, оркестровым тетрадкам подобно,
    прямо под носом у них. И один из них взялся читать  :
    тот, кто давно здесь живет. А другой развалился на стуле :
    тот, кто его навестил. Принесли им в графине вина.
    Что для кого заказать, обсудили они деловито.
    Кельнер, послушно кивнув, прейскуранты тотчас же забрал.
    Впрочем, не мог тут и быть вообще какой-либо и выбор :
    лучший – хорошему враг. Мало лучшего в мире всегда.
    И потому заказать им пришлось одинаковый ужин.
    В точности вот их заказ : сыр овечий, в печи запечен,
    пара бараньих котлет в виноградных обернутых листьях,
    два баклажана в соку, а внутри – фаршем – мясо и рис,
    ну и конечно салат с помидорами и сладким луком.
    К полночи время идет. Помещение пусто давно.
    Блюда подчищены все. И вина нет в пузатом графине.
    Новый и полный графин не спешит им никто предлагать.
    Кельнеры все как один на часы смотрят демонстративно :
    а ведь недавно они обнимали гостей как друзей!
    Как же изменчива ты, что людскою зовешься природой!
    Впрочем, и к лучшему все : чтоб желудки свои ублажить,
    вдоволь у наших друзей в этой полночи времени было.
    Также успели они что лежало у них на душе
    вплоть до последних основ обсудить меж собой наконец-то.
    После таких вот бесед исчезает надолго в душе
    жажда болтать по душам... ибо что бы еще ни сказали
    в жизни друг другу они, будет жалкой лишь тенью того,
    чем обменялись уста их в описанную мною ночь.
    Что это именно так и никак, к сожаленью, иначе,
    скажет им признак простой : то стеснение в том и другом,
    что вдруг к молчанью ведет : милосердный бог смерти в общеньи!
    часто приходит он к нам – и стоит, командор, на часах :
    ждет, как в таверне теперь, чтоб все поняли наши герои.
    Выпить им кофе пора – и анисовой водкой запить : 
    это подарок гостям от хозяина. Счет уже подан.
    Но подождите, друзья, его щедрой рукой оплатить,
    Прежде пусть кто-то из вас – а кто именно, это неважно –
    взглянет на пепельный столб – сигаретный – и ясно прочтет
    марки название там, если пепел встряхнуть не успели :
    буковки четко видны на истлевшем до фильтра столбце...
    Эта внимательность вам осознать безусловно поможет
    то, что текущая ночь наилучшая из ваших всех.
    Стать же она таковой не могла бы без серой той мыши,
    что под фонарным столбом корку хлеба спешила доесть.
    Ибо без мыши в свету и прислуги, ее созерцавшей,
    мимо вы дальше б прошли, ресторанчик получше ища.
    Мышь все решила, друзья! и, когда вы с порога шагнете
    в холод, унынье и мрак, когда с ближних соборных часов
    бой деликатно смолчит, так как бить им нельзя поздней ночью,
    также когда на ветвях полумертвая будет листва
    жестью глухой шелестеть, и когда в заполуночном небе –
    нынче конец октября – станут бледные звезды мигать,
    далее, мыши когда след давно в фонаре и простынет, –
    да, лишь, пожалуй, тогда до конца осознаете вы,
    что, хоть о древних богах рассуждать нынче вышло из моды,
    шанс все же очень велик, что настолько вы им по душе – 
    трудно сказать почему – но вот взяли, да вдруг и пришлись.
    Да, это были они : светоносные древние боги,
    что незаслуженно вам подарили улыбку в ночи.
    Этой улыбкой как раз и был образ той мыши хвостатой   
    с коркой в зубах в фонаре... О, как больно, друзья, сознавать :
    дальше проделок таких – и бессильных и вместе невинных –
    боги не могут идти : я тех древних имею в виду.
    Сами отняли у них мы астральную, гордую силу,
    веру в богов потеряв : наша вера ведь пища для них.
    Стали существ мы других – тоже высших – напитывать страхом.
    Создали новых богов. Но что может быть в мире страшней,
    нежели высшая власть, что созиждена только на страхе?
    Страхе как раз перед тем, чего вовсе бояться нельзя...
    Может быть, наши друзья не чужды здесь изложенных мыслей –
    и в благодарность за них улыбнулись им те божества?