Киттнер, окончание

Он рулил правой рукой, пока чувство не исчезло. Мост Вильямсбург привел его в Кингс, и он уворачивался, то ускорялся, то возвращался назад, пока снова не потерял тени. Это заняло время. А по этому окольному пути предстояло пройти еще далеко.
   Холт, повернув направо, направился на юг к Проспект-парку, а затем на восток, к пустынному участку пляжа между Брайтон-Бич и Канарси. Смит, съежившийся сзади, не издал ни звука.
   — Пока все хорошо, — сказал Холт через плечо. — Во всяком случае, моя рука снова в форме.
   "Что с ним случилось?"
   «Должно быть, я задел мою смешную кость».
   «Нет, — сказал Смит, — это был парализатор. Как это." Он показал трость.
   Холт не понял. Он продолжал ехать, пока они не оказались почти у цели. Он остановился за углом от винного магазина.
   — Я возьму бутылку, — сказал он. «Слишком холодно и дождливо, чтобы меня взбодрить».
   — У нас нет времени.
   «Конечно, есть».
   Смит прикусил губу, но больше не возражал. Холт купил пинту ржаного виски и, вернувшись в кэб, сделал глоток, после того как предложил выпить своему проездному и получил в ответ покачание головой.
   Рожь определенно помогла. Ночь была очень холодной и несчастной; шквалы дождя хлестали по улице, заливая лобовое стекло. Изношенные дворники мало помогали. Ветер завывал, как банши.
   — Мы достаточно близко, — предположил Смит. «Лучше остановись здесь. Найдите место, чтобы спрятать такси».
   "Где? Это все частные дома».
   — Подъездная дорожка…
   — Хорошо, — сказал Холт и нашел одну, защищенную нависающими деревьями и густыми кустами. Он выключил свет и двигатель и вышел, сгорбившись и подняв воротник своего плаща. Дождь моментально промочил его. Он хлынул ровным проливным потоком, шумно и стаккато стуча в лужи. Под ногами была песчаная, скользкая грязь.
   — Подождите секунду, — сказал Холт и вернулся в кабину за фонариком. "Все готово. Что теперь?"
   «Дом Китона». Смит конвульсивно дрожал. — Еще нет одиннадцати. Нам придется подождать».
   Они ждали, спрятавшись в кустах на территории Китона. Дом казался смутной тенью на фоне колеблющейся завесы пропитанной тьмы. В освещенном окне на первом этаже виднелась часть помещения, похожего на библиотеку. Звук бурунов, сильно пульсирующий, доносился слева от них.
   Вода стекала под воротник Холта. Он тихо выругался. Он зарабатывал свою тысячу баксов, все в порядке. Но Смит переживал тот же дискомфорт и не жаловался на это.
   — Разве это не… —
   Ш-ш! Смит предупредил. — Остальные могут быть здесь.
   Холт послушно понизил голос. — Тогда они тоже утонут. Они за блокнотом?
   Почему бы им не пойти и не получить его?»
   Смит грыз ногти. «Они хотят его уничтожить».
   — Это то, что сказал парень в переулке, если подумать. Холт пораженно кивнул. — Кто они?
   "Неважно. Им здесь не место. Ты помнишь, что я тебе говорил, Дэнни?
   «Насчет блокнота? Что мне делать, если сейф не открыт?
   — Будет, — уверенно сказал Смит. «Скоро, сейчас. Китон в своей подвальной лаборатории заканчивает свой эксперимент.
   В освещенном окне мелькнула тень. Холт наклонился вперед; он почувствовал, как Смит рядом с ним напрягся, как проволока. Слабый вздох вырвался из горла старика.
   В библиотеку вошел мужчина. Он подошел к стене, отдернул занавеску и встал спиной к Холту. Вскоре он отступил назад, открывая дверцу сейфа.
   "Готовый!" — сказал Смит. "Это оно! Он записывает последний шаг формулы. Взрыв произойдет через минуту. Когда это произойдет, Дэнни, дай мне минуту, чтобы я убрался и поднял шум, если остальные здесь.
   — Я так не думаю.
   Смит покачал головой. — Делай, как я говорю. Беги домой и возьми блокнот.
   "И что?"
   — Тогда беги отсюда как можно быстрее. Не позволяйте им поймать вас, что бы вы ни делали».
   "Как насчет тебя?"
   Глаза Смита полыхнули напряженной, яростной командой, сияя в ветреной тьме. — Забудь меня, Дэнни! Я буду в безопасности.
   — Ты нанял меня телохранителем.
   — Тогда я вас выписываю. Это жизненно важно, важнее моей жизни. Эта записная книжка должна быть у вас в руках
   … — Для военного министерства?
   «Для… о да. Ты сделаешь это сейчас, Дэнни?
   Холт помедлил. — Если это так важно… —
   Да. Это!"
   "Хорошо, тогда."
   Мужчина в доме сидел за столом и писал. Внезапно вылетело окно. Звук взрыва был приглушен, как будто его источник находился под землей, но Холт почувствовал, как земля под ним задрожала. Он увидел, как Китон вскочил, отступил на полшага и вернулся, схватив блокнот. Физик подбежал к настенному сейфу, бросил в него книгу, захлопнул дверцу и ненадолго задержался там спиной к Холту.
   Затем он вылетел из поля зрения Холта и исчез.
   Смит сказал возбужденным голосом: «У него не было времени запереть его. Подожди, Денни, пока ты меня не услышишь, а потом возьми этот блокнот!
   Холт сказал: «Хорошо», но Смит уже ушел, бегая через кусты. Крик из дома возвестил о том, что красное пламя вырвалось из далекого окна на первом этаже. Что-то с грохотом упало, каменная кладка, подумал Холт. Он услышал голос Смита. Он не мог видеть человека под дождем, но был шум потасовки. Некоторое время Холт колебался. Голубые карандаши света пробивались сквозь дождь, бледные и расплывчатые вдалеке.
   Он должен помочь Смиту, хотя он обещал, и вот блокнот. Преследователи хотели его уничтожить. И теперь совершенно очевидно, что дом полыхал. От Китона не осталось и следа.
   Он побежал к освещенному окну. Было достаточно времени, чтобы достать блокнот, прежде чем пожар стал опасным.
   Краем глаза он увидел приближающуюся к нему темную фигуру. Холт поскользнулся на кастете. Если бы у парня был пистолет, это было бы прискорбно; в остальном достаточно справедливо.
   Человек — тот самый, которого Холт встретил в переулке Сорок второй улицы, — поднял трость и нацелился. Бледно-голубой луч света вырвался наружу. Холт почувствовал, что его ноги немеют, и тяжело рухнул на землю.
   Другой мужчина продолжал бежать. Холт, с трудом вставая на ноги, отчаянно бросился вперед. Бесполезно.
   Теперь пламя освещало ночь. Высокая темная фигура на мгновение вырисовалась у окна библиотеки; затем мужчина перелез через подоконник. Холт с затекшими ногами сумел удержать равновесие и рванулся вперед. Это была агония: словно иголки в тысячу раз усилились.
   Он подошел к окну и, прислонившись к подоконнику, заглянул в комнату. Его противник возился с сейфом. Холт вылез через окно и заковылял к мужчине.
   Его кулак с медным кастетом был готов.
   Неизвестный легко отскочил, размахивая тростью. Засохшая кровь окрасила его подбородок.
   — Я запер сейф, — сказал он. — Лучше убирайся отсюда, пока тебя не охватило пламя, Денни.
   Холт выругался. Он попытался связаться с мужчиной, но не смог. Не успел он сделать и двух неуверенных шагов, как высокая фигура исчезла, легко выпрыгнув из окна и унесшись под дождь.
   Холт повернулся к сейфу. Он мог слышать треск пламени. Дым валил через дверной проем слева от него.
   Он проверил сейф; он был заперт. Он не знал комбинации, поэтому не мог ее открыть.
   Но Холт пытался. Он обыскал стол, надеясь, что Китон где-то нацарапал ключ на бумаге. Он пробился к ступеням лаборатории и остановился, глядя вниз, в ад подвала, где лежало горящее неподвижное тело Китона. Да, Холт пытался. И он потерпел неудачу.
   Наконец жара выгнала его из дома. Пожарные машины с ревом приближались. Не было никаких признаков Смита или кого-либо еще.
   Холт остался среди толпы, чтобы искать, но Смит и его следопыты исчезли, как будто растворились в воздухе.
   — Мы поймали его, Администратор, — сказал высокий мужчина с засохшей кровью на подбородке. — Я пришел сюда сразу после нашего возвращения, чтобы сообщить вам.
   Администратор вздохнул с облегчением.
   — Какие-нибудь проблемы, Джорус?
   «Не говоря уже о».
   «Ну, приведите его», — сказал администратор. — Думаю, нам лучше покончить с этим.
   Смит вошел в кабинет. Его тяжелое пальто выглядело неуместно на фоне целофлексовой одежды остальных.
   Он опустил глаза.
   Администратор взял блокнот и прочитал: «25 сол, 2016 год от Рождества Христова. Тема: вмешательство в факторы вероятности. Обвиняемый был обнаружен в попытке подделать текущее вероятное настоящее, изменив прошлое и тем самым создав переменное альтернативное настоящее. Использование машин времени запрещено, кроме уполномоченных должностных лиц. Обвиняемый ответит».
   Смит пробормотал: «Я не пытался что-то изменить, администратор…» Джорус поднял глаза и сказал: «Протестую. Определенные ключевые периоды времени и места запрещены. Бруклин, особенно район дома Китона, во время около полудня 10 января 1943 года, абсолютно запрещен для путешественников во времени. Заключенный знает почему.
   — Я ничего об этом не знал, сир Джорус. Вы должны мне поверить.
   Джорус неустанно продолжал: «Администратор, вот факты. Обвиняемый, украв путешественника во времени, вручную установил управление для запретного пространственно-временного сектора. Как вы знаете, такие сектора ограничены, потому что они являются ключами к будущему; вмешательство в такие ключевые точки автоматически изменит будущее и создаст другую линию вероятности. Китону в 5943 году в его подвальной лаборатории удалось разработать формулу того, что мы теперь знаем как M-Power. Он поспешил наверх, открыл сейф и записал формулу в своей книге в таком виде, что ее легко мог бы расшифровать и применить даже неспециалист. В это время в лаборатории Китона произошел взрыв, и он положил блокнот в сейф и спустился вниз, не позаботившись, однако, снова запереть сейф. Китон был убит; он не знал о необходимости держать M-Power подальше от радия, и атомный синтез вызвал взрыв. Последующий пожар уничтожил блокнот Китона, хотя он находился в сейфе. Он был обуглен до неразборчивости, и никто не подозревал о его ценности. Только в первом году двадцать первого века M-Power была заново открыта».
   Смит сказал: «Я не знал всего этого, сир Джорус».
   "Ты врешь. Наша организация не делает ошибок. Вы нашли ключевое место в прошлом и решили изменить его, тем самым изменив наше настоящее. Если бы вам это удалось, Деннис Холт из 1943 года вытащил бы блокнот Китона из горящего дома и прочитал бы его. Его любопытство заставило бы его открыть блокнот. Он бы нашел ключ к M-Power. И, благодаря самой природе M-Power, Деннис Холт стал бы самым могущественным человеком своего времени. Согласно вариантной линии вероятности, к которой вы стремились, Деннис Холт, если бы он получил эту записную книжку, сейчас был бы диктатором мира. Этот мир, каким мы его знаем, не существовал бы, хотя существовал бы его эквивалент — жестокая, безжалостная цивилизация, управляемая автократом Деннисом Холтом, единственным обладателем М-силы. Стремясь к этой цели, заключенный совершил тяжкое преступление».
   Смит поднял голову. — Я требую эвтаназии, — сказал он. — Если ты хочешь обвинить меня в том, что я пытаюсь вырваться из моей проклятой рутинной жизни, то хорошо. У меня никогда не было шанса, вот и все».
   Администратор поднял брови. «Ваш послужной список показывает, что у вас было много шансов. Вы не способны добиться успеха за счет собственных способностей; вы занимаетесь единственной работой, которую можете делать хорошо. Но ваше преступление, как говорит Джорус, серьезно. Вы пытались создать новое вероятностное настоящее, разрушив это, подменив ключевую точку в прошлом. И если бы вам это удалось, Деннис Холт стал бы диктатором расы рабов. Эвтаназия больше не является вашей привилегией; ваше преступление слишком серьезно. Вы должны продолжать жить, выполняя поставленную перед вами задачу, до дня своей естественной смерти».
   Смит задохнулся. — Это была его вина — если он вовремя получил блокнот… Джорус недоуменно посмотрел на него. "Его?
   Деннис Холт, двадцать лет, 1943 год… его вина? Нет, я думаю, он твой — за попытку изменить свое прошлое и свое настоящее.
   Администрация сказала: «Приговор вынесен. Это конец».
   И Деннис Холт, в возрасте девяноста трех лет, в 2056 году от Рождества Христова, послушно повернулся и медленно вернулся к своей работе, той самой, которую он будет выполнять теперь, пока не умрет.
   А Деннис Холт, в возрасте двадцати лет, в год от Рождества Христова 5943, ехал на такси домой из Бруклина, недоумевая, что же все-таки произошло. По ветровому стеклу косо стекали пелены дождя.
   Денни сделал еще один глоток из бутылки и почувствовал, как рожь успокаивающе разливается по его телу.
   О чем все это было?
   Банкноты хрустко шуршали в его кармане. Дэнни ухмыльнулся. Тысяча шуток! Его ставка. Его столица. С этим теперь он мог бы сделать многое — и он бы тоже это сделал. Все, что нужно парню, это немного наличных денег, и он может пойти куда угодно.
   «Вы держите пари!» — решительно сказал Деннис Холт. «Я не собираюсь всю жизнь сидеть на одной скучной работе.
   Не с тысячей баксов — не со мной!
   ЖИЛИЩНАЯ ПРОБЛЕМА
   Жаклин сказала, что это была канарейка, но я утверждал, что в крытой клетке была парочка неразлучников. Одна канарейка никогда не смогла бы поднять столько шума. Кроме того, мне нравилось думать о суровом старом мистере Хенчарде, который держит неразлучников; это было так совершенно неуместно. Но что бы ни держал жилец в клетке у своего окна, он ревниво прикрывал это — или их — от посторонних глаз. Все, что нам нужно было пройти, это звуки.
   И разобраться в них было не так-то просто. Из-под кретоновой ткани доносились шорохи, шорохи, время от времени слабые и необъяснимые хлопки, а раз или два слабый стук, от которого вся скрытая клетка на подставке из красного дерева задрожала. Мистер Хенчард, должно быть, знал, что нам любопытно. Но все, что он сказал, когда Джеки заметила, что птиц приятно иметь рядом, было: «Чушь! Оставь эту клетку в покое, слышишь?
   Это нас немного разозлило. Мы не шпионы, и после этого отмахивания мы хладнокровно отказались даже смотреть на окутанную кретоновым телом фигуру. Мы также не хотели терять мистера Хенчарда. Достать комнатщиков было на удивление трудно. Наш домик стоял на прибрежном шоссе; В городе было несколько десятков домов, бакалейная лавка, винный магазин, почта и ресторан Терри. Это было почти все. Каждое утро мы с Джеки садились на автобус и ехали на фабрику, которая находилась в часе езды. К тому времени, когда мы вернулись домой, мы довольно устали. Мы не могли получить никакой помощи по дому — военная работа оплачивалась намного лучше — поэтому мы оба взялись за уборку. Что касается готовки, то мы были лучшими клиентами Терри.
   Зарплата была хорошая, но перед войной мы накопили слишком много долгов, поэтому нам нужны были дополнительные бабки.
   Вот почему мы сняли комнату мистеру Хенчарци. Вдали от проторенных дорог, с трудным транспортом и с темным берегом каждую ночь, было не так-то просто найти комнату. Мистер Хенчард выглядел вполне естественно. Мы решили, что он слишком стар, чтобы шалить.
   Однажды он забрел, внес задаток; Вскоре он появился с огромным гладстоуном и квадратной парусиновой рукоятью с кожаными ручками. Это был скрипучий старичок с взлохмаченными жесткими волосами и лицом, как у отца Попая, только более человеческим. Он не был кислым; он был просто хрустящим. У меня сложилось впечатление, что он провел большую часть своей жизни в меблированных комнатах, занимаясь своими делами и попыхивая бесчисленными сигаретами через длинный черный мундштук. Но он не был одним из тех одиноких стариков, которых можно смело жалеть — далеко не так! Он не был беден и был полностью самодостаточен. Мы любили его. Однажды я назвал его дедушкой в порыве любви, и моя кожа покрылась волдырями от полученных замечаний.
   Некоторые люди рождены под счастливыми звездами. Мистер Хенчард был именно таким. Он всегда находил деньги на улице. Несколько раз, когда мы бросали кости или играли в покер, он делал пасы и удерживал стриты, даже не пытаясь. О хитрости не могло быть и речи — ему просто повезло.
   Я помню, как мы все спускались по длинной деревянной лестнице, ведущей с вершины утеса на пляж. Мистер Хенчард пнул довольно большой камень, лежавший на одной из ступенек. Камень немного отскочил вниз, а затем пробил одну из ступенек. Дерево было полностью гнилое. Мы были совершенно уверены, что если бы мистер Хенчард, ведущий, наступил на эту гнилую секцию, все бы рухнуло.
   А потом было время, когда я ехал с ним в автобусе. Мотор остановился через несколько минут после того, как мы сели в автобус; водитель остановился. Навстречу нам по шоссе шла машина, и, когда мы остановились, у нее лопнуло одно переднее колесо. Его занесло в кювет. Если бы мы вовремя не остановились, произошло бы лобовое столкновение. Ни одна душа не пострадала.
   Мистер Хенчард не был одинок; он, кажется, днем выходил, а ночью большую часть времени сидел в своей комнате у окна. Мы, конечно, стучали, прежде чем войти убирать, и иногда он говорил: «Подождите минутку». Послышался торопливый шорох и звук того, как кретоновое покрывало скользнуло по его птичьей клетке. Мы задавались вопросом, что за птица у него была, и предположили, что это может быть феникс. Существо никогда не пело. Оно издавало шумы. Мягкие, странные, не всегда птичьи звуки. К тому времени, когда мы возвращались домой с работы, мистер Хенчард всегда был в своей комнате. Он остался там, пока мы убирались. В выходные он никуда не выходил.
   Что касается клетки.
   Однажды вечером мистер Хенчард вышел, засунув сигарету в мундштук, и оглядел нас.
   — Мф, — сказал мистер Хенчард. — Послушайте, у меня есть кое-какая собственность на севере, и я уеду на недельку или около того. Я все равно буду платить арендную плату».
   — О, хорошо, — сказала Джеки. — Мы можем…
   — Чепуха, — прорычал он. «Это моя комната. Я сохраню его, если захочу. Как насчет этого, эй?»
   Мы согласились, и он на одном дыхании выкурил половину сигареты. Ну, смотри сюда, сейчас. Всегда до того, как у меня была собственная машина. Поэтому я взял с собой клетку для птиц. На этот раз мне нужно ехать на автобусе, так что я не могу его взять. Вы были очень милы — не подсматривали и не подсматривали. У тебя есть смысл. Я оставлю здесь свою птичью клетку, но не трогайте эту крышку!»
   — Канарейка… — Джеки сглотнула. «Он будет голодать».
   — Канарейка, а? — сказал мистер Хенчард, устремив на нее злые глаза-бусинки. "Не бери в голову. Я оставил много еды и воды. Ты только руки прочь. Убирай мою комнату, когда она в этом нуждается, если хочешь, но не смей трогать птичью клетку. Что ты говоришь?"
   — Хорошо с нами, — сказал я.
   — Ну, ты возражаешь, что я скажу, — рявкнул он.
   Следующей ночью, когда мы вернулись домой, мистера Хенчарда уже не было. Мы вошли в его комнату и увидели записку, приколотую к кретоновому покрывалу. Оно сказало: «Задумайся сейчас!» Внутри клетки что-то зашуршало.
   А потом раздался слабый хлопок.
   — Черт с ним, — сказал я. — Хочешь сначала в душ?
   — Да, — сказала Джеки.
   Whirr-r пошел в клетку. Но это были не крылья. Удар!
   Следующей ночью я сказал: «Может быть, он оставил достаточно еды, но, держу пари, воды становится мало».
   "Эдди!" — заметил Джеки.
   «Хорошо, мне любопытно. Но мне также не нравится мысль о том, что птицы умирают от жажды.
   "Г-н. Хенчард сказал… —
   Хорошо, еще раз. Пойдем к Терри и посмотрим, что там с бараньей отбивной.
   На следующую ночь — ну да ладно. Мы сняли кретон. Я все еще думаю, что мы были менее любопытны, чем обеспокоены.
   Джеки сказала, что когда-то знала человека, который бил свою канарейку.
   — Мы найдем бедного зверя, съежившегося в цепях, — заметила она, отряхивая тряпку на подоконник за клеткой. Я отключил вакуум. Виш-рысь-рысь-рысь что-то пошло под кретоном.
   — Да… — сказал я. «Слушай, Джеки. С мистером Хенчардом все в порядке, но он псих. Эта птица или птицы могут испытывать жажду сейчас. Я собираюсь посмотреть».
   "Нет. Э-да. Мы оба будем, Эдди. Мы разделим ответственность». Я потянулся к крышке, и Джеки нырнула под мою руку и положила свою руку на мою.
   Затем мы подняли угол ткани. Внутри что-то шуршало, но как только мы коснулись кретона, звук прекратился. Я хотел бросить только один быстрый взгляд. Однако моя рука продолжала поднимать крышку. Я видел, как двигалась моя рука, и не мог остановить это. Я был слишком занят поисками.
   Внутри клетки был… ну, маленький домик. Он казался завершенным в каждой детали. Крошечный домик, выкрашенный в белый цвет, с зелеными ставнями — декоративными, не предназначенными для закрывания, — коттедж был строго современным. Это был удобный, добротно построенный дом, который постоянно можно увидеть в пригороде. На крошечных окнах были ситцевые занавески; они были освещены, на первом этаже. В тот момент, когда мы подняли ткань, каждое окно внезапно погасло. Свет не погас, но шторы с раздраженным рывком опустились.
   Это произошло быстро. Никто из нас не видел, кто или что опустило эти шторы.
   Я отпустила покрывало и отступила назад, увлекая за собой Джеки.
   — Кукольный дом, Эдди!
   — С куклами внутри?
   Я посмотрела мимо нее на клетку с капюшоном. «Может быть, ты думаешь, может быть, научить канарейку опускать шторы?»
   «О, мой! Эдди, послушай.
   Из клетки доносились слабые звуки. Шорохи и почти неслышимый хлопок. Потом соскоб.
   Я подошел и снял кретоновую ткань. На этот раз я был готов; Я смотрел в окна. Но шторы опустились, когда я моргнул.
   Джеки коснулась моей руки и указала. На покатой крыше была миниатюрная кирпичная труба; из него поднималась струйка бледного дыма. Дым продолжал подниматься вверх, но он был таким тонким, что я не чувствовал его запаха.
   — П-канарейки п-готовят, — булькнула Джеки.
   Мы стояли там какое-то время, ожидая почти чего угодно. Если бы из парадной двери выскочил маленький зеленый человечек и предложил нам три желания, мы бы не сильно удивились. Только ничего не случилось.
   Теперь из крошечного домика в птичьей клетке не доносилось ни звука.
   И жалюзи были опущены. Я мог видеть, что все дело было шедевром в деталях. На маленьком крыльце лежал крошечный коврик. Еще был дверной звонок.
   Большинство клеток имеют съемное дно. Этот не сделал. Пятна смолы и тускло-серый металл свидетельствовали о пайке. Дверь тоже была запаяна. Я мог просунуть указательный палец между прутьями, но большой палец был слишком толстым.
   — Симпатичный домик, не так ли? — сказала Джеки дрожащим голосом. — Должно быть, они такие маленькие…
   — Парни?
   «Птицы. Эдди, кто живет в этом доме?
   — Что ж, — сказал я. Я вынул свой автоматический карандаш, аккуратно просунул его между прутьями клетки и ткнул в открытое окно, где щелкнула штора. Изнутри дома что-то вроде игольчатого луча миниатюрного фонарика ударило мне в глаз, ослепив меня своим сиянием. Когда я крякнул и отпрянул, я услышал, как хлопнуло окно, и штора снова опустилась.
   — Ты видел, что произошло?
   — Нет, твоя голова мешала. Но…
   Пока мы смотрели, свет погас. Только тонкий дым, вьющийся из трубы, говорил о том, что что-то происходит.
   "Г-н. Хенчард — сумасшедший ученый, — пробормотала Джеки. «Он уменьшает людей».
   «Не без атомного сокрушителя», — сказал я. «Каждый сумасшедший ученый должен иметь ускоритель атомов, чтобы создавать искусственные молнии».
   Я снова засовываю карандаш между прутьями. Я тщательно прицелился, прижал острие к дверному звонку и позвонил. Послышалось тонкое шуршание.
   Штора на одном из окон у двери поспешно отдернулась в сторону, и что-то, вероятно, посмотрело на меня. Я не знаю. Я не был достаточно быстр, чтобы увидеть это. Тень вернулась на место, и больше не было движения. Я звонил в звонок, пока мне не надоело. Затем я остановился.
   — Я могу разобрать клетку, — сказал я.
   "О, нет! Мистер Хенчард… —
   Ну, — сказал я, — когда он вернется, я спрошу его, какого черта. Он не может держать пикси. Этого нет в договоре аренды».
   — У него нет договора аренды, — возразила Джеки.
   Я осмотрел домик в птичьей клетке. Ни звука, ни движения. Дым идет из трубы.
   Ведь мы не имели права ломиться в клетку. Взлом? У меня было видение маленького зеленого человечка с крыльями, размахивающего ночной палкой, арестовывающего меня за кражу со взломом. Были ли у пикси полицейские? Какие преступления.
   Я надеваю крышку обратно на клетку. Через какое-то время послышались неясные звуки. Соскоблить. Удар. Шорох, шорох, шорох. Поп. И оборвалась не птичья трель.
   — О боже, — сказала Джеки. — Давай быстро уйдем.
   Мы сразу легли спать. Мне снилась орда маленьких зеленых парней в полицейской форме Мака Сеннета, танцующих на желчной радуге и весело поющих.
   Меня разбудил будильник. Я принял душ, побрился и оделся, думая о том же, о чем думала Джеки. Когда мы надевали пальто, я встретился с ней взглядом и сказал: «Пойдем?»
   "Да. О боже, Эдди! Как ты думаешь, они тоже уйдут на работу?
   — Что за работа? — сердито спросил я. — Рисовать лютики?
   Когда мы на цыпочках вошли в комнату мистера Хенчарда, из-под кретона не донеслось ни звука.
   Утреннее солнце светило в окно. Я сорвал крышку. Там был дом. Одна из штор была поднята; все остальные были наглухо твердыми. Я прижал голову к клетке и уставился сквозь решетку в открытое окно, где на ветру развевались обрывки ситцевых занавесок.
   Я увидел огромный глаз, смотрящий на меня.
   На этот раз Джеки была уверена, что я получил смертельную рану. Дыхание вырвалось из нее со свистом, когда я вернулся, крича об ужасном налитом кровью глазе, который не был человеческим. Мы прижались друг к другу некоторое время, а потом я посмотрел снова.
   — О, — сказал я довольно слабым голосом. «Это зеркало».
   "Зеркало?" — выдохнула она.
   «Да, большой, на противоположной стене. Это все, что я вижу. Я не могу подойти достаточно близко к окну».
   — Посмотри на крыльцо, — сказала Джеки.
   Я посмотрел. У двери стояла молочная бутылка — ее размер вы можете догадаться. Оно было фиолетовым.
   Рядом лежала свернутая почтовая марка.
   — Фиолетовое молоко? Я сказал.
   «От фиолетовой коровы. Или бутылка покрашена. Эдди, это газета?
   Это было. Я напрягал глаза, чтобы прочитать заголовки. ДОПОЛНИТЕЛЬНО красными пятнами было написано на листе огромными буквами почти в шестнадцатую дюйма высотой. EXTRA-FOTZPA ПЕРЕЕХАЕТ НА ТУР! Это все, что мы смогли разобрать.
   Я осторожно положил кретон обратно на клетку. Мы спустились к Терри позавтракать, пока ждали автобус.
   Когда мы той ночью возвращались домой, мы уже знали, какой будет наша первая работа. Мы вошли в дом, обнаружили, что мистер Хенчард еще не вернулся, включили свет в его комнате и прислушались к шуму из птичьей клетки.
   — Музыка, — сказала Джеки.
   Он был таким слабым, что я его почти не слышал, и в любом случае это была ненастоящая музыка. Я не могу начать описывать это.
   И тут же заглохло. Стук, царапать, поп, жужжание. Потом тишина, и я сдернул крышку.
   В доме было темно, окна закрыты, жалюзи опущены. Бумага и молочная бутылка исчезли с крыльца. На входной двери была табличка, которая гласила - после того, как я воспользовался лупой: КАРАНТИН!
   СКОПСКАЯ ЛИХОРАДКА!
   — Ну, маленькие обманщицы, — сказал я. — Держу пари, что у них вообще нет скоппи-лихорадки.
   Джеки дико захихикала. — У тебя только в апреле бывает скупердяй, не так ли?
   «Апрель и Рождество. Вот тогда его и разносят хлебные мухи. Где мой карандаш?"
   Я позвонил в звонок. Тень дернулась в сторону, откинулась назад; ни один из нас не видел руки?
   Тишина; дым из трубы не идет.
   "Испуганный?" Я попросил.
   "Нет. Это смешно, но я не такой. Они такие сдержанные маленькие ребята. Кэботы разговаривают только с…
   — Вы имеете в виду, что пикси разговаривают только с гоблинами, — сказал я. «Они не могут вынюхивать нас таким образом. Это наш дом, в котором находится их дом, если вы меня понимаете.
   "Что мы можем сделать?"
   Я покрутил карандашом и с большим трудом написал «ВПУСТИТЕ НАС» на белой панели двери. Там не было места для большего, чем это. Джеки цокнула.
   «Возможно, вам не стоило этого писать. Мы не хотим входить внутрь. Мы просто хотим их увидеть».
   "Слишком поздно. Кроме того, они поймут, что мы имеем в виду.
   Мы стояли и смотрели на дом в птичьей клетке, а он смотрел на нас угрюмо и слегка раздраженно. СКОППИЙСКАЯ ЛИХОРАДКА, действительно!
   Это все, что произошло той ночью.
   На следующее утро мы обнаружили, что крошечная входная дверь была полностью выскоблена от моих карандашных пометок, что табличка о карантине все еще была там, а на крыльце лежала бутылка зеленого молока и еще одна бумага. На этот раз заголовок сказал. EXTRA-FOTZPA ПЕРЕШЕТ ТУР!
   Из трубы валялся дым. Я снова позвонил в звонок. Нет ответа. Я заметил костяшку почтового ящика у двери, главным образом потому, что сквозь щель я мог видеть, что внутри письма. Но дело было заперто.
   — Если бы мы могли видеть, кому они адресованы… — предложила Джеки.
   — Или от кого они. Вот что меня интересует».
   Наконец, мы пошли на работу. Я был занят весь день и чуть не приварил большой палец к буги-руке. Когда я встретил Джеки той ночью, я увидел, что она тоже была обеспокоена.
   «Давайте не будем обращать на них внимания», — сказала она, пока мы мчались домой в автобусе. «Мы знаем, когда мы не нужны, не так ли?»
   — Я не собираюсь быть высокомерным из-за какой-то твари. Кроме того, мы оба тихо сойдем с ума, если не узнаем, что находится внутри этого дома. Как вы думаете, мистер Херичард волшебник?
   — Он вошь, — с горечью сказала Джеки. «Уходим и оставляем на наших руках двусмысленных пикси!»
   Когда мы вернулись домой, маленький домик в птичьей клетке, как обычно, встревожился, и к тому времени, когда мы сорвали крышку, отдаленные тихие звуки стихли. Сквозь задернутые жалюзи пробивался свет. На крыльце был только коврик. В почтовом ящике мы увидели желтый конверт с телеграммой.
   Джеки побледнела. — Это последняя капля, — настаивала она. «Телеграмма!»
   "А может и не быть."
   «Это так, это так, я знаю, что это так. Тетя Тинкер Белл мертва. Или Иоланта приедет в гости.
   — Знак карантина снят с двери, — сказал я. «Есть новый. Там написано «Мокрая краска»
   .
   Я положил обратно кретон, выключил свет и взял Джеки за руку. Мы стояли в ожидании. Через какое-то время что-то пошло тук-тук-тук, а потом запело, как чайник. Я услышал тихий стук.
   На следующее утро на маленьком крыльце стояло двадцать шесть бутылок желтого молока, ярко-желтого, и лилипутский заголовок гласил: ЭКСТРА-ТУР ГОРКИ К ФОТЦПЕ!
   В ящике тоже была почта, но телеграммы не было.
   В ту ночь все продолжалось почти так же, как и раньше. Когда я сдернул ткань, воцарилась внезапная яростная тишина. Мы чувствовали, что за нами наблюдают из-за углов миниатюрных штор. Наконец мы легли спать, но среди ночи я встал и еще раз взглянул на наших загадочных жильцов. Не то чтобы я их видел, конечно. Но они, должно быть, устроили вечеринку, потому что причудливая мелодичная музыка и дикие удары и хлопки замерли в тишине, когда я заглянул внутрь.
   Утром на крыльце стояла красная бутылка и газета. Заголовок гласил: EXTRA-FOTZPA ПОДНИМАЕТСЯ!
   — Моя работа полетит к чертям собачьим, — сказал я. — Я не могу сосредоточиться, чтобы думать об этом деле, и думаю…
   — Я тоже. Мы должны как-то это выяснить».
   Я заглянул. Тень упала так резко, что чуть не сорвалась с валика.
   — Думаешь, они сошли с ума? Я попросил.
   — Да, — сказала Джеки, — знаю. Мы, должно быть, достаем их до чертиков. Смотри, держу пари, они сидят внутри у окон, кипят от бешенства и ждут, когда мы уйдем. Может быть, нам лучше пойти. Все равно пора на автобус.
   Я смотрел на дом, и дом, я чувствовал, смотрел на меня с видом раздраженной и обиженной ярости.
   Ну что ж. Мы пошли на работу.
   Когда мы вернулись той ночью, мы устали и проголодались, но, даже не сняв пальто, мы вошли в комнату мистера Хенчарда. Тишина. Я включил свет, а Джеки сняла с клетки кретоновый чехол.
   Я услышал ее вздох. Мгновенно я прыгнул вперед, ожидая увидеть маленького зеленого человечка на этом нелепом крыльце или что-то в этом роде. Ничего необычного я не увидел. Дыма из трубы не было.
   Но Джеки указывала на входную дверь. К панели была прикреплена аккуратная раскрашенная табличка. Он сказал, очень степенно, просто и, наконец,: СДАТЬ.
   "Ох ох ох!" — сказала Джеки.
   Я сглотнул. Все шторы в крошечных окнах были подняты, а ситцевые занавески исчезли. Мы впервые смогли заглянуть в дом. Он был совершенно и ужасно пуст.
   Без мебели, нигде. Ничего, кроме нескольких царапин на полированном деревянном полу. Обои были идеально чистыми; узоры в разных комнатах были приглушенными и со вкусом. Жильцы оставили свой дом в порядке.
   — Они переехали, — сказал я.
   — Да, — пробормотала Джеки. «Они съехали».
   Мне вдруг стало паршиво. Домик — не тот крошечный, что в клетке, а наш собственный — был ужасно пуст.
   Знаешь, как бывает, когда ты был в гостях и приходишь домой в место, полное ничего и никого?
   Я схватил Джеки и крепко держал ее. Она тоже чувствовала себя довольно плохо. Вы бы не подумали, что крошечная табличка «СПУСТИТЬ»
   может иметь такое большое значение.
   — Что скажет мистер Хенчард? — спросила Джеки, глядя на меня большими глазами.
   Мистер Хенчард вернулся домой двумя ночами позже. Мы сидели у огня, когда он вошел, его «Гладстон» раскачивался, черный мундштук торчал из-под его клюва. «Мф», — поприветствовал он нас.
   — Привет, — слабо сказал я. — Рад, что ты вернулся.
   "Чушь!" — твердо сказал мистер Хенчард, направляясь в свою комнату. Мы с Джеки переглянулись.
   Мистер Хенчард завопил от ярости. Из-за двери появилось его искаженное лицо.
   «Назойливые люди!» — прорычал он. — Я же говорил тебе… —
   Подожди минутку, — сказал я.
   «Я уезжаю!» Мистер Хенчард рявкнул. "В настоящее время!" Его голова исчезла из поля зрения; дверь захлопнулась и заперлась. Мы с Джеки ждали, наполовину ожидая, что нас отшлепают.
   Мистер Хенчард выскочил из своей комнаты, Гладстон повис на одной руке. Он пронесся мимо нас к двери.
   Я пытался остановить его. Хенчард… — Чепуха
   !
   Джеки потянула за одну руку, я схватился за другую. Между нами, мы сумели остановить его.
   — Подожди, — сказал я. — Ты забыл свою птичью клетку.
   — Это ты так думаешь, — прорычал он мне. "Ты можешь иметь это. Нарушители! Мне понадобились месяцы, чтобы построить этот домик как надо, и еще месяцы, чтобы уговорить их жить в нем. Теперь ты его испортил. Они не вернутся».
   "Кто?" Джеки сглотнула.
   Его глаза-бусинки злобно уставились на нас. «Мои жильцы. Мне придется построить новый дом сейчас-ха!
   Но на этот раз я не оставлю его в пределах досягаемости злоумышленников.
   — Подожди, — сказал я. — Ты… ты м-волшебник?
   Мистер Хенчард фыркнул. — Я хороший мастер. Это все, что нужно. Вы относитесь к ним правильно, и они будут относиться к вам правильно. И все же… — И он слегка засветился от гордости. - ...не все умеют построить для них правильный дом!
   Казалось, он смягчился, но мой следующий вопрос снова разбудил его.
   — Это были они? — отрезал он. «Маленький народец, конечно. Называйте их как хотите. Никси, пикси, лепрекон, домовой — у них было много имен. Но они хотят жить в тихом, респектабельном районе, где не будет много подглядывания и любопытства. Плохая репутация собственности. Неудивительно, что они переехали! И — пф! — они тоже вовремя платили за квартиру. Тем не менее, Маленький Народ всегда так делает, — добавил он.
   "Арендная плата?" — тихо сказала Джеки.
   — Удачи, — сказал мистер Хенчард. "Удачи. Что вы ожидали, что они будут платить в деньгах? Теперь мне придется построить еще один дом, чтобы вернуть свою особую удачу.
   Он бросил на нас прощальный взгляд, рывком распахнул дверь и вышел. Мы стояли, глядя ему вслед.
   Автобус подъезжал к заправочной станции вниз по склону, и мистер Хенчард бросился бежать.
   Он сел на автобус, хорошо, но только после того, как упал лицом вниз.
   Я обнял Джеки за плечи.
   — О, Боже, — сказала она. «Его невезение уже работает».
   — Неплохо, — заметил я. "Просто нормально. Когда вы сдаете домик пикси, вы получаете много дополнительной удачи».
   Мы сидели молча, глядя друг на друга. Наконец, не говоря ни слова, мы вошли в освободившуюся комнату мистера Хенчарда. Клетка для птиц все еще была там. Так было и с домом. То же самое было и с табличкой «ПОДДАТЬ».
   — Пойдем к Терри, — сказал я.
   Мы остались позже, чем обычно. Кто-нибудь мог подумать, что мы не хотим домой, потому что живем в доме с привидениями. За исключением того, что в нашем случае все было с точностью до наоборот. В нашем доме больше не было привидений. Это было ужасно, пустынно, холодно пусто.
   Я ничего не сказал, пока мы не пересекли шоссе, не поднялись по склону и не открыли входную дверь.
   Мы пошли, не знаю зачем, в последний раз взглянуть на пустой дом. Крышка вернулась на клетку, где я ее заменила, но — бух, шорох, хлоп! Дом снова сдан!
   Мы попятились и закрыли дверь, прежде чем мы вздохнули.
   — Нет, — сказала Джеки. «Мы не должны смотреть. Мы никогда, никогда не должны заглядывать под это прикрытие.
   — Никогда, — сказал я. «Как вы думаете, кто…»
   Мы уловили очень слабый шепот того, что казалось шумным пением. Это было прекрасно. Чем счастливее они были, тем дольше они оставались. Когда мы легли спать, мне приснилось, что я пью пиво с Рипом Ван Винклем и гномами. Я выпил их все под столом.
   Неважно, что следующее утро было дождливым. Мы были уверены, что ярко-желтый солнечный свет бьет в окна. Я пел под душем. Джеки бормотала невнятно и радостно. Мы не открывали дверь мистера Хенчарда.
   «Может быть, они хотят спать допоздна», — сказал я.
   В механическом цехе всегда шумно, и проезжающая мимо тележка необработанных корпусов цилиндров гула заметно не усиливает. В три часа дня один из мальчишек катил материал к кладовой, и я не слышал и не видел его, пока не отошел от своего рубанка, косясь на его регулировку.
   Эти большие самолеты — маленькие гиганты. Их приходится класть в бетон, в тяжелые люльки высотой до бедер, по которым взад-вперед скользит тяжелый металлический монстр — сам рубанок.
   Я отступил назад, увидел приближающуюся ручную тележку и сделал аккуратный вальсовый поворот, чтобы убраться с ее дороги. Мальчик с тележкой вильнул, баллоны начали выпадать, а я сделал неуравновешенный вальсовый шаг, закончившийся тем, что я ударился бедрами о край люльки и сделал аккуратный, самоубийственный полукувырок. Когда я приземлился, меня зажало в металлической опоре, и я смотрел на рубанок, который приближался ко мне. Я никогда в жизни не видел, чтобы что-то двигалось так быстро.
   Все было кончено, прежде чем я это понял. Я изо всех сил пытался выпрыгнуть, люди кричали, рубанок ревел от кровожадного триумфа, а головки цилиндров катались под ногами повсюду. Потом раздался треск, мучительный грохот разлетающихся на части шестеренок и кулачков. Планер остановился. Мое сердце вздрогнуло.
   После того, как Pd переоделся, я подождал, пока Джеки закончит. Вернувшись домой на автобусе, я сказал ей об этом. «Чистое везение. Или еще чудо. Один из этих цилиндров отскочил от станка как раз в нужном месте. Планер в беспорядке, а я нет. Я думаю, мы должны написать благодарственную записку нашим-э-м-квартиросъемщикам.
   Джеки кивнула с глубокой убежденностью. — Это удача, которой они платят за квартиру, Эдди. Я также рад, что они заплатили вперед!»
   — За исключением того, что я не буду получать зарплату, пока не починят рубанок, — сказал я.
   Мы шли домой через шторм. Мы слышали стук в комнате мистера Хенчарда, громче любого шума, который когда-либо доносился из птичьей клетки. Мы бросились наверх и обнаружили, что створчатое окно открыто. Я закрыл его. С клетки наполовину слетело кретоновое покрытие, и я начал натягивать его на место. Джеки была рядом со мной. Мы посмотрели на крошечный дом; моя рука не завершила свой жест.
   Табличка «СДАЕТСЯ» была снята с двери. Труба жирно дымила. Жалюзи, как обычно, были плотно опущены, но были и другие изменения.
   Я дико подумал, что там пахло презренной говядиной и вонючей капустой.
   Несомненно, это было из пикси-хауса. На некогда безупречном крыльце стоял перекошенный мусорный бак и крохотный ящик для апельсинов с немытыми жестяными банками размером с атом и несомненно пустыми бутылками из-под спиртного. У двери также стояла молочная бутылка, наполненная желчно-лиловой жидкостью. Его еще не приняли, как и утреннюю газету. Это была, конечно, другая бумага. Зловещий размер заголовков указывал на то, что это желтый таблоид.
   Бельевая веревка, на которой сейчас не висела одежда, была прибита от одного столба крыльца к углу дома.
   Я рывком опустил одеяло и побежал вслед за Джеки на кухню. — Боже мой! Я сказал.
   «Мы должны были попросить рекомендации», — выдохнула она. «Это не наши жильцы!»
   «Не те жильцы, что были у нас раньше», — согласился я. — Я имею в виду те, что были у мистера Хенчарда. Вы видели это мусорное ведро на крыльце!
   — И бельевая веревка, — добавила Джеки. «Как-как небрежно».
   «Джукс, Калликакс и Джитер Лестерс. Это не Табачная дорога.
   Джеки сглотнула. Хенчард сказал, что они не вернутся.
   — Да, но… —
   Она медленно кивнула, словно начиная понимать. Я сказал: «Дай».
   "Я не знаю. Только мистер Хенчард сказал, что Маленькому Народцу нужен тихий, респектабельный район.
   И мы их выгнали. Бьюсь об заклад, мы создали птичьей клетке-месту-плохую репутацию. Пикси из высшего общества там жить не будут. Это… о, дорогой… может быть, это трущобы.
   — Ты совсем чокнутый, — сказал я.
   "Я не. Это должно быть так. Мистер Хенчард так и сказал. Он сказал нам, что ему придется построить новый дом.
   Желательные арендаторы не переедут в плохой район. У нас есть неряшливые пикси, вот и все.
   Мой рот открылся. Я уставился на нее.
   "Ага. Многоквартирный тип. Бьюсь об заклад, они держат пиксельную козу на кухне, — пролепетала Джеки.
   — Что ж, — сказал я, — мы этого не потерпим. Я выселю их. Я-я вылью воду в их дымоход.
   Где чайник?
   Джеки схватила меня. «Нет! Мы не можем их выселить, Эдди. Мы не должны. Они платят за квартиру», — сказала она.
   И тут я вспомнил. — Строгальный станок… — Вот
   именно, — подчеркнула Джеки, впиваясь пальцами в мои бицепсы. — Тебя бы сегодня убили, если бы тебе не повезло. Эти пикси могут быть неряшливыми, но они платят за квартиру.
   Я получил угол. Однако удача Хенчарда сложилась иначе. Помнишь, как он пнул тот камень по ступеням пляжа, и они начали обваливаться? Я, я делаю это трудным путем. Конечно, я падаю в строгальный станок, и цилиндр отскакивает за мной и останавливает станок, но я останусь без работы до тех пор, пока строгальный станок не починят. Ничего подобного с мистером Хенчардом никогда не случалось.
   «У него был арендатор получше», — объяснила Джеки с диким блеском в глазах. — Держу пари, что если бы мистер Хенчард упал в самолете, предохранитель бы перегорел. Наши жильцы — неряшливые пикси, поэтому нам небрежно везет».
   — Они остаются, — сказал я. «У нас есть трущобы. Давай уйдем отсюда и спустимся к Терри, выпьем.
   Мы застегнули плащи и ушли, вдохнув свежий влажный воздух. Буря обрушивалась так же яростно, как и прежде. Я забыл фонарик, но возвращаться за ним не хотелось. Мы направились вниз по склону, к едва заметным огням Терри.
   Было темно. Сквозь шторм мы мало что видели. Наверное, поэтому мы не заметили автобус, пока он не налетел на нас, фары были почти невидимы в полумраке.
   Я начал оттаскивать Джеки в сторону, чтобы не мешать, но моя нога поскользнулась на мокром бетоне, и мы нырнули. Я почувствовал, как тело Джеки прижалось ко мне, и в следующий момент мы уже барахтались в грязной канаве у шоссе, а автобус с ревом пронесся мимо нас и исчез.
   Мы выползли и направились к Терри. Бармен уставился на нас, сказал: «Вау!» и приготовьте напитки, не спрашивая.
   «Безусловно, — сказал я, — наши жизни только что были спасены».
   — Да, — согласилась Джеки, отряхивая грязь с ушей.
   — Но с мистером Хенчардом такого бы не случилось .
   Бармен покачал головой. — Упал в канаву, Эдди? И ты тоже? Невезение!"
   — Неплохо, — слабым голосом сказала ему Джеки. "Хороший. Но небрежно». Она подняла свой стакан и посмотрела на меня с мутной тоской. Я чокнулся своим стаканом с ее.
   — Что ж, — сказал я. «Вот удача».
   ЧТО ВАМ НУЖНО
   Вот что гласил знак. Тим Кармайкл, который работал в отраслевой газете, специализирующейся на экономике, и получал скудную зарплату, продавая сенсационные и ложные статьи таблоидам, не смог уловить историю с обратным знаком. Он подумал, что это дешевая рекламная шутка, что редко встретишь на Парк-авеню, где витрины магазинов славятся своим классическим достоинством. И он был раздражен.
   Он молча зарычал, пошел дальше, потом вдруг повернулся и вернулся. Он был недостаточно силен, чтобы сопротивляться искушению расшифровать предложение, хотя его раздражение росло. Он встал перед окном, глядя вверх, и сказал себе: «У нас есть то, что вам нужно. Ага?"
   Вывеска была написана чопорными маленькими буквами на окрашенной в черный цвет ленте, протянутой через узкое оконное стекло. Под ним было одно из изогнутых окон из невидимого стекла. Через окно Кармайкл мог видеть простор белого бархата с несколькими предметами, аккуратно разложенными на нем. Ржавый гвоздь, снегоступ и бриллиантовая тиара. Это было похоже на декор Дали для Кэрриер или Тиффани.
   — Ювелиры? — тихо спросил Кармайкл. — Но зачем то, что тебе нужно? Он изобразил миллионеров, глубоко подавленных отсутствием подходящего жемчужного ожерелья, наследниц, безутешно плачущих из-за того, что им нужно несколько звездчатых сапфиров. Принцип мерчандайзинга предметов роскоши заключался в том, чтобы иметь дело со взбитыми сливками спроса и предложения; мало кому нужны были бриллианты. Они просто хотели их и могли себе это позволить.
   «Или здесь могут продавать фляги с джином», — решил Кармайкл. — Или волшебные палочки. Тот же принцип, что и у Coney carny. Ложная ловушка. Выставите «Ватзит» на улице, и люди заплатят десять центов и сбегутся внутрь. За два цента…
   Этим утром у него была диспепсия, и он вообще не любил мир. Перспектива стать козлом отпущения была привлекательной, а его пресс-карта давала ему определенное преимущество. Он открыл дверь и вошел в магазин.
   Это была Парк-авеню. Не было ни витрин, ни прилавков. Это могла быть художественная галерея, потому что на стенах было выставлено несколько хороших картин маслом. Атмосфера непреодолимой роскоши с унылостью необжитого места поразила Кармайкла.
   Через заднюю занавеску вышел очень высокий мужчина с тщательно причесанными седыми волосами, румяным, здоровым лицом и острыми голубыми глазами. Ему могло быть шестьдесят. На нем был дорогой, но небрежный твидовый костюм, который как-то дисгармонировал с обстановкой.
   — Доброе утро, — сказал мужчина, бросив быстрый взгляд на одежду Кармайкла. Он казался слегка удивленным. "Я могу вам чем-нибудь помочь?"
   "Может быть." Кармайкл представился и показал свою пресс-карту.
   "Ой? Меня зовут Талли. Питер Тэлли».
   — Я видел твой знак.
   "Ой?"
   «Наша газета всегда в поиске возможных рецензий. Я никогда раньше не замечал ваш магазин … —
   Я здесь уже много лет, — сказал Тэлли.
   — Это художественная галерея?
   "Ну нет."
   Дверь открылась. Вошел румяный мужчина и сердечно поздоровался с Тэлли. Кармайкл, узнав клиента, почувствовал, как его мнение о магазине резко возросло. Румяный мужчина был Имя, большое имя.
   — Еще рановато, мистер Тэлли, — сказал он, — но я не хотел медлить. У тебя было время достать то, что мне было нужно?
   "О, да. У меня есть это. Один момент." Тэлли торопливо прошел через драпировки и вернулся с небольшим, аккуратно завернутым пакетиком, который отдал румяному мужчине. Последний раскошелился на чек — Кармайкл мельком увидел сумму, проглотил — и ушел. Его таунхаус стоял у тротуара снаружи.
   Кармайкл направился к двери, откуда мог наблюдать. Румяный мужчина казался встревоженным. Его шофер невозмутимо ждал, пока торопливыми пальцами разворачивали сверток.
   — Не уверен, что мне нужна огласка, мистер Кармайкл, — сказал Тэлли. — У меня есть избранная клиентура — тщательно отобранная.
   «Возможно, вас заинтересуют наши еженедельные экономические бюллетени».
   Тэлли постарался не засмеяться. — О, я так не думаю. Это действительно не в моем вкусе».
   Румяный мужчина наконец развернул сверток и вынул яйцо. Насколько Кармайкл мог видеть со своего поста у двери, это было просто обычное яйцо. Но его обладатель относился к нему почти с благоговением. Если бы последняя курица Земли умерла десятью годами ранее, человек не был бы более доволен. На загорелом от Флориды лице отразилось что-то вроде глубокого облегчения.
   Он что-то сказал шоферу, и машина плавно покатилась вперед и исчезла.
   — Вы занимаетесь молочным бизнесом? — резко спросил Кармайкл.
   — Не могли бы вы рассказать мне, чем вы занимаетесь?
   — Боюсь, что да, скорее, — сказал Тэлли.
   Кармайкл начал предчувствовать какую-то историю. — Конечно, я мог бы узнать через Бюро по улучшению бизнеса…
   — Ты не смог бы.
   "Нет? Им может быть интересно узнать, почему яйцо стоит пять тысяч долларов для одного из ваших клиентов.
   Тэлли сказал: «Моя клиентура настолько мала, что я должен брать высокие гонорары. Вы-а-а знаете, что китайский мандарин, как известно, платит тысячи таэлей за яйца доказанной древности.
   «Этот парень не был китайским мандарином, — сказал Кармайкл.
   "Ну что ж. Как я уже сказал, я не приветствую публичность … —
   Думаю, да. Я был в рекламной игре некоторое время. Написание вашего знака задом наперёд — очевидная наживка».
   — Тогда вы не психолог, — сказал Тэлли. — Просто я могу позволить себе потакать своим прихотям. В течение пяти лет я каждый день смотрел на это окно и читал вывеску задом наперед — изнутри своего магазина. Меня это раздражало. Вы знаете, как слово начинает выглядеть смешно, если вы продолжаете смотреть на него? Любое слово. Оно превращается во что-то не на человеческом языке. Ну, я обнаружил, что у меня начинается невроз из-за этого знака. Это не имеет смысла в обратном направлении, но я продолжал ловить себя на том, что пытаюсь найти в этом смысл. Когда я начал говорить себе «Дин уой тахв эва эв» и искать филологические производные, я позвал художника-вывески. Люди, которые достаточно заинтересованы, все еще заглядывают».
   — Не так много, — проницательно заметил Кармайкл. «Это Парк-авеню. И у вас слишком дорого обустроено место. Никто из низкодоходных групп — или средних групп — сюда не войдет. Таким образом, вы управляете высококлассным бизнесом».
   «Ну, — сказал Тэлли, — да, знаю».
   — И ты не скажешь мне, что это такое?
   "Я бы не предпочел."
   — Я могу узнать, знаешь ли. Это могут быть наркотики, порнография, высококлассное фехтование… —
   Очень вероятно, — мягко сказал мистер Тэлли. «Я покупаю украденные драгоценности, прячу их в яйцах и продаю своим покупателям. Или, возможно, это яйцо было загружено микроскопическими французскими открытками. Доброе утро, мистер
   Кармайкл.
   — Доброе утро, — сказал Кармайкл и вышел. Он задержался в офисе, но раздражение было более сильным мотивом. Некоторое время он играл в сыщика, присматривая за магазином Тэлли, и результаты его вполне удовлетворили — в определенной степени. Он узнал все, но почему. Ближе к вечеру он снова разыскал мистера Тэлли.
   — Подождите, — сказал он, увидев унылое лицо хозяина. — Насколько вам известно, я могу быть вашим клиентом.
   Талли рассмеялся.
   "А почему бы не?" Кармайкл сжал губы. «Откуда вы знаете размер моего банковского счета?
   Или, может быть, у вас есть ограниченная клиентура?»
   "Нет. Но…
   — быстро сказал Кармайкл, — я провел кое-какое расследование. Я заметил ваших клиентов. Вернее, вслед за ними. И выяснить, что они покупают у вас».
   Лицо Тэлли изменилось. "Верно?"
   "Верно. Они все спешат развернуть свои маленькие свертки. Так что это дало мне шанс узнать.
   Я пропустил несколько, но я увидел достаточно, чтобы применить пару правил логики, мистер Тэлли. товар: ваши клиенты не знают, что они покупают у вас. Это что-то вроде сумки. Пару раз сильно удивились. Человек, который открыл свою посылку и нашел вырезку из старой газеты. Что насчет солнцезащитных очков? А револьвер? Кстати, наверное, незаконно - без лицензии. А бриллиант — должно быть, из пасты, такой большой.
   — М-ммм, — сказал мистер Тэлли.
   «Я не умница, но чую дурацкую установку. Большинство ваших клиентов — крупные шишки, так или иначе. И почему никто из них не заплатил тебе, как и первый человек, который пришел, когда я был здесь сегодня утром?
   «Это в основном кредитный бизнес, — сказал Тэлли. «У меня есть этика. Я должен, для моей совести. Это ответственность. Понимаете, я продаю - свой товар - с гарантией. Оплата производится только в том случае, если продукт окажется удовлетворительным».
   "Так. Яйцо. Солнцезащитные Очки. Пара асбестовых перчаток — кажется, были. Вырезка из газеты. Ружье.
   И бриллиант. Как вы проводите инвентаризацию?»
   Тэлли ничего не сказал.
   Кармайкл ухмыльнулся. — У тебя мальчик на побегушках. Вы отправляете его, а он возвращается с узелками.
   Может быть, он идет в продуктовый магазин на Мэдисон и покупает яйцо. Или в ломбард на Шестой за револьвером. Во всяком случае, Оруэлл, я сказал вам, что выясню, чем вы занимаетесь.
   — А у тебя? — спросил Тэлли.
   — У нас есть то, что вам нужно, — сказал Кармайкл. — Но откуда ты знаешь?
   «Ты торопишься с выводами».
   — У меня болит голова — у меня не было солнцезащитных очков! — и я не верю в волшебство. Послушайте, мистер Тэлли, я сыт по горло чудаковатыми магазинчиками, торгующими диковинными вещами. Я слишком много о них знаю — я о них писал. Идет парень по улице и видит какой-то забавный магазинчик, а хозяин его не обслуживает — он продает только пикси — или же продает ему волшебный амулет с обоюдоострым концом. Ну-у-у!
   — Мф, — сказал Тэлли.
   «Мф» сколько хотите. Но от логики не уйти. Либо у вас тут хороший, разумный рэкет, либо это один из тех забавных, волшебных сетапов, а я в это не верю. Ибо это нелогично».
   "Почему бы нет?"
   — Из-за экономики, — категорично ответил Кармайкл. «Предположим, что у вас есть некие таинственные способности — скажем, вы можете делать телепатические устройства. Все в порядке. Какого черта вы начали бизнес, чтобы продавать гаджеты, чтобы зарабатывать деньги, чтобы жить? Вы просто наденете один из своих гаджетов, прочитаете мысли биржевого маклера и купите нужные акции. Это неотъемлемая ошибка этих сумасбродных магазинов: если у вас есть достаточно вещей, чтобы иметь возможность снабжать и управлять таким магазином, вам вообще не нужен будет бизнес. Зачем ходить вокруг амбара Робин Гуда?
   Тэлли ничего не сказал.
   Кармайкл криво усмехнулся. — «Я часто задаюсь вопросом, что виноделы покупают наполовину столь драгоценные, как то, что они продают», — процитировал он. «Ну что ты покупаешь? Я знаю, что вы продаете — яйца и солнцезащитные очки.
   — Вы любознательный человек, мистер Кармайкл, — пробормотал Тэлли. — Тебе никогда не приходило в голову, что это не твое дело?
   — Я могу быть клиентом, — повторил Кармайкл. "Как насчет этого?"
   Холодные голубые глаза Тэлли были полны решимости. В них зажёгся новый свет; Тэлли поджал губы и нахмурился.
   — Я об этом не подумал, — признался он. "Вы, возможно. В сложившейся ситуации. Вы извините меня на минутку?
   — Конечно, — сказал Кармайкл. Тэлли прошел сквозь шторы.
   Снаружи движение лениво двигалось по парку. Когда солнце скрылось за Гудзоном, улица легла в голубую тень, незаметно подкрадывающуюся к баррикадам зданий. Кармайкл уставился на табличку «У НАС ЕСТЬ ТО, ЧТО ВАМ НУЖНО» и улыбнулся.
   В задней комнате Тэлли посмотрел на бинокулярную пластину и покрутил откалиброванный циферблат. Он делал это несколько раз. Затем, закусив губу — он был человеком мягким, — позвал своего мальчика на побегушках и дал указания. После этого он вернулся в Кармайкл.
   — Вы покупатель, — сказал он. «При определенных условиях».
   — Вы имеете в виду состояние моего банковского счета?
   — Нет, — сказал Тэлли. «Я дам вам льготные ставки. Поймите одну вещь.
   У меня действительно есть то, что тебе нужно. Ты не знаешь, что тебе нужно, но я знаю. А раз так, то я продам вам то, что вам нужно, скажем, за пять долларов.
   Кармайкл потянулся за бумажником. Тэлли поднял руку.
   «Заплатите мне после того, как будете удовлетворены. А деньги - номинальная часть гонорара. Есть другая часть. Если вы удовлетворены, я хочу, чтобы вы пообещали, что больше никогда не подойдете к этому магазину и никому об этом не расскажете».
   — Понятно, — медленно сказал Кармайкл. Его теории немного изменились. — Это будет незадолго до… а, вот и он. Жужжание сзади возвестило о возвращении мальчика на побегушках. Тэлли сказал: «Извините»
   и исчез. Вскоре он вернулся с аккуратно завернутым пакетом, который сунул в руки Кармайклу.
   — Держи это при себе, — сказал Тэлли. "Добрый день."
   Кармайкл кивнул, сунул сверток в карман и вышел. Чувствуя себя богатым, он поймал такси и отправился в знакомый коктейль-бар. Там, в тусклом свете будки, он развернул сверток.
   Деньги за защиту, решил он. Тэлли платил ему за то, чтобы он молчал о рэкете, чем бы он ни был. Ладно, живи и дай жить другим. Сколько будет - Десять тысяч? Пятьдесят тысяч? Насколько большой был рэкет? Он открыл продолговатую картонную коробку. Внутри на папиросной бумаге лежала пара ножниц, лезвия которых были защищены ножнами из сложенного клееного картона.
   Кармайкл что-то тихо сказал. Он выпил свой хайбол и заказал еще, но так и не попробовал.
   Взглянув на свои наручные часы, он решил, что магазин на Парк-авеню уже закрыт, а мистера
   Питера Тэлли уже нет.
   «… половина того, что так ценно, как то, что они продают». — сказал Кармайкл. «Может быть, это ножницы Атропоса.
   Бла. Он обнажил лезвия и на пробу отрезал воздух. Ничего не произошло. Слегка покраснев вокруг скул, Кармайкл убрал ножницы в кобуру и сунул их в боковой карман пальто. Совсем прикол!
   Он решил навестить Питера Тэлли завтра.
   Между тем, что? Он вспомнил, что у него было свидание за ужином с одной из девушек в офисе, поспешно оплатил счет и ушел. На улицах темнело, и холодный ветер дул из парка на юг. Кармайкл потуже замотал шарф вокруг шеи и сделал жест в сторону проезжающих такси.
   Он был значительно раздражен.
   Через полчаса худощавый мужчина с грустными глазами — Джерри Уорт, один из копирайтеров из его офиса, — встретил его у бара, где Кармайкл убивал время. — Ждете Бетси? — сказал Ворт, кивнув в сторону пристройки к ресторану. — Она послала меня сказать вам, что не сможет прийти. Срочный срок. Извинения и прочее. Где ты был сегодня? Дело немного запуталось. Выпей со мной».
   Работали на ржи. Кармайкл уже немного напрягся. Тусклый румянец вокруг его скул стал более глубоким, и он нахмурился. — То, что вам нужно, — заметил он. — Двойное пересечение, маленькое … —
   А? Стоит сказал.
   "Ничего такого. Напиться. Я просто решил навлечь на парня неприятности. Если я могу."
   — Ты сам чуть не попал сегодня в беду. Этот анализ тенденций руды…
   — Яйца. Солнцезащитные Очки!"
   — Я вытащил тебя из передряги… —
   Заткнись, — сказал Кармайкл и заказал еще одну порцию. Каждый раз, когда он чувствовал вес ножниц в кармане, его губы шевелились.
   Пять выстрелов спустя Ворт жалобно сказал: «Я не против делать добрые дела, но я люблю упоминать о них. И ты не позволишь мне. Все, чего я хочу, — это немного благодарности».
   — Хорошо, назови их, — сказал Кармайкл. «Хвастайтесь головой. "Какая разница?"
   Ворт выразил удовлетворение. — Этот анализ руды — вот что. Тебя сегодня не было в офисе, но я это заметил. Я сверился с нашими записями, и ты ошибся в Trans-Steel. Если бы я не изменил цифры, они бы ушли в типографию
   … — Что?
   «Транссталь. Они… —
   Ах ты, дурак, — простонал Кармайкл. — Я знаю, что это не сверилось с офисными цифрами. Я хотел подать уведомление, чтобы их изменили. Я получил свой наркотик из источника. Почему ты не лезешь не в свое дело?»
   Ворт моргнул. — Я пытался помочь.
   «Было бы неплохо подняться на пять долларов, — сказал Кармайкл. «После всех исследований, которые я провел, чтобы раскрыть настоящую дурь… Послушай, эта штука уже улеглась?»
   "Не знаю. Может быть нет. Крофт все еще проверял копию
   … — Хорошо! — сказал Кармайкл. — В следующий раз… — Он дернул шарф, спрыгнул с табурета и направился к двери, сопровождаемый протестующим Вортом. Десять минут спустя он уже был в офисе и слушал мягкое объяснение Крофта, что копия уже отправлена в типографию.
   "Это имеет значение? Был ли там… Кстати, где вы были сегодня?
   — Танцы на радуге, — рявкнул Кармайкл и ушел. Он перешел с ржаного на виски сауэр, и холодный ночной воздух, естественно, не отрезвил его. Слегка покачиваясь, наблюдая за движением тротуара и моргая, он встал на обочину и задумался.
   — Прости, Тим, — сказал Ворт. — Однако уже слишком поздно. Никаких неприятностей не будет. Вы имеете право ознакомиться с записями нашего офиса.
   — Останови меня сейчас же, — сказал Кармайкл. — Паршивая маленькая… — Он был зол и пьян. Порывисто он поймал другое такси и помчался к типографии, все еще следуя за слегка сбитым с толку Джерри Уортом.
   В здании раздался ритмичный грохот. Быстрое движение такси вызвало у Кармайкла легкую тошноту; у него болела голова, а алкоголь растворялся в крови. Горячий, чернильный воздух был неприятен. Огромные линотипы бухали и рычали. Вокруг двигались мужчины. Все это было немного кошмарно, и Кармайкл упрямо сгорбился и пошатнулся, пока что-то не дернуло его назад и не начало душить.
   Ворт начал кричать. Его лицо выражало пьяный ужас. Он делал неэффективные жесты.
   Но все это было частью кошмара. Кармайкл видел, что произошло. Концы его шарфа где-то зацепились за движущиеся шестерни, и его неумолимо втягивали в сцепляющиеся металлические шестерни.
   Бежали мужчины. Звуки лязга, грохота, грохота были оглушительны. Он потянул за шарф.
   Ворт закричал: «…нож! Вырезать!»
   Искажение относительных значений, которое дает опьянение, спасло Кармайкла. Трезвый, он был бы беспомощен в панике. Как бы то ни было, каждую мысль было трудно уловить, но она стала ясной и ясной, когда он, наконец, понял ее. Он вспомнил о ножницах и сунул руку в карман. Лезвия выскользнули из картонных ножен, и он неуклюжими, торопливыми движениями перерезал шарф.
   Белый шелк исчез. Кармайкл провел пальцами по рваному краю на горле и натянуто улыбнулся.
   Мистер Питер Тэлли надеялся, что Кармайкл не вернется. Линии вероятности показали два возможных варианта; в одном все было хорошо; в другом…
   На следующее утро Кармайкл зашел в магазин и протянул пятидолларовую купюру. Тэлли взял его.
   "Спасибо. Но ты мог бы выслать мне чек по почте . —
   Мог бы. Только это не дало бы мне того, что я хотел знать.
   — Нет, — сказал Тэлли и вздохнул. — Ты решил, не так ли?
   — Ты винишь меня? — спросил Кармайкл. — Прошлой ночью — ты знаешь, что случилось?
   "Да."
   "Как?"
   — Я мог бы с таким же успехом рассказать вам, — сказал Тэлли. — Вы бы все равно узнали. Во всяком случае, это точно.
   Кармайкл сел, закурил и кивнул. «Логика. Ты никак не мог устроить этот маленький несчастный случай. Бетси Хоаг вчера рано утром решила прервать наше свидание.
   Прежде чем я увидел тебя. Это стало началом цепочки инцидентов, приведших к аварии. Следовательно, вы должны были знать, что должно было случиться.
   "Я не знаю."
   — Предвидение?
   «Механический. Я видел, что тебя раздавит машина
   … — Что подразумевает переменчивое будущее.
   — Конечно, — сказал Тэлли, его плечи поникли. «Существует бесчисленное множество возможных вариантов будущего. Различные линии вероятности. Все зависит от исхода различных кризисов по мере их возникновения. Я разбираюсь в некоторых областях электроники. Несколько лет назад почти случайно я наткнулся на принцип видения будущего».
   "Как?"
   «В основном это предполагает личную направленность на человека. В тот момент, когда вы входите в это место, — он показал жестом, — вы попадаете в луч моего сканера. В моей задней комнате у меня есть сама машина. Поворачивая калиброванный циферблат, я проверяю возможные варианты будущего. Иногда их много. Иногда только несколько. Как будто временами некоторые станции не вещали. Я смотрю в свой сканер и вижу, что вам нужно, и предоставляю это».
   Кармайкл выпустил дым из ноздрей. Он наблюдал за голубыми кольцами прищуренными глазами.
   — Вы следите за всей жизнью человека — в трех или четырех экземплярах или как там еще?
   — Нет, — сказал Тэлли. «Мое устройство сфокусировано, поэтому оно чувствительно к кризисным кривым. Когда это происходит, я следую за ними дальше и смотрю, какие пути вероятности предполагают безопасное и счастливое выживание человека».
   — Солнцезащитные очки, яйцо и перчатки … —
   сказал Тэлли, — мистер-эм-Смит — один из моих постоянных клиентов. Всякий раз, когда он успешно проходит кризис, с моей помощью он возвращается для повторного осмотра. Я обнаруживаю его следующий кризис и снабжаю его тем, что ему нужно, чтобы справиться с ним. Я дал ему асбестовые перчатки. Примерно через месяц возникнет ситуация, когда он должен будет - при таких обстоятельствах - передвинуть раскаленный брусок металла. Он художник. Его руки … — Понятно
   . Так что это не всегда спасает жизнь человека».
   — Конечно, нет, — сказал Тэлли. «Жизнь — не единственный жизненно важный фактор. Казалось бы, незначительный кризис может привести к разводу, неврозу, неверному решению и косвенной гибели сотен жизней. Я страхую жизнь, здоровье и счастье».
   «Ты альтруист. Только почему мир не штурмует твои двери? Зачем ограничивать свою торговлю несколькими?»
   «У меня нет ни времени, ни оборудования».
   «Можно построить больше машин».
   «Ну, — сказал Тэлли, — большинство моих клиентов богаты. Я должен жить».
   «Вы могли бы прочитать завтрашние отчеты фондового рынка, если бы вы хотели денег», — сказал Каннихаэль. «Мы возвращаемся к этому старому вопросу. Если у парня есть чудодейственные способности, почему он довольствуется тем, что управляет дырявым магазином?»
   «Экономические причины. Я-я-я против азартных игр.
   — Это не будет азартной игрой, — заметил Кармайкл. «Я часто задаюсь вопросом, что покупают виноделы…» Что вы получаете от этого?
   — Удовлетворение, — сказал Тэлли. — Назови это так.
   Но Кармайкл не был удовлетворен. Его разум отклонился от вопроса и обратился к возможностям.
   Страховка, а? Жизнь, здоровье и счастье.
   "А что я? Не случится ли когда-нибудь еще один кризис в моей жизни?»
   "Наверное. Не обязательно та, которая связана с личной опасностью.
   «Тогда я постоянный клиент». Я-не т- — Послушай, — сказал Кармайкл, — я не пытаюсь тебя сбить с толку. Я заплачу.
   Я много заплачу. Я не богат, но точно знаю, чего мне стоила бы такая услуга. Не беспокойтесь… —
   Этого не может быть …
   — О, хватит. Я не шантажист или что-то в этом роде. Я не угрожаю вам оглаской, если вы этого боитесь. Я обычный парень, а не мелодраматический злодей. Я выгляжу опасным? Чего вы боитесь?"
   — Да, ты обычный парень, — признал Тэлли. — Только… —
   Почему бы и нет? – возразил Кармайкл. «Я не буду беспокоить вас. Я успешно прошел один кризис, с вашей помощью.
   Когда-нибудь будет еще один. Дайте мне то, что мне нужно для этого. Взимайте с меня все, что хотите. Как-нибудь достану тесто. Заимствуйте, если нужно. Я не буду вам мешать. Все, о чем я прошу, это чтобы вы позволяли мне приходить всякий раз, когда я переживаю кризис, и получать боеприпасы для следующего. Что в этом плохого?"
   — Ничего, — серьезно сказал Тэлли.
   "Ну тогда. Я обычный парень. Есть девушка - это Бетси Хоаг. Я хочу жениться на ней. Поселиться где-нибудь в деревне, растить детей и иметь охрану. В этом тоже нет ничего плохого, не так ли?»
   Тэлли сказал: «Сегодня, когда вы вошли в этот магазин, было слишком поздно».
   Кармайкл поднял взгляд. — Почему? — резко спросил он.
   Сзади зазвенел зуммер. Тэлли прошел через шторы и почти сразу же вернулся с завернутым пакетом. Он отдал его Кармайклу.
   Кармайкл улыбнулся. — Спасибо, — сказал он. "Большое спасибо. Ты хоть представляешь, когда наступит мой следующий кризис?»
   "Через неделю."
   — Не возражаете, если я… — Кармайкл разворачивал пакет. Он достал пару туфель на пластиковой подошве и в замешательстве посмотрел на Тэлли.
   «Вот так, а? Мне нужны туфли?
   "Да."
   — Я полагаю… — Кармайкл замялся. — Я думаю, ты не скажешь мне, почему?
   «Нет, я не буду этого делать. Но обязательно надевайте их всякий раз, когда выходите на улицу».
   «Не беспокойтесь об этом. И я вышлю вам чек. Мне может понадобиться несколько дней, чтобы соскоблить тесто, но я это сделаю. Сколько?"
   "Пятьсот долларов."
   — Я отправлю чек сегодня.
   «Я предпочитаю не принимать плату, пока клиент не будет удовлетворен», — сказал Тэлли. Он стал более сдержанным, его голубые глаза были холодными и замкнутыми.
   — Как хочешь, — сказал Кармайкл. «Я выхожу и праздную. Вы не пьете?
   «Я не могу выйти из магазина».
   "Ну, до свидания. И еще раз спасибо. Я не доставлю тебе хлопот, ты же знаешь. Я обещаю это! Он отвернулся.
   Глядя ему вслед, Тэлли криво и несчастно улыбнулась. Он не ответил на прощание Кармайкла.
   Не тогда.
   Когда дверь за ним закрылась, Тэлли повернулся к задней части своего магазина и прошел через дверь, где стоял сканер.
   За десять лет может произойти множество изменений. Человек, обладающий почти полной властью, может за это время превратиться из человека, который не будет тянуться к ней, в человека, который захочет, и моральные ценности будут прокляты.
   Изменения не пришли к Кармайклу быстро. О его честности хорошо говорит тот факт, что потребовалось десять лет, чтобы произвести такое изменение во всем, чему его учили. В тот день, когда он впервые зашел в магазин Тэлли, в нем было мало зла. Но искушение росло неделя за неделей, визит за визитом. Тэлли по личным причинам довольствовался тем, что сидел сложа руки, ожидая клиентов, скрывая невообразимые возможности своей машины под одеялом тривиальных функций. Но Кармайкл не был доволен.
   Ему потребовалось десять лет, чтобы достичь этого дня, но этот день наконец настал.
   Тэлли сидел во внутренней комнате, спиной к двери. Он низко ссутулился в древнем кресле-качалке лицом к машине. Он мало изменился за десятилетие. Он по-прежнему покрывал большую часть двух стен, а окуляр его сканера блестел в свете янтарных флуоресцентных ламп.
   Кармайкл с жадностью посмотрел в окуляр. Это было окном и дверью к силе, о которой никто и мечтать не мог. Невообразимое богатство лежало прямо в этом крошечном отверстии. Право на жизнь и смерть каждого живого человека. И ничего между этим сказочным будущим и им самим, кроме человека, который сидел и смотрел на машину.
   Тэлли, казалось, не слышал ни осторожных шагов, ни скрипа двери позади себя. Он не шевельнулся, когда Кармайкл медленно поднял пистолет. Можно подумать, что он так и не догадался, что, почему и от кого исходит, когда Кармайкл выстрелил ему в голову.
   Тэлли вздохнул, слегка вздрогнул и повернул ручку сканера. Уже не в первый раз окуляр показывал ему его собственное безжизненное тело, мельком проглядывал какую-то перспективу вероятности, но он никогда не видел, как сутулится эта знакомая фигура, без того, чтобы не чувствовать дуновение неописуемой прохлады, дующее на него из будущего.
   Он оторвался от окуляра и откинулся на спинку стула, задумчиво глядя на пару туфель с грубой подошвой, лежащих рядом с ним на столе. Некоторое время он сидел тихо, не сводя глаз с ботинок, мысли его следовали за Кармайклом вниз по улице и в вечер, и в завтрашний день, и в направлении того грядущего кризиса, который будет зависеть от его надежной опоры на платформе метро, когда поезд гремит. на том месте, где однажды на следующей неделе будет стоять Кармайкл.
   На этот раз Тэлли послал посыльного за двумя парами обуви. Он долго колебался, час назад, между парой на грубой подошве и гладкой. Поскольку Тэлли был гуманным человеком, и много раз его работа была ему противна. Но, в конце концов, на этот раз это были туфли на гладкой подошве, которые он завернул для Кармайкла.
   Теперь он вздохнул и снова наклонился к сканеру, повернув диск, чтобы отобразить сцену, которую он видел раньше.
   Кармайкл, стоящий на переполненной платформе метро, блестящий маслянистой влагой от какого-то перелива. Кармайкл в туфлях на гладкой подошве, которые выбрал для него Тэлли. Волнение в толпе, движение к краю платформы. Ноги Кармайкла отчаянно соскальзывали, когда поезд с ревом проносился мимо.
   — До свидания, мистер Кармайкл, — пробормотал Тэлли. Это было прощание, которого он не произнес, когда Кармайкл вышел из магазина. Он сказал это с сожалением, и это сожаление было для сегодняшнего Кармайкла, который еще не заслужил такой конец. Теперь он не был мелодраматическим злодеем, на смерть которого можно было смотреть равнодушно. Но нынешний Тим Кармайкл должен был совершить искупление за Кармайкла на десять лет вперед, и плата должна быть взыскана.
   Нехорошо иметь власть над жизнью и смертью своих собратьев. Питер Тэлли знал, что это нехорошо, но власть была в его руках. Он этого не искал. Ему казалось, что под его тренированными пальцами и тренированным умом машина почти случайно выросла до своего грандиозного завершения.
   Сначала это озадачило его. Как следует использовать такое устройство? Какие опасности, какие ужасные возможности таились в этом Оке, способном видеть сквозь пелену завтрашнего дня? На нем лежала ответственность, и она тяжело тяготила его, пока не пришел ответ. А после того, как он узнал ответ — ну, вес стал еще тяжелее. Ибо Тэлли был мягким человеком.
   Он не мог бы никому сказать истинную причину, почему он был владельцем магазина. Удовлетворение, сказал он Кармайклу. А иногда, действительно, было глубокое удовлетворение. Но в другое время — в такое время — были только смятение и смирение. Особенно смирение.
   У нас есть то, что вам нужно. Только Тэлли знал, что это послание предназначалось не тем, кто приходил в его магазин. Местоимение было во множественном числе, а не в единственном. Это было послание миру — миру, чье будущее тщательно и с любовью преобразовывалось под руководством Питера Тэлли.
   Главную линию будущего изменить было непросто. Будущее — это пирамида, формирующаяся медленно, кирпичик за кирпичиком, и Тэлли кирпичик за кирпичиком должен был ее изменить. Были люди, которые были необходимы, — люди, которые созидали и строили, — люди, которых нужно было спасти.
   Тэлли дал им то, в чем они нуждались.
   Но неизбежно были и другие, чьи цели были злыми. Тэлли дал им то, в чем нуждался мир, — смерть.
   Питер Тэлли не просил об этой ужасной силе. Но ключ был передан ему в руки, и он не осмелился делегировать такую власть кому-либо еще из живых. Иногда он делал ошибки.
   Он почувствовал себя немного увереннее с тех пор, как ему пришло в голову сравнение с ключом. Ключ к будущему. Ключ, который был положен в его руки.
   Вспомнив это, он откинулся на спинку стула и потянулся за старой и потрепанной книгой. Она легко открылась в знакомом проходе. Губы Питера Тэлли шевелились, когда он еще раз читал отрывок в своей комнате за магазином на Парк-авеню.
   «Говорю же и тебе, что ты Петр… И дам тебе ключи Царства Небесного...
   АБСАЛОМ
   В сумерках Джоэл Локк пришел домой из университета, где он заведовал кафедрой психонамики. Он тихо вошел в дом через боковую дверь и остановился, прислушиваясь, высокий, сжатогубый мужчина лет сорока, с чуть язвительным ртом и холодными серыми глазами. Он мог слышать гудение прецитрона. Это означало, что Эбигейл Шулер, экономка, была занята своими обязанностями. Локк слегка улыбнулся и повернулся к панели в стене, которая открылась при его приближении.
   Небольшой лифт бесшумно поднял его наверх.
   Там он двигался с любопытной скрытностью. Он направился прямо к двери в конце зала и остановился перед ней, опустив голову и расфокусировав взгляд. Он ничего не слышал. Вскоре он открыл дверь и вошел в комнату.
   Мгновенно чувство неуверенности вернулось, заморозив его на месте. Он не подал вида, хотя губы его сжались. Он заставил себя молчать и огляделся.
   Это могла быть комната обычного двадцатилетнего оленя, а не восьмилетнего мальчика. Теннисные ракетки были беспорядочно свалены в груду книжных записей. Тиаминизатор был включен, и Локк автоматически щелкнул выключателем. Внезапно он повернулся. Экран телевизора был пуст, но он мог поклясться, что с него за ним наблюдали глаза.
   Это случилось не в первый раз.
   Через некоторое время Локк снова повернулся и присел на корточки, чтобы рассмотреть катушки с книгами. Он выбрал один с надписью «Краткий обзор энтропийной логики» и, нахмурившись, повертел цилиндр в руках. Затем он положил его на место и вышел из комнаты, напоследок взглянув на телевизор.
   Внизу Эбигейл Шулер нажимала на кнопку Mastermaid. доска. Ее чопорный рот был так же плотно сжат, как и строгий пучок седых волос на затылке.
   — Добрый вечер, — сказал Локк. — Где Авессалом?
   — Играем, брат Локк, — формально сказала экономка. — Ты рано дома. Я еще не закончил гостиную.
   — Что ж, включи ионы и дай им поиграть, — сказал Локк. «Это не займет много времени. В любом случае, мне нужно исправить кое-какие бумаги.
   Он начал было, но Эбигейл сильно закашлялась.
   "Хорошо?"
   «Он выглядит пикантным».
   — Тогда ему нужны прогулки на свежем воздухе, — коротко сказал Локк. — Я собираюсь отправить его в летний лагерь.
   «Брат Локк, — сказала Эбигейл, — я не понимаю, почему вы не позволяете ему поехать в Нижнюю Калифорнию. Он положил на это свое сердце. Вы позволили ему изучать все трудные предметы, которые он хотел раньше. Теперь ты опустишь ногу. Это не мое дело, но я вижу, что он тоскует.
   — Он бы еще больше зачах, если бы я сказал «да». У меня есть свои причины не хотеть, чтобы он изучал энтропийную логику. Вы знаете, что это значит?
   — Я не… ты же знаешь, что я не знаю. Я не образованная женщина. Брат Локк. Но Авессалом умен, как пуговица.
   Локк сделал нетерпеливый жест.
   «У вас талант преуменьшать», — сказал он. «Яркий как пуговица!» Затем он пожал плечами и подошел к окну, глядя вниз на игровую площадку внизу, где его восьмилетний сын играл в гандбол.
   Авессалом не поднял головы. Он казался поглощенным своей игрой. Но Локк, наблюдая. почувствовал, как холодный, украдкой ужас прокрался в его разум, и за спиной его руки сжались вместе.
   Мальчик, выглядевший на десять лет, чей уровень зрелости был двадцать, но все еще восьмилетний ребенок. Не легко справиться. Только что у многих родителей была одна и та же проблема: что-то происходило с кривой графика, показывающей процент гениальных детей, рожденных в последнее время. Что-то начало лениво шевелиться в головах грядущих поколений, и медленно возникал своего рода новый вид. Локк это хорошо знал. В свое время он тоже был гениальным ребенком.
   «Другие родители могли решить проблему по-другому», — упрямо подумал он. Не сам. Он знал, что лучше для Авессалома. Другие родители могли бы отправить своих гениальных детей в одну из яслей, где они могли бы развиваться среди себе подобных. Не Локк.
   — Место Авессалома здесь, — сказал он вслух. — Со мной, где я могу… — Он поймал взгляд экономки и снова раздраженно пожал плечами, возвращаясь к прервавшемуся разговору. «Конечно, он умный.
   Но еще недостаточно сообразителен, чтобы поехать в Нижнюю Калифорнию и изучать энтропийную логику. Энтропийная логика! Это слишком сложно для мальчика. Даже ты должен понимать это. Это не леденец, который можно дать ребенку, предварительно убедившись, что в туалете есть касторовое масло. Незрелый Авессалом. На самом деле было бы опасно посылать его сейчас в Университет Нижней Калифорнии, чтобы он учился у мужчин, которые в три раза старше его. Это потребует умственного напряжения, к которому он еще не готов. Я не хочу, чтобы он превратился в психопата». Чопорный рот Эбигейл кисло скривился.
   — Вы позволили ему заняться исчислением.
   «О, оставь меня в покое». Локк снова взглянул на маленького мальчика на игровой площадке. — Я думаю, — медленно сказал он, — что пришло время для новых отношений с Авессаломом.
   Экономка резко взглянула на него, открыла свои тонкие губы, чтобы заговорить, но тут же закрыла их с едва слышным щелчком неодобрения. Она, конечно, не совсем понимала, как работает раппорт и чего он достигает. Она знала только, что в наши дни существовали способы, с помощью которых можно было навязать гипноз, волей-неволей взломать разум и отыскать в нем контрабандные мысли. Она покачала головой, плотно сжав губы.
   «Не пытайтесь вмешиваться в то, чего вы не понимаете, — сказал Локк. «Говорю вам, я знаю, что лучше для Авессалома. Он на том же месте, где я был тридцать с лишним лет назад. Кто мог знать лучше? Позови его, ладно? Я буду в своем кабинете.
   Эбигейл наблюдала за его удаляющейся спиной, морщась между бровями. Трудно было понять, что лучше. Нравы того времени требовали строгого хорошего поведения, но иногда человеку было трудно самостоятельно решить, что делать правильно. В прежние времена, теперь, после атомных войн, когда лицензии шли вразрез и каждый мог делать все, что ему заблагорассудится, жизнь, должно быть, была проще. Нынче, в условиях насильственного отката к пуританской культуре, от вас требовалось дважды подумать и заглянуть в свою душу, прежде чем совершить сомнительный поступок.
   Что ж, на этот раз у Эбигейл не было выбора. Она щелкнула по настенному микрофону и заговорила в него.
   — Авессалом?
   — Да, сестра Шулер?
   — Входи. Тебя хочет твой отец.
   В своем кабинете Локк некоторое время молчал, размышляя. Затем он потянулся к домашнему микрофону.
   «Сестра Шулер, я использую телевизор. Попроси Авессалома подождать».
   Он сел перед личным козырьком. Его руки двигались ловко.
   «Дайте мне доктора Райана, детские ясли Quizkid в Вайоминге. Звонит Джоэл Локк.
   В праздном ожидании он протянул руку, чтобы взять старомодную книгу в тканевом переплете с полки антикварной редкости. Он прочитал: Авессалом разослал соглядатаев во все колена Израилевы, говоря: когда услышите звук трубы, то скажите: Авессалом царствует в Хевроне…
   «Брат Локк?» — спросил телевизионщик.
   На экране появилось лицо седовласого мужчины с приятными чертами лица. Локк положил книгу на место и поднял руку в знак приветствия.
   «Доктор. Райан. Извините, что продолжаю вас беспокоить.
   — Все в порядке, — сказал Райан. «У меня полно времени. Я должен быть надзирателем в яслях, но дети управляют им по своему усмотрению». Он усмехнулся. — Как Абсалом?
   — Есть предел, — кисло сказал Локк. «Я дал парню голову, наметил обширную программу, и теперь он хочет изучать энтропийную логику. Есть только два университета, которые изучают этот предмет, и ближайший из них находится в Нижней Калифорнии».
   — Он мог бы добираться на вертолете, не так ли? — спросил Райан, но Локк неодобрительно хмыкнул.
   «Слишком долго. Кроме того, одним из требований является стационарное пребывание в строгом режиме. Предполагается, что для овладения энтропийной логикой необходима дисциплина, умственная и физическая. Который шпинат. Я получил рудименты дома, хотя мне пришлось использовать TN-Disney, чтобы визуализировать это».
   Райан рассмеялся.
   «Дети здесь принимают это. Ты уверен, что понял это?
   «Хватит, да. Достаточно, чтобы понять, что ребенку нечего изучать, пока его кругозор не расширится».
   — У нас с этим проблем нет, — сказал доктор. — Не забывай, что Авессалом — гений, а не обычный юноша.
   "Я знаю. Я тоже знаю свою ответственность. Необходимо поддерживать нормальную домашнюю обстановку, чтобы дать Абсалому чувство безопасности — и это одна из причин, по которой я не хочу, чтобы мальчик сейчас жил в Нижней Калифорнии. Я хочу быть в состоянии защитить его».
   «Мы не соглашались по этому поводу раньше. Все викторины довольно самодостаточны, Локк.
   «Авессалом — гений и ребенок. Поэтому ему не хватает чувства меры. Ему предстоит избежать других опасностей. Я думаю, что это серьезная ошибка - отдавать викторинам головы и позволять им делать то, что им нравится. Я отказался отправить Авессалома в ясли по уважительной причине. Собрать всех мальчишек-гениев в кучу и дать им сразиться. Полностью искусственная среда».
   — Я не спорю, — сказал Райан. "Дело твое. Очевидно, вы никогда не признаете, что в наши дни существует синусоида гениев. Устойчивый рост. В следующем поколении
   … — Я сам был гениальным ребенком, но преодолел это, — раздраженно сказал Локк. «У меня было достаточно проблем с моим отцом. Он был тираном, и если бы мне не повезло, он сумел бы вывести меня психологически из строя. Я приспособился, но у меня были проблемы. Я не хочу, чтобы у Авессалома были эти проблемы. Вот почему я использую психонамику».
   «Наркосинтез? Насильственный гипноз?
   — Это не принуждение, — отрезал Локк. «Это ценный ментальный катарсис. Под гипнозом он рассказывает мне все, что у него на уме, и я могу ему помочь».
   — Я не знал, что ты это делаешь, — медленно сказал Райан. — Я совсем не уверен, что это хорошая идея.
   «Я не говорю вам, как управлять вашими яслями».
   "Нет. Но дети делают. Многие из них умнее меня».
   «Незрелый интеллект опасен. Ребенок будет кататься на тонком льду, не проверив предварительно. Не думай, что я сдерживаю Авессалома. Я просто сначала провожу для него тесты. Я уверен, что лед выдержит его.
   Я могу понять энтропийную логику, но он пока не может. Так что ему придется подождать с этим».
   "Хорошо?"
   Локк помедлил. — А вы знаете, общались ли ваши мальчики с Абсаломом?
   — Не знаю, — сказал Райан. «Я не вмешиваюсь в их жизнь».
   «Хорошо, я не хочу, чтобы они вмешивались ни в мою, ни в жизнь Авессалома. Я хочу, чтобы вы узнали, выходят ли они с ним на связь.
   Был долгая пауза. Затем Райан медленно сказал: «Я попробую. Но на вашем месте, брат Локк, я бы отпустил Абсалама в Нижнюю Калифорнию, если он того хочет.
   — Я знаю, что делаю, — сказал Локк и сломал луч. Его взгляд снова обратился к Библии.
   Энтропийная логика!
   Как только мальчик достигал зрелости, его соматические и физиологические симптомы приходили в норму, но тем временем маятник все еще качался бешено. Авессалому нужен был строгий контроль для его же блага.
   И по какой-то причине в последнее время мальчик пытался уклониться от гипнотических раппортов. Что-то происходило.
   Мысли хаотично бродили в голове Локка. Он забыл, что Абсалом ждал его, и вспомнил только тогда, когда голос Эбигейл по настенному передатчику возвестил об ужине.
   За ужином Эбигейл Шулер сидела, как Атропос, между отцом и сыном, готовая прервать разговор, когда он ей не подходит. Локк почувствовал начало давнего раздражения по поводу позиции Эбигейл, что она должна защищать Авессалома от его отца. Возможно, осознавая это, Локк сам в конце концов затронул тему Нижней Калифорнии.
   «Похоже, вы изучали теорию энтропийной логики». Авессалом не выглядел пораженным. «Вы все еще убеждены, что это слишком сложно для вас?»
   — Нет, папа, — сказал Авессалом. — Я в этом не убежден.
   «Начатки исчисления могут показаться легкими для юноши. Но когда он зашел достаточно далеко… Я прошелся по этой энтропийной логике, сынок, через всю книгу, и это было достаточно сложно для меня. И у меня зрелый ум».
   — Я знаю. И я знаю, что еще нет. Но я все еще не думаю, что это было бы выше моих сил».
   — Вот в чем дело, — сказал Локк. «У вас могут развиться психотические симптомы, если вы изучите эту штуку, и вы не сможете вовремя распознать их. Если бы мы могли общаться каждую ночь или каждую вторую ночь, пока вы учились… —
   Но это в Нижней Калифорнии!
   «В том-то и беда. Если ты хочешь дождаться моего творческого отпуска, я могу пойти туда с тобой. Или один из ближайших университетов может начать курс. Я не хочу быть неразумным. Логика должна показать вам мой мотив.
   — Так и есть, — сказал Авессалом. — С этой частью все в порядке. Единственная трудность неосязаема, не так ли? Я имею в виду, вы думаете, что мой разум не смог бы безопасно усвоить энтропийную логику, а я убежден, что сможет.
   — Вот именно, — сказал Локк. — У тебя есть преимущество, потому что ты знаешь себя лучше, чем я мог бы знать тебя.
   Вам мешает незрелость, отсутствие чувства меры. И у меня было преимущество в том, что у меня больше опыта».
   — Но твое собственное, папа. Насколько такие ценности применимы ко мне?»
   — Ты должен позволить мне судить об этом, сынок.
   — Возможно, — сказал Авессалом. «Хоть бы я пошла в детские ясли-викторины».
   — Разве ты не счастлив здесь? — обиженно спросила Абигейл, и мальчик бросил на нее быстрый, теплый взгляд с любовью.
   «Конечно, Эбби. Ты знаешь что."
   — Раннее слабоумие вас бы гораздо меньше устраивало, — сардонически заметил Локк. «Энтропическая логика, например, предполагает понимание временных вариаций, предполагаемых для задач, связанных с относительностью».
   — О, от этого у меня голова болит, — сказала Эбигейл. — И если ты так беспокоишься о том, что Авессалом перетренирует свой разум, тебе не следует так с ним разговаривать. Она нажала кнопки и сдвинула перегородку? металлическую посуду в купе. «Кофе, брат Локк… молоко, Авессалом… а я возьму чай».
   Локк подмигнул своему сыну, который выглядел очень серьезным. Эбигейл встала с чашкой и направилась к камину. Схватив маленькую метлу у очага, она смахнула немного пепла, расслабилась на подушках и согрела тощие лодыжки у огня. Локк подавил зевок.
   «Пока мы не разрешим этот спор, сынок, дела останутся в силе. Не берись больше за книгу по энтропийной логике. Или еще что по теме. Правильно?"
   Ответа не было.
   "Правильно?" — настаивал Локк.
   — Я не уверен, — сказал Абсалом после паузы. «На самом деле книга уже натолкнула меня на несколько идей».
   Глядя через стол, Локк был поражен нелепостью этого невероятно развитого ума в детском теле.
   — Ты еще молод, — сказал он. «Несколько дней не будут иметь значения. Не забывайте, что по закону я контролирую вас, хотя никогда не сделаю этого без вашего согласия, что я поступаю справедливо».
   «Справедливость для вас может не быть справедливостью для меня», — сказал Авессалом, рисуя ногтем узоры на скатерти.
   Локк встал и положил руку на плечо мальчика.
   «Мы обсудим это снова, пока не разберемся как надо. Теперь мне нужно исправить кое-какие бумаги.
   Он ушел.
   — Он старается изо всех сил, Авессалом, — сказала Абигейл.
   — Конечно, Эбби, — согласился мальчик. Но он оставался задумчивым.
   На следующий день Локк рассеянно прошел уроки и в полдень передал по телевидению доктора Райана в Вайомингских викторинских яслях. Райан казался слишком небрежным и уклончивым. Он сказал, что спросил у викторин, общались ли они с Авессаломом, и они сказали нет.
   — Но они, конечно, солгут в мгновение ока, если сочтут это целесообразным, — добавил Райан с необъяснимым весельем.
   — Что смешного? — спросил Локк.
   — Не знаю, — сказал Райан. «Как меня терпят дети. Иногда я им полезен, но изначально я должен был быть здесь надзирателем. Теперь мальчики наблюдают за мной.
   "Ты серьезно?"
   Райан протрезвел.
   «Я испытываю огромное уважение к викторинам. И я думаю, что вы совершаете очень серьезную ошибку, обращаясь со своим сыном. Я был в вашем доме один раз, год назад. Это твой дом. Только одна комната принадлежит Авессалому. Он не может оставить что-либо из своего имущества где-либо еще. Ты чрезвычайно доминируешь над ним.
   — Я пытаюсь ему помочь.
   — Ты уверен, что знаешь правильный путь?
   — Конечно, — отрезал Локк. — Даже если я ошибаюсь, значит ли это, что я совершаю фил-филио… —
   Это интересный момент, — небрежно заметил Райан. «Вы могли бы достаточно легко придумать правильные слова для матереубийства, отцеубийства или братоубийства. Но редко кто убивает своего сына. Слово не приходит на язык так мгновенно».
   Локк уставился на экран. — Что, черт возьми, вы имеете в виду?
   — Только будь осторожен, — сказал Райан. «Я верю в теорию мутантов после пятнадцати лет работы в этих яслях».
   — Я сам был гениальным ребенком, — повторил Локк.
   — Угу, — сказал Райан, пристально глядя на него. «Интересно, знаете ли вы, что мутация должна быть кумулятивной? Три поколения назад два процента населения были детьми-гениями. Два поколения назад, пять процентов. Одно поколение — синусоида, брат Локк. И IQ растет пропорционально.
   Разве твой отец тоже не был гением?
   — Был, — признал Локк. — Но неприспособленный.
   "Я так думала. Мутации требуют времени. Теория состоит в том, что прямо сейчас происходит переход от человека разумного к человеку превосходящему».
   "Я знаю. Это достаточно логично. Каждое поколение мутаций — по крайней мере, эта доминантная мутация — делает еще один шаг вперед, пока не будет достигнут homo Superior. Что это будет
   … — Не думаю, что мы когда-нибудь узнаем, — тихо сказал Райан. «Я не думаю, что мы бы поняли. Интересно, сколько времени это займет? Новое поколение? Я так не думаю. Еще пять поколений, или десять, или двадцать? И каждый делает еще один шаг, реализуя еще один спрятанный потенциал хомо, пока не будет достигнута вершина.
   Супермен, Джоэл.
   — Авессалом не супермен, — практично сказал Локк. — Или суперребенок, если уж на то пошло.
   "Вы уверены?"
   "О Боже! Ты думаешь, я не знаю своего собственного сына?
   — Я не буду на это отвечать, — сказал Райан. «Я уверен, что не знаю всего, что нужно знать о викторинах в моих яслях. Белтрам, руководитель Денверских яслей, говорит мне то же самое. Эти викторины — следующий шаг в мутации. Мы с тобой — представители вымирающего вида, брат Локк.
   Лицо Локка изменилось. Не говоря ни слова, он выключил телевизор.
   Прозвенел звонок на следующий урок. Но Локк оставался неподвижным, его щеки и лоб были слегка влажными.
   Вскоре его рот скривился в странно неприятной улыбке, он кивнул и отвернулся от телевизора...
   Домой он вернулся в пять. Он вошел тихо, через боковой вход, и поднялся на лифте наверх.
   Дверь Авессалома была закрыта, но сквозь нее доносились слабые голоса. Локк некоторое время слушал. Потом резко постучал по панели.
   «Авессалом. Прийти вниз. Я хочу поговорить с тобой."
   В гостиной он велел Эбигейл не ходить какое-то время. Стоя спиной к камину, он ждал, пока не придет Авессалом.
   Враги господина моего царя и все, кто восстает против тебя, чтобы причинить тебе зло, будь таким, как тот юноша...
   Мальчик вошел без явного смущения. Он подошел к отцу лицом мальчика, спокойным и безмятежным. Локк видел, что у него есть самообладание, в этом нет сомнений.
   — Я подслушал кое-что из вашего разговора, Авессалом, — сказал Локк. — Это к лучшему, — холодно сказал Авессалом. — Я бы все равно сказал тебе сегодня вечером. Я должен продолжать этот энтропийный курс».
   Локк проигнорировал это. — Кого вы навещали?
   «Мальчик, которого я знаю. Малкольм Робертс в Денверской викторине «Ясли».
   — Обсуждаешь с ним энтропийную логику, а? После того, что я тебе сказал?
   — Вы помните, что я не соглашался.
   Локк заложил руки за спину и переплел пальцы. «Тогда вы также помните, что я упоминал, что имею над вами законную власть».
   — Законно, — сказал Авессалом, — да. Мораль — нет».
   — Это не имеет ничего общего с моралью.
   — Однако это так. И с этикой. Многие подростки — моложе меня — в детских яслях-викторинах изучают энтропийную логику. Это не повредило им. Я должен пойти в ясли или в Нижнюю Калифорнию. Я должен."
   Локк задумчиво склонил голову.
   — Подожди, — сказал он. «Прости, сынок. Я эмоционально запутался на мгновение. Вернемся в плоскость чистой логики».
   — Хорошо, — сказал Авессалом с тихим, незаметным отстранением.
   — Я убежден, что это конкретное исследование может быть опасным для вас. Я не хочу, чтобы тебе было больно. Я хочу, чтобы у тебя были все возможные возможности, особенно те, которых у меня никогда не было».
   — Нет, — сказал Абсалом с любопытной ноткой зрелости в его высоком голосе. «Это было не отсутствие возможностей. Это была недееспособность».
   "Какие?" — сказал Локк.
   «Вы никогда не могли позволить себе быть убежденным, что я могу безопасно изучать энтропийную логику. Я понял это. Я разговаривал с другими викторинами.
   — Из личных дел?
   — Они моей расы, — сказал Абсалом. "Ты не. И пожалуйста, не говорите о сыновней любви. Ты сам давно нарушил этот закон.
   — Продолжайте говорить, — тихо сказал Локк, сжав рот. — Но убедитесь, что это логично.
   "Это. Долгое время я не думал, что мне когда-нибудь придется это делать, но теперь я должен. Ты удерживаешь меня от того, что я должен сделать.
   «Ступенчатая мутация. Кумулятивный. Я понимаю."
   Огонь был слишком горячим. Локк сделал шаг вперед от очага. Авессалом сделал небольшое движение, чтобы отступить. Локк внимательно посмотрел на него.
   — Это мутация, — сказал мальчик. «Не полный, но Дедушка был одним из первых шагов.
   Ты тоже — дальше, чем он. И я дальше тебя. Мои дети будут ближе к конечной мутации. Единственные психонамические эксперты, достойные чего-либо, — это дети-гении вашего поколения.
   "Спасибо."
   — Ты боишься меня, — сказал Авессалом. — Ты боишься меня и завидуешь мне.
   Локк расхохотался. — А как насчет логики?
   Мальчик сглотнул. «Это логика. Как только вы убедились, что мутация накапливается, вы не могли вынести мысли, что я заменю вас. Это основная психологическая деформация в вас. У вас было то же самое с дедушкой, только по-другому. Вот почему вы обратились к психонамике, где вы были маленьким богом, вытаскивающим тайные умы ваших учеников, формирующим их мозги, как формировался Адам. Ты боишься, что я опередю тебя. И я буду."
   — Полагаю, поэтому я позволил тебе изучать все, что ты хочешь? — спросил Локк. — За этим исключением?
   "Да. Многие дети-гении работают так усердно, что выгорают и полностью теряют свои умственные способности. Вы бы не говорили так много об опасности, если бы в этих обстоятельствах она не была для вас первостепенной. Конечно, ты дал мне мою голову. И подсознательно ты надеялся, что я сгорю и больше не буду возможным соперником.
   "Я понимаю."
   «Вы позволяли мне изучать математику, планиметрию, исчисление, неевклидово, но шли со мной в ногу. Если вы еще не знали предмета, вы старались вникнуть в него, чтобы убедиться, что это то, что вы можете понять. Ты позаботился о том, чтобы я не смог опередить тебя, что я не получу знания, которого не можешь получить ты. Вот почему вы не позволили мне заняться энтропийной логикой.
   На лице Локка не было никакого выражения.
   "Почему?" — холодно спросил он.
   — Ты и сам не мог этого понять, — сказал Авессалом. «Вы попробовали это, и это было выше ваших сил. Ты не гибкий. Ваша логика не гибкая. Он основан на том факте, что подержанная стрелка показывает шестьдесят секунд.
   Вы потеряли чувство чуда. Вы слишком много перевели от абстрактного к конкретному. Я могу понять энтропийную логику. Я могу это понять!»
   — Вы узнали об этом на прошлой неделе, — сказал Локк.
   "Нет. Вы имеете в виду раппорты. Давным-давно я научился закрывать часть своего разума под твоими исследованиями.
   "Это невозможно!" — вздрогнул Локк.
   "Это вам. Я - следующий шаг в мутации. У меня много талантов, о которых вы ничего не знаете. И я знаю это — я недостаточно развит для своего возраста. Мальчики в яслях впереди меня. Их родители следовали законам природы — роль любого родителя — защищать своих детенышей. Только незрелые родители, как ты, не в ладах.
   Локк был по-прежнему совершенно невозмутим.
   «Я незрелый? И я тебя ненавижу? Я ревную тебя? Вы вполне на этом остановились?
   — Это правда или нет?
   Локк не ответил. «Ты все еще ниже меня умственно, — сказал он, — и будешь им еще несколько лет. Допустим, если вы этого хотите, ваше превосходство заключается в вашей гибкости и талантах homo Superior. Какими бы они ни были. При этом уравновешивайте тот факт, что я физически зрелый взрослый человек, а вы весите меньше половины того, что я делаю. Я твой опекун по закону. И я сильнее тебя».
   Авессалом снова сглотнул, но ничего не сказал. Локк приподнялся немного выше, глядя на мальчика сверху вниз. Его рука потянулась к его середине, но нашла только легкую молнию.
   Он подошел к двери. Он повернулся.
   — Я собираюсь доказать тебе, что ты хуже меня, — холодно и тихо сказал он. — Ты собираешься признаться мне в этом.
   Авессалом ничего не сказал.
   Локк поднялся наверх. Он коснулся переключателя на своем бюро, потянулся к ящику и вытащил эластичный люцитовый пояс. Он один раз провел пальцами по ее прохладной, гладкой длине. Потом снова повернулся к капельнице.
   Его губы уже были белыми и бескровными.
   У дверей гостиной он остановился, держа ремень. Абсалом не двигался, но Эбигейл Шулер стояла рядом с мальчиком.
   — Убирайтесь, сестра Шулер, — сказал Локк.
   — Ты не собираешься его выпороть, — сказала Эбигейл, высоко подняв голову и плотно сжав губы.
   "Убирайся."
   «Я не буду. Я слышал каждое слово. И это правда, все это».
   — Уходи, говорю тебе! — закричал Локк.
   Он побежал вперед, ремень разматывался в его руке. Наконец нервы Авессалома не выдержали. Он задохнулся от паники и бросился прочь, слепо ища спасения там, где его не было.
   Локк бросился за ним.
   Эбигейл схватила маленькую метлу и швырнула ее к ногам Локка. Мужчина крикнул что-то нечленораздельное, потеряв равновесие. Он тяжело упал, пытаясь удержаться от падения затекшими руками.
   Его голова ударилась о край сиденья стула. Он лежал неподвижно.
   Над его неподвижным телом Абигейл и Абсалом посмотрели друг на друга. Внезапно женщина упала на колени и начала рыдать.
   — Я убила его, — болезненно выдавила она. — Я убил его, но я не мог позволить ему хлестать тебя, Авессалом!
   Я не мог!
   Мальчик закусил нижнюю губу зубами. Он медленно подошел, чтобы осмотреть отца.
   — Он не мертв.
   Дыхание Эбигейл превратилось в долгий судорожный вздох.
   — Иди наверх, Эбби, — сказал Абсалом, слегка нахмурившись. — Я окажу ему первую помощь. Я знаю как."
   — Я не могу позволить тебе… —
   Пожалуйста, Эбби, — уговаривал он. — Ты упадешь в обморок или что-то в этом роде. Полежите немного. Все в порядке, правда».
   Наконец она взяла пипетку наверх. Авессалом, задумчиво взглянув на отца, подошел к телевизору.
   Он позвонил в Денверские ясли. Кратко обрисовал ситуацию.
   — Что мне лучше сделать, Малькольм?
   "Подожди минуту." Была пауза. На экране появилось еще одно молодое лицо. — Сделай это, — сказал уверенный высокий голос, и последовали какие-то запутанные инструкции. — Я понял, Авессалом?
   "У меня есть это. Это не повредит ему?
   «Он будет жить. Он уже психически деформирован. Это просто придаст ему другой поворот, безопасный для вас. Это проекция. Он будет воплощать все свои желания, чувства и так далее. На тебе. Он будет получать удовольствие только от того, что вы делаете, но он не сможет вас контролировать. Вы знаете психонамический ключ его мозга. Работайте в основном с лобной долей. Будьте осторожны с зоной Брока. Нам не нужна афазия. Его нужно
   обезвредить для вас, вот и все. Любое убийство было бы неудобным. Кроме того, я полагаю, вы бы этого не хотели.
   — Нет, — сказал Авессалом. — Н-он мой отец.
   — Хорошо, — сказал молодой голос. «Оставьте экран включенным. Я посмотрю и помогу».
   Абсалом повернулся к бессознательной фигуре на полу.
   Долгое время мир был в тени. Локк к этому привык. Он все еще мог выполнять свои обычные функции, так что он не был сумасшедшим в любом смысле этого слова.
   Он также не мог сказать правду никому. Они создали психический блок. День за днем он ходил в университет, преподавал психонамию, возвращался домой, ел и ждал в надежде, что Авессалом позвонит ему по телевидению.
   И когда Авессалом позвонит, он, возможно, соблаговолит рассказать что-нибудь о том, что он делал в Нижней Калифорнии. Что он успел. Чего он добился. Потому что эти вещи имели значение сейчас. Они были единственными вещами, которые имели значение. Проекция была завершена.
   Авессалом редко был забывчивым. Он был хорошим сыном. Он звонил ежедневно, хотя иногда, когда работы не хватало, приходилось сокращать звонки. Но Джоэл Локк всегда мог работать над своими огромными альбомами для вырезок, наполненными вырезками и фотографиями об Авессаломе. Он также писал биографию Авессалома.
   Иначе он шел по призрачному миру, существующему во плоти и крови, в осознанном счастье только тогда, когда на экране телевизора появилось лицо Авессалома. Но он ничего не забыл. Он ненавидел Авессалома и ненавидел ужасную, неразрывную связь, которая навсегда приковала его к собственной плоти — плоти, которая была не совсем его собственной, а лишь на ступеньку выше по лестнице новой мутации.
   Сидя там, в полумраке нереальности, с разложенными перед ним альбомами, с телевизором, который никогда не включался, кроме тех случаев, когда звонил Абсалом, но, стоя наготове перед своим креслом, Джоэл Лок лелеял свою ненависть и тихое, тайное удовлетворение, которое пришло к нему.
  Когда-нибудь у Авессалома родится сын. Когда-нибудь. Когда-нибудь.

****
   He steered with his right hand until the feeling wore off. The Williamsburg Bridge took him into Kings, and he dodged and alternately speeded and backtracked until he’d lost the shadows again. That took time. And there was still a long distance to go, by this circuitous route.
   Holt, turning right, worked his way south to Prospect Park and then east, toward the lonely beach section between Brighton Beach and Canarsie. Smith, huddled in back, had made no sound.
   “So far, so good,” Holt said over his shoulder. “My arm’s in shape again, anyhow.”
   “What happened to it?”
   “Must have hit my funny-bone.”
   “No,” Smith said, “that was a paralyzer. Like this.” He exhibited the cane.
   Holt didn’t get it. He kept driving until they were nearly at their destination. He pulled up around the corner from a liquor Store.
   “I’m getting a bottle,” he said. “It’s too cold and rainy without a shot of something to pep me up.”
   “We haven’t time.”
   “Sure we have.”
   Smith bit his lip but made no further objection. Holt bought a pint of rye and, back in the cab, took a swig, after offering his fare a drink and getting a shake of the head for answer.
   The rye definitely helped. The night was intensely cold and miserable; squalls of rain swept across the street, sluicing down the windshield. The worn wipers didn’t help much. The wind screamed like a banshee.
   “We’re close enough,” Smith suggested. “Better stop here. Find a place to hide the taxicab.”
   “Where? These are all private houses.”
   “A driveway…
   “O.K.,” Holt said, and found one shielded by overhanging trees and rank bushes. He turned off lights and motor and got out, hunching his chin down and turning up the collar of his slicker. The rain instantly drenched him. It came down with a steady, torrential pour, pattering noisily staccato in the puddles. Underfoot was sandy, slippery mud.
   “Wait a sec,” Holt said, and returned to the cab for his flashlight. “All set. Now what?”
   “Keaton’s house.” Smith was shivering convulsively. “It ‘isn’t eleven yet. We’ll have to wait.”
   They waited, concealed in the bushes on Keaton’s grounds. The house was a looming shadow against the fluctuating curtain of drenched darkness. A lighted window on the ground floor showed part of what seemed to be a library. The sound of breakers, throbbing heavily, came from their left.
   Water trickled down inside Holt’s collar. He cursed quietly. He was earning his thousand bucks, all right. But Smith was going through the same discomfort and not complaining about it.
   “Isn’t it—”
   “Sh-h!” Smith warned. “The others may be here.”
   Obediently, Holt lowered his voice.“Then they’ll be drowned, too. Are they after the notebook?
   Why don’t they go in and get it?”
   Smith bit his nails.“They want it destroyed.”
   “That’s what the guy in the alley said, come to think of it.” Holt nodded, startled. “Who are they, anyhow?”
   “Never mind. They don’t belong here. Do you remember what I told you, Denny?”
   “About getting the notebook? What’ll I do if the safe isn’t open?”
   “It will be,” Smith said confidently. “Soon, now. Keaton is in his cellar laboratory, finishing his experiment.”
   Through the lighted window a shadow flickered. Holt leaned forward; he felt Smith go tense as wire beside him. A tiny gasp ripped from the old man’s throat.
   A man had entered the library. He went to the wall, swung aside a curtain, and stood there, his back to Holt. Presently he stepped back, opening the door of a safe.
   “Ready!” Smith said. “This is it! He’s writing down the final step of the formula. The explosion will come in a minute now. When it does, Denny, give me a minute to get away and cause a disturbance, if the others are here.”
   “I don’t think they are.”
   Smith shook his head.“Do as I say. Run for the house and get the notebook.”
   “Then what?”
   “Then get out of here as fast as you can. Don’t let them catch you, whatever you do.”
   “What about you?”
   Smith’s eyes blazed with intense, violent command, shining out of the windy dark. “Forget me, Denny! I’ll be safe.”
   “You hired me as a bodyguard.”
   “I’m discharging you, then. This is vitally important, more important than my life. That notebook must be in your hands—”
   “For the War Department?”
   “For… oh yes. You’ll do that, now, Denny?”
   Holt hesitated.“If it’s that important—”
   “It is. It is!”
   “O.K., then.”
   The man in the house was at a desk, writing. Suddenly the window blew out. The sound of the blast was muffled, as though its source was underground, but Holt felt the ground shake beneath him. He saw Keaton spring up, take a half step away and return, snatching up the notebook. The physicist ran to the wall safe, threw the book into it, swung the door shut and paused there briefly, his back to Holt.
   Then he darted out of Holt’s range of vision and was gone.
   Smith said, his voice coming out in excited spurts,“He didn’t have time to lock it. Wait till you hear me, Denny, and then get that notebook!”
   Holt said,“O.K.,” but Smith was already gone, running through the bushes. A yell from the house heralded red flames sweeping out a distant, ground-floor window. Something fell crashingly, masonry, Holt thought, He heard Smith’s voice. He could not see the man in the rain, but there was the noise of a scuffle. Briefly Holt hesitated. Blue pencils of light streaked through the rain, wan and vague in the distance.
   He ought to help Smith-He’d promised, though, and there was the notebook. The pursuers had wanted it destroyed. And now, quite obviously, the house was going up in flames. Of Keaton there was no trace.
   He ran for the lighted window. There was plenty of time to get the notebook before the fire became dangerous.
   From the corner of his eye he saw a dark figure cutting in toward him. Holt slipped on his brass knuckles. If the guy had a gun it would be unfortunate; otherwise, fair enough.
   The man-the same one Holt had encountered in the Forty-second Street alley-raised a cane and aimed it. A wan blue pencil of light streaked out. Holt felt his legs go dead and crashed down heavily.
   The other man kept running. Holt, struggling to his feet, threw himself desperately forward. No use.
   The flames were brightening the night now. The tall, dark figure loomed for an instant against the library window; then the man had clambered over the sill. Holt, his legs stiff, managed to keep his balance and lurch forward. It was agony: like pins and needles a thousand times intensified.
   He made it to the window, and, clinging to the sill, stared into the room. His opponent was busy at the safe. Holt swung himself through the window and hobbled toward the man.
   His brass-knuckled fist was ready.
   The unknown sprang lightly away, swinging his cane. Dried blood stained his chin.
   “I’ve locked the safe,” he said. “Better get out of here before the fire catches you, Denny.”
   Holt mouthed a curse. He tried to reach the man but could not. Before he had covered more than two halting steps, the tall figure was gone, springing lightly out through the window and racing away into the rain.
   Holt turned to the safe. He could hear the crackling of flames. Smoke was pouring through a doorway on his left.
   He tested the safe; it was locked. He didn’t know the combination-so he couldn’t open it.
   But Holt tried. He searched the desk, hoping Keaton might have scribbled the key on a paper somewhere. He fought his way to the laboratory steps and stood looking down into the inferno of the cellar, where Keaton’s burning, motionless body lay. Yes, Holt tried. And he failed.
   Finally the heat drove him from the house. Fire trucks were screaming closer. There was no sign of Smith or anyone else.
   Holt stayed, amid the crowds, to search, but Smith and his trackers had disappeared as though they had vanished into thin air.
   “We caught him, Administrator,” said the tall man with the dried blood on his chin. “I came here directly on our return to inform you.”
   The administrator blew out his breath in a sigh of deep relief.
   “Any trouble, Jorus?”
   “Not to speak of.”
   “Well, bring him in,” the administrator said. “I suppose we’d better get this over with.”
   Smith entered the office. His heavy overcoat looked incongruous against the celoflex garments of the others.
   He kept his eyes cast down.
   The administrator picked up a memo roll and read:“Sol 25, in the year of our Lord 2016. Subject: interference with probability factors. The accused has been detected in the act of attempting to tamper with the current probability-present by altering the past, thus creating a variable alternative present. Use of time machines is forbidden exceptby authorized officials. Accused will answer.”
   Smith mumbled,“I wasn’t trying to change things, Administrator—” Jorus looked up and said, “Objection. Certain key time-place periods are forbidden. Brooklyn, especially the area about Keaton’s house, in the time near is P.M., January 10, 1943, is absolutely forbidden to time travellers. The prisonerknows why.”
   “I knew nothing about it, Ser Jorus. You must believe me.”
   Jorus went on relentlessly,“Administrator, here are the facts. The accused, having stolen a time traveller, set the controls manually for a forbidden space-time sector. Such sectors are restricted, as you know, because they are keys to the future; interference with such key spots will automatically alter the future and create a different line of probability. Keaton, in 5943, in his cellar laboratory, succeeded in working out the formula for what we know now as M-Power. He hurried upstairs, opened his safe, and noted down the formula in his book, in such a form that it could very easily have been deciphered and applied even by a layman. At that time there was an explosion in Keaton’s laboratory and he replaced the notebook in the safe and went downstairs, neglecting, however, to relock the safe. Keaton was killed; he had not known the necessity of keeping M-Power away from radium, and the atomic synthesis caused the explosion. The subsequent fire destroyed Keaton’s notebook, even though it had been within the safe. It was charred into illegibility, nor was its value suspected. Not until the first year of the twenty-first century was M-Power rediscovered.”
   Smith said,“I didn’t know all that, Ser Jorus.”
   “You are lying. Our organization does not make mistakes. You found a key spot in the past and decided to change it, thus altering our present. Had you succeeded, Dennis Holt of 1943 would have taken Keaton’s notebook out of the burning house and read it. His curiosity would have made him open the notebook. He would have found the key to M-Power. And, because of the very nature of M-Power, Dennis Holt would have become the most powerful man in his world ‘time. According to the variant probability line you were aiming at, Dennis Holt, had he got that notebook, would have been dictator of the world now. This world, as we know it, would not exist, though its equivalent would-a brutal, ruthless civilization ruled by an autocratic Dennis Holt, the sole possessor of M-Power. In striving for that end, the prisoner has committed a serious crime.”
   Smith lifted his head.“I demand euthanasia,” he said. “If you want to blame me for trying to get out of this damned routine life of mine, very well. I never had a chance, that’s all.”
   The administrator raised his eyebrows.“Your record shows you have had many chances. You are incapable of succeeding through your own abilities; you are in the only job you can do well. But your crime is, as Jorus says, serious. You have tried to create a new probability-present, destroying this one by tampering with a key spot in thepast. And, had you succeeded, Dennis Holt would now be dictator of a race of slaves. Euthanasia is no longer your privilege; your crime is too serious. You must continue to live, at your appointed task, until the day of your natural death.”
   Smith choked.“It was his fault-if he’d got that notebook in time—” Jorus looked quizzical. “His?
   Dennis Holt, at the age of twenty, in 1943… his fault? No, it is yours, I think-for trying to change your past and your present.”
   The administrator said,“Sentence has been passed. It is ended.”
   And Dennis Holt, at the age of ninety-three, in the year of our Lord 2056, turned obediently and went slowly back to his job, the same one he would fill now until he died.
   And Dennis Holt, at the age of twenty, in the year of our Lord 5943, drove his taxi home from Brooklyn, wondering what it had all been about. The veils of rain swept slanting across the windshield.
   Denny took another drink out of the bottle and felt the rye steal comfortingly through his body.
   What had it all been about?
   Banknotes rustled crisply in his pocket. Denny grinned. A thousand smackeroos! His stake. His capital. With that, now, he could do plenty-and he would, too. All a guy needed was a little ready money, and he could go places.
   “You bet!” Dennis Holt said emphatically. “I’m not going to hold down the same dull job all my life.
   Not with a thousand bucks-not me!”
   HOUSING PROBLEM
   Jacqueline said it was a canary, but I contended that there were a couple of lovebirds in the covered cage. One canary could never make that much fuss. Besides, I liked to think of crusty old Mr. Henchard keeping lovebirds; it was so completely inappropriate. But whatever ouz roomer kept in that cage by his window, he shielded it-or them-jealously from prying eyes. All we had to go by were the noises.
   And they weren’t too simple to figure out. From under the cretonne cloth came shufflings, rustlings, occasional faint and inexplicable pops, and once or twice a tiny thump that made the whole hidden cage shake on its redwood pedestal-stand. Mr. Henchard must have known that we were curious. But all he said when Jackie remarked that birds were nice to have around, was “Claptrap! Leave that cage alone, d’ya hear?”
   That made us a little mad. We’re not snoopers, and after that brush-off, we coldly refused to even look at the shrouded cretonne shape. We didn’t want to lose Mr. Henchard, either. Roomers were surprisingly hard to get. Our little house was on the coast highway; ‘the town was a couple of dozen homes, a grocery, a liquor store, the post office and Terry’s restaurant. That was about all. Every morning Jackie and I hopped the bus and rode in to the factory, an hour away. By the time we got home, we were pretty tired. We couldn’t get any household help — war jobs paid a lot better — so we both pitched in and cleaned. As for cooking, we were Terry’s best customers.
   The wages were good, but before the war we’d run up too many debts, so we needed extra dough.
   And that’s why we rented a room to Mr. Hencharci. Off the beaten track with transportation difficult, and with the coast dimout every night, it wasn’t too easy to get a roomer. Mr. Henchard looked like a natural. He was, we figured, too old to get into mischief.
   One day he wandered in, paid a deposit; presently he showed up with a huge Gladstone and a square canvas grip with leather handles. He was a creaking little old man with a bristling tonsure of stiff hair and a face like Popeye’s father, only more human. He wasn’t sour; he was just crusty. I had a feeling he’d spent most of his life in furnished rooms, minding his own business and puffing innumerable cigarettes through a long black holder. But he wasn’t one of those lonely old men you could safely feel sorry for-far from it! He wasn’t poor and he was completely self-sufficient. We loved him. I called him grandpa once, in an outburst of affection, and my skin blistered at the resultant remarks.
   Some people are born under lucky stars. Mr. Henchard was like that. He was always finding money in the street. The few times we shot craps or played poker, he made passes and held straights without even trying. No question of sharp dealing-he was just lucky.
   I remember the time we were all going down the long wooden stairway that leads from the cliff-top to the beach. Mr. Henchard kicked at a pretty big rock that was on one of the steps. The stone bounced down a little way, and then went right through one of the treads. The wood was completely rotten. We felt fairly certain that if Mr. Henchard, who was leading, had stepped on that rotten section, the whole thing would have collapsed.
   And then there was the time I was riding up with him in the bus. The motor stopped a few minutes after we’d boarded the bus; the driver pulled over. A car was coming toward us along the highway and, as we stopped, one of its front tires blew out. It skidded into the ditch. If we hadn’t stopped when we did, there would have been a head-on collision. Not a soul was hurt.
   Mr. Henchard wasn’t lonely; he went out by day, I think, and at night he sat in his room near the window most of the time. We knocked, of course, before coming in to clean, and sometimes he’d say, “Wait a minute.” There’d be a hasty rustling and the sound of that cretonne cover going on his bird cage. We wondered what sort of bird he had, and theorized on the possibility of a phoenix. The creature never sang. It made noises. Soft, odd, not-always-birdlike noises. By the time we got home from work, Mr. Henchard was always in his room. He stayed there while we cleaned. On week-ends, he never went out.
   As for the cage.
   One night Mr. Henchard came out, stuffing a cigarette into his holder, and looked us over.
   “Mph,” said Mr. Henchard. “Listen, I’ve got some property to ‘tend to up north, and I’ll be away for a week or so. I’ll still pay the rent.”
   “Oh, well,” Jackie said. “We can—”
   “Claptrap,” he growled. “It’s my room. I’ll keep it if I like. How about that, hey?”
   We agreed, and he smoked half his cigarette in one gasp.“Mm-m. Well, look here, now. Always before I’ve had my own car. So I’ve taken my bird cage with me. This time I’ve got to travel on the bus, so I can’t take it. You’ve been pretty nice-not peepers or pryers. You got sense. I’m going to leave my bird cage here, but don’t you touch that cover!”
   “The canary—” Jackie gulped. “It’ll starve.”
   “Canary, hmm?” Mr. Henchard said, fixing her with a beady, wicked eye. “Never you mind. I left plenty o’ food and water. You just keep your hands off. Clean my room when it needs it, if you want, but don’t you dare touch the bird cage. What do you say?”
   “Okay with us,” I said.
   “Well, you mind what I say,” he snapped.
   That next night, when we got home, Mr. Henchard was gone. We went into his room and there was a note pinned to the cretonne cover. It said,“Mind, now!” Inside the cage something went rustle-whirr.
   And then there was a faint pop.
   “Hell with it,” I said. “Want the shower first?”
   “Yes,” Jackie said.
   Whirr-r went the cage. But it wasn’t wings. Thump!
   The next night I said,“Maybe he left enough food, but I bet the water’s getting low.”
   “Eddie!” Jackie remarked.
   “All right, I’m curious. But I don’t like the idea of birds dying of thirst, either.”
   “Mr. Henchard said—”
   “All right, again. Let’s go down to Terry’s and see what the lamb chop situation is.”
   The next night — Oh, well. We lifted the cretonne. I still think we were less curious than worried.
   Jackie said she once knew somebody who used to beat his canary.
   “We’ll find the poor beast cowering in chains,” she remarked flicking her dust-cloth at the windowsill, behind the cage. I turned off the vacuum. Whish-trot-trot-trot went something under the cretonne.
   “Yeah—” I said. “Listen, Jackie. Mr. Henchard’s all right, but he’s a crackpot. That bird or birds may be thirsty now. I’m going to take a look.”
   “No. Uh-yes. We both will, Eddie. We’ll split the responsibility.” I reached for the cover, and Jackie ducked under my arm and put her hand over mine.
   Then we lifted a corner of the cloth. Something had been rustling around inside, but the instant we touched the cretonne, the sound stopped. I meant to take only one swift glance. My hand continued to lift the cover, though. I could see my arm moving and I couldn’t stop it. I was too busy looking.
   Inside the cage was a-well, a little house. It seemed complete in every detail. A tiny house painted white, with green shutters-ornamental, not meant to close-for the cottage was strictly modern. It was the sort of comfortable, well-built house you see all the time in the suburbs. The tiny windows had chintz curtains; they were lighted up, on the ground floor. The moment we lifted the cloth, each window suddenly blacked out. The lights didn’t go off, but shades snapped down with an irritated jerk.
   It happened fast. Neither of us saw who or what pulled down those shades.
   I let go of the cover and stepped back, pulling Jackie with me.
   “A d-doll house, Eddie!”
   “With dolls in it?”
   I stared past her at the hooded cage.“Could you, maybe, do you think, perhaps, train a canary to pull down shades?”
   “Oh, my! Eddie, listen.”
   Faint sounds were coming from the cage. Rustles, and an almost inaudible pop. Then a scraping.
   I went over and took the cretonne cloth clear off. This time I was ready; I watched the windows. But the shades flicked down as I blinked.
   Jackie touched my arm and pointed. On the sloping roof was a miniature brick chimney; a wisp of pale smoke was rising from it. The smoke kept coming up, but it was so thin I couldn’t smell it.
   “The c-canaries are c-cooking,” Jackie gurgled.
   We stood there for a while, expecting almost anything. If a little green man had popped out of the front door and offered us three wishes, we shouldn’t have been much surprised. Only nothing happened.
   There wasn’t a sound, now, from the wee house in the bird cage.
   And the blinds were down. I could see that the whole affair was a masterpiece of detail. The little front porch had a tiny mat on it. There was a doorbell, too.
   Most cages have removable bottoms. This one didn’t. Resin stains and dull gray metal showed where soldering had been done. The door was soldered shut, too. I could put my forefinger between the bars, but my thumb was too thick.
   “It’s a nice little cottage, isn’t it?” Jackie said, her voice quavering. “They must be such little guys—”
   “Guys?”
   “Birds. Eddie, who lives in that house?”
   “Well,” I said. I took out my automatic pencil, gently inserted it between the bars of the cage, and poked at an open window, where the shade snapped up. From within the house something like the needle-beam of a miniature flashlight shot into my eye, blinding me with its brilliance. As I grunted and jerked back, I heard a window slam and the shade come down again.
   “Did you see what happened?”
   “No, your head was in the way. But—”
   As we looked, the lights went out. Only the thin smoke curling from the chimney indicated that anything was going on.
   “Mr. Henchard’s a mad scientist,” Jackie muttered. “He shrinks people.”
   “Not without an atom-smasher,” I said. “Every mad scientist’s got to have an atom-smasher to make artificial lightning.”
   I put my pencil between the bars again. I aimed carefully, pressed the point against the doorbell, and rang. A thin shrilling was heard.
   The shade at one of the windows by the door was twitched‘aside hastily, and something probably looked at me. I don’t know. I wasn’t quick enough to see it. The shade fell back in place, and there was no more movement. I rang the bell till I got tired of it. Then I stopped.
   “I could take the cage apart,” I said.
   “Oh no! Mr. Henchard—”
   “Well,” I said, “when he comes back, I’m going to ask him what the hell. He can’t keep pixies. It isn’t in the lease.”
   “He doesn’t have a lease,” Jackie countered.
   I examined the little house in the bird cage. No sound, no movement. Smoke coming from the chimney.
   After all, we had no right to break into the cage. Housebreaking? I had visions of a little green man with wings flourishing a night stick, arresting me for burglary. Did pixies have cops? What sort of crimes.
   I put the cover back on the cage. After a while, vague noises emerged. Scrape. Thump. Rustle, rustle, rustle. Pop. And an unbirdlike trilling that broke off short.
   “Oh, my,” Jackie said. “Let’s go away quick.”
   We went right to bed. I dreamed of a horde of little green guys in Mack Sennett cop uniforms, dancing on a bilious rainbow and singing gaily.
   The alarm clock woke me. I showered, shaved and dressed, thinking of the same thing Jackie was thinking of. As we put on our coats, I met her eyes and said,“Shall we?”
   “Yes. Oh, golly, Eddie! D-do you suppose they’ll be leaving for work, too?”
   “What sort of work?” I inquired angrily. “Painting buttercups?”
   There wasn’t a sound from beneath the cretonne when we tiptoed into Mr. Henchard’s room.
   Morning sunlight blazed through the window. I jerked the cover off. There was the house. One of the blinds was up; all the rest were tightly firm. I put my head close to the cage and stared through the bars into the open window, where scraps of chintz curtains were blowing in the breeze.
   I saw a great big eye looking back at me.
   This time Jackie was certain I’d got my mortal wound. The breath went out of her with a whoosh as I caromed back, yelling about a horrible bloodshot eye that wasn’t human. We clutched each other for a while and then I looked again.
   “Oh,” I said, rather faintly. “It’s a mirror.”
   “A mirror?” she gasped.
   “Yeah, a big one, on the opposite wall. That’s all I can see. I can’t get close enough to the window.”
   “Look on the porch,” Jackie said.
   I looked. There was a milk bottle standing by the door-you can guess the size of it. It was purple.
   Beside it was a folded postage stamp.
   “Purple milk?” I said.
   “From a purple cow. Or else the bottle’s colored. Eddie, is that a newspaper?”
   It was. I strained my eyes to read the headlines. EXTRA was splashed redly across the sheet, in huge letters nearly a sixteenth of an inch high. EXTRA-FOTZPA MOVES ON TUR! That was all we could make out.
   I put the cretonne gently back over the cage. We went down to Terry’s for breakfast while we waited for the bus.
   When we rode home that night, we knew what our first job would be. We let ourselves into the house, discovered that Mr. Henchard hadn’t come back yet, switched on the light in his room, and listened to the noise from the bird cage.
   “Music,” Jackie said.
   It was so faint I scarcely heard it, and, in any case, it wasn’t real music. I can’t begin to describe it.
   And it died away immediately. Thump, scrape, pop, buzz. Then silence, and I pulled off the cover.
   The house was dark, the windows were shut, the blinds were down. Paper and milk bottle were gone from the porch. On the front door was a sign that said-after I used a magnifying glass: QUARANTINE!
   SCOPPY FEVER!
   “Why, the little liars,” I said. “I bet they haven’t got scoppy fever at all.”
   Jackie giggled wildly.“You only get scoppy fever in April, don’t you?”
   “April and Christmas. That’s when the bread-and-butter flies carry it. Where’s my pencil?”
   I rang the bell. A shade twitched aside, flipped back; neither of us had seen the-hand?-that moved it.
   Silence; no smoke coming out of the chimney.
   “Scared?” I asked.
   “No. It’s funny, but I’m not. They’re such standoffish little guys. The Cabots speak only to—”
   “Where the pixies speak only to goblins, you mean,” I said. “They can’t snoot us this way. It’s our house their house is in, if you follow me.”
   “What can we do?”
   I manipulated the pencil, and, with considerable difficulty, wrote LET US IN on the white panel of the door. There wasn’t room for more than that. Jackie tsked.
   “Maybe you shouldn’t have written that. We don’t want to get in. We just want to see them.”
   “Too late now. Besides, they’ll know what we mean.”
   We stood watching the house in the bird cage, and it watched us, in a sullen and faintly annoyed fashion. SCOPPY FEVER, indeed!
   That was all that happened that night.
   The next morning we found that the tiny front door had been scrubbed clean of my pencil marks, that the quarantine’ sign was still there, and that there was a bottle of green milk and another paper on the porch. This time the headline said. EXTRA-FOTZPA OVERSHOOTS TUR!
   Smoke was idling from the chimney. I rang the bell again. No answer. I noticed a domino of a mailbox by the door, chiefly because I could see through the slot that there were letters inside. But the thing was locked.
   “If we could see whom they were addressed to—” Jackie suggested.
   “Or whom they’re from. That’s what interests me.”
   Finally, we went to work. I was preoccupied all day, and nearly welded my thumb onto a boogie-arm. When I met Jackie that night, I could see that she’d been bothered, too.
   “Let’s ignore them,” she said as we bounced home on the bus. “We know when we’re not wanted, don’t we?”
   “I’m not going to be high-hatted by a-by a critter. Besides, we’ll both go quietly nuts if we don’t find out what’s inside that house. Do you suppose Mr. Herichard’s a wizard?”
   “He’s a louse,” Jackie said bitterly. “Going off and leaving ambiguous pixies on our hands!”
   When we got home, the little house in the bird cage took alarm, as usual, and by the time we’d yanked off the cover, the distant, soft noises had faded into silence. Lights shone through the drawn blinds. The porch had only the mat on it. In the mailbox we could see the yellow envelope of a telegram.
   Jackie turned pale.“It’s the last straw,” she insisted. “A telegram!”
   “It may not be.”
   “It is, it is, I know it is. Aunt Tinker Bell’s dead. Or Iolanthe’s coming for a visit.”
   “The quarantine sign’s off the door,” I said. “There’s a new one. It says “Wet paint.’”
   “Well, you will scribble all over their nice clean door.”
   I put the cretonne back, turned off the light switch, and took Jackie’s hand. We stood waiting. After a time something went bump-bump-bump, and then there was a singing, like a teakettle. I heard a tiny clatter.
   Next morning there were twenty-six bottles of yellow milk-bright yellow-on the tiny porch, and the Lilliputian headline announced: EXTRA-TUR SLIDES TOWARD FOTZPA!
   There was mail in the box, too, but the telegram was gone.
   That night things continued much as before. When I pulled the cloth off there was a sudden, furious silence. We felt that we were being watched around the corners of the miniature shades. We finally went to bed, but in the middle of the night I got up and took another look at our mysterious tenants. Not that I saw them, of course. But they must have been throwing a party, for bizarre, small music and wild thumps and pops died into silence as I peeked.
   In the morning there was a red bottle and a newspaper on the little porch. The headline said: EXTRA-FOTZPA GOES UP!
   “My work’s going to the dogs,” I said. “I can’t concentrate for thinking about this business-and wondering…”
   “Me, too. We’ve got to find out somehow.”
   I peeked. A shade came down so sharply that it almost tore free from its roller.
   “Do you think they’re mad?” I asked.
   “Yes,” Jackie said, “I do. We must be bothering the very devil out of ’em. Look-I’ll bet they’re sitting inside by the windows, boiling mad, waiting for us to go away. Maybe we’d better go. It’s time for the bus anyway.”
   I looked at the house, and the house, I felt, looked at me with an air of irritated and resentful fury.
   Oh, well. We went to work.
   We were tired and hungry when we got back that night, but even before removing our coats we went into Mr. Henchard’s room. Silence. I switched on the light while Jackie pulled off the cretonne cover from the cage.
   I heard her gasp. Instantly I jumped forward, expecting to see a little green guy on that absurd porch-or anything, for that matter. I saw nothing unusual. There was no smoke coming from the chimney.
   But Jackie was pointing to the front door. There was a neat, painted sign tacked to the panel. It said, very sedately, simply, and finally: TO LET.
   “Oh, oh, oh!” Jackie said.
   I gulped. All the shades were up in the tiny windows and the chintz curtains were gone. We could see into the house for the first time. It was completely and awfully empty.
   No furniture, anywhere. Nothing at all but a few scrapes and scratches on the polished hardwood floor. The wallpaper was scrupulously clean; the patterns, in the various rooms, were subdued and in good taste. The tenants had left their house in order.
   “They moved,” I said.
   “Yes,” Jackie murmured. “They moved out.”
   All of a sudden I felt lousy. The house-not the tiny one in the cage, but our own-was awfully empty.
   You know how it iwhen you’ve been on a visit, and come home into a place that’s full of nothing and nobody?
   I grabbed Jackie and held her tight. She felt pretty bad, too. You wouldn’t think that a tiny TO LET
   sign could make so much difference.
   “What’ll Mr. Henchard say?” Jackie asked, watching me with big eyes.
   Mr. Henchard came home two nights later. We were sitting by the fire when he walked in, his Gladstone swinging, the black cigarette holder jutting from below his beak.“Mph,” he greeted us.
   “Hello,” I said weakly. “Glad you’re back.”
   “Claptrap!” said Mr. Henchard firmly as he headed for his room. Jackie and I looked at one another.
   Mr. Henchard squalled in sheer fury. His twisted face appeared around the door.
   “Busybodies!” he snarled. “I told you—”
   “Wait a minute,” I said.
   “I’m moving Out!” Mr. Henchard barked. “Now!” His head popped back out of sight; the door slammed and locked. Jackie and I waited, half expecting to be spanked.
   Mr. Henchard bounced out of his room, Gladstone suspended from one hand. He whirled past us toward the door.
   I tried to stop him.“Mr. Henchard—”
   “Claptrap!”
   Jackie pulled at one arm, I got a grip on the other. Between us, we managed to bring him to a stop.
   “Wait,” I said. “You’ve forgotten your-uh-bird cage.”
   “That’s what you think,” he snarled at me. “You can have it. Meddlers! It took me months to build that little house just right, and months more to coax ’em to live in it. Now you’ve spoiled it. They won’t be back.”
   “Who?” Jackie gulped.
   His beady eyes were fixed malignantly on us.“My tenants. I’ll have to build a new house now-ha!
   But this time I won’t leave it within reach of meddlers.”
   “Wait,” I said. “Are-are you a m-magician?”
   Mr. Henchard snorted.“I’m a good craftsman. That’s all it takes. You treat them right, and they’ll treat you right. Still—” And he gleamed a bit with pride. “-it isn’t everybody who knows how to build the right sort of house for them!”
   He seemed to be softening, but my next question roused him again.
   “That were they?” he snapped. “The Little Folk, of course. Call ’em what you like. Nixie, pixie, leprechaun, brownie-they’ve had lots of names. But they want a quiet, respectable neighborhood to live in, not a lot of peeping and prying. Gives the property a bad name. No wonder they moved out! And-mph!-they paid their rent on time, too. Still, the Little Folk always do,” he added.
   “Rent?” Jackie said faintly.
   “Luck,” Mr. Henchard said. “Good luck. What did you expect they’d pay in-money? Now I’ll have to build another house to get my special luck back.”
   He gave us one parting glare, jerked open the door, and stamped out. We stood looking after him.
   The bus was pulling into the gas station down the slope, and Mr. Henchard broke into a run.
   He caught the bus, all right, but only after he’d fallen flat on his face.
   I put my arm around Jackie.
   “Oh, gosh,” she said. “His bad luck’s working already.”
   “Not bad,” I pointed out. “Just normal. When you rent a little house to pixies, you get a lot of extra good luck.”
   We sat in silence, watching each other. Finally without saying a word, we went into Mr. Henchard’s vacated room. The bird cage was still there. So was the house. So was the TO LET sign.
   “Let’s go to Terry’s,” I said.
   We stayed later than usual. Anybody would have thought we didn’t want to go home because we lived in a haunted house. Except that in our case the exact opposite was true. Our house wasn’t haunted any more. It was horribly, desolately, coldly vacant.
   I didn’t say anything till we’d crossed the highway, climbed the slope, and unlocked our front door.
   We went, I don’t know why, for a final look at the empty house. The cover was back on the cage, where I’d replaced it, but-thump, rustle, pop! The house was tenanted again!
   We backed out and closed the door before we breathed.
   “No,” Jackie said. “We mustn’t look. We mustn’t ever, ever, look under that cover.”
   “Never,” I said. “Who do you suppose…”
   We caught a very faint murmur of what seemed to be boisterous singing. That was fine. The happier they were, the longer they’d stay. When we went to bed, I dreamed that I was drinking beer with Rip Van Winkle and the dwarfs. I drank ’em all under the table.
   It was unimportant that the next morning was rainy. We were convinced that bright yellow sunlight was blazing in through the windows. I sang under the shower. Jackie burbled inarticulately and joyously. We didn’t open Mr. Henchard’s door.
   “Maybe they want to sleep late,” I said.
   It’s always noisy in the machine-shop, and a hand-truckload of rough cylinder casings going past doesn’t increase the din noticeably. At three o’clock that afternoon, one of the boys was rolling the stuff along toward the storeroom, and I didn’t hear it or see it until I’d stepped back frommy planer, cocking my eye at its adjustment.
   Those big planers are minor juggernauts. They have to be bedded in concrete, in heavy thigh-high cradles on which a heavily weighted metal monster-the planer itself-slides back and forth.
   I stepped back, saw the hand-truck coming, and made a neat waltz turn to get out of its way. The boy with the hand-truck swerved, the cylinders began to fall out, and I took an unbalanced waltz step that ended with my smacking my thighs against the edge of the cradle and doing a neat, suicidal half-somersault. When I landed, I was jammed into the metal cradle, looking at the planer as it zoomed down on me. I’ve never in my life seen anything move so fast.
   It was all over before I knew it. I was struggling to bounce myself out, men were yelling, the planer was bellowing with bloodthirsty triumph, and the cylinder heads were rolling around underfoot all over the place. Then there was the crackling, tortured crash of gears and cams going to pieces. The planer stopped. My heart started.
   After Pd changed my clothes, I waited for Jackie to knock off. Rolling home on the bus, I told her about it.“Pure dumb luck. Or else a miracle. One of those cylinders bounced into the planer in just the right place. The planer’s a mess, but I’m not. I think we ought to write a note of thanks to our-uh-tenants.”
   Jackie nodded with profound conviction.“It’s the luck they pay their rent in, Eddie. I’m glad they paid in advance, too!”
   “Except that I’m off the payroll till the planer’s fixed,” I said.
   We went home through a storm. We could hear a banging in Mr. Henchard’s room, louder than any noise that had ever come from the bird cage. We rushed upstairs and found the casement window had come open. I closed it. The cretonne cover had been half blown off the cage, and I started to pull it back in place. Jackie was beside me. We looked at the tiny house; my hand didn’t complete its gesture.
   The TO LET sign had been removed from the door. The chimney was smoking greasily. The blinds were tightly down, as usual, but there were other changes.
   There was a small smell of cooking-scorned beef and skunk cabbage, I thought wildly.
   Unmistakably it came from the pixie house. On the formerly immaculate porch was a slopping-over garbage can, and a minuscule orange crate with unwashed, atom-sized tin cans and what were indubitably empty liquor bottles. There was a milk bottle by the door, too, filled with a biliously lavender liquid. It hadn’t been taken in yet, nor had the morning paper. It was certainly a different paper. The lurid size of the headlines indicated that it was a yellow tabloid.
   A clothesline, without any clothes hanging on it at the moment, had been tacked up from one pillar of the porch to a corner of the house.
   I jerked down the cover, and fled after Jackie into the kitchen.“My God!” I said.
   “We should have asked for references,” she gasped. “Those aren’t our tenants!”
   “Not the tenants we used to have,” I agreed. “I mean the ones Mr. Henchard used to have. Did you see that garbage pail on the porch!”
   “And the clothesline,” Jackie added. “How-how sloppy.”
   “Jukes, Kallikaks and Jeeter Lesters. This isn’t Tobacco Road.”
   Jackie gulped.“Mr. Henchard said they wouldn’t be back, you know.”
   “Yeah, but, well—”
   She nodded slowly, as though beginning to understand. I said,“Give.”
   “I don’t know. Only Mr. Henchard said the Little Folk wanted a quiet, respectable neighborhood.
   And we drove them out. I’ll bet we gave the bird cage-the location-a bad reputation. The better-class pixies won’t live there. It’s-oh, dear-maybe it’s a slum.”
   “You’re very nuts,” I said.
   “I’m not. It must be that. Mr. Henchard said as much. He told us he’d have to build a new house.
   Desirable tenants won’t move into a bad neighborhood. We’ve got sloppy pixies, that’s all.”
   My mouth opened. I stared at her.
   “Uh-huh. The tenement type. I’ll bet they keep a pixilated goat in the kitchen,” Jackie babbled.
   “Well,” I said, “we’re not going to stand for it. I’ll evict ’em. I-I’ll pour water down their chimney.
   Where’s the teakettle’?”
   Jackie grabbed me.“No, you don’t! We can’t evict them, Eddie. We mustn’t. They pay their rent,” she said.
   And then I remembered.“The planer—”
   “Just that,” Jackie emphasized, digging her fingers into my biceps. “You’d have been killed today if you hadn’t had some extra good luck. Those pixies may be sloppy, but they pay their rent.”
   I got the angle.“Mr. Henchard’s luck worked differently, though. Remember when he kicked that rock down the beach steps, and they started to cave in? Me, I do it the hard way. I fall in the planer, sure, and a cylinder bounces after me and stops the machine but I’ll be out of a job till the planer’s fixed.Nothing like that ever happened to Mr. Henchard.”
   “He had a better class of tenant,” Jackie explained, with a wild gleam in her eye. “If Mr. Henchard had fallen in the planer, a fuse would have blown, I’ll bet. Our tenants are sloppy pixies, so we get sloppy luck.”
   “They stay,” I said. “We own a slum. Let’s get out of here and go down to Terry’s for a drink.”
   We buttoned our raincoats and departed, breathing the fresh, wet air. The storm was slashing down as furiously as ever. I’d forgotten my flashlight, but I didn’t want to go back for it. We headed down the slope, toward Terry’s faintly visible lights.
   It was dark. We couldn’t see much through the storm. Probably that was why we didn’t notice the bus until it was bearing down on us, headlights almost invisible in the dimout.
   I started to pull Jackie aside, out of the way, but my foot slipped on the wet concrete, and we took a nosedive. I felt Jackie’s body hurtle against me, and the next moment we were floundering in the muddy ditch beside the highway while the bus roared past us and was gone.
   We crawled out and made for Terry’s. The barman stared at us, said, “Whew!” and set up drinks without being asked.
   “Unquestionably,” I said, “our lives have just been saved.”
   “Yes,” Jackie agreed, scraping mud from her ears. “But it wouldn’t have happened this way to Mr.
   Henchard.”
   The barman shook his head.“Fall in the ditch, Eddie? And you too? Bad luck!”
   “Not bad,” Jackie told him feebly. “Good. But sloppy.” She lifted her drink and eyed me with muddy misery. I clinked my glass against hers.
   “Well,” I said. “Here’s luck.”
   WHAT YOU NEED
   That’s what the sign said. Tim Carmichael, who worked for a trade paper that specialized in economics, and eked out a meager salary by selling sensational and untrue articles to the tabloids, failed to sense a story in the reversed sign. He thought it was a cheap publicity gag, something one seldom encounters on Park Avenue, where the shop fronts are noted for their classic dignity. And he was irritated.
   He growled silently, walked on, then suddenly turned and came back. He wasn’t quite strong enough to resist the temptation to unscramble the sentence, though his annoyance grew. He stood before the window, staring up, and said to himself, “We have what you need. Yeah?”
   The sign was in prim, small letters on a black painted ribbon that stretched across a narrow glass pane. Below it was one of those curved, invisible-glass windows. Through the window Carmichael could see an expanse of white velvet, with a few objects carefully arranged there. A rusty nail, a snowshoe and a diamond tiara. It looked‘like a Dali decor for Carrier or Tiffany.
   “Jewelers?” Carmichael asked silently. “But why what you need?” He pictured millionaires miserably despondent for lack of a matched pearl necklace, heiresses weeping inconsolably because they needed a few star sapphires. The principle of luxury merchandising was to deal with the whipped cream of supply and demand; few people needed diamonds. They merely wanted them and could afford them.
   “Or the place might sell jinni flasks,” Carmichael decided. “Or magic wands. Same principle as a Coney carny, though. A sucker trap. Bill the Whatzit outside and people will pay their dimes and flock in. For two cents—”
   He was dyspeptic this morning, and generally disliked the world. Prospect of a scapegoat was attractive, and his press card gave him a certain advantage. He opened the door and walked into the shop.
   It was Park Avenue, all right. There were no showcases or counters. It might be an art gallery, for a few good oils were displayed on the walls. An air of overpowering luxury, with the bleakness of an unlived-in place, struck Carmichael.
   Through a curtain at the back came a very tall man with carefully combed white hair, a ruddy, healthy face and sharp blue eyes. He might have been sixty. He wore expensive but careless tweeds, which somehow jarred with the decor.
   “Good morning,” the man said, with a quick glance at Carmichael’s clothes. He seemed slightly surprised. “May I help you?”
   “Maybe.” Carmichael introduced himself and showed his press card.
   “Oh? My name is Talley. Peter Talley.”
   “I saw your sign.”
   “Oh?”
   “Our paper is always on the lookout for possible writeups. I’ve never noticed your shop before—”
   “I’ve been here for years,” Talley said.
   “This is an art gallery?”
   “Well-no.”
   The door opened. A florid man came in and greeted Talley cordially. Carmichael, recognizing the client, felt his opinion of the shop swing rapidly upward. The florid man was a Name-a big one.
   “It’s a bit early, Mr. Talley,” he said, “but I didn’t want to delay. Have you had time to get-what I needed?”
   “Oh, yes. I have it. One moment.” Talley hurried through the draperies and returned with a small, neatly wrapped parcel, which he gave to the florid man. The latter forked over a check-Carmichael caught a glimpse of the amount and gulped-and departed. His town car was at the curb outside.
   Carmichael moved toward the door, where he could watch. The florid man seemed anxious. His chauffeur waited stolidly as the parcel was unwrapped with hurried fingers.
   “I’m not sure I’d want publicity, Mr. Carmichael,” Talley said. “I’ve a select clientele-carefully chosen.”
   “Perhaps our weekly economic bulletins might interest you.”
   Talley tried not to laugh.“Oh, I don’t think so. It really isn’t in my line.”
   The florid man had finally unwrapped the parcel and taken out an egg. As far as Carmichael could see from his post near the door, it was merely an ordinary egg. But its possessor regarded it almost with awe. Had Earth’s last hen died ten years before, the man could have been no more pleased. Something like deep relief showed on the Floridatanned face.
   He said something to the chauffeur, and the car rolled smoothly forward and was gone.
   “Are you in the dairy business?” Carmichael asked abruptly.
   “Do you mind telling me what your business is?”
   “I’m afraid I do, rather,” Talley said.
   Carmichael was beginning to scent a story.“Of course, I could find out through the Better Business Bureau—”
   “You couldn’t.”
   “No? They might be interested in knowing why an egg is worth five thousand dollars to one of your customers.”
   Talley said,“My clientele is so small I must charge high fees. You-ah-know that a Chinese mandarin has been known to pay thousands of taels for eggs of proved antiquity.”
   “That guy wasn’t a Chinese mandarin,” Carmichael said.
   “Oh, well. As I say, I don’t welcome publicity—”
   “I think you do. I was in the advertising game for a while. Spelling your sign backwards is an obvious baited hook.”
   “Then you’re no psychologist,” Talley said. “It’s just that I can afford to indulge my whims. For five years I looked at that window every day and read the sign backwards-from inside my shop. It annoyed me. You know how a word will begin to look funny if you keep staring at it? Any word. It turns into something in no human tongue. Well, I discovered I was getting a neurosis about that sign. It makes no sense backwards, but I kept finding myself trying to read sense into it. When I started to say ‘Deen uoy tahw evah ew’ to myself and looking for philological derivations, I calledin a sign painter. People who are interested enough still drop in.”
   “Not many,” Carmichael said shrewdly. “This is Park Avenue. And you’ve got the place fixed up too expensively. Nobody in the low-income brackets-or the middle brackets-would come in here. So you run an upper-bracket business.”
   “Well,” Talley said, “yes, I do.”
   “And you won’t tell me what it is?”
   “I’d rather not.”
   “I can find out, you know. It might be dope, pornography, high-class fencing—”
   “Very likely,” Mr. Talley said smoothly. “I buy stolen jewels, conceal them in eggs and sell them to my customers. Or perhaps that egg was loaded with microscopic French postcards. Good morning, Mr.
   Carmichael.”
   “Good morning,” Carmichael said, and went out. He was overdue at the office, but annoyance was the stronger motivation. He played sleuth for a while, keeping an eye on Talley’s shop, and the results were thoroughly satisfactory-to a certain extent. He learned everything but why. Late in the afternoon, he sought out Mr. Talley again.
   “Wait a minute,” he said, at sight of the proprietor’s discouraging face. “For all you know, I may be a customer.”
   Talley laughed.
   “Well, why not?” Carmichael compressed his lips. “How do you know the size of my bank account?
   Or maybe you’ve got a restricted clientele?”
   “No. But—”
   Carmichael said quickly,“I’ve been doing some investigating. I’ve been noticing your customers. In fact, following them. And finding out what they buy from you.”
   Talley’s face changed. “Indeed?”
   “Indeed. They’re all in a hurry to unwrap their little bundles. So that gave me my chance to find out.
   I missed a few, but-I saw enough to apply a couple of rules of logic, Mr. Talley. item: your customers don’t know what they’re buying from you. It’s a sort of grab bag. A couple of times they were plenty surprised. The man who opened his parcel and found an old newspaper clipping. What about the sunglasses? And the revolver? Probably illegal, by the way-no license. And the diamond -it must have been paste, it was so big.”
   “M-mmm,” Mr. Talley said.
   “I’m no smart apple, but I can smell a screwy setup. Most of your clients are big shots, in one way or another. And why didn’t any of ’em pay you, like the first man-the guy who came in when I was here this morning?”
   “It’s chiefly a credit business,” Talley said. “I’ve my ethics. I have to, for my own conscience. It’s responsibility. You see, I sell-my goods-with a guarantee. Payment is made only if the product proves satisfactory.”
   “So. An egg. Sunglasses. A pair of asbestos gloves-I think they were. A newspaper clipping. A gun.
   And a diamond. How do you take inventory?”
   Talley said nothing.
   Carmichael grinned.“You’ve an errand boy. You send him out and he comes back with bundles.
   Maybe he goes to a grocery on Madison and buys an egg. Or a pawnshop on Sixth for a revolver. Orwell, anyhow, I told you I’d find out what your business is.”
   “And have you?” Talley asked.
   “We have what you need,” Carmichael said. “But how do you know?”
   “You’re jumping to conclusions.”
   “I’ve got a headache-I didn’t have sunglasses!-and I don’t believe in magic. Listen, Mr. Talley, I’m fed up to the eyebrows and way beyond on queer little shops that sell peculiar things. I know too much about ’em-I’ve written about ’em. A guy walks along the street and sees a funnysort of store and the proprietor won’t serve him-he sells only to pixies-or else he does sell him a magic charm with a double edge. Well-pfui!”
   “Mph,” Talley said.
   ” ‘Mph’ as much as you like. But you can’t get away from logic. Either you’ve got a sound, sensible racket here, or else it’s one of those funny, magic-shop setups-and I don’t believe that. For it isn’t logical.”
   “Why not?”
   “Because of economics,” Carmichael said flatly. “Grant the idea that you’ve got certain mysterious powers-let’s say you can make telepathic gadgets. All right. Why the devil would you start a business so you could sell the gadgets so you could make money so you could live? You’d simply put on one of your gadgets, read a stockbroker’s mind and buy the right stocks. That’s the intrinsic fallacy in these crazy-shop things-if you’ve got enough stuff on the ball to be able to stock and run such a shop, you wouldn’t need a business in the first place. Why go round Robin Hood’sbarn?”
   Talley said nothing.
   Carmichael smiled crookedly.“‘I often wonder what the vintners buy one half so precious as the stuff they sell,” he quoted. “Well-what do you buy? I know what you sell-eggs and sunglasses.”
   “You’re an inquisitive man, Mr. Carmichael,” Talley murmured. “Has it ever occurred to you that this is none of your business?”
   “I may be a customer,” Carmichael repeated. “How about that?”
   Talley’s cool blue eyes were intent. A new light dawned in them; Talley pursed his lips and scowled.
   “I hadn’t thought of that,” he admitted. “You might be. Under the circumstances. Will you excuse me for a moment?”
   “Sure,” Carmichael said. Talley went through the curtains.
   Outside, traffic drifted idly along Park. As the sun slid down beyond the Hudson, the street lay in a blue shadow that crept imperceptibly up the barricades of the buildings. Carmichael stared at the sign-WE HAVE WHAT YOU NEED-and smiled.
   In a back room, Talley put his eye to a binocular plate and moved a calibrated dial. He did this several times. Then, biting his lip-for he was a gentle man-he called his errand boy and gave him directions. After that he returned to Carmichael.
   “You’re a customer,” he said. “Under certain conditions.”
   “The condition of my bank account, you mean?”
   “No,” Talley said. “I’ll give you reduced rates. Understand one thing.
   I really do have what you need. You don’t know what you need, but I know. And as it happens-well, I’ll sell you what you need for, let’s say, five dollars.”
   Carmichael reached for his wallet. Talley held up a hand.
   “Pay me after you’re satisfied. And the money’s the nominal part of the fee. There’s another part. If you’re satisfied, I want you to promise that you’ll never come near this shop again and never mention it to anyone.”
   “I see,” Carmichael said slowly. His theories had changed slightly. “It won’t be long before-ah, here he is now.” A buzzing from the back indicated the return of the errand boy. Talley said, “Excuse me,”
   and vanished. Soon he returned with a neatly wrapped parcel, which he thrust into Carmichael’s hands.
   “Keep this on your person,” Talley said. “Good afternoon.”
   Carmichael nodded, pocketed the parcel and went out. Feeling affluent, he hailed a taxi and went to a cocktail bar he knew. There, in the dim light of a booth, he unwrapped the bundle.
   Protection money, he decided. Talley was paying him off to keep his mouth shut about the racket, whatever it was. O.K., live and let live. How much would be-Ten thousand? Fifty thousand? How big was the racket? He opened an oblong cardboard box. Within, nestling upon tissue paper, was a pair of shears, the blades protected by a sheath of folded, glued cardboard.
   Carmichael said something softly. He drank his highball and ordered another, but left it untasted.
   Glancing at his wrist watch, he decided that the Park Avenue shop would be closed by now and Mr.
   Peter Talley gone.
   “… one half so precious as the stuff they sell.” Carmichael said. “Maybe it’s the scissors of Atropos.
   Blah.” He unsheathed the blades and snipped experimentally at the air. Nothing happened. Slightly crimson around the cheekbones, Carmichael reholstered the shears and dropped them into the side pocket of his topcoat. Quite a gag!
   He decided to call on Peter Talley tomorrow.
   Meanwhile, what? He remembered he had a dinner date with one of the girls at the office, and hastily paid his bill and left. The streets were darkening, and a cold wind blew southward from the Park Carmichael wound his scarf tighter around his throat and made gestures toward passing taxis.
   He was considerably annoyed.
   Half an hour later a thin man with sad eyes-Jerry Worth, one of the copy writers from his office-greeted him at the bar where Carmichael was killing time.“Waiting for Betsy?” Worth said, nodding toward the restaurant annex. “She sent me to tell you she couldn’t make it. A rush deadline. Apologies and stuff. Where were you today? Things got gummed up a bit. Have a drink with me.”
   They worked on a rye. Carmichael was already slightly stiff. The dull crimson around his cheekbones had deepened, and his frown had become set.“What you need,” he remarked. “Double crossing little—”
   “Huh?” Worth said.
   “Nothing. Drink up. I’ve just decided to get a guy in trouble. If I can.”
   “You almost got in trouble yourself today. That trend analysis ~of ores—”
   “Eggs. Sunglasses!”
   “I got you out of a jam—”
   “Shut up,” Carmichael said, and ordered another round. Every time he felt the weight of the shears in his pocket he found his lips moving.
   Five shots later Worth said plaintively,“I don’t mind doing good deeds, but I do like to mention them. And you won’t let me. All I want is a little gratitude.”
   “All right, mention them,” Carmichael said. “Brag your head off. “Who cares?”
   Worth showed satisfaction.“That ore analysis-it was that. You weren’t at the office today, but I caught it. I checked with our records and you had Trans-Steel all wrong. If I hadn’t altered the figures, it would have gone down to the printer—”
   “What?”
   “The Trans-Steel. They—”
   “Oh, you fool,” Carmichael groaned. “I know it didn’t check with the office figures. I meant to put in a notice to have them changed. I got my dope from the source. Why don’t you mind your own business?”
   Worth blinked.“I was trying to help.”
   “It would have been good for a five-buck raise,” Carmichael said. “After all the research I did to uncover the real dope-Listen, has the stuff gone to bed yet?”
   “I dunno. Maybe not. Croft was still checking the copy—”
   “O.K.!” Carmichael said. “Next time—” He jerked at his scarf, jumped off the stool and headed for the door, trailed by the protesting Worth. Ten minutes later he was at the office, listening to Croft’s bland explanation that the copy had already been dispatched to the printer.
   “Does it matter? Was there-Incidentally, where were you today?”
   “Dancing on the rainbow,” Carmichael snapped, and departed. He had switched over from rye to whisky sours, and the cold night air naturally did not sober him. Swaying slightly, watching the sidewalk move a little as he blinked at it, he stood on the curb and pondered.
   “I’m sorry, Tim,” Worth said. “It’s too late now, though. There won’t be any trouble. You’ve got a right to go by our office records.”
   “Stop me now,” Carmichael said. “Lousy little—” He was angry and drunk On impulse he got another taxi and sped to the printer’s, still trailing a somewhat confused Jerry Worth.
   There was rhythmic thunder in the building. The swift movement of the taxi had given Carmichael a slight nausea; his head ached, and alcohol was in solution in his blood. The hot, inky air was unpleasant. The great Linotypes thumped and growled. Men were moving about. It was all slightly nightmarish, and Carmichael doggedly hunched his shoulders and lurched on until something jerked him back and began to strangle him.
   Worth started yelling. His face showed drunken terror. He made ineffectual gestures.
   But this was all part of the nightmare. Carmichael saw what had happened. The ends of his scarf had caught in the moving gears somewhere and he was being drawn inexorably into meshing metal cogs.
   Men were running. The clanking, thumping, rolling sounds were deafening. He pulled at the scarf.
   Worth screamed,“… knife! Cut it!”
   The warping of relative values that intoxication gives saved Carmichael. Sober, he would have been helpless with panic. As it was, each thought was hard to capture, but clear and lucid when he finally got it. He remembered the shears, and he put his hand in his pocket. The blades slipped out of their cardboard sheath, and he snipped through the scarf with fumbling, hasty movements.
   The white silk disappeared. Carmichael fingered the ragged edge at his throat and smiled stiffly.
   Mr. Peter Talley had been hoping that Carmichael would not come back. The probability lines had shown two possible variants; in one, all was well; in the other…
   Carmichael walked into the shop the next morning and held out a five-dollar bill. Talley took it.
   “Thank you. But you could have mailed me a check”
   “I could have. Only that wouldn’t have told me what I wanted to know.”
   “No,” Talley said, and sighed. “You’ve decided, haven’t you?”
   “Do you blame me?” Carmichael asked. “Last night-do you know what happened?”
   “Yes.”
   “How?”
   “I might as well tell you,” Talley said. “You’d find out anyway. That’s certain, anyhow.”
   Carmichael sat down, lit a cigarette and nodded.“Logic. You couldn’t have arranged that little accident, by any manner of means. Betsy Hoag decided to break our date early yesterday morning.
   Before I saw you. That was the beginning of the chain of incidents that led up to the accident. Ergo, you must have known what was going to happen.”
   “I did know.”
   “Prescience?”
   “Mechanical. I saw that you would be crushed in the machine—”
   “Which implies an alterable future.”
   “Certainly,” Talley said, his shoulders slumping. “There are innumerable possible variants to the future. Different lines of probability. All depending on the outcome of various crises as they arise. I happen to be skilled in certain branches of electronics. Some years ago, almost by accident, I stumbled on the principle of seeing the future.”
   “How?”
   “Chiefly it involves a personal focus on the individual. The moment you enter this place”-he gestured—“you’re in the beam of my scanner. In my back room I have the machine itself. By turning a calibrated dial, I check the possible futures. Sometimes there are many. Sometimes only a few. As though at times certain stations weren’t broadcasting. I look into my scanner and see what you need-and supply it.”
   Carmichael let smoke drift from his nostrils. He watched the blue coils through narrowed eyes.
   “You follow a man’s whole life-in triplicate or quadruplicate or whatever?”
   “No,” Talley said. “I’ve got my device focused so it’s sensitive to crisis curves. When those occur, I follow them farther and see what probability paths involve the man’s safe and happy survival.”
   “The sunglasses, the egg and the gloves—”
   Talley said,“Mr.-uh-Smith is one of my regular clients. Whenever he passes a crisis successfully, with my aid, he comes back for another checkup. I locate his next crisis and supply him with what he needs to meet it. I gave him the asbestos gloves. In about a month, a situation will arise where he must-underthe circumstances-move a red-hot bar of metal. He’s an artist. His hands—”
   “I see. So it isn’t always saving a man’s life.”
   “Of course not,” Talley said. “Life isn’t the only vital factor. An apparently minor crisis may lead to-well, a divorce, a neurosis, a wrong decision and the loss of hundreds of lives indirectly. I insure life, health and happiness.”
   “You’re an altruist. Only why doesn’t the world storm your doors? Why limit your trade to a few?”
   “I haven’t got the time or the equipment.”
   “More machines could be built.”
   “Well,” Talley said, “most of my customers are wealthy. I must live.”
   “YOU could read tomorrow’s stock-market reports if you wanted dough,” Cannichael said. “We get back to that old question. If a guy has miraculous powers, why is he satisfied to run a hole-in-the-wall store?”
   “Economic reasons. I-ah-I’m averse to gambling.”
   “It wouldn’t be gambling,” Carmichael pointed out. “I often wonder what the vintners buy…’ Just what do you get out of this?”
   “Satisfaction,” Talley said. “Call it that.”
   But Carmichael wasn’t satisfied. His mind veered from the question and turned to the possibilities.
   Insurance, eh? Life, health and happiness.
   “What about me? Won’t there be another crisis in my life sometime?”
   “Probably. Not necessarily one involving personal danger.”
   “Then I’m a permanent customer.” I-don t- “Listen,” Carmichael said, “I’m not trying to shake you down. I’ll pay.
   I’ll pay plenty. I’m not rich, but I know exactly what a service like this would be worth to me. No worries—”
   “It couldn’t be—”
   “Oh, come off it. I’m not a blackmailer or anything. I’m not threatening you with publicity, if that’s what you’re afraid of. I’m an ordinary guy, not a melodramatic villain. Do I look dangerous? What are you afraid of?”
   “You’re an ordinary guy, yes,” Talley admitted. “Only—”
   “Why not?” Carmichael argued. “I won’t bother you. I passed one crisis successfully, with your help.
   There’ll be another one due sometime. Give me what I need for that. Charge me anything you like. I’ll get the dough somehow. Borrow it, if necessary. I won’t disturb you at all. All I ask is that you let me come in whenever I’ve passed a crisis, and get ammunition for the next one. What’s wrong with that?”
   “Nothing,” Talley said soberly.
   “Well, then. I’m an ordinary guy. There’s a girl-it’s Betsy Hoag. I want to marry her. Settle down somewhere in the country, raise kids and have security. There’s nothing wrong with that either, is there?”
   Talley said,“It was too late the moment you entered this shop today.”
   Carmichael looked up.“Why?” he asked sharply.
   A buzzer rang in the back. Talley went through the curtains and came back almost immediately with a wrapped parcel. He gave it to Carmichael.
   Carmichael smiled.“Thanks,” he said. “Thanks a lot. Do you have any idea when my next crisis will come?”
   “In a week.”
   “Mind if I—” Carmichael was unwrapping the package. He took out a pair of plastic-soled shoes and looked at Talley, bewildered.
   “Like that, eh? I’ll need-shoes?”
   “Yes.”
   “I suppose—” Carmichael hesitated. “I guess you wouldn’t tell me why?”
   “No, I won’t do that. But be sure to wear them whenever you go out.”
   “Don’t worry about that. And-I’ll mail you a check. It may take me a few days to scrape up the dough, but I’ll do it. How much?”
   “Five hundred dollars.”
   “I’ll mail a check today.”
   “I prefer not to accept a fee until the client has been satisfied,” Talley said. He had grown more reserved, his blue eyes cool and withdrawn.
   “Suit yourself,” Carmichael said. “I’m going out and celebrate. You-don’t drink?”
   “I can’t leave the shop.”
   “Well, goodbye. And thanks again. I won’t be any trouble to you, you know. I promise that!” He turned away.
   Looking after him, Talley smiled a wry, unhappy smile. He did not answer Carmichael’s goodbye.
   Not then.
   When the door had closed behind him, Talley turned to the back of his shop and went through the door where the scanner was.
   The lapse of ten years can cover a multitude of changes. A man with the possibility of tremendous power almost within his grasp can alter, in that time, from a man who will not reach for it to a man who will-and moral values be damned.
   The change did not come quickly to Carmichael. It speaks well for his integrity that it took ten years to work such an alteration in all he had been taught. On the day he first went into Talley’s shop there was little evil in him. But the temptation grew stronger week by week, visit by visit. Talley, for reasons of his own, was content to sit idly by, waiting for customers, smothering the inconceivable potentialities of his machine under a blanket of trivial functions. But Carmichael was not content.
   It took him ten years to reach the day, but the day came at last.
   Talley sat in the inner room, his back to the door. He was slumped low in an ancient rocker, facing the machine. It had changed little in the space of a decade. It still covered most of two walls, and the eyepiece of its scanner glittered under amber fluorescents.
   Carmichael looked covetously at the eyepiece. It was window and doorway to a power beyond any man’s dreams. Wealth beyond imagining lay just within that tiny opening. The rights over the life and death of every man alive. And nothing between that fabulous future and himself except the man who sat looking at the machine.
   Talley did not seem to hear the careful footsteps or the creak of the door behind him. He did not stir as Carmichael lifted the gun slowly. One might think that he never guessed what was coming, or why, or from whom, as Carmichael shot him through the head.
   Talley sighed and shivered a little, and twisted the scanner dial. It was not the first time that the eyepiece had shown him his own lifeless body, glimpsed down some vista of probability, but he never saw the slumping of that familiar figure without feeling a breath of indescribable coolness blow backwards upon him out of the future.
   He straightened from the eyepiece and sat back in his chair, looking thoughtfully at a pair of rough-soled shoes lying beside him on a table. He sat quietly for a while, his eyes upon the shoes, his mind following Carmichael down the street and into the evening, and the morrow, and on toward that coming crisis which would depend on his secure footing on a subway platform as a train thundered by the place where Carmichael would be standing one day next week.
   Talley had sent his messenger boy out this time for two pairs of shoes. He had hesitated long, an hour ago, between the rough-soled pair and the smooth. For Talley was a humane man, and there were many times when his job was distasteful to him. But in the end, this time, it had been the smooth-soled pair he had wrapped for Carmichael.
   Now he sighed and bent to the scanner again, twisting the dial to bring into view a scene he had watched before.
   Carmichael, standing on a crowded subway platform, glittering with oily wetness from some overflow. Carmichael, in the slick-soled shoes Talley had chosen for him. A commotion in the crowd, a surge toward the platform edge. Carmichael’s feet slipping frantically as the train roared by.
   “Goodbye, Mr. Carmichael,” Talley murmured. It was the farewell he had not spoken when Carmichael left the shop. He spoke it regretfully, and the regret was for the Carmichael of today, who did not yet deserve that end. He was not now a melodramatic villain whose death one could watch unmoved. But the Tim Carmichael of today had atonement to make for the Carmichael of ten years ahead, and the payment must be exacted.
   It is not a good thing to have the power of life and death over one’s fellow humans. Peter Talley knew it was not a good thing-but the power had been put into his hands. He had not sought it. It seemed to him that the machine had grown almost by accident to its tremendous completion under his trained fingers and trained mind.
   At first it had puzzled him. How ought such a device to be used? What dangers, what terrible potentialities, lay in that Eye that could see through the veil of tomorrow? His was the responsibility, and it had weighed heavily upon him until the answer came. And after he knew the answer-well, the weight was heavier still. For Talley was a mild man.
   He could not have told anyone the real reason why he was a shopkeeper. Satisfaction, he had said to Carmichael. And sometiI~ies, indeed, there was deep satisfaction. But at other times-at times like this-there was only dismay and humility. Especially humility.
   We have what you need. Only Talley knew that message was not for the individuals who came to his shop. The pronoun was plural, not singular. It was a message for the world-the world whose future was being carefully, lovingly reshaped under Peter Talley’s guidance.
   The main line of the future was not easy to alter. The future is a pyramid shaping slowly, brick by brick, and brick by brick Talley had to change it. There were some men who were necessary-men who would create and build-men who should be saved.
   Talley gave them what they needed.
   But inevitably there were others whose ends were evil. Talley gave them, too, what the world needed-death.
   Peter Talley had not asked for this terrible power. But the key had been put in his hands, and he dared not delegate such authority as this to any other man alive. Sometimes he made mistakes.
   He had felt a little surer since the simile of the key had occurred to him. The key to the future. A key that had been laid in his hands.
   Remembering that, he leaned back in his chair and reached for an old and well-worn book. It fell open easily at a familiar passage. Peter Talley’s lips moved as he read the passage once again, in his room behind the shop on Park Avenue.
   “And I say also unto thee, that thou art Peter…. And I will give unto thee the keys of the Kingdom of Heaven…
   ABSALOM
   At dusk Joel Locke came home from the university where he held the chair of psychonamics. He came quietly into the house, by a side door, and stood listening, a tall, tight-lipped man of forty with a faintly sardonic mouth and cool gray eyes. He could hear the precipitron humming. That meant that Abigail Schuler, the housekeeper, was busy with her duties. Locke smiled slightly and turned toward a panel in the wall that opened at his approach.
   The small elevator took him noiselessly upstairs.
   There, he moved with curious stealth. He went directly to a door at the end of the hall and paused before it, his head bent, his eyes unfocused. He heard nothing. Presently he opened the door and stepped into the room.
   Instantly the feeling of unsureness jolted back, freezing him where he stood. He made no sign, though his mouth tightened. He forced himself to remain quiet as he glanced around.
   It could have been the room of a normal twenty-year-ol?l, not a boy of eight. Tennis racquets were heaped in a disorderly fashion against a pile of book records. The thiaminizer was turned on, and Locke automatically clicked the switch over. Abruptly he turned. The televisor screen was blank, yet he could have sworn that eyes had been watching him from it.
   This wasn’t the first time it had happened.
   After a while Locke turned again and squatted to examine the book reels. He picked out one labeled BRIAFF ON ENTROPIC LOGIC and turned the cylinder over in his hands, scowling. Then he replaced it and went out of the room, with a last, considering look at the televisor.
   Downstairs Abigail Schuler was fingering the Mastermaid switch. board. Her prim mouth was as tight as the severe bun of gray-shot hair at the back of her neck.
   “Good evening,” Locke said. “Where’s Absalom?”
   “Out playing, Brother Locke,” the housekeeper said formally. “You’re home early. I haven’t finished the living room yet.”
   “Well, turn on the ions and let ’em play,” Locke said. “It won’t take long. I’ve got some papers to correct, anyway.”
   He started out, but Abigail coughed significantly.
   “Well?”
   “He’s looking peaked.”
   “Then outdoor exercise is what he needs,” Locke said shortly. “I’m going to send him to a summer camp.”
   “Brother Locke,” Abigail said, “I don’t see why you don’t let him go to Baja California. He’s set his heart on it. You let him study all the hard subjects he wanted before. Now you put your foot down. It’s none of my affair, but I can tell he’s pining.”
   “He’d pine worse if I said yes. I’ve my reasons for not wanting him to study entropic logic. Do you know what it involves?”
   “I don’t-you know I don’t. I’m not an educated woman Brother Locke. But Absalom is bright as a button.”
   Locke made an impatient gesture.
   “You have a genius for understatement,” he said. “Bright as a button!” Then he shrugged and moved to the window, looking down at the play court below where his eight-year-old son played handball.
   Absalom did not look up. He seemed engrossed in his game. But Locke, watching. felt a cool, stealthy terror steal through his mind, and behind his back his hands clenched together.
   A boy who looked ten, whose maturity level was twenty, and yet who was still a child of eight. Not easy to handle. There were many parents just now with the same problem-something was happening to the graph curve that charts the percentage of child geniuses born in recent times. Something had begun to stir lazily far back in the brains of the coming generations and a new species, of a sort, was coming slowly into being. Locke knew that well. In his own time he, too, had been a child genius.
   Other parents might meet the problem in other ways, he thought stubbornly. Not himself. He knew what was best for Absalom. Other parents might send their genius children to one of the cr?ches where they could develop among their own kind. Not Locke.
   “Absalom’s place is here,” he said aloud. “With me, where I can—” He caught the housekeeper’s eye and shrugged again, irritably, going back to the conversation that had broken off. “Of course he’s bright.
   But not bright enough yet to go to Baja California and study entropic logic. Entropic logic! It’s too advanced for the boy. Even you ought to realize that. It isn’t like a lollypop you can hand the kid-first making sure there’s castor oil in the bathroom closet. Absalom’s immature. It would actually be dangerous to send him to the Baja California University now to study with men three times his age. It would involve mental strain he isn’t fit for yet. I don’t want him turned into a psychopath.” Abigail’s prim mouth pursed up sourly.
   “You let him take calculus.”
   “Oh, leave me alone.”. Locke glanced down again at the small boy on the play court. “I think,” he said slowly, “that it’s time for another rapport with Absalom.”
   The housekeeper looked at him sharply, opened her thin lips to speak, and then closed them with an almost audible snap of disapproval. She didn’t understand entirely, of course, how a rapport worked or what it accomplished. She only knew that in these days there were ways in which it was possible to enforce hypnosis, to pry open a mind willy-nilly and search it for contraband thoughts. She shook her head, lips pressed tight.
   “Don’t try to interfere in things you don’t understand,” Locke said. “I tell you, I know what’s best for Absalom. He’s in the same place I was thirty-odd years ago. Who could know better? Call him in, will you? I’ll be in my study.”
   Abigail watched his retreating back, a pucker between her brows. It was hard to know what was best. The mores of the day demanded rigid good conduct, but sometimes a person had trouble deciding in her own mind what was the right thing to do. In the old days, now, after the atomic wars, when license ran riot and anybody could do anything he pleased, life must have been easier. Nowadays, in the‘violent backswing to a Puritan culture, you were expected to think twice and search your soul before you did a doubtful thing.
   Well, Abigail had no choice this time. She clicked over the wall microphone and spoke into it.
   “Absalom?”
   “Yes, Sister Schuler?”
   “Come in. Your father wants you.”
   In his study Locke stood quiet for a moment, considering. Then he reached for the house microphone.
   “Sister Schuler, I’m using the televisor. Ask Absalom to wait.”
   He sat down before his private visor. His hands moved deftly.
   “Get me Dr. Ryan, the Wyoming Quizkid Cr?che. Joel Locke calling.”
   Idly as he waited he reached out to take an old-fashioned cloth-bound book from a shelf of antique curiosa. He read: But Absalom sent spies throughout all the tribes of Israel, saying, As soon as ye hear the sound of the trumpet, then ye shall say, Absalom reigneth in Hebron…
   “Brother Locke?” the televisor asked.
   The face of a white-haired, pleasant-featured man showed on the screen. Locke replaced the book and raised his hand in greeting.
   “Dr. Ryan. I’m sorry to keep bothering you.”
   “That’s all right,” Ryan said. “I’ve plenty of time. I’m supposed to be supervisor at the Cr?che, but the kids are running it to suit themselves.” He chuckled. “How’s Absalom?”
   “There’s a limit,” Locke said sourly. “I’ve given the kid his head, outlined a broad curriculum, and now he wants to study entropic logic. There are only two universities that handle the subject, and the nearest’s in Baja California.”
   “He could commute by copter, couldn’t he?” Ryan asked, but Locke grunted disapproval.
   “Take too long. Besides, one of the requirements is inboarding, under a strict regime. The discipline, mental and physical, is supposed to be necessary in order to master entropic logic. Which is spinach. I got the rudiments at home, though I had to use the tn-disney to visualize it.”
   Ryan laughed.
   “The kids here are taking it up. Uh-are you sure you understood it?”
   “Enough, yeah. Enough to realize it’s nothing for a kid to study until his horizons have expanded.”
   “We’re having no trouble with it,” the doctor said. “Don’t forget that Absalom’s a genius, not an ordinary youngster.”
   “I know. I know my responsibility, too. A normal home environment has to be maintained to give Absalom some sense of security-which is one reason I don’t want the boy to live in Baja California just now. I want to be able to protect him.”
   “We’ve disagreed on that point before. All the quizkids are pretty self-sufficient, Locke.”
   “Absalom’s a genius, and a child. Therefore he’s lacking in a sense of proportion. There are more dangers for him to avoid. I think it’s a grave mistake to give the quizkids their heads and let them do what they like. I refused to send Absalom to a Cr?che for an excellent reason. Putting all the boy geniuses in a batch and letting them fight it out. Completely artificial environment.”
   “I’m not arguing,” Ryan said. “It’s your business. Apparently you’ll never admit that there’s a sine curve of geniuses these days. A steady increase. In another generation—”
   “I was a child genius myself, but I got over it,” Locke said irritably. “I had enough trouble with my father. He was a tyrant, and if I hadn’t been lucky, he’d have managed to warp me psychologically way out of line. I adjusted, but I had trouble. I don’t want Absalom to have that trouble. That’s why I’m using psychonamics.”
   “Narcosynthesis? Enforced hypnotism?”
   “It’s not enforced,” Locke snapped. “It’s a valuable mental catharsis. Under hypnosis, he tells me everything that’s on his mind, and I can help him.”
   “I didn’t know you were doing that,” Ryan said slowly. “I’m not at all sure it’s a good idea.”
   “I don’t tell you how to run your Cr?che.”
   “No. But the kids do. A lot of them are smarter than I am.”
   “Immature intelligence is dangerous. A kid will skate on thin ice without making a test first. Don’t think I’m holding Absalom back. I’m just running tests for him first. I make sure the ice will hold him.
   Entropic logic I can understand, but he can’t, yet. So he’ll have to wait on that.”
   “Well?”
   Locke hesitated.“Uh-do you know if your boys have been communicating with Absalom?”
   “I don’t know,” Ryan said. “I don’t interfere with their lives.”
   “All right, I don’t want them interfering with mine, or with Absalom’s. I wish you’d find out if they’re getting in touch with him.”
   There was a long pause. Then Ryan said slowly:“I’ll try. But if I were you, Brother Locke, I’d let Absalam go to Baja California if he wants to.”
   “I know what I’m doing,” Locke said, and broke the beam. His gaze went toward the Bible again.
   Entropic logic!
   Once the boy reached maturity, his somatic and physiological symptoms would settle toward the norm, but meanwhile the pendulum still swung wildly. Absalom needed strict control, for his own good.
   And, for some reason, the boy had been trying to evade the hypnotic rapports lately. There was something going on.
   Thoughts moved chaotically through Locke’s mind. He forgot that Absalom was waiting for him, and remembered only when Abigail’s voice, on the wall transmitter, announced the evening meal.
   At dinner Abigail Schuler sat like Atropos between father and son, ready to clip the conversation whenever it did not suit her. Locke felt the beginnings of a long-standing irritation at Abigail’s attitude that she had to protect Absalom against his father. Perhaps conscious of that, Locke himself finally brought up the subject of Baja California.
   “You’ve apparently been studying the entropic logic thesis.” Absalom did not seem startled. “Are you convinced yet that it’s too advanced for you?”
   “No, Dad,” Absalom said. “I’m not convinced of that.”
   “The rudiments of calculus might seem easy to a youngster. But when he got far enough into it… I went over that entropic logic, son, through the entire book, and it was difficult enough for me. And I’ve a mature mind.”
   “I know you have. And I know I haven’t, yet. But I still don’t think it would be beyond me.”
   “Here’s the thing,” Locke said. “You might develop psychotic symptoms if you studied that thing, and you might not be able to recognize them in time. If we could have a rapport every night, or every other night, while you were studying—”
   “But it’s in Baja California!”
   “That’s the trouble. If you want to wait for my Sabbatical, I can go there with you. Or one of the nearer universities may start the course. I don’t want to be unreasonable. Logic should show you my motive.”
   “It does,” Absalom said. “That part’s all right. The only difficulty’s an intangible, isn’t it? I mean, you think my mind couldn’t assimilate entropic logic safely, and I’m convinced that it could.”
   “Exactly,” Locke said. “You’ve the advantage of knowing yourself better than I could know you.
   You’re handicapped by immaturity, lack of a sense of proportion. And I’ve had the advantage of more experience.”
   “Your own, though, Dad. How much would such values apply to me?”
   “You must let me be the judge of that, son.”
   “Maybe,” Absalom said. “I wish I’d gone to a quizkid cr?che, though.”
   “Aren’t you happy here?” Abigail asked, hurt, and the boy gave her a quick, warm look of affection.
   “Sure I am, Abbie. You know that.”
   “You’d be a lot less happy with dementia praecox,” Locke said sardonically. “Entropic logic, for instance, presupposes a grasp of temporal variations being assumed for problems involving relativity.”
   “Oh, that gives me a headache,” Abigail said. “And if you’re so worried about Absalom’s overtraining his mind, you shouldn’t talk to him like that.” She pressed buttons and slid the cloisonn? metal dishes into the compartment. “Coffee Brother Locke… milk, Absalom… and I’ll take tea.”
   Locke winked at his son, who merely looked solemn. Abigail rose with her teacup and headed toward the fireplace. Seizing the little hearth broom, she whisked away a few ashes, relaxed amid cushions, and warmed her skinny ankles by the wood fire. Locke patted back a yawn.
   “Until we settle this argument, son, matters must stand. Don’t tackle that book on entropic logic again. Or anything else on the subject. Right?”
   There was no answer.
   “Right?” Locke insisted.
   “I’m not sure,” Absalom said after a pause. “As a matter of fact, the book’s already given me a few ideas.”
   Looking across the table, Locke was struck by the incongruity of that incredibly developed mind in the childish body.
   “You’re still young,” he said. “A few days won’t matter. Don’t forget that legally I exercise control over you, though I’ll never do that without your agreement that I’m acting justly.”
   “Justice for you may not be justice for me,” Absalom said, drawing designs on the tablecloth with his fingernail.
   Locke stood up and laid his hand on the boy’s shoulder.
   “We’ll discuss it again, until we’ve thrashed it out right. Now I’ve some papers to correct.”
   He went out.
   “He’s acting for the best, Absalom,” Abigail said.
   “Of course he is, Abbie,” the boy agreed. But he remained thoughtful.
   The next day Locke went through his classes in an absent-minded fashion and, at noon, he televised Dr. Ryan at the Wyoming Quizkid Cr?che. Ryan seemed entirely too casual and noncommittal. He said he had asked the quizkids if they had been communicating with Absalom, and they had said no.
   “But they’ll lie at the drop of a hat, of course, if they think it advisable,” Ryan added, with inexplicable amusement.
   “What’s so funny?” Locke inquired.
   “I don’t know,” Ryan said. “The way the kids tolerate me. I’m useful to them at times, but-originally I was supposed to be supervisor here. Now the boys supervise me.”
   “Are you serious?”
   Ryan sobered.
   “I’ve a tremendous respect for the quizldds. And I think you’re making a very grave mistake in the way you’re handling your son. I was in your house once, a year ago. It’s your house. Only one room belongs to Absalom. He can’t leave any of his possessions around anywhere else. You’re dominating him tremendously.”
   “I’m trying to help him.”
   “Are you sure you know the right way?”
   “Certainly,” Locke snapped. “Even if I’m wrong, does that mean committing fil-filio—”
   “That’s an interesting point,” Ryan said casually. “You could have thought of the right words for matricide, parricide, or fratricide easily enough. But it’s seldom one kills his son. The word doesn’t come to the tongue quite as instantly.”
   Locke glared at the screen.“What the devil do you mean?”
   “Just be careful,” Ryan said. “I believe in the mutant theory, after running this Cr?che for fifteen years.”
   “I was a child genius myself,” Locke repeated.
   “Uh-huh,” Ryan said, his eyes intent. “I wonder if you know that the mutation’s supposed to be cumulative? Three generations ago, two percent of the population were child geniuses. Two generations ago, five percent. One generation-a sine curve, Brother Locke. And the I.Q. mounts proportionately.
   Wasn’t your father a genius too?”
   “He was,” Locke admitted. “But a maladjusted one.”
   “I thought so. Mutations take time. The theory is that the transition is taking place right now, from homo sapiens to homo superior.”
   “I know. It’s logical enough. Each generation of mutations-this dominant mutation at least-taking another step forward till homo superior is reached. What that will be—”
   “I don’t think we’ll ever know,” Ryan said quietly. “I don’t think we’d understand. How long will it take, I wonder? The next generation? I don’t think so. Five more generations, or ten or twenty? And each one taking another step, realizing another buried potentiality of homo, untilthe summit is reached.
   Superman, Joel.”
   “Absalom isn’t a superman,” Locke said practically. “Or a superchild, for that matter.”
   “Are you sure?”
   “Good Lord! Don’t you suppose I know my own son?”
   “I won’t answer that,” Ryan said. “I’m certain that I don’t know all there is to know about the quizkids in my Cr?che. Beltram, the Denver Cr?che supervisor, tells me the same thing. These quizkids are the next step in the mutation. You and I are members of a dying species, Brother Locke.”
   Locke’s face changed. Without a word he clicked off the televisor.
   The bell was ringing for his next class. But Locke stayed motionless, his cheeks and forehead slightly damp.
   Presently, his mouth twisted in a curiously unpleasant smile, he nodded and turned from the televisor…
   He got home at five. He came in quietly, by the side entrance, and took the elevator upstairs.
   Absalom’s door was dosed, but voices were coming through it faintly. Locke listened for a time. Then he rapped sharply on the panel.
   “Absalom. Come downstairs. I want to talk to you.”
   In the living room he told Abigail to stay out for a while. With his back to the fireplace, he waited until Absalom came.
   The enemies of my lord the king, and all that rise against thee to do thee hurt, be as that young man is…
   The boy entered without obvious embarrassment. He came forward and he faced his father, the boy-face calm and untroubled. He had poise, Locke saw, no doubt of that.
   “I overheard some of your conversation, Absalom,” Locke said. “It’s just as well,” Absalom said coolly. “I’d have told you tonight anyway. I’ve got to go on with that entropic course.”
   Locke ignored that.“Who were you vising?”
   “A boy I know. Malcolm Roberts, in the Denver quizldd Cr?che.”
   “Discussing entropic logic with him, eh? After what I’d told you?”
   “You’ll remember that I didn’t agree.”
   Locke put his hands behind him and interlaced his fingers.“Then you’ll also remember that I mentioned I had legal control over you.”
   “Legal,” Absalom said, “yes. Moral, no.”
   “This has nothing to do with morals.”
   “It has, though. And with ethics. Many of the youngsters-younger than I-at the quizkid cr?ches are studying entropic logic. It hasn’t harmed them. I must go to a cr?che, or to Baja California. I must.”
   Locke bent his head thoughtfully.
   “Wait a minute,” he said. “Sorry, son. I got emotionally tangled for a moment. Let’s go back on the plane of pure logic.”
   “All right,” Absalom said, with a quiet, imperceptible withdrawal.
   “I’m convinced that that particular study might be dangerous for you. I don’t want you to be hurt. I want you to have every possible opportunity, especially the ones I never had.”
   “No,” Absalom said, a curious note of maturity in his high voice. “It wasn’t lack of opportunity. It was incapability.”
   “What?” Locke said.
   “You could never allow yourself to be convinced I could safely study entropic logic. I’ve learned that. I’ve talked to other quizkids.”
   “Of private matters?”
   “They’re of my race,” Absalom said. “You’re not. And please don’t talk about filial love. You broke that law yourself long ago.”
   “Keep talking,” Locke said quietly, his mouth tight. “But make sure it’s logical.”
   “It is. I didn’t think I’d ever have to do this for a long time, but I’ve got to now. You’re holding me back from what I’ve got to do.”
   “The step mutation. Cumulative. I see.”
   The fire was too hot. Locke took a step forward from the hearth. Absalom made a slight movement of withdrawal. Locke looked at him intently.
   “It is a mutation,” the boy said. “Not the complete one, but Grandfather was one of the first steps.
   You, too-further along than he did. And I’m further than you. My children will be closer toward the ultimate mutation. The only psychonamic experts worth anything are the child geniuses of your generation.”
   “Thanks.”
   “You’re afraid of me,” Absalom said. “You’re afraid of me and jealous of me.”
   Locke started to laugh.“What about logic now?”
   The boy swallowed.“It is logic. Once you were convinced that the mutation was cumulative, you couldn’t bear to think I’d displace you. It’s a basic psychological warp in you. You had the same thing with Grandfather, in a different way. That’s why you turned to psychonamics, where you were a small god, dragging out the secret minds of your students, molding their brains as Adam was molded. You’re afraid that I’ll outstrip you. And I will.”
   “That’s why I let you study anything you wanted, I suppose?” Locke asked. “With this exception?”
   “Yes, it is. A lot of child geniuses work so hard they burn themselves out and lose their mental capacities entirely. You wouldn’t have talked so much about the danger if-under these circumstances-it hadn’t been the one thing paramount in your mind. Sure you gave me my head. And, subconsciously, you were hoping I would burn myself out, so I wouldn’t be a possible rival any more.”
   “I see.”
   “You let me study math, plane geometry, calculus, non-Euclidean, but you kept pace with me. If you didn’t know the subject already, you were careful to bone up on it, to assure yourself that it was something you could grasp. You made sure I couldn’t outstrip you, that I wouldn’t get any knowledge you couldn’t get. And that’s why you wouldn’t let me take entropic logic.”
   There was no expression on Locke’s face.
   “Why?” he asked coldly.
   “You couldn’t understand it yourself,” Absalom said. “You tried it, and it was beyond you. You’re not flexible. Your logic isn’t flexible. It’s founded on the fact that a second-hand registers sixty seconds.
   You’ve lost the sense of wonder. You’ve translated too much from abstract to concrete. I can understand entropic logic. I can understand it!”
   “You’ve picked this up in the last week,” Locke said.
   “No. You mean the rapports. A long time ago I learned to keep part of my mind blanked off under your probing.”
   “That’s impossible!” Locke said, startled.
   “It is for you. I’m a further step in the mutation. I have a lot of talents you don’t know anything about. And I know this-I’m not far enough advanced for my age. The boys in the cr?ches are ahead of me. Their parents followed natural laws-it’s the role of any parent to protect its young. Only the immature parents are Out of step-like you.”
   Locke was still quite impassive.
   “I’m immature? And I hate you? I’m jealous of you? You’ve quite settled on that?”
   “Is it true or not?”
   Locke didn’t answer. “You’re still inferior to me mentally,” he said, “and you will be for some years to come. Let’s say, if you want it that way, that your superiority lies in your-flexibility-and your homo superior talents. Whatever they are. Against that, balance the fact that I’m a physically mature adult and you weigh less than half of what Ido. I’m legally your guardian. And I’m stronger than you are.”
   Absalom swallowed again, but said nothing. Locke rose a little higher, looking down at the boy. His hand went to his middle, but found only a lightweight zipper.
   He walked to the door. He turned.
   “I’m going to prove to you that you’re my inferior,” he said coldly and quietly. “You’re going to admit it to me.”
   Absalom said nothing.
   Locke went upstairs. He touched the switch on his bureau, reached into the drawer, and withdrew an elastic lucite belt. He drew its cool, smooth length through his fingers once. Then he turned to the dropper again.
   His lips were white and bloodless by now.
   At the door of the living room he stopped, holding the belt. Absalom had not moved, but Abigail Schuler was standing beside the boy.
   “Get out, Sister Schuler,” Locke said.
   “You’re not going to whip him,” Abigail said, her head held high, her lips purse-string tight.
   “Get out.”
   “I won’t. I heard every word. And it’s true, all of it.”
   “Get out, I tell you!” Locke screamed.
   He ran forward, the belt uncoiled in his hand. Absalom’s nerve broke at last. He gasped with panic and dashed away, blindly seeking escape where there was none.
   Locke plunged after him.
   Abigail snatched up the little hearth broom and thrust it at Locke’s legs. The man yelled something inarticulate as he lost his balance. He came down heavily, trying to brace himself against the fall with stiff arms.
   His head struck the edge of a chair seat. He lay motionless.
   Over his still body, Abigail and Absalom looked at each other. Suddenly the woman dropped to her knees and began sobbing.
   “I’ve killed him,” she forced out painfully. “I’ve killed him-but I couldn’t let him whip you, Absalom!
   I couldn’t!”
   The boy caught his lower lip between his teeth. He came forward slowly to examine his father.
   “He’s not dead.”
   Abigail’s breath came out in a long, shuddering sigh.
   “Go on upstairs, Abbie,” Absalom said, frowning a little. “I’ll give him first aid. I know how.”
   “I can’t let you—”
   “Please, Abbie,” he coaxed. “You’ll faint or something. Lie down for a bit. It’s all right, really.”
   At last she took the dropper upstairs. Absalom, with a thoughtful glance at his father, went to the televisor.
   He called the Denver Cr?che. Briefly he outlined the situation.
   “What had I better do, Malcolm?”
   “Wait a minute.” There was a pause. Another young face showed on the screen. “Do this,” an assured, high-pitched voice said, and there followed certain intricate instructions. “Got that straight, Absalom?”
   “I have it. It won’t hurt him?”
   “He’ll live. He’s psychotically warped already. This will just give it a different twist, one that’s safe for you. It’s projection. He’ll externalize all his wishes, feelings, and so forth. On you. He’ll get his pleasure only Out of what you do, but he won’t be able to control you. You know the psychonamic key of his brain. Work with the frontal lobe chiefly. Be careful of Broca’s area. We don’t want aphasia. He must be made
   harmless to you, that’s all. Any killing would be awkward to handle. Besides, I suppose you wouldn’t want that.”
   “No,” Absalom said. “H-he’s my father.”
   “All right,” the young voice said. “Leave the screen on. I’ll watch and help.”
   Absalom turned toward the unconscious figure on the floor.
   For a long time the world had been shadowy now. Locke was used to it. He could still fulfill his ordinary functions, so he was not insane, in any sense of the word.
   Nor could he tell the truth to anyone. They had created a psychic block. Day after day he went to the university and taught psychonamics and came home and ate and waited in hopes that Absalom would call him on the televisor.
   And when Absalom called, he might condescend to tell something of what he was doing in Baja California. What he had accomplished. What he had achieved. For those things mattered now. They were the only things that mattered. The projection was complete.
   Absalom was seldom forgetful. He was a good son. He called daily, though sometimes, when work was pressing, he had to make the call short. But Joel Locke could always work at his immense scrapbooks, filled with clippings and photographs about Absalom. He was writing Absalom’s biography, too.
   He walked otherwise through a shadow world, existing in flesh and blood, in realized happiness, only when Absalom’s face appeared on the televisor screen. But he had not forgotten anything. He hated Absalom, and hated the horrible, unbreakable bond that would forever chain him to his own flesh-the flesh that was not quite his own, but one step further up the ladder of the new mutation.
   Sitting there in the twilight of unreality, his scrapbooks spread before him, the televisor set never used except when Absalom called, but standing ready before his chair, Joel Locke nursed his hatred and a quiet, secret satisfaction that had come to him.
   Some day Absalom would have a son. Some day. Some day.