Глава 163. Развязка. Возвращение в мир

Следующий раз я увидела батюшку прямо под Новый год. С самого утра я страшно не хотела с ним встречаться. Я чувствовала, что поругаюсь с ним, если увижусь. Меня переполняли недобрые эмоции, возмущение несправедливостью, обида за сестёр. Это был уже предел моего терпения.


Итого, за день я три раза уходила к сёстрам в прачечную и три раза возвращалась. Аналой был уже в более-менее приличном виде. Я писала хоругвь яичной темперой в технике живописи, чтобы потом заолифить и доделать масляными лессировками. ИВ обещала мне помочь, если что.

 
После десяти часов вечера я решила, что больше уже никто точно не придёт и включила фильм на большом экране. И конечно пришёл отец А с Тимофеем. Началось всё очень дружелюбно и весело. Похоже, у него было прекрасное настроение. Он упрекнул меня в том, что третий раз за сегодня приходит в мастерскую и ни разу не застал меня. Я промолчала, но он повторил. Тогда я грустно выговорила: «Может это и к лучшему, что меня не было». На этот раз он сделал вид, что не услышал моих слов.

 
Батюшка сказал, что исламские террористы взорвали в Волгограде автобус и устроили теракт на вокзале, много людей погибло. Он начал из-за этого доказывать, что мусульмане жестокие люди, злодеи. Это нация такая страшная. Намёк был на моё происхождение и мой характер. Я сдержанно ответила на обвинения, что в каждой нации бывают люди, за которых другим стыдно. Но он не соглашался и убеждал нас с Тимофеем в том, что мусульмане - это диаволы. Батюшка был явно настроен как националист и обижал меня, беспричинно поднимая национальный вопрос.

 
Мне же покоя не давала мысль, что батюшка – многократный предатель. Было до слёз горько. Я из самой души озвучила свои и сестринские печали, потому что невозможно было лукавить, делая вид, что всё хорошо. Я посетовала, тщательно подбирая слова, что меня огорчает больше всего батюшкина позиция, так как он выбирает Свету объектом жалости и своего снисхождения. А нас с сёстрами отвергает.

 
Что произошло с батюшкой, трудно описать. Он заорал, будто ему наступили на больную мозоль. Голос его срывался, он задыхался. На самой верхней ноте он завизжал и охрип. Я онемела. Я не ожидала такой ужасной реакции. Пришлось опустить глаза в пол и ждать, пока он наорётся. Это было нецивилизованно и некрасиво. Мы же взрослые люди и можем понимать друг друга при помощи слов, не переходя на крик. Я даже не обиделась как всегда в первое мгновение, потому что была в шоке от его поведения. Нервы мои почему-то не шелохнулись, но я чувствовала, что это его последняя попытка меня унизить, больше я не дамся. Я даже не пыталась оправдываться. Он нёс такую ахинею, что теперь и не вспомнишь. Закончил он так: «Хватит! Всё! Я старый больной человек! Что ты ко мне пристаёшь! Тимоша, зачем ты меня привёл сюда? Либо поёте со Светкой, либо уезжайте!»


Эх, сам не понял, наверное, что сказал. Пусть будет плохо, но по-моему! Короче, нашла коса на камень.  Непонятно только, зачем старому больному человеку управлять монастырём. Зачем такие жертвы, особенно со стороны подчинённых, которым тяжелее, чем ему.


Это был канун Нового года! Время, когда люди ждут чудес и исполнения желаний. А мы тут как собаки, которых хозяин пинает ногой.


Я по обычаю попросила у него прощения. Он ответил, что я дура и болящая. На больных не обижаются. И добавил, что завтра придёт.


Но он не пришёл ни завтра, ни послезавтра. Третьего января приехала ИВ. И тогда он заявился. Я уже предупредила сестёр, что если он начнёт наезжать на нас снова, то нужно бросать всё и ехать с Богом. Они меня поддержали.

 
Всё произошло как по-писаному, при ИВ он стал театрально на меня наезжать. Вначале спросил, почему я ничего не делаю. Я ответила, что топлю печь. Я и вправду планировала уйти, когда закрою трубу. Не успела до его прихода. Он крикнул мне в спину, чтобы я шла мыть посуду.

 
Потом помолчав, стал перечислять всех сестёр, которые ушли из монастыря, и приговаривать, что это я их всех выгнала. Софию, Алевтину, Аньку, Варьку, Ленку… И теперь Светку из Сафоново хочу выгнать. Я с изумлением посмотрела на него. Мне стало ясно, что он сумасшедший. Я его как будто в первый раз увидела во всем безобразии. Вся моя любовь, всё терпение и всепрощение, накопленные за эти годы, вдруг исчезли в один миг. Я поняла, что не смогу больше здесь жить и видеть этого человека. Он мне вдруг опротивел.

 
У меня даже не дрогнул голос, когда я ему тихо и твёрдо отчеканила наше решение: «Дошиваем ризу, допеваем службы и уезжаем!» Он на секунду опешил. Потом стал кричать, что это сёстры меня накручивают, а я их слушаю. Я закрыла печную трубу и стала одеваться. Он завопил, что у него очередь стоит, кому петь в Сафоново, можем не петь. Даже в Дорогобуже. Я отвечала: «Пожалуйста, в Сафоново не поедем, а в Дорогобуже допоём все январские службы. А вы вообще не управляете монастырём. Отец Иринарх давно за вас управляет. Всего доброго! Пойду поем, а то не завтракала ещё сегодня», – с этими словами я закрыла дверь. И ушла из мастерской. Больше я не разговаривала с отцом А. И не жалела ни о чём.

 
Потом он ушел из мастерской. Вызвал Наташу в игуменский дом отдать календари для Дорогобужа. Она заметила, что он задыхался, но ничего ей не сказал. После обеда он пришел в мастерскую с отцом Петром. И долго убеждал всех и себя, что мы не уедем, Машке надо год доучиться. Вот так подло он решил воспользоваться нашей беспомощностью и зависимым положением. К вечеру Тимофей принёс нам по три тысячи рублей – подарок на Рождество от батюшки.


Но решение было принято бесповоротно. Я только боялась, чтоб он не начал уговаривать остаться. На всякий случай я решила не попадаться ему до отъезда на глаза. Я позвонила в Москву епископу Пантелеимону насчёт Маши. Он всё понял и сказал, что её примут в училище, пусть закончит 9 классов. После этого мы забрали документы из Васинской школы и стали оформлять её в школу по месту прописки.


Сёстры шили ризу каждую свободную минуту. Она выходила очень дорогой и нарядной, одежда преподобного была сделана черным жемчугом, роскошный нимб получился в виде звездного сияния с малахитами, обведенными канителью. По периметру иконы был орнамент дубовых листиков и желудей из тигрового глаза. Листики делались зелёным и золотым бисером.


Чтобы успеть, сёстры позвали на помощь Раису Михайловну, которая приехала помолиться на Рождество. С ней и закончили буквально за два дня. На праздник Раиса Михайловна встретила отца А и сказала ему, что риза очень мощная и незаурядная. Он посмотрел на Раису Михайловну сверху вниз с большим достоинством и долей высокомерия, словно она отвлекла его от молитвы и великих дел. Потом намного позже я узнала уже в Москве, что такая риза стоит порядка двух миллионов рублей! Я была в шоке, но факт. Так обесценивал отец А нашу работу.


14 января Юля с Наташей пошли в игуменский дом обозначить официально наше решение и попрощаться. Отец А, не увидев меня среди них, всё понял. Скандалить не стал. Вёл себя прилично. Сёстры спросили, нужны ли мы ещё в январе в Дорогобуже. Он ответил: «У нас очередь стоит, кому петь!» Сёстры сказали: «Отлично, тогда мы быстрее соберёмся и уедем!» Но он сказал: «Нет, допевайте сами!» Потому что любым певчим кроме нас пришлось бы платить.


После этого мы начали последние сборы. О том, чтобы заканчивать иконы в мастерской, не было уже и речи. Мы перебирали наши залежи бумаг, журналов, церковных газет, старые подрясники, рваные фартуки. Из мастерской на тачке мы перевозили свои вещи в корпус, а из корпуса ненужное в мастерскую, чтобы сжечь там его в печке. Убирались, отмывали рабочие столы, стулья, полы от красок, лаков. После нас все осталось чистым как в хирургическом отделении. Братья, видя нас с тачкой, психовали и докладывали настоятелю, что мы забираем монастырское имущество. А отец А считал, что мы привлекаем к себе внимание ради его уговоров остаться.


Я отдала м.Евгении все свои алкогольные запасы, их было около 15 бутылок. Там было и сухое вино, и крепкие напитки. Отец А и другие дарили нам, но мы были не в состоянии это всё употребить.


В это лето наконец-то нам в мастерской поменяли деревянные не открывающиеся окна на пластиковые с сетками. Летом там очень нагревалась крыша, и было душно как в сарае. Это было нарушением правил безопасности и санитарных норм. Растворители и краски воняли как в гараже, так, что нас даже тошнило. А отец А не мог долго у нас сидеть по этой причине. 6 лет мы ждали решения этой проблемы. И теперь, когда поменяли окна и помещение стало проветриваемым, мы уезжали.

 
Отец А уехал в Украину прямо перед нашим отъездом. Но велел отцу Иринарху выдать нам справки о постриге и о жизни в монастыре в течение восьми лет. Батя очень психовал, пока мы собирались. Он высказывал свое мнение, что мы ждём от него уговоров остаться. Это было смешно. В Дорогобуже мы дослуживали последние праздники с отцом Петром. Отец Пётр осмелился нам сказать: «Батюшка благословил петь на «Господи воззвах» не шесть стихир, а сколько есть». Наташа ответила ему, чтобы благословлял своим новым певчим, что и как петь. Сколько мы пели в Дорогобуже, устав и другие проблемы настоятеля ни грамма не интересовали. Очнулся благословлять в последний день. Отец Пётр испугался и притих. Дорогобужские прихожане, узнав, что мы уезжаем, собрали нам семь тысяч рублей на первое время в миру. Мы были им очень благодарны.


В последние дни отец Иринарх вызвал нас пообщаться в игуменский дом. Мы сидели с ним до трёх ночи. Я посетовала в шутку, что если бы знала, какой батя, то наверное бы выбрала Иринарха, как Ленка. А Ленка не ошиблась. Отец Иринарх был польщён. Он также сообщил нам, что на днях уедет Тавифа. Она жила в монастыре просто для нашего устрашения и подчинения, а так она им даром не нужна. Так невольно он проговорился об их подлом замысле нами манипулировать.

 
Он сказал, что у них с отцом А произошел серьёзный разговор. Батя признался, что это была наша инициатива уехать. Если бы мы хотели, то могли бы остаться. Сам же он, Иринарх, живёт здесь и терпит такие проблемы, драки, унижения. Мы ему ответили на это: «Отец Иринарх! Вам есть, ради чего терпеть». А нас планировали снова заставить мыть посуду, служить с Герасимом, не давать келью, быть в рабстве и благодарить ещё за это. Это терпеть было за гранью разумного.


Уезжали мы на газели. Рейс стоил семь тысяч рублей. Отец Иринарх пожадничал даже в такой момент и не захотел платить, говоря: «Матушки пусть сами заплатят!» И мы заплатили всю сумму, собранную дорогобужскими прихожанами нам на первое время.


В день отъезда Владимир Леонидович купил шампанского для нас. Около десяти часов утра, пока в монастыре шла Литургия, мы позвали поваров, Лиду с Евгенией, и выпили шампанского прямо в дверях микроавтобуса за новую жизнь. Посадили кота в корзину, расселись по местам и уехали.


   Фото из личного архива.