Взгляд в прошлое? надеюсь в будущее

Написать сегодня доброжелательную книгу о Горбачёве – это поступок. Написать же книгу о его усилиях и устремлениях на международном поприще, тем паче в сфере советско-американских отношений – это в современных условиях, когда на М.С., особенно после его кончины, особенно на безответного, конъюнктурно стараются свалить все дипломатические провалы последних безгорбачёвских тридцати лет, как и крушение наших с вами житейских человеческих надежд – это, уверен, поступок не только смелый, но ещё и дальновидный.
Любая война заканчивается не только миром, но ещё и поиском, нащупыванием путей более-менее долговременного мирного сосуществования. Убеждён, что эта мучительная и одновременно обнадёживающая перспектива не сегодня-завтра встанет и перед нами, не только русскими, но и перед Востоком-Западом, в полный рост и опыт Горбачёва, а ещё точнее – Горбачёва-Рейгана – окажется востребованным.
Возможно, следующей генерацией политиков, как русских, так и американцев.
Чтобы жить, надо договариваться, особенно в обстоятельствах и возможностях нынешней уже не гипотетической, мгновенной дискретности мира, а стало быть, и жизни вообще. А чтобы договариваться, должен сначала сыскаться-таки человек, способный шагнуть через пропасть предубеждений и реальных трагедий – к другому ч е л о в е к у с протянутой, раскрытой ладонью, а не с задранным кулаком.
Александр Пумпянский в своей книге отважно представил, причём не в апокрифически-биографическом жанре, а пером талантливого хроникёра-событийщика не только живого Горбачёва его лучших лет, живую позднюю, может, даже запоздалую миротворческую политику, в её фактурной, неидеализированной материи, советских оконечных лет, но и, осмелюсь утверждать, прообраз миротворческого тандема ближайшего будущего.
В этом – первопричина актуальности книги.
Странно: Пумпянский по существу восстанавливает свои репортажи с ключевых саммитов Горбачёв-Рейган, в меньшей степени Горбачёв-Буш тех лет, а перо, даже не приправленное под «тренды» сего дня, всё равно скупо, арабеском чертит – будущее. Мучительное и всё равно обнадёживающее и, надеюсь, недалёкое.
Горбачёв и Рейган показали миру, как нужно «в минуты мира роковые», преодолевая завалы прошлого, искать, нашаривать – мир, то есть будущее. Да они, собственно, и не показывали, не демонстрировали – судя по тому же Пумпянскому, – они действительно искали. Ошибались, оступались, чертыхались (и вовне, и порою между собой), но – шли step by step, волоча за собою два неповоротливых и страшно настороженных дредноута-континента.
Нечто подобное, уверен, предстоит двум новорожденным континентальным политикам конца двадцатых годов нынешнего столетия.
Читайте Пумпянского, сличайте те шаги, вылущивайте те тактические ошибки и примеряйте этот публицистически задокументированный встречный, взаимный крестный, стратегический путь к дню сегодняшнему и – завтрашнему.
Он, этот путь, неминуем.
Автору этих строк довелось наблюдать вживую, пожалуй, последнюю встречу Михаила Горбачёва и Рональда Рейгана. Когда, уже в отставке, в бережном сопровождении Нэнси, Рейган приехал в советское консульство в Сан-Франциско. Уже с Альцгеймером – этот неотвязно «сопровождающий» уже читался в его, Рейгана, глазах. Растерянно вглядывался он в нас, в группу горбачёвских сотрудников, встречавших его в консульском «палисаднике», но как же осмысленно вспыхнул его взгляд, когда на пороге особняка гостеприимно объявился Горбачёв! Они, соприкасаясь плечами, ушли внутрь, в комнаты, и я уже на их «узком» чаепитии не присутствовал.
Соприкасаясь плечами… То, что прямого, тем более термоядерного конфликта между нашими странами покамест, слава Богу, нет, это во многом – инерция, уже на излёте, того доверия, той «химии», которую смогли выработать, извлечь, как из собственных сердец, собственного немалого жизненного опыта, так и из наших общечеловеческих надежд в своё время – в назидание нынешним временам – эти двое.
Я был на похоронах М.С. Два самых ярких впечатления: неожиданное обилие молчаливых интеллигентных людей, пришедших скорбно проститься и с ним, и, похоже, со своими надеждами. И – неуместность прозвучавшего там траурного почётного залпа у могилы: почти все эти люди вздрогнули.
Похороны Рейгана я видел в прямом эфире глубокой ночью в аэропорту Бишкека. До сих пор помню понуро бредущую ха лафетом лошадь. Седока на ней нет, но есть стремена и ковбойские сапоги в них. Но сапоги почему-то носками назад. Потом узнал, что это – древний ритуал. Незримый всадник прощается с теми, кто позади, кто остаётся. С нами.
Пумпянский скрупулёзно и выразительно зафиксировал завет, который оставили нам эти двое всадников – не Апокалипсиса.
Актуальность книги ещё и в том, что автор по существу восстанавливает доброе имя Горбачёва, детально развенчивая осознанные мифы, что М.С. якобы, вопреки воле советских военных, сделал катастрофические уступки американцам в системе взаимного вооружённого сдерживания. Нет! Автор шаг за шагом очень профессионально, со знанием дела анализирует статьи тогдашних договоров и соглашений, по горячим следам показывает самые жёсткие многочасовые и даже многодневные перипетии борьбы за каждый их пункт, а по существу – за каждую пядь безопасности нашей тогдашней великой страны.
Вот ещё чему бы поучиться нынешним скорым на руку публицистам: в его «ретротекстах» нет ни велеречивости, ни низкопоклонства – ни перед Горбачёвым, тогда ещё вполне себе всесильным, ни перед американцами, чертовски всесильными всегда, в том числе и сегодня.
Как журналист-международник Александр Пумпянский рождался на моих глазах. В семидесятых он при мне уехал из «Комсомолки» собкором в Штаты. Любопытно, что самые первые и самые острые его материалы были связаны не столько с политикой, сколько… с американской современной литературой. Фолкнер, Оруэлл, Фицджеральд, Апдайк… Сашина трактовка текстов того же Фолкнера была неожиданной, окрыляющей, отличавшейся от покровительственных оценок тогдашних наших маститых критиков, скажем, Петра Палиевского или Дмитрия Урнова. Молодой советский читатель, с учётом тогдашних сумасшедших тиражей «Комсомолки», азартно открывал тогда этих писателей – «по Пумпянскому» и во многом благодаря ему. У этого журналиста и у самого есть несомненный писательский дар. Не удержусь, приведу несколько цитат: когда на элеваторе проверяли доставленное с полей, в том числе и мною, мальчишкой-штурвальным, зерно, то на пробу смазливые молоденькие лаборантки брали, из глубины, щупом, горсть, стакан его. Вот и мы возьмём наугад, из глубины.
«Нет материи более прибыльной, чем страх…»
«Кровосмесительное уния войны и прогресса…»
«Дорога в ад вымощена не столько благими намерениями, сколько благочестивыми объяснениями…»
«В Рейкьявике не смирили ядерное безумие, но ему примерили смирительную рубашку…»
Не только по теме, по миротворческому пафосу – книга не позавчерашняя, а современная и по письму: она афористична, умна, полна острых и сочных зарисовок как политических деятелей той эпохи, так и нравов, знаковых мест, удивительно точных и вневременных умозаключений. Стартовав с «Комсомолки», автор стал грандом международной журналистики, возглавлял весьма авторитетный еженедельник «Новое время», немало лет отдал «Новой газете». Мне кажется, что с этой новой-старой книгой начинается и какой-то очередной качественный виток в его творческой биографии.
В этой связи вспоминается такой казус. Несколько лет назад я оказался на большом и пышном журналистском хурале-банкете, где труженикам пера вручались всякого рода награды. Одна из них именовалась весьма возвышенно: «Легенда российской журналистики». Среди прочих имён прозвучало, было выкликнуто из президиума и имя Александра Борисовича Пумпянского. За соседним со мной столом сидели две ещё молоденькие на то время, но уже очень известные дамочки. Они смешливо переглянулись: «А кто это ещё такой?». А Саша в это время уже поднимался на подиум. Моложавый, поджарый, с шевелюрой «соль с перцем», с жёстко очерченными мужским скулами, с элегантной не то волчьей, не то стайерской сутуловатостью. Дамочки, видимо, знали толк не только в правописании. «О-о-о!» – в один голос, восхищённо произнесли. А я подумал: не знают девоньки, что в «Комсомолке» семидесятых его звали не по фамилии и тем более не по имени-отчеству, а исключительно – «П у м о й». А его острые, искромётные, смелые «mot», словечки и выражения гуляли по нашему длинному коридору как эстафета той журналистской даровитости и дерзости, которой так отличалась тогда, да отличается подчас и сегодня, «Комсомольская правда».
Автор верен себе. И в смелости, и в прозорливости: его книга, повторяю, всё-таки больше не о прошлом. Она, надеюсь, о будущем.