Забытый мастер

        Побродите по старшим школам и колледжам, по различным полу-интеллектуальным кругам, высоким и низким, и прислушивайтесь к произносимым там именам, когда в разговор вступают книги.
Большую часть времени вы будете слышать: Толкин. Лавкрафт. Хайнлайн. Осетр. Уэллс. Верн. Оруэлл. Воннегут. И, извините за выражение, Брэдбери.
   Но недостаточно часто — Каттнер.    Почему это так?
   Почему Генри Каттнера так несправедливо пренебрегают после его смерти в конце пятидесятых?
   Был ли он таким же хорошим писателем, как другие?     Да.
   Он так много написал?
   В некоторых случаях больше.
   Был ли он писателем-гранатом, полным зернышек, полным идей?
   Он был.
   Был ли он таким же ярким, как упомянутые другие?
   Возможно, недостаточно.
   Он протрубил в свой рог?
   Редко.
   Возможно, он был слишком разносторонним, работая в слишком многих областях жанров научной фантастики и фэнтези.
   Это вполне может быть.
   В любом случае, эта книга устранит потребность в коллекции, которую можно будет передавать в школу и из школы, и заставит имя Каттнера произноситься чаще в ближайшие годы.
   Но прежде чем мы рассмотрим все причины временной безвестности Каттнера, я должен перейти к личному и на некоторое время задержаться на нем.
   Это знакомство с Генри Каттнером должно быть очень личным, иначе оно будет бессмысленным. Я не буду обременять вас бесконечными интеллектуальными взвешиваниями и анализами его рассказов. Это вам и предстоит делать, продвигаясь по этой увлекательной книге, понимая, что вы натолкнулись на работу человека, который помог сформировать научную фантастику и фэнтези в самые важные годы — годы, в которые вошли упадок Weird Tales, рост поразительной научной фантастики, и удивительное рождение неизвестного, и журнал фэнтези и научной фантастики. Я имею в виду примерно период между 1938 и 1950 годами, когда на сцену вышло большинство действительно важных писателей в этой области, многих из них поощрял Джон У. Кэмпбелл, редактор Astounding.
   Каттнер был одним из таких писателей.
   Если вы позволите богохульство, я не скоро прощу Кода за то, что он забрал Каттнера из этого мира в 1958 году. Одна только его смерть сделала тот год плохим для воспоминаний. Это было особенно плохо, потому что его талант был своеобразным и особенным.
   Мы хотели бы сделать вид, что население нашего мира полно неизвестных гениев. Из того, что я видел, это просто неправда. Генетически интуитивные таланты встречаются редко. Творческих людей очень мало.
   Говорить после смерти большинства людей, что они незаменимы, — самое заржавевшее из клише. Экономить на личном и любовном уровне, это просто не так. Сотни писателей, неотличимых друг от друга, завтра могут быть заменены, никоим образом не изменив нашу общечеловеческую культуру.
   Поскольку мы окружены океанами нетворческого и открытыми полями бесплодной мульчи, я очень восхищаюсь интуитивным Генри Каттнером. Он действительно был особенным, своеобразным и, по-своему, маниакально творческим.
   Я хотел бы быть в состоянии вспомнить все виды удивительных вещей о Генри Каттнере. Однако факты говорят об обратном. Он был застенчивым человеком, который смотрел на вас и думал о своих личных мыслях.
   Я уверен, что большую часть времени он находил меня смешным и забавным. На момент нашей первой встречи мне было семнадцать, а это значит — во всяком случае, в моем случае — я был настолько неуверен в себе, что много бегал, кричал и ораторствовал, чтобы скрыть свое замешательство и отчаяние. Каттнер терпел это огромное количество лет, а затем дал мне лучший творческий совет, который я когда-либо получал.
   «Рэй, — сказал он однажды, — сделай мне одолжение?»
   "Какие?" Я попросил.
   — Заткнись, — сказал он.
   — Прошу прощения?
   «Ты всегда бегаешь, хватаешь людей за локти, дергаешь их за лацканы, выкрикиваешь свои идеи, —
   ответил Каттнер. — Ты выплескиваешь весь свой пар. Неудивительно, что ты никогда не заканчиваешь свои рассказы. Вы говорите их все. Замолчи."
   И я заткнулся.
   Вместо того, чтобы раздавать свои рассказы бесплатно, в устной форме, я стал писать по рассказу в неделю. С тех пор я никогда не говорил о своих идеях до тех пор, пока они в своей окончательной форме не были отправлены на Восток авиапочтой.
   Если закрытым был Брэдбери, то закрытым действительно был Каттнер.
   Фрэнк Ллойд Райт однажды назвал себя стариком, помешанным на архитектуре. Каттнер, которому было от двадцати до тридцати лет, был молодым человеком, помешанным на писательстве. Чужие, во-первых; свое, наконец. У него не было кипящего и громкого безумия, как у меня. Генри играл на приглушенном барабане на свою собственную мелодию и тихо и размеренно шел за своей музой.
   Попутно он помогал редактировать, писать и издавать свой собственный журнал для поклонников фэнтези Sweetness and Light, примерно в то же время, когда я редактировал и публиковал свой довольно ужасный мимеографированный Futuria Fantasia с редкими статьями Каттнера и Хайнлайна.
   Попутно он также подсовывал мне имена людей, которые могли повлиять на мою жизнь. Попробуй Кэтрин Энн Портер, сказал он, она великолепна. Вы читали Юдору Уэлти? предложил он, а если нет, то почему?
   Вы перечитали Торна Смита? Приступайте к делу. А как насчет рассказов Фолкнера или — вот такого, о котором вы никогда не слышали — Джона Кольера.
   Он давал мне экземпляры различных детективных писателей и советовал мне, как и Ли Брэкетт, которому он тоже помогал, попробовать Джеймса Кейна, Дэшила Хэммета и Рэймонда Чендлера. Я повиновался.
   Брэкетту и мне всегда казалось, что каждый раз, когда мы поднимали глаза, Каттнер был на полквартала впереди по дороге, входя или выходя из библиотек. В последний раз я видел его в автобусе, направлявшемся в Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе и тамошнюю огромную библиотеку, где он плавал среди стеллажей с блаженной и тихой улыбкой.
   Он писал упорно, но мне жаль, что он не кричал время от времени, как кричал я, чтобы привлечь к себе внимание.
   Настало время нам обратить внимание, приблизиться, посмотреть на тихие узоры на обоях и Энд Каттнера снаружи.
   Пролистывая содержание настоящего тома, я, к своему ужасу, обнаруживаю, что в нем нет удобных ручек, за которые можно было бы поднять Каттнера. Он писал серьезные рассказы и легкие рассказы. Он не был писателем-фантастом, фантастом или юмористом, и все же он был всем этим. Если бы он прожил намного дольше, он мог бы доставить немало хлопот критикам и библиотекарям, которые любят навешивать на авторов четкие ярлыки и аккуратно раскладывать их по полкам.
   Каттнер также доставлял неприятности самому себе. Его первый опубликованный рассказ «Кладбищенские крысы» мгновенно стал классикой, когда он появился в Weird Tales, когда он был еще подростком. Эта быстрая слава того, что по сути является ужасной, но в конечном итоге блестящей историей, заставила Генри в более поздние годы, когда эта история упоминалась, неловко молчать. Он не очень хотел становиться Лавкрафтом низшей лиги.
   Он прошел через долгий период проб и испытаний себя. За это время он написал десятки ничем не примечательных рассказов для различных научно-фантастических изданий, пока Том Смит из Джона Кольера из Роберта Э. Ховарда не стал, наконец, замечательным Генри Каттнером.
   Где был переломный момент? Когда писатель бульвара стал писателем качества? Думаю, мы могли бы указать на полдюжины историй, появившихся в невероятном журнале Кэмпбелла Unknown. Но я предпочитаю выбрать два, которые выпучат наши глаза и разинут рты в Astounding. Я чувствую к ним глубокую личную реакцию, потому что в те недели, когда он заканчивал «The Twonky» и «Mimsy Were the Borogoves», Каттнер давал мне копии рассказов, чтобы я мог взять их домой, прочитать и изучить. Я знал тогда то, что все знают теперь; Я читал две истории, которые станут особенными в своей области.
   Было бы трудно предположить влияние этих двух рассказов на других писателей этого жанра. Но, по всей вероятности, сотни подражаний были написаны как борющимися, так и опубликованными авторами. Я причисляю себя к их числу. Я очень сомневаюсь, что мой «Нулевой час» или, если уж на то пошло, «Вельдт» когда-либо соскочили бы с моей пишущей машинки, если бы воображение Каттнера не шло впереди.
   Все это делает ужасной печалью раннюю смерть Генри Каттнера. У него было то, чем мы все восхищаемся и на что откликаемся: набор идей и любовь к литературе. Он не был одним из тех легкомысленных циников, которые переходят в журналы или на телевидение ради быстрой наживы. Когда он писал за деньги, он не был счастлив.
   Он был по-настоящему счастлив, бродя по библиотекам, открывая новых писателей, находя новые точки зрения на человеческую деятельность, предложенные психологами или учеными в любой области. Он начал экспериментировать с историями, некоторые из которых вы найдете в этом сборнике, о личностях роботов, компьютеризированном интеллекте и людях, затерянных среди этих машин.
   Хотел бы я, чтобы он жил в годы Кеннеди-Джонсона-Никсона, годы, когда компьютеры действительно появились на сцене, годы невероятного парадокса, когда мы ступали на Луну и медленно приближались к звездам. Каттнер, будучи аполитичным, слава Богу, дал бы нам представление о нашей политико-технологической культуре, чего не хватает большинству наших «внутренних» писателей, потому что они склоняются вправо или влево. Каттнер никогда никому не принадлежал. Он принадлежал, наконец, всем нам. В поляризованном мире нам нужно меньше Mailers и больше Каттнеров.
   Это возвращает нас к проблеме, почему имя Каттнера остается полузабытым в нашем жанре.
   Политика, безусловно, является частью ответа. Когда вы упоминаете кишку Вонна, вы мгновенно поляризуетесь.
   Оруэлл, аналогично. И Хайнлайн, и Уэллс, и даже Верн. В конце концов, Верн изобрел безумного Немо, зеркальное отражение безумного Ахава. Немо рыскал по миру, преподнося моральные уроки даже самым безумным милитаристам. Помимо этого, Верн был суперпропагандистом гуманитарных наук, который сказал: у вас есть голова, используйте ее, чтобы управлять своим сердцем; у тебя есть сердце, используй его, чтобы направлять свою голову; у вас есть руки, чтобы изменить мир. Голова, сердце, руки - суммируйте все три и переделайте Эдем.
   Большинство писателей-фантастов на том или ином уровне являются моральными революционерами, обучающими нас для нашего же блага. Когда Бернард Шоу и Бертран Рассел отважились заняться этой областью, можно было предсказать (и я предсказывал это вместе с лордом Расселом), что они появятся как моральные революционеры, преподающие уроки и проповедующие на их основе. Конечно, у Шоу это получалось лучше. Рассел опоздал к рассказу, но это была научная фантастика и пропитана моралью.
   Здесь, я думаю, мы можем найти недостаток Каттнера — если это недостаток, а я, например, таковым не считаю. Нельзя все время быть поляризованным, нельзя мыслить политически с полудня до ночи. Таков путь Истинно Верующего, то есть, наконец, Безумца.
   Каттнер не злится и не особенно радуется жизни. Он криво спокоен. Если он что-то и празднует, то только в своей голове.
   Я не могу припомнить каких-либо особо жестоких идей, которые он выдвигал в отношении политики или политиков. Казалось, он никогда не переживал ни одного из тех лет девятнадцатого или двадцатого, когда мы все немного сходим с ума от технократии, социализма или саентологии. Когда лихорадка проходит и дым рассеивается, мы удивляемся, что же с нами случилось, и озадачиваемся, когда наши друзья какое-то время не разговаривают с нами, пока не обнаруживают, что с нас выпали волосы и мы перестали быть политической гориллой и снова стали людьми. Если бы у Каттнера был такой год или месяц, я никогда этого не знал. И в его работах этого не видно.
   Так что, поскольку многое из того, что он написал, в современной терминологии не является Релевантным с большой буквы, некоторые оценивают его, вероятно, на десять градусов ниже Оруэлла и на двадцать ниже Воннегута, что, разумеется, чертовски и ужасно стыдно. . Нам нужно не больше политического лицемерия и поляризованных предубеждений, а больше инженеров-дорожников, не думая ни о каком конкретном движении, кроме как о выживании, чтобы они стояли на больших дорогах, ведущих в будущее, творчески махая нам вперед, но не обязательно хлопая ушами, когда мы, дети. что мы, плохо себя ведем.
   Таким образом, Каттнер не был моральным революционером или политическим реформатором. Он был занимательным писателем. Да, его рассказы наполнены идеями и моралью, но они не кричат, не кричат, не кричат и не обязательно требуют перемен. Вот такие мы есть, говорит Каттнер, что вы о нас думаете?
   Итак, чем больше я думаю об этом, тем больше я чувствую, что Кутинер был проклят великим проклятием нашего времени.
   Люди слишком часто спрашивали: а как нам использовать Каттнера? Чем он хорош? Какой он инструмент? Где он подходит? Какая этикетка подходит? Будут ли люди уважать меня, если я буду таскать по кампусу «Мимси-вер-Бороговы», а не «Архипелаг ГУЛАГ»?
   Если это и не полное объяснение, то оно в любом случае склоняется к нему. В том, что имеет тенденцию быть практичной культурой Kleenex, если вы не можете прочистить уши с автором, вы склонны, потому что другие запугивают вас из-за этого, оставить его в покое.
   Итак, если вы добрались до этой книги и обращаетесь к Каттнеру за религиозными наставлениями, светским усовершенствованием или нравственным обновлением, за некоторыми исключениями, вам лучше всего отступить к Сиддхартхе и другим формам грамотного выщипывания пупка, с которыми борются второкурсники мира. друг друга.
   Каттнер не будет пинать, кусать, бить, тем более целовать, обнимать, гладить или улучшать вас. И слава Богу за это. У меня было достаточно улучшений, так же как я съел слишком много сладкой ваты в слишком многих цирках.
   Если позволите последнее, очень маленькое, очень личное замечание, вот оно: в 1942 году вы найдете мой первый рассказ ужасов, опубликованный в ноябрьском номере Weird Tales. Его название «Свеча», а последние триста слов написал Генри Каттнер. У меня были проблемы с историей, я отправил ее Хэнку, и он ответил полным финалом. Это было хорошо. Я не мог превзойти это. Я попросил разрешения использовать его. Хэнк сказал да. Этот финал на сегодняшний день является единственной хорошей частью этой давно забытой и заслуженно хорошо похороненной истории. Приятно иметь возможность сказать, что Генри Каттнер когда-то сотрудничал со мной.
   Ну вот и коллекция. Это лишь малая часть из сотен написанных им рассказов.
   У Каттнера не было семьи, но…
   Здесь, в этой книге, живут его дети.
   Они прекрасны, особенны и прекрасны.
   Я хочу, чтобы вы с ними познакомились. Рэй БРЭДБЕРИ. Лос-Анджелес, Калифорния, 11 июля 1974 года
   . МИМСИ БЫЛИ БОРОГОВЫ . Бесполезно
   пытаться описать ни Унтахорстена, ни его окрестности, потому что, во-первых, прошло много миллионов лет, а во-вторых, Строго говоря, Унтахорстена не было на Земле. Он делал то же, что стоял в эквиваленте лаборатории. Он готовился к испытанию своей машины времени.
   Включив питание, Унтахорстен вдруг понял, что Коробка пуста. Что совсем не годится. Устройство нуждалось в контроле, в трехмерном твердом теле, которое реагировало бы на условия другой эпохи. В противном случае Интахорстен не мог бы сказать по возвращении машины, где и когда она была. В то время как твердое тело в Ящике автоматически подверглось бы энтропийной и космической бомбардировке другой эпохи, и Унтахорстен мог измерить изменения, как качественные, так и количественные, когда машина вернется. Затем Калькуляторы могли приступить к работе и вскоре сообщить Унтахорстену, что Коробка ненадолго посетила 1 000 000, 1000 или 1000 г. н.э., в зависимости от обстоятельств.
   Не то чтобы это имело значение, разве что для Унтахорстена. Но он был ребячлив во многих отношениях.
   Было мало времени, чтобы терять. Коробка начала светиться и дрожать. Унтахорстен дико огляделся по сторонам, бросился в следующий глоссэтч и нащупал там складское хранилище. Он придумал охапку странного вида вещей. Ага. Некоторые из выброшенных игрушек его сына Сноуэна, которые мальчик привез с собой, когда переселился с Земли, освоив необходимую технику.
   Что ж, Сноуэн больше не нуждался в этом барахле. Он был обусловлен и убрал детские вещи.
   Кроме того, хотя жена Унтахорстена оставила игрушки из сентиментальных соображений, эксперимент был важнее.
   Унтахорстен вышел из глоссэтча и вывалил ассортимент в коробку, захлопнув крышку до того, как замигал предупреждающий сигнал. Коробка ушла. То, как он ушел, ранило Унтахорстена в глаза.
   Он ждал.
   И он ждал.
   В конце концов он сдался и построил другую машину времени с теми же результатами. Сноуэн не был раздражен потерей своих старых игрушек, равно как и мать Сноуэна, поэтому Унтахорстен вычистил мусорное ведро и выбросил остатки детских реликвий своего сына в Ящик второй машины времени.
   По его расчетам, этот должен был появиться на Земле во второй половине девятнадцатого века нашей эры. Если это действительно произошло, то устройство осталось там.
   Испытывая отвращение, Унтахорстен решил больше не создавать машины времени. Но беда была сделана.
   Их было двое, и первый — Скотт Парадин нашел его, когда прогуливался в гимназии Глендейла. В тот день был контрольный по географии, и Скотт не видел смысла запоминать географические названия, что в сороковых годах было вполне разумной теорией. Кроме того, это был такой теплый весенний день с легкой прохладой на ветру, что приглашал мальчика лечь в поле и смотреть на случайные облака, пока он не заснет. С ума сойти по географии! Скотт задремал.
   Около полудня он проголодался, поэтому коренастые ноги понесли его в ближайший магазин. Там он вложил свой небольшой клад с кропотливой заботой и возвышенным пренебрежением к своим желудочным сокам. Он спустился к ручью, чтобы поесть.
   Закончив запас сыра, шоколада и печенья и опустошив бутылку газировки до дна, Скотт ловил головастиков и изучал их с некоторым научным любопытством. Он не выдержал. Что-то покатилось по берегу и глухо ударилось в илистую землю у воды, так что Скотт, настороженно оглядевшись, поспешил на разведку.
   Это была коробка. На самом деле это была Коробка. Прицепленное к нему приспособление мало что значило для Скотта, хотя он и задавался вопросом, почему оно так оплавилось и сгорело. Он задумался. Своим складным ножом он ковырял и ковырял, высунув язык из уголка рта — Хм-м-м. Вокруг никого не было. Откуда взялась коробка? Кто-то, должно быть, оставил его здесь, и оползшая земля сбила его с ненадежного места.
   «Это спираль», — совершенно ошибочно решил Скотт. Он был спиральным, но не спиральным из-за задействованной пространственной деформации. Если бы это была модель самолета, какой бы сложной она ни была, для Скотта в ней было бы мало загадок. Как это было, проблема была поставлена. Что-то подсказывало Скотту, что устройство гораздо сложнее пружинного двигателя, который он ловко разобрал в прошлую пятницу.
   Но ни один мальчик никогда не оставил коробку неоткрытой, если только его не уволокли насильно. Скотт копнул глубже. Углы на этой штуке были забавными. Короткое замыкание, наверное. Вот почему — ух! Нож соскользнул. Скотт пососал большой палец и дал волю опытному богохульству.
   Возможно, это была музыкальная шкатулка.
   Скотт не должен был впадать в депрессию. Устройства вызвали бы у Эйнштейна головную боль и довели бы Стейнмеца до безумия. Беда была, конечно, в том, что ящик еще не полностью вошел в пространственно-временной континуум, где существовал Скотт, и поэтому его нельзя было открыть — во всяком случае, до тех пор, пока Скотт не забил подходящим камнем спиральную неспиральную спираль. в более удобное положение.
   Фактически, он выбил его из точки контакта с четвертым измерением, выпустив кручение пространства-времени, которое оно поддерживало. Был ломкий щелчок. Коробка слегка вздрогнула и лежала неподвижно, а не только частично. Скотт легко открыл ее.
   Мягкий тканый шлем был первым, что бросилось ему в глаза, но он отбросил его без особого интереса. Это была просто кепка. Затем он поднял квадратный прозрачный хрустальный блок, достаточно маленький, чтобы уместиться в его ладони, но слишком маленький, чтобы вместить в себя лабиринт аппаратуры. Через мгновение Скотт решил эту проблему. Кристалл был своего рода увеличительным стеклом, значительно увеличивающим предметы внутри блока.
   Странные вещи они тоже были. Миниатюрные люди, например.
   Они переехали. Как заводные автоматы, только намного плавнее. Это было похоже на просмотр спектакля. Скотта интересовали их костюмы, но он был очарован их действиями. Крошечные люди ловко строили дом. Скотту хотелось, чтобы он загорелся, чтобы он мог видеть, как люди его тушат.
   Пламя вырвалось из полузавершенной конструкции. Автоматы с большим количеством странных приспособлений потушили пламя.
   Скотту не потребовалось много времени, чтобы понять это. Но он немного волновался. Манекены подчинялись его мыслям. К тому времени, как он это обнаружил, он испугался и выбросил куб.
   На полпути вверх по берегу он передумал и вернулся. Кристалл частично лежал в воде, сияя на солнце. Это была игрушка; Скотт почувствовал это безошибочным инстинктом ребенка. Но не сразу понял. Вместо этого он вернулся к коробке и исследовал ее оставшееся содержимое.
   Он нашел несколько действительно замечательных гаджетов. Полдень прошел слишком быстро. Скотт, наконец, положил игрушки обратно в коробку и потащил их домой, кряхтя и пыхтя. К тому времени, когда он подошел к кухонной двери, он был совершенно красным.
   Свою находку он спрятал в задней части шкафа в своей комнате наверху. Хрустальный куб он сунул в карман, уже набитый веревкой, мотком проволоки, двумя пенни, комком фольги, грязным защитным штампом и куском полевого шпата. Эмма, двухлетняя сестра Скотта, неуверенно проковыляла из-под града и поздоровалась.
   — Привет, Слизняк, — кивнул Скотт со своей высоты семи лет и нескольких месяцев. Он возмутительно покровительствовал Эмме, но она не заметила разницы. Маленькая, пухленькая, с широко раскрытыми глазами, она плюхнулась на ковер и уныло уставилась на свои туфли.
   — Свяжи их, Скотти, пожалуйста?
   — Сап, — ласково сказал ей Скотт, но завязал шнурки. — Ужин уже готов?
   Эмма кивнула.
   — Посмотрим на твои руки. Удивительно, но они были достаточно чистыми, хотя, вероятно, и не стерильными. Скотт задумчиво посмотрел на свои лапы и, поморщившись, пошел в ванную, где сделал схематичный туалет. Головастики оставили следы.
   Деннис Парадин и его жена Джейн пили коктейль перед ужином внизу в гостиной. Это был моложавый мужчина средних лет с мягкими седыми волосами и худощавым чопорным лицом; преподавал философию в университете. Джейн была маленькой, аккуратной, смуглой и очень хорошенькой. Она отхлебнула мартини и сказала: «Новые туфли. Нравятся они?
   — За преступление, — рассеянно пробормотал Парадин. "Хм? Обувь? Не сейчас. Подожди, пока я закончу это. У меня был плохой день."
   "Экзамены?"
   "Ага. Пылающий юноша, стремящийся к мужественности. Я надеюсь, что они умрут. В значительной агонии. Инш-
   Аллах!»
   — Я хочу оливку, — попросила Джейн.
   — Я знаю, — уныло сказал Парадин. «Прошло много лет с тех пор, как я пробовал его сам. В мартини, я имею в виду. Даже если я положу шесть из них в ваш стакан, вы все равно не будете удовлетворены.
   "Я хочу твое. Кровное братство. Символизм. Вот почему."
   Парадин злобно посмотрел на жену и скрестил длинные ноги. — Ты говоришь, как один из моих студентов.
   — Как, может быть, эта шлюха Бетти Доусон? Джейн обнажила ногти. — Она все еще косится на тебя таким оскорбительным взглядом?
   "Она делает. Ребенок — это аккуратная психологическая проблема. К счастью, она не моя. Если бы она была… Парадин многозначительно кивнул. «Сексуальное сознание и слишком много фильмов. Я полагаю, она все еще думает, что может получить проходной балл, показав мне свои колени. Которые, кстати, довольно костлявые.
   Джейн поправила юбку с видом самодовольной гордости. Парадин развернулся и налил свежего мартини. — Честно говоря, я не вижу смысла учить этих обезьян философии. Они все не в том возрасте. Их привычки, их методы мышления уже заложены. Они ужасно консервативны, хотя и не признают этого. Единственные люди, которые могут понять философию, — это зрелые взрослые или дети, такие как Эмма и Скотти».
   — Ну, не записывай Скотти на свой курс, — попросила Джейн. — Он не готов стать доктором философии. Я не держусь за гениального ребенка, особенно если это мой сын.
   «Скотти, вероятно, справится с этим лучше, чем Бетти Доусон», — проворчал Параклин.
   «Он умер одряхлевшим стариком в пять лет», — мечтательно процитировала Джейн. — Я хочу твою оливку.
   "Здесь. Кстати, мне нравятся туфли».
   "Спасибо. Вот Розали. Обед?"
   — Все готово, мисс Па'дин, — сказала Розали, паря в воздухе. — Я позвоню мисс Эмме и Мисте Скотти.
   — Я их достану. Парадин просунул голову в соседнюю комнату и заревел: «Дети! Приди и возьми!"
   Маленькие ножки шлепали по лестнице. В поле зрения появился Скотт, вычищенный и сияющий, мятежный вихор, направленный в зенит. — продолжала Эмма, осторожно спускаясь по ступенькам. На полпути она отказалась от попытки спуститься прямо и задом наперед, закончив задание обезьяньим образом, ее маленький зад производил впечатление удивительного усердия в работе. Парадин смотрел, очарованный зрелищем, пока его не отбросило назад тело сына.
   "Привет папа!" Скотт завопил.
   Парадин пришел в себя и с достоинством посмотрел на Скотта. Помоги мне пообедать.
   Вы вывихнули как минимум один из моих тазобедренных суставов.
   Но Скотт уже рвался в соседнюю комнату, где в экстазе нежности наступил на новые туфли Джейн, пробормотал извинения и помчался искать свое место за обеденным столом. Парадин приподнял бровь, следуя за ним, пухлая рука Эммы отчаянно сжимала его указательный палец.
   «Интересно, что задумал этот молодой дьявол».
   — Наверное, ничего хорошего, — вздохнула Джейн. "Здравствуй милый. Посмотрим на твои уши».
   «Они чистые. Микки их облизал.
   «Ну, у этого эрдельтерьера язык намного чище, чем ваши уши», — подумала Джейн, производя беглый осмотр. — Тем не менее, пока ты слышишь, грязь только поверхностная.
   — Фисшул?
   — Совсем немного, значит. Джейн подтащила дочку к столу и вставила ее ножки в высокий стульчик. Только недавно Эмма удостоилась чести обедать с остальными членами семьи, и, как заметил Парадин, вся она была поглощена этой перспективой. Только младенцы проливают еду, сказали Эмме. В результате она с такой тщательностью подносила ложку ко рту, что Парадин нервничал всякий раз, когда смотрел.
   — Эмме подойдет конвейерная лента, — предложил он, отодвигая стул для Джейн. «Небольшие ведерки со шпинатом прибывают ей в лицо через определенные промежутки времени».
   Ужин протекал без происшествий, пока Парадин случайно не взглянул на тарелку Скотта. "Привет.
   Больной? Наелся за обедом?
   Скотт задумчиво осмотрел оставшуюся перед ним еду. «Папа, я съел все, что мне нужно, — объяснил он.
   «Обычно вы едите все, что можете удержать, и даже больше», — сказал Парадин. — Я знаю, что подрастающим мальчикам нужно несколько тонн еды в день, но сегодня вечером у тебя не все в порядке. Чувствуешь себя хорошо?»
   "Ага. Честное слово, у меня было все, что мне нужно».
   "Все, что ты хочешь?"
   "Конечно. Я ем разное».
   — Чему-то, чему тебя учили в школе? — спросила Джейн. Скотт торжественно покачал головой.
   «Меня никто не учил. Я узнал это сам. Я использую слюну».
   — Попробуй еще раз, — предложил Парадин. — Это неправильное слово.
   «Э-с-слюна. Хм?"
   "Ага. Больше пепсина? Джейн, в слюнных соках есть пепсин? Я забыл."
   — В моем яд, — заметила Джейн. — Розали снова оставила комочки в пюре.
   Но Парадин был заинтересован. «Вы имеете в виду, что получаете все возможное из еды — без потерь — и едите меньше?»
   Скотт обдумал это. «Думаю, да. Это не просто sp-слюна. Я как бы соизмеряю, сколько сразу положить в рот, а что смешать. Не знаю. Я просто делаю это."
   — Хм-м-м, — сказал Парадин, делая пометку проверить позже. «Скорее революционная идея». У детей часто бывают странные представления, но это может быть не так уж далеко от луча. Он поджал губы. «В конце концов, я полагаю, люди будут есть совсем по-другому — я имею в виду то, как они едят, а также что. Я имею в виду то, что они едят. Джейн, у нашего сына есть признаки того, что он становится гением.
   "Ой?"
   — Он только что сделал довольно хорошее замечание по диетологии. Ты сам догадался, Скотт?
   — Конечно, — сказал мальчик и действительно поверил в это.
   — Откуда у тебя эта идея?
   — О, я… — Скотт заерзал. "Не знаю. Думаю, это не имеет большого значения».
   Парадин был безосновательно разочарован. — Но ведь… — Т
   -с-с-с-с! Эмма завизжала, охваченная внезапным приступом злости. "Плевать!" Она попыталась продемонстрировать, но ей удалось только капнуть в слюнявчик.
   С покорным видом Джейн спасла и упрекнула свою дочь, в то время как Парадин смотрел на Скотта с довольно озадаченным интересом. Но только после обеда в гостиной произошло что-то еще.
   — Домашнее задание?
   — Н-нет, — сказал Скотт, виновато краснея. Чтобы скрыть свое смущение, он достал из кармана гаджет, который нашел в коробке, и начал его разворачивать. Результат напоминал тессеракт, нанизанный на бусы.
   Сначала Парадин этого не заметил, но Эмма увидела. Она хотела поиграть с ним.
   "Нет. Отстань, Слизняк, — приказал Скотт. — Ты можешь наблюдать за мной. Он возился с бусами, издавая тихие заинтересованные звуки. Эмма вытянула толстый указательный палец и взвизгнула.
   — Скотти, — предостерегающе сказал Парадин.
   — Я не причинил ей вреда.
   "Укусил меня. Так оно и было, — скорбела Эмма.
   Парадин поднял взгляд. Он нахмурился, глядя. Что за… — Это счеты? он спросил. — Давай посмотрим, пожалуйста.
   Несколько неохотно Скотт поднес гаджет к отцовскому креслу. Парадин моргнул. «Счеты» в развернутом виде представляли собой более квадратного фута и состояли из тонких жестких проволок, сцепленных то здесь, то там. На проволоку были нанизаны разноцветные бусины. Их можно было скользить вперед и назад, с одной опоры на другую, даже в точках соединения. Но — проколотая бусина не могла пересекать переплетения проводов.
   Так что, судя по всему, они не были проколоты. Параклин пригляделся. Вокруг каждой маленькой сферы была глубокая канавка, так что она могла одновременно вращаться и скользить по проволоке. Парадин попытался вытащить одну из них. Он цеплялся как будто магнитом. Утюг? Он больше был похож на пластик.
   Сама структура — Парадин не был математиком. Но углы, образованные проводами, слегка шокировали своим смехотворным отсутствием евклидовой логики. Они были лабиринтом. Возможно, это и был гаджет — головоломка.
   — Где ты это взял?
   — Дядя Гарри подарил мне его, — неожиданно сказал Скотт. — В прошлое воскресенье, когда он приезжал. Дяди Гарри не было в городе, и Скотт хорошо знал это обстоятельство. В возрасте семи лет мальчик вскоре узнаёт, что капризы взрослых следуют определённой схеме, и что они привередливы к дарителям подарков. Более того, дядя Гарри не вернется еще несколько недель; Истечение этого периода было для Скотта невообразимым, или, по крайней мере, тот факт, что его ложь в конечном счете будет раскрыта, значил для него меньше, чем преимущества того, что ему разрешили оставить игрушку себе.
   Парадин обнаружил, что немного сбит с толку, пытаясь манипулировать бусами. Углы были смутно нелогичными. Это было похоже на головоломку. Эта красная бусина, если ее скользить по этому проводу до этого соединения, должна была дойти туда — но не дошла. Лабиринт, странный, но несомненно поучительный. У Парадина было вполне обоснованное предчувствие, что у него самого не хватит терпения справиться с этой штукой.
   Скотт, однако, отступил в угол и, возясь и ворча, передвигал бусы.
   Бусины жгли, когда Скотт выбирал не те или пытался двигать их не в том направлении. Наконец он торжествующе закукарекал.
   — Я сделал это, папа!
   «Э? Какие? Посмотрим." Для Парадина устройство выглядело точно так же, но Скотт указал на него и просиял.
   «Я заставил его исчезнуть».
   «Он все еще там».
   «Эта голубая бусина. Его больше нет».
   Парадин не поверил этому и просто фыркнул. Скотт снова задумался над рамкой. Он экспериментировал. На этот раз не было никаких толчков, даже незначительных. Счеты показали ему правильный метод. Теперь ему предстояло сделать это самому. Причудливые углы проводов теперь казались немного менее запутанными.
   Это была очень поучительная игрушка. Она работала, подумал Скотт, почти так же, как хрустальный куб. Вспомнив об этом гаджете, он достал его из кармана и передал счеты Эмме, которая онемела от радости. Она принялась передвигать бусинки, на этот раз не протестуя против толчков, которые, впрочем, были очень незначительными, и, подражая, сумела заставить бусину исчезнуть почти так же быстро, как это сделал Скотт. Голубая бусинка снова появилась, но Скотт этого не заметил. Он предусмотрительно удалился в угол честерфилда и мягкого стула и развлекался с кубом.
   Внутри этой штуки были маленькие человечки, крошечные манекены, значительно увеличенные благодаря увеличительным свойствам кристалла. Они переехали, все в порядке. Они построили дом. Он загорелся, с реалистичным пламенем, и маленькие люди стояли в ожидании. Скотт настойчиво пыхтел.
   Но ничего не произошло. Где была та странная пожарная машина с вращающимися руками, которая появилась раньше? Вот это было. Он влетел в картину и остановился. Скотт настаивал на этом.
   Это было весело. Маленькие люди действительно делали то, что им говорил Скотт, про себя. Если он ошибался, они ждали, пока он найдет правильный путь. Они даже ставили перед ним новые задачи.
   Куб тоже был весьма поучительной игрушкой. Он обучал Скотта с пугающей быстротой — и обучал его очень занимательно. Но пока это не дало ему действительно новых знаний. Он не был готов. Позже… позже.
   Эмме надоели счеты, и она отправилась на поиски Скотта. Она не могла найти его даже в его комнате, но, оказавшись там, ее заинтриговало содержимое шкафа. Она обнаружила коробку. В нем была сокровищница — кукла, которую Скотт уже заметил, но с усмешкой отбросил. Визжа, Эмма спустила куклу вниз, присела посреди пола и стала разбирать ее.
   "Милый! Что это такое?"
   "Г-н. Медведь!"
   Очевидно, это был не мистер Медведь, слепой и безухий, но утешительный в своем мягком жире. Но все куклы были названы Мистер Медведь Эмме.
   Джейн Парадин колебалась. — Ты взял это у какой-нибудь другой девочки?
   — Я этого не сделал. Она моя."
   Скотт вышел из своего укрытия и сунул кубик в карман. — О, это от дяди Гарри.
   — Это тебе подарил дядя Гарри, Эмма?
   — Он дал его мне для Эммы, — поспешно вставил Скотт, добавляя еще один камень в основание своего обмана.
   "Прошлое воскресенье."
   — Ты сломаешь его, дорогой.
   Эмма принесла куклу своей матери. «Она распадается. Видеть?"
   "Ой? Это — тьфу! Джейн затаила дыхание. Парадин быстро поднял глаза.
   "Как дела?"
   Она принесла ему куклу, помедлила, а затем прошла в столовую, многозначительно взглянув на Парадина. Он последовал за ним, закрыв дверь. Джейн уже поставила куклу на убранный стол.
   — Это не очень приятно, Денни?
   "Хм." Это было довольно неприятно, на первый взгляд. Можно было бы ожидать анатомического манекена в медицинской школе, но это детская кукла.
   Тварь развалилась на части — кожа, мускулы, органы — миниатюрные, но вполне совершенные, насколько мог видеть Парадин. Он был заинтересован. "Не знаю. Такие вещи не имеют такого же значения для ребенка».
   «Посмотрите на эту печень. Это печень?
   "Конечно. Скажи, я — это смешно».
   "Какие?"
   — В конце концов, он не идеален анатомически. Парадин пододвинул стул. «Пищеварительный тракт слишком короткий.
   Нет толстого кишечника. Аппендикса тоже нет.
   «Должна ли Эмма иметь такую вещь?»
   «Я был бы не против получить его сам», — сказал Парадин. «Где, черт возьми, Гарри его подобрал? Нет, я не вижу в этом никакого вреда. Взрослые привыкли неприятно реагировать на внутренности. Дети этого не делают. Они считают, что внутри они твердые, как картошка. Благодаря этой кукле Эмма может получить хорошие практические знания в области физиологии».
   «Но что это такое? Нервы?
   «Нет, это нервы. Артерии здесь; вены здесь. Забавная аорта. Парадин выглядел сбитым с толку.
   — Это… что такое сеть на латыни, а? Рита? Ставка?"
   — Хрипы, — наугад предположила Джейн.
   — Это что-то вроде дыхания, — сокрушенно сказал Парадин. «Я не могу понять, что это за светящаяся сеть вещей. Она проходит через все тело, как нервы».
   "Кровь."
   "Неа. Не кровеносная, не нервная. Веселая! Кажется, он связан с легкими.
   Они увлеклись, ломая голову над странной куклой. Она была сделана с замечательным совершенством деталей, что само по себе было странно, учитывая физиологическое отклонение от нормы. — Что я получу от этого Гулда, — сказал Парадин и тут же стал сравнивать куклу с анатомическими картами. Он мало чему научился, кроме как усилить свое недоумение.
   Но это было веселее, чем головоломка.
   Тем временем в соседней комнате Эмма перебирала четки на счетах. Движения уже не казались такими странными. Даже когда бусы исчезли. Она могла почти следовать этому новому направлению — почти…
   Скотт задыхался, глядя в хрустальный куб и мысленно направляя, со многими фальстартами, строительство структуры, несколько более сложной, чем та, которая была уничтожена огнем. Он тоже учился — был обусловлен.
   Ошибка Парадайна с чисто антропоморфной точки зрения заключалась в том, что он не избавился от игрушек сразу. Он не осознавал их значения, а к тому времени, когда он это понял, развитие обстоятельств уже шло полным ходом. Дяди Гарри не было в городе, поэтому Парадин не мог связаться с ним. К тому же предстояли промежуточные экзамены, что означало тяжелую умственную работу и полное изнеможение по ночам; и Джейн была немного больна в течение недели или около того. У Эммы и Скотта была полная свобода действий с игрушками.
   «Что такое вабе, папа?» — спросил Скотт однажды вечером своего отца.
   "Волна?"
   Он колебался. — Я… не думаю. Разве «Вабе» не подходит?
   «Wabe» по-шотландски означает «Web». Это?"
   — Не понимаю, как, — пробормотал Скотт и, нахмурившись, пошел прочь, чтобы развлечься со счетами. Теперь он умел обращаться с ним достаточно ловко. Но с детским инстинктом не отвлекаться, он и Эмма обычно играли с игрушками наедине. Не очевидно, конечно, но более сложные эксперименты никогда не проводились под присмотром взрослых.
   Скотт быстро учился. То, что он теперь увидел в хрустальном кубе, имело мало отношения к первоначальным простым задачам. Но они были очаровательно техническими. Если бы Скотт понял, что его образованием управляют и контролируют — хотя и чисто механически, — он, вероятно, потерял бы интерес. Как бы то ни было, его инициативу никто не отменял.
   Счеты, кубик, кукла и другие игрушки дети нашли в коробке.
   Ни Парадин, ни Джейн не догадывались, какое влияние оказывает на детей содержимое машины времени. Как они могли? Молодежь — инстинктивные драматурги в целях самозащиты. Они еще не приспособились к требованиям — для них частично необъяснимым — зрелого мира. Более того, их жизнь осложняется человеческими факторами. Один человек сказал им, что играть в грязи можно, но при раскопках они не должны вырывать с корнем цветы или маленькие деревья. Другой взрослый накладывает вето на грязь per Se. Десять заповедей не высечены на камне — они различаются; а дети беспомощно зависят от капризов тех, кто их рождает, кормит и одевает. И тиранить. Молодое животное не возмущается этой благожелательной тиранией, ибо она составляет неотъемлемую часть природы. Однако он индивидуалист и поддерживает свою целостность тонкой пассивной борьбой.
   На глазах взрослого он меняется. Подобно актеру на сцене, когда он вспоминает, он стремится угодить, а также привлечь к себе внимание. Такие попытки известны зрелости. Но взрослые менее очевидны — для других взрослых.
   Трудно признать, что детям не хватает тонкости. Дети отличаются от взрослых животных тем, что думают по-другому. Мы можем более или менее легко разрушить их притворство, но они могут сделать то же самое с нами. Безжалостно ребенок может разрушить притязания взрослого. Иконоборчество — прерогатива детей.
   Пижонство, например. Прелести светского общения, преувеличенные не совсем до абсурда.
   Жиголо.
   «Такое мастерство! Такая пунктуальная вежливость! Вдовствующая герцогиня и светловолосая юная штучка часто производят впечатление. У мужчин менее приятные комментарии. Но ребенок идет к сути дела.
   "Ты глупый!"
   Как незрелому человеку понять сложную систему социальных отношений? Он не может. Для него преувеличение природной вежливости глупо. По своему функциональному строению жизненных паттернов это рококо. Это эгоистичный зверек, который не может представить себя на месте другого, уж точно не взрослого. Самодостаточная, почти совершенная естественная единица, чьи потребности удовлетворяются другими, ребенок очень похож на одноклеточное существо, плавающее в кровотоке, питательные вещества доставляются ему, а продукты жизнедеятельности уносятся.
   С точки зрения логики ребенок ужасно совершенен. Младенец должен быть еще более совершенным, но настолько чуждым взрослому, что применимы лишь поверхностные стандарты сравнения. Мыслительные процессы младенца совершенно невообразимы. Но младенцы мыслят еще до рождения. В утробе они двигаются и спят не только инстинктивно. Мы приучены довольно своеобразно реагировать на мысль о том, что почти жизнеспособный эмбрион может мыслить. Мы удивляемся, шокированы смехом и отталкиваемся. Ничто человеческое не чуждо.
   Но ребенок не человек. Эмбрион гораздо менее человечен.
   Возможно, именно поэтому Эмма научилась у игрушек большему, чем Скотт. Конечно, он мог излагать свои мысли; Эмма не могла, за исключением загадочных фрагментов. Например, каракули.
   Дайте маленькому ребенку карандаш и бумагу, и он нарисует то, что ему покажется иначе, чем взрослому. Нелепые каракули мало похожи на пожарную машину, но это пожарная машина, на младенца. Возможно, он даже трехмерен. Младенцы думают по-другому и видят по-другому.
   Парадин размышлял над этим, читая однажды вечером свою газету и наблюдая за общением Эммы и Скотта. Скотт допрашивал свою сестру. Иногда он делал это по-английски. Чаще у него был ресурс для тарабарщины и языка жестов. Эмма попыталась ответить, но помеха была слишком велика.
   Наконец Скотт получил карандаш и бумагу. Эмме это понравилось. Иронично, она старательно написала сообщение. Скотт взял бумагу, изучил ее и нахмурился.
   — Это неправильно, Эмма, — сказал он.
   Эмма энергично кивнула. Она снова схватила карандаш и сделала новые каракули. Скотт немного озадачился, в конце концов довольно нерешительно улыбнулся и встал. Он исчез в холле. Эмма вернулась к абаку.
   Парадин встал и взглянул на бумагу, с какой-то безумной мыслью, что Эмма могла внезапно освоить каллиграфию. Но она этого не сделала. Бумага была исписана бессмысленными каракулями, знакомыми любому родителю. Парадин поджал губы.
   Это может быть график, показывающий психические изменения маниакально-депрессивного таракана, но, вероятно, это не так. Тем не менее, для Эммы это, несомненно, имело какое-то значение. Возможно, каракули изображали мистера Медведя.
   Скотт вернулся, выглядя довольным. Он встретил взгляд Эммы и кивнул. Парадин почувствовал укол любопытства.
   «Секреты?»
   "Неа. Эмма… ну… попросила меня кое-что для нее сделать.
   "Ой." Парадин, припомнив случаи, когда младенцы лепетали на незнакомых языках и сбивали с толку лингвистов, сделал себе заметку складывать бумагу в карман, когда дети закончат с ней. На следующий день он показал каракули Элкинсу в университете. У Элкинса было хорошее практическое знание многих маловероятных языков, но он посмеивался над рискованным занятием Эммы литературой.
   «Вот вольный перевод, Деннис. Цитировать. Я не знаю, что это значит, но я чертовски разыграю этим своего отца. Снять кавычки».
   Двое мужчин рассмеялись и разошлись по своим классам. Но позже Парадин стал вспоминать об этом происшествии.
   Особенно после того, как он встретил Холлоуэя. До этого, однако, должны были пройти месяцы, и ситуация должна была развиваться еще дальше, к своему апогею.
   Возможно, Парадин и Джейн проявили слишком большой интерес к игрушкам. Эмма и Скотт стали прятать их, играя с ними только наедине. Они никогда не делали этого открыто, но с некоторой ненавязчивой осторожностью. Тем не менее, Джейн была особенно обеспокоена.
   Однажды вечером она рассказала об этом Парадину: «Эта кукла, которую Гарри подарил Эмме».
   "Ага?"
   «Сегодня я был в центре города и пытался выяснить, откуда он взялся. Нет мыла.
   — Может быть, Гарри купил его в Нью-Йорке.
   Джейн это не убедило. «Я расспрашивала их и о других вещах.
   Они показали мне свой ассортимент — у Джонсона большой магазин, знаете ли. Но нет ничего лучше счетов Эммы.
   "Хм." Парадин не очень интересовался. У них были билеты на вечернее представление, а было уже поздно. Так что тема была отброшена на время.
   Позже это снова всплыло, когда Джейн позвонила соседка.
   — Скотти никогда не был таким, Денни. Миссис Бернс сказала, что он напугал ее Фрэнсиса до чертиков.
   «Фрэнсис? Маленький толстый хулиган-панк, не так ли? Как его отец. Однажды я сломал Бомже нос из-за него, когда мы были второкурсниками.
   — Перестань хвастаться и слушай, — сказала Джейн, смешивая хайбол. «Скотт показал Фрэнсису то, что его напугало. Не лучше ли тебе
   … — Наверное, да. Парадин прислушался. Шум в соседней комнате сообщил ему о местонахождении сына.
   «Скотти!»
   — Бах, — сказал Скотт и, казалось, улыбался. «Я убил их всех. Космические пираты. Ты хочешь меня, папа?
   "Да. Если вы не против оставить космических пиратов непогребенными на несколько минут. Что ты сделал с Фрэнсисом Бамсом?
   Голубые глаза Скотта отражали невероятную искренность. "Хм?"
   "Сильно стараться. Ты помнишь, я уверен.
   "Ой. Ах это. Я ничего не делал».
   — Что угодно, — рассеянно поправила Джейн.
   "Что-либо. Честный. Я просто позволил ему заглянуть в мой телевизор, и это… это напугало его».
   "Телевизор?"
   Скотт достал хрустальный куб. — На самом деле это не так. Видеть?"
   Парадин осмотрел гаджет, пораженный увеличением. Однако все, что он мог видеть, был лабиринт бессмысленных цветных рисунков.
   — Дядя Гарри… — Парадин
   потянулся к телефону. Скотт сглотнул. — Дядя Гарри вернулся в город?
   "Ага."
   — Ну, мне нужно принять ванну. Скотт направился к двери. Парадин встретился взглядом с Джейн и многозначительно кивнул.
   Гарри был дома, но отказался от всякой информации о странных игрушках. Довольно мрачно Парадин попросил Скотта принести из его комнаты все игрушки. Наконец они выстроились на столе — куб, счеты, кукла, шлемовидная шапка, еще несколько загадочных приспособлений. Скотт подвергся перекрестному допросу. Какое-то время он храбро лгал, но в конце концов не выдержал и заревел, икая свое признание.
   «Возьми коробку, в которой пришли эти вещи», — приказал Парадин. — Тогда иди спать.
   — Ты — хап! — накажешь меня, папа?
   «За прогулку и ложь, да. Вы знаете правила. Никаких выступлений в течение двух недель. Никаких газированных напитков на тот же период».
   Скотт сглотнул. — Ты оставишь мои вещи?
   — Я еще не знаю.
   — Доброй ночи, папа. Спокойной ночи, мама.
   После того, как маленькая фигурка поднялась наверх, Парадин пододвинул стул к столу и внимательно осмотрел коробку. Он задумчиво ткнул в сфокусированное приспособление. Джейн смотрела.
====
====
A NEGLECTED MASTER