Предновогоднее жили-были

Жили-были старик со старухой у самого синего моря. Вернее, нет, не так. Это они раньше там жили — по молодости, когда дауншифтили. Что же до сейчас, то в избушке около леса они жили-были — во как.

Ага, и под старость они тоже, значить, в глушь подались. Ну как в глушь… Избушка та ихняя в деревне была. Деревня — дык, ни большая, ни маленькая — обычная такая. Но до ближнего городу было ходить-не переходить. Но иногда туда автобус ездил, поэтому пешком в город идти дураков не много было. Вот.

Старик айтишник был — электрической, значить, сетью электрическую рыбку выуживал в этих ваших интернетах. Тем они, в основном, и кормились. Бабка его тоже ушлой была — мужику своему под стать. Йогой маялась да в дзен-буддизме медитировала. Но не просто так, а на электрическую камеру. Ух, стыдоба! Но с этого, значить, тоже им копеечка падала, но совсем малая. Только что бабке радость, да развлечение.

А домишко-то их был запущен совсем, но хозяев это волновало мало. Местный люд, проходя мимо, только головами качал, да у виска пальцем крутил: одно слово — чудаки городские!

Дед свою бабку Ягой называл. Не оттого, что злобна да сварлива, а по этой самой еённой йоге. Яга и Яга — так и приклеилось к ней по деревне, так её за глаза и звали. Но;ги у ней, конечно, не костяные были, но местным завистницам до этого дела было мало: не по-людски же как-то — у всех женщинов ноги, значить, как и положено — рыхлые да рассыпчатые, а у бабки этой — точёные, что у косули. Ну как есть костяные!

И вот как-то под Новый год взхотелось бабе Яге ёлочку. Ну, лес рядом, вродь как, старику сходить да срубить. Но не так проста была Яга — жалко ей было живых деревцев. Достань, говорит старику, ёлку, чтоб была не живая, но аккурат как живая и чтоб хвоей пахла! И пошла-пошла описывать красоту неописуемую той вожделенной ёлки — и шары, чтоб на ей золотые, и штоб мишура серебряна… Долгонько разорялась.

Дед, аккурат в те поры слушая слова своей старухи, закинул свой электрический невод с своё электрическое море, и — вот незадача! — пришёл тот невод с одною тиной морскою. И тоже, значить, электрической. И несъедобной тож.

А старуха знай себе не унимается, да словесами расписными всё это дело праздничное разрисовывает. И невдомёк ей, что в погребе ни крошки, а у старика давно ничего не ловилось. Больно и обидно стало старику от обозреваемых перспективов, а тут ещё старуха рану его сольцой посыпает да вилкой тыкает.

— Йа-а-а креведко! — вскричал он в запале.

Это, значить, такой старинный мем из его беспутной молодости. Что ты, мол, за человек-то такой? А затем как бухнет в сердцах кулаком по ветхому лэптопу своему яблочному, а тот возьми да и развались.

Взвыла тогда баба Яга сиреною:

— Ах ты ж падонак старый хрыч! Ф Бабруйск жывотное! — тоже значит старинными мемами сыплет, на чём свет стоит старика ругает. Смотри, мол, дурачина-простофиля, что наделал!

— КГ/АМ! — проорал ей в ответ дед, собрал яблочные свои обломки, впрыгнул в валенки, накинул тулуп и шапку и вышел за порог.

Надо сказать, аккурат в этот день автобус до города уходил. В нём сивая бородушка и уехал. А Яга-костяная нога дома осталась. Позлилась-позлилась и ну горевать. Как же так? Он же карточку свою электрическую не прихватил — пропадёт ведь совсем в городе-то…


Долго ли, коротко ли добирался дед до этого самого города. Шумно было в автобусе. Кумушки деревенские делились друг с другом рецептами своих оливьешек. Вот я-де кладу туда дохтурскую колбасу, а я, мол, колбаски охотничьи, а я, а я тушёную курицу… Гомон, хохот, шутки-прибаутки. Старик сидел бирюком, в общей беседе не участвовал. Так и доехал до города.

Вынул пару сотенных из шапки, где у него была сбережена заначка, да и отдал водителю за проезд. И пошёл к старому своему приятелю, что лабаз ремонтный в городе держал.
Поздоровались они, значить, покряхтели по-стариковски за жисть, и тут дед наш предъявляет лэптоп свой. Дескать, погляди что деется-то — совсем я, старый дурень, его разломал — будто чёрт какой дёрнул за руку. Деловитый его приятель похмурился, оглядел колченогую технику со всех сторон, куда-то дунул, где-то отвёрткой полазал и интиллегентно так говорит:

— Старина, у меня ж как раз такой на складе завалялся. Я уже думал на запчасти кому продать или и вовсе сдать в утиль — ну, потому как нерабочий совсем и частей, опять же, взять неоткуда. Дела-а-а.

А потом отложил дедовский рассыпавшийся лэптоп и принёс из кладовки тот хлам, о котором говорил только что. Взял отвёртку, открутил что-то от одного, привинтил к другому. В общем, собрал деду ноутбук лучше прежнего. Сунул вилку в розетку — тут и экран красочно зажёгся. Работает!
Дед от радости не знает что и сказать. Выдавил только:

— Сколько с меня?

Мастер почесал в затылке, да и говорит:

— Знаешь — а нисколько.

— Чево ты! — Возмущается дед. — Хоть пятихатку-то возьми!

— Мы сделаем лучше, — возражает ему приятель, — У меня же сегодня короткий день, и он, считай, уже окончился. Да и, честно говоря, клиентов у меня всё меньше — вряд ли кто уже зайдёт. Может эта… сбегаешь?

И денежку какую-то суёт. Тут наш дед, не будь дурак, подмигнул и умчал в магазин. Взял её-родимую, кой-какую закуску и тут как тут.

Посидели, выпили. Рассказали друг другу про своё житьё-бытьё. И когда речь зашла об электрическом неводе, мастер по ремонту возьми да скажи:

— А покажи-ка что там у тебя за беда?

Дед и показал, и рассказал как бросает он, значить, невод и как идёт к его берегу одна непруха в последнее время. А мастер-то покумекал, смекнул и указал старику нашему что он в деле своём проглядел. Вот толковый человек! Ну и после этого у деда вдруг всё наладилось, и невод пришёл уже не порожний.

На радостях хотел было опять он сбегать, да вспомнил, что карту свою электрическую дома оставил, а с ней и мобилу, будь она неладна. А заначка вся уже и к концу подошла — только на оплату в обратный путь осталось.


Старуха, между тем, места себе не находила, представляя как старик её по; миру ходит в городе этом. Метаться стала по соседям, у кого был свой транспорт. Забегла к первой соседке — так, мол, и так — что делать? У твоего, дескать, машина и да не свёз бы он меня в город старика моего поискать? Та хмуро на Ягу посмотрела, сказала:

— Шла бы ты, соседка, домой — мой-то пьяный лежит.

— Люба, кто там? — донёсся из глубины хаты совершенно трезвый до Гусь-Хрустального хрусталя голос.

— Никто, Петруша.

И дверь перед носом у старухи закрылась. Делать нечего — метнулась она к другой соседке. И ровно та же история. Видать, зело боялись кумушки-соседушки, что уведёт она у них мужиков! Понимая это дело, горько обижалась наша старушка про себя:

— Да зачем мне ваши-то? Мне бы своего вернуть!

Ну, думает, если и у третьей соседки от ворот поворот получит, то хоть ложись и помирай. А та необщительна была, и тоже, значить, белой вороной средь своих товарок, как и наша Яга, слыла. Очень не хотелось идти к нелюдимой, но, как у нас говорится, шопа делать, такова ж…

Пошла. И вот не даром говорят, что Бог Троицу любит. Поехали они втроём с мужем той белой вороны деда из города выручать. А тут как раз и сообщение на дедов телефон, что бабка наша прихватила — так мол и так, баланц Вашей карты пополнен. Смотрит Яга и глазам не верит — давненько он так не пополнялся! И ну она в слёзы, да не из-за денег этих проклятых… А соседка её утешать сразу принялась. Едут, ревут обе. А мужик молчит, баранку крутит.

В таком виде до города и доехали, а старуха, памятуя о дедовом старом друге — сразу к нему. А те двое сидят тёпленькие у лэптопа, гогочут. Увидя свою жену, дед встрепенулся:

— Ого, Олюшка, а ты как тут? — и смутился сразу. Покраснел даже малость, хоть и до того был помидор-помидором — после горячительного-то.

— Да вот, — отвечает, — за тобою я. Степан со Светочкой вошли в положение.

И, значить, на соседей следом вошедших кивает. Ну тут, кончено, сразу здрасти-мордасти, куча благодарностей… и, да не стоило так беспокоиться, и, часа через четыре уже выехал бы на обратном автобусе. И, мол, коли так получилось, давайте, что ли, встречать Новый год вместе, потому как веселей?

А — давайте! И поехала-понеслась душа по рынкам отовариваться — а там и обратно домой…

И ударили куранты!

И все, впятером с мастером, чокнулись.


Так выпьем же за то, чтобы если и чокаться, то только рюмками, а не умами!