Домо Дедовские Снегопады

Идут белые снеги,
Как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
Да, наврно, нельзя.

Е.Евтушенко

Сегодня сыплет снег, мягкий и неспешный. Спускаясь с небес он покрывает землю всё более глубоким слоем, скрывая серость, чёрный лёд и смёрзшуюся после оттепелей грязь, украшая голые деревья ватными шапочками, расчерчивая фасады домов лёгкими штрихами по балконам, карнизам и подоконникам. Сама земля становится ненадолго чуть более небесной; и неказистая окраина города приобретает нарядный вид, даже звуки шагов и шелеста шин делаются добрее и тише.
Невольно вспомнился мне другой зимний день, когда я был ребёнком, и другой снег, укрывавший аллеи и постройки, падавший с других небес, в другом государстве, в конце прошлого столетия. Мой отец взял меня в подмосковный дом отдыха, где мы ходили с ним в сауну… И где с ним вместе отдыхала какая-то незнакомая женщина. Они отправляли меня подолгу гулять по заснеженным аллеям, и я заворожённо разглядывал неподвижные пышно убранные ели, падающие днём и ночью с небес кристаллы, ореол вокруг фонарей; позднее именно таким я буду представлять себе лес, в который попали главные герои «Хроник Нарнии». Тогда я не задумывался, что мой папа и незнакомая тётя делают наедине в подмосковном доме отдыха, хотя к восьми годам я, проводя каждое лето в деревне среди соседских петухов, кур, баранов и овец был достаточно образован в половом вопросе. У ребёнка сработала бессознательная защита, - мало ли чем занимаются наедине двое взрослых (тайком от моей матери?) – и я с невероятным тщанием разглядывал узоры, которые рисовали падающие  снежинки.
Однако вернувшись, я рассказал матери, что считаю – папа завёл себе любовницу. Поверила она мне или нет, я точно не знаю, но знаю зато наверняка, что вскорости был бит за какую-то ничтожную провинность, что-то вроде забытой в школе сменки; моя мать исключительно редко опускалась до рукоприкладства, но подавить морально и заставить бояться могла, как никто другой. Потому такие случаи были чем-то исключительным, и память моя сохранила их всего два или три.
В другой зимний день, много лет спустя, мой отец неожиданно пригласил меня на прогулку. В ту пору у меня уже начинал ломаться голос и появляться первые, жёсткие и неопрятные волосы на теле. Мы месили ногами никем неубранную, - примета той эпохи, - снежную кашу, и каким-то деревянным голосом отец говорил мне о том, что «сын не несёт ответственности за грехи отца». Я слушал его в пол-уха; мы так редко разговаривали, а у меня было столько важных дел, - моему другу Р. привезли новые картриджи для «Ниндендо», у одноклассницы Н. формы вдруг стали округляться, сделав неприметную прежде отличницу  чем-то выдающимся, а на контрольной по математике у меня опять были проблемы. Поэтому я просто согласился, не особо вдаваясь в подробности, - грехи в ту пору были для меня чем-то из области арбалетчиков, мантикор или каминов. Ну не несёт и несёт, решил я, ладно.
Теперь я сижу в душной мансарде скверно построенного мотеля на окраине подмосковного города, чувствуя, как в груди собирается мокрота, - последствия давнишнего злоупотребления табаком. Мои ноги гудят и ноют, и от этой боли нет избавления, - повреждённые когда-то нервы постоянно посылают ложные сигналы, и лучшее средство от этого – медитация. Чуть ниже груди, в какой-то вене у меня навсегда прирос кусок металла, и из-за него я пару месяцев назад перенёс инсульт, - чужеродные тела в кровотоке, несмотря на постоянный приём антикоагулянтов, ни к чему хорошему не приводят. Бог милостив, а врачи стационара на Бабушкинской профессиональны, и мой первый инсульт оказался обратимым. Мне дано ещё немного времени, которое я преимущественно трачу на тренировки, изучение новых форм тай-чи и цигун, прослушивание музыки и долгие прогулки по заснеженным дорогам. Денег, что я зарабатываю, хватает лишь на то, чтобы снимать убогую мансарду и покупать еду; притом большую их часть перечисляет мой добрейший отец, который, как видно, уверен и по сию пору, что я не несу ответственности за его грехи, зато он несёт – за мои. Пару месяцев назад я вновь поднимал тему жилья, которое досталось ему по наследству от умершего брата в другом городе, - и пару недель спустя я вновь услышал этот деревянный голос, сообщающий мне что «наши с мамой деньги это… Наши… Деньги, а ты - частный… Предприниматель». Что ответить на это, я не нашёлся; к теме же его покойного брата ещё вернусь чуть ниже. Так подолгу я сижу перед стеклянной дверью балкона, безмолвно созерцая падающий снег, белые скаты крыш коттеджного посёлка и темнеющие вдали сосны, которые делаются особенно красивы, когда спускаются сумерки.
В моей жизни, которая длится уже более четырёх десятков лет, было великое множество прекрасных людей, ярких событий, осадных падений и ярких взлётов. Когда душная мансарда и скверная, не питьевого качества вода не закрывают общей картины минувших десятилетий, порой у меня захватывает дух, - сколько своих и чужих стихов, столько странствий, борьбы, столько фотографий и живописи, - гармонии, проявленной в том или ином ключе – было в ней. Возможно, если бы не эпидемия и война, - если называть вещи своими именами, - я обрёл бы голос, которым бы смог поведать об этом современникам и потомкам, передав весь поразительный в своём разнообразии опыт, но… Мне не повезло, и голос этот я употребляю, преимущественно, для того, чтобы Вы слышали в телефонной трубке:
«Здравствуйте! Вас беспокоит исследовательский центр…»
И хотя бы в это время я забываю о боли в ногах.
В ней, - жизни, - был и такой эпизод. В пору, когда я отказался от выпивки и жизни с супругой, склонной к пьяным дракам, вернулся в отчий дом и кропотливо, неделя за неделей, разбирал с психологом все причины сложившейся непростой ситуации, мы нередко ездили с отцом к его брату в Петербург. Инициатором поездок был, преимущественно,  я, потому что старцы между собой не слишком ладили, но однажды в Петербург нас сорвал сам дядя, - скоропостижно скончалась его ветхая, дореволюционная мать, с которой он жил. Большую часть суеты и беготни по части тёткиных похорон взял на себя отец, в том числе – и замену старых, уже обветшавших надгробий на видном, привилегированном участке прямо возле входа на *** кладбище.
Нам позвонили из кладбищенской конторы утром, сообщив, что всё готово и можно приезжать. Два простых деревянных креста, порытых для защиты от непогоды лаком, стояли возле входа. Служители выдали накладные, чеки и беззвучно растворились куда-то; мы с отцом помялись возле дверей немного и решили, что донесём их сами, - в ту пору ноги не подводили меня, да и у отца проблем было куда меньше. Взвалив оба креста, мы отправились к кладбищенским воротам мерным шагом, едва ли нога в ногу, не торопясь и не делая остановок, не разговаривая - лишь шли к могилам рода Л., неся груз.
Оба креста были совершенно одинакового веса и идентичного размера.