Однажды на радио Свободная Европа

               
     " Колоссальнейший скандаль приключился нынче в Аглицком, душа моя Тряпичкин. Мало того, что забаллотировали Чадского, плагиатно затем умыкнутого Грибоедой на пути в Тифлис, так еще вышел к обществу наотмашь Сам. Аксельбант поправил, фуражечку с белым донышком на стул уложил да как грянет !
     - Сенкевичу пою я оду,
     Кладя прибор на панов и господ.
     Ну что ощерились, уроды ?
     Я ссал и срал в ваш хренов рот.
     Сказал так - ту и исчез, как не было. Ну, натурально скандаль. Кто - то за будошником побег, Лариса Ивановна прямо в обморок обрушилась, ей еще подпоручик Гржим - Гржимайло все декольте ошарил, дескать, продыху не хватает, купец Лущенко упился водкой, а из гардероба три шубы бобриных пропали. И тута возьми Пашка Вяземский и скажи :
    - А ведь это Махатма был.
    Дружок его, камер - юнкер Пошкин в спор бросился. " Да ни х...я ! - кричит, руками машет. - Это К.Р. " И сразу тишина. Как вот столбняк на всех снизошел, к смущению бросая, дамы краснеют, господа отдыхающие по лестнице топочут, уходя по - английски, Аглицкий клуб - то, сам понимаешь. Я ни в тех, ни всех, ни в в каких. Стою дуб дубом, бревным бревно, хоть куда кати или руби. Ничего не понимаю. Какой, думаю, мать вашу, К. Р., к каким, думаю, е...ням, бегут все. Хорошо, что случился милейший Владимир Алексеевич, очнулся он спьяну в ажидации лакейской, среди польт и кардиганов спал, оказывается, еще с вечеру залег, как медведь. Пьян еси и зол. Опрокинул жбан квасу сухарного, слушает меня, режет не глядя :
     - Это, грит, Великий Князь, грит, Констинтин, грит, Романов, наместник в Царстве Польском.
     Да как заржет ! Обидно мне стало, сил нет, мочи никакой, ажно на слезу подмывает, давлю - давлю из себя слезу - то, а не выходит. Подходит ко мне Гиляровский, сам похмельной слезой струится, протягивает портсигар и объясняет, эдак по плечу меня похлопывая покровительственно, мол, не печалуйся, Хлестаков, ложь с прибором на жлобизм мой окаянный, это от вина, от гордыни моей неимоверной, а смеялся я потому, что поляки уважают и даже любят Князя Великого как поэта, но ненавидят как угнетателя. И никогда, кричит, не будет ему памятника, это, орет, не Суворов или София - Федерика какие, это и поэт и деспот единовременно, те же, свиньи, просто убийцы и рабовладельцы, лишь холуйским усердием двуногих возвеличившиеся памятниками. Выжрал стакан водки, от купца Лущенко оставшейся, и ушел по своим репортерским делам. А я вот до сих пор, напримерно, размышляю : отчего, думаю, сам Великий Князь в стихоплетство бросился ? Муветон ? Не скажи. Как написал я  " Юрия Милославского ", душа Тряпичкин, так осенило меня целиком и полностью : ссать и срать на убийц в мундирах или на троне, а чтобы памятники гадам не сносить потом, так их и ставить изначально не надо. Мало пиитов, что ли, хоть у нас, хоть у хохлов, хоть в Ржечи ? Да жопой жуй, как собак нерезаных ! Готфрик та же. Но. Глупо сносить, ресурс казенный расходовать, надо как ромеи поступать. Екатерине Великой Второй - башку Лизаветы Готфрик, а старичку Суворову - через глаз Кутузова, конечно, как второй этап модернизации наглядности, голову Бабеля. И всем хорошо, и в меру, и по уму, только работы больше, так как шлафрок императрицы обстругать надо бы, иначе титьки Лизаветы упрятаны будут, что не дело.
     В общем, душа Тряпичкин, денег нет, но ты держись. А я тута жуирую напропалую, вращаюсь, флиртую и с мамой, и с дочкой, и даже, страшно вспомнить, по хмельному делу попечителю Христьян Иванычу засадил намедни. Гадский опыт оказался, калом перемазался, усы потерял, еще вот тросточка моя куда - то задевалась. "
     Я глянул на часы и побежал перекурить. Начал вот, таская у отца сначала, потом покупая на карманные, не зная, что привяжется самый легкий наркотик навсегда. Ничего, надо скорее, через пять минут уже на другой волне будут читать уже о споре Хоропрова с Иваном Денисовичем, выясняя степень задроченности и первоприсутствие на Луне. Интересно.