Кройщик1

Наступала зима, я катался на лыжах и санках.
У меня были деревянные лыжи с ремешками, и такие же деревянные палки.
Я застегивал ремешки лыжных креплений на валенки, и потом катался на спортплощадке возле дома, ведь она была полностью засыпана снегом.
Каждый вечер, когда сделал домашние задания, катался несколько часов, так мне казалось, нарезая круги, по свеженатоптанной лыжне, которую сделал сам.
Темно, зима, небольшой мороз, тихо падает снег, — он немного хрустит под лыжами, они проваливаются, когда делаешь только первый круг, но потом снег делается всё плотнее и плотнее, с каждым пройденным кругом.
Мне становилось хорошо, ведь побеждал саму природу наперекор всему.
Никто не мешал, взрослые не обращая внимания, брели сквозь снег по своим делам.
Иногда ко мне присоединилась какие-то большие девочки, из классов постарше, наверно с другого двора, они тоже катались на лыжах вечером.
Они катались по моей сделанной лыжне, но мне было абсолютно не жалко.
Бывало, они застревали в снегу, или падали на бок, и всегда им помогал подняться.
Девочки при этом смеялись и шутили, наверно надо мной, так я думал, ведь мне было только семь лет.
Не далеко от дома был строительный карьер, зимой он покрывался снегом, поэтому из него получалась отличная горка, с которой можно было лететь вниз со свистом в ушах на лыжах или снежных санях, или по-простому санки.
Дома у нас были санки, они очень тяжелые и неудобные, сделаны из полос железа, а может и чугуна, мне так казалось, когда я их выволакивал из квартиры на этаж, а потом из подъезда на улицу, хотя иногда помогала бабушка.
Черное, вороненое железо, загнутые полозья, на сиденье толстая фанера.
Спереди привязана крученая веревка, почти канат, чтобы не оборвалась от тащимого веса, или можно было привязываться, чтобы не слететь с них, при гонке вниз с горы.
А недавно отчим с зарплаты в магазине купил новые санки, чтобы отвозить в садик моего братика Алешку.
Они были очень красивые, легкие, почти невесомые, и сделаны из серебристого железа, дощечки на сиденье, окрашены в красные, синие, зеленые цвета
Сзади саночек, был устроен складной задник, там эти полоски из серебристого металла можно было опускать и раскладывать. Они были просто прекрасны.
Отчим не разрешал мне на них кататься, говорил, — что я их «ухайдакаю».
Я не понимал, что это значит.
Но он запретил строго настрого не брать их кататься, даже прикасаться к ним.
Тогда я по ночам прокрадывался в коридор, и тихо, в темноте не зажигая света, чтобы никто не заметил, клал их на пол, полозьями вниз, потом ложился животом на ребристое сиденье, представляя, как санки и я, составляемое одно целое, мчатся вниз с горки. О, это было самое великое наслаждение, мысленно представлять, как я мчусь по земле, будто на самолете, обгоняя ветер.
Зимой на горке собирались толпы детворы, со всего многоэтажного района.
Они веселились, катались, играли, — а при столкновениях трещали санки, ломались лыжи, ребра и кости.
По слухам здесь даже один мальчик оставил один глаз, он у него вытек, когда в него попала лыжная палка.
А со мной дело было так; я прокатился вниз с горы, а она была очень высокой, то потом стал подниматься с боку, чтобы никому не мешаться, на вершину горки.
Тут на меня сверху горы поехало орава пацанов, почему они решили поехать по краю, почему не знаю, может нарочно. Они ехали на меня плотной кучей, двумя, или тремя санками, сцепленными в паровозик.
Получилась авария, все санки перевернулись, мальчики попадали, а полоска чужих саней, вонзилась мне в бедро, так больно, что я не мог плакать, и тем более говорить, что со мной случилось.
Пацаны отволокли меня на верх горки, потом положили на снег, сказали, чтобы я лежал тут, а потом все будет хорошо.
Зима, вечер, все темно, «все хорошо» никак не было, а становилось только плохо; те пацаны куда-то делись, и больше не приходили ко мне.
Мои санки пропали, они как-то отвязались от моей руки, при аварии.
Наверно они съехали вниз, а что, что сделать, если не мог ходить?!
Тут я подумал что сделался парализованным, недавно кино показывали про того парализованного, у которого отнялись ноги, по телевизору, и мне становилось страшно, когдая буду жить на инвалидной коляске.
Страшно дальше жить и умирать прямо сейчас.
Я попробовал поплакать, но никто не слышал, все дети, которые оставались на то время, были заняты своим весельем.
И тогда я пополз по земле, то есть по снегу.
Да полз, локтями и руками карабкаясь среди сугробов к дому, ведь была моя мама, моя бабушка, которые помогут, а может спасут от неминуемой смерти.
Иногда я уставал полсти, переворачивался на спину, и думал о многом, что приходило в голову.
Это совсем нетрудно, когда еще смотришь в темное небо, на котором есть звезды.
Вот люди получают после рождения кредит, от жизни, небольшой.
И что они делают, просто умирают, глядя в небеса, как я вот, например.
Еще думал про вулкан Кракатау, по телевизору показывали, про его извержение, и как при этом погибло очень много людей, несколько миллионов человек, среди которых мог оказаться и я тоже, родись в то время.
Дым от извержения накрыл планету, и я думал, — вот оно; пепел стал дымом, потом  стал тучей, или облаком, которое вон плывет там вдали.
При этом мне нравилось само название или произношение вулкана:
Кра-ка-тау.
В этом слышалось что-то зловещее и непостижимое, а от этого более загадочное и притягательнее для меня.
Время шло, и я полз дальше, к дому.
Когда дополз до подъезда, то закричал: бабушка, бабушка.
Она выбежала и отвела домой, а дальше не помню.
В школу я не ходил неделю по болезни, было порвано сухожилие в ноге, и я отлеживался дома.
Железные санки потеряны, бабушка ходила за ними на утро, но их не было уже нигде. Но меня не пороли, почему-то, за утерю.
Мне сани перешли по «наследству», так сказала бабушка с укором, их сделал вручную твой дедушка, на них катались мои дети. А ты вот потерял.
Мне сделалось обидно.
Не то, что обидно, как-то не по себе и не то, чтобы я мог выразить словами, находясь в том возрасте.
Честно говоря, я и сейчас, не могу толком объяснить то состояние: да, пропала вещь. Так я не виноват, это всё пацаны, а потом полз и чуть не умер, да и вообще сани мне никогда не нравились!
В том возрасте вещи казались вещью, которых можно было просто использовать, нисколько не жалея их: да велосипед, да санки, да машинки, и что?!
Просто вещи, которые мы использовали, они ломались при этом, или терялись.
А ещё я строил космическую ракету, прямо дома, ведь я ходил в садик.
Она была сделана в виде остроконечного конуса, в два слоя.
Внутренний слой был из газет, там были фотографии про какого-то генсека партии.
А внешний из блестящей фольги, в основном от плиток шоколада, оставшихся в виде подарков от взрослых.
Все это было склеено жидким клеем.
В космосе будет очень жарко, думал я, а фольга не горит.
Ведь я специально проверял, тщательно держа фольгу над огнем спички.
Она не горела, а только покрывалась черной копотью, я радовался, ведь мои космонавты полетят  к звездам без ожогов.
Потом мы выходили на улицу с бабушкой, и я говорил.
— Баба, я запущу ракету вон туда, — и показывал пальчиком куда-то в небо.
Оно было очень синее и очень прозрачное, что можно было разглядеть самую капельку, там в самых-самых небесах.
Бабушка трепала меня по макушке и говорила
— Да внучек, сможешь, конечно, сможешь запустить.
А мама говорила, что шоколад был самым дешевым продуктом, и я поэтому чуть не умер от этого, от переедания сладкого.
Я помню это время, меня тетя врачиха больно  колола «шприцем» в попу и давала пить горькую «микстуру».
Но я съедал шоколад, чтобы добыть космическую фольгу для моей космической ракеты, которую я когда то запущу в космос.
Откуда брался шоколад и фольга?
Наверно оттуда: мама была очень молодой и очень красивой.
К ней приходили, то есть к нам домой, приходили какие-то очень странные дяди.
Они приносили шоколад, еще какое-то «вино», или «шампанское», и еще почему-то цветы. Большой букет, который превращался в труху, стоя на подоконнике.
Иногда меня прятали от дядей, и не показывали.
И я прятался вместе с бабушкой.
А иногда были те, которые требовали, чтобы я их назвал папой.
Я хныкал и плакал, и не понимал к чему так
Как я могу назвать папой чужого дядю, так не бывает на свете.
А папа у меня самый лучший на свете, он уехал по заданию на Северный Полюс.