ДАртаньян и Железная Маска книга 2 - часть 17

Глава XXV. Воспоминания о Ришельё

— Коли уж мы вчера ударились в воспоминания, — сказал д’Артаньян утром следующего дня, когда корабль отплыл к берегам Франции, — и коли уж у нас выдалось немного свободного времени, позвольте, друзья мои, я расскажу вам о той лекции, которую я выслушал из уст самого великого кардинала Ришельё немногим после того, как мы с вами расстались на целых двадцать лет.
— Это очень любопытно! — оживился Арамис.
— Ваш рассказ будет чрезвычайно приятным дополнением к нашему завтраку, — согласился Портос.
— Эта встреча так потрясла меня, что я запомнил слова кардинала почти дословно, — продолжал д’Артаньян. Кардинал пригласил меня в связи с тем, что я по нашему взаимному согласию вписал своё имя в открытый патент на должность лейтенанта королевских мушкетёров. Я робко стоял на пороге его кабинета, когда он с мягкой улыбкой пригласил меня войти и устраиваться поудобнее в одном из его кресел. Знаете ли, кардинал очень любил кошек, так что почти в каждом кресле сидело по одной или двум кошкам, свободных кресел не было, так что я остался стоять.
Кардинал тогда был высоким и стройным красавцем с острыми седыми усами. Он снисходительно протянул мне руку для поцелуя, я поцеловал сухую ладонь, унизанную перстнями, на которые, как мне показалось, можно было бы купить целую улицу в Париже. После этого кардинал сел в удобное кресло рядом с шахматным столиком, не обращая внимание на кошку, которая в нем сидела. Эта кошка тотчас уселась к нему на колени. Затем кардинал и указал мне на другое кресло напротив. Я попытался взять кота на руки, но тот презрительно отвернулся от меня и лениво перебрался на другое кресло, что вызвало у кардинала снисходительную улыбку.
— Что ж, господин д’Артаньян, — сказал кардинал, — я слежу за вашей нетривиальной карьерой. Я заметил вас, когда вы убили моего лучшего фехтовальщика. Убили, и даже не на дуэли! Весьма предосудительно. Вы попросту отказались сдать шпагу, а ведь мои гвардейцы имели полное право арестовать вас, как нарушителя эдикта о запрещении дуэлей!
Знаете ли вы, что одного дворянина за подобный проступок совсем недавно казнили по приказу Короля? Нет? А надо бы вам знать об этом, прежде чем хвататься за эфес! Если я и решил вас простить, то не потому, что молодость служит оправданием преступлений, а потому, что иногда хочется сделать исключение даже из самого справедливого закона. Смертная казнь – это, видите ли, такая мера, которая всегда казалась мне омерзительной, тем более – в отношении дворянина. А я еще надеюсь вас перевоспитать и посему хочу с вами поговорить.
— Ого! — воскликнул Портос. — Оказывается, наш кардинал был великим гуманистом? А я-то по простоте душевной считал его инквизитором.
— Он был и тем, и другим, — ответил Арамис.
— Далее кардинал объяснил свою снисходительность ко мне тем, что он увидел во мне такие черты характера, которые, как он сказал, обеспечат мне необычную судьбу. — продолжал д’Артаньян. —  Что ж, полагаю, его предсказание сбылось!
— В полной мере, друг мой! — согласился Атос.
— Дальнейшие слова кардинала я запомнил почти дословно, — сказал д’Артаньян. — Самое удивительное, что я тогда не всё хорошенько понял из того, что он говорил, но сейчас, вспоминая эту речь, я нахожу её весьма поучительной и провидческой.
— Что же он сказал вам провидческого? — с интересом спросил Арамис.
— Извольте, — ответил д’Артаньян. — Я буду говорить от первого лица, как говорил мне кардинал. «Нам, лицам духовного звания, иногда удается приподнять завесу будущего и заглянуть туда, в завтрашний день, — сказал он. — И что же я могу там увидеть? История, мой друг, творится не только лишь на троне и не теми только, кто сидит на нем, она творится и теми людьми, которые его окружают. И вот я, как человек, всю жизнь стоявший вблизи величайшего европейского трона, и положивший все силы для укрепления его, теперь, на пороге старости просто обязан оглянуться и поискать тех, кто заменит меня, или хотя бы, скажем, нас, немногих, которые пекутся о судьбе Франции, о судьбе Монархии, и, разумеется, о судьбе Его Величества Короля и всей королевской семьи. Кого же я вижу? Вблизи трона находится множество достойных и знатнейших персон. Кое-кто считает аристократов чрезвычайно ненадежной опорой монархии. Их называют карьеристами, лизоблюдами, сластолюбцами и приживалами, окружающими трон. Разумеется, такое мнение не справедливо! Это – весьма достойные люди, все они – вернейшие подданные Короля, а если среди них и имеются карьеристы, то разве стремление сделать карьеру – такое уж плохое свойство для придворного? Быть может, в большинстве из них карьеризм подавляет здравый смысл, заставляет совершать поступки порой даже подлые, которые иначе, как предательством, и не назовёшь. Но смеем ли мы осуждать аристократию? Мы лишь должны противостоят тем пагубным последствиям, которые могут возыметь их неосторожные действия. Именно – неосторожные, ибо я далек от мысли, что кто-нибудь из знатных дворян может иметь своим умыслом нанесение ущерба Королю и Франции. Разумеется, иной раз они могут предпочесть собственное благо благу государства, и это напрямую можно охарактеризовать как измену. Но мы не будем пользоваться этим термином, хотя кое-кто и заслуживает быть отнесенным к изменникам, поскольку нами движет не вражда и не желание сокрушить аристократию, а чувства глубочайшего почтения и уважения к аристократии, которое лишь отчасти сдерживается в связи с тем, что интересы государства нам дороже интересов любого частного лица, как бы близко ни стоял он к трону, и в каких бы родственных отношениях ни состоял с Его Величеством».
— Мне кажется, кардинал покривил душой, когда выразил уверенность, что все карьеристы, окружающие Короля, не помышляют о том, чтобы нанести ему ущерба, — возразил Арамис. — Вся история заговоров вокруг французского трона состоит в том, что наиболее знатные и наиболее близко стоящие к трону лица только тем и были заняты, чтобы постараться нанести как можно больше ущерба Королю в надежде выгадать что-то для себя. В первую очередь, это были ближайшие родственники Короля или его фавориты. Взять того же Сен-Мара с его заговором против кардинала. Кстати, д’Артаньян, вы не знаете, не родственник ли он нашему нынешнему коменданту Бастилии?
— Дальний родственник, — ответил д’Артаньян. — Наш де Сен-Мар, если помните, служил в мушкетёрах в то же время, что и мы, но он никогда не стоял так близко к трону, как Сен-Мар, покусившийся на жизнь кардинала Ришельё.
— Об этой истории я как-нибудь расскажу вам такие подробности, о которых вы и не подозреваете, — усмехнулся Арамис. — Ведь его называли Главным, и он фактически был главным почти по всем вопросам в государстве. И его возвышению в огромной степени содействовал сам Ришельё. Так ему так натерпелось избавиться от зависимости от своего благодетеля, что он чрезвычайно поторопился со своим заговором. Подожди он ещё полтора месяца, и он благополучно дождался бы естественной смерти великого кардинала, и был бы тем, кем хотел стать. Вместо этого он расстался с головой, да ещё и несчастного де Ту за собой утащил на тот свет.
— Арамис, эту вашу историю было бы чрезвычайно интересно послушать, в особенности, если вы расскажите нам и о вашей роли в этих событиях, — сказал с улыбкой Атос. — Но, насколько я знаю, вы не любите рассказывать о своей роли в важнейших событиях, происходящих во Франции, а может быть и во всей Европе.
— Если вы хотите, чтобы я рассказал ещё и о своей роли, тогда надо будет подождать несколько лет, — ответил Арамис. — Пока некоторые лица, причастные к этим событиям живы, лучше повременить с откровенными воспоминаниями.
— В таком случае продолжим слушать воспоминания д’Артаньяна, — сказал Атос.
— Продолжаю, — ответил д’Артаньян. — Далее его преосвященство сказал следующее. «Итак, как видите, опереться Его Величеству совершенно не на кого – кругом потенциальные враги, себялюбцы, которые требуют вознаграждения за те услуги, которые только лишь намереваются оказать Королю, а получив вознаграждение, тут же забывают о своих намерениях, ибо им уже не приходится рассчитывать на повторную щедрость Короля, которая, как бы ни была велика, не может быть безграничной. Многочисленные герцоги и принцы, желающие оттяпать себе кусок пожирнее, растащить Францию на мелкие удельные княжества, постоянно пересчитывающие и взвешивающие те милости, которые достались другим, и поэтому не довольные теми, которые достались им самим! Принцы и герцоги, надеющиеся в смутах настолько обострить положение Короля, чтобы вынудить Его Величество покупать лояльность этих вельмож новыми и новыми должностями, земельными наделами, даря им города и крепости, назначая губернаторами и маршалами! И прибавьте сюда вечную Испанию – эту нашу союзницу, с которой мы связаны двойным династическим браком. Нет никаких сомнений в дружбе и лояльности Императора Испании, сестра которого имеет честь состоять супругой Его Величества и нашей Королевой, а сам Император оказал честь сестре Его Величество браком, сделав её, таким образом, Императрицей. Разве может быть надёжнее союзника, чем такой – скрепленный двойными узами родства? И тем не менее, не даром предостерегал от такого брака покойный Король, отец нынешнего, Великий Генрих IV, говоря, что соперничество Испании с Францией таково, что никакие браки не сделают её нашей союзницей!»
— И он был чертовски прав, славный король Генрих IV! — воскликнул Арамис. — Если бы вы знали, сколько сил, сколько изворотливости я применил, какие связи задействовал, чтобы Испания повернулась лицом к Франции! И всё это почти безрезультатно!
— Насколько я могу судить, вовсе не безрезультатно! — возразил д’Артаньян. — Мне кажется, вы достигли невозможного, Арамис!
— Это так, но я собирался достичь немыслимого, а этого мне не удалось, — ответил Арамис, собрав складки на своём аристократическом лбу.
— И всё же, д’Артаньян, прошу вас, продолжайте, — сказал Атос. — У вас великолепная память, и, кроме того, мне кажется, что вы даже используете интонации великого кардинала. Я как живого вижу его в вашем изложении, ваш рассказ великолепен.
— Итак, кардинал сказал, что ещё Генрих IV утверждал, что Испания никогда не станет нашим союзником, какими бы династическими браками мы не стремились этого достичь. Далее он сказал: «Добавьте также соперничающую с нами везде и во всем Англию, желающую оторвать земли, примыкающие к побережью, германские княжества, мусульманские государства на востоке, да мало ли еще что? Против всего этого необходимо защищать трон и Францию. Кто этим будет заниматься? Король? Нет сомнения, что лишь Его Величество может навести порядок в этих запутанных делах. Но не будем слишком надеяться на Его всемогущество в этих вопросах. Разумеется, Его Величество счастлив в браке с августейшей Королевой Анной Австрийской. Достойная во всех отношениях, безусловно, верная и преданная во всем Его Величеству, она, тем не менее, неоднократно совершала такие проступки, которые не приличествуют даже и просто замужней женщине, тем более – Королеве Франции. Знаете ли вы, сколько раз Принц Гастон Орлеанский, младший брат Короля, давал свое согласие на переворот, который должен был заключаться в физическом устранении Короля и в занятии престола Принцем Орлеанским посредством брака с предполагаемой вдовой Короля – Анной Австрийской? Разумеется, мы не должны подозревать ни Принца, ни Королеву в том, что они, действительно, намеревались совершить подобный чудовищный переворот! Но нам хорошо известно, что они были неоднократно идейными вдохновителями подготовки такого переворота держали в тайне эту подготовку, тогда как, разумеется, их долг состоял бы в том, чтобы не допускать и мысли о таком перевороте, а если бы вдруг кто-нибудь такое замыслил, они должны были бы препятствовать этому и известить Короля и его первого министра о таких грустных событиях».
— Таких заговоров было восемь, — сказал Арамис. — И каждый раз идейной вдохновительницей была герцогиня де Шеврёз.
После этих слов Атос очень внимательно посмотрел на Арамиса, но ничего не сказал.
— Да, Арамис, вероятно, вы лучше всех осведомлены о точном количестве таких заговоров и об их идейных вдохновителях, — согласился д’Артаньян. — Тем более, что один раз нам всем пришлось участвовать в том, чтобы такой заговор не раскрылся.
— Ну что вы, д’Артаньян! — воскликнул Арамис. — Предприятие, в котором мы участвовали – это всего лишь небольшая любовная интрижка Королевы, которая сначала совершила опрометчивый поступок, затем раскаялась в нём, и, наконец, пожелала, чтобы её опрометчивость не имела для неё лично никаких последствий. Десяток убитых гвардейцев кардинала в счёт не идут.
— Именно так, друг мой! — согласился д’Артаньян. — Заглядывая в прошлое, я по-иному расцениваю наши подвиги и наши промахи, наши победы и поражения, но я ни о чём не жалею, чёрт побери.
— Мы делали то, что должны были делать, и делали это чертовски здорово! — подхватил Портос. — А если кто-то становился у нас на пути, тем хуже для них.
— Продолжайте же, д’Артаньян, ваш исключительно интересный рассказ, — попросил Атос.
— Изложив то, что я рассказал, кардинал добавил следующее, — продолжил свой рассказ д’Артаньян. — Он сказал: «Поэтому едва ли мы должны надеяться на решительные действия Короля в области внешней политики. Ему бы в своем семействе навести порядок! Я устал. Я не знаю, сколько мне еще дарует Господь времени – пять лет или пять месяцев. Быть может, только год? Надо думать и о преемниках. Преемник на троне милостью Божьей имеется. Но он юн, а Принц, брат короля, Гастон Орлеанский, слишком честолюбив. Вы и представить не можете, сколько зла он причинил Королю своими нескончаемыми заговорами. Каждый раз заговор, имел целью, как я уже говорил, ни много – ни мало, устранить Короля, жениться на его вдове, Анне Австрийской, и занять трон. Но его начальный этап всегда был направлен против меня лично, поскольку я всегда служил препятствием и Принцу и Королеве в таком деле. Если часть заговорщиков порой считала, что единственной целью заговора является мое физическое устранение, и что он ограничится моим смещением или устранением, и на том и кончится, то Ее Величество Королева Анна всегда знала истинную цель этих заговоров, и несмотря на это поддерживала их. Сколько их было? Я уже устал считать. Те дворяне – аристократы, которые примыкали к этим заговорам, подчас должны были поплатиться головой, но члены Королевской семьи, разумеется, не пострадали. Запомните это, мой друг! Правосудие не должно касаться членов Королевской семьи, судьба их должна быть в руках Короля, и только в его руках. Если Господь когда-нибудь допустит, чтобы гражданский суд решал судьбу Принца – это будет означать конец монархии. Следующим может оказаться Король. Надеюсь, что подобной ошибки ни один монарх Франции никогда не совершит!»
— Напрасно он на это надеялся, — возразил Арамис. — Но прошу вас, продолжайте!
— Далее он сказал: «Итак, ни Анна Австрийская, ни Гастон Орлеанский ни при каких обстоятельствах не должны быть осуждены. Впрочем, Король может изгнать Королеву, что он и помышлял несколько раз сделать, но я его каждый раз отговаривал. Как женщина она не достойна помилования, но как Испанская Принцесса, оказавшись в изгнании, она может принести больше вреда монархии, нежели будучи здесь, под присмотром Короля. Да и изгнание ее может окончательно рассорить Короля не только с Испанией, но и с Папой. А Король не хочет ссоры с Папой. Знаете, что он ответил не далее, как год назад, когда его фавориты предложили ему мое убийство? Да-да, представьте себе, господин де Тревиль должен был бы арестовать меня и убить «при попытке сопротивления», и хотя они отлично знают, что я не ношу при себе оружия и не могу оказать никакой попытки сопротивления, разъяснения на этот счет были столь ясны, что можете не сомневаться, данный приказ означал бы мою смерть. Так вот, Король в ответ на предложение убить меня ответил: «Он – священник и кардинал. Меня отлучат от церкви». Стало быть, меня не убили только потому, что я – священник и кардинал, а многолетняя служба Его величеству ничего не значит. Вы понимаете теперь, я надеюсь, что Королеву опасно держать в отдалении, поэтому её необходимо прощать и оставлять вблизи трона под неустанным присмотром Короля. Да и простое уважение к женщине обязывает нас проявлять терпимость к её маленьким грехам, которые, будь она мужчиной, должны были бы наказываться смертной казнью, ибо направлены против жизни Короля. Мою жизнь я не беру в расчет – разве только следует учесть, что если она оборвется в результате очередного переворота, то некому будет стоять на страже и охранять жизнь Короля, которая в результате может оказаться подвешенной на волоске. Именно боязнь за судьбу Короля заставляет меня беспокоиться и о собственной безопасности».
— Это был, безусловно, великий человек и великий государственный деятель, — сказал Атос. — Ваш рассказ приоткрывает завесу над этой тайной. Продолжайте, прошу вас.
— Продолжаю, говоря от имени кардинала. Он далее сказал: «Сколько у меня врагов! Никто не понимает моих замыслов, даже Король, признавая из великими, не дает себе труда вникнуть в них, не говоря уже о том, чтобы оценить. Эльзас и Лотарингия стали, наконец, французскими».
— Борьба за эти земли между нами и нашими соседями не прекратится ещё долго! — возразил Арамис.
— Так и есть, — согласился д’Артаньян. — Далее он сказал: «Ла Рошель взята, мятежники прощены и стали лучшими слугами Короля. В том числе кардинал де Роан. Вы знаете, что в борьбе с Испанцами, когда те выслали в качестве парламентера одного французского дворянина, он распорядился повесить изменника, ибо изменники титулов не имеют? Да, именно так. А ведь сам де Роан был на стороне восставшей Ла Рошели, и, следовательно, тоже был изменником – изменником, которого простили по моей настоятельной просьбе. Нам бы никогда не взять Ла Рошели, потому что англичане помогали ей с моря, если бы я не предложил насыпать дамбу и отрезать крепость от моря. А знаете, кто подсказал мне? Александр Македонский! Да, мой друг, чтение может быть очень полезным».
— Кстати о дамбах, — проговорил Арамис. — Знаете ли вы, что Голландия большей частью находится ниже уровня моря, и спасают её, в основном, её высокие и крепкие дамбы? Если французская армия займёт эти территории, после чего голландцы нарушат целостность своих дамб, вся армия Франции рискует оказаться под водой, и тогда конец великой державе!
— Это соображение очень важно, — согласился д’Артаньян. — Его непременно следует донести до господина де Тюренна, а также до Его Величества.
— Видите, друзья, как полезно бывает иногда вспомнить слова мудрых правителей прошлого? — спросил Атос. — Теперь уж, д’Артаньян, мы не позволим вам не закончить ваш любопытнейший рассказ.
— Но позвольте мне хотя бы кое-что перекусить, — возразил д’Артаньян. — Пока я говорил, вы продолжали есть, теперь я хочу поесть, а вы что-нибудь мне расскажите.
— Нам всем лучше просто обдумать ваши слова, а вы пока перекусите, — ответил Атос.

Глава XXVI. Продолжение воспоминаний о Ришельё

Подкрепившись, д’Артаньян продолжил свой рассказ.
— Итак, друзья, теперь я сыт и готов продолжить воспоминания, если я вам не надоел, — сказал он. — После изложенных выше сентенций, его преосвященство сказал: «Большинство дворян пренебрегают историей и философией, и поэтому они не годны для политики. Впрочем, жестокость Александра должна нам послужить таким уроком, которому ни в коем случае нельзя следовать. Если Александр весьма жестоко обращался с жителями городов и крепостей, оказавших ему сопротивление, то мы должны помнить, что живем в просвещенном семнадцатом веке, и не должны проливать кровь христиан, если только этого можно избежать. Даже в том случае, когда врагами нашими являются гугеноты, исповедующие собственную якобы религию, а на деле являющиеся еретиками, мы должны помнить, что они – граждане великой Франции, и вместо физического уничтожения их, как это практиковал Король Карл IX, стремиться привести их в лоно истинной церкви, как этого требует дух и буква священного писания. Таким образом, и из книг надо уметь почерпнуть не только то, к чему в них призывается или что в них рекомендуется, но иной раз увидеть ошибки их автора и уметь поступить наоборот. История богата не только положительными примерами, но и отрицательными, и не берусь сказать, который из них полезнее для нес. Вы, молодой человек, прежде всего – военный. Вам ли читать книги, думаете вы? Даже если и так, все же вам следует быть очень внимательным к политическим процессам в государстве, иначе ваша шпага может случайно послужить не к вящей славе трона, а к его позору. Остерегайтесь служить не той стороне! Как мне иной раз было трудно сделать выбор между Королевой-матерью, которой я обязан как своим возвышением, так и всеми своими несчастьями, и Королем, который подчас уступал матери во всем. В последний раз он сказал, что Франции он обязан большим, чем матери. И это было для меня спасением, ибо Королева требовала моего изгнания, вслед за которым, конечно же, последовало бы и физическое уничтожение. Но я о себе не думал. Я думал о величии Франции. И что же? Даже создание французской академии мне ставят в вину! И кто? Прежде всего – сами литераторы! О, судьба! Кто еще, как не я, пёкся о процветании литературы? И разве не искусство и культура лишь одни способны поднять Францию на недосягаемую высоту? Я назначил пенсии литераторам, это я разглядел Корнеля! Будет ли платить эти пенсии Король после моей смерти? Сомневаюсь! Для чего ему это? Разве он понимает, что все, что от нас остается – это наш образ, созданный литераторами?»
— Фуке тоже прикармливал литераторов, — вставил своё слово Арамис. — Прежде всего, Лафонтена. Вспомнил ли об этом Лафонтен хотя бы в одном своём произведении?
— Вы правы, Арамис, — согласился д’Артаньян. — Но я продолжаю. «Что осталось от Александра Македонского? — спросил кардинал и далее ответил сам себе. — Книги, написанные о нем, и книги, написанные им о себе. А от Юлия Цезаря? То же самое! Нынче Короли не пишут мемуаров. Они и армиями не руководят. Чем же они занимаются? Интригами. Вместо того чтобы каждый день смотреть на карту страны, и думать, откуда угрожают беды, они раскладывают игральные карты со своими фаворитами. Фаворитизм – это величайшее бедствие, мой юный друг! Мой отец служил Генриху III. Это именно он первым сообщил Его Величеству Королю польскому, кем он тогда был, что французский трон освободился, ибо Король Карл IX скоропостижно скончался. Если бы об этом раньше узнала польская знать, они не выпустили бы Короля из Польши, а опоздай он, и трон уже был бы занят кем-нибудь из Гизов, или того хуже. Он же, вовремя предупрежденный, попросту сбежал из своего польского королевства, бросил бы трон польский, чтобы успеть занять трон французский. Не будь он вовремя предупрежден, мог бы и не успеть. Какова услуга, оказанная моим батюшкой? Разве епископство – такая уж большая награда за эту и многие другие услуги? Конечно, нет! И вот мне пришлось стать епископом по смерти отца, ибо мой старший брат предпочел военную карьеру, и реши я так же, как он, семья могла бы остаться в нищете, ибо это епископство мы бы попросту потеряли. Трудновато было в моем возрасте убедить Папу утвердить меня. А вы знаете, сколько мне лет? То-то. Я приписал себе недостающие годы. Никто не найдет ни одной метрики о тех, кто родился в Пуату в годы моего рождения. Изъяты метрики за двадцать лет. Если изымать одну страницу, то ведь можно понять, к какому году она относится. То же и с целой книгой. Нет уж – если заметать следы, то – как следует. Это вам урок, молодой человек. А нынче я сам раздаю епископства и кардинальские шапки тоже очень зависят от моего благорасположения».
Тут д’Артаньян перебил сам себя.
— В этом мы с кардиналом похожи, — сказал он. — Знаете ли вы, друзья что ведь я сам также раздавал дворянские звания? Разумеется, грамоты подписывал Король, но моё влияние на эти решения было довольно высоко. А ведь если поскрести меня самого, то моё дворянство может кое-кому показаться сомнительным. Имя д’Артаньянов перешло моему отцу по материнской линии!
— Дорогой друг, вы этому имени придали такой блеск, что оно выше многих дворянских имён с родословной в два десятка поколений! — ответил Атос.
— Как знать, как знать? — сказал д’Артаньян с сомнением. — Во всяком случае, меня устраивало оно в том виде, в каком я унаследовал его от своего отца. Так я продолжаю. «Бедный Отец Жозеф! — воскликнул кардинал. — Он так и не согласился принять сан кардинала, как я его не уговаривал. А ведь если кто и был достоин этого сана, так это он. Но он предпочел серую мантию капуцина. Он не желал себя обременять званием, которое сопряжено с такими обязанностями, которые он не мог бы выполнять. Многие ли остановились бы перед такой перспективой из-за подобных соображений? Кто нынче задумывается об обязанностях? Все думают лишь о привилегиях. Рвут посты – министра, судьи, казначея – не желая работать, а лишь мечтая о доходах и о положении, которые связаны с этими постами! Изменится ли когда-нибудь эта ситуация? Сомневаюсь. И знаете, что прискорбно? Многие посты раздаются вовсе не за заслуги. Вернее, за те заслуги, о которых и упоминать-то совестно. Вам известно, что Генриха III окружали мужчины, выполняющие роль женщин во всех смыслах по отношению к нему? Эти его любовницы, или любовники, помыкали всей страной. В результате он умер без наследника, династия Валуа прервалась. Ну, а что с нынешними королями? У Его Величества Короля Англии Карла I любовницей был Бекингем, ставший герцогом за эти же самые услуги. Он помыкал королем так, как ни одна женщина не помыкала мужчиной. Он прибрал к рукам Англию, и, полагаю, сам Господь направил руку некоего пуританина Фельтона на этого безбожника».
— Мы-то с вами знаем, кто направил руку Фельтона! — ответил Арамис. — Миледи, чтоб ей гореть в аду за её злодеяния!
— Не сомневаюсь, что она именно там, — согласился Портос.
— Я полагаю, что ад переполнен, тогда как в раю едва ли больше четырёх человек, — ответил Арамис.
— Иисус, Мария, Жанна д’Арк, кто же четвёртый? — спросил Атос.
— Я должен подумать! — ответил Арамис. — Может быть Иосиф?
— Погодите-ка! — воскликнул Портос. — А Папы Римские? Те, которые уже умерли?
— Не думаю, — возразил Арамис. — Если земное делопроизводство имеет там не более чем рекомендательное значение, то не думаю. Д’Артаньян, продолжайте ваш рассказ, прошу вас!
— Я продолжаю, — ответил д’Артаньян. — Далее кардинал сказал: «Каким образом, полагаете вы, пресловутый Сен-Мар стал обершталмейстером? За те же самые услуги, оказываемые им Его Высочеству. И ведь этот самый Сен-Мар всем своим возвышением обязан мне, который представил его Королю вовсе не помышляя о таком развитии событий – он подговаривал Короля убить меня, а когда Король отказался, сославшись на то, что Папа его отлучит, Сен-Мар вовлек в свой заговор тех же самых Анну Австрийскую и Гастона Орлеанского, которые опять намеревались вслед за моим устранением устранить и Короля, дабы вступить в брак и занять совместно французский трон. Нечего и говорить, Господь не даром осуждает этот содомский грех! Ибо если похоть, возбуждаемая женщиной в мужчине, и дает ей некоторую власть над ним, то с этим злом неизбежно приходится мириться, поскольку нет иного способа появления наследников. Кроме того, возможности и амбиции женщины в политике ограничены, и зачастую не простираются далее желаний карьеры для собственного мужа. Тщеславие же и возможности мужчины в юбке безграничны, и вред, наносимый содомитами при короле, чрезмерен! И еще несколько слов я хотел бы сказать о дуэлях».
— Это интересно послушать, — оживился Портос.
— «Дорогой мой юноша! — сказал мне кардинал. — Вы – пылкий человек, вероятно, неплохо владеющий шпагой, как мне о вас докладывали. Вы нарушаете мой эдикт, даже не задумываясь, какими соображениями он продиктован. Во-первых, он продиктован заповедями Господними. Не убий – такова одна из основных заповедей. Каково бы ни было оскорбление, оно не оправдывает убийства. Тем более что не всегда виновный бывает убит, а тот, кто ищет правосудия выходит невредимым. Вы утверждаете, что таким образом бросаете жребий судьбе, и, дескать, во власти Господней покарать виновного и защитить невинного? Так почему же вы тренируетесь день за днем? Не доверяете, стало быть, Господнему решению? Не было бы столь же нелепо обоим броситься в воду, и предоставить Господу решить, кому следует утонуть, а кому – выплыть? Что за нелепые традиции? Во-вторых, простое человеколюбие также требует от нас решительного осуждения этих убийств. В-третьих, мы, как вы знаете, постоянно вынуждены обороняться от внешнего врага и внутри страны также подавлять мятежи по мере их возникновения. Для этого Королю нужны преданные дворяне, владеющие шпагой. Разве не прискорбно, что многие тысячи из них каждый год совершенно нелепо гибнут на дуэлях? Если уж им необходимо положить свою жизнь ради чести, то разве есть выше честь, чем послужить Королю, и разве есть более прекрасная смерть, чем на поле брани при защите отечества? В-четвертых, что такое дуэль, как не попытка самостоятельного осуществления суда? Следовательно, дуэль – это посягательство на прерогативы королевской власти. Если нанесена обида, следует искать правосудия у Короля, если вы – аристократ, или в судебных учреждениях, если ваше положение не позволяет вам обратиться к Королю. Каждый дворянин, каждый гражданин знает, куда надлежит ему обращаться за правосудием. И поможет в этом деле, конечно, не шпага и не мушкет. Почему я это вам говорю?»
— Д’Артаньян, вы своими воспоминаниями хотели отвлечь нас от грустных мыслей в связи с тем, что нам пришлось в течение двух дней организовать две дуэли с самым печальным исходом для наших врагов, — сказал Атос с грустью. — Между тем, вы привели веские аргументы от кардинала Ришельё против дуэлей. В свете сказанного наши действия представляются мне как два убийства.
— Убийства, совершённые по всем правилам дворянской чести, это и есть дуэли, — ответил д’Артаньян. — Разница лишь в том, что в этом случае оба сражающихся имеют определённые шансы стать как жертвой, так и убийцей. Следовательно, один убийца убивает другого, а в этом, согласитесь, содержится уже чуточку меньше зла, чем в случае, когда один убийца убивает другого человека, который не мог бы стать убийцей ни при каких обстоятельствах. Кроме того, Атос, мы – солдаты, чёрт побери!  В сражениях мы убивали врагов, которые были врагами только потому, что они являлись гражданами другой страны, и защищали интересы своего государства или своей религии столь же рьяно, как делали это мы со своей стороны. Я полагаю, что среди солдат, павших в сражениях от моей шпаги, гораздо больше честных, благородных и во всех отношениях порядочных людей, чем среди тех, кого я убивал на дуэлях. Что касается последних двух случаев, это – явные негодяи, целиком заслужившие позорную казнь, тогда как мы дали им возможность погибнуть с честью как настоящим дворянам.
— А мне казалось, что вы в последние годы стали почти пацифистом! — с удивлением сказал Арамис.
— Так и есть, Арамис, но в этом «почти» заключается очень много! — ответил д’Артаньян. — Когда речь заходит о врагах Франции или о тех, кто покушается на жизни тех, кто мне дорог, это «почти» превращается в полное отрицание.
— Но заканчивайте же вашу чудесную историю! — сказал Арамис.
— Я её почти закончил, — ответил д’Артаньян. — Далее последовали незначительные фразы, не представляющие для вас никакого интереса. Его преосвященство сказал: «Мне кажется, наши судьбы взаимосвязаны. Я состою первым министром при нынешнем Короле. А будущему Королю может понадобиться ваша преданность, ваша шпага и ваш ум. Я, младший сын, в свое время получил епископство с большим трудом, в связи я проблемами, касающимися моего недостаточного возраста. Нынче я сам раздаю кардинальские шапки. Вы, младший сын, дворянство и имя д’Артаньян унаследовали по материнской линии, и ваша мать – тоже. Быть может, вы сами когда-нибудь будете раздавать дворянские грамоты – все зависит от вас, молодой человек! Ваша судьба на кончике вашей шпаги, только хорошенько думайте, куда ее направлять!» На этом его монолог закончился. Я поблагодарил кардинала за ценные наставления и поспешил ретироваться. Подходя к дверям, я чуть было не наступил на хвост одной из кошек кардинала. К счастью, я её вовремя заметил, иначе я прогневал бы его преосвященство, и тогда мне бы несдобровать.
— Судьба первой шпаги Франции зависела от кошачьего хвоста! — воскликнул Портос.
— Бывает, дорогой Портос, что судьба ещё большего государства зависит от ещё меньшей малости, — ответил Арамис.
— Чёрт побери, ваш рассказ столь же интересен, как и длинен, — сказал Портос. — Слушая вас я даже забывал перекусить, и теперь ощущаю некоторое чувство голода!
— Быть может, Портос, вы чувствуете не голод, а жажду? — спросил с улыбкой Арамис. — Вы не забывали поесть, пока д’Артаньян рассказывал, а вот кубок с великолепным анжуйским вы оставили совершенно без внимания.
— Вы чертовски правы, Арамис! — воскликнул Портос и опорожнил свой объёмистый кубок в три глотка, после чего вновь наполнил его. — Предлагаю выпить за великого кардинала, сколотившего великую страну! И хотя он, разумеется, не попал в рай, пусть уж в аду его не слишком сильно жарят!
Друзья молча поддержали тост своего любимого друга, опорожнив свои кубки в память о великом и ужасном кардинале Армане Жане дю Плесси де Ришельё. 
За этими и другими разговорами друзья незаметно провели время в пути и вскоре прибыли к берегам родной Франции, которую трое из них не видели уже два года.

(Продолжение следует)