Знаки уродств

     Я видел настоящий ужас - не чудовищ из книжек, не бесплотных призраков, - не-е-ет, представшие перед моим взором картины были действительно ужасны. В отличие от придумок писателей-мистиков этот ужас - живой ужас, явившийся мне на шумной городской площади - будет возвращаться ко мне в мыслях снова и снова. Это ужас особого рода. Он не пугает. От него не холодеет кожа, не покрывается колючими бугорками, которым до сифилитичных шанкров совсем немного - подцепи острым крючком середину, да вырви, вместе с волосяной луковицей, вот и получишь тот результат, коего конченые ипохондрики добиваются, бродя по напоминающим помойки трущобам, в поисках безволосых дам с провалившимися носами, отдающих своё тело за пару монет, или хотя бы за ведро, до краёв наполненное свежими кухонными отходами, ещё горячими сытненькими помоями.
     Так вот, от нового ужаса не встают дыбом волосы. Не учащаются удары сердца. Этот ужас не пугает. А жаль - ведь именно потому его невозможно преодолеть. С ним не справиться, если он воплотится в реальности. Разве что, выдернуть из запястий тем крючком сосуды...
     Навстречу мне, сквозь толпу, против потока, пробирались трое. Растерянный мужчина и чуть угрюмая девушка, и их карликовая животина, во всём надеющаяся лишь на хозяев. Безразличная к окружающему миру, но радующаяся в своём мирке, где существует лишь пятачок радиусом равным длине поводка, пульсирующий по мере его отпускания и сматывания, и двое добрых человекобогов, дарующих пищу и ласку. Как похож смысл жизни этой собачонки на смысл существования большей части людского стада...
     Правой рукой мужчина крепко сжимал ладошку девушки, в другой у него был поводок миниатюрной таксы. Острохвостая собачонка весело заливалась лаем, ничуть не боясь тяжёлых ног прохожих, что для неё равносильны были гигантским колодам, падающим с небес, бегала вокруг, насколько позволяла длина ремешка. Подбегала к хозяйке и становилась передними лапами ей на живот, тянулась мордочкой к лицу.
     При более внимательном взгляде на девушку, абстрагированном от той страшной детали, что никак не вязалась ни с окружающей сравнительно мирной обстановкой, ни с её лицом, того типа, что ныне считаются красивыми, я понял, - она ещё пытается вести прежний образ жизни. Она красиво и модно одевалась (хотя и не вся одежда теперь ей была нужна), и делала это скорее по привычке. Некоторое время это ещё будет продолжаться, возможно, даже дольше, чем можно предположить - здесь помимо привычки присутствовало и желание вернуть прошлое, ту жизнь, коей она жила раньше. А это желание очень сильно, и разум, в порыве жгучего самообмана, считает, что если приказывать телу делать всё то, что оно делало раньше, - за исключением тех вещей, на которые оно более не способно, - то и жизнь вернётся в прежнее русло, и можно будет забыть о том, что случилось.
     Как и раньше, она накладывала макияж, доводя кожу до перламутрового, идеального и неживого сияния, как у кукол, а губам придавала розовый блеск, присущий новым пластмассовым безделушкам, судьба коих - быть забытыми через пару дней игры с ними. Она всё ещё бывала на улице, через силу, как мне подумалось. И, пока что, сил у неё хватило даже приехать сюда, миновав весь город, ловя и выдерживая на себе испуганные, брезгливые или любопытные людские взгляды, обращавшиеся на неё и на людных улицах, и в глубоких подземных дорогах, что так легко можно превратить в катакомбы, в том смысле, какой им придавали древние, накладывавшие вдоль стен штабеля трупов.
     Но она уже никогда не сможет в порыве страсти обхватить ногами торс вонзающегося в неё мужчины, прижимать его к себе ещё сильнее. Потеряно для неё и удовольствие позы покорности. Сидя на унитазе, она не поставит руки на колени, склонившись в напряжении, не получится у неё и, окажись она в парке, присесть за кустами на корточки, чтобы оросить жёлтоватыми потоками урины чахлую траву. Кто-то скажет, что не так уж это и много, для них я скажу - представьте, что стало бы вам недоступно, лишись вы ног. Обеих и полностью.
     Как она уцелеет в войне, которая скоро разразится? Или невозможность более обманывать себя сожрёт её раньше? Быть может, лучше уж пускай она превратится в то живое воплощение отчаяния, и уйдёт в мир иной задолго до войны, чем останется одна, без поддержки и защиты, в разграбленном и опустошённом городе.
     Они проследовали мимо меня, и растворились в толпе - когда я обернулся, уже не смог отыскать их в мельтешении разодетого в тряпки мяса. Почему девушка ехала не в коляске, а на низенькой каталке, мне так и не удалось уразуметь.
     Прошло много времени, и я почти забыл об этом случае. Как я уже сказал, на то, чтобы если не стереть, то хотя бы притупить картинки трёх существ с площади, ушло много времени. Не думайте, что я перестал вспоминать увиденное, отнюдь. Просто ужас, всколыхнувшийся в душе, более не казался столь ужасным. Мозг, эта чудовищная мясорубка, перемолола все впечатления, смешала с сотнями других обрывков. Человек привыкает ко всему - ведь привыкли же мы к виду уродливых бетонных коробок и осквернённой земли, и к сюрреалистическим стадам нездоровых и всё усугубляющих своё вырождение человекоживотных, слоняющихся туда-сюда в своих абсурдных занятиях, не имеющих ничего общего с теми, что способны развить и придать силы для богоборчества, или дать миру новый шедевр. Так и я привык к этому виду ужаса, и не могу не отметить, что это к лучшему, ибо в неизбежной скорой войне будет немало искалеченных, и потрёпанных куда хуже. Я более не думал обо всём этом.
     Но однажды я оказался там, где оказаться, в общем-то, и не должен был. Всего лишь одна из тех случайностей, о которых думаешь, что они произошли неспроста.
     Тихий гул, будто доносящийся откуда-то из-за горизонта, сопровождал медленное приближение поезда к перрону, - ласковые изгибы стальной змеи вызывали в памяти незабвенную красоту грации гада, накручивающего спираль своего распластанного, почти слившегося с корой тела на ветку, в ту сторону, где сидит певчая птица.
     Впрочем, при ближайшем рассмотрении стальной родич лесного ползуна не блистал великолепием чешуи, да он был порядком побит и подавлен напором презренных людских толп.
     Двери разошлись в стороны, и мгновение, протянувшееся до того момента, как толпа прибывших начала вываливаться наружу, почему-то показалось мне очень долгим.
     Они валом двигались навстречу мне по платформе. Из вагонов выходили всё новые и новые. На костылях, тележках, колясках, они пёрли на меня. Один сплошной поток человеческого уродства, коверканного человечьего мяса, которое даже в пищу нельзя употребить, так велика брезгливость, им пробуждаемая.
     Чудовища, эти чудовища шли, катились, ползли... Тянули вперёд иссечённые амниотическими перетяжками культи, искривлённые, чуть ли не завитые в спирали конечности. Они будто видели лишь меня, их не интересовали прохожие - да те куда-то сразу подевались. Напрягаясь, хрипя от натуги и боли, царящей в калеченных телах, уроды переставляли костыли и рывками подтягивали обрубки тел вслед за ними, крутили колёса инвалидных кресел, яростно били в асфальт толкунами, тянули свои жалкие ампутированные ошмётки по заплёванному перрону.
     Ублюдки мира Компрачикосов нашли прореху в пространстве, явились в наши земли, чтобы найти и убить меня! Сотни и сотни уродов пробрались в наш загубленный мир, с целью уничтожить меня, знающего все их секреты, все их тайны. Они решили убрать меня прежде, чем я успею написать цикл о проклятии далёкого мира, о зарождении Империи Уродства, и о той беде, что таится глубоко-глубоко под заразными землями, о причинах эпидемий уродств. И о том, почему болестям показалось недостаточным изгадить плотские тела, и они преобразовали саму мораль людей, создав отвратных выродков-унтерменьшей.
     Я знаю всё. Я разговаривал с людьми, с лёгкой руки которых появилось на свет это безобразное чудище. И о тех, кто покроет Империю как воин отбитую у врагов любимую, кто в войне с Компрачикосами достигнет лучшего результата из возможных: выиграет и проиграет одновременно.
     Патриархи уродов, живущие в безвременье, считают, что если прикончить меня до того, как герои оживут на страницах моих книг, то не родятся они и в мире Уродства. Герои, куда более славные, чем Озм Лиумский.
     Варадий и предающая его раз за разом любимая. Последние из рода Киаграк, Аринтус и его сестра-жена Арайта, главные персонажи легенды о брате и сестре. Моральная уродка графиня Виалта, гистрионистка и гифегедонистка, а по-простому - шизофреничка, несчастная в своём одиночестве, и только сама в нём виновная. Герои анналов Чёрных Орденов, служивших компрачикосам, на деле же - только себе и Тьме. Я жил вместе с ними, брёл незаметной серой тенью за согбенными спинами, когда герои шли навстречу смерти, верные выбранному раз и навсегда Пути Левой Руки. Я знаю их лучше, чем кого бы то ни было в этом угробленном мире. Только я могу дать им жизнь. Только я могу изменить Империю Компрачикосов.
     Я уже давно опомнился, и отошёл подальше, чтобы и действительно не попасть под лавину вечных постояльцев клиник, медицинских интернатов и психиатрических лечебниц, вывезенных на прогулку в город. На этот раз мне повезло - но, против всех ожиданий, я уверился, что мнительности много не бывает.
     Да, это был знак. Всего лишь знак. Ещё один знак. Пока что только знак. Угроза Компрачикосов, или предостережение от неизвестного благожелателя? Не знаю, и не уверен, что это меня интересует. Сейчас я слишком слаб, слишком рад, чтобы задумываться над чем-либо серьёзным. Уцелел... Но радоваться некогда. Будет ли третий знак? Может этим знаком был встретившийся недавно на улице уродец с черепом, будто вылепленным из глины нерадивым учеником скульптора, - так похожи были на отпечатки пальцев эти углубления над глазами.
     Сколько мне дано времени? Год, два... Я должен успеть записать всё то, что привиделось мне во время мысленных путешествий по миру Уродства. Хроники Империи, её созидателей и разрушителей, врагов и героев, должны прогнуть весом своим столешницу, самую крепкую и надёжную. Через несколько лет у меня, возможно, не будет ни одной спокойной минуты, чтобы заполнить очередной лист словами.
     Но я обещаю себе - и всем, ещё живущим ныне, и уже почившим, - я успею. Я — успею!

     2007 год