Shalfey северный роман. Глава 1. Удивительный

Книга первая
Он был

Глава 1
Удивительный

Настроение: Nomyn «Don’t Go»


  Он был. Удивительный. Этот Новый мир. Мир без земли и облаков, без шелеста листьев и пения птиц, без восходов и закатов багрового Солнца, без таинственной россыпи сверкающих звезд — без всего того, что так дорого нашему сердцу и заставляет его учащенно биться или замирать в восхищении.

  Да. Он был. Изумляющий и пугающий, великолепный и ужасающий в безграничном и невыразимом величии своего совершенного бытия. Взгляду не за что было зацепиться и не на чем сфокусироваться и, если быть совершенно точным, не было и самого взгляда, как не может быть луча без его источника или не может быть следствия без породившей его причины.

  Я был ничем, и я был нигде — так можно было бы сказать, пытаясь обозначить произошедшее, используя самые простые, но и самые подходящие слова для лаконичного описания происходящего. Но в то же время, я был всем, и я был во всем. И этот факт мне пришлось осознавать еще долгие годы затем.

  Это было начало. Начало моей настоящей жизни. Я проснулся. Нет, это было мое второе рождение. Я вышел наконец из этой изнуряющей комы повседневности, вырвался из этой странной, но банальной замкнутой реальности, в которую меня вытащили почти тридцать лет назад в небольшом советском городке, выстроенном на болотах, на берегу холодного северного моря с его пронизывающими ледяными ветрами и вечными низкими и тяжелыми темно-серыми облаками, давящими на тебя всею мощью породившего их океана. В городе с широкими и прямыми улицами и такими же широкими и прямыми людьми.

  Мне было больно, досадно и обидно, и было совершенно неинтересно смотреть на этот тусклый и плоский трехмерный мир, пахнущий хлоркой, лекарствами и кровью. Я равнодушно глядел на склонившиеся надо мною лица, голова беспомощно лежала на чьей-то резиновой руке, и я не понимал, зачем вдруг очутился в этом пространстве серых стен и прямых линий. Наконец, меня перевернули в противоположную сторону от ослепляющего холодного света, я получил неожиданный ошеломляющий удар между лопаток, все во мне сжалось, боль пьянящей волной подкатила к горлу, грудь вздрогнула, легкие расправились, я судорожно схватил непроизвольно открывшимся ртом обжигающий терпкий воздух операционной, ворвавшийся в меня дурманящим вихрем, и я закричал.

  Я кричал от хлынувшего в меня невыразимого ужаса. Я кричал от боли и страха. Я кричал от внезапного и совершенного одиночества. Кричал от разлуки со всем тем, что целую вечность было моим миром и моей вселенной, что было моей абсолютной защитой и всецело любящей меня непостижимой силой, которая успокаивающе гладила меня и разговаривала со мной, которая тихим, нежным и каким-то волшебным потусторонним голосом пела мои любимые песни. Эта сила была для меня всем. И теперь я остался один. И я кричал.

  Но ловкие и сильные руки знают свое дело. А усталость и голод — хорошие лекари. Меня помыли, накормили, связали, заткнули рот, унесли длинными коридорами куда-то далеко и положили напротив бесконечной белой стены, нависшей надо мной новой непонятной реальностью. Устав, я успокоился, уснул и все забыл.
  Я стал человеком.

  Да, это было почти тридцать лет назад. Это было так давно. Целую жизнь тому. Долгие бесконечные годы детства и взросления успели превратиться в череду коротких обрывочных полузабвений с едва уловимыми в неверной памяти образами. Эти образы продолжают жить во мне и останутся со мной до конца моих дней ностальгически приятным шлейфом туманных и хаотичных воспоминаний прошлого.

  Но сегодня… Сегодня все изменилось. Сегодня я стал другим. И вместе с тем, я стал прежним. Я возродился и воскрес из небытия этой абсолютной физической реальности. И я вспомнил. Сегодня я вспомнил себя.

  Зима. Тоскливый вечер в съемной квартире на последнем этаже типовой панельной пятиэтажки небольшого провинциального городка слева от Москвы. Этот маленький скворечник с душными коврами и старой мебелью, за право жить в котором я ежемесячно плачу треть своего заработка — сейчас мой дом и мое убежище. У меня есть сын, жена, машина, работа — все в порядке своей значимости. И есть постоянное, непонятное беспокойство, которое всегда тревожит меня где-то очень глубоко, под наслоениями житейских забот и семейных обязанностей. Оно тревожит меня под плотным покровом моих желаний и желаний тех, кто волею судеб появляется или постоянно присутствует в моем мире, чьи желания со временем становятся моими желаниями и моими заботами, и поток этот бесконечен и утоляет жажду лишь на очень короткое время. Это беспокойство тревожит меня в противоречиях моих мыслей, тревожит разочарованиями, сомнениями в своих возможностях, в неспособности реализовать себя ни в одной из известных мне сфер человеческой деятельности. Это беспокойство исчезает только после третьей, и тогда не остается ничего, кроме бессмысленного умиротворения и мелькающего окна в мир диагональю двадцать дюймов, а затем тяжелого, всегда неожиданно наваливающегося темного беспросветного забытья в чужом старом продавленном кресле. И только тогда покой и внутренняя тишина обволакивают мое сознание своей зыбкой тягучей истомой, позволяя расслабиться и обрести, наконец, то неуловимое, вечно ускользающее равновесие — равновесие слепца, стоящего у края бездны, но забывшего вдруг, что он совершенно ничего не видит и понятия не имеет, куда ему двигаться дальше.

  Но такое существование известно, чем заканчивается. И это не мой вариант. Надо искать.

  …Глаза мои закрылись, и я увидел. Да-а… Карлос рассказывал, что видеть можно не только глазами. Но сказки сказками, пусть даже это сказки о силе, а личный опыт — это другое. Я увидел почти сразу. Ощущение было подобно тому, какое испытываешь, впервые оказавшись на американских горках. Когда ты, замерев на миг на вершине подъема, начинаешь вдруг стремительно падать, уходя по спирали куда-то в сторону, вниз, совершенно теряя контроль над собой, над происходящим, и все, что тебе остается, это всепоглощающее чувство страха, отчаянья и безграничного ужаса, охватившего тебя и заполнившего все твое существо.

  Но сейчас вокруг не было ничего и не за что уцепиться бесполезными побелевшими пальцами, обретя хотя бы какую-то иллюзию контроля. И есть лишь одно желание — вырваться из этого бесконечного падения, выжить любой ценой, остаться собой и во чтобы то ни стало вернуться назад, в свой привычный спокойный мир, в знакомую контролируемую реальность. Вернуться в себя.

  Это было абсолютное крушение всех моих жизненных концепций, наивных фантазий и представлений об окружающем меня изведанном мире. Обнуление ценностей, чужих философских доктрин и религиозных догм, полная капитуляция обыденной определенности перед внезапно открывшемся Непостижимым и Непознаваемым. Это было прозрение, начало всех начал, открытие всех открытий, возрождение моего истинного «я». Непознаваемое явилось передо мной, но в то же время оно всегда было внутри меня, всегда со мной, всегда было рядом, всегда вокруг и везде. Оно просто БЫЛО.

  Между тем, я продолжал стремительно падать и уходить в пике куда-то вниз, в сторону, в бесконечное и очень далекое. Но я точно знал, что в обычном физическом мире я никуда не перемещаюсь, и тело мое остается на месте. Я осознавал, что пространство разворачивается внутри меня словно старый, забытый, но все же новый мир, вновь явившийся мне и внезапно открывшийся за маленькой дверцей темного чуланчика моего рассудка.

  Я продолжал пикировать в другую, параллельную реальность, которая всегда была рядом, на расстоянии вытянутой руки, и хорошо, что эта рука была правая. Карлос рассказывал, что слева у нас находится смерть. Смерть… Да, это может быть. И пусть. Смерть так смерть. Но как же мама, сын, жена… Жалко их. Не надо бы пока умирать, рано еще. Но все равно уже ничего не изменишь… Будь что будет.

  Мысли пронеслись в доли секунды, я смирился с происходящим и отдался этой новой реальности, непостижимой и непреодолимой силе, этому бесконечному падению, падению в небеса.

  И все же, понял я, это конец. Но меня это больше не тревожило. Внезапно все прекратилось, пришел покой, тишина, и не было больше ничего, кроме осознания. Не было ни страха, ни мыслей, ни сомнений, не было грусти. Не было даже самого времени. Я больше ничего не чувствовал. Я растворился во Вселенной и слился с ней, осознавая, что вместе с тем, все еще нахожусь в собственном теле. Я мог видеть себя со стороны. Видел тело, лежащее на кровати, и видел себя другого — бестелесного. Это было странно. Я видел белого всадника на белом коне, который обладал беспредельной силой и знанием Абсолютной истины, и не было у меня в этом сомнений. Я существовал вне времени и пространства. Но в то же время, я устремлялся вперед, пронзая бесконечность верхом на своем верном друге. Куда лежал мой путь? Я стремился к Земле.

  Вырастая из маленькой точки, она быстро расширялась, приближаясь ко мне, проявляя очертания материков, городов и человеческих жизней. Я мог выбрать любое место и время, любую душу и жизнь, я мог прожить ее за один миг, прочувствовав все ее горести и все счастливые минуты. Я мог проживать бесконечные годы бесчисленных жизней за один вдох, который мне был больше не нужен, за одно мгновение, которое становилось вечностью. Я мог стать женщиной или ребенком, богачом или нищим. Я был прославляем и проклинаем всеми, был святым и величайшим грешником, я был везде и я был во всем, обладая великой силой и безграничной властью над всеми живущими.

  Но вдруг, что-то вокруг меня стало меняться, мир начал сужаться, ограничиваться, и я понял, что необходимо выбрать какую-то одну жизнь, одно конкретное место на этой земле, одну точку во времени. Но выбрать я не успел, сознание мое устремилось в какую-то знакомую реальность и несомненную предопределенность, сопротивляться которой я больше не мог, да и не хотел.

  «Ма-а… Ма-арт… Ма-арти-и!.. Ну где этот м-Марти?!» — доносилось откуда-то далеким эхом, повторяясь и нависая над миром, стремительно сжимающимся, скручивающимся, сплетающимся в узел и срастающимся в жесткую пуповину моей жизни.

  Перед моим невидящим взглядом начала проявляться испарина, густеющая и превращающаяся в матовое бельмо, в безликой пустоте которого я начинал различать оттенки и некоторые едва уловимые цвета. Надо мной снова навис белый потолок, непреодолимой силой и тяжестью своего существования впечатавший меня в кровать, и казалось — он вот-вот меня раздавит.

  — Ну! Ты как, в порядке?! — тем временем обращалось к моему телу озабоченное лицо брата, которое с любопытством всматривалось в меня, сканируя тревожным, но очень заинтересованным взглядом. Голова его устремлялась в пространство редеющим ежиком волос, которые антенками смешно торчали над высоким наморщенным лбом. Видимо, память о том, что у нас общая мать, заставила его немножко больше беспокоиться обо мне, нежели о других своих подопытных человечках.

  Но я вернулся. Я вернулся в этот мир, и я стал другим.

  Меня переполняли мысли и чувства. Прошла минута, другая… и остались только чувства. Они захлестнули меня. И так много всего надо было рассказать этому миру, так много всего открыть! Но не было нужных слов. И не то чтобы я не мог подобрать их, нет, в моем словаре достаточно эпитетов в превосходной и сравнительной степени, но все это было не то, и все не о том — все было мелко, безжизненно, невыразительно, и было совершенно безлико. Нет в нашем языке понятий и слов для описания того, что я пережил и увидел. И пока я искал слова, воспоминания начали тускнеть, растворяться, исчезать. Я пытался сосредоточиться, ухватить их, сформулировать и запомнить — пытался сохранить, не потерять, хотя бы для себя, хотя бы что-то. Но воспоминания словно сон таяли и казалось, память о пережитом исчезает во мне навсегда, оставляя лишь мимолетные образы о том великом, в сравнении с которым наш мир казался маленькой незначительной песчинкой — чужой, беспомощной и совершенно бессмысленной.

  И все же, во мне осталось самое главное, осталось несомненное знание о существовании великой тайны бытия и Абсолютной истины, к которой мне сегодня посчастливилось прикоснуться благодаря брату, случаю и тому удивительному растению, которое через моря, океаны и континенты ворвалось в мою жизнь, ворвалось и наполнило ее смыслом.