Дети войны о войне - хутор Попов

ЕМЕЛЬЯНОВА (ЛОШАДКИНА) ПОЛИНА СЕМЁНОВНА
 
 «22 июня 1941 года, воскресенье. Помню, что в хуторе был какой-то праздник, на горе (на прогоне) проходили скачки и мой отец принимал в них участие. Он был хороший наездник и отличный танцор на весь хутор. Только днём мы узнали, что началась война. Отец сразу ушёл на войну, а мы с мамой остались вдвоём. Вернулся с войны живым, но с обмороженными пальцами обеих ног. Имел несколько медалей, которые, к сожалению не сохранились.

В войну всем жилось трудно, многие голодали, особенно трудно было во время оккупации. Я очень хорошо помню, когда в хутор пришли немцы. Это был июль месяц 1942 года. Мы с девчонками были на поповском лугу и увидели, как по профилю шло много машин и людей. Мы пошли туда, подошли поближе и увидели, что это немцы. Все стояли и смотрели на них, а они на нас и что-то показывали, а потом засмеялись. Мы испугались и помчались домой. Пока пришли домой немцы уже были в хуторе, они с автоматами ходили по дворам и стреляли по курам. Они любили «яйки, курка, молоко». С тех пор я боюсь выстрелов, даже шампанского.
 
Почти полгода мы жили в постоянном страхе и нужде. Не было спичек, соли, мыла, керосина и вообще как мы жили в оккупации можно много говорить и писать. День и ночь в небе гудели самолёты. Это бомбардировщики летели на Сталинград. В хуторе стояли в основном фронтовые части немцев, а бесчинствовали их союзники румыны и итальянцы. Жить было страшно и голодно. Освободили наш район и хутор в декабре 1942 года. Трое суток 19-го, 20-го и 21-го декабря наш хутор переходил от наших к немцам и наоборот. Всё это время днём мы хоронились в погребе, а ночью просиживали у окна и молились Богу. Когда немцы подходили к погребу, то заставляли нас вылезать. И мы под дулами автоматов вылезали, а они шарили в погребе, искали тёплые вещи  или похлёбку.

Наши войска наступали с горы со стороны лесхоза, затем опять отступали и опять наступали и только через три дня немцев окончательно погнали за Чир в сторону Красной Зари и Миллерова. При освобождении нашего хутора применялась «Катюша». (По рассказам других старожилов было две реактивных установки «Катюши»). Стояли они в овраге за Шевцовыми и стреляли в сторону Кочетовской балки (где стоит знак «Каргинское сельское поселение», там и сейчас видны несколько больших воронок от взрывов).

После освобождения хутора сразу же открылась школа, но не было парт, сидеть было не на чем, сидели на лавках. Писали на подоконниках на газетной бумаге или старых книгах при каптюльках. Жизнь понемногу налаживалась, положение улучшалось. Мы учились и работали в колхозе и дома. Всё было на наших детских плечах, так как матери от зари до зари работали в колхозе без выходных и праздников. Война закончилась Победой и мы, как и все в хуторе радовались и ликовали. Но радость была со слезами на глазах. Многие наши хуторяне не вернулись с войны, а мой отец Лошадкин Семён Демьянович вернулся.  Осенью 1945 года…»

***

БЕСХЛЕБНОВА (ЕФРЕМОВА) ЗОЯ ДАНИЛОВНА

Мой братик Ефремов Николай Данилович, родился в 1920 году. Сразу после школы поступил в Ростовское педагогическое училище, но закончить его не успел, началась война. Его сразу же забрали на фронт. На фронте Николай дослужился до лейтенанта инженерных войск. Подразделение, которым он командовал, наводило понтонные переправы через реки, сооружало временные мосты.
 
12 июля 1943 года Коля погиб под городом Орёл, когда его рота была обстреляна противником при наведении временной переправы. Пуля попала в печень, и он скончался от потери крови на руках санинструктора. Похоронили его под высоким деревом около дороги. Об этом нашей семье подробно написала та самая девушка-санинструктор. И как потом оказалось его фронтовая подруга, первая и последняя любовь моего братика.

А началось всё с того, что на фронте под Курском Коля познакомился с молоденькой девушкой-санинструктором. Звали её Шурочкой. Они понравились друг другу. Завязалась тёплая дружба, перешедшая в любовь. В редкие минуты фронтового затишья они спешили друг к другу, вместе проводили время. Только после гибели Коли Шура поняла,  что беременна и решила оставить ребенка. Родилась белокурая в папу девочка и мама назвала её Аллой.
 
Сама Шура родилась в 1922 году, ходила в школу и с отличием её закончила, а когда началась война добровольцем ушла на фронт. После рождения дочери  Александра вернулась в мирную жизнь, много работала и сама в одиночку поднимала дочь, сохраняя фронтовую любовь до конца своей жизни. В 1995 году её не стало. Жила и умерла она в далёком от нас городе Новосибирске, но всю свою жизнь поддерживала тёплые отношения с моими родителями, а после их смерти со мной, с младшей сестрой Николая Ефремова - Бесхлебновой (Ефремовой) Зоей Даниловной.

 Как-то в письме к родителям Шура описала такой случай из Колиной фронтовой жизни. На передовой к нему сильно привязалась бездомная бродячая собачонка и не отходила от него ни на шаг. Однополчане не раз предупреждали его, что это не очень хорошая примета и может плохо для него кончиться, но Коля только улыбчиво отмахивался. Уж очень он полюбил бездомную собачонку, привязался к ней и частенько подкармливал её. И она ему отвечала преданностью. А когда Коля погиб, собака сразу же исчезла и больше её никто не видел. Почему такое  произошло одному Богу известно. Быть может и правда плохая примета сбылась…

Погиб Николай Ефремов в 23 года, но оставил добрый след на земле. На земле, за которую воевал, на земле за которую сложил свою белокурую голову. А дочка Алла выросла и достойно прошла свой жизненный путь за двоих…

***

ЧЕКУНКОВА (ФРОЛОВА) АННА ИВАНОВНА

В 1941 году мой отец Иван Андреевич Фролов 1906 года рождения был мобилизован на фронт, но получил временную отсрочку, то сеть бронь.  Возвратившись в хутор, он продолжил руководить оставшимися в хуторе колхозницами и подростками до самой немецкой оккупации. После прихода немцев Иван Андреевич и ещё несколько хуторских мужчин предприняли попытку уйти к своим,  однако из этого ничего не получилось. Везде были немецкие гарнизоны, и они возвратились в хутор. Оставшись на оккупированной территории, отец сполна познал все невзгоды и лишения, к тому ж он был коммунистом и бывшим председателем колхоза.
 
В последний день оккупации Иван Андреевич по каким-то делам находился на той стороне хутора (сейчас это наш новый посёлок, улица Садовая, у Залива). Так как освобождение хутора шло со стороны хуторов Ильин и Грушинский, то начавшийся артобстрел и мелкие группы отступающих немцев  не  позволили ему возвратиться домой.  А дом наш находился  как раз над хуторским родником, через дорогу от Калмыковых, где и сейчас на месте нашего бывшего поместья торчат большие фундаментные камни. И отец остался  переждать артобстрел за Чиром.

Потом, когда всё уже немного стихло, папа послал  к себе домой молоденькую девчушку рассказать маме, о том, где он находится и что вернётся, как только немцы уйдут. Девочка благополучно добралась до нашей хатёнки и передала привет от папы, правда в несколько искажённой форме. Она сказала, что дядя Ваня жив и здоров, но  просил, чтобы вы принесли ему что-нибудь поесть. И любящая женщина, прихватив кое-какие пожитки,  поспешила за девочкой к мужу. Попадавшиеся на их  пути небольшие группы отступающих немцев не обратили на них внимания и позволили маме и маленькой девочке дойти до указанного дома и найти там отца. Как на беду опять начался артобстрел и мама с папой и ещё несколько человек находящихся вместе с ними в подвале остались переждать.
 
Но мир, как говорится не без «добрых» людей… Кто-то подсказал  отступающим немцам, что именно в этом подвале  хоронится  бывший председатель колхоза, коммунист Фролов Иван Андреевич. Взбешённый такой новостью немец, спешно спустился в подвал и с винтовкой наперевес, на ломанном русском языке спросил,  кто из присутствующих Фролов? Получив утвердительный ответ, немец почти в упор не целясь - выстрелил. Случилась осечка и этим не преминула воспользоваться мама, которая, кинулась к немцу и вцепилась в его винтовку мёртвой хваткой.
Покружив по подвалу с повисшей на винтовке мамой,  немец только и смог сделать, что вырвать её из  рук и быстро ретироваться наверх, оставив в живых и наших родителей других хуторян спасавшихся в подвале от артобстрела.

***

МЕЛЬНИКОВА ВАЛЕНТИНА ВЛАДИМИРОВНА

Уже ближе к вечеру в окно нашей хатёнки кто-то постучал. Перед дверью стояли три наших хуторских жителя, в сопровождении немца-конвоира и хуторского старосты. Староста был из местных, назначенный  на этот пост в самом начале оккупации. Вызвав маму на улицу, староста сказал:
- Переночуйте сегодня у кого-нибудь в хуторе, а эти вот тут посидят! Они наказаны за отказ рыть окопы на прогоне (для немцев).
 
Сказав это, он втолкнул внутрь помещения троих мужчин  и, накинув небольшой промасленный замок,  куда-то ушёл с долговязым немцем. Деваться  было некуда и мама, крепко взяв меня за руку,  пошла к нашим соседям и даже недалёким родственникам  - Красноглазовым. Там, на небольшом сундуке мы переночевали, крепко прижавшись, друг к  дружке, чтобы хоть как-то согреться, в плохо натопленном помещении.

На другой день, мы с мамой пошли, посмотреть, не освободилось ли наша хатёнка.  Там мы снова встретили старосту и немца-конвоира, только это был уже другой немец. Увидев маму, злой с виду староста  и явно желавший  выслужиться  перед представителем новой власти,  грубо обратился к маме:
- А ты чего пришла? Домой захотела? Ну, так давай и ты посиди тут с ними, - и схватив мамку за худенькие плечи, втолкнул в собственную же хатёнку.

Мне хоть и было немного лет, но я всё же кинулась на спасение матери и больно толкнула полицая в живот. Этим я вызвала бурю его негодования и он, схватив валяющуюся под ногами хворостину, погнался за мной и стал больно стегать по ногам.  Боль, страх и обида закипели во мне, а староста всё бежал и бежал за мной. И гнал меня, постоянно похлёстывая хворостиной до самого красноглазовского дома.
 
Забежав в дом, я в страхе забилась между сундуком и спинкой кровати  и заплакала. Немного успокоившись, я принялась потихоньку гладить в кровь избитые ножки, а привстав, увидела свой домик и опять побежала туда. Добежав до двери я, совсем не сдерживаясь в голос заплакала. Расстроенная мама, подойдя к окошку, слёзно попросила меня уйти, говоря, что ничем ты доченька не поможешь, а только замёрзнешь и заболеешь. Ведь  из одежды на мне  почти нечего не было, а на улице был уже конец ноября 1942 года. После настоятельных  материнских уговоров я всё же ушла к соседям и там проспала за тем же сундуком до самого утра…

Утром к нашей хатёнке опять пришёл староста и позавчерашний немец.  Открыв покосившуюся от времени дверь,  немец искренне удивился,  увидев  запёртую с мужчинами женщину, то есть мою маму.
- А, этот как сюда попал? Кто его посадил? Где твой маленький дефочка? – спросил он на ломаном русском языке и вопросительно взглянул на старосту. Староста, только недоумённо пожал плечами, выпроваживая пленников на улицу.  Немец же, взяв мою маму за руку повыше локтя,  повёл её в сторону немецкой столовой (она находилась неподалёку, в доме Попова Петра Константиновича, бывший «старый» магазин). 

О чём только не передумала по дороге мама. Ведь шла она с ненавистным ей немецким солдатом, с оккупантом, незвано не гадано явившимся  на нашу родимую землю. Шла, не зная,  куда и зачем  ведёт этот чужой, долговязый мужчина, с автоматом наперевес. Но, вырываться из его рук не стала, бежать все равно было некуда.
 
Оставив маму на улице,  немец зашел в столовую и вскоре вышел оттуда с каким-то свёртком под мышкой и на плохом русском предложил найти дочку, то есть меня. Это несколько успокоило маму, но всё равно какие-то сомнения в душе оставались. Да и как было не сомневаться,  если каждый день творилось зло и унижение?

Вместе они направились к дому Красноглазовых а, открыв дверь, увидели меня спавшую на корточках между сундуком и кроватью.  Мама бросилась ко мне и мы, крепко обнявшись, долго-долго стояли посреди комнаты и горько плакали. Немец же к удивлению всех присутствующих в доме хуторских людей смотрел на нас с видом сопереживающего человека, хотя и был врагом.  А затем, достав из внутреннего кармана шинели фото, с неподдельной отеческой теплотой сказал:
- Майн кляйн киндер, мои дефочки, - на  маленьком черно-белом фото красовались три симпатичных девчушки, в аккуратненьких платьицах с беленькими передничками.
 
Это было для всех очень удивительно, а последовавший  за этим поступок немецкого солдата  и вовсе поверг всех в замешательство. Он  долго и путано стал объяснять по-русски, что в войне виноваты Гитлер и Сталин, а страдают такие вот маленькие дети и показал пальцем на меня. Сказав это, он достал спрятанный подмышкой свёрток и,  бросив на стол, поспешно вышел. По всему его виду было видно,  что он уже сожалел за свою сиюминутную слабость. Ведь и среди наших  хуторских жителей были разные люди - могло бы дойти до немецкого начальства…

А я на всю свою жизнь запомнила того злого хуторского старосту, которому после войны влепили 10 лет лагерей и чужого, но неожиданно для меня очень доброго немецкого солдата, принесшего булку белого хлеба.  И это был первый за  всю оккупацию свежий и такой вкусный хлеб. До этого мы питались лишь корнями солодика и лепёшками из жабрея…

***

КАЛМЫКОВА (ГОВОРУХИНА) РАИСА ВАСИЛЬЕВНА

Рассказываю со слов своего свёкра Калмыкова Василия Яковлевича, который как-то поделился своими воспоминаниями как со стороны х. Ильина на самом полном ходу в наш двор влетела  легковая машина с  советскими бойцами. Нашему удивлению не было предела, так как всего в двадцати-тридцати метрах, во дворе Реуцкова Степана Яковлевича стояло два немецких танка. Но, ни танки не были видны нашим отважным разведчикам, ни немцам не было видно влетевшую во двор машину  из-за  высокого каменного сарая Чернушкина Василия Дмитриевича.
 
Свёкр быстренько выскочил во двор и наскоро объяснил, что в соседнем дворе стоят два немецких танка. И ещё  успел сказать, что за хутором, на курганах находится румынская батарея, с позиций которой всё видно как на ладони. Да, видать румынские солдатики  «проспали» ехавший по чистому полю автомобиль, а может, обедали по расписанию (во время войны дубового леса  между хуторами Попов и Ильин не было, а было бескрайнее снежное поле). Солдаты сразу же засуетились и, посмотрев с минуту другую в бинокль на заснеженные хуторские курганы, выехали со двора так  же быстро, как и приехали.

И это была первая наша разведка, прорвавшаяся в занятый немцами хутор. В течение последующих нескольких минут всё кругом было тихо, а потом в той стороне, куда умчалась машина стали рваться снаряды,  посылаемые с курганов румынской  батареей. Что сталось с теми отважными разведчиками, никто не знает, но через три дня началось освобождение хутора от немцев.

 ***

ПОПОВА (КАЛМЫКОВА) ВЕРА КОНСТАНТИНОВНА

На территории хутора во время войны был разрушен клуб.  Скот хуторской немцы весь порезали, а в здании школы, где живёт сейчас Голубев Юрий Алексеевич с семьёй, оборудовали колбасный цех. Немецкий командный пункт располагался в здании Сельского совета возле Чира (там сейчас живёт семья Паршиных). Противотанковый ров копал, так называемый «рабочий батальон» до прихода немцев. Немцы в хутор вошли в июле и пробыли до декабря 1942 года.

***

КУЗНЕЦОВА (ПОПОВА) АННА ПАВЛОВНА

- Мой свёкр Бирюлин Кузьма Михайлович возвратившись с войны, принёс с собой личную фронтовую ложку! Он нигде и никогда с ней не расставался и ни разу ей не изменил. Бывало, садясь поесть за домашний стол или питаясь на полевом стане, Кузьма Михайлович ел только этой ложкой. Даже собственноручно  мыл её и бережно завернув в носовой платок, клал во внутренний карман пиджака. Уважая столь трепетное отношение к копеечному столовому предмету, супруга фронтовика, а моя свекровь, после его смерти положила дешевенькую алюминиевую ложку, принесённую им с фронта, во внутренний карман похоронного костюма. Так и схоронили Кузьму Михайловича с этой ложкой. Вечная память...


***

КАЛМЫКОВА (ГОВОРУХИНА) РАИСА ВАСИЛЬЕВНА

Долгожданное освобождение хутора Попов загнало всех жителей в подвалы и погреба, это чтобы не дай Бог не погибнуть от шальной пули или осколка в последние дни и часы оккупации. В доме моего свёкра Калмыкова Василия Яковлевича, имевшего большой подвал под домом собралось несколько соседских семей. Несильный попеременный бой, длившийся с утра начал понемногу смещаться  в сторону «кочетовской» балки, как раз в то место, где сейчас установлен знак «Каргинское сельское поселение».
 
Людям, сидящим в подвале, ничего этого не было видно и поэтому семнадцатилетняя дочка Василия Яковлевича, Паша, обуреваемая любопытством,  выскочила из подвала и по ступенькам поднялась наверх, в дом. Забежав во вторую комнату, она кинула взгляд в сторону Кочетовской балки. Там на белом искрящемся снегу мелькали маленькие фигурки красноармейцев, теснящих отступающих немцев.

Здесь нужно упомянуть, что высоких деревьев, которые выросли уже после войны,  здесь и в помине не было, и весь луг в сторону современного асфальта просматривался как на ладони. Удовлетворив своё юношеское любопытство, Паша уже хотела вернуться в подвал, но обернувшись, увидела немецкого солдата, стоящего за входной дверью. Суетливая Паша просто его не заметила,  когда впопыхах вбегала в дом.
 
А немец перед этим тоже смотрел в окно, вслед отступающим дружкам, но услышав шаги, спрятался за дверью. С автоматом наперевес, злой, чувствуя свою быструю кончину, он решил хоть как-то скрасить последние минуты своей оккупантской жизни. И кинувшись к молоденькой девушке, начал срывать с неё одежду. Паша, как могла, сопротивлялась, но силы были неравные, и она стала громко кричать и звать на помощь. Услышав крики, из подвала прибежала мать, а следом появился ещё один немец. Оттолкнув сотоварища, он что-то грубо ему сказал на немецком языке и выпроводил обеих женщин из комнаты. Вдогонку им неслись какие-то крики, но мать и Паша уже были в подвале, закрывшись на мощный засов. Хотя теперь и тут уже не чувствовалось надёжной защиты, но пронесло. Немцы, громыхнув коваными сапогами над головами, исчезли. Вероятно, бросились догонять своих, а к вечеру всё стихло, пришло долгожданное освобождение.

Вот, так необдуманный Пашин поступок  чуть не закончился трагедией в последний день оккупации.

***

АРТЁМОВА ФАИНА ВАСИЛЬЕВНА

 «…Как-то мой отец со своим другом Костей Парамоновым уже поздним вечером возвращались домой. Был комендантский час и немцы их задержали, а утром куда-то отправили на машине. Мама с Катенькой (видимо жена Константина) кинулись вдогонку. И догнали их  только около города Миллерово. Здесь была глубокая, с крутыми откосами балка, опутанная колючей проволокой и забитая людьми. Как потом я узнала, это был окружной пересыльный лагерь для советских военнопленных «Миллеровская яма» или «Дуглар». Люди стояли, сидели и лежали прямо на голой земле.
 
Мама с Катей стали ходить вокруг лагеря и вглядываться в лица за колючей проволокой. Стража сразу  же подняла тревогу, но их никто не тронул. А вскоре и папа с Костей тоже их увидели. Однако комендант сказал, что нужна справка с хуторской комендатуры о подтверждении личности обоих мужчин и отпустил женщин домой.
 
Вернувшись в хутор, они взяли необходимые справки, но теперь мама пошла одна, а Катя по какой-то причине осталась дома. Маме удалось догнать папу и Костю только под Шахтами, где их уже готовили к отправке в Германию. И то ли немец попался добрый, то ли сила любви оказалась сильнее зла, но папу в тот раз отпустили, а вот Костя так и сгинул. Больше о нём ничего не было известно».

***

БИРЮЛИНА (ФРОЛОВА) ВАЛЕНТИНА ИВАНОВНА

В 1942 году в наш хутор вошли немцы. Сперва как вроде бы всё было нормально, но потом они стали обижать и грабить людей. Помнится такой случай. Пришли три немца к нам во двор и хотели забрать свинью, а мама вступила с ними в конфликт. Детей же послала за хуторским старостой, который жил на горе. Между тем мама завязалась с двумя немцами, не давая им вывести свинью из сарая. Третий немец стоял поодаль и смеялся оттого, что двое вооружённых мужчин не могут справиться с безоружной женщиной. Так наша мама и отстояла свинью, а когда пришёл староста, то немцы и вовсе ушли. После этого папа быстро позвал соседей, свинью зарезали и поделили меж собой.
 
А вот корову (уже в другой раз) немцы всё ж таки забрали, хотя папа и вступился было за неё, ухватившись за налыгач. Бросив животину, немцы скрутили отца, и повели за собой в машину. Отца спас всё тот же староста, сказав, что пусть тёлку забирают, её ещё нажить можно, а вот человека (папу) не вернёшь. После этого случая папа и Иван Дмитриевич Вислогузов решились идти искать своих и даже дошли до Красной Зари. Однако везде были немцы, идти было некуда, и они вернулись.
Помнится и ещё такой случай.

Папа зачем-то пошёл на ту сторону к Вислогузову Ивану Дмитриевича (дом был около Залива, около Соколовых). Но тут начался обстрел и папа не смог возвратиться домой. Подумав, он послал малолетнюю дочь Ивана Дмитриевича Зинаиду к себе домой (дом был на горе, около Раисы Васильевны Калмыковой), сказать маме, где он есть и пусть она не волнуется.
 
Но, Зина всё поняла по-своему и сказала, чтобы мама немедленно шла к отцу. И мама пошла, бросив нас детей одних. Вместе с Зиной они прошли немецкую цепь около Чира и добрались до дома Ивана Дмитриевича, где и был отец. Увидев маму, он разволновался, зачем, мол, бросила детей. И предложил идти домой вместе.
Они по-быстрому перешли по тонкому льду Чир около дамбы и только стали подходить к левадам, как их увидели немцы из дома Носкина Ивана Захаровича (современный дом Целых Геннадия Алексеевича). Немцы дали знак чтобы они подошли к ним. Делать было нечего, пришлось вернуться. Недолго думая маму с папой запихнули в подвал, в котором было ещё несколько людей, в большинстве женщины.
 
Здесь мои родители пробыли несколько дней и к ним в подвал не раз заходили немцы. Один из них снял с папы валенки. Другой, наоборот, распустил нюни, руками показывая, что они окружены и что выход только в сторону Кочетовской балки, но и там капут, а у него маленькие детки. И посидев немного, он ушёл.
 
Третий же немец, зайдя в подвал, кинулся к отцу со словами «ты партизан, коммунист» и наставил на папу винтовку. А мама, схватившись руками за ствол, от страха потеряла сознание. Обалдевший немец еле-еле вырвал винтовку из рук мамы и, обозвав её нехорошим словом, ударил прикладом в лицо. После этого он выскочил из подвала…

И только утром выяснилось, что немцев уже и след простыл. Мы ж дети всё это время были на попечении наших хороших соседей Завгороднева Михаила Васильевича и его супруги Татьяны Никифоровны.
               
***

КУКАРЕКА (ЧУЧЕВА) НАДЕЖДА КОНСТАНТИНОВНА

«…Особые отметки внесла в жизнь нашей семьи Великая отечественная война. У Прасковьи Чучуевой-Акимцевой без вести пропал сын Иван в 1943 году – Иван Леонтьевич Акимцев, 1925 года рождения. Дмитрий Андриянович Чучуев был тяжело ранен под Ленинградом в 1941 году. Его комиссовали и в дальнейшем он не воевал. Пётр Андриянович Чучуев в 1942 году попал в плен в боях на харьковском направлении и был  освобождён американскими войсками только в 1945 году, реабилитирован. Дослужил свой срок в Западной группе советских войск в Германии…»

***

АРТЁМОВА ФАИНА ВАСИЛЬЕВНА

 «Мой двоюродный брат Фролов Николай Яковлевич 1925 года рождения во время оккупации был в хуторе, но всё время рвался добровольцем на фронт. И вот однажды немцы стали искать проводника до хутора Астахова. Канонада наступающих сил Красной Армии уже была слышна в нашем хуторе. Николай вызвался проводить немцев до линии фронта а, улучшив момент, сбежал к своим через линию фронта. С боями он дошёл до Германии, но перед самой победой у него случилась какая-то кража на складе, за что он и получил десять лет лесоразработок в Иркутской области».

***

ПОПОВА (ГОВОРУХИНА) АЛЕКСАНДРА ФЁДОРОВНА

«Мне в войну было 13 лет. Я помню, что в этот день мы шли с речки (я жила в то время в х. Вислогузов), а над нами летели немецкие самолёты и стреляли. Когда мы прибежали домой родители сказали, что и к нам пришла война. Когда появились немцы, всё население попряталось в сараи да подвалы. Они не издевались над нами, но забирали у населения яйца, молоко, резали птицу, коров, лошадей. Люди стали голодать, а потому стали копать корни чакана, собирать жабрей (перекати-поле) и всё это ели».
 
***

ИВАН АНДРЕЕВИЧ И МАРИЯ ТРОФИМОВНА КРАСНОГЛАЗОВЫ

«Фашисты в нашем хуторе появились в 1942 году. Зашли они со стороны Каргинской. Вначале они расселились только на той стороне (от асфальта) у реки и стали отдыхать. Через неделю они стали жить во всех домах наших хуторян. Немного позднее в хуторе обосновались и  румыны с итальянцами. Однако все они подчинялись немцам. Иван Андреевич (ему тогда было 12 лет) вспоминает как он и ещё несколько таких же подростков подожгли зерновое поле. Немцы сильно встревожились, но понять, кто это сделал, так и не смогли.
 
Оккупанты у населения забирали продукты, резали скот. В «большой» школе (сейчас здесь живёт Голубев Юрий Алексеевич) немцы устроили бойню, где делали мясные полуфабрикаты и отправляли их на Сталинград.
 
Освобождение хутора началось со стороны хуторов Ильин и Грушки. Именно оттуда прорвались наши первые танки. Фашисты по-быстрому собрали вещи и двинулись в сторону Красной Зари, через «кочетки», но в районе современного 8-го поля колхоза «Поповский» наши танки догнали ихний обоз и почти весь уничтожили. Погибших при освобождении хутора Попов было много и с  нашей и с немецкой стороны…».

***

ЩЕЛКОНОГОВА (РОДИНА) АЛЕКСАНДРА МАТВЕЕВНА

 «…весной 1942 года я возвратилась в хутор Попов из Ворошиловграда (Луганска), а в июле в хуторе уже были немцы. Хуторское население попряталось в сараях, погребах. Немцы часто собирали молодёжь и отвозили в станицу Боковскую (район бывшего аэродрома) рыть окопы и блиндажи. А глубокой осенью они стали заставлять рыть и противотанковые рвы. Когда мы работали, то немецкие надзиратели стояли позади нас с прутиками от хвороста и за непослушание секли, приговаривая «арбайтен, арбайтен». Как-то во время рытья окопов появились наши самолёты и начали бомбить. Немцы сразу попрятались по кустам, а молодёжь разбежалась кто куда.
 
Вскоре наш хутор был освобождён. А когда растаял снег, то тут, то там стали находить трупы и наших и немецких солдат и стали их хоронить. Во время оккупации был сильный голод. Вначале ели кукурузу, которая хранилась на чердаках, а потом в ход пошли лепёшки из лебеды, перекати-поля и пр. Люди, чтобы прокормиться сажали огороды, но хлеба (зерна) не было…».

***

ФИЛИМОНОВА (ЧУКАРИНА) АНТОНИНА МАКСИМОВНА

«Войну я помню хорошо. Немцы пришли в хутор летом 1942 года. Они сразу поселись у нас во дворе в палатке (дом стоял недалеко от дома Плешаковой Любови Григорьевны, почти на лугу). Население немцы почти не трогали, но все равно был сильный голод и нищета. Ели почки и кору с деревьев, лишь бы утолить голод.
 
После освобождения хутора я работала на полях помощником тракториста, а потом сама села на трактор с Калмыковой Пашей (Калмыкова Прасковья Васильевна) и Калмыковой Верой (Попова Вера Константиновна). Работали, пока не послали нас на восстановление угольных шахт. Там тоже был и холод и голод. Работа была трудная и только когда меня перевели на работу в прачечную, стало немного легче. В хутор я возвратилась лишь в 1950 году».

***

НЕСТЕРОВА (ЛОШАДКИНА) ВАЛЕНТИНА ФАТЕЕВНА

«..После оккупации от разоравшихся мин и снарядов в х. Попов покалечилось и погибло несколько человек, в том числе мой друг детства Королёв Виктор. Его семья, как началась война, жила у Ивана Ивановича и Евдокии Васильевны Фроловых и приехали они откуда-то издалека. Витя - подросток, его младший брат Валька, Шура Пшеничкина и я, часто играли все вместе, так как были соседями. В большой школе на пригорке стоял школьный саманный сарай, вернее одни стены без крыши.

Витя с братом Валькой спрятались за стеной сарая и стали разряжать найденный где-то снаряд. Раздался сильный взрыв и взметнулся столб чёрного дыма. Вальку взрывной волной перебросило через стену, а Витя погиб на месте. Сбежались все соседи, кто был дома, крик, слёзы. Женщины плакали в голос. Волос дыбом вставал на голове. Такое забыть нельзя. А мы с Пшеничкиной Шурой остались живыми, потому что были у них дома…»

***

НЕСТЕРОВА (ЛОШАДКИНА) ВАЛЕНТИНА ФАТЕЕВНА

«…Моя жизнь делится на военные и послевоенные годы. Когда началась война, мне было пять с половиной лет, но я всё же помню, как немцы пришли в хутор. Это было летом 1942 года. Я вместе  с Голубевыми девчонками Валей (Говорухина Валентина Георгиевна) и Дусей (Кочетова Евдокия Георгиевна) пошли к Чиру забрать телят. А немцы поспустили в воду брёвна и купались. Было их столько много – от самой Косовой ямы (от моста) и чуть ли не до водяной мельницы на плотине. Родители наши ничего об этом не знали, потому что все были на полевых работах.

Позднее во время оккупации немцы в «большой» школе сделали колбасный цех. Привозили быков на пригорок. Там стояли два столба с перекладиной, подводили животное и убивали током.

Помнится, что наша хата была как перевалочный пункт, в котором было круговое движение с двумя комнатами и двумя входами и выходами. У нас была немецкая парикмахерская и тут же ихние санитары оказывали доврачебную помощь легкораненым румынским и итальянским солдатам.

Хорошо помню и нашу первую разведку. К нам во двор забежали двое солдат в белых маскхалатах на лыжах. Дедушка стоял на улице, а мама с тётей Ксеней (мамина сестра из хутора Ильин) чистили картошку в мундире, чтобы их накормить. Потом была разведка на танке. Танк наши солдаты поставили за кухней у Носкиных, а сами выскочили разузнать обстановку. Мой двоюродный брат Иван Ильин пошёл к ним навстречу и показал дорогу, а когда возвращался, его обстреляли немцы. Пули были трассирующими, и было хорошо видно, как они пролетают над залёгшим в канаве Иваном. Потом он перебежал в густые терны и пробыл там, пока всё не утихло.

А ещё помню, как рыли противотанковые рвы недалеко от нас. Было холодно и у нас на квартире (до прихода немцев) жило несколько наших солдат. Один из них, родом из Сибири всегда просил меня слить ему на руки и за это приносил мне кусочек сухарика.

Во время оккупации моя мама спасала раненного лейтенанта Красной армии Кузнецова Николая Ивановича, который потом погиб на Курской дуге в 1943 году. Родом он был с Курганской области. Мама прятала его в развалинах саманного сарая под старым чаканом и овечьими шкурами. После того как он немного поправился они стали более тесно общаться. После ухода немцев, мама даже вела переписку с его сестрой Марией Ивановной, а потом получила на Николая Ивановича похоронку. В 1943 году у мамы от Николая Ивановича родился сын, которого назвали  Костей.

А мой папа Фока (Фатей Демьянович Лошадкин) в это время был в немецком плену. Служить ему довелось с 1941 года в армии генерала Власова, когда под Белой Церковью их окружили немцы. Власов сдал всю Армию в плен. Так ли это или нет, точно не знаю…

Папу и всех других солдат выгнали из окопов и на глазах у всех прикладами забили насмерть офицеров, а простых солдат потом расстреляли из автоматов. По великой случайности или по велению Бога, у папы случилось нетяжёлое сквозное ранение (пуля вошла правее переносицы и вышла за ухом ниже виска). Его подобрали украинцы муж с женой, но доложили об этом немецким властям. Лишь немного он побыл в этой семье, а потом его забрали в контрационный лагерь, где у папы открылась рана и были даже… черви.

Пробыл он в плену три года, а в 1945 году их освободили американцы, но отпускать домой было страшно. Настолько все были худыми и измождёнными. И они некоторое время работали по уходу за скотом на фермах вместе с нашими русскими девушками. Домой папа пришёл только в феврале 1946 года. Навсегда запомнились его слова: последнему лиходею, врагу своему не пожелаю пережить то, что я пережил…

Нам не верилось! За всю войну ни единой весточки и вдруг в 1946 году папа пришёл живой! Он без колебаний дал Косте свою фамилию и отчество и воспитал из него достойного человека, хорошего семьянина, отличного отца. Папа ни разу, ни единым словом не попрекнул маму, а всем хуторским доброхотам затыкал рты, если, что они начинали говорить…»
 
***

ГОЛУБЕВ ВАСИЛИЙ ГЕОРГИЕВИЧ

Моего отца, Голубева Георгия Яковлевича, призвали на фронт в сентябре 1941 года. Так как он был грамотным человеком, его сразу направили в артиллерийскую школу. Однако когда немцы подошли к Сталинграду, то всё артиллерийское училище бросили на защиту города. Отец стал наводчиком 45 миллиметровой противотанковой пушки и его артиллерийскому расчёту выдали два лотка снарядов и винтовку трёхлинейку с пятью патронташами.

После Сталинграда мой отец участвовал в боях на Курской дуге, в Карелии, под Ленинградом. Был и миномётчиком и с гаубиц стрелял. Как раз в это время поступил Приказ Сталина – всех тех, кто служил в артиллерии, срочно направить в истребительные батальоны танков. В них он пробыл до окончания войны.
Отец участвовал в прорыве Ленинградской блокады, оборонял переправы через Днепр. Однажды с орудийным расчётом, которым командовал старший лейтенант Сбитнев, они чуть не попали в плен. Этот эпизод вошёл в фильмы «Освобождение» и «Батальоны просят огня».

А началось с того, что их приказали передислоцироваться на танкоопасное направление, но в тот момент, когда его расчёт на большой скорости подъехал к передовой, то их никто не остановил и они, перевалив через бугор, упёрлись в несколько десятков немецких танков.  Быстро развернувшись перед самым носом у немцев они дали дёру к своим, хотя в Особый отдел уже улетела депеша об их сдаче в плен. Хорошо, что потом во всём этом разобрались…

Войну мой отец закончил в Кёнигсберге, нынешнем Калининграде. Дивизии, в которой он служил, пришлось освобождать детский концентрационный лагерь. Не все охранники-немцы не успели сбежать и их уничтожили наши солдаты. По рассказам отца изверги-немцы забирали у детей всю кровь. Солдаты это увидели, когда зашли в длинное специально оборудованное помещение. Дети были подвешены к подвесной железной дороге, а в шею каждого из них была воткнута толстая медицинская игла с трубкой и кровь собиралась в большие стеклянные бутыли.
 
За эти преступления советские солдаты рвали немецких охранников на части лошадьми, вешали на стволах артиллерийских орудий или просто забивали до смерти. Все дети были донельзя истощёнными. Бойцы их выносили на руках (тех, кто остался жив) и они просили  у своих спасителей хлеба, но наши врачи не советовали солдатам давать, потому что это было бы для них смертельно. Пришёл отец с войны в конце сентября 1945 года.

Мать моя, Анна Семёновна, когда отца забрали на фронт, осталась дома одна с двумя детьми. В тот день, когда немцы подошли к нашему хутору, она работала на плантации. Бригадиром был Прокофий Андреевич Кудряшов. Рабочие плантации заметили на профиле большое движение военной техники, и была слышна стрельба. Бригадир поехал на лошади посмотреть, что там такое, однако его обстреляли и он, вернувшись назад, крикнул, что это немцы. Женщины бросились домой...

В самом хуторе Попове немцы появились только через неделю. В это время на прогоне (около Гражданского кладбища) наши советские солдаты и местные жители строили оборонительные сооружения (копали противотанковый ров). Увидев немцев, они почти без сопротивления рассеялись по округе, а немцы заняли эту гору (прогон). И тут начался налёт немецких бомбардировщиков. Они с ходу стали бомбить немецкие же позиции, полагая, что там всё ещё советские солдаты. Очень много немцев погибло, хотя они и стреляли из ракетниц, чтобы их не бомбили, но самолёты улетели лишь, когда отбомбились по полной.

Позднее в помещении Поповской школы немцы устроили колбасный цех, забирая у хуторского населения коров, овец, коз, свиней. Когда немцы передислоцировались поближе к Сталинграду, их сменили румынские части. И в этой же школе они, выпилив внутренние перегородки, устроили конюшню.

Во время оккупации моя мама прятала советского военнопленного, выдавая его за своего брата.

***

ЭВАКУАЦИЯ СКОТА В ТЫЛ...

Этот случай произошёл в конце июня 1942 года. Разрозненные части Красной армии (после майского поражения под Харьковом) спешно отступали и фронт с каждым днём всё ближе и ближе подкатывался к нашему району. В связи с этим из области пришёл срочный приказ эвакуировать колхозный скот за Волгу.

И вот в течение одно-двух дней было сформировано подлежащее эвакуации стадо, а затем в сопровождении нескольких местных жителей оно отправилось на восток. Одним из сопровождающих, а точнее сопровождающей и в тоже время погонщиком была и наша сестра Мария Васильевна Выпряжкина. К тому ж у неё было ветеринарное образование, поэтому избежать незапланированной пешей командировки в глубокий тыл не было никакой возможности.
 
Шли долго, не спеша, мимоходом подкармливая уставших коров на нескошенных из-за нехватки рабочих рук лугах. Первую на своём пути переправу через реку Дон, в районе города Калача, преодолели без приключений, одним махом и сразу же двинулись дальше, потому что в небе уже кружили немецкие «Юнкерсы», летящие бомбить Сталинград. Бредущее стадо было неоднократно обстреляно из пикирующих немецких самолётов, однако больших потерь поголовью это не принесло.
 
Через несколько дней впереди замаячила неоглядная лента большой реки. Это была Волга! Широкая, с быстрым течением, она не внушала путникам лёгкой переправы, но что делать, приказ переправить скотину на другой берег, нужно было выполнять! Кое-как, с большими трудностями, нашли подходящее место для переправы и начали собирать стадо в кучу, чтобы потом быстро направить его в воду и начать переправу вплавь.
 
Опытные скотники и сопровождающие стадо люди с громкими криками, с хлёсткими ударами кнутами в несколько минут подогнали животных к воде… однако, на этом дело застопорилось! Волга, это вам не полу пересохший Чир или колхозный пруд в «кочетках»! Коровы, словно сговорившись, упёрлись в край берега и дальше не шли! В ход уже пустили палки, хворостины, подобранные и сломанные здесь же на берегу, но это ничего кардинально не меняло. Стадо тревожно мычало, но в воду не совалось!

И тут случилось чудо! К одной из коров подошла наша Маня (то бишь Мария Васильевна), почесала где-то за ухом, провела заскорузлой крестьянской ладонью по спине, а потом вдруг схватила её за хвост и, скрутив его в три погибели, резко направила корову в воду! Та от неожиданности и причинённой ей боли вмиг оказалось по колени в воде, а Мария Васильевна продолжила методично накручивать хвост, подруливая на глубину. И вскоре корова, преодолев небольшое мелководье, поплыла, а за ней плыла наша Манечка, ухватившись за хвост.

 Увидев это и всё непослушное стадо, тоже плюхнулось в воду и потянулось на другую сторону матушки-Волги! Через какое-то время уставшие и промокшие коровки и сопровождавшие их люди оказались на левом спасительном  берегу.
 
Вот так благополучно завершилась эвакуация одной из нескольких групп эвакуируемого скота из нашего Боковского района. К счастью, никто из людей не простыл и не заболел, а все благополучно вернулись домой. Этим бы история и закончилась, если б не её, уже послевоенное продолжение.
 
В начале 60-х годов во время работы директором совхоза «Каргинский» Бабанского Дмитрия Константиновича, Мария Васильевна обратилась к нему с просьбой походатайствовать об её поощрении хоть чем-то за тот неординарный, можно сказать героический поступок. Кстати, этот метод потом был растиражирован и применялся не единожды в последующих перегонах скота, и не только в нашем районе. Так, что просьба была не безосновательной и совершенно справедливой.
 
Неизвестно, предпринял ли Бабанский какие-либо меры, но ни медали, ни другого какого-то поощрения Мария Васильевна так и не получила, а жаль. Ведь Бабанский был вхож в дом к Михаилу Александровичу Шолохову, а тот всегда и всем помогал! Видать, недооценил сей поступок Дмитрий Константинович, а может и драгоценное время было упущено. Куй железо, как говорится, пока горячо.

А наша Маня до конца своей жизни с горьким сожалением вспоминала тот случай. Ведь и страшно и физически трудно было плыть через Волгу, тем более во всей верхней одежде.
 
Вот и вся история о нашей сестрёнке Маше – Марии Васильевне Выпряжкиной. Кстати её сестра, окончившая до войны медицинское училище, прошла всю войну медсестрой, но под фамилией своего мужа – Герус (Выпряжкина) Ульяна Васильевна. Но, это уже совсем другая история…