Олень на Рождество

  ***
— Эх, и устал я с дороги! Ну, а когда приедем, где мне лучше разместиться: под присмотром твоих уважаемых родителей или снять номер в гостинице?
— Хэй, перестань, мы же обо всём договорились! У меня, и точка!
— Договорились! Помню, ты говорил, что все, кто переехал в далёкие края, очень скучают по родине и хотят праздновать Рождество только дома? Оживления на улицах что-то незаметно.
— Брось, через три дня настанет последняя декада года – жизнь забьёт ключом! Ещё не все оклемались от сельхоззабот, сидят себе по домам… А переселенцы приедут почти в канун Рождества, у них же работа, не у всех отпуск, как у нас.
Сани проехали по центральному проспекту, уходящему в гору, мимо небольшого пруда, на котором ребятишки, привязав к сапожкам полозья, с визгом и криками рассекали вздыбленный лед, падая и утыкаясь в него носом.
Тройка гнедых заржала, почувствовав приближение желанной домашней обители. Сани остановились прямо у трехэтажной гостиницы в центре поселка, на пике подъема. Там их уже поджидали служащие, которые помогли вынуть чемоданы, а потом повезли сани в конюшню на заднем дворе.
Шёл снег – зима в этих местах наступала стремительно и в ноябре, зато и весна не заставляла себя ждать в марте, - и стоявшие на улице Константин с Валентином походили на двух снеговиков-исполинов, вместо морковок у которых почему-то торчали носы.
— Дай-ка я тебя отряхну, дорогой товарищ! – воскликнул Константин.
— При твоих правах экскурсовода разрешаю делать что угодно для моего удобства! – рассмеялся Валентин.
— Ну и нахал! Потому с тобой и дружу, наверное, - Константин, обмахнув искристую пудру с дубленки, перестал быть как близнец похожим на однокашника.
Они стряхнули снег с шапок, и теперь можно было разглядеть, что «два дюжих молодца не одинаковы с лица». Тёмно-русые, стриженные под горшок волосы были у Конты, и светлые пепельные кудри – у Валентина.
— А теперь быстрей в лавку! Это наш главный магазинчик, в нем полно сувениров и драгоценностей, одновременно это и местный музей. А так как культуры здесь располным-полно, даже больше, чем в Тройском заповеднике в тридцати милях отсюда, то жители обычно приходят сюда узнавать новости. Почтамта, кстати, у нас нет – письма в свободное время сами разносим друг другу. Так повелось, деньги в мэрии на то, чтоб обеспечить получкой пару почтальонов, есть, но такие уж мы чудаки: хотим во что бы то ни стало сохранить добрососедские отношения! Ходим друг к другу, едва ухватимся, как за соломинку, за какой-нибудь повод. Мы с тобой отогреемся, а потом пойдём по поселку, как заправские санта-клаусы, и я познакомлю тебя со всеми обитателями! О, Джойнс, здравствуйте!
— Конта, мальчик мой, очень рад, очень рад! – усатый лысоватый мужчина средних лет за прилавком лоснился улыбкой.
— А это… - Константин обернулся и представил хозяину друга, но тот, уже ничего не слыша, увлечённо рассматривал диковинные товары: огромный, прокопчённый изнутри кальян, раковины морских животных, которые казались пришельцами из других галактик, поскольку их изображений вы бы не нашли ни в одном учебнике биологии, старинные примусы и ещё более старые астролябии, потрёпанные карты – сокровищ? – шапки скоморохов с бубенцами, набедренные повязки из высушенных растений, напоминающих мочалки, папирусы с изображением египетских пирамид. Да, поистине грандиозная коллекция причудливых вещиц, неприменимых в быту ровно настолько, насколько и красивых, а потому с полным правом могущих считаться произведениями искусства.
Колокольчик на входе снова звякнул, и в дверной проём неуклюже протоптался кто-то небольшого роста, в белой шубке и такой же меховой шапке. Пахнуло ароматами имбиря и корицы: либо это были очень вкусные духи, либо этот кто-то с утра занимался готовкой. Валентин заинтересованно смотрел на вошедшего, который смешно семенил задом, закрывая тяжёлую дверь. Гость тут же подскочил, чтобы помочь, так как по движениям существа догадался, что это женщина. Она обернулась, и, не желая того, оба бесцеремонно впились друг в друга глазами. Свежее, молодое лицо было у незнакомки, из-под шапки выбивались тёмные, почти чёрные, локоны, а глаза она будто позаимствовала у пушного зверя: красивые, карие, мягкие. Правда, в них читался испуг, он-то и портил всё впечатление. Оба повернули голову, когда незнакомку окликнул хозяин заведения:
— Стеллочка! Дорогая моя! Ты принесла? Всё-таки задержалась на день против нашего уговора, но из-за твоего таланта я прощаю тебя снова и снова! Будь на твоём месте кто-то другой, я давно бы извёлся или перестал вести с ним дела, но ты – это бесподобно...
— Дядя Редрик, здравствуйте! Вы уж простите, - смущённо прервала девушка поток восторженных излияний и вывалила на прилавок нескольких тряпичных Санта-Клаусов разного размера, задорных и сдержанных, красочных и одноцветных – на любой вкус. Потом она достала стопку расшитых и весьма вместительных рождественских чулочков, в которых дети обычно находят подарки. Затем из сумки на прилавок посыпались богато разукрашенные съедобным кремом пряники. Один пряник упал на пол и разломился надвое. Пряник изображал оленя, и теперь у «животного» отломилась голова. Для продажи он был уже не годен. Девушка ойкнула.
— Ну ничего, моя девочка… – начал было Джойнс, но Валентин перебил его:
— Я куплю. Сколько он стоит? – а в голове промелькнуло: «Крупный рогатый скот. Ну, конечно же!».
— Добрый день! – заискивающе улыбнулась Стелла. – Ой, и ты здесь, Конта? Рада, что ты вернулся домой.
— Привет! Видишь, друг мой, одно знакомство не заставило себя ждать. Стелла, это мой коллега Валентин. Он же лучший друг.
— Очень приятно, – девица покраснела, и Валентин понял, что она не любит общаться с незнакомцами, потому что слова у неё расходятся с цветом лица.
— У меня плохая память на имена. Если вы не против, сударыня, буду звать вас Оленьи глазки. У вас очень красивые глаза.
Стелла не нашлась что ответить, но Конта уже тянул Валентина за рукав:
— Валла, нам пора. Пошли, а то к ночи не управимся. У нас ещё много дел. До свидания, дядя Джойнс. Увидимся, сестрёнка.
***
Мило поболтав с дядей Редриком в лавке, Стелла заспешила домой. Ясноглазый блондин был ей незнаком. Тем не менее, у неё было стойкое ощущение, будто они были знакомы когда-то давно («А ведь я даже не могу сказать, любит он больше кетчуп или майонез, и тому подобные мелочи»).
Она даже не сразу сообразила, нравится он ей или нет, но даже и не подумала протестовать, а ведь возразила бы всякому, кто посмел бы назвать её оленем! Только одно было плохо: она опять почувствовала приближение опасности, которая исходила от всякого мужчины, который ей нравился. Но ведь можно любоваться людьми издалека и, пока не приблизишься, пока в очередной раз они не разобьют тебе сердце, считать их хорошими…
Тем более – сегодня, когда её сердце радовалось падающим с неба пушинкам, никак не могу подобрать нужное слово, думала Стелла, особенно… ярко? А ведь, наверное, он хороший человек. Ну, будем на это надеяться! Просеменив до дома, она была уже совершенно уверена: этот человек приходил к ней и раньше. В самых чудесных снах.
Своё письмо (от отчима) она уже получила и теперь могла не ждать прихода обаятельных гостей. Визит ей они нанесут ещё не скоро, если вообще зайдут до отъезда. Конта, насколько она помнила, работал в крупной организации за тысячу километров от родного дома, так что ни он, ни его напарник не могли оставаться здесь долго. А это всё-таки день на поезде и билет, стоящий, как её получка за три дня. И всё же, несмотря на то, что может больше не увидеть заинтересовавшую её персону, Стелла всё равно была рада: ведь она узнала, что в мире существует такой чудесный (будем верить) человек. И она даже знает о нём самое ценное на данном этапе знакомства – имя. Его зовут Валентин. «Смогу ли я называть его Валла? Хочется, но, может быть, мне это совсем и не нужно?»
***
— Ей уже двадцать четыре.
— И что ж? Нам с тобой больше, поверь мне. Да что я говорю. Ты давно смотрел в паспорт? К тому же я дал бы ей девятнадцать. Но постой! Ведь если она в таком возрасте, наверняка у неё кто-то есть, или имеется какая-нибудь романтическая история, которая заморозила ей сердце, и сейчас она…
— Хорошо, хорошо, слушай: у неё реально никого нет.
— Но должно же быть что-то, что объясняет это поэтическое одиночество? Это такая поза? Она феминистка? Или, как бы это сказать… вообще не любит мужчин? Ты точно знаешь, что нет?
— Э… Поверь, я правда больше ничего не знаю о ней. То, что я знаю про «никого нет» - так это моя тётка болтнула, она живёт в доме по соседству.
— Но как такая красивая девушка, как видно, ещё и хорошего воспитания, может оставаться одна? Здешние мужчины идиоты или у них глаза на затылке?
— О! Ну откуда я знаю! Уволь, неужели мы будем с тобой вести эти сентиментальные разговоры, как девочки-подростки, ей-Богу. Если она тебе понравилась, прости, не могу помочь тебе в этом. Могу только поддразнить. Чем, впрочем, и займусь. Попозже. Ты сам дал мне повод. Нет, я начну прямо сейчас: ты хочешь второй раз жениться? Тебе не хватило первого? А можешь, ты хочешь завести интрижку с местной кралей? Никогда не замечал за тобой такого поведения – не знаю, что и думать. Если это так, то берегись: все дедушки поселка, слишком старые для того, чтобы самим пускаться в любовные авантюры, будут распекать тебя на разные корки!
— Конта, не шути так. На таких девушках женятся! Это настоящая жемчужина. Короче, я готов подумать о женитьбе. У меня голова кружится, я пока не совсем трезво мыслю. Я пьян. Да.
Константин посмотрел на него сурово, молча сощурив глаз.
— Трезвей. Или ты забыл, из каких передряг мне пришлось вытягивать тебя после смерти жены? В последние три года ты не мог полноценно общаться ни с одной мадам, настроенной на романтический лад. Приходи в себя, пора колоть дрова к ужину. Жду тебя внизу! – он кинул в Валентина красно-синюю полосатую шапку и быстро зашагал прочь.
Валентин смотрел ему вслед. Да, он и сам только на минуту забыл о серьёзной проблеме, но – странное дело – не чувствовал к другу ярости, гнева или досады за удар по слабому месту. Скорее, это было другое, липкое и противное ощущение. Взглядом он внимательно охватил затылок Конты и отметил про себя какие-то чересчур напряжённые… уши. Да. Верно. Уши были совсем не те. Не как утром. «Должно быть, где-то он врёт. Или утаивает. Но клянусь, я не я буду, если сегодня же вечером не выведаю у него разгадку!»
Валентин энергично помотал головой, стряхнув с себя оцепенение накативших на него воспоминаний, надел шапку и в два прыжка преодолел лестничный пролёт.
***
Приятели, уставив руки в бока, хохотали друг над другом: Конта в зелёно-жёлтой шапке с лохмами, выбившимися из-под неё, и Валентин в красно-синей. Просмеявшись до слез, выступивших особенно легко на морозе, товарищи взялись за топоры. Перед ними стояли два видавших виды пенька.
Мервелла, мать Конты, смотрела на двух дюжих молодцов со снисходительной улыбкой. Это была довольно привлекательная в свои 55 лет женщина, но красота ее не вызывала поэтических чувств, напротив – будила чувство тревоги. Несмотря на некоторую полноту (не от еды, а от горячности характера), притягивала цыганским типом внешности. В отличие от цыган, никого не обманывала и ничего ни у кого не просила, но взгляд ее был тяжел, придавливал, как бетонная плита.
«Как хорошо, когда в семье имеют высшее образование! Мы здесь не чета большинству соседей! Можно сказать, вторые после старосты, если не по достатку в семье, так по образованию: его имеет и Юро, отец Конты, ездящий работать через два соседних города. Эх, - думала Мервелла, - почему в свое время я не родила еще и дочь? Было бы славно заполучить в семью такого ладного молодца. Тем более что они с сыном больше, чем братья. Ах, как приятно наблюдать, как другие работают! Особенно матери, давно не видавшей сына». Вдоволь налюбовавшись взметавшимися в воздух четырьмя мускулистыми руками, она окликнула  тружеников.
- Хэй, сын, Валла! Скоро стемнеет, а мы здесь ложимся рано. Впрочем, сегодня выходной, так что успеете. Ваша задача – разнести это по домам. На Рождество открытки прислали в каждую семью. Конта, познакомь Валлу со всеми, - женщина почти сладострастно улыбнулась гостю, и Валентин подивился, как мог бесхитростный, прямолинейный Конта родиться у женщины с таким акульим лицом. Но тут же его внимание отвлекла увесистая пачка писем. Валентин, родом из крупного индустриального города, никогда прежде не видел вокруг себя столько старинных вещей. Почти все письма были заключены в конверты из желтой хрустящей бумаги и оборванными-обтрёпанными краями напоминали оригиналы древних летописей.
У каждого поселения, как бы ни было оно мало, есть свой дух, атмосфера. У посёлка, стоявшего у подножия на пологом склоне горы, аура была такова, что деревенька казалась значительно шире по площади и больше по количеству жителей, чем была на самом деле. Едва ли вы насчитали бы две тысячи жителей в приходских книгах, да и то многие из тех, кто был записан, переехали учиться и работать в другие места.
Местные, оставшиеся верными первозданной природе, прячут за высокими заборами машины, на которых ездят на работу в близлежащие города, в изобилии имеющиеся вокруг, но на расстоянии, к сожалению, не меньшем, чем 50 километров. Что, видимо, и объясняет немноголюдность прекрасных мест. Только в одном направлении от села дорога ведёт в Тройский заповедник. Говорят, там обитают не только животные, занесённые в Красную книгу, но и сам дьявол. Во всяком случае, туристов водят чуть ли не под конвоем по натоптанным десятилетиями тропам только в светлое время суток. Дорога туда огибает деревню далеко с севера.
Валентин облегчённо перевел дух. Нет, уж если есть возможность отдохнуть, то он собирается расслабиться полностью. Даже хорошо, что нет цивилизации. Каким-то образом сюда хоть электричество провели. И водопровод. Но в остальном – полное ощущение присутствия в сказке. Что ж, нанесём сегодня визиты вежливости!
Двое в цветастых шарфах и шапках вышли из дому, когда уже было темно. Пушистый снежок кружил, падая с неба, и забивался прямо в нос.
— Зайдём сначала к мэру, - предложил Конта.
— Почему бы сначала не уделить внимание простым людям? – вскинулся приятель. Конта усмехнулся и покачал головой:
— Нас обязательно будут угощать выпивкой, а согласись, идти в состоянии опьянения к начальнику неразумно, даже если это не твой начальник. Если хочешь здесь хороших каникул.
— Я легко могу не пить. Мне, в общем, всё равно.
— Отказаться от коньяка восьмилетней выдержки?
— Моя единственная алкогольная слабость!
— Вот видишь! Идём, ведь даже гости, присутствовавшие при Иисусовом чуде с водой, сказали, что негоже пить хорошее вино после плохого.
Валентин кивнул, и приятели подались к дому старосты.
***
— А чем вы занимаетесь, молодой человек?
— Тем же, чем и Константин!
— Ах, да! – господин Альбинг стукнул себя по лбу. – Какой же я рассеянный.
— Разница только в том, что Конта чаще общается с рабочими, а я – с подрядчиками. Я тот человек, которого посылают на переговоры, и не потому, что я слишком коммуникабелен. Когда я окончательно теряю терпение, и они видят, что мои кулаки белеют, то довольно часто пугаются и вывешивают белый флаг: соглашаются предоставить лучшие материалы! На самом деле, мне очень хочется им навалять, но, к сожалению, политика фирмы и законы страны не позволяют мне, - Валентин приподнял бровь, показывая тем самым, что силовое решение вопроса – для него якобы обычное дело. Мэр смотрел на молодого человека: привлекательный, решительный – должно быть, матёрым чиновникам невыгодно иметь такого в своей команде: с ним не договоришься. Эх, идеальный заместитель, если бы не принципиальная честность. Хотя – в наших краях особо не развернёшься, никто другой и не думает избираться на ответственную должность, все, кроме меня, хотят спокойно жить. Вот мы и честны –поневоле…
—  Иногда я хожу на тренировки по боксу, и это помогает мне отлично справляться со стрессом, - продолжал, развалившись в вальяжной позе, Валентин.
— Ну, а я обычно стою с градусником у грузовиков и разворачиваю их обратно на завод, если температура материала ниже, чем нужно, - Конта засмеялся. Староста откинулся на спинку старинного резного стула. Нет, с ними опасно иметь дело. Ну что ж, они здесь только гостят.
***
Маршрут парней пролегал от дома перчаточника к дому кузнеца, а далее – к домам с огородами и высокими заборами, и с каждым посещением всё более напоминал извилистые зигзаги… К моменту, когда камрады постучались в последнюю дверь, они успели уже порядочно нахлестаться и при этом яростно жестикулировали, удивляясь обычаям жителей, чем немало напугали двух пожилых леди из предпоследнего домика на окраине. Женщины зарабатывали на жизнь разведением редких, но нужных растений, из которых изготавливали специи. Приятели уже хотели было идти домой, но леди за недостатком других тем завели разговор о соседке.
«Бедняжка ходит на все местные сборища, даже если её туда не звали. – Представляю, как она чувствует себя на иных. – А как по-другому, ведь можно выбиться из общей колеи и пропасть в одиночку», - несмотря на покровительственный тон, в голосе слышалось презрение.
— Так вы говорите о Стелле! – внезапно озарило Конту.
Тут Валентин, уже изрядно поднабравшись грога за этот вечер, попытался представить, как Стелла приходит на самые разношерстные собрания, пусть даже они ей не подходят. Например, Стелла на собрании старушек посёлка, на котором поют старинные песни и прядут шерсть. Ну да, откуда же она ещё могла набраться стольких знаний о рукоделии! Из всего извлекает пользу. А относятся здесь к ней, судя по отзывам соседей, так пренебрежительно. Бедная девочка.
Заплетающимися ногами скатившись с крылечка, друзья увидели домишко Стеллы, стоявший чуть в стороне от улицы. Окна дома ещё горели, хотя была уже непроглядная ночь. Идти до Мервеллы оставалось один большой квартал. Приятели переглянулись: «Ну что, заявимся?». Они постучались и сразу вошли. Хозяйка, не заперев дверь, поджидала их за круглым столиком. В сервизе из трёх голубых чашек с крупными белыми цветами уже была налита заварка.
— Хлама-то! Господи, Оленьи глазки, какой бардак! Почему у тебя повсюду такая… красота… – Валентин опешил. Не в силах контролировать эмоции, он не стеснялся в выражениях. Усталый или пьяный, Валентин имел обыкновение критиковать людей вслух. Приглядевшись, он понял, что то, что он принял за бардак, было стараниями рук Стеллы. Плоды её творчества были везде: развешаны на стенах, расставлены в своеобразном варварском порядке на полу, на подоконниках, на столиках, которых было три, на печке.
— Самый интересный дом из всех! – присвистнул Валентин. Комната была всего одна, зато какая широкая!
— Прости его, он не знает, что говорит, - хихикнул Конта.
— Да, иногда говорю всё, что взбредёт в голову. Иных не вредно и поругать. На их же пользу. Знаешь, в юных девах я ненавижу две вещи: когда в их жилище царит хаос и грязь. А у тебя даже постель заправлена – удивительно! И второе – когда лицом и телом хотят выразить что-то такое, будто сошли с полотен Ван Гога, Дали или Босха!
— Полный абс… абс-тра-кци-о-низм! – добавил Конта.
— Дикий фовизм! – и оба захохотали в голос, как над скабрёзной шуткой.
Стелла глянула на них осуждающе и пригласила жестом к столу.
- О нет, больше чая в нас не влезет! Прощай, Оленьи глазки, пусть в твоих снах этот вечер закончится более гладко!
Стелла вздохнула. Опять одна. «Трудно всё-таки быть отшельником в моём возрасте. Почему у одних в жизни происходит всё вовремя? И эти люди ещё жалуются на близких! Да. Был бы у меня кто-нибудь близкий. Зачем отчиму понадобилось возвращаться на родину? У него ведь там тоже никого не было. Я как родного любила его…» Покачала головой: когда что-то происходит не вовремя, от этого теряется сладость. И весь трепет события.
***
На следующий день у друзей не было особых дел, но Валентин вышел из дома пораньше, чтоб заскочить в лавку к Джойнсу за рождественскими подарками. Солнышко пригревало, несмотря на мороз, и на центральной улице было полно народу. Люд был всё больше не такой, как он привык видеть в городе. Нет, не то чтобы странный, но как будто тех городских, что он видел у себя, передвинули на век назад, а то и больше. То и дело на глаза попадались длинные юбки, кружева, соболий мех. Даже мужчины предпочитали носить какие-то черные котелки, двумя полукругами прикрывающие уши. Валентин в красной болоньевой куртке смотрелся здесь куда как нелепо. «Может, в деревне просто холодно. Завтра одолжу у Конты дубленку, а то совсем не по себе», – Валентин, заглядевшись на прохожих, позабыл, куда шел. Сильный удар по телу и голове окончательно сбил его с толку.
— Молодой человек! – Валентин оглянулся и увидел того, кто только что толкнул его в бок. «Невесть откуда взялся-то! Ведь не было его», – отметил Валентин. Сгорбленный, но высокий и плотно сбитый старик, с гладко выбритым черепом – и оттого смахивавший на пожилого футбольного фаната, - с улыбкой, в которой не хватало пары зубов, глядел на него пронзительными глазами-бусинами. – Как вы думаете, хорошо ли так поступать с бедным, не причинившим вреда стариком? Как же вам не стыдно-то? Да как вас, таких, земля носит?! – голос на повышенных тонах сорвался на визг. Человек, возникший на Валентиновом пути словно из-под земли, раздувал на пустом месте конфликт. И явно хотел решить его при помощи кулаков.
Против обыкновения, Валентин даже не поморщился, а в недоумении уставился на пешехода. Коричневая монашеская власяница не вязалась с той ролью, которую он играл: то ли роль фальшивая, то ли религиозное рвение наигранное. Валентин наобум подумал, что истина, как всегда, где-то посередине, и произнёс:
— Скажите мне, откуда у людей берётся злость, и я скажу вам, куда она только что ушла, – и он улыбнулся незнакомцу открытой, безоружной улыбкой.
Тот застыл на месте с открытым ртом, поражённый.
— Путник! – воскликнул он. – Та злость… У меня или у тебя?
— У вас! – смеясь и не боясь, что тот обидится, сказал Валентин.
— Давно не слышал я таких мудрых речей! Умников много, но тех, с кем хочется посекретничать – таких встречаешь не каждое столетие. Ты должен, просто обязан теперь пройти ко мне в гости и откушать со мной чайку. Да… На пару чая, – и он утянул Валентина почти силком с шумной улицы проулками на окраину посёлка.
На поляне стояла хижина. Хотя хижиной это назвать было сложно – скорее землянкой. Будто вход в кабину огромного диковинного танка, ржавая овальная дверь была сделана из жести.
Старик быстро зашагал по невидимым ступеням, над землей осталась торчать голова, весело подмигнувшая Валентину, потом и она исчезла. Валентин не без содрогания сделал первый шаг вниз, споткнулся и пролетел подбородком вперед. Лестница оказалась не деревянной, под наклоном спускающейся вниз, а вертикальной железной. «Хорошо, что челюстью просто ударился, а не сломал. Сотый раз твержу себе, до чего иногда доводит безрассудная отвага!» - гость досадливо выплюнул комок грязи. Пол был мягким, как будто то была просто почва, а не доски, и падение подняло клубы пыли. Наконец Валентин откашлялся, и глаза привыкли к темноте.
— Тебе не… удобно тебе здесь жить, старик? – спросил он.
— Меня зовут Освальд! – с искренним радушием откликнулся тот. Вопрос об удобстве повис в воздухе.
— Валентин, – последовал ответ. «Вот хитрый лис! Ловко меняет тему. И как ему не холодно в своей рясе?». Насколько Валентин успел заметить, у старикана под власяницей был только один толстый свитер, ноги же были голые, если не считать драных рыжих ботинок.
— Заварим чайку! – странный местный житель заплясал вокруг разожжённого камелька, как шаман вокруг кострища, жаль только, не было бубна. Валентин в очередной раз поёжился. То, что вначале он принял за два магических хрустальных шара, внезапно оказалось особой формы чашками, а лапы куриц, развешанные по стенам, превратились в еловые корни. Внутри было совсем тесно, и вскоре Валентина разморило окончательно. К тому же неожиданно Освальд запел. Слов было не разобрать, наверное, то были иностранные напевы. Так он и бормотал, пока Валентин, выбитый из колеи и лишённый сил, был лишён также и способности критически воспринимать происходящее. Котелок заклокотал и подпрыгнул на гнутой проволоке. Освальд снял его с огня. Имя хозяина – вот единственное, что помнил оторопевший гость.
Чай пах… землёй! Или ещё – вымоченными кожаными подмётками. Валентин сквозь полудрёму подозрительно нахмурился.
— У тебя чай ботинками пахнет. Это в порядке вещей?
— Таков… таков порядок вещей. Здесь… - рассеянно поделился Освальд.
Валентин отхлебнул. Вкус жидкости оказался неожиданно мягким: никаких пряных или терпких ноток. Голова закружилась. «Может, это не от чая? – рассуждал Валентин. – Ведь два раза головой ударился, почему ж не заболела раньше».
— Валла! Слушай сюда, - и пение продолжилось уже громче.
Точнее, хозяин сдвинул брови и забормотал:
Солнце силы взойдет,
Цветок древо напоит…
Маленький щенок
И серый матерый волк
Им суждено стать вместе
Чтоб избежать напасти.
Внезапно мужчина перешел на прозу:
И утешит его своими признаниями
От сердца к сердцу…
Валентину стало не по себе. Стоит ли говорить, что он не верил в колдовство, но чувствовалось, что дяденька хочет повлиять своими бреднями на его жизнь, причем против его воли. Такое никому не понравится.
Люк распахнулся, ослепив обоих любителей чая.
— Если это стихи, Освальд, то очень плохие! И к тому же, это созвучия, а не рифмы, – Конта говорил необычно громко. Он схватил Валентина за запястье и потащил к выходу. Сгорбившись над люком, неловко поклонился Освальду:
— Мы зайдём ещё! А пока – не обессудь!
— Молодо-зелено! – выкрикнул Освальд вслед, очевидно, имея в виду самонадеянность и бестактность Конты.
— Валла, мы идём домой, – заявил «спаситель» Валентина. Тот ещё некоторое время приходил в себя, моргая, жмурясь и мотая головой.
— Как ты меня нашёл?
— Я встал, а мать сказала мне, что ты ушёл минут сорок назад. Интуиция не подвела: я выскочил из дома и заметался в поисках тебя. Наконец я нашел людей, которые видели, что ты ушел с этим, – он досадливо махнул рукой.
— Эй, а что же он всё-таки имел в виду?
Конта помедлил с ответом.
— Понимаешь, Освальд, в сущности, безобидный старикашка, но тяжело действует на сознание. Когда видишь его впервые, с ним нельзя общаться долго, а ты просидел у него час. Разве не видел, какой он зануда, тебе что, не хотелось поскорей убраться из хижины?
— Так о чём всё-таки он?
— Ну вот, ты уже принимаешь за чистую монету всю его галиматью! И зачем ты пил эту дрянь?
— Он что, отравитель?
— Нет, вполне хороший человек. Просто с бредовыми идеями. Ни одна пока не воплощалась. Я убеждён, что он даже не сумасшедший, каким его здесь почитают, а обычный старикан, из тех, кому от старости и упрямства если что втемяшилось в голову, то они будут стоять насмерть и навязывать это всем. Утверждает, что если хотя бы одна его задумка сбудется, то он не зря жуёт свой хлеб на Земле. Этот дед, я знаю его, он замыслил кое-что насчёт тебя, ещё когда узнал, что новый человек должен будет приехать! Помнишь вчерашний вечер?
— Да.
— И место, куда мы заходили последним.
— Оленёнок.
— Не называй её так – привыкнешь. Помнишь, три года назад я рассказывал тебе, что ухаживаю за девушкой у себя на родине? Это была она.
Приятели шли не слишком споро, но у Конты пробивалась одышка. Валентину же эта новость легла обухом на затылок. Он поморщился:
— И что же это ты упустил свой шанс? – подумав, спросил он.
— Мать вмешалась, - ответил тот. – Знаешь, мы же росли в общей куче. Я хорошо знал её – мне тогда казалось. Мы уже начинали с ней гулять – нет, даже не держались за ручку, но я покупал ей мороженое, а она уже начинала поглядывать на меня так застенчиво. Тогда мама сказала мне – и не просто сказала, а привела доказательства – что Стелла… что пока я учился, Стелла вступала в связь с доброй половиной нашего посёлка. В последний раз – за полмесяца до моего приезда.
Из глаз Валентина посыпались искры. Обух ударил ещё раз. Что-то в сердце закрылось, появилось снова ощущение холодного и липкого, как будто и друг стал противен.
Дальше шли молча, по обе стороны улицы, так что между ними уместилась бы шеренга человек в пять.
Что ж, лучше разочароваться сразу, прежде чем начал неудержимо думать о человеке. Избавиться от дурмана, прослушать до конца страшную сказку Конты.
Тот, прокашлявшись, заговорил.
— Послушай, я не хочу тебя отговаривать. Она чудесная девушка. Но то, как она ведёт себя, сделало её парией в глазах односельчан. Она их боится, она боится всего света – ей страшно даже куда-то переехать, думает, что с ней опять случится то же самое. Она добрая, даже слишком. Но вот эта вот червоточинка, её не станет терпеть ни один нормальный мужик! Валла, а с твоими проблемами на этом фронте шуточки с такими вещами могут тебе дорого обойтись!
Пешеходы достигли дома. Конта ступил на крыльцо, а Валентин сорвался с места и хлопнул калиткой в соседний огород. Конта за обедом со вздохом объяснил Мервелле, что вдове Азалии вчера были обещаны наколотые дрова.
***
— Может, развеяться? Познакомить тебя и кому-нибудь сосватать? А можно и не сватать, всё равно же ты не вернешься больше в это место, - вечером Конта попытался наступить на больную мозоль как можно осторожнее, подключив иронию.
— Вот это предложение! Просто шик, - откликнулся Валентин. – А ловить шишки за непристойные поступки друга пришлось бы тебе. Я никогда не выделялся из толпы каким-то особенно аморальным поведением, пробовал и знаю, что это не очень-то интересно. И ты же знаешь, на мне висит проклятье. Не могу я быть ни с кем.
— Ты сам себе его придумал, это проклятье.
— Конта, не забывай, что ты мой лучший друг, потому что не читаешь мне нотаций.
— Это, конечно, всё верно, и всё же ты мог бы как-то исхитриться и пересилить себя.
— Не теперь, - вздохнул Валентин. – Не теперь. Ещё не время.
***
Двадцать второго декабря еще затемно посёлок начал волноваться. Напряжение росло вместе с вытекавшими, казалось, изо всех закоулков заезжими торговцами с баулами, клетками, ящиками и торбами. В конце концов весь этот батальон неожиданно прибывших гостей выплеснулся на центральную улицу строем многочисленных лотков и кибиток со снедью, мычащей и воющей скотиной и настолько разнообразными новогодними подарками, что глаза разбегались. Несколько парней вкопали столбы, прибили гвоздями поперечные балки для молодежных и детских забав и игрищ, которые должны были здорово оживить общую картину действа. За час из ниоткуда появились импровизированная веревочная карусель, несколько качелей и высокий столб, покрытый толстой ледяной коркой. Итак, декорации были подготовлены, оставалось расставить по местам действующих лиц комедии.
Розовые отсветы зари ещё вовсю отражались на стёклах витрин и окон и слепили глаза. Валентин, потирая глаза кулаками, выкатился на крыльцо.
— Как рано сегодня встал народ, а, Конта?
Народ действительно подтягивался.
Торговцы, переговариваясь между собой с акцентом или на иных наречиях, одну за другой растягивали палатки из грязно-белой холстины.
Со всей округи на ярмарку съезжались посетители, живущие в радиусе 50 миль. Здесь оказались все иногородние, кому не лень было выйти из дома в погожий денек и устроить автомобильное путешествие в сказку.
Асфальта в поселке вовсе не было, а была только булыжная мостовая на центральной улице и дощатые узенькие мосточки по краям заборов. Хоть зимой дорожного полотна не было видно вовсе, жители хранили старые традиции: машины оставляли в странного вида сараях, тянувшихся рядами у западной оконечности леса, на въезде в поселок с большой трассы. Сегодня этот негласный запрет соблюдали и гости, так что из современных городков, вовсю кипящих жизнью, они попали в атмосферу девятнадцатого века, которую, впрочем, именно в этот день тоже никак нельзя было называть сонной.
Взгляды людей приковывал упомянутый исполинских размеров столб. Он высился в самом центре, прямо напротив гостиницы. Тому, кто вскарабкается на его вершину, обещали подарить внушительную корзину натуральных деревенских продуктов, из которых легко можно было составить рождественский ужин для целой семьи.
Валентин кружил размеренными кошачьими шагами вокруг столба, глядя вверх. Конта кашлял в кулак. Валентин смотрел на препятствие, пока не заныла шея. Было минус пять градусов – отличная зимняя погода, но оттого и наледь крепко держалась на столбе. Вокруг столпились, выкрикивая советы, зеваки. Гомон нарастал.
Валле не было дела до ценных указаний, он хотел соревноваться только с самим собой – сегодняшний со вчерашним. С каждым днем человек развивается – звучало его кредо, - если что-то тебе не удалось, это только потому, что пару дней назад ты был еще не готов. Валентин потёр начинавшую жечь шею, шумно выдохнул и вспрыгнул на столб, крепко его обхватив. Конта то ли сморкался, изображая легкий насморк, то ли хихикал, прикрываясь платком. Попытку Валентина видела и Стелла, сгоравшая от любопытства и волнения. Ведет себя как герой, вдруг у него получится?
Первые два метра он одолел почти за секунду, затем громадным усилием заставил себя, накрепко обхватив столб, словно змею, ускользающую из его объятий, проползти ещё… ещё метр… Валентин замер. Толпа наблюдала молча, издав разочарованный вопль только через несколько мгновений, когда он упал. Конта принял на себя удар падающего тела и не сразу смог отделить свои руки и ноги от конечностей товарища. Крепкие мужчины подхватили их и поставили на ноги. Из-за плотного кольца людей Стелла не сразу убедилась, что с парнями все в порядке.
- Больше так меня не пугай! – Стелла увидела, как Конта с широко раскрытыми глазами отвесил приятелю внушительную затрещину. Валентин, хмурый и сосредоточенный, прыгал на одном месте, нанося удары невидимому противнику, как бы давая понять окружающим, что с ним всё хорошо.
Толпа оживилась. Откуда ни возьмись появился ведущий, который даже начал принимать ставки, и в следующие полчаса вся ярмарка наблюдала за одиннадцатью смельчаками, не побоявшимися общественного позора и проигрыша. В правилах ничего не было сказано о том, стоит ли рассчитывать на силу рук или можно взять с собой искусственные приспособления. Палку копчёной колбасы, приколотую к вершине гвоздём, сумел достать парнишка, у которого хранились дома альпинистские «кошки». Конта коварно рассмеялся, Валентин сердито дёрнул плечом. Историю с «кошками» Конта предугадал заранее, такое случалось каждый год. В течение дня на столб залезали еще двое хитрецов, помнивших, что нужно применять ум и лишь потом – силу. Один сельчанин средних лет раздобыл где-то ржавую цепь, достаточно корявую, чтоб впиваться в лед, а вторым был удалец, принесший из амбара кирку.
После падения Валла оглянулся: Стелла глядела на него во все глаза в продолжение всего действа и видела его конфуз. Валентин, сдвинув брови от досады, поспешно отвернулся: надо же так упасть в глазах девушки. Хотя Конта сказал… да неважно – почти что названной сестрёнки.
Стелла поразилась: как изменчиво лицо того, за кем ей так нравилось наблюдать! На лице она читала только властный характер, дружелюбие и бодрость, но краткие секунды, в которые он утрачивал контроль, показали, что и у него есть это, такое знакомое ей, мужское выражение – обиженного ребенка, у которого забрали конфету. Впрочем, обескуражен он был недолго – сразу переключился на какую-то шутку, сказанную проходящими мимо парнями и девушками. Стелле мешало смотреть и слушать расстояние в двадцать метров. Услышав анекдот, Валентин ослепительно улыбнулся и захохотал, откинув голову. Стелла видела его в профиль, причем солнце светило как раз за ним, отчего кудри блестели, как золото. Наверное, он прекрасно поет: когда говорит и смеется, у него такой чудесный голос!
Своей палатки у Стеллы не было, и она весь день простояла с дядей Редриком, завлекая покупателей улыбкой и поясняя, как работают причудливые вещицы, сделанные её руками. Валентин и Конта решили, что у Джойнса был самый красивый стенд. Не чета, во всяком случае, тому, где во всё время ярмарки рыли землю свиньи. Было очень шумно. Фоном празднику служило конское ржание, повизгивание, кудахтанье.  Перетаптывался весь скот с ноги на ногу, кидали клич зазывалы. Запахи тоже били в нос. На свежем морозном воздухе корицей по-прежнему отчетливо пахло от Стеллы, к этому примешивались тонкие пряности из восточной лавки и ароматы духов приезжих дам; кальяном потягивало оттуда, где, невдалеке от магазинчика Джойнса, раскинула полосатый купол гадалка. Возле островерхого шатра стоял автомат со сладкой ватой, будто присланный из будущего.
На одном краю поселка разливали из бочек квас и пиво, на другом – бурное молодое вино, находились, конечно, и любители,  курсировавшие взад-вперед. К счастью, их было немного, и несколько крепких сельчан из числа добровольцев своевременно забирали захмелевших отлежаться в гостинице.
Акробаты, обезьянки и балаганчик – вот что немало оживляло пейзаж, не давая празднеству скатиться до уровня банального заунывного рынка. Любо-дорого было смотреть на умелых жонглёров, а уж когда клоун с помощью зонтика дрессировал выходящих из гостиницы пьяных участников торжества – и вовсе можно было надорвать животики!
Трудно было продраться сквозь толпу, медленно перетекавшую от прилавка с мёдом к прилавку с расписными горшками, так что внутри человеческой общности даже не чувствовалось морозца. Впрочем, вся остальная часть широкой дороги была абсолютно ничем не загромождена.
Тройка, привезшая Валентина и Конту в этот счастливый край, обратилась теперь в лошадиный дуэт. То и дело находился какой-нибудь семьянин – любитель незабываемых впечатлений, и тогда санная пара лихо катила женщин, детишек и румяных глав семейства, взметая рыхлый снежок на прилавки и в лица. Каждый раз после пробега длиною в милю лошадей вели просыхать и греться на крытый задний двор. И каждый раз кто-то из прохожих, забывая за полчаса обо всём на свете, разглядывая невиданные товары, выходил неожиданно из транса и уворачивался от повозки в последний момент. Вот и сейчас сани с лошадьми набрали непозволительно высокую скорость. «Опять какие-то пьяные заплатили денег вознице!» - досадовал Конта.
Стелла стояла в задумчивости. В последние две секунды в её сознание проник звук бубенчиков, и девушка спешно отступила на три шага назад. У рыбного прилавка она поскользнулась, наступив на рыбёшку. Время замедлилось. Неловко повернулась боком, падая в толщу, гущу неприятных, вонючих, скользких тушек. «Должно быть, можно задохнуться – я падаю прямо лицом, а шутники, уставив руки в бока, будут смеяться – я любимый… олень отпущения…» Кто-то схватил её за рукав и дёрнул на себя. Лопатки Стеллы коснулись груди Валентина.
— Как ты дожила до своих лет?! – свирепо спросил он.
Стелла в недоумении уставилась на него, не найдя что сказать, а потом посмотрела куда-то за его спину. Она попыталась вырваться и затеряться в толпе, но хватка Валентина помешала этому. Молодой человек машинально проследил её взгляд. Метров за двадцать от них восторженно улыбался и радостно махал им руками Освальд. Вскоре, подмигнув обоим, он скрылся в толпе.
— Что с тобой? – скрывшись от взглядов юродивого за спиной Валентина, Стелла хихикала в кулак. Валентин подивился, что её так разобрало. Всегда грустные и умные глаза были озорными и легкомысленными.
— Ничего, - Стелла схватилась за его рукав, который Валентин тут же отдёрнул. – Он так меня смешит, ничего не могу с собой поделать, когда его вижу!
Зловредный старик распространил чары и на неё.
— Ты бываешь у него?
— Когда-то давно была, ещё девчонкой. Но вообще он знает, что я его боюсь, мне не по себе от сумасшедших, особенно мужчин… Он чувствует и гримасничает издали. Он добрый, но ничего не могу с собой поделать, прихожу от него в ужас.
Остаток дня прошел без происшествий. Часов в пять на небе заалел закат. Ещё спустя час уличный театр показал свой коронный номер, задержав еще ненадолго зрителей, начинавших переминаться с ноги на ногу от мороза и здоровой усталости. В семь торговцы стали разъезжаться, в восемь площадка ярмарки опустела, и заметить, что недавно здесь было веселье, можно было только по тому, как взрыта земля. Повсюду в причудливом рисунке была перемешана глина пополам со снегом да разбросаны кое-где фантики, палки и драные кожаные ремешки и ошмётки веревок.
Конта и Валла помогали демонтировать столб. Этим благородным делом они были заняты вместе со всеми дюжими молодцами. После того, как яму забросали песком и навалили обратно булыжники, вся честная компания отправилась к сыну мэра играть в карты.
***
Домочадцы Мервеллы ложились после элегантного лёгкого ужина. Конта посапывал, раскинув руки в стороны, в кровати справа от окна, а Валентину не спалось. Он вышел на променад: на улочках было пустынно. Было около одиннадцати, почти все расползлись по домам. В некоторых окнах огни уже погасли, из других доносились звон бокалов и приглушённые взрывы хохота, перемежаемые песнями. И только хрупкая одинокая фигурка всё ещё заметала серпантин, рассыпанный на снегу, и бегала выбрасывать мусор в урну на противоположной стороне улицы.
- Олень, завтра всё уберет дворник.
- Официально, - запыхалась Стелла, - дворник и есть я. По договору надо успеть убрать всё сегодня. Слава Богу, наши в девять разошлись, спать ложатся рано. И чужакам ехать далеко.
- Мои легли. Идешь домой наконец?
— А н-не… нальёшь ли ты мне чаю? Мне так неохота возвращаться именно сейчас в свой домик, – Валентину стало жаль её. Обычно он старался не сочувствовать людям почём зря, но тут живо представил себе, какое это, должно быть, всё-таки испытание для девицы – годами жить одной, не подпускать к себе никого и из вечера в вечер уходить ночевать в пустое жилище.
— А может быть, пойдём к тебе?
— Что? – вздрогнула девушка. – Нет, я не за этим… напрашиваюсь. Ты неверно меня понял, извини. Придётся мне совсем уйти.
— Да нет же, я совершенно не опасен, – произнёс Валентин с кривой усмешкой.
– Ты что же, что же, этот?.. – глаза Стеллы расширились от ужаса. Валентин брезгливо поморщился.
— Даже думать не хочу, что ты имеешь в виду, но нет. Я настоящий романтический герой. Обо мне вздыхают девы, но ни для одной я не доступен. Как выключенный телефонный аппарат – вне зоны действия. Постой, не уходи. Сейчас прокрадёмся в дом – налью тебе чаю.
Со стороны кухни был чёрный ход в дом. У Валентина был ключ, и они проникли на кухню незамеченными.
На столе, покрытом клеёнкой, лежали пончики и запечённые с корицей яблоки. Вообще-то у Стеллы был запрет на сладкое ночью – она считала, что от этого ухудшается настроение на следующий день, – но тут был особый случай.
Валентин плеснул из большого чайника, накрытого стёганым чехлом, чаю себе и собеседнице в большие кружки.
Украдкой взглядывая на Валентина, который, наоборот, смотрел на неё в упор, Стелла в волнении уплетала десерт за обе щёки и думала, что отныне это станет её любимой пищей. Валентин на полсекунды накрыл её руку своей.
— Остановись, тебе будет трудно заснуть с набитым желудком.
Стелла, чувствуя пристальный взгляд, неловко попыталась прожевать кусок. Валентин добродушно засмеялся. В горле девушки пересохло, она поперхнулась и стала судорожно запивать неприятность чаем. Вид Стеллы с набитым ртом и круглыми от неловкости глазами был настолько забавен, что Валентин расхохотался ещё громче. Девушка подумала, что аудиенцию пора заканчивать.
— Пока, - прошептала она и поднялась из-за стола. Отодвигаемый табурет издал трубный звук.
Она постояла в дверях, робко надеясь, что Валентин скажет что-нибудь, но он молчал. Стелла сама не знала, что хотела услышать, просто обстановка таинственности располагала к тому, чтобы услышать в этот вечер что-то волшебное и мудрое от самого интересного в её жизни человека.
— Провожу тебя до угла, - вскочил он, накидывая дубленку.  Какое разочарование, такую фразу не истолкуешь философски. «Не все же люди такие выдумщики, как я, ищут между строк, и это хорошо, что он проводит».
Валентин встал на перекрёстке у забора соседей, что жили наискосок. С этой точки он мог увидеть, как Стелла заходит в домик и услышать, как протяжно скрипит тяжёлый засов.
«Есть такие люди, они кажутся себе и всем знакомым слабыми, а потом вдруг возьмут и выкинут что-то такое, на что только самые сильные решаются. Наверняка она считает себя слабой. Но на самом деле она очень гибкая. Если б не была сильной, не смогла бы жить в таких условиях».
***
Назавтра поздно утром Стелла с полотенцем в руках вышла на отделённый от пустыря низкой изгородью задний двор. Там находилась маленькая клетушка, наполовину торчавшая из земли, с пирамидальной ржавой трубой сверху. Когда бывало пусто в голове или скребло на душе, хозяйка использовала баню как способ отдохнуть.
Сейчас за околицей стоял Освальд и строил ей рожи. Разглядев пантомиму, она испугалась и кинулась в предбанник. Потом осторожно высунула нос. Старик уже сверкал дырявыми носками в направлении улицы.
Освальд зачем-то вытягивал губы уточкой, как попсовый певец в каком-нибудь пошлом клипе, и размахивал верхушкой полусухого растения. «Надеюсь, он не хотел меня поцеловать. А тогда чего же хотел? Напоминает игру «Крокодил»! Это ассоциация? Хм, сейчас догадаемся, о чём это он...»
Стелла положила на миниатюрные полешки лучину и подожгла. В голове всплыл текст народного обычая: «…в Рождество двое людей, встретившись под веткой омелы, обязаны поцеловаться. В этот день разрешается целовать даже незнакомых людей. Торопись: если решишься, никто будет не вправе сердиться на тебя, напротив, все расценят это как невинную шутку...»
Пьянящее ощущение ударило в голову. «Ох… Валентин. И мой единственный шанс обратить на себя внимание!»
Стелла вспомнила детство: как ребята прыгали с крутого берега в реку, с гиканьем съезжали на санках с высокой горы, скатывались по лестничному пролёту вниз за одну секунду. Она же, медлительная и боязливая, проделывала всё это с превеликим трудом, отвращением и даже еле-еле обучилась езде на велосипеде, которым, впрочем, пользовалась только в крайних случаях. Она чувствовала несостоятельность своего неуклюжего тела, и в конце концов ей стало казаться, будто другие люди смелее и практичнее, чем она. Стелла боялась близких отношений. Хотелось поменять жизнь, походившую на стоячее болото. От мысли о том, что она всё-таки решится на проделку, мурашки бежали по загривку. Словно какой-то пьяненький гномик подначивал её на «слабо». В общем, в тот день (кстати, довольно скучный) Стелла перетряслась и решилась. Она намеревалась сделать это, казалось, из чистого упрямства – не из тёплых чувств к объекту своего эксперимента.
***
В канун Рождества Стелла в белой шубке возбуждённо бежала по улице. Сердце колотилось так, что Стелла удивлялась, как оно до сих пор не заболело. На сегодняшний вечер староста назначил бал. Мэрский дом, стоявший не на главной улице, а чуть сзади и в отдалении от остальных, напоминал дворец, но, правда, небольшой и двухэтажный. Перед домом ярко горели фонари, оживлённо переговаривались люди, ручейками стекавшиеся из подворотен. У Стеллы возникло ощущение, будто она прибыла в театр XIX века, только у подъезда не стояли кибитки, управляемые лошадьми.
Люди, разодетые и в светлом настроении, достали со дна души надежды и чаяния, чтобы в кои-то веки от души пожелать друг другу всего, о чём забудут за повседневными делами после Новогодья, на что уже не будет, как казалось большинству, ни сил, ни времени после праздников.
Сняв шубку в первой комнатке от входа, Стелла вслед за остальными, радостно жужжащими что-то сельчанами, поднялась по лестнице. Почти весь второй этаж занимал зал, расчищенный для этого вечера от мебели.
Стелла была подавлена величием светского раута и великолепием нарядов – почти все девицы и дамы здесь были облачены в заметно более дорогую ткань, чем материал её платья. Улыбнувшись, она решила равняться на мужчин: те не пошили к празднику дорогих нарядов, а попросту вынули из шкафов лучшие костюмы. Словом, на балу она выглядела совершенно как оленёнок, выпрыгнувший из саней Санта-Клауса. Платье, белое и летящее, несколько меняло образ, но глаза, большие, наивные и в этот вечер легкомысленные, не позволяли сомневаться, что белая дриада и есть Стелла.
Роскошь обстановки не могла отвлечь её от главной цели – Стелла высмотрела омеловые венки в дальнем конце зала, у стены, где кончался ряд стульев. Устроители бала пошли на нарушение правил – венки должны были находиться у входа в зал, – и в этом сказалось старомодное ханжеское благоприличие.
Зато музыка подчеркивала очарование и исключительность сегодняшнего вечера. Создавалось полное впечатление, что где-то играет приглашённый оркестр. На самом деле музыка лилась из невидимых электрических источников, и лишь в перерывах между танцами гость – старый еврей терзал скрипку.
Вначале сельчане сгрудились в одной части зала, где поставили ширму, смотреть рождественское кукольное представление. Часть кукол была сделана Стеллиными руками, но ей не довелось на них посмотреть. Оттеснённая в угол, она только в прыжке могла увидеть любимых персонажей.
Как бы ни было странно или страшно, но представление сделали смешным, и, радуясь глупости царя Ирода под взрывы общего хохота, она не заметила, как в зал проникли Конта и объект эксперимента. После окончания сценки приятели едва кивнули ей, после чего отвлеклись на развлечения вечера.
Внутреннее волнение заставляло Стеллу проторять дорожки в ковре: большую часть вечера она сновала от столика с закусками к компаниям, играющим в игры. В образовавшихся кружках обсуждали последние научные открытия, путешествия и причуды большого света. Посидев без пользы на стульях, Стелла больше старалась не выходить в ту часть зала, где танцевали, – это чувствительно било по самолюбию. Четыре раза из, наверное, тридцати Стеллу, к её удивлению, всё же приглашали. Она счастлива была, что может участвовать в общем веселье, и искренне и беззлобно радовалась тому, что всё лучшее проснулось в жителях, и хотя бы в течение нескольких часов мрачные чувства не мешают ей любить малую родину и её обитателей.
Раут потихоньку подходил к концу: концертмейстер с иронией в голосе объявил, что белый танец последний. Стелла сама не заметила, как её буквально кинуло к противоположной стене зала. Ей казалось, что она не переставляла ноги, а преодолела десять метров одним прыжком. Такого странного манёвра не заметил никто: утомлённые танцами и длинными историями, присутствующие отирали с лиц пот и скучали. Чем ближе к белому танцу, тем больше не терпелось гостям идти вниз смотреть фейерверк. Некоторые прелестницы даже поступились возможностью пригласить предпочитаемых кавалеров.
Глаза Стеллы безумно блестели, лицо раскраснелось. Она открыла рот, но Валентин протянул руку в жесте, прося пощады.
- Стелл, я устал, - доверительно, глядя ей в лицо, произнёс Валентин.
Она настолько сконцентрировалась на том, чтобы пережить разочарование, что даже не заметила, как он назвал её по имени. Подвинув девушку бедром, возле Валентина остановилась дочка старосты. Стелла поспешила убраться в самый неосвещённый угол зала и не видела, как та кокетливо качала ножкой, опершись на спинку стула Валлы, и что-то ему объясняла. Неожиданно Валентин встал. Подхватив руки партнёрши, он взглянул на Стеллу, чуть сдвинув брови, как бы делая знак, чтоб она поняла его. Странно, но озадаченной Стелле действительно не хотелось обижаться: ведь у него просто не было выбора. «Пусть все кругом думают не так, но я каким-то образом могу чуять, что там, в голове и сердце у доселе неизвестного мне гражданина, и не нравится же ему эта вредина? Пускай весь посёлок не может понять простых вещей, но я хочу… чтобы ему было радостно. К чему морочить ему голову своей подозрительностью? Нужно, чтобы человеку жилось легко».
Тут Стелле в кои-то веки предложил услуги знакомый детства, всю жизнь глядевший на неё свысока, но она покачала головой, рассеянно поворачивая шею то в одну, то в другую сторону зала, где вальсировали двое. Парень проследил её взгляд, презрительно хмыкнул и ушёл на поиск более сговорчивой партнёрши. Стелла, как заворожённая, забыв обо всем, следила за танцующей парой, которая должна была стать образцово-показательным дуэтом вечеринки. Дочка старосты грациозно порхала по залу. Валентин механически повторял заученные движения, но тоже, как видно, ценил красоту момента. «Играет на публику!» – догадалась Стелла.
Она видела украдкой, как сразу после танца, от одного созерцания которого у неё закружилась голова, дочка хозяев убежала, не взглянув на визави, а лицо её пошло бледными и красными пятнами. Стелла засеменила в сторону Конты, решительно приближавшегося к Валентину. Тот сел на стул, расставив ноги, в опасной близости от омел, но все ещё не оказываясь под ними.
— Хоть брейся под ноль. Вечно по мне вздыхают кривляки.
— Хэй, приятель, не ей одной нравятся твои кудряшки! – закокетничал Конта, толкнув Валлу локтем в бок. – Вот интересно, что ты ей сказал? Никогда не видел её раньше такой расстроенной.
— Я подбирал слова. Видишь ли, я сказал: «Не люблю детские раскраски». Намёк был понят, и я только рад – не пришлось объясняться, что к тому же не страдаю влечением к лошадям.
— Бедная. Наверное, обиделась.
— Ну не могу же я теперь послать ей цветы в компенсацию ущерба! Женщины странные, они и после такого разноса истолкуют жест извинения как знак любви.
— К лошадям? Хм… А влечение к оленям за тобой не замечено? Ау-у, тише, тише! – Валентин двинул Конту в бок, так что тот заскакал на одной ножке. – Уже ухожу. Сейчас начнётся фейерверк, спускайся-ка на него посмотреть!
Не успел Валентин опомниться, как Стелла снова подскочила к нему. Напустив на себя загадочный вид, Стелла два раза шагнула в сторону, и этого оказалось достаточно, чтоб Валентин, как она и ожидала, из положения сидя скользивший по стульям вместе с ней, попал под прицел зелёных веток.
— А, Оленёнок, привет! Набегалась, – покровительственно улыбнулся Валентин. – Куда так спешишь? И что…
«…у тебя с глазами, – хотел спросить он, но Стелла его опередила. Присев рядышком и примерившись, не закрывая глаз, она быстро впечаталась губами в губы Валентина. Обезоруживающе мягкие, тёплые и сухие. Казалось бы, что может быть банальнее, ведь губы человека почти всегда такие, но для Стеллы это оказалось открытием и на миг лишило рассудка, заставив забыть о том, кто она такая и где находится.
В этот момент стали раздаваться приглушённые хлопки. Ну конечно, все устремились наружу – около дома начался фейерверк. Однако фейерверк в её голове был значительно интереснее.
В центре её Вселенной оказалась личность Валентина, затмившая всё, что она знала ранее. Стелла как бы слилась с чем-то очень хорошим, чему не ведала имени, но это что-то не поглощало, как чёрная дыра, а напротив, высвечивало для неё такие стороны собственной натуры, о которых никто никогда не упоминал.
Как будто в рамках странных приличий, как если бы они не хотели обидеть друг друга, они вдохнули ещё три раза, прежде чем стали действовать обычные силы общественного тяготения и… разобщения.
Стелла обрела контроль над собой. В этот миг стало понятно, что сценарий не был продуман, и игра зашла слишком далеко.
Стелла растерянно и подавленно уставилась на визави, но уже спустя секунду очнулась и стремительно выбежала из зала. На лестнице была толкучка: как раз в это время выходили последние желающие посмотреть салют. Перед фасадом здания мялась и гоготала толпа. Выбежав на крыльцо и отойдя немного в сторону, Стелла перевела дух. Напрасно: спиной она почувствовала взгляд, а когда повернулась, сердце забилось ещё чаще.
Пылающие гневом глаза смотрели из темноты. Стелла часто представляла себе это лицо в мечтах, но не знала, что оно может быть таким кошмарно перекошенным.
Злоба сменилась гримасой боли. Стелла подумала: «Нет! Только не это!». Она не пережила бы публичного позора. Прилюдно пыталась поцеловать человека – привлекательного и свободного! – который возмутился её поступком настолько, что собирался прочитать ей мораль – да это курам на смех! Нет, лучше умереть. Стелла попятилась и побежала за угол дома. И тут же поняла, что ошиблась: Валентин не стал бы журить её прилюдно, за здорово живёшь портя репутацию здесь. Надо было бежать в толпу. Зато общения один на один он, в отличие от Стеллы, никогда не боялся.
— Стоять! – звонкий голос резанул Стелле слух. Они встали в пол-оборота друг к другу. Если бы мы водили хоровод, подумала Стелла, между нами мог бы свободно поместиться ещё человек. Воздух можно было резать ножом. На куски пирога под названием «Напряжение».
— Я очень хочу тебя ударить! – «приятное начало хорошей беседы» было сказано крайне твёрдо.
Слёзы бросились в глаза Стелле. «Не плакать, только не плакать! Нелепо... так нелепо. Не хватало, чтобы он тут же меня и пожалел».
— Подлый олень! От тебя я не ожидал такого. Ты хуже… хуже… ядерной чумы, – Стелла не знала, что такое «ядерная чума», – и поноса! Ты всё делаешь резко, и никогда не знаешь, чего ещё от тебя ждать!
«Знаком со мной полмесяца, почём тебе знать?» - Стелла угрюмо закусила губу.
— Где были твои мозги? Ты всегда так делаешь, да? Ты чего хотела в итоге – чтобы я бросился к тебе в объятья? Почему ты так поступаешь, подлый олень?!
— Омелы… веточка омелы, – полушёпотом проблеяла Стелла.
— О чёрт, да ты всё спланировала заранее. Притом неизвестно зачем! Треклятая ветка нарушила мой душевный покой. А хотя… ты тоже девчонка, пусть и странная. И ты, конечно, кое-чего не знаешь, – смягчился оратор.
Стелла подняла глаза.
— В чём… – начала она.
— Не говори ничего! Не надо тебе об этом знать. Ладно. В конце концов, все люди делают глупости. Забудь, живи как жила.
Стелла, с понурой головой, не заметила, когда ушёл её ругатель. С удивлением она поняла, что совсем замёрзла – пришлось возвращаться за шубой в здание. Вечеринка закончилась, довольные гости расходились. Валентина не было.
Впервые за последние года два она чувствовала себя поистине одинокой. Не то чтоб это было больно – нет, очень неуютно, как будто и во всей Вселенной недостаёт для тебя места, со всеми твоими ошибками. Зато теперь можно было дать волю слезам. И её эмоции теперь были не столько обидой на Валентина (хотя зачем было орать, чтобы потом сказать «Ладно»?), сколько разочарованием: опять она нагрезила, напридумывала себе прекрасного принца, а тот при рассмотрении – в который уже раз! - оказался лягушкой.
В последующие дни она видела Валентина с Контой раза два. Выражение его лица снова стало приятным и безмятежным. Стелла подумала, что обязательно изживёт в сердце обиду на человека, который кричит и считает себя всегда правым, а её – виноватой во всех смертных грехах. Когда-нибудь. В следующем году. Она почти твердо решила, что совсем к нему остыла из-за его странной реакции. Она всегда что-нибудь фантазировала, но не всегда говорила об этом окружающим. Тем более если это – желание на Новый год. Да, под крики «Ура!» и тосты она загадает желание прожить как монахиня ещё года три. Потому что свои чувства, – девушка со вздохом уронила слезу, – нельзя выпускать на волю. Недавняя неловкая ситуация – только подтверждение тому.
Жить и не придумывать себе чудес.
***
«Безобразие! Никакого противовеса. Изначально в любовной истории один должен быть влюблённым, а другой любить не должен. Да-да, второму полагается быть добреньким и смирным, а в вопросах пола… ему – и лучше, если этот «он» – она! – нужно притвориться засушенным сморчком, неприступной крепостью! А это строптивое существо, этот ласковый Рудольф, она спутала мне все карты. Нет, не привык я к такому. Ведь если женщина вешается на шею – значит, не так уж она хороша? Это одна из миллионов, которой – пользуйся или пренебреги? Вот бесёнок! Я всё ещё не в состоянии понять, нужна она мне или нет.
Обещал себе, что впредь женюсь только на той, что будет необходима мне как воздух».
***
Наутро после Рождества две пары следов вели к хижине добровольного отшельника. «Братцы-акробатцы» помялись перед входом, отряхивая с обуви пушистый снежок.
На улице стоял ослепительно яркий день, и тем более резким был контраст: абсолютно чёрная темнота и в ней – красный огонь горит в лампадке, бросает отсветы на лицо Освальда, которое в силу переменчивого света становится то дьявольским, то похожим на лик святого.
В дрожащем свете красного огонька трое смотрели друг на друга и молчали, как будто разом впали в транс.
— Скажи, старик, ты был уверен в своих словах или шутил со мной?
Освальд начал крутиться, как уж на сковороде, как молодая кокетка между кавалерами.
— Да я и сам, собственно, не знаю, - замялся он и добавил вдруг неожиданно нормальным тоном. - Есть только один способ выяснить это. И, если решишься, не говори деревенским. «Злые языки страшнее пистолета».
— Я бы тебе не советовал, – сумрачно сказал Конта. – Она показала себя не с лучшей стороны.
Валентин не смотрел ни на друга, ни на «волхва». Некоторое время он сидел, уставившись в одну точку. Заговорил он не сразу:
— Спасибо, Освальд, ты помог. Решение известно.
Конта лишь вздохнул и махнул рукой. Друзья засобирались уходить. Подождав, пока вторая пара ног окажется на верхней ступеньке, Освальд зыркнул глазом из-под кустистой брови и тихонько протянул:
— Ишь какой. Хотел свалить на меня всю ответственность. И это за свою же жизнь! Да я, как только про его приезд услышал, так сразу понял, что быть им вместе.
***
«Черт побери, Звёздочка, да ведь нельзя же сказать, что люди не знают, подходят ли друг другу, пока не попробуют на вкус! Но если на человека не действуют уже иные внушения, то другой создаёт ему подстёгивающую к действию ситуацию; так слепой котенок инстинктом находит материнское молоко».
***
Интенсивно, но недолго страдающая Стелла утешилась уже на третий день. Сначала ей казалось, что она находится в нижних кругах ада, где уже неоднократно бывала, но это состояние, как ни странно, быстро сменилось эйфорией, скорее всего недолгой, но… Проснувшись утром четвертого дня, она чувствовала на сердце лёгкость и ликование, знакомое всем людям, только что отстрадавшим от чего-то.
Она вспомнила, что должна была отнести мистеру Джойнсу свою последнюю придумку – снежный зонтик. Зонтик отличался особым дизайном и эффективно отражал свет, при этом не слепя глаза прохожим.
Через окно слышалось пение птиц: в последние пару дней стояла оттепель, пернатые «оттаяли» тоже. Да что там, Стелле самой хотелось петь. Она спела одну из любимых песенок, которую сама сочинила в детстве. Размытый сюжет повествовал о прекрасном утре. Когда-то она пела этот гимн природе родителям – пока те были живы. Песенка была очень наивной, и Стелла стеснялась петь её в обществе.
Самый славный оленёнок
И пушистенький бельчонок,
Все лесные птицы,
Молодцы-девицы.
Она увлеклась и закружилась по комнате. Пора одеваться – спешно опомнилась Стелла.
Окинула довольным взглядом ведьм, ангелочков, снежинки, часы с кукушкой на стене, завязала ботинки, одёрнула пальто, взяла снежный зонтик, другой рукой нажала на дверную ручку, за дверью стоял Валентин; Стелла, почти врезавшись в него, оцепенела. Он стоял, опершись рукой на притолоку. «Бог знает, сколько он тут уже находится. Что если он слышал моё пение? Вот позор!». Тут Стелла подумала, что можно просто закрыться, и тогда видение исчезнет или, по крайней мере, нервы будут не так взвинчены. Стелла попятилась, закрывая дверь. Хлёстким движением Валентин поставил ногу на порог.
— Письмо! – он махнул бежевым конвертом. – Прочти и ответь.
Сказав это, он развернулся и ушёл, ссутулясь, деревянной походкой чеканя шаг, словно бы волновался.
Озадаченная Стелла не вдруг опомнилась и сообразила, что стоит на пороге и выпускает из дома тепло. Конверт был зажат в свободной от зонтика руке.
Стелла сняла сапожки и  устроилась в кресле-качалке, поджав под себя ноги. Документ гласил:
«Документ.
Валентин – заявитель и организатор Встречи, в дальнейшем именуемый Первая сторона.
Стелла – соучредитель и помощник, сторона, выбирающая, быть или не быть Встрече, в дальнейшем – Вторая сторона.
В случае, если документ будет подписан, уведомить о сём через Третье лицо (Конта) Первую сторону контракта. Вторая сторона контракта берёт на себя ответственность за два салата и жаркое, Первая – за заливное, сладости и напитки. Больше брать с собой ничего не надо, пойдём налегке, поскольку означенная встреча состоится в избушке чуть в стороне от восточной дороги, огибающей посёлок, в двадцати километрах от местонахождения сторон. Встреча пройдёт ориентировочно с 16-ти часов 31-го декабря сего года по 10 часов 1-го января следующего года. Избушку ты раньше в глаза не видела, я же видел только один раз, а потому – сбор в 10 часов 31-го декабря за посёлком, у начала восточной лесной тропы. Пожалуйста, маленький зверь, дай мне шанс».
Письмо она прочитала раз семь, пока усвоила все подробности и детали. Правда, зачем он всё это задумал, она так и не поняла. Никогда раньше ей не приходилось видеть подобное смешение канцелярского и разговорного стилей. Выглядело всё это, признаться, очень странно и загадочно и оттого сулило чудеса и приключения. А когда на твою долю выпадают хоть какие-то приключения с тобой в главной роли – грех отказываться!
***
Утром 31 декабря Стелла встала пораньше и сразу же начала беспокоиться о том, что, раз она так рано встала, то в Новый год просто заснёт, а ей никак нельзя было спать – ведь она оказывалась лицом к лицу с таким сильным противником, как Валентин. Стелла не знала, чем закончится вся эта авантюра, она вообще не любила больше всего на свете, когда её ругали и отчитывали за поступки, так как она никогда не могла оценить, «правильно» её критикуют или несправедливо. Сердце подпрыгивало в груди от некого иррационального страха, однако Стелла решилась. С весёлостью и азартом начала собираться.
Несмотря на то, что еда приготовлена была с вечера, как и всегда, за исключением тех случаев, когда она ходила к Джойнсу, Стелла запаздывала. Накинув шубку с капюшоном на нарядное бело-красное бархатное платье, Стелла выскочила из дому как ужаленная. Теперь подпрыгивало уже не сердце, а корзинка в руке. Теперь оленёнок походил скорее на мохноногого пони, гарцующего и скачущего через препятствия. По широкой тропке между заборами она умудрилась добежать до крайнего дома без одной минуты десять, а затем резко замедлила шаг. Оставалось пройти ещё метров пятьдесят по открытому пространству, за которым начинался лес (это место находилось на противоположной хижине Освальда стороне деревни). Коварный серебристый смех Валентина прервал её хитроумные планы. Стелла в спешке почти наступила ему на ногу, когда тот вышел из-за угла. Девушка осуждающе посмотрела куда-то сквозь него.
— Давай сюда корзинку, – Валентин припал на колено и сунул корзинку в большой заплечный мешок. – И не обижайся, а то придётся нести тебя на плече.
Стелла отпрянула.
— Вот так. Давай, идём. Путь предстоит неблизкий: километров пятнадцать, а то и все двадцать, – я не считал. И дорога порою завалена сугробами. Так что моё предложение насчёт плеча ещё в силе, – снова послышался весёлый смех.
— Я пойду сама, – кротко возразила Стелла.
Тронулись с максимальной скоростью. Максимальной только для Стеллы. Здесь следовал наилучший участок пути: дорога была широка и хорошо утоптана деревенскими. Стелла, чуть не задыхаясь, еле поспевала за молодым человеком. Три раза она падала – дорога ныряла в ямы в тех местах, где летом текли ручьи, и Стелла не всегда успевала сбавить темп от неожиданности, мало что видя за спиной Валентина.
— Ну что, Олень, поедешь на закорках? – поинтересовался он, учтиво и бережно поднимая её с земли. Стелла печально покачала головой. – Я честно прошу у тебя прощения, но нам надо спешить – иначе мы вышли бы ещё вчера.
— И мы пойдём без перерыва? – тихо засопела Стелла.
— Будет два привала. Следующий – через полчаса!
Через полчаса, когда Стелла уже было валилась с ног, и в самом деле сделали привал. Дорога резко обрывалась, и Стелла рассеянно нашаривала глазами тропинку. Её она нашла не сразу. Вкусно поели и отдохнули, помассировали руками стопы и отправились дальше. Тропка уходила вниз, потом резко вверх, дальше она просто петляла. Валентин стесал топором две огромные ветки, на которые можно было опираться во время ходьбы, поскольку Стелла то и дело заваливалась в сугробы. Но идти всё-таки стало легче, поскольку путники сильно сбавили темп. (Кто не ходил зимой по колено в снегу, тому не понять страдания наших героев. Темп может замедляться в таких условиях до полутора километров в час.) После второго привала дорожка снова стала более ровной, и единственное злоключение состояло в том, чтобы не запутаться в выступающих корягах, коих на пути почему-то появлялось превеликое множество. В конце концов дорога расширилась и снова стала расхоженной, как в начале. Измождённая Стелла готова была взмолиться о том, чтобы насмешник взвалил её на плечо и хоть как-нибудь донёс до места действия, но путники наконец достигли цели. Они увидели холм и двускатную крышу на его верху.
Когда подошли к избушке, оставалось ещё совсем немного времени до темноты. Некрашеная избушка была чуть больше хижины аскета Освальда, но раза в два или три меньше жилища Стеллы, с виду же напоминала пряничный домик, который стоял на возвышении.
Алый закат раскинулся на полнеба. Верхнюю часть небосвода заволокли тучи, и сизые клочья на фоне алого смотрелись весьма мрачно. Стелла поёжилась. Валентин сбросил заплечный мешок и отправился рубить дрова. Девушке без него в дом заходить не хотелось. Валентин махнул рукой в сторону сарайчика, пристроенного к боковой стене здания. Стелла извлекла оттуда деревянную лопату. Расчищая тропинку ко входу, она перестала дрожать от холода и страха. Топор Валентина звучал где-то неподалёку в низине, и движения лопаты Стелла приноравливала к стуку топора: это прибавляло ей уверенности и спокойствия. Наконец, когда тьма уже почти сгустилась, и только снег отражал свет от звёзд и луны, за деревьями замелькал силуэт человека. Слава Богу, это был Валентин.
— Как ты меня напугал! Мог хотя бы крикнуть издалека!
— Кхе-кхе… – хотел было рассмеяться Валентин, и Стелла поняла, что нужно срочно идти в домик и разжигать огонь.
Валентин вынул из-за пазухи огромный латунный ключ, с трудом провернул его во внушительных размеров замке. Дверь распахнулась со зловещим скрипом. Конечно же, электричества не было.
— Давай зажигать лампы, – Валентин бросил ей спички, ещё раз исчез за дверью, а когда появился, свежие дрова с грохотом обрушились на пол. Стелла с трудом нащупала на столе две керосиновых лампы. Резкий запах ударил в нос. Затем разожгли огонь в большой печи. Пламя долго не хотело раздуваться – до тех пор, пока не открыли заслонку в трубе. На печи же лежала связка свечей и жестяные баночки, служившие подсвечниками. Стелла с удовольствием расставила свечи по периметру единственной большой комнаты так, чтобы осветить её всю: на одном из подоконников, на высокой полке с горшочками, на буфете, на обеденном столе, лавке, стуле и тумбочке возле односпальной кровати. Комната засияла. Стелла увидела, насколько вокруг опрятно и уютно. Маленькие тени затаились только в углах избы, и спустя несколько часов угрожали вновь разрастись до полной темноты, когда догорят свечи. Ну, а пока наступало самое время проводить старые заботы и встречать новые приключения.
— Давай побыстрей уже распакуемся, - произнёс Валентин устало. Не только у Стеллы, но и у него накопилось некоторое нервное напряжение.
Валентин отыскал где-то ведро и зачерпнул снега за порогом – для чая. Стелла поставила греться жаркое с пюре. Валентин с улыбкой налил в невесть откуда взявшиеся бокалы красное сухое вино. Девушка сервировала стол салатами, тарелками и красиво сложенными салфетками. У стола стояли два старых кресла, довольно облезлых и твёрдых, но с высокой спинкой. В таких приятно было расслабиться после трудного дня. Валентин и Стелла сели доверительно, он – у короткой стороны стола, она – вдоль длинной, так что их вытянутые, гудящие от нагрузки ноги почти соприкасались. Валентин отхлебнул вина.
— Начинаем разговор по душам. Кушай, кушай салатик, – надо сказать, что в продолжение беседы визави умудрялись активно поглощать припасы. Иногда даже с набитым ртом получалось говорить о самых напряжённых вещах, ради разрешения которых они и собрали здесь свою мини-встречу «на высшем уровне».
— Валла, – Валентин с любопытством посмотрел на ту, которая впервые назвала его уменьшительным именем. – Тебе не кажется, что мы выбрали не лучшие декорации для Нового года? Я бы чувствовала себя прекрасно, останься мы в посёлке. Нет, я доверяю тебе, но… - она зашептала и склонилась к нему, - тебе не кажется, что за нами следят? Причём не самые дружественные силы?
— Девочка моя, конечно, кажется! Ты заблуждаешься кое в чём. Ты не смогла бы расслабиться в посёлке. Там было много других людей. Здесь их нет: дикая природа, чёрт знает что творится и что ещё произойдёт. Тут витает аромат опасности, и ты поневоле доверишься мне. И я тоже расслаблюсь только рядом с тобой. Чем больше ты боишься, тем больше я должен быть бесстрашен. Один бы я, по меньшей мере, считал минуты до утра. Вся соль именно в этом. Есть некие враждебные силы. Мы их не видим, но чувствуем, и перед лицом угрозы тают наши с тобой противоречия. Мы подружимся с тобой, Олень. Мы подружимся, если… если ты только, разумеется, приготовила мне подарок. Итак, где мой подарок?
— Разве джентльмен не дарит даме первым? – Стеллу насмешил переход от скользких высоких материй к прозаической теме.
— Сударь нетерпелив и хочет получить то, что ему причитается, прямо сейчас. Кроме того, сударь не хочет сам остаться без подарка и отдаст твой только в случае, если наградят и его!
— Ах, вот как! Там, на дне корзинки, – девушка помахала указательным пальцем.
Валентин извлёк вещь и обалдело уставился на фигурку оленя, сплетённого из ивовых прутьев и покрытого тёмным лаком. Глаза оленю заменяли две изюминки, на месте языка красовался маленький кусочек колбасы.
— Я обычно не дарю непрактичных подарков… - начал он как бы с укором.
— Я тоже. Ладно, в следующий раз подарю тебе прихватки с оленями.
— Подари их себе, – рассеянно сказал Валентин, уставившись на Стеллу. «Что это? Какой-то намёк, иносказание?».
— Олень, а ты забавная! Я буду вспоминать твой подарок в минуты, когда буду падать духом. Пожалуй, сойдёмся на том, что твой подарок полезен! Тогда получи заслуженное – ты ведь хорошо себя вела в этом году. Он протянул Стелле мешок. Ладонь Стеллы сжала какое-то устройство, которое оказалось ручной швейной машинкой. Стелла просияла от неожиданности. Как приятно получить именно то, что тебе нужно в работе, и то, что ты сам себе никогда бы не купил.
— Ты очень хороший. Нет, правда, не понимаю, как у тебя получилось: подарить именно то, что мне было нужно!
— Равнозначный обмен.
— Что?
— Я хочу равнозначный обмен. Я предоставил тебе то, что тебе было необходимо. Теперь и ты поделись со мной тем, что необходимо мне. Тогда у нас будет всё по-честному. Я хочу, чтоб ты была полностью честна и откровенна со мной. На сто процентов.
— А ты на сто процентов честен сейчас? – встрепенулась Стелла. Просьба и нравилась ей, и не нравилась. – Я ничего о тебе не знаю. Самое обидное – я знаю только то, что знают и все тётушки  посёлка. Они хоть и хорошо осведомлены, но ты такой скрытный, несмотря на обаяние! Никогда не думала, что общительный человек может быть таким закрытым, - Стелла не знала, какой ещё выпад придумать против Валентина, и замолчала. Повисла небольшая пауза.
— В детстве мама, когда я в очередной раз ей на что-то пожаловался, воскликнула: «Ну как можно быть таким бесхребетным!», – и с тех пор я всю жизнь доказываю ей – и себе, – какой я стойкий.
Валентин нахмурил лоб и прикрыл рот рукой. Очень внимательно рассмотрел тикающие на противоположной стене часы с кукушкой. Стелле стало не по себе. Валентин словно бы расписался ей в собственной немужественности. Но Валентин – самый мужественный человек из тех, кого знает Стелла. И этот замечательный человек не побоялся доверить ей свои слабости!
Неловкое молчание символизировало стопроцентную откровенность Валентина. Правда, Валентин оборвал его, пойдя в атаку уже на честность Стеллы:
— Конта признался, что присматривался к тебе и даже решился на активные действия. Ты не можешь не помнить этого. Так как же, почему он прекратил свои ухаживания?
— Я… я не поняла. Возможно, он послушал наговоры мамы, но… мне кажется, дело совсем в другом. Он вдруг начал сомневаться. Ему показалось, что я не его. Может, что он не делает меня до конца счастливой.
— Вот как. Интересно. Тогда я начинаю сомневаться, кто же из вас олень! А впрочем, он вполне мог решить, что ты не его девушка. Или не совсем его. Он ищет идеал. Вдолбил себе что-то в голову. Я никогда не придумывал идеалов. Просто иногда, очень редко, в жизни попадаются девушки, так похожие на идеал. Этот идеалист, похоже, уже пропустил мимо себя счастье несколько раз. Но я хотел спросить у тебя о другом. Может быть, уже и поздно об этом спрашивать, ведь я всё равно решился. Но раз уж поставил на карту свою жизнь, - да-да, Стелл, не удивляйся, потом поясню, то можно же мне узнать… У тебя было много людей, с которыми ты вступала… в любовную связь?
Стелла раскраснелась. Ей вдруг стало душно и не хватало воздуха. Будто сидит в зале суда и только что попала из свидетелей на скамью подсудимых.
— Не бойся. Я больше не буду кричать, как невоспитанная обезьяна. Я просто хочу знать.
Стелла улыбнулась и вздохнула.
— Я даже не знаю, как сказать. Может, это оттого, что с детства я была как будто замороженной и никогда не знала семейного счастья. Только смотрела, как по улицам ходят парочки, обнимаясь, и думала, что у них есть очень большое счастье. Не знала об оборотной стороне дела. Потом, эта крамольная любовь воспевается в книжках, в песнях. Конечно, сейчас я понимаю, что смотрела сквозь кривое зеркало Снежной Королевы. Но тогда подростку это и в голову прийти не могло. Никто не уберег. Пришлось учиться на своих ошибках. После истории с Контой я окончательно плюнула на надежду составить семейное счастье и решила жить по-монашески. «Научилась просто, мудро жить»: нашла гармонию в воздержании. От страстей, от обжорства… от общения, очень часто лишнего. Знаешь, я даже стала немного счастливой и гордо считала себя мудрой. Еще бы, на своей шкуре перенеся унижения и тяготы, убедилась, что лучше быть одной, чем с кем угодно. У меня перевернулся мир. Кажется, я только тогда стала женщиной. И… и после разговора… с тобой, после… поцелуя, - голос дрогнул, - я решила стиснуть зубы и быть одна хоть всю жизнь, и понимаешь, я во что бы то ни стало хотела быть счастливой! Хотя бы в одиночку.
— Какой хороший Оленёнок. После твоей шалости я подозревал, что ты чистый человек, а выходки – просто твоя непосредственность. Теперь я радуюсь, что был прав! Ладно. Кто знает, каких бы делов я наделал, если бы не страдал от этого недуга. Олень, славный, пора тебе узнать кое о чём.
Наступила пауза. Стелла несколько раз была в театре и подумала, что сейчас очень похоже на антракт перед началом кульминационного действия. То самое доверительное молчание, когда не нужно ничего говорить – иначе рискуешь всё испортить. Стелла жевала салатик, но тут же проглотила всё, как только Валентин повернулся и сказал:
— То, о чём я хотел бы тебе рассказать, должно остаться между нами: тобой, мной и Контой. Стелла, послушай меня внимательно, это очень важно, и я не буду повторять – это больно, в конце концов.
— Я слушаю, - кивнула Стелла, а зрачки её стали напоминать два маленьких-маленьких блюдца. Валентин набрал в грудь воздуха и выпалил:
— Когда я чувствую сексуальное возбуждение, мне хочется умереть! Если точнее – наложить на себя руки. Я почти точно знаю, что не сделаю этого, но, тем не менее, мне страшно. Да, конечно, это началось почти сразу как реакция на смерть жены, но можешь себе представить, как меня это бесит! Чего я только не перепробовал. Обращался за помощью к докторам. Пытался свести знакомство с циничными женщинами. Пережив кучу унижений, я махнул на это рукой.
— Поэтому ты так разозлился тогда?
— Конечно. Уже лет пять депрессия сидит внутри меня, и, как только я чувствую сексуальное возбуждение, меня гнетёт совесть, и в конце концов выходит так: я прихожу к тому, что мне хочется убиться. Сделать что-то над собой. Ну ты же видишь, я абсолютно нормален и прежде не испытывал ничего подобного. Я довольно сильный человек. Но, видно, не всегда мы можем справиться сами.
— Прости. Не знала, что для тебя это настолько серьезно. На самом деле, не ругайся, пожалуйста, но я просто хотела пошутить, – Стелла теребила в руках скатерть. «Кому она всё время пытается врать?» – подумал Валентин.
— Я не могу на тебя злиться, Оленёнок, потому что ты постоянно лжёшь себе. Ты этого даже не замечаешь. Я долго думал об этом. Ты ведь такая разумная девушка, но твои поступки совершенно непоследовательны! В конце-то концов я понял, что ты пытаешься задавить в себе живую душу. Может, тебе раньше это было и нужно, но пойми, сейчас есть я, я! И меня нельзя игнорировать, – с этими словами Валентин отобрал скатерть у Стеллы и принялся массировать её руки в своих.
— Я думаю, нам стоит попробовать. Нет, не так: да я уверен! Никогда не предпринимаю действий, без которых можно обойтись. Стелла, так делают все лидеры. Надо экономить усилия, делать производство бережливым, тогда и бизнес станет прибыльнее. Но на этот раз я решил: здесь не место торгу. В делах сердечных благородство не бывает лишним. Если даже ты не будешь рядом с человеком, насчёт которого сомневался, – прояви доброту к нему, прояви уважение и нежность. И тогда человек – неважно какой! – отвернётся от тебя окрылённым, и построит чудесные отношения с кем-нибудь другим. И добро будет передаваться по кругу. Так и должно быть. И это здорово. Можно сколько угодно было рассуждать об этом, но вот пришло время проводить мою доброту в жизнь. Думаю, вряд ли ты меня забудешь.
Бизнес, Олень, разрушает любые отношения, кроме партнёрских. Здесь же не так. Лучше не скрывать ничего от суженого – расскажи. Но постарайся помягче. Я всё-таки не хочу слышать то, что мне не понравится. Скрывать стоит только измены. Так я думаю в теории, потому что у самого меня не было ни желания, ни возможности проверять, так что я чуть не забыл про этот пункт.
Он замолчал. Глаза блестели. Строгие, серые, они потемнели. Белла пыталась сообразить, чего от неё хотят. Всю жизнь она, не замечая того, подстраивалась под чужие желания. Но только в этом случае то, что она хотела сказать и то, что от неё желали услышать, совпадало. Правда, сыграть роль так, как надо, Стелла, привыкшая подавлять в себе нежные чувства, всё равно не смогла.
— Я… Мне кажется, что я люблю тебя.
— Тебе не кажется! – перебил Валентин с жаром. – Ты и в самом деле меня любишь! Скажи, скажи мне это ещё раз, и я сделаю для тебя всё, что только будет в моих силах! Всю жизнь буду делать для тебя!
Они поднялись из-за стола. Стелла сглотнула: в горле пересохло. То ли в ушах начал раздаваться какой-то звон, то ли зашелестело что-то вовне – поначалу определить было сложно. Валентин впился в неё взглядом. Глаза были грустные. Он как будто складывал свои лидерские полномочия и ожидал от неё чего-то. Стелла старалась не глядеть на него: оба чувствовали притяжение друг к другу и старались это скрыть. До поры до времени – что-то подсказывало, что ещё не настала пора предаваться безответственным удовольствиям.
— Скоро полночь, – начала Стелла неуверенно. – Давай попробуем… – она прислушалась. Приближался отдалённый шум, сначала напоминавший жужжание, затем – лопасти вертолёта, затем что-то с такой силой заколотилось в дверь, что петли покачнулись и лязгнули. Влюблённые вскочили на ноги и сами не заметили, как оказались в объятиях друг друга – перед лицом опасности.
Так вот какое странное испытание выпало им! Пляска бесов снаружи вполне отражала то, что чувствовали они изнутри. Потому-то и показалось обоим, что сейчас, когда прихоть возобладала над волей, принципы позабыты и только чистое упрямство удерживает обоих на плаву, нельзя уступать соблазну, а необходимо, как на войне, сосредоточиться полностью, дабы не наделать глупостей. Не то – была совершенно конкретная убеждённость в том, что «бесы» - или какие там, за дверью, в новогоднюю полночь собрались силы – ворвутся и растерзают их здесь, всего в каких-то паре десятков километров от цивилизации, от безопасности, от тех мест, где никто не будет верить ни в страшные сказки с нелепым концом, ни в необходимость моральной стойкости... «А ведь тут, - с досадой подумал Валентин, - поневоле поверишь и в чёрта».
Грохот раздавался громче и громче, ближе и ближе. Стелле показалось, что он продолжается внутри её головы. Всё поплыло перед глазами, комната закружилась, как юла вокруг оси; пол заходил ходуном. Теперь не только требовательный стук в дверь вызывал страх. Раздражало воспалённое сознание ещё и дребезжание оконных рам. Этот звон передался ушам слушающих, и пришла вторая волна влечения. Друг к другу тянуло просто нестерпимо. Ощущения обманывали их: то им казалось, что они испытывают небывалую нежность, то страсть, были в спектре переживаний ненависть, зависть, страх и ревность. И всё это притягивало к телу другого, влекло, застилало мороком сознание. Мутными глазами впиваясь друг в друга, крепко сжимая плечи, они из последних сил пытались удержаться. Боль у Стеллы началась сначала в придатках, тупая, ноющая, плачущая, такая знакомая и родная, но более сокрушительная. Боль продолжилась в кишках и стала острой, разрывающей, а дальше разлилась по всему телу. В голове пульсировала кровь, сердце бешено стучало. Валентин скорчил гримасу улыбки сквозь страдание. Так продолжалось две минуты, или два часа, или – вечность.
Часы с кукушкой начали отбивать двенадцать ударов. Каждый удар звучал как раскалённый набат в руках глухого звонаря. Две пары ушей начали болеть, головы раскалывались. Тела Стеллы и Валентина ощущали лихорадку и озноб. Несмотря на все мучения, они почувствовали, что рады. Сквозь боль проступило что-то более значительное, наполненное смыслом. Удержавшись от поцелуя, оба сумели из последних сил выдержать огромное напряжение, тянувшее их друг к другу. Уже не было сил улыбаться, но был лишь вкус какой-то горькой победы в войне, когда уходят старые друзья и привычки, и на месте разорённых земель нужно воссоздавать всё заново, и ещё неизвестно, будут ли внуки так хороши, как деды.
На последней секунде напряжения, с двенадцатым ударом «набата», двое лишились последних сил и сознания.
***
Стелла открыла глаза. Она лежала на постели, в одежде, прикрытая одеялом. С одной стороны, жар распирал изнутри, с другой – кончики пальцев были ледяные. Внутренности тоже не покидало чувство холода, как если бы она пролежала долгое время на снегу. Или в склепе, – мрачно вздохнула она. Ноги и руки были немного ватные, оттого что не отдохнули от одежды ночью.
Валентин лежал на лавке, прислонённой к стене, на боку. Впрочем, услышав, как Стелла пытается выпутаться из-под скрипучих перин, он тут же сел. Секунды две не мог понять, где находится, потом поморщился («Вот и ещё новое – кислое – выражение его лица - непривычно»). «Э-эх, Олень! С Новым годом тебя. Давай уже собираться в обратный путь», – он потрепал волосы девушки.
— Сколько мы спали? Я совсем не выспалась, – попыталась было продолжить лежачий отдых Стелла.
— Не увиливай. Я спал ещё меньше, чем ты. Проснулся не знаю когда, но было жутко темно. Я зажёг свечи – с трудом, пробираясь на ощупь. Снял с тебя башмаки и уложил спать, надеясь, что ты ничего не застудила на холодном полу.
— Странно, как можно было заснуть, даже не согревшись?
— Ну, голодные бродяжки на улицах знают и не такое. Теперь и мы почти побывали в их шкуре.
Начали прибирать со стола, в ходе дальнейшей беседы зашнуровали ботинки, накинули куртки и вышли.
— Валла, – девушка краснела от удовольствия, выговаривая любимое имя. Тот улыбнулся одними губами. Умоляюще повторила. – Валла! Я обычно считаю себя умным человеком. Но вчера на нас хотело напасть что-то такое, и я до сих пор не возьму в толк, что же это было?
— Не стремись понять, – сказал Валентин, запирая дверь. –  Освальд предупреждал меня. Он называет это просто «тёмные силы». Кто-то зовёт их бесами, кто-то – плохими мыслями, а иные – давлением общества. Лучше не вдумываться. Ты же сама сказала – «напасть», значит, это просто было испытание, преграда. Мы прошли боевое крещение. Нас связала опасность. И сила духа. Представь, наверное, такое же ощущение испытывают люди, вместе прыгнувшие с парашютом или спасшиеся от разбойников, или голодавшие две недели! Стелл, теперь у нас с тобой есть доверие. Такое, какого нет и у родных братьев! Звёздочка, малыми усилиями мы получили самое ценное.
Путники вышли во двор, солнце слепило с высоты – значит, было уже начало двенадцатого. «Ого, стоит действительно поторопиться, иначе засветло не поспеем домой», – пронеслось у Стеллы.
— Но было очень трудно! Я даже не могу передать, как. Так значит, всё было решено уже тогда, когда я только согласилась на эту авантюру? Когда читала твою бумагу?
— Нет, глупая, всё решилось уже тогда, когда ты меня поцеловала. Не думала же ты, что тебе это сойдёт с рук? А хотя, – задумался он, – возможно, ещё раньше. Когда я только решил поехать с Контой домой. Да вообще – когда меня угораздило начать работу в одной компании с Контой!
— Какие мы с тобой фаталисты. Нам никто не поверит, – Стелла только сейчас начала строить глазки собеседнику.
Повисло мрачное молчание: путники оглядели двор. От вчерашней уборки не осталось следа. Всё вокруг было как будто взрыто огромными когтистыми лапами. Сугробы набросаны стихийно и неровно. С крыши, ещё вечером целёхонькой, в нескольких местах опала черепица.
Путники встрепенулись и поёжились.
— Трогаемся! – скомандовал Валентин.
Вначале шли молча. Потеплело, подул свежий ветерок, какой скорее бывает весной, птицы чирикали, и даже ели, щетинившиеся вчера, как будто приседали в приветственном книксене.
Пару раз останавливались, чтоб подкрепиться остатками пиршества. Вскоре стали смеяться над собственными страхами, так что даже начали рассказывать анекдоты.
Путь налегке домой занял в два раза меньше усилий, чем путь до места назначения. Как всегда бывает, казалось, что путники даже потратили меньше времени, хотя это было не совсем так: небо было уже акварельно-тёмно-синим, когда они подошли к посёлку.
Стелле вдруг страшно захотелось убежать, скрыться, отдохнуть от общения. После такого страшного напряжения нервов, как ночью, хотелось побыть в одиночестве и восстановиться. Когда сильно устаёшь, вежливость обычно спадает с тебя, как «культурный слой» глины и песка с археологической находки. Но молодой человек вызвался проводить её до двери и ни о чём ином и слышать не желал. Они умудрились пройти по косогору так, что далёкие прохожие не могли разглядеть их лица. Оказалось, что во время бури, так яростно стучавшейся в окна их новогоднего приюта, в деревне шёл снегопад. Дом Стеллы совсем засыпало снегом. Пришлось особенно тщательно отряхивать обувь, прежде чем войти. Стелла поймала себя на мысли, что Валентин тоже стучит сапогами. Она перевела взгляд выше.
— Я ведь говорил уже, что это тебе даром не пройдёт? – спросил Валентин. Стелла увидела, что его бьет мелкая дрожь и даже  стучат зубы.
— Проходи! – вздохнув, распорядилась она. Шагнув за порог дома, Валентин, как и вчера, крепко стиснул её плечи. Но сегодня уже можно было ничего не бояться.
На заре, пока ещё не встали соседи, двое попрощались. Валентин сказал, что уезжает через три дня, а до того нужно наладить дела и связи.
— Не смогу даже заглянуть к тебе до отъезда. Собирай вещи.
Стелла подивилась чувству лёгкости в теле и свежести, образовавшейся после ночи. Тело пело и чувствовало себя вольготно, как никогда. Несмотря на отличное самочувствие, сердце щемило. Белла пыталась отогнать от себя мрачные мысли о том, что, может быть, это снова обман. Заняться на мини-каникулах было совершенно нечем. Все проекты были закончены, новых идей в голове не возникало, а в гости её никто не позвал. Наверное, потому, что она не попалась никому на глаза в канун новогоднего праздника. Так что уже к исходу второго января негативные мысли – или бесы? – победили Стеллу окончательно. «Зайти к Джойнсу. И Валлу я больше не увижу. Не ждать же, что тётя Мервелла пригласит на чай с моими пряниками».
***
В дверь позвонили. Стелла, в длинной кофте, накинутой поверх ночной рубашки, босиком, побежала открывать.
На пороге стоял Валентин. Он пришёл с улыбкой и заготовленной речью, но вид Стеллы сбил его с толку.
— Ты всё ещё спишь?
Усталая и растрёпанная Стелла отступила на два шага назад. На лице её, если только это возможно, не было никакого выражения. «Значит, сегодня день его отъезда. Как я могла забыть».
— Ты не едешь?! – Стелла вздрогнула и подумала, что, должно быть, у сильных людей такой испуг – они очень громко кричат.
Валентин со всей дури ударил кулаком о косяк двери. Деревянная рама затрещала, но Валентин вошёл в состояние, когда не чувствуют боли. Он прошептал как бы про себя:
 — Нет, не может быть, так не может быть, это просто кажется… – он поднял глаза на Стеллу:
— В упряжке осталось три места для багажа. Упакуй всё это волшебство, – он повёл рукой вокруг себя, восхищаясь обстановкой, – в чемоданы и через три часа будь у почты. Мы с Контой поможем донести груз и закроем дверь.
— Ты давишь на меня, – еле слышно выдохнула Стелла.
— Хорошо. Я не буду давить. Если хочешь, я больше не приду. Это твой… наш шанс на счастье. Ещё не знаю, что буду делать без тебя. Если б я знал, что в оставшиеся дни ты решила порвать, только начав отношения, то не отпустил бы тебя так просто. Хотел доверять тебе. Да и теперь мне ничего другого не остаётся. Мы приедем… если приедем, то будем жить у меня. Может, поженимся после приезда? И я не буду давить. Нет. Ты просто будешь жить в другой комнате, – он усмехнулся. – А я буду приходить к тебе пить чай, – Стелла подумала, что если все пойдёт по такому сценарию, то она придёт к нему первая и обнимет. Но пока человек далеко, то ведь и соблазна нет, так, может, не ехать? – …и ничего. Но я хочу общаться с тобой. Дышать рядом с тобой. Ты открыла мне личную жизнь. Помогла вылечиться от нервного недуга, от него я не смог бы избавиться без чужой помощи. В любом случае, спасибо тебе. Но я рассчитываю на твой реальный решительный шаг в ближайшие три часа. Если ты отвергнешь наше будущее, мне останется только скучать, метаться дома, как лев в клетке, и присылать тебе открытки. А в следующем отпуске я приеду и все равно тебя заберу. Или буду ходить вокруг твоего дома кругами и вызывать жалость безумным видом, – он немножко помедлил на пороге прежде, чем закрыть дверь. – Прощай, - голос сорвался на шёпот.
Стелла вздохнула и повернулась спиной ко входу. Она всё ещё раздумывала, глядя на антресоли.
***
Оленёнок в полушубке был таким маленьким, почти незаметным на фоне саней. Валентин спрыгнул к полозьям, осторожно подошел к ней. Стелла подняла глаза и увидела тот самый серый взгляд, теперь непривычно внимательный и заботливый. Её лицо оказалось зажато большими, шероховатыми ладонями. Губы коснулись губ. Затем оленёнка легким движением забросили и приняли в санях. Стелла сидела под боком Валентина, так что ей стало жарко. Немного повырывавшись, она поняла, что ей нечего противопоставить его хватке. Можно было попросить Валентина не так судорожно сжимать её в объятиях, ведь, в конце концов, становилось трудно дышать, но, подумав, оленёнок не захотела.
Не всегда привязанности – зло, и есть люди, с которыми даже когда соскучишься, ни за что не захочется разлучаться! Оленёнка разморило, и она заснула, убаюкиваемая качанием из стороны в сторону саней, и на душе было как никогда по-женски спокойно и легко.