Лицо

ЛИЦО

Драться Антон не любил и не умел. Бороться – пожалуйста, но не кулаки, да ещё по лицу. Лицо у него было крайне чувствительным и удар в лицо был для него подлинной катастрофой. Но мальчишки во дворе и в школе всё чаще переходили на кулаки, а о благородной борьбе забывали. К тому же возникало противоречие: к десятому классу любимым писателем Антона стал Джек Лондон с его повестями и рассказами о боксёрах. И по телевизору он любил смотреть на боксёрские бои. Один знакомый отца, боксёр, подарил ему сбитую бывалую боксёрскую перчатку и Антон частенько её надевал на правую руку и бил в стенку, отрабатывал удар. Но вот по лицу бить ещё не приходилось, скорее наоборот: по лицу били его как в тот раз.
     Был прекрасный майский день и он шёл по аллее из кустов акации с желтыми цветочками-завязями и берёзами. Он чувствовал как это самое драгоценное лицо ласкают солнечные лучики. И тут они навстречу, человек семь, мелочь в общем, но в центре ниже его на голову, но коренастый как бочонок основной в светлом пиджаке:
     - А ну стой!
     И он повиновался, а они его окружили,
     - Хочешь в рожу? – поинтересовался основной без всяких предисловий.
     Всю местную шпану Антон презирал и ненавидел и считал трусами. И потому он грозно предупредил основного.
     - Ну ты об этом сильно пожалеешь!
     Основной при этом покрутил слегка головой, сплюнул и спросил:
     - Кем грозисся?
     Антон не понял. Он и знать не знал, что у шпаны своя иерархия, свои атаманы-покровители, чьи имена служили веской защитой при подобных встречах, он то думал, что и все как он одиночки и не учёл коллективизм блатных. Он знал имена ему ненавистные: Сальник, Череп, Шама… но то были враги.
    - Круглоголовый расценил его молчание по своему и, развернувшись, врезал ему кулаком справа в скулу. А пока он стоял остолбенело, поправил пиджак и важно двинулся мимо него вперёд, а за ним и вся шайка последовала.
     Он шёл дальше пошатываясь, но не от удара: лицо горело праведным гневом, сушила жажда возмездия и мучило ощущение беспомощности и собственного ничтожества.
     В коридоре он взглянул на зеркало и увидел совсем не то, что хотел бы видеть: подбородок не был квадратным, каким мнился у героев Джека Лондона, нос тонкий хрящеватый… на левой скуле розовое пятно от удара. Это отец отговорил его идти в секцию бокса, сказав, что его тут же сломают, но это полбеды: один из научных работников его больницы доказал, что все боксёры вследствие частых сотрясений к сорока годам становятся полуидиотами. А потом он прочитал рассказ Хэмингуэя про такого вот спятившего боксёра.
    Антон прошёл в свою комнату через большую, где на диване отдыхал отец.
     - А что у тебя за пятно?
     - Поцарапался. О сучок.
      Антон вошёл в свою комнату и взглянул на политическую карту мира, висящую над письменным столом. Разноцветные заплаты и заплатки разных стран поднимали настроение, а голубые океаны и моря напоминали о море. Нет, он не был трусом. Прошлым летом он это себе доказал, когда пошёл купаться в самый шторм. Дурь, конечно романтическая. Шторм был настоящий: зелёные крутые волны валили от горизонта и рушились гребни с пушечными залпами. Прибой такой был, что спасатели и не думали спустить лодку: её бы тут же вышвырнуло на берег. Все люди на пляже загорали подальше от прибоя и ни одного купающегося, естественно в море не было. А он перед этим рассказ Джека Лондона прочитал: в нём смелые пловцы, муж и жена уплывали в океан, где встречали гигантские волны, ныряли под смертоносные гребни и оказывались с другой стороны. Одного не учёл Антон: те волны хоть и большие были, но редкие и пловцы успевали после каждой волны отдышаться, отдохнуть и даже поговорить меж собою, а здесь волны были крутые и частые, к тому же нырять он не любил, а значит должной подготовки не было. Влетел в море легко затягиваемый отступающей волной, а над ним уже вставал зев очередной волны с пенящимся гребнем. Он поднырнул под гребень и оказался в жёлтой холодной яме меж волнами, не спел отдышаться, как надо было снова нырять… В тот миг он почувствовал, что дыхалки не хватит и моря не одолеть. Уже готова была рвануться в душу паника, но он ясно ощутил, что это была бы верная гибель и повернув к берегу яростно заработал руками. Он попытался догнать уходящий гребень, но не успел и его оглушила и винтом закрутила следующая волна, но чудом он успел глотнуть перемешанный с водой воздух. Он уже не знал, где верх, а где низ и только яростно работал руками: он то ловил уходящую волну, то оказывался на самом дне и как краб карабкался к берегу, ощущая как колотят по рукам и ногам поднятые штормом со дна булыжники… Каким-то чудом он успел выскочить, но только встал как нагнавшая волна свалила его, содрав до колен плавки…
     Он подошёл к отцу, играющему в шахматы с их соседом по турбазе. Оторвавшись от доски, смотрели на него с непонятным изумлением.   
 -    Что случилось? – спросил отец.
     - Ничего… А что такое?
     А они смотрели на него, не отрываясь: весь приобретённый Антоном за месяц бронзовый загар, исчез и он стоял мертвенно белый, как мел, и глупо улыбался.
 
Антон сел за письменный стол и взгляд его скользнул по корешкам книг на книжных полках: Вальтер Скотт, Жюль Верн, Ремарк, Хэмингуэй, Або Кобэ, Куприн, Уэллс, Камю, Экзепюри, Воннегут… С некоторых пор Антона мучила внутренняя неопределённость. Когда он читал одного автора, то казался себе одним, принимая вкусы и предпочтения героя, ощущение мира, а когда читал другого, то принимал в себя вкусы и ощущение мира другого: что принимать за истину - романтическую утонченность Экзепюри или весёлую издевательскую иронию Воннегута?  А иногда и вовсе не мог принять – как выпивки Хэмингуэя и убийство ни в чём не повинных животных. Мужество его героев притягивало, а вот их инстинктивизм отталкивал.
     Одно он знал точно – он не хотел быть похожим на отца, который как-то выдал своё кредо: «Все люди сволочи!». Вот такая позиция возмущала, но что он мог противопоставить отцу, прошедшему геноцид армян, голод, страхи сталинщины, войну, Ленинградскую блокаду?.. Человек – это звучит гордо! – учила их в школе на уроках литературы Дина Викторовна. – Правда – Бог свободного человека!
          Одно он знал точно – он не хотел быть похожим на отца, который как-то выдал своё кредо: «Все люди сволочи!». Вот такая позиция возмущала, но что он мог противопоставить отцу, прошедшему геноцид армян, голод, страхи сталинщины, войну, Ленинградскую блокаду?.. Человек – это звучит гордо! – учила их в школе на уроках литературы Дина Викторовна. – Правда – Бог свободного человека!
     «Так как же быть?» - думал он, глядя в окно, где над шиферной крышей пятиэтажки напротив в голубом небе закручивалась белая запятая. «Не верь!», - говорил пессимист и мир сразу становился чёрно-белым. «Верь – весело вещал другой голос из голубизны географической карты и неба, - конечно будет обман, но КАКОЙ!!.»