Сказочница

                СКАЗОЧНИЦА
               
Со мною всё время что-то происходит. Конечно, я рассказываю об этом друзьям и знакомым. Они слушают мои истории с большим интересом, но потом качают головой и радостно говорят:
- Ну, ты и сказочница!


Вообще-то я говорю правду, какой смысл преувеличивать, ведь жизнь куда интереснее, чем выдумка, но, если людям хочется считать меня сказочницей – пусть так и будет.


 Знайте, что некоторые дети помнят себя очень рано. И себя, и всё, что с ними происходило. Будьте внимательны к детям и нежны. Они могут всё помнить. Я вот помню себя совсем маленькой девочкой – месяцев восьми или девяти. Я тогда внезапно очнулась. Или очнулся? Как будто меня до этого времени не существовало и вдруг – появилась на этом свете. С этого времени я себя и помню.


                *   *   *


Я сидел на полу, на тряпичном коврике. Вокруг меня стояли игрушки. Резиновая коза в синем сарафане старательно прятала копыта под красным фартуком. Блестела свежей краской деревянная пирамидка с разноцветными тяжелёнькими кольцами. Голый пластмассовый пупс смотрел на мир радостными голубыми глазами. В руке я крепко держал погремушку.


Сквозь кружевную занавеску было видно, как за окном медленно сгущается синева. От чугунной батареи, выкрашенной в светло-зелёный цвет, шло уютное тепло. Брызгала разноцветными искрами люстра. В углу передо мной возвышался чуть не до потолка огромный фикус. Позади, в квадратной кадке, раскинулась китайская роза с красными лохматыми цветами.


На мне были надеты жёлтые ползунки и белые пуховые носочки. Я сидел и изумлённо смотрел вокруг. Всё окружающее казалось очень ярким и цветным. Так меняют цвет и смысл морские камушки, когда их омывает волна. Из пыльных и серых они становятся блестящими - голубыми, красными, зелёными...  Словно обретают особую ценность, светясь изнутри и отражая солнце. Комната была огромной и... совершенно мне незнакомой.  Какое-то отрешённое счастливое изумление охватило меня. Так, потерявший от боли сознание человек, очнувшись, знает, что он спасён и страшное позади. Или, вынырнув на поверхность из ужаса чёрного безысходного сна, задыхаясь от сердцебиения, вдруг с облегчением понимает, что он дома, в своей тёплой постели и опасность миновала.

 
Я забыл, кто я и что со мной произошло. Где мои родители, друзья, чем я занимался? Я знал, что я – взрослый мужчина и только. Всё было стёрто из памяти, как надпись на запотевшем стекле.  Эту комнату я видел впервые и никогда здесь не был. Я мог бы подумать, что мне снится сон, если бы мир вокруг меня не был таким осязаемым.


Рыжеватый байковый коврик, ворсистый и мягкий на ощупь, распростёршийся за пределами коврика тёмный дубовый паркет, гладкий и местами рассохшийся – всё было настоящим. Я видел отчётливо, как под микроскопом, засохшую пыль в трещинах между паркетинами. Да и как было не рассмотреть эти трещины, если я возвышался над ними не больше, чем на вершок! Посмотрел на изгрызанную бело-синюю погремушку, зажатую в моей правой руке, и разжал пальцы. Погремушка упала и тихонько загремела. Интересно, уж не я ли её обгрыз?!


 Звук шагов за стеной заставил меня повернуть голову в сторону двери. Раздвинулись гобеленовые шторы с попугаями, и в комнату вошла женщина. Она была большая. Я задрал голову, глядя на неё снизу-вверх, так, что закружилась голова.
От женщины тёплыми волнами исходила любовь и доброта. Двигалась она мягко и ласково, как будто боялась меня напугать. Одета в батистовое домашнее платье в коричневый витой листочек, широкие рукава спадали с плеч лёгкими лепестками. Женщина казалась воплощением нежности.

 
А я с ужасом смотрел на неё и понимал, что должен встать, вскочить, потому что в комнату вошла дама. Я обязан был засвидетельствовать ей своё почтение, как это полагается в обществе, но я не мог!!! Хотел встать и щёлкнуть каблуками, и не мог… Ноги не слушались меня! И вообще это не мои ноги, а ноги ребенка, ещё не умеющего ходить! Да что ноги! Я и сказать-то ничего не мог, а только открыл слюнявый рот и смотрел на неё с отчаянием, издавая какие-то нелепые воркующие звуки. С одной стороны меня одолевал жгучий стыд, а с другой – изумление, потому что я, взрослый мужчина, офицер - вдруг оказался младенцем, сидящим в ползунках перед незнакомой женщиной в её же доме! Это было уму непостижимо! Я её стеснялся.


- Женечка, доченька, что же ты не играешь? Смотри, какая коза рогатая, сейчас Женечку забодает – забодает – забодает! А вот пирамидка: с неё нужно снять колечки, а потом одеть на палочку – вот так. Во-о-от так! Сначала большое, а потом красненькое колечко, а потом синенькое... Ну-ка, давай, попробуй...
Участие этой удивительной женщины просто потрясало. Становилось неловко оттого, что это высшее существо наклоняется ко мне, почти к самому полу. Что она делает?! Предлагает поиграть в ненужные ни ей, ни мне игрушки, стараясь развлечь меня? Говорит мне ласковые слова, как будто я заслужил их!


От осознания своего самозванства становилось так стыдно, что подгибались пальцы на ногах, но я уже начинал понимать, что эта женщина – мать девочки, в теле которой я, зрелый мужчина, сейчас нахожусь. Она будет моей матерью в дальнейшем, и ничего изменить нельзя. Да, честно говоря, не хотелось... Судя по всему, мои дела в беспамятном прошлом оказались совсем плохи, если это внезапное и необъяснимое превращение показалось мне воскресением. Хотя то, что случилось -  немыслимо! Объяснить кому-либо будет невозможно. Да и куда пойдёшь, как расскажешь? Ноги ещё не ходят, язык ещё не говорит... Может я сошёл с ума?
Эту мысль мягко отнесло в страну забвения, а маленькая девочка девяти месяцев от роду по имени Евгения продолжала расти в семье офицера и учительницы математики старших классов.


Евгения – это я. И тот офицер, который превратился в маленькую девочку – тоже я. Пока я подрастала, память о моих превращениях меня не беспокоила. Знание лежало себе спокойно на своей полке и ждало часа, когда появится возможность всё обдумать.


Впрочем, унаследованный из прошлой жизни характер давал о себе знать уже с раннего детства. Однажды мама отправила братьев вместе со мной сняться на карточку. Тогда было принято фотографироваться «на память». Ателье фотографа находилось неподалеку от нашего дома. Мне было месяцев десять. Стоял конец марта. Все вокруг было черно-белое, снег еще не до конца стаял, на ноги братьям налипала грязь. Они несли меня вдвоем на скрещённых руках, чтобы я не запачкалась. Я восседала между ними важная в своем зелёном плюшевом пальто и в вязаной шапке модного ядовито-розового цвета. Щёки свисали на пальто из-под шапки. Ноги в бордовых шароварах с начёсом и в маленьких фетровых ботиках «прощай молодость» болтались на весу. Я держалась обеими руками за братьев, и нам было очень весело. Уже начало темнеть, когда они внесли меня в фотографическую студию и поставили на пол из широких досок. Стали объяснять, что хотят сфотографироваться.  Фотограф – неприятного вида мужчина лет пятидесяти с засаленными черными волосёнками через лысину стал на них кричать и обзываться, страшно выпучивая глаза. У ребят их чёрные резиновые сапоги были запачканы уличной грязью. Они смутились и вышли, чтобы помыть их в какой-нибудь луже.

 
Как я разгневалась тогда! Какое это было взрослое чувство. Негодяй грубо оскорблял братьев, хотя мог бы сделать им замечание сдержанно и спокойно. Конечно, при взрослых так себя вести он бы не посмел, но здесь взрослой себя ощущала я. Мне хотелось одёрнуть его и сказать, чтобы этот хам вел себя прилично и знал своё место. Мне требовалась сатисфакция! Но… Говорить я ещё не умела. Мне мерещилась небольшая, но хлёсткая палочка в моей руке. Сейчас бы она пригодилась. Тогда я не знала, что палочка эта называется «стек».
Братья быстро вернулись, усадили меня на высокий деревянный стульчик, склонили ко мне свои головы. Одна голова светлая, другая тёмная. Фотограф залез своей липкой полулысиной под чёрную ткань и ослепил нас вспышкой.Эта старая фотография жива, существует, и видели бы вы – каким негодующим, холодным и презрительным взглядом по сути  грудной ещё ребенок смотрит сквозь объектив на обидевшего её братьев фотографа.

 
Память из прошлой жизни как-то раз ещё вернулась. Думаю, что мне тогда стукнул год с небольшим. Судя по всему, собрались мы тогда ехать к бабушке в Шалю.
Перрон шумел. Едва мы пробрались к поезду сквозь вокзальную толчею, как объявили посадку. Мужчины погрузили узлы и чемоданы в вагон. Мама пристроила меня у окошка и велела никуда не уходить. А сама пошла прощаться. Я осталась одна. Поболтала ногами, потрогала гладкую округлость полки, на которой сидела и стала смотреть в мутное окно. Напротив стоял грузовой состав. Деревянные вагоны, покрашенные в коричневый цвет, наводили скуку. Ничего интересного не происходило, и я просто сидела и ждала, когда все попрощаются, и мы, наконец, поедем.


В пустом вагоне было тихо, слабо доносились голоса с перрона.  Я почти задремала с открытыми глазами. И вдруг очнулась. Только странное это было пробуждение: как будто другой, взрослый человек, открыв глаза, обнаружил себя в теле маленькой девочки и был потрясен этим фактом до глубины души. Я была этим взрослым человеком.


Он с ужасом разглядывал маленькие мягкие ручки, болтал ногами, недостающими до пола, и ничего не понимал. Человек думал: « Я – это я, но почему я – девочка?! Этого не может быть!!!». Но наваждение не пропадало. Он был ребенком женского пола, хотя этого быть не могло. Человек потерял сознание, а когда очнулся, он опять все забыл и продолжил существовать дальше под именем Жени, девочки года с небольшим отроду. Но, вот я-то ничего не забыла, все запомнила.  Я даже знала, как примерно выглядел этот человек, который очнулся во мне.


 Лет шестьдесят с лишним, худощавый. Высокого роста и хорошо сложённый, широкоплечий, с выправкой  бывшего военного.  Носил тёмно-серый  костюм в широкую полоску и мягкую шёлковую голубую рубашку тоже в полоску, но с красной ниточкой. Мужчина был прекрасно воспитан, его обожали женщины и он умел с ними ладить. Темно-русые с проседью волосы он зачесывал назад. Несмотря на возраст, очевидно привлекателен, но в самом уголке его сердца таилась печаль.


Каким-то непостижимым образом он очутился в моём теле, и самое ужасное, понял это. Затем, как полагается, память у него отшибло и, придя в себя, он помнил только это осознание, сильное, ослепляющее, как солнечная вспышка. И правильно будет сказать, не помнил, а помнила, потому что он стал девочкой. Но это неважно, да и не страшно: ведь, наверное, после смерти нас могут переселить куда  угодно и в кого угодно, просто мы к этому часто не готовы.


Удивительно другое - то, что произошел сбой в небесных технологиях, и память о прошлой жизни сверкнула в новом теле и никуда не пропала. И даже, и скорее всего, не простой технологический сбой это был, а сила мощной воли, характера и духа не дала отлетевшей душе впасть в забвение. Заставила очнуться, преодолевая смертный сон и осмотреться: «Куда же я попал? Где я, и кто я сейчас? Пусть у меня другое тело, другое время и другие родители и друзья, но я - это я, хоть ты тресни! И пусть в другом теле и обличье, но я живу!!!»


Потом я резко очнулась. Странное это было пробуждение. Я вдруг ощутила, что Я – это Я и никто другой. Это было необъяснимо и сильно, как удар электрического тока. Я узнала себя! Все длилось не больше секунды,  затем озарение исчезло, оставив после себя лишь сильное сердцебиение и ощущение огромного чуда. Это было очень важно!

 
Когда пришли папа, мама и брат Вовка, я кинулась к маме и горячо сказала:  «Мама! Я – это Я!». На что мама ответила: « Ну конечно ты, а кто же ещё?». А Вовка стал дразниться яблоком-тыблоком.

 
За окном медленно лязгнули и сдвинулись вагоны, оказалось, что это тронулся наш поезд, а пыльный состав напротив так и остался стоять. Застучали колеса. Поезд набирал ход. Поплыли мимо закопчённые корпуса заводов и грязные привокзальные постройки. Потом замелькали деревья и деревянные дома. Время от времени на страшной скорости с грохотом проносились встречные поезда. Вагон уютно раскачивался и подпрыгивал. Папа достал перочинный нож и стал резать им на столе пахучую колбасу. Вовка вынимал из сумки и ставил на стол бутылки с газировкой. Ударил в нос укропный дух  малосольных огурцов, запахло крутыми яйцами. Мама расстелила  на столике салфетку и бережно выложила на нее душистый серый хлеб.
Я отвлеклась, попивая из эмалированной кружки налитую мне на донышко газировку дивного красного цвета, и  уже не раздумывала о том, что же за чудо со мной только что произошло. Но потом частенько спрашивала  у друзей: « А ты когда узнал, что ты – это ты?». На что друзья лишь пожимали плечами, не понимая, чего мне от них нужно...


Что дало мне это знание? Пока не знаю. По крайней мере, уверенность в том, что есть такая возможность превращаться в разных людей в разное время, но при этом всегда оставаться самим собой.
 


                БЕСКОНЕЧНОСТЬ И  ДРУГОЕ



Вот ещё необычное воспоминание. Года в четыре нет-нет, но я задумывалась над ним. Это туман, который я видела когда-то. Не здесь, не в этой жизни, а, наверное, перед жизнью. Туман мучил меня. Немного сероватый, как в компьютерной графике, плотный и бескрайний. Собственно, туманом-то его не назовёшь. Это – как слой облаков под самолётом, уходящий во все стороны в бесконечность. Вот эта бесконечность мучила меня, пугала. Я никак не могла осознать её, вместить в свою голову.


Смотрела в чашку со спитым чаем, где на донышке плавали мелкие чаинки, и думала, насколько они могут быть малы? Уменьшала и уменьшала их в уме и снова получалась бесконечность. Бесконечность была везде. Приставала к маме, спрашивала про бесконечность. Мама внимательно смотрела на меня, пыталась рассказать про микробов, про атомы. Удивлялась в разговоре со своими приятельницами, что такая маленькая девочка задаёт такие большие вопросы.


Говорят, что детям нужно задавать вопросы, потому что они помнят многое из прошлой жизни или видят то, чего уже не могут видеть взрослые. У меня ничего такого не было, как ни старалась, не могла припомнить. Росла обыкновенной советской девочкой, озорной, смешливой, выдумщицей. Играла в футбол с мальчишками, в классики и вышибалы, бегала на каток, съезжала с высокой заснеженной горы на фанерке.. Кидалась снежками,  прыгала в чехарду вместе со своими весёлыми ровесниками. Летала над городом во сне. Всё как у всех.
Правда, в подростковом возрасте, когда я уже пыталась писать нечто, напоминающее стихи, они мне стали сниться. Я просыпалась и записывала их. Но недолго это длилось.


 Одно могу сказать – безотчётная радость всегда была со мной, казалось, она как радугой окутывала меня. Как будто пузырьки газировки бурлили внутри и рвались вверх. Тогда казалось, что ноги сами собой оторвутся от земли, и я вот-вот - и полечу над землёй. Вот такое счастливое было у меня детство.


                БАБУШКА  ПЕЯ


Когда я была маленькая, то очень любила слушать рассказы бабы Мани про старину. Бабушка интересно говорила про разные случаи, про родственников, как они жили, что делали. Чего только не происходило в старые годы, совсем не похожие на наше время. Баба Маня уродилась с даром рассказчицы. Памятью обладала редкостной, слушала я её часами, подперев голову и раскрыв рот.


Рассказывала она про далёких предков, вспоминала деда Дорофея и деда Досифея. Вот ведь имечки какие были в старину.
- Дед Дорофей-то большущий был мужчина, высокий да здоровый какой! Лет-то ему сколько стукнуло и не знаю, уж сын его дедушко Досифей стариком стал, а тот и робил вовсю и на охоту хаживал. Красивой такой мужчина, хоть и старик. Голова ясная, а сам умный очень был человек. Меня любил, всё гостинцами угощал. Он ведь в Куаре жил тогда. Нонче Куары-то нет, никто не живёт, а раньше-то крепкая деревня стояла. Дома из таких брёвен сложены, руками не обхватишь. Извели лес-то настоящий, такого-то нет больше.


 Вспоминала папу своего Николая, как он воевал в русско-японскую войну. Видела я бабушкиного отца, своего прадеда на пожелтевшей фотографии. Красивый, с усиками - похожий на валета, нарисованного на игральных картах. Много про кого рассказывала баба Маня и про бабушку Пею тоже. Бабе Мане бабушка Пея бабушкой была. А мне, получается – прапрабабкой. На самом деле полное имя её было – Олимпиада, а домашние ласково звали – Пея.


Меня смешило имя Олимпиада. Ну что, в десять лет кажется, что Олимпиада нечто спортивное, а тут прапрабабушку так зовут. Пея – тоже непривычное имя. Вот я и расспрашивала бабу Маню про бабушку Олимпиаду: какая она была, да чем занималась. Интересная история оказалась у бабушки Олимпиады.


Жила тогда моя баба Маня в большом двухэтажном доме на берегу демидовского пруда. Зажиточная семья владела до революции двумя большими домами, ещё один пустой дом отдали под училище, где ребята учились рабочим профессиям, а девочки обучались вышивке. У бабушки Олимпиады был свой отдельный дом.
-Бабушка, а она просто дома сидела, ничего не делала?
-Пошто не делала-то? Повитухой она была.
- Как это – повитухой? – я такого слова и не слыхала никогда.
- Ну, акушеркой, по-нонешнему… Роды она принимала у женщин. Тогда ведь роддомов-то не построили на всех, вот и помогала. Травами людей лечила. Докторов-то тогда на всех не хватало. Очень верующая бабушка-то была. Храм у нас тогда красивый стоял, с садом, с оградой. Вот она туда всё время молиться ходила. Сейчас изнахратили всё, половину сломали. Видано ли дело – трактора в храме стоят. Тьфу! Сад-то кому помешал? На что вырубили таку красоту?


Ну вот, однажды пришли мы к ней с сестричкой, с Лизой, а она в постели лежит, а ведь уж день вовсю! Спит бабушка Пея и не просыпается. Мы её будим, а она спит и спит. Испугались мы, побежали домой, маме сказали. Мама подхватилась и тоже к бабушке Пее - ну бежать. Ещё люди пришли. И шшекотали её и в ухо кричали, звали – нет, не отвечает, всё спит и спит. Уж думали, может, померла? Дак нет, зеркальце подставили, вроде легонько запотело – жива стало быть. Вот так и спала она, почитай, недели три.


-Бабушка! Не может быть! – ахнула я - как же так? А она ела что-нибудь? Пила? А в уборную ходила?
- Ничего не ела и не пила и не ходила никуда – начала сердиться баба Маня.
- Ну ладно, а потом что было? Проснулась она?
- Проснулась, как не проснулась… Да так ещё проснулась! Села на кровати и как закричит:
-Всё не так, всё он наврал! Всё совсем по-другому! – и как побежит!
- Куда побежит-то, баба Маня? – не могла я взять в толк.
- Куда-куда… В церкву, вот куда, в храм. Как есть простоволосая, в одной рубахе и кинулась. Храм-то рядом, слава богу. Ладно, мама успела шаль на неё накинуть, а то ведь не удержать было! Вот. Прибежала в храм-то и прямо к священнику. Чуть в бороду ему не вцепилась. Мол, врёшь ты все, старый хрен, там всё по-другому, совсем не так!
Едва оттащили. Ну, ладно, успокоилась потом, обошлось. Она долго ещё прожила, бабушка Пея-то.


- Бабушка, а что она видела, что сказать-то хотела? Что там по-другому? И где там-то? Она хоть вам-то рассказала? – изнывала я от любопытства. Где я такое ещё услышу? Ничего себе событие у меня в семье… А я только что узнала.
- Не знаю я ничего – отрезала баба Маня, - не рассказывала она нам. Мало ли что человеку поблазнится спросонья… , Я вон тоже, просыпаюсь утром спозаранку, дак, как звать себя не вспомню.


Вот так и поговорили мы с бабой Маней. Очень случай этот из домашней хроники мне в душу запал. Всю жизнь мне хотелось знать, как было на самом деле и про что «врал» священник. Что или кого увидела бабушка Олимпиада в тех краях, где её душенька летала почти месяц без малого? Неосознанно искала я ответ на эту загадку. Спустя годы, мне хочется так думать, кое-что я поняла и очень завидую бабе Пее, которая узнала то, что знают совсем немногие.



                НЕБО  ОТКРЫЛОСЬ


В семнадцать лет так получилось, что я с осени до поздней весны жила у бабушки с дедушкой в уральском селе. Сугробы доросли до высоких окон. Мороз украсил стёкла драгоценными узорами. От печки по уютному дому разливалось тепло. Всё было, как в детстве. Только сейчас я готовилась к поступлению в университет, а не бегала с ребятишками по заснеженной горе, не кидалась снежками. Сидела за круглым столом по вечерам и занималась подготовкой к экзаменам. Днём я работала в ателье, куда меня устроила бабушка, чтобы я времени зря не теряла и выучилась ремеслу. «Потом в жизни всё пригодится!» - сказала баба Маня.


Так шли дни за днями. Стала я замечать, что баба Маня забеспокоилась и смотрит на меня как-то эдак.
- Ты бы, мила дощь, подрумянилась бы, ли чо ли? Вон, бледная какая, зелёная прямо. Краше в гроб кладут. Всё за книжками, да за книжками… Хватит уж, надо и в люди выходить.
- Бабушка, куда я пойду? На работу хожу, в библиотеку, за водой хожу к колодцу – смеялась я.
- Не про то я. На танцы тебе надо (у бабушки получалось «на тансы»).
-Бабушка, ну какие-такие танцы? Чего я на ваших деревенских танцах делать буду? Не выдумывай, пожалуйста. 


Ну, правда, какие танцы? Что я танцев не видела? Сколько было сшито самых модных платьев, сколько вылито лака на завитые локоны. С каким азартом я клеила накладные ресницы по тогдашней моде. Весёлой стайкой мы с нарядными и раздушенными подругами отправлялись в огромный и красивый Дворец культуры, танцевали там доупаду, строили глазки молодым людям. А потом надоело, стало скучно. Не хотелось зря терять время. Книги, стихи и рисунки привлекали меня куда больше. А тут – какая-то деревенская дискотека. Правда, это слово тогда ещё не придумали.


Но моя баба Маня, она такая бабушка; если что сказала – значит, так тому и быть. Меня она воспитывала с раннего детства, когда давали ей поняньчиться со мной, и поэтому считала внучку своей собственностью. Я росла непослушной, но истинно бабушкиной внучкой. Свою бабу Маню очень любила, хоть и постоянно взбрыкивала.
То, что я думаю о деревенских танцах, бабушка пропустила мимо ушей. Однажды она пришла с мороза довольная и оживлённая. Отряхнула с серой пуховой шали снежинки и сказала:
-Всё. Договорилась я с медичками (у неё получилось «с медищками»). В субботу на танцы пойдёте. Соберись, надень, что покрасивше. Неча дома сидеть, молодая, поди. Я в твои годы дома не сиживала.


Как не отпиралась и не возмущалась, деваться мне было некуда. Оделась «покрасивше», соорудила причёску на голове, накрасилась перед тройным зеркалом на старинном комоде, а там и «медищки» зашли за мной. Сунула ноги в валенки, прихватила туфли на каблуках и пошли мы по белым заснеженным дорожкам в клуб.
В клубе топились круглые печи-«голландки», многие танцоры танцевали в валенках. Но в воздухе витал дух праздника и оживления. Я оказалась в центре внимания. Все смотрели на меня во все глаза. Конечно, интересно ведь, кого это к ним занесло. Никто меня не приглашал, стеснялись. Да и мне что-то танцевать не хотелось. Стояла и наблюдала.

 
Веселье разгоралось и тут в зале появилось новое лицо.  Высокий молодой человек в зелёной водолазке, серьёзный и постарше других зашёл в зал и прислонился к стене, сложив руки на груди. Постоял, огляделся и вдруг направился в мою сторону. Вот с ним мы и пошли танцевать и танцевали до тех пор, пока тётенька-уборщица не закричала, что клуб закрывается. Потом Сергей пошёл меня провожать под декабрьскими звёздами. Скрипел под валенками снег, сугробы искрились под лунным светом, морозный воздух пах, как крепкое яблочко. Мы говорили обо всём, и наговориться не могли. Очень мне понравились танцы в сельском клубе. И баба Маня тоже осталась довольна.


С перерывами на танцы прошла зима, налетел молодой черёмуховый май. Удивительное горьковатое благоухание как невидимый туман стелилось в тёплом воздухе. Осыпались метелью белые лепестки. Я уезжала утром завтрашнего дня. Меня ждала Москва, другая жизнь, манило будущее. Вечером, с разрешения бабушки и деда мы встретились с Сергеем последний раз, и пошли гулять по кромке леса. Шли, говорили. Умудрилась я сломать каблук на своих красных босоножках, пришлось идти босиком. На мостике через маленькую речку, уже перед самым домом, мы остановились, прощаясь. Гулять мне разрешено было только до десяти часов. Дедушка так велел, а его веления не оспаривались. Оставалось минут пятнадцать, не больше.


Стали мы с Сергеем смотреть на звёзды, а увидели кое-что другое. Открыли мы рты и засмотрелись. С северо-запада на юго-восток мимо нас по ночному небу низко двигалось нечто светящееся. Двигалось не торопясь и совершенно бесшумно. Походило это «нечто» на большую лампочку ватт на пятьсот, и двигалось оно «цоколем» вперёд. К тому же из «цоколя» выходили длинные закруглённые лучи, что противоречило всем законам физики. Прошествовала «лампочка с лучами» на юго-восток и скрылась за частоколом далёких ёлок. Удивились мы, конечно, что такое явление нам удалось увидеть, но не очень. Мало ли что Советский Союз испытывал в те годы. Тем более, что это Урал, мало ли что в уральском небе летает. Скорее, испытали гордость за нашу страну и её военную промышленность.
Ну, вот, распрощались мы с Сергеем, возможно, навсегда. Напоследок он попросил меня оставаться радостной всегда, даже в самые тяжёлые минуты жизни. Я дала ему слово.


Прокралась на цыпочках в спящий дом, тихонько, чтобы дедушку не разбудить и улеглась спать. И приснился мне сон.


Снилось, будто стою я на горе возле бабушкиного дома. В самой серединке, в самом пупке её. Смотрю в тёмное ночное небо. Небо высокое, такое высокое, что и сказать нельзя. До самого Космоса высокое. И вот открылось Небо. Такое тёмное, что темнее и быть не может. Такое темное, что Светлое. И такой Свет полился с неизмеримой высоты, такой яркий, невероятный - один Свет вокруг. Не солнечный, другой, белый. И такой он светлый, что – тёмный.


И такая мощная музыка снизошла с бесконечных высот открывшегося Неба, такая сильная, похожая на органную. Так она заполнила своими звуками всё пространство вокруг, что не осталось ни одного атома, где бы ни звучала эта музыка. Звучало всё. Грому она была подобна. И в то же время стояла оглушительная тишина. Неслыханная, полная тишина. Безмолвие.


Дул страшный, ураганный ветер. Ничего не могло устоять перед его немыслимой силой. На мне же даже юбочка не колыхнулась.


И такой восторг поднялся в душе моей, как будто вышла она из берегов и разлилась по всему миру, и такая радость высокая овладела душой моей, как будто узнала я самое важное, самое нужное, как будто душой взлетела я высоко. Нет у меня земных слов, чтобы рассказать, что я почувствовала.


Проснулась от белого сияния за окнами. Ночью выпал снег и идти к поезду пришлось по тающим сугробам. Сон не забылся. Часто я думала, что же он означал? Что сказать хотел мне сон? В конце концов, вывела для себя, что Истина – в парадоксах. Сейчас думаю, что этого мало, бесконечны тайны в высоте развёрстого Неба. Живёт во мне благодарность за то необъяснимое словами чувство, подаренное мне во сне. Спасибо за то, что это случилось.


 После этого события мне время от времени стали сниться необычные сны. И не сны вовсе, а картины прошлых жизней. Как будто снова живёшь там, только недолго. Всё видишь, чувствуешь, знаешь. Коротки, конечно, такие моменты, но кроме происходящего вокруг есть и другое – вкус того времени, особые ощущения тех жизней. И ещё есть я нынешняя, которая смотрит на ту  жизнь из нашего времени и осознаёт её отсюда, из современности. Иногда сравнение поражает!



                АТЛАНТИДА


Приснилось мне, что сижу я на маленьком песчаном пляже. Чудесный пляж с золотистым шёлковым песком на одного человека. Уже поплавала, полежала на тонком песочке, насладилась. Океан спокойный, отрадный, перламутровый, волны еле-еле накатывают. Почему уверена, что это океан, а не море – не знаю. Океана я никогда не видела, только по телевизору. Да и чем он от моря отличается, не понимаю, если сидишь на пляже и смотришь на синюю воду? По-моему – не отличишь, если не знаешь. Но в этом сне я точно знала, что сижу на берегу океана. Скорее всего, Тихого, но не нынешнего, а другого – древнего океана.


В этом сне я – красивая. Лица, конечно, не видно, но тело безупречных пропорций. Ноги длинные, каждая жилочка видна, талия тонкая, грудь высокая, руки изящные – всё мне во мне нравится. Кожа только по цвету отличается, голубоватая кожа, а не привычного телесного цвета, да и то, не сразу и заметила. Копна светло-каштановых волос до пояса вся в крупных завитках. Сижу, поджав колени, и насмешливо всматриваюсь в густую мясистую растительность, которая окружает пляж.


 А там кого только нет, в этих тёмно-зелёных джунглях с перепутанными лианами!
Сидят там злые обезьяны и корчат мне мерзкие рожи. Качаются на лианах, пронзительно верещат резкими противными голосами. Пальцами на меня показывают, кинуться хотят и разорвать. Только и не обезьяны это, а вылитые химеры или горгуньи, которые на соборе Парижской Богоматери сидят в виде изваяний. И морды у них такие же и уши такие же, как у скульптур. В каких видениях являлись они ваятелю? Только сейчас они живые, злобные - настоящие. Они меня боятся, хотели бы стаей налететь, вцепиться в горло и загрызть жёлтыми зубами – да кто ж им позволит? Когда смотрю на них, они от страха замолкают и в тень джунглей прячутся. Смертельно страшит их мой взгляд. 


Вот тигр высунул здоровую круглую башку. Уши прижал, страшно рычит – пугает, клыки свои оскалил, вот-вот прыгнет. Тигр тоже почему-то не совсем правильный тигр. Клыки у него длинноваты. Вон, наружу вылезли, интересно, есть они ему не мешают? Перевожу взгляд на него, смеюсь над глупым зверем. Попятился тигр в заросли, затаился, прижался к земле. Глухо и раздражённо бормочет по своему, по-тигриному. Это он от бессилия, только глаза из темноты мерцают. Взгляда он моего боится, знает, что я своим взглядом заставлю его повиноваться. Если зверь не послушается, мой взгляд и оглушить и убить может.


Вон слон хобот выставил, тоже смотрит на меня из тёмно-зелёных джунглей. Ну, этот умный, нападать не станет. Только маленький он какой-то. По нашим меркам, прямо слонёнок. Подумалось, а может быть не слон маленький, а я большая?
Картинка меняется. Ночь, тёмное звёздное небо. Вижу двух или трёхэтажное каменное здание. Слева к нему пристроена высокая круглая башня. Я выхожу из дома, уже одета в лёгкое длинное платье. Направляюсь прямиком к башне. Следом за мной торопится пожилая полненькая женщина. Она в розовом пышном платье и чепце. Всплёскивает руками, что-то выговаривает мне. Изо всех сил пытается остановить,  не пустить. Даже пытается ухватить меня за подол. Она мне не мать, но, очевидно, присматривает за мной, молодой своенравной девушкой.


Отстраняю её и почти бегом иду к башне. Вокруг башни круглится винтовая лестница с перилами. Шагаю по ступеням вверх, поднимаюсь. Впереди передо мной мелькает край лёгкой белой одежды, всё время исчезающий за поворотом. Я иду вслед.



                ЦАРИЦА  НЕВЕДОМОГО  ЦАРСТВА


Небольшой корабль скользил по зеленовато-коричневой реке. Я, царица неизвестного небольшого царства, стояла на носу корабля, украшенном какой-то раскрашенной и позолоченной фигурой. Медленная ленивая река несла корабль к своей излучине. Справа от меня поднимался берег с тёмными лесными зарослями. По левую руку лежало выжженное солнцем соломенное поле. Всюду царила тишина. Наверное, в наше время такую тишину не встретишь. Летят самолёты, гудят автомобили, стучат колёсами поезда, поют провода под ветром. А тогда стояла тишина, не нарушаемая ничем, и небо было белёсым от зноя.


Вода завораживала взгляд своими неторопливыми струями. Я глядела на медленно приближавшуюся излучину. Река поворачивала направо. Нелёгкие думы о будущем заботили меня. Возможно, придётся выйти замуж за правителя другой страны ради государственных интересов. Этого не хотелось. Найти  бы другой выход, но есть ли он? Хорошо бы найти.


У меня было другое, не такое, как сейчас, тело. Я ниже ростом, крепенькая, ладно сложена, кожа непривычно смуглая. Тонкая талия, небольшие изящные руки и ноги.  Одета в свободные шальвары из зеленоватой полупрозрачной ткани, густо собранные по талии и лодыжкам. Короткая тугая кофточка не доходит до талии. Тяжёленькое украшение опускается на лоб с обруча на голове. Что-то вроде длинной фаты из легчайшей ткани закреплено на обруче сзади. Браслеты везде – на предплечьях, запястьях и лодыжках.  Ноги обуты в изящные сандалии.


Работавшие на соломенном поле подданные попадали ниц прямо в сжатую стерню, только завидели корабль. Тела людей, загоревшие почти дочерна, поражали взгляд страшной худобой.  Больно было смотреть, как торчат их острые кострецы. Многие из них совершенно обнажены, если не считать  жалкого лоскута, заменяющего чалму. Чресла лишь нескольких человек были обвязаны грязной тряпкой. Поднять голову и взглянуть на царицу они не имели права, за этим последовала бы неминуемая смерть.


Я равнодушно смотрела на них. Всё было так, как заведено веками. Но та я, которая живёт в нынешнем времени, была поражена. Никакой жалости, сочувствия или желания облегчить труд, оказать милость этим изможденным, как в концлагере людям у меня, у царицы просто не возникло. Вообще нисколько меня не тронуло! Вот такие нравы существовали в те далёкие времена.


Я обернулась, посмотрела, что происходит за моей спиной. Чисто выскобленная палуба, в конце её на корме возвышался богато украшенный навес. По бортам корабля устроены деревянные лавки, пять рядов справа и  столько же слева. На них сидели полуобнажённые рабы-гребцы по трое на лавке. Они были прикованы за ноги цепью, которая кончалась довольно большим железным шаром, который валялся рядом с лавкой. Длинные мощные вёсла в уключинах ритмично взлетали вверх и вниз, как крылья большой стрекозы. Вода, брызгая каплями, весело стекала с них, сверкая на солнце. Прекрасное и завораживающее зрелище. Вдруг одно весло замедлилось и не попало в ритм. Единство нарушилось.


Я слегка нахмурилась. Надсмотрщик, обнажённый до пояса, в белоснежной набедренной повязке и широком блестящем украшении на груди, всем телом ловил мой взгляд. Широкие кожаные повязки из коричневой кожи туго облегали его крепкие руки, начиная от кисти и немного не доходя до локтей. С выбритой наголо круглой головой, среднего роста, мускулистый и широкоплечий, он держал в руке плётку. Плётку-семихвостку. В крепкую деревянную ручку какой-то заплечных дел мастер вставил семь сыромятных кожаных ремешков. На концах у них грубыми узлами завязал полоски свинца – получилось страшное орудие пыток. С плёткой в руке, следуя моему взгляду, надсмотрщик шагнул к рабу, сидевшему в четвёртом ряду с краю от прохода.


Раб-чужеземец засмотрелся на меня и потому сбился с ритма. Русый, с волнистыми волосами и светло-карими глазами. Плётка наотмашь хлестнула его по вспотевшей правой лопатке. Будто в замедленной киносъёмке очень крупным планом стало видно, как свинцовые узлы с рваными краями на концах сдирают кожу рабу. Как на потной спине наискось набухают страшные следы от плётки. Как появляются, просачиваясь сквозь ссадины, первые капли крови. Раб смотрел на меня, в глазах его была ненависть и мука боли и бессилия. Он не кричал, принял наказание молча. Ритм движения вёсел был восстановлен. Я равнодушно отвернулась, вновь погружаясь в раздумья.


Нисколько мне, царице не было жалко раба, всё происходящее было в порядке вещей, так полагалось. Странно даже думать об этом. Здесь не было жестокости, нет. Не было и жалости или сочувствия. Рабы этого не заслуживали.


Нынешнюю меня потрясло безразличие царицы к чужой боли. Конечно, я понимаю, что в её поведении не было ни жестокости, ни наслаждения чужой болью. В глубокой древности такое отношение к рабам – образ жизни. Но всё же, как хорошо, что душа моя за пару-тройку тысячелетий стала добрее и научилась сопереживать. Правда, не скрою, иногда царица возвращается. И это хорошо. В жизни всякое бывает, иногда стоит вспомнить былое ощущение власти и могущества. Так что, тот опыт пригодился мне и в наши дни. Умение организовать, навести порядок, не каждый сможет, для этого нужен опыт. Возможно, опыт, добытый ценой крови и жизни. Многое стало ясно, например, за что жизнь бьёт меня по голове. Откуда взялись кое-какие черты моего характера. Откуда приходили особенные люди… Просвечивает прошлое сквозь века. Не зря же за глаза, да и в глаза меня нет-нет, да и назовут барыней или царицей?...
               


                ИКОНЫ  НАДО УВАЖАТЬ


Однажды весной я стояла перед иконой Николы Угодника и неумело крестилась. Честно говоря, вообще не знала, как это делается. Но предстояла защита курсовой работы и вот, потребовалась помощь святого. Всегда ведь так – когда ничего не нужно, то о высших силах и не вспомнишь, а как приспичит, так и начинаем кланяться и креститься. Икону мне подарила баба Маня, привезла с Урала. «Всем девкам раздала, теперича у каждой есть, где лоб перекрестить!» - с удовлетворением сказала она. Видно было, как она довольна тем, что обеспечила меня и моих двоюродных сестёр небесной защитой. Не такая уж и старинная икона была, но красивая. Небольшая, позолоченная вся, а на ней лик Николая Чудотворца. Рама грубовато сделана, просто, без изысков написанный лик, но так мне нравилась икона эта, что повесила я её, как и полагается, на самом видном месте, в красном углу.


Вот, стояла я, крестилась, сомневаясь, в правильную ли сторону кладу крест, а в это время из кухни в гостиную мимо открытой двери проходил мой муж. Он у меня голубоглазый блондин нордического типа. Старше меня на тринадцать лет, (угораздило же его на мне жениться), ещё и ведущий экономист на крупном предприятии. Шёл бы и шёл, но он ведь нарочно встал в проёме и стал смотреть, чем я занимаюсь.
- Что, молишься? – спросил он усмехаясь. Поймал мой выразительный взгляд, но не остановился в высказываниях и продолжал:
- Неужели ты в эти глупости веришь? Да ведь это просто деревяшка! – и вдруг щёлкнул Николая Чудотворца по носу, а потом ещё раз. Щелбана дал, что называется. Игриво так.
- Ты что делаешь?! Зачем кощунствуешь-то? – возмутилась я, загораживая икону руками.
- Ну и что будет? – насмешливо прищурился мой  муж. – Да ничего не будет, ерунда это всё.
- Вот бог тебя накажет - сказала я, - тогда узнаешь! Иди давай, не мешай мне. Вообще к святым вещам нужно с уважением относиться.


С курсовой работой у меня всё хорошо получилось. Наверное, Николай  Чудотворец всё-таки помог. А вот муж мой - как будто прилично вести себя разучился. Когда вечером сидели перед телевизором, он не переставал ковырять у себя в носу. Нос у него длинный. Ковыряет и ковыряет… Я не выдержала и сказала ему:
- Слушай, ну пойди, вымой свой нос, что ли? Что ты к нему пристал?
- Д-а-а, что толку мыть – насморочным голосом ответил он, морщась от боли - у меня там прыщи какие-то образовались.
Вот как! Уже забыл, как Николая Чудотворца по носу щёлкал. Пришлось ему напомнить, но он только отмахнулся от меня.


На следующий день было две пары живописи. Преподавал нам художник Анатолий Михайлович. Он был чудесный, увлечённый искусством человек. Его восклицание - «в каждой табуретке вы должны видеть философию табуретки!» стало нашим шутливым девизом. В сущности, он был прав.


И вот тут-то в мастерской я и почувствовала себя странно. Как будто подтяжками из солнечного сплетения меня тянуло. Вполне себе ощутимо тянуло и всё. Вопрос – куда? Ответ – домой. Вроде как тащит меня за подтяжки некто невидимый. Просто маята какая-то.  Я дважды сходила покурить в туалет, чего раньше себе не позволяла из соображений неприятности места.


Чуткая душа Анатолий Михайлович подошёл ко мне и шёпотом спросил, что со мной происходит, почему я сама не своя? Тоже шёпотом и жестами я попыталась объяснить. Другой кто покрутил бы пальцем у виска, но Анатолий Михайлович всплеснул руками и сказал: «Знаю, знаю это чувство! У меня было такое. Как бы чего не случилось! Беги бегом домой, ни минуты не задерживайся!»
 Ну, и я нигде не задерживаясь, поехала домой. Расстояние не близкое. Почти час на метро, там ещё автобусом или троллейбусом, потом идти минут десять – другой конец города всё-таки. Открываю ключом дверь, а на кухне сидит мой муж. Вот это да!

 
Никогда в рабочее время он не приходил домой. Может быть потому, что в жилах его текла немецкая кровь или по другой причине, но муж мой – образец педантичности. Отличался страстью к порядку. Никогда никуда не опаздывал, всё записывал, скрупулёзный и кропотливый. С работы домой всегда приходил минута в минуту, одним словом – образцовый ведущий экономист. Никогда во время рабочего дня со службы не отлучался. И вот он сидит передо мной на кухне, а на его работе ещё и не обедали.


- Ты почему так рано с занятий? – спрашивает он меня.
-А ты почему не на работе? – удивляюсь я.
Оказывается, на работе ему стало плохо, он упал, ему собирались вызывать скорую помощь, но он наотрез отказался и пошёл домой.
- Как будто по голове ударили! – говорит. А я немного злорадно думаю: «Надо сказать-то – по носу…»
Вот и стало понятно, куда и для чего меня тянул невидимый некто. Минута в минуту приехала. Спасибо тебе, добрый художник Алексей Михайлович. И от мужа моего – спасибо!


Поехали мы на Техноложку, в институт уха, горла и носа. Честно говоря, была уверена, что сейчас прижгут мужу в носу его прыщи чем-нибудь калёным или ядрёным. Пропишут мазь целебную с таблетками чудодейственными и отпустят на все четыре стороны, но нет, ничего подобного. Врачи забегали, стали совещаться, потом вышли ко мне в коридор. Сказали, что положение серьёзное, подозрение на менингит. Срочно нужно делать операцию, мужа уже готовят. Не понравились мне их озабоченные лица.


В коридоре сидеть пришлось долго. Операцию сделали, но предупредили, что будут наблюдать. Нарывы оказались расположены очень глубоко, как бы ни было гнойного менингита.


Три недели лежал мой несчастный муж в больнице. Всё обошлось, выздоровел. Но после этого икону с Николаем Чудотворцем старался обходить стороной.


Спустя несколько лет я поднималась по эскалатору в метро на Маяковской. Сзади стоял мужчина, даже мужичок с рюкзаком. Вышли мы на Невский одновременно и он обратился ко мне с просьбой. Нужно ему было попасть в какое-то место на Невском, а мне было как раз по пути. Я предложила проводить его туда, он с удовольствием согласился.


Тут, на свету я его разглядела получше. На голове надета старенькая шапка-ушанка, тёплая, на вид - брезентовая куртка. И рюкзак. И борода, немного лохматая. Такой пожилой весёлый геолог. Дошли мы с разговорами неожиданно скоро и стали прощаться. Всмотрелся он внимательно в мои глаза умным молодым взглядом и веско так сказал:
- Что бы ни происходило с тобой – радуйся. Запомни – радуйся. И обязательно улыбайся. Когда ты улыбаешься, ты очень красивая! Улыбайся, слышишь?


Подержал мою руку в своей и ушёл. У меня и правда, до этого было тяжело на сердце. После разговора с ним на душе почему-то полегчало. Я шла и всё время благодарно улыбалась. Казалось бы, человек из деревни приехал, настроение поднял добрыми словами, что тут такого? Просто я вдруг поняла, что на самом деле он – Николай Чудотворец! Тот ведь тоже среди нас появляется, как простой прохожий, не каждый его узнает. Я – узнала. На иконах – это он. Сколько прошло времени, только укрепляюсь в мысли, что с Чудотворцем разговаривала. Улыбаюсь, радуюсь, как он мне наказал.


                ХОЖУ  НА  ЗАДАНИЯ


Несколько лет подряд мне постоянно снились особые сны. Кто-то мне сообщал, что сегодня нужно явиться для выполнения определённого задания. Указывалось место и время, а также предупреждение, что всё это должно храниться в строжайшей тайне.

 
Как правило, мы собирались глубокой ночью в каком-нибудь клубе или кинотеатре. Туда приходили люди разных возрастов и профессий, в основном мужчины. Одеты все были в простую удобную одежду и обувь, как для туристического похода или рыбалки. Многие имели при себе рюкзаки и налобные фонарики.


Сцена и зал слабо освещались тусклыми лампочками. Руководитель со сцены рассказывал план действий на сегодня. Пришедшие сидели в тёмном зале и внимательно слушали руководителя. Затем, получив задание, тихо, ни с кем не разговаривая, расходились, надевая на ходу куртки, и закидывая на спину рюкзаки. Все люди были очень серьёзны и собраны. Выходили тёмным коридором через служебный вход. Иногда руководитель подходил к кому-нибудь из членов группы и тихо объяснял дополнительные сведения о задании.


Моё задание заключалось в том, что я должна отыскивать похищенных детей. Примерное место похищения мне давал руководитель. Детей похищали для того, чтобы мучить. Детей тёмные обычно прятали под землёй. Нужно было как можно скорее найти их и спасти.


Помню, как я долго шла в глубоком, освещённом лампами дневного света, подвале. Справа бесконечно тянулись толстые, чем-то обмотанные трубы. Коридор всё время поворачивал то в одну, то в другую сторону, как лабиринт. Воздух был сухим и наэлектризованным. Ни звука не проникало сюда с поверхности. Может быть – это особенности снов. Там, во снах, стоит глубокая тишина, нет звуков. Нет запахов.
Коридор сужался, и потолки становились всё ниже и ниже. Я проходила поворот за поворотом в мигающем неживом свете. В раскалённом воздухе еле слышно звенела тревога. Казалось, она зарождалась в мерцающем свете длинных трубчатых ламп. Я знала, что меня уже обнаружили.


Вот коридор повернул в помещение, где приходилось двигаться, лишь согнувшись в три погибели. Здесь коридор кончался тупиком. Но, куда же спрятали ребёнка? Ага, тут чернеет прямоугольное отверстие невысоко от пола, придётся ползти ползком. Вот и пригодился налобный фонарик. Сбросила рюкзак, напряжение нарастало. Времени оставалось совсем немного. Мучители уже знали, что я у цели, они шли сюда.

 
Вползла. В самом дальнем углу тёмной пыльной щели лежал ребёнок. Он не двигался. Потрогала за плечо. Тёплый, значит – живой. С трудом вытянула его из бетонной черноты. Оказалось, что это мальчик, худенький, лет восьми. Почти безжизненное тельце, невероятно бледное лицо, как будто выпили из него всю кровь. Быстро надела рюкзак, положила мальчика на плечо. Он повис на плече и даже не шевелился. Быстро пошла назад, к выходу. Руки и ноги ребёнка безжизненно болтались при каждом моём шаге. Тёмные опоздали. Я чувствовала их бессильную злобу и радовалась. На подмогу мне уже спешили друзья. Ребёнка мы спасли, успели.


Таких  заданий было немало. Однажды послали в какую-то мрачную деревню. Быть женщиной не годилось, пришлось принять вид молодого человека. Постучалась, как простой турист, в чёрную от дождя большую избу на отшибе. Дверь открыл грубый недоверчивый мужик с чёрными сальными волосами. Сначала ни о чём говорить не хотел, но, позарившись на деньги и выпивку, впустил меня в дом. Я знала, что у него шевельнулась мысль о том, что ночью меня можно убить и забрать деньги и снаряжение. Никто ведь меня не видел, никто и не узнает.


Он поставил на дощатый стол без скатерти кастрюлю с остатками варёной картошки. Я от себя выложила большую банку тушёнки, полпалки колбасы и бутылку водки. Дождалась, пока он наелся, выпил всю водку. Мужик заснул прямо за столом, разметав по нему свои слипшиеся космы. Они как чёрные щупальца закрыли его лицо и руку, залезли даже в щели между досками на столе. Ребёнка нужно было  забирать,как можно скорее, пока он не проснулся. Искать тайный лаз там, где баня.


В поздних сумерках под дождём я быстро пошла по скользким мосткам к бане. Открыла скрипучую щелястую дверь, огляделась. Где-то здесь должен быть выкопанный лаз. Под полком в углу у слизистых стен я нашла его.  Пробралась, опираясь о мокрые земляные стены до  земляного мешка, где страшный мужик мучил ребёнка. Не сразу поняла, жив ли он. Укрыла полой куртки и вытащила наружу. Мужик уже бежал навстречу с топором в руках, оскальзываясь на мокрых досках. Его встретили двое из нашей группы. У меня на руках беззащитно закинув голову, лежал маленький мальчик лет четырёх без признаков жизни. Надеюсь, что мы всё же успели и его спасут.


Тяжёлые сны, но в них я делала нужную работу. Конечно, сны были об украденных замученных душах. Их мучили злые люди, обижали. Вымещали на них свою злобу, били, издевались. Выпивали радость из душ, как выпивают кровь упыри в страшных сказках.


Только в любви и доброте души летят к небу, к свету – тогда они радуются, ликуют, живут. Потому порой смотрю на людей в метро ли, в трамвае ли и думаю: «А они добрые или нет? А я сама – добрый ли человек?»


                ВИЗИТ  В  ЭРМИТАЖНЫЙ  ТЕАТР


Мы стояли в дворцовых помещениях  у высокого окна, выходящего на Зимнюю канавку и на Неву. Было тепло от парового отопления. Я пришёл с визитом к высокой статной даме средних лет.


Мне приблизительно лет шестнадцать, но я высокий юноша и продолжаю расти. Колючий суконный сюртук уже тесноват мне  в плечах и груди, а рукава коротковаты. Крупные руки несколько слишком высовываются наружу из-под полукруглого белого манжета и я время от времени одёргиваю рукава.
Дама напротив одета в тёмное платье с небольшим турнюром и без украшений. Только на стоячем глухом воротнике пущено очень узкое кружево. Да на левой стороне груди брошь из белых камней. Вензель из двух букв с короной наверху. Приколота брошь на какую-то полосатую тряпочку, что ли… Пышные, слегка седеющие на висках волосы дамы приподняты надо лбом и уложены узлом на темени.

 
Мы тихо беседуем. Очевидно, разговор идёт о каком-то печальном событии. Дама вызывает у меня уважение и почтение. Чуть дальше стоит другая дама, немного моложе её со светлыми волосами, тоже в тёмном платье и с кружевами на стоячем воротничке. Кажется, что они в трауре.


Вид из окна выглядит фантастическим. Нева вспухла в гранитных берегах. Она шумит, несётся и ревёт, как живое существо. Тёмная и страшная она отражает в своих ледяных водах свинцовое небо. Низкие тучи быстро несутся на восток вод ураганным ветром. Полное ощущение катастрофы.


Сон ли это был? Он запомнился на всю жизнь. Полное ощущение яви. Будто я побывала в том времени и месте. Честно скажу, я никогда не была в Эрмитажном театре наяву, поэтому не знаю, что там и как. Тем более мне показалось невозможным, чтобы из одного окна было видно Зимнюю канавку и Неву. Но всё-таки я поинтересовалась, когда были большие наводнения. Подошло наводнение 1903 года.

 
Любопытно было мне, что же за брошь такая? И причём здесь полосатая тряпочка, к которой брошь была приколота? Разве такое бывает? Одним словом, напоминала я себе Фому неверующего, пока до меня, наконец, не дошло, что на левой груди у дамы был приколот фрейлинский шифр. Что же это за монограмма из двух букв с короной наверху, непривычно для монограммы угловатая? Я стала искать – и нашла. Монограмма оказалась шифром последней императрицы Александры Федоровны! Две буквы М и А в русском стиле (поэтому шрифт и кажется угловатым), М обозначает первую букву здравствующей императрицы матери Марии Федоровны, супруги Александра Третьего, матери Николая Второго и А - первая буква молодой императрицы Александры Фёдоровны, жены Николая Второго. Полосатая тряпочка, как выяснилось, была муаровой лентой, куда крепился бриллиантовый шифр. Муар такая шёлковая ткань, которая особым образом переливается, как бы полосками.


Честно говоря, от осознания всего этого мне стало дурно. Ведь такого не может быть, но оно есть и подтверждается. Всё равно оставался последний довод в пользу того, что это просто интересный сон. Ну, нельзя из окна одновременно видеть Зимнюю канавку и Неву. Невозможно. Это как же надо шею вывернуть, чтобы увидеть и то, и это?

 
Ответ нашёлся сам собой. Бродя как-то по Эрмитажу, я подошла к окну, которое выходило на Зимнюю канавку. Прямо перед собой я увидело то самое окно, оно одновременно выходило на Зимнюю канавку и Неву! Юноша, который в конце ноября 1903 года  беседовал с фрейлиной императрицы, именно из этого окна глядел на
страшное наводнение.



             КАЖЕТСЯ,  ЕГО  ЗВАЛИ  ПАВЛОМ


На этом мои сны про жизнь в теле юноши не прекратились. Наоборот, время от времени я узнавала про него что-то новое.


Однажды я тяжело заболела. Ходил какой-то злой грипп, и я слегла. Страшная слабость и жар не давали поднять головы. Ухаживать за мной пришла моя подруга. Уж как говорила я ей, чтобы уходила  домой, а то ведь заразится от меня. Выгоняла прямо, но она не шла. Видно, совсем я была плоха и дочь позвала её, чтобы одной не страшно было, если вдруг умирать начну.


Ну вот, сил совсем не было, закрыла я глаза, чтобы забыться хоть ненадолго, но как назло в наш двор-колодец на Невском приехала мусорная машина баки с мусором забирать. И такой громкий скрежет раздался, просто мучительный шум и скрежет. Под этот скрежет и лязганье я и поплыла по тёмной норе.


Вот говорят, что во время клинической смерти люди летят по туннелю. Может быть, потому что у меня была не клиническая смерть, я продвигалась как бы в круглой кишке, если смотреть на неё изнутри медицинской камерой. Какие-то складчатые мягкие стены, чёрные, мягкие и тепловатые на ощупь. Двигаюсь медленно снизу вверх наискосок. Где-то вдали слегка мерцает свет в круглом отверстии. Вот, почти доплыла до выхода…


Вдруг – яркое солнце! Стою на вершине горы, на перевале. Высоким куполом раскинулось синее летнее небо, солнце только что поднялось, греет мне левую щёку. Внизу подо мной расстилается бескрайнее пространство. Вершина высока и воздуха внизу так много, что с первого взгляда может показаться, что передо мной море. Да, море, только воздушное, голубое.  Я счастлив! Я – дошёл!
Я – это высокий молодой человек в клетчатой рубашке. Да, зелёная рубашка в тонкую чёрную клетку. Рукава непривычно закатаны выше локтя. На мне шаровары, широкие чёрные штаны на резинке, заправленные в высокие ботинки на шнурках. Удобные! Скинутый на камень вещмешок выгорел под солнцем почти добела. Я первым забрался на скалистый перевал, первым увидел новые земли, лежащие глубоко внизу. Радость переполняла меня. Пятернёй я откинул волосы назад со лба.
- Павел! Ты где? – позвал женский голос сзади. Я обернулся.


                *   *   *


Я очнулась от холодной мокрой тряпки на лбу. Подруга ставила мне компресс. Напугала я всех своей болезнью.
- Ну вот, пришла в себя – немного ворчливо бормотала Танюха, подтыкая мне одеяло.
- Тань, что эта мусорная машина тут так скрежетала? Уехала, наконец? – спросила я, едва разлепляя ссохшиеся губы.
- Никакая тут машина не скрежетала, всё тебе привиделось, бредила ты, наверное, - ответила Таня.


Ну, нет, не бредила. Всё как по писаному: сначала громкие неприятные звуки, потом тоннель, потом свет, потом родственники, вроде, встречают… В моём случае, правда, вместо туннеля была какая-то кишка, довольно широкая. Родственники не встречали, сама стояла над утренним простором. Кажется, тогда меня звали Павлом.


Снился ещё короткий сон про него. Маленькое воспоминание. Тёплой ночью, в конце лета еду на трёхколесном мотоцикле в пригород Москвы. По пыльной грунтовой дороге подъезжаю к большому дому с палисадником. Окна освещены, пахнет ночными травами. Какое-то время стою возле мотоцикла, смотрю в раздумье на окна. Достаю из портсигара папиросу, курю. На мне всё кожаное. Кожаные галифе, заправленные в сапоги, кожаная куртка с поясом, маленькая кожаная фуражка. Кожа коричневая, мягкая, пахучая. Бросил папиросу, затоптал. Нужно о чём-то очень важном тайно предупредить того, кто живёт в этом доме. Дело неотложное.


                *   *   *


Лётчики в царской России носили кожаные штаны и куртки и фуражки из коричневой кожи. Наши пилоты тогда считались лучшими в мире авиаторами. Чекистам позже  выдавали со складов царской армии кожаные куртки, штаны и фуражки чёрного цвета. Вообще в двадцатых годах была большая мода на всё кожаное. Люди готовы были отдать любые деньги (если они у них были, конечно) за кожаную куртку, например. Покупали, если получалось, лётную одежду, но она отличалась, была коричневой.


Говорят, из прошлых жизней, особенно из последней, передаются привычки, пристрастия, стремление заниматься любимой работой. Я, девочка с розовыми бантами страстно мечтала быть лётчиком. Грезила небом, тосковала по нему. Детские стихи писала. «…девчонка-лётчик – выдумай получше..» что-то ещё там, про небо, про мечту. Несбыточную мечту, в моём случае.


Когда стала постарше и задумалась, чем хочу заниматься - решила стать геологом во что бы то ни стало. Тогда, лет в одиннадцать выражала свои желания в стихах. «…Куда-то хочется, манит в поля раздольные скитаться, иль это инстинкт говорит?» Стесняясь, показала маме свой «стих». Мама пришла в ужас:
- Это что у тебя за инстинкты такие проснулись? В каких, интересно,  полях ты собралась шататься?
- Мама, ну, не шататься, а скитаться…
- Не вижу особой разницы – сказала, успокаиваясь, мама.


Тем не менее, хоть в геологи меня и не пустили, тяга к геологии и интерес к ней остался у меня на всю жизнь.
Папа тоже рассердился, когда я упрашивала его порекомендовать меня в школу разведчиц. Вообще-то, он мог бы посодействовать, но разговор был коротким: «Нет и всё!» А ведь в этой школе, про которую ходили слухи, что туда берут старших школьников - учили водить машину, тайным единоборствам, учили летать на самолёте, стрелять из разного оружия. Просто дух захватывало. Ээх! Опять не получилось.


Смотрю я на собранные вместе "девические глупости" и складывается у меня предположение, что в прошлой жизни юноша владел этими навыками. Профессия геолога и пилота были привычны ему и любимы. Иначе, зачем девчонке эти несусветные мечты. Многих ли девочек сердце звало «в поля раздольные скитаться»? Иль это – «инстинкт говорит»?


Про эпизод с трёхколёсным мотоциклом могу сказать ещё кое-что: по ощущениям, вынесенным из сна - то время было хорошим, чистым и очень гражданственным. Тогда много думали о Родине и строительстве нового мира. А время наводнения, царское время – тянулось томительно и тускло.


Приснился брат. Он воевал в первую мировую. Почему-то во сне вспомнилось, как, несмотря на то, что он был младше на год, старался воспитать из меня настоящего мужчину. Требовал, чтобы я закалялся и занимался спортом. Ростом ниже меня, коренастый, хорошо сложённый крепыш – он излучал жизненную силу, радость  и несокрушимую уверенность в том, что наш мир хорош. Упрекал меня за излишний романтизм и мечтательность, велел не быть «красной девицей».


Вот он совсем молодой в летней гимнастёрке с портупеей. Форма очень светлая. Фуражка маленькая с небольшим козырьком. Ладный, весёлый, широкоплечий офицер царской армии. Его любили солдаты и доверяли ему, готовы были идти за ним в огонь и воду.


Вот вижу его в какой-то землянке. За столом сидит генерал в тёмно-синей шинели внакидку. На голове его надета серая каракулевая папаха с кокардой. Генерал крупный, осанистый, настоящий. У него необычные усы, которые идут по щекам к вискам, немного седые. Сейчас таких усов не встретить. Генерал вздыхает. Он приехал из Петербурга и рассказывает вполголоса невесёлые вести. Генерал приходится нам дальним родственником. Брат внимательно его слушает. Они пьют водку из большой зелёной бутылки непривычной формы. А сама бутылка литра на два.
Брат погиб. Его разорвало немецким снарядом, когда он вёл солдат в атаку. Он не мучился. Это произошло недалеко от нынешней границы с Белоруссией.


Брат мой нынче – это моя лучшая подруга Таня. Она самая близкая, самая верная, самая честная и прямая, как и брат. Имени его я не знаю. Пока. Как же всё-таки мощно переходят качества характера, вкусы и привычки из прошлой жизни человека в новую жизнь! Так же ругает меня Татьяна за непрактичность, за то, что все-то люди у меня хорошие, за то, что в облаках витаю, за то, что это сделала не так, а надо было вот так! Командует мной вовсю. Муж её часто ей пеняет: какая, мол, она жесткая, могла бы быть и помягче… (Нашёл кому пенять. В ней офицер царской армии ещё не остыл.) На это Татьяна резонно замечает, что она просто справедливая. И это правда, справедливость у Танюши без сантиментов.


 Недавно услышала от неё: «Не понимаю я твоих хрусталей на люстрах, диван вот ей понадобился на гнутых ногах, обои в цветочек… Нет. Я люблю, чтобы всё было - как в казарме: мебели минимум, по стенкам, середина пустая - и никаких рюшечек. Всё должно быть практично!» Вот именно – как в казарме. Привычка, куда деваться. Она ничего не помнит из той жизни, знает только, что мы уже очень давно - родные люди, родные души. Брат она мой. А я – её брат.


Юноша, тот, кем я была, вырос, повзрослел, но стариком не стал. Оставался стройным, сильным, моложавым. Работал с бумагами. Возможно бухгалтером. Ему было за шестьдесят, когда его убила местная великовозрастная шпана. Злая безжалостная послевоенная шпана, в кепочке на один глаз и с папироской в углу рта. Последнее воспоминание – дощатый забор, пышная пахучая крапива под ним и кирзовый сапог прямо в висок крупным планом. Ну, а потом он вдруг превратился в маленькую девочку девяти месяцев от роду.
Наверное, поэтому  я особенно не выношу хамства и грубости в этой жизни.



                ТАМАРА  И  «ГАДОСТЬ»


В начале девяностых годов я работала в агентстве недвижимости. Тогда многие люди переквалифицировались в риэлторы. Разрушились предприятия, целые отрасли, работать было негде, а жить как-то надо. Вот и стали продавать квартиры и комнаты в коммунальных квартирах бывшие инженеры, военные, учителя.


Мне тоже не повезло, осталась без любимой работы. Художником-модельером, кем я раньше работала, никто меня на работу не брал. Целая отрасль индивидуального пошива бесследно исчезла. Шить себе наряды на заказ женщины перестали, денег не хватало. Флагман электронного приборостроения, где муж работал в управлении – приватизировали неизвестные личности. Сидел он дома безработный, злой на весь мир, но с ваучерами в папочке.


Нужно было выживать, кормить мужа, дочку и свекровь. Почти все тогда жили бедно и находились в полном замешательстве от внезапных плохих перемен. Казалось, что вся страна находится в бреду.

 
Хотелось проснуться ранним утром и снова оказаться в СССР. Пойти на работу, рисовать там красивую одежду, чертить чертежи. Потом по ним сошьют чудесные платья и костюмы. Люди ведь ходили на работу, в театры и в гости – значит, им нужна была качественная и удобная одежда. В советское время старались одеваться красиво. Поэтому в хорошее ателье попасть было трудно, ждали очереди. Ходить в одинаковой одежде считалось стыдным, женщины и девушки любили надеть на себя что-нибудь особенное и щеголяли разными нарядами. Носили каблучки, редко одевались в брюки. Ведь совсем недавно в брюках даже не пускали в рестораны, это считалось неприличным. 


Однако, прошлого не вернуть, приходилось думать о будущем: как денег заработать, семью накормить, одеть, заплатить за квартиру. Одно хорошо, ужасные коммунальные квартиры – грязные и ободранные, со склоками и драками на общей кухне мы, новоиспечённые «агенты по  недвижимости» стали расселять в отдельное жильё. Однажды пришли мы со знакомой в такую вот коммунальную квартиру, и там познакомились с Тамарой.


Тамара заслуживает отдельного рассказа. Ещё молодая женщина, высокая, слегка сутулая – она выглядела как молодая баба Яга. Чёрные жаркие глаза, нос с горбинкой, низкий голос, тёмные пряди волос, свисающие вдоль лица производили необычное впечатление. После того, как мы осмотрели квартиру и задали необходимые вопросы, она вдруг подошла ко мне, посмотрела на меня внимательно и сказала, что хочет поговорить со мной наедине. Я немного удивилась, пожала плечами и пошла за ней в комнату. Она прикрыла дверь и сказала:
- У тебя третий глаз приоткрылся. Но этого мало, нужно чтобы открылся совсем. Я могу тебе помочь.


Вот так прямо и сказала. Нашла кому. Так я и поверила! Сразу поняла, что сейчас начнёт что-нибудь продавать. И точно, так и случилось.
-У меня есть кое-что. Смотри – это волшебная жидкость, драгоценная, её я не каждому предлагаю, а только уже готовым к этому.


Она усадила меня за стол и бережно поставила передо мной пузырёк. В таких пузырьках обычно продавали зелёнку или йод. Правда, в пузырьке была не зелёнка, а прозрачная жидкость. Судя по радужной плёночке на поверхности – маслянистая.
- Возьми, посмотри, что ты тут видишь? – с каким-то, на мой взгляд, неуместным трепетом спросила Тамара. Что я могла там особенного увидеть? Да ничего.
- Ну, жидкость, прозрачная, судя по всему – маслянистая, возможно масло какое-то. Возможно эфирное. Вот радужная поверхность заметна.


Тамара чуть не подпрыгнула. В тёмных глазах её вспыхнул огонь. У меня даже шевельнулось нехорошее подозрение, всё ли с ней в порядке?
- Да! Да! Ты увидела радугу! Я так и знала, что тебе это можно показать. Не каждый видит радугу! А теперь я открою пузырёк, и ты понюхай. Только аккуратно, это вещество живое и ведёт себя так, как ему хочется. Очень осторожно.
Она медленно отлепила от склянки серую резиновую пробочку и дала мне в руки свою драгоценную жидкость. Я понюхала. Пахло скипидаром, о чём я сразу сообщила Тамаре.
- Нет, это не скипидар – торжественно и горько ответила она.
- Ты ещё грязная, тебе нужно очиститься. На самом деле эта жидкость пахнет для всех по-разному. Кому-то розами, кому-то лимоном, кому-то морем. Поэтому тебе обязательно жидкость эта нужна - для твоего очищения.


Зачем только она мне всё это говорила? Всё больше и больше я убеждалась, что человек обрабатывает меня на предмет покупки совершенно ненужной мне неизвестной жидкости. Но узнать поподробнее о препарате всё же не мешало бы.


Тамара объяснила, что жидкость эта обладает особыми лечебными и другими качествами. Она умеет диагностировать заболевания, лечить от почти неизлечимых недугов и меняет судьбу в лучшую сторону. Иногда исполняет желания, если они не противоречат космическим законам. (Именно так!) Ещё прибавила, что у меня с головой не всё в порядке и мне очень нужно и как можно скорее приобрести у неё волшебное лекарство.


Оказалось, что жидкость стоит недёшево (чего и стоило ожидать), целых пятьдесят рублей. Ещё недавно средняя зарплата была сто двадцать рублей. Говорить о составе жидкости Тамара отказалась наотрез, объясняя своё молчание тайной. Конечно,  я отказалась покупать  жидкость. Сказала, что совсем не понимаю, зачем она мне нужна, да и лишних денег у меня сейчас нет, впрочем, не лишних – тоже. Напоследок поинтересовалась, как жидкость называется-то? Тамара ответила, что в честь реки Гадес, которая отделяет царство мёртвых от царства живых,  таинственная жидкость называется – «гадость».



                КАК  ИРИНЕ ПОНАДОБИЛАСЬ  СРОЧНАЯ  ПОМОЩЬ


Ну, это же надо – «гадость»! Кто же такое добровольно купит, да ещё и употребит? В полном негодовании ушла я от Тамары и постаралась поскорее забыть эти коммерческие глупости. Чем только теперь народ не зарабатывает, оголодали все, честное слово!


Однажды поздним летним вечером мне позвонила моя молодая знакомая – Ирина. У Иры бурно протекал роман с красивым и богатым мужчиной. Она предполагала, что к осени он влюбится в неё окончательно и сделает предложение. Но вдруг  у Ирины появилась соперница. Тоже молодая и мечтающая жить красиво и безбедно. Ирину отправили в отставку. Буря бушевала в  сердце девушки, да ещё дорогой перстень, подаренный ей богатым любовником, закатился за батарею. Когда она стремительно покидала его роскошную квартиру, совсем забыла о нём, а сейчас ей непременно хотелось забрать подарок. Ира рыдала в трубку, страсти бушевали, она немедленно хотела вернуть и любимого и драгоценный перстень.

 
- Я тебе сочувствую, Ира, но даже не знаю, что тебе посоветовать – осторожно сказала я ей.
- Мне нужен какой-нибудь экстрасенс. Только он может мне помочь – рыдала она. – Я не могу жить без него, я погибну, я не знаю, что с собой сделаю!
- Нет у меня знакомых экстрасенсов, Ирочка, где же взять-то.


Про себя думаю, вот бедная, на всякие глупости готова пойти из-за какого-то богатого мерзавца. Если сейчас не помочь, глядишь и до беды недалеко. И тут вспомнилась мне Тамара. Думаю, может, если глупая Ирка купит Тамарину жидкость, то отвлечётся от дурных мыслей, а там что-нибудь изменится в лучшую сторону. Хоть успокоится, обдумает всё, поймёт, что такой избранник никуда не годится. В общем, сказала:
- Ирина, есть у меня одна знакомая женщина, которая продаёт вот такую жидкость. Дорого продаёт. Что за жидкость не знаю, но других подобных знакомых у меня нет.
Ирина ахнула:
- Да! Да! Да! Я прямо сейчас хочу, я уже такси вызываю…
Пришлось звонить Тамаре в двенадцатом часу ночи, извиняться, спрашивать, объяснять. Тамара ответила кратко:
- Приходите, я жду.


Тамара жила в соседнем доме. Когда я подошла к нему, Ирина уже ждала меня у парадной, переминаясь с ноги на ногу от нетерпения. Стояла дивная белая ночь, благоухала цветущая сирень, высокие липы зеленели молодой листвой. Поднялись мы по высоким ступеням на четвёртый этаж. Тамара уже стояла в дверях, встречая нас.
- Пойдёмте, всё готово.


На кухонном столе, на расстеленной салфетке уже стояла склянка с «гадостью». Ира уселась на стул и впилась в неё глазами. Мне пришлось самой описывать, что с Ириной произошло и что она хочет. Тамара без тени сомнения заверила, что жидкость должна помочь в девичьей беде. Тамара повторила ритуал с вдыханием этого «скипидара», как хорошо усвоенную роль. Ира только понюхала зелье, так сразу и воскликнула:
- Какой аромат! Какой божественный аромат! Пахнет, как дорогие духи! Всё, я беру. Это именно то, что мне было нужно!


Наверное, вид у меня был слегка обескураженный. Как может скипидар пахнуть дорогими духами? Что у неё с обонянием? Тамара же стала рассказывать, на что ещё способна «гадость». Как посредством этой жидкости можно определить заболевание, а потом ей же вылечить недуг. Как она волшебным образом чистит невидимые тела у человека, а от этого меняется направление жизни в лучшую сторону. Уж не знаю, что на меня нашло, но мне вдруг тоже захотелось купить эту «гадость». Ну, раз Иринке-то - духами запахло, может, это я толком не разнюхала? Эх! Раз пошла такая пьянка – режь последний огурец! Как-то само собой сказалось:
- Тамара, я тоже хочу взять. Только сейчас денег у меня нет. Я завтра к тебе приду.
- Зачем завтра? – вскричала Тамара – Сегодня бери, всего один пузырёк остался, как раз для тебя. А завтра уже может и не быть, всё раскупят, а тебе надо, обязательно надо. – И принесла мне пузырёк из другой комнаты.


Вышли мы с Ириной в белую ночь. Ясное небо светлело, удивительная тишина стояла над городом. Пахло свежестью и асфальтом. Изумлённая собственным поступком, я крепко держала в кулаке пузырёк. Сказала:
- Как же тебе до дому добраться, Ира? Смотри, улицы пустые все таксисты спят, наверное. Ну, давай ждать.
Вынула я из пачки сигарету, а зажигалки-то и нет. Стою с сигаретой, думаю, как же прикурить? И вдруг из-за угла появляется такси, приостанавливается, из открытого окна высовывается рука с зажигалкой, зажигалка щёлкает, я машинально прикуриваю. Ира только и успела воскликнуть:
- Ну вот! Началось. Желания исполняются! Ура!
Тут же уселась в такси и умчалась. И всё. Больше ни одной машины на горизонте не появилось. В раздумье я пошла домой. Муж спал с выражением неудовольствия на лице.


Наутро, захватив пузырёк, я побежала к своей приятельнице попросить у неё денег в долг на таинственную жидкость. Сели мы на кухне, я ей рассказала, что произошло, и дала понюхать «гадость». Галя, очевидно, продвинулась дальше меня, но не достигла Иринкиной степени очищения. «Гадость» ей пахла пихтовым маслом. Взгляд её на меня выражал горечь от моей наивности и даже глупости.
- Подсунули тебе пихтовое масло, обманули, наговорили с три короба. У тебя, что – деньги лишние? Сама говоришь, на дачу едете, продукты нужно покупать. Не выдумывай даже, иди и отдай ей обратно это пихтовое масло.
- Да неудобно как-то… Слово ведь дала, что сегодня ей деньги отдам.
- Нет никакого неудобства. Не позволяй себя обманывать. Ты же вернёшь ей её пихтовое масло, себе не оставишь, значит – ничего неудобного нет. А денег я тебе не дам, потому что – это глупости.


Для пущего убеждения Галя пошла, достала из аптечки такой же пузырёк, с наклеенной на него бумажкой. На бумажке мелким шрифтом напечатано – «пихтовое масло».
- Вот, на, нюхай! Тот же самый запах. Я этим пихтовым маслом Саньке своему насморк лечу. В нос по три капли на ночь. Нюхай на здоровье.
Отрезвлённая Галиной и возмущённая обманом, нанюхавшись пихтового масла, я  быстрым шагом отправилась к Тамаре, чтобы вернуть ей её пузырёк. Попутно ругала себя за доверчивость, за стадное чувство, за расточительность. За безволие, наконец!


Тамара открыла мне дверь, выслушала мои гневные речи о копеечном пихтовом масле за большие деньги с доверчивых людей. Спокойно сказала, что денег ей моих не надо, она отдаёт мне «гадость» просто так. Дарит.
- Нет уж, Тамара, забери, пожалуйста, обратно свою жидкость. Мне чужого не надо.
- А она тебе уже не чужая. «Гадость» уже всю информацию с тебя считала. Теперь она уже никому не годится.
- Слушай, сказать можно всё что угодно. Просто забери и всё, - стала я ей пихать в руки пузырёк. Она же не брала его и пятилась от меня. Какое-то время мы толкались в тёмном коридоре коммунальной квартиры.


- Ну не могу я забрать, - вдруг взмолилась Тамара. – Понимаешь, Предки у тебя очень сильные. Они ко мне сегодня ночью приходили. Я с ними ссориться не хочу. Поэтому забирай «гадость» себе. Считай, что я тебе её подарила.
- Какие предки? – изумилась я.
- Ты что, не знаешь, что у тебя род очень сильный?
- Ну, сильный. Все высокие, красивые, работящие. Староверы – они все такие.
- Вот ещё и староверы. Но я не про это. Сильные – значит кое-что другое… Ну, не важно. В общем, с твоими предками я связываться не хочу. Забирай «гадость», она действительно, нужна тебе. У тебя же голова трясётся. Ты что, не замечала?


Я даже покраснела. Стыдно. У меня и вправду уже недели как три назад вдруг начала трястись голова. Сначала я испугалась, потом подумала, что само пройдёт. Затем стали замечать домашние, как мелко-мелко я трясу головой и ничего не могу с этим поделать. Неприятно, когда на тебя смотрят с жалостью и недоумением. Вообще, как-то не к лицу это молодой красивой женщине. Неприлично. Конечно, в круговерти дел, в поисках заработка о трясущейся голове думать не приходилось. Вот теперь Тамара напомнила.


- Что? Очень заметно?
- Ещё как заметно! – усмехнувшись, сказала Тамара – но «гадость» тебя вылечит. Больше никто и ничто не поможет.


Вот ведь как повернулось. Хотела вернуть жидкость, денег не отдала. Не напрашивалась на подарок, а получилось, что беру бесплатно. Да ещё и с головой моей непутёвой такие дела. Нехорошо.
- Ладно, Тамара, - устало сказала я – возьму я твою панацею, только деньги всё-таки принесу, не люблю быть обязанной.
- Не возьму я с тебя денег, не разрешают мне сверху, поэтому не вздумай! Мне же хуже будет, понимаешь?
Сказать по правде, ничего я уже не понимала, но кивнула головой в знак согласия.


- Ну, тогда, давай, рассказывай, как ей пользоваться. Тамара стала рассказывать, я внимательно слушала. Ещё раз предложила ей заплатить за жидкость, но Тамара уже теснила меня к выходу. На лестнице она крикнула мне, чтобы я обязательно звонила ей, каждый раз, если что-то забуду. И обязательно сообщала о том, что станет происходить, даже если мне покажется ничего не значащей чепухой.


Не успела вернуться домой, как уже на площадке услышала, что в квартире разрываясь, звонит телефон. Звонила Ирина. Задыхаясь от переполнявших чувств, она рассказала, что её мужчина приехал к ней на своём роскошном «Ягуаре», признался, что любит только её и отвёз к себе. Бриллиантовый перстень уже извлечён из пыльных недр чугунной батареи и сверкает на Ирином пальце.
- Ура! Всё получилось! Помогла жидкость волшебная. Не могу долго говорить, едем в ресторан.


Дааа… Вот не знаю, что и думать теперь.



КАК  У  МЕНЯ  ВО  ЛБУ  ВОЗНИК  БЕЛЫЙ  ЛУЧ


Тамара сказала мне, что для того, чтобы понять, где находится больное место, нужно набрать тёплой воды в ванну и вылить туда несколько капель жидкости. Если полежать некоторое время в такой воде, то возле больного места вода побелеет.
Вот, поэтому нынешним вечером у меня в ванной шумела, набираясь, вода. В ожидании этого я всё-таки решила проверить, чем пахнет «гадость». Для этого достала из кладовки скипидар в бутылке, пока открывала тугую пробку, умудрилась облиться. Понюхала после этого Тамарину жидкость и поняла, нет, пахнет не скипидаром, а чем-то другим, хвойным. Может быть, даже камфарой? Подумала мельком: «Наверное, всё-таки пихтовое масло». Ну, никак не верилось мне в чудодейственные свойства «гадости»…


Ванная налилась почти до краёв. Накапала я туда снадобья, удивляясь сама себе и качая головой. Надо же! Какой чепухой я  занимаюсь…
Улеглась в ванной, полежала, понежилась. Посмотрела налево, направо. Нет никаких изменений. В мыслях махнула рукой на все события и просто прикрыла глаза. Минут через пять открыла их и увидела, что в воду возле моей головы как будто плеснули молока. Удивилась. Думаю, что это такое может быть? И вспомнила, Тамара ведь именно про это и говорила! Да, вода возле моей бедной головушки побелела. Как такое может быть? И ведь только возле головы, почему-то по всей воде это побеление не разошлось.


Когда вышла из ванны и посмотрелась в зеркало, то прямо отпрянула. Оттуда на меня смотрела я и не я. Глаза и так зелёные стали прямо зеленущими, тени под глазами усилились, взгляд другой стал. Острее, что ли. Ну, ладно, вытерлась и пошла спать.


Заснула сразу и крепко. Приснился мне ночью сон, да такой яркий, что утром не сразу и поняла, где я нахожусь.


Я сижу в ресторане за столиком, спиной к углу. Ресторан необычный, находится в каком-то древнем здании, допетровских ещё времён. Расположено заведение в полуподвальном помещении со сводчатыми потолками. Потолок и стены белые, стены очень толстые, небольшие арочные окна забраны коваными решётками в старорусском стиле. Похоже, это Москва.


Слева от меня за круглым столиком сидит мужчина лет пятидесяти в костюме и галстуке. На вид – государственный чиновник средней руки. Упитанный такой мужчина, среднего роста, гладенький и невыразительный. Напротив, спиной к окнам – холёная, красивая блондинка тоже лет сорока с небольшим. Ухоженная, слегка дородная. Безупречный макияж, губы аккуратно накрашены красной помадой. Завитые волосы подняты в высокую причёску. Блондинка молча и слегка жеманно цепляла вилкой крохотные кусочки еды. Мы что-то тихо и неторопливо обсуждали. Вот мужчина вытер губы салфеткой и встал. Извинился и сказал, что ему нужно ненадолго отлучиться. Пошёл куда-то вглубь ресторана под сводчатыми потолками времён Ивана Грозного и скрылся из виду.


Мы остались вдвоём с блондинкой. Внезапно из моего лба вышел белый, ярко светящийся луч. У самого лба он был узким, но постепенно расширялся, как луч прожектора. Луч упёрся в лицо блондинки, тоже в лоб. Вдруг её лицо стало страшно меняться, как в американских фильмах ужасов. Белая напудренная кожа скукожилась и стала слезать с лица отвратительными ошмётками. Обнажилась страшная слизистая харя с длинными клыками и выпученными буркалами. Харя зарычала низким утробным рёвом, оскалилась и потянулась ко мне острыми зубищами. Свет в бьющем луче стал ещё ярче. Я светила и светила на чудовище, пока оно не рассыпалось на молекулы и не исчезло.


Вернулся с вежливыми извинениями мужчина, удобно устроился на своём стуле. Я бросила взгляд  на потустороннюю тварь. Не испугается ли мужчина, если увидит такое?  Но, никакого чудища уже не было. За столом сидела всё та же блондинка и медленно и манерно пила красное вино из бокала. Ухоженные руки сверкали перстнями и свежим маникюром. Ни один волосок не растрепался в её залитой лаком причёске.


Вот уж не знаю, то ли «гадость» так подействовала, то ли просто совпадение, но необычный сон запомнился. Подумалось, может быть, меня сегодня ночью повысили в «звании» там, наверху? После нескольких лет спасения детей дали луч, как оружие. Бесов на атомы распылять. Спасибо вам за доверие, светлые силы!




                ИСЦЕЛЕНИЕ


На следующий день я позвонила я Тамаре и поделилась своими впечатлениями.  Рассказала про удивительный сон. Тамара внимательно слушала. Спросила у неё,  что нужно делать дальше? Или эксперименты с «гадостью» на этом закончились? Но нет, оказалось, только начинаются. Тамара велела купить два самых маленьких шприца, не забыть снять с них иголки и впрыснуть себе в нос по несколько капель. Пошла в аптеку покупать шприцы. Аптекарша смотрела на меня неприязненно. Действительно, зачем нормальному человеку шприцы покупать?

 
Дома пришлось попросить дочку совершить процедуру. Та обрадовалась, как будто в доктора играет. Набрали по чуть-чуть жидкости в шприцы, приготовились… Улеглась я на диван для удобства и дочь ка-ак впрыснула мне в каждую ноздрю хвалёную «гадость».


Ой, что началось! Я  вскочила после этого как ошпаренная. Как побежала сначала в одну комнату, потом в другую, потом на кухню! Бегала и приплясывала и шипела и свистела и ойкала. Дочка смотрела на меня с недоумением и хохотала, когда я, вытаращив глаза, пробегала мимо неё. Нет-нет, с носом всё было в полном порядке. У меня почему-то буквально загорелись ушные раковины. Да так горели, будто зажигалкой жгли. Я держалась за свои пылающие уши руками и скачками носилась по квартире. Ну, просто, как огнём палило. Минут пять так бегала, потом прошло. Уши-то причём?


С этого момента моя голова перестала трястись. Вообще перестала. Навсегда. Вот такая вот жидкость – эта «гадость». После я буквально допрашивала Тамару, что это за препарат, откуда взялся, кто делает? Она сказала, что это – не её тайна и говорить она не может.



        КВАРТИРА  С  НЕВИДИМЫМИ СОСЕДЯМИ


Квартира, в которой мы тогда жили, очень нравилась всем нашим знакомым. Просторная, с большой кухней, холлом и гардеробной – она производила сильное впечатление на людей, неизбалованных квадратными метрами. Мне каким-то чудом удалось выменять нашу небольшую, но очень уютную квартиру на эту сталинскую красавицу. До этого в квартире проживали две семьи, теперь у каждой из них появилось отдельное долгожданное жильё. Все мы радовались добрым изменениям в наших квартирных вопросах.


Но вот новая квартира почему-то с первых дней невзлюбила моего мужа. Да ещё как невзлюбила! Началось с того, что его едва не убила тяжёлая антресоль от мебельной стенки. Муж как раз собирался встать на табурет, чтобы приладить в антресоль полку. Счастье, что я позвала его в этот момент, и он отошёл. Ещё ворчал на меня. Массивная антресоль с грохотом упала на табуретку и так шарахнула по ней, что табуретка перевернулась и отлетела к стене. На паркете осталась треугольная вмятина. Последовала немая сцена. Муж стоял, и молча смотрел на то место, где он мог погибнуть. Хорошо, что всё так благополучно кончилось.


Потом с ним, ни с того ни с сего, случилось что-то непонятное. Ночью он упал с постели, совершенно потерял равновесие. Даже сидеть не мог. Вызвали врача, тот предположил, что это инфаркт. Мужа увезли в больницу, пролежал он там недели две. Инфаркт не подтвердился. Болезнь прошла сама собой. Равновесие восстановилось. Так доктора и не поняли, что за притча такая с моим мужем приключилась.


На злополучной стенке муж поставил музыкальные колонки. Очень он любил музыку, особенно джаз. Однажды ночью выключенные колонки  бабахнули так громко, что соседи за стеной, наверное, за сердце схватились. Выключенные колонки! Надо было видеть лицо моего мужа, когда он скрёб в затылке, совершенно не понимая, как такое могло произойти. Музыкальная система ещё  несколько раз пугала нас громким звуком, похожим на взрыв. Бахало так, что стёкла звенели. Выключенные!


Вообще, время тогда, в перестройку, было такое, что пугало всех. Какой только чертовщины не происходило. В Петербурге (или Ленинграде ещё?), в одной коммунальной квартире на юге города, на проспекте Стачек произошёл страшный случай.


В квартире вдруг ниоткуда стали возникать крупные капли крови. Появлялась кровь прямо из воздуха. Она капала в ванную и в тазик с замоченным бельём. Деревянная решётка, на которой стоял таз,  тоже покрылась капающей кровью. Она медленно струилась по дну ванной и стекала в дырку. Откуда столько крови взялось и чья она?


В квартире жили две старушки. Они в ужасе стали звонить в милицию и на телевидение. Им долго не верили, но телевидение всё-таки приехало через несколько часов. Слишком много очевидцев подтверждали происходящее. Когда увидели, что старушки не обманывали, то стали показывать этот ужас в прямом эфире. Потом примчались снимать невероятное происшествие другие телевизионные каналы. Приехала и милиция.

 
До сих пор эти кадры стоят у меня в глазах. Милиционер - мужчина средних лет сидит за кухонным столом, покрытым чистой клеёнкой, пытается писать протокол. В это время прямо из воздуха образовывается крупная капля крови и смачно шлёпается ему на грубый милицейский ботинок. Затем другая, третья… Видели бы вы лицо этого милиционера. Перепуганные старушки сказали, что в квартире сильно пахнет серой. Откуда столько крови взялось и чья она? Версии выдвигались самые разные, все невероятные. Конечно, никто не понял, что это за явление и как такое могло произойти в  довольно предсказуемом до этого времени мире.

 
Наша квартира тоже оказалась с причудами. Мне, например, чудилось, когда я умывалась в ванной над раковиной, что за моей спиной кто-то стоит. Этот «кто-то» походил на длинного и костлявого  мужчину. Довольно молодого светловолосого и с каким-то лошадиным лицом. Меня он удивлённо разглядывал с высоты своих двух с половиной метров. Смотрел мне в затылок с каким-то недоумением, мол, бывает же такое? Что, мол, за странное смешное существо? Разве такие людишки бывают? Страха особого он во мне не вызывал, только неудобство, что ли?  Всё-таки, хотелось бы в ванной побыть наедине с собой, а не вдвоём с незнакомцем.  Что хорошего, если кто-то невидимый дышит тебе в затылок?  Но я отмахивалась, чего бояться – своих глупых фантазий, что ли? Но, несмотря ни на что, существо это вызывало у меня необъяснимую жалость.


                КОТ


«Глупые фантазии», однако, посещали не только меня. Наш чудесный рыжий котёнок Филюша однажды перепугался до смерти, да и всех нас тоже перепугал. Мы сидели за столом на кухне, обедали: муж, я и дочка. Я сидела в углу у окна и отсюда видела весь наш довольно длинный коридор. Пушистый Филюша выглянул из-за угла, распушил свой хвост-морковку и вальяжной походкой направился к нам, чтобы присоединиться к общей компании.

 
Вдруг на его пути будто бы выросла невидимая преграда. Он затормозил всеми лапами и стал смотреть на кого-то снизу вверх. Задирал всё выше и выше свою мордочку. Разглядывал кого-то. Неожиданно шерсть на его спине встала дыбом. Да ещё таким дыбом - просто, как у дикобраза! Он так испугался, что замер и стоял, поражённый страхом. Потом как-то боком кинулся в сторону кухни, всё время поворачиваясь лицом к кому-то невидимому. Конечно, нам – невидимому. Филюша-то очень хорошо видел кого-то. С вытаращенными глазами, молча пятясь задом, поджав хвост, он забился в самый угол под стул, на котором я сидела, и весь трясся от ужаса. С большим трудом удалось его успокоить. Он не переставал пугливо оглядываться в сторону коридора.


Прошло время. Наш сибиряк Филя подрос, стал красивым молодым котом. Он любил спать на столе в холле, где я оборудовала швейную мастерскую. Помогал мне шить. В нашу комнату на ночь муж Филю не пускал, как я не просила. Так получилось, что после болезни мужа мы спали в разных местах. Муж на кровати, я – на раздвинутом на ночь диване.


Однажды я долго не могла уснуть и вот, наконец, задремала. Сквозь дрёму услышала, как в комнате появился Филя и медленно пошёл, обходя меня слева. Чувствовалось движение воздуха и лёгкий скрип старых паркетин, когда он на них наступал мягкими лапами. Сладко подумалось, как это Филя смог пролезть в комнату сквозь закрытую дверь? А Филя дошагал до стены, вошёл в неё и пропал.


Через секунду яркий свет ослепил меня. Это вскочил с постели муж и включил люстру. Напротив, на стене висели часы, я успела заметить, как минутная стрелка встала на двенадцать. Ровно четыре часа ночи. Встревоженный муж пристально смотрел в стену, сквозь которую ушёл Филя. Я смотрела на мужа. Значит, Филюша мне не приснился? Спросила: «Что, кот?» Он нервно ответил:
- Да, кот. Но ведь Филька в прихожей спит?


Тут и я поднялась с постели. Пошли мы смотреть, чем занимается Филя. Рыжий красавец сладко спал на моём закройном столе и очень удивился, когда мы включили свет и уставились на него изумлёнными глазами. Ничего мы не поняли и отправились досыпать оставшиеся до утра часы. Муж не сразу уснул, всё ворочался.


Недели через две кот снова появился. Зашёл он в этот раз с правой стороны. Первым заметил его муж. Я проснулась чуть позже, услышав мягкие кошачьи шаги. Точно так же, как и в прошлый раз, он прошёл мимо меня и исчез в стене. Всё повторилось, муж вскочил, зажёг свет. Снова часы показали  ровно четыре ночи. Муж испугался не на шутку. Он никогда ни во что не верил, считал всё потустороннее полной чепухой – а тут такое! Кот! Невидимый! Проходящий сквозь стены!


Через несколько дней он пришёл со скляночкой, принёс святую иерусалимскую воду. Ходил с ней, поливал все углы. Кот больше не появлялся. Уж не знаю, то ли сам так решил, то ли вода подействовала. Кто-то мне сказал, что возможно, это мой ангел-хранитель так меня оберегал. А чтобы я не испугалась, принял вид любимого кота Филюши. Может быть.


Три года мы прожили в этой квартире, а потом нашли другую, побольше в соседнем доме. Квартира, несмотря на то, что ремонта никогда не видела, была такая светлая и счастливая, что, не раздумывая, мы решили переехать туда. Нашу квартиру у нас купил один банкир, бывший комсомольский секретарь. Очень она ему понравилась.


Вот, вывезли мы все вещи, и я решила навести там чистоту. Хотелось, чтобы досталась квартира новым хозяевам прибранной. Муж пытался меня отговорить, но потом махнул рукой и пошёл со мной – помогать.


Вымыла я полы, протёрла подоконники. Муж накрепко закрыл все форточки, дело было зимой. Закрыл также двери во всех комнатах. Одним словом, привели мы квартиру в полный порядок. Даже устали. На дорожку присели на пороге, стульев-то уже не было. Муж закурил. Мы молчали, прощаясь в мыслях с нашим уже бывшим жильём.

 
Стояла гулкая тишина, какая бывает только в пустых ночных квартирах. Вдруг жутко и громко заскрипела дверь. Мы даже подскочили от неожиданности. Двустворчатая дверь в нашей комнате издавала жуткий утробный вопль. Как будто кто-то налегал на неё изнутри, стараясь выйти. Стало страшно. Муж сделал вид, что ничего не слышал и сказал, что надо быстро уходить, мол, надоело ему тут находиться. Дверь продолжала скрипеть человеческим голосом и как-то пучиться. Я решительно встала, чтобы посмотреть, чего это она скрипит? Может быть, от сквозняка, может, форточка не закрыта? Муж схватил меня за руку: «Не ходи туда!», сказал он дрогнувшим голосом. Как так – не ходи? Всё равно мы открыли дверь, включили свет. Ничего. Ровным счётом – ничего. Форточка плотно закрыта. Пусто, гулко. Закрыли мы снова двери, и ушли, как-то излишне и неловко торопясь.


Говорят, что этот дом строили пленные немцы. Может быть, кого-то из них убили здесь или сам умер. Вот, неприкаянная душа и не может успокоиться. Привязалась, наверное, к нам, не хотела, чтобы мы уходили. Вот и рвалась из-за закрытых дверей вслед за нами.


                УЧИТЕЛЬНИЦА  МУЗЫКИ


После переезда на новую квартиру куда-то подевалась телефонная книжка. Честно говоря, в хлопотах по обустройству квартиры звонить знакомым и подолгу беседовать как-то не получалось. Голову занимали другие заботы, в которые я полностью погрузилась. Вот тут-то и раздался звонок от Тони.


Тоня, это учительница музыки нашей дочери. На самом же деле она – талантливая пианистка с консерваторским образованием, в её багаже насчитывалось целых семь афиш. Раньше она жила во Львове. Её деда из Ленинграда направили на Западную Украину бороться с недобитой бандеровщиной. Деда убили бандеровцы, однако его семья осталась там. Тонечка родилась и выросла во Львове.


Однажды на отдыхе она познакомилась с красивым спортсменом, фехтовальщиком из Ленинграда. Он влюбился в неё и привёз к себе на Васильевский остров. Стали жить они в старинной большой квартире с родителями «мушкетёра». И всё бы хорошо, но на работу Тоня никак не могла устроиться. Все преподавательские места в музыкальных училищах и школах были заняты. Не могла же она сидеть на шее мужа! Тоня через знакомых начала искать частных учеников. Вот так она появилась в нашем доме и стала заниматься музыкой с моёй дочерью. Педагог из неё получился превосходный, желающие получать у неё уроки стояли в очереди.


Прекрасная хозяйка, Тоня с любовью украшала свой дом и держала его в чистоте. Перетягивала холстинкой кресла, клеила обои, готовила вкусную еду, гуляла с большой овчаркой свекрови. Бегала по урокам в любую погоду, зарабатывала деньги. Мы с ней очень сдружились в то время. Невысокого роста, всегда гладко причёсанная, русые волосы собраны в кичку. Чудесные серые глаза её всегда сияли, как бы в ожидании большой радости. Говорила она певуче, с небольшим львовским «прононсом».


В холодную погоду Тоня приходила в войлочной свитке, обшитой цветной тесьмой и бордовом расписном платке с кистями. На ногах у неё были жёлтые ботинки на шнуровке – «гады». Одеть-то ей особо и нечего было. Новой одежды она почти не покупала. Все деньги уходили в семью.

 
Дочь с волнением и трепетом ждала прихода строгой учительницы. Комната прибиралась в считанные минуты, за полчаса до прихода игрались гаммы. Тоня считала, что её ученица музыкально одарена. Поэтому нужно много трудиться для дальнейшего совершенствования. Талант ведь обязывает трудиться.


Когда в перестройку жизнь рухнула, Тоня, как и большинство людей, тоже оказалась не у дел. Родители учеников уже не могли платить за своих чадушек, и молодая пианистка осталась без средств к существованию. Да и вообще, трудности навалились все разом. Когда-то любящий муж стал холоден. Свекровь фыркала на Антонину, а свёкор, заслуженный художник, разговаривал с Тоней отрывисто и коротко. Все были раздражены и злы на поломавшуюся жизнь, но вымещали чувства на Тоне.

 
Тонечка одна на всю семью и зарабатывала. Пошла рассыпать по пакетикам попугайный корм вместе с бомжами. Тут хоть что-то платили. Кроме голодных родственников, кушать хотела ни в чём не повинная овчарка Джуля. Вот это мне и рассказала по телефону Тоня. И предложила поехать за город к женщине, которая помогает людям в трудностях. Ей уже дали номер телефона, она позвонила, договорилась о встрече. Только ехать ей одной как-то не хочется. Поэтому мне и звонит, чтобы я тоже к ней присоединилась.


Разве можно бросить друга в беде? Конечно, я согласилась. Хотя, совершенно не верила в пользу такой поездки. Денег у меня совсем не было, но хранился в шкафу ещё нерастраченный с советского времени подарочный запас. Разные скатерти, наборы льняных салфеток, красивые полотенца. Выбрала я скатерть, чтобы прийти не с пустыми руками и на следующее утро мы встретились с Тоней на Балтийском вокзале.


                ЗОЯ  МИХАЙЛОВНА   


Пока ехали в электричке, Тоня была задумчива и растеряна. Она любила мужа и  хотела, чтобы всё у них наладилось. И, конечно, мечтала о другой работе, связанной с музыкой. В глубине души надеялась, что Зоя Михайловна чудесным образом сможет ей помочь. Я так не думала, но помалкивала.

 
Дом, где жила Зоя Михайловна мы нашли не сразу, хоть он и стоял в двух шагах от вокзала. Дважды проходили мимо него, как заворожённые. Наконец, заметили табличку с улицей и номером дома, очень обрадовались. Это был хрущёвский дом из серого кирпича под высокими старыми тополями.


Открыла нам дверь крупная пожилая женщина с простым русским лицом. Очевидно, что ей была мала крошечная однокомнатная квартирка на первом этаже. Она радушно пригласила нас на кухню, если можно назвать кухней это четырёхметровое пространство. Кое-как мы устроились. Я на табуретке у стены, напротив Зои Михайловны. Тонечка села сбоку, на маленькой лавочке. Тут я лучше рассмотрела женщину. Лет шестидесяти с лишком, волосы с проседью зачёсаны назад, собраны пучком на затылке. На лице веснушки, видать солнышко поцеловало. Двигалась и говорила она с большим достоинством, чем сразу внушала уважение к себе.


Зоя Михайловна пристально и доброжелательно посмотрела на Тоню и спросила, что её привело сюда? Тоня начала жалобно лепетать о том, что у неё очень хороший муж, просто последнее время что-то отношения разладились. Наверное, оттого, что у него работы сейчас нет, денег не зарабатывает. Хочется, чтобы он её любил, как прежде.

 
Тут уж я не выдержала и рассказала, что всё плохо в доме у Тони. Муж не работает, все живут на Тонины копеечки. На Тоню совсем внимания не обращает, всё пропадает где-то. Никакого лада в семье нет и не предвидится. Вот и работу ей никак найти не можем, несмотря на высокие связи и знакомства в музыкальном мире.


Выслушала нас Зоя Михайловна и сказала Тоне:
- Хорошо, хорошо, дочка. Давай сделаем так. Подождём недельки две-три, посмотрим, как дела пойдут. Если к лучшему не обернётся, то не переживай. Мы тебе другого найдём, хорошего. Ещё лучше выйдет.


Тоня пискнула:
- Я не хочу другого, мне мой муж нужен.
- Посмотрим, - ответила Зоя Михайловна и стала наливать в пластиковую бутылку воду из-под крана. Налила, завинтила крышечку, поставила перед собой на кухонный столик, обхватила бутылку обеими руками и замолкла. Наверное, молитву читала. Мы с Тоней задумались каждая о своём. Вдруг я почувствовала, как будто некая сила притиснула меня к стене. Показалось, что я вся состою из множества частых сеточек. Словно невидимый огонь выжигал грязь в крошечных ячейках, очищая их. Ощущение было удивительное. Тело очистилось и наполнялось бурлящей молодой силой.


Сидела я, молчала, смотрела то на Зою Михайловну, то на зелёные тополёвые ветки за окном, ждала. И вдруг… Не выдержала и воскликнула:
- Зоя Михайловна! Что у вас над головой-то?
- А что у меня над головой? – усмехнулась она.
- У вас как будто высокая причёска из завитков! Только, как бы из тумана сделана. Как пар из чайника!
- Увидела? Хорошо… - усмехнулась Зоя Михайловна.
Посидела ещё какое-то время молча, отняла руки от бутылки с водой и сказала, обращаясь к Тоне:
- Будешь пить эту воду по несколько глотков в течении дня. Поняла? И лицо время от времени обтирай. С работой у тебя скоро всё наладится. На мужа смотри, примечай, как будет себя вести. Если лучше, то есть надежда, если хуже – то зачем тебе такой муж? Поглядим, как дело пойдёт…


Обернулась ко мне и попросила:
- А ты проводи подругу до дому. Хорошо, что вы утром приехали, а то сглаз большой, вечером плохо было бы. Да и сейчас она на ходу засыпать будет. Дня два проспит. Электрички сейчас битком набиты, но для вас два места освободится. – Засмеялась:
- Сейчас к вокзалу пойдёте, так за вами все кошки и собаки побегут. Не удивляйтесь. А когда в следующий раз придёте, так принесите бутылки для воды, ещё чай и мыло. Пригодится.


Подарила я Зое Михайловне скатерть. Денег-то не было, перестройка, будь она неладна. Понравилась ей скатерть, было видно по лицу. Она её поглаживала рукой с видимым удовольствием. Надо сказать, что про деньги Зою Михайловну лучше было не спрашивать. Когда ей звонили и справлялись, сколько она берёт за помощь, то Зоя Михайловна с негодованием бросала трубку. Часто помогала бесплатно, когда у человека дела были совсем плохи. Деньги она принимала, конечно, но подарок ей был милее, потом я это поняла.


Поблагодарили мы Зою Михайловну, и вышли на залитую ярким светом улицу. В золотой от солнца тополиной листве пели птицы. Антонина еле тащилась, уцепившись за мой локоть. Она, действительно, засыпала на ходу, такой сон вдруг одолел её. Через некоторое время я оглянулась и увидала, что за нами увязалась кошка. Когда подходили к привокзальной площади, то сзади, распушив хвосты, бежало уже несколько котов. Даже Тоня выныривала из дремоты и смеялась.


В электричке мест не было. Мы чудом втиснулись в вагон. Толпа поджала нас к первым сиденьям. Люди стояли впритык друг к другу. Ни о каких сидячих местах и подумать было нельзя. Но случилось чудо! Одно место пустовало. Я с облегчением усадила туда повисшую на мне Антонину. Она сразу закрыла глаза, засыпая. Тут с соседнего места вскочил молодой человек и предложил мне сесть. Он выходил на следующей станции. Это было уже слишком!  Вот это Зоя Михайловна! Как сказала, так и сделала.


Тоню я проводила до дома. Она позвонила мне через день. Сказала, что почти всё время спала, а сейчас чувствует себя прекрасно и настроение у неё хорошее.


                НОВАЯ  ЖИЗНЬ  АНТОНИНЫ


Ещё через день Тоня снова позвонила. Говорила громко, радостно и изумлённо. Случилось так, что её знакомая ещё по Львовской консерватории, дама средних лет, вчера сломала себе ногу. Она гуляла с собакой на поводке. Глупая собака внезапно рванула куда-то, по своим собачьим делам, и сильно дёрнула за поводок. Поводок  роковым образом обмотался вокруг дамской ноги, и дама упала в лужу. Да так неудачно, что сломала себе ногу. Тоня очень сочувствовала этой знакомой даме, но дело оказалось не в этом.


 Дама преподавала в элитной музыкальной школе, и теперь её талантливые ученики остались без преподавателя. Вот дама звонила Тоне и умоляла и даже требовала поработать вместо неё. Абы кого дама просить бы не стала. Но ведь Тоня консерваторка и обе они, хоть и в разное время учились у одного великого педагога, маэстро. Временно замещать даму Тоне предстояло в течение нескольких месяцев, а там, возможно, Тонечку возьмут штатным преподавателем. Поэтому  Тоня срочно выходила на работу – уже завтра.


 Тоню переполняли чувства. С одной стороны она жалела даму со сломанной ногой. С другой стороны не могла до конца поверить своему счастью, да такому внезапному счастью! Имя Зои Михайловны не сходило с её уст. Я думала: «Вот это да! Ай да Зоя Михайловна!»


Тоня начала работать, ученики полюбили её, их родители оценили музыкальный и педагогический талант молодой учительницы. С профессией Тонины дела устроились как нельзя лучше. На долгожданную работу она летела, как на крыльях.
А вот в семье положение портилось с каждым днём. Тоня нечаянно узнала, что у мужа появилась другая женщина. Это был страшный удар. Вот и нашлось, наконец, объяснение, почему охладели чувства когда-то влюблённого в Тоню мушкетёра.


Тоню стали выгонять из дому. Ну не так, чтобы грубо… Просто вежливо, но настоятельно попросили покинуть помещение. Поскольку её присутствие здесь уже неуместно. Мало ли что она продукты покупает и еду готовит. Сами справятся. А то, что Тоня здоровый пакет куриных голов для овчарки Джули притащила – спасибо, конечно, но Джуля обойдётся без Тониной заботы. И гулять с Джулей потом свекровь будет, всё равно её с тренерской должности попросили, время теперь девать некуда. Одна только  Джуля не хотела, чтобы Тонечку выгоняли. Тоню она очень любила, смотрела на неё с сочувствием да подпрыгивала, чтобы слизнуть горячим языком с мокрого Тониного лица слезинку.


Встретились мы с Тоней дождливым вечером в сквере на Васильевском острове. Подстелили газетку на мокрую скамейку, уселись и стали разговаривать. Жизнь у Антонины походила на безысходную морось из низких свинцовых туч над Балтикой. Муж подал на развод. Впереди у него маячила счастливая жизнь с другой женщиной. Тоню выживали из дома.


Чтобы совсем на улицу не выгонять, родственники выделили ей крошечную сумму на комнату в коммуналке. Они уже все вместе ходили смотреть на новое Тонино жильё. Поскольку денег не хватало, то и комнаты соответствовали грошовой цене. Одна комната в семь квадратных метров выходила в тупик и прямо на помойку. Поскольку коммуналка находилась на первом этаже, то о солнечном свете можно было забыть. Вторая комната была на пятом этаже, но такая узкая, что пианино туда не вмещалось. А как же без инструмента? Как с учениками-то заниматься? Вдобавок, там не было ванной, нужно в баню ходить.

 
Вчера свёкор, известный художник побил Тоню веником. Она подметала пол, а он отобрал у неё веник и стукнул Тонечку  этим веником несколько раз, да ещё и мусор из совка прямо ей на голову высыпал.

 
Тоня, человек со стержнем, с достоинством, теперь сидела, опустив голову, на мокрой холодной скамье и тихо плакала от безысходности. Потом подняла голову, посмотрела в хмурое небо и встала. Не любила она жаловаться, а ещё больше не любила, когда её жалеют. Пошли по домам. Да какой там у Тони дом? Нет у неё дома…


Ехала я в метро и всё думала, как же Тоне помочь? Появилась у меня одна отчаянная и в общем-то, наглая мысль. Как только пришла домой, сразу стала звонить знакомой. Она тоже продавала квартиры, но не в агентстве, а была вольным художником. Моя соседка, она много раз пыталась развестись с мужем и даже держала для этой цели запасную комнату.Чтобы мужа пугать. Но, почему-то всё не разводилась и не разводилась. Рассказала я Анюте про Тоню и попросила продать нам её запасную комнату.

 
- Аня, всё равно ты с мужем никогда не разведёшься, только дразнишь, а комната у тебя стоит одна-одинёшенька. Отдай её нам, видишь, девке деваться некуда.
- Ну, допустим, я её вам продам, но ты же понимаешь, что она дороже стоит? – подумав, ответила Аня.
- Да, Аня, знаю. Отдай нам её в долг. Первую сумму сразу получишь, а потом остальные деньги. Я тебе честное слово даю, что мы тебе долг отдадим. В самое короткое время.
Аня долго молчала на том конце провода. Думала. Я тоже молчала. Ждала её решения. Наконец она сказала:
- Хорошо, забирайте комнату. Тебе я верю.


На следующий день мы с Антониной поднимались по широкой лестнице на третий этаж красивого дома. Довольно большая и светлая комната выходила высоким арочным окном на бульвар и Мюзик-холл. Когда-то барская, а ныне коммунальная квартира ещё несла на себе тень былой роскошной жизни. Высокие двустворчатые двери в каждой из шести комнат ласкали глаз соразмерностью. Кухня удивила размером. На первый взгляд больше пятидесяти метров. Из кухни – чёрный ход. Дверь на чёрную, непарадную лестницу. Пианино в комнату замечательно входило.
Уже к вечеру документы были отданы в оформление, не зря ведь Анюта считалась очень успешным маклером. Переезд назначили через неделю. Ура! Дело было сделано.


                АЛЁША  ИЗ  СОСЕДНЕЙ  КОМНАТЫ


Мы с приятелями сидели в Доме актёра, когда мне сообщили, что у Тони празднуют новоселье, и она ждёт меня в гости в своём новом доме. Вот мы все вместе и отправились туда с бутылкой шампанского и цветами.


Когда приехали, был уже поднят не один тост. Шумные гости поднимали бокалы за новую Тонину счастливую жизнь, за свободу от прошлых невзгод. Желали Тонечке воспитать талантливых учеников, снова выйти замуж, только теперь уж за настоящего, хорошего человека. Тоня улыбалась, поддерживала разговор, изо всех сил старалась быть весёлой и беззаботной. Казалось, что всё у неё в порядке. Чёрное пианино прекрасно разместилось недалеко от входа, места в новом жилье хватало на всю нашу большую компанию.

 
В стене почему-то была двустворчатая дверь с причудливо выгнутой латунной ручкой. Раньше она соединяла две смежные комнаты. Возможно, Тонина комната когда-то служила кабинетом или спальней, а соседняя могла быть гостиной или будуаром. Дверь навсегда и наглухо закрыли в давние времена, наверное, сразу после революции. С тех пор капитального ремонта не проводилось, а дверь как была, так и осталась на месте.


Я отправилась домой раньше других. Когда закрыла дверь в комнату, где гости продолжали праздновать, то увидела в полутёмной прихожей молодого человека в спортивном костюме. Он вышел покурить. Небольшого роста, русоволосый он стоял и внимательно смотрел на меня тёмными большими глазами. Я спросила его:
- Ты здесь живёшь?
-Да, - ответил он – в соседней комнате.
- Как тебя зовут, сосед?
- Алексей, - солидно ответил парень, глядя на меня своими красивыми глазами.
- Алёша, - сказала я ему, - твою новую соседку Тонечку очень обижали, её каждый обидеть может. Ты присмотри за ней, пожалуйста, чтобы здесь, на новом месте её больше никто не трогал. Ладно?
Он опять серьёзно глянул на меня и веско ответил:
- Здесь её никто не обидит. Слово даю.
Мы молча пожали друг другу руки, и я ушла. Я ему поверила.


Утром меня разбудил звонок. Звонила Тоня. Похоже, она плакала. Хриплым голосом она сказала:
- Похоже, я погорячилась. Может быть, мне попробовать вернуться обратно? Может быть, мой бывший муж просто хотел мне отомстить. Может быть, он уже раскаивается?


Честно говоря, я не сразу нашлась, что ответить. Ей, бедной было так неуютно, так непривычно в голой коммунальной комнате. А за стенами этой комнаты – чужие, незнакомые, может быть, враждебные люди.
- Кажется, я заболела, - говорила Тоня, - простыла, наверное, при переезде. Горло очень болит и слабость.
- Тонечка, ты срочно выпей горячего чая с мёдом. Нужно сразу согреться и в постель.


Тоня помолчала, ей стыдно было сказать, что воду-то вскипятить не в чем. Выяснилось, что бывшие родственники не далией с собой никакой посуды. Не было у неё ни чайника, ни кастрюльки, ни ковшика, ни миски. Не было чашек, ложек и стаканов. Ничего ей не дали. Точно, я вспомнила, что гости ведь пили вино из пластиковых стаканчиков и ели нарезанную колбасу пластиковыми вилками. Да и вилок этих было, по-моему, всего три штуки на всех.
- Тоня, ложись в постель и жди меня. Я скоро приеду!


Тут же я позвонила своей подруге, Танюшке и рассказала о недостаче в Тонином хозяйстве. Танюшке долго объяснять не пришлось, она только и сказала:
- Поняла. Еду!
Быстро, с помощью мужа мы слегка разгрузили закрома в нашей кухне. Накидали в спортивную сумку продуктов и посуды, и я помчалась на такси к Тоне. Танюшка приехала ещё раньше, чем я, тоже с сумками.


У Тони поднялась температура. Мы поили её горячим чаем, наливали из чайника, кормили тем, что привезли. Появились у неё нормальные ножи, вилки, ложки, чашки, тарелки, ещё что-то, нужное в хозяйстве. Оказалось, что бывший муж и свёкор со свекровью выпроводили её на новое жильё приблизительно так, как мачеха отправила Настеньку в зимний лес. Старый чёрно-белый телевизор, щедро отданный ими на новоселье, ремонту не подлежал. Зачем они ей отдали это ламповое чудо? Чтобы денег за вывоз не платить, что ли? Коллекция одежды, которую я ей сшила, сиротливо висела на гвоздиках на стене. Шкафа-то не было. Из личных вещей у Тонечки имелась полуторная деревянная кровать, полка с любимыми книгами и нотами, да верный, ещё львовский друг – фортепиано.


Нужны были: холодильник, телевизор, шкаф, стол, стулья и хоть какие-то шторы на окно. Об этом тоже нужно было подумать. Денег у Тони на это не было, ей ведь нужно было выплачивать долг за комнату. Но, как говорится, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Недели через две-три Тонина комната преобразилась и похорошела.
От нас с мужем Тонечке перепал небольшой столик, шторы и зеркало на стену. Друзья добыли ей добротный шкаф и холодильник. Кто притащил три венских стула. Потом появился маленький, но цветной, и, главное - безотказно работающий телевизор. Да, вся мебель была не первой свежести, но она была.


Как-то стало очень ясно тогда, что есть простые, необходимые вещи. Без которых нельзя обойтись. То, в чём можно вскипятить воду, то, во что можно налить чаю. Нужна ложка, чтобы зачерпнуть еду. Нужны друзья, которые помогут, когда одному не справиться. И совсем не нужны те, кто суёт испорченный чёрно-белый телевизор в машину для переезда.


ДУШЕВНЫЕ  ТЕРЗАНИЯ


Тоня снова стала заниматься музыкой с дочерью. Приходила к нам два раза в неделю. Тоне очень, очень нужны были деньги. Она понемногу отдавала долг за своё новое жильё. Экономила на всём. Уже несколько месяцев не покупала себе колготок, носила джинсы, они ведь прочные, не рвутся. Сластёна Тоня, в магазине проходила, закрыв глаза, мимо полок с печеньем и конфетами, которые так любила, чтобы не потратить лишнюю копеечку. Говорила себе: «Обойдусь. Что я, маленькая, что ли?»


Рассказывала и про свою жизнь в коммунальной квартире. Стало ясно, что соседи  не так страшны, как казалось поначалу. Тонечка с ними ладила. Алёша, с которым я познакомилась на новоселье, оказывается жил в той самой комнате, куда вела закрытая дверь из Тониной комнаты. Он работал водителем в какой-то фирме. У Алёши был рак печени. Врач писал по Алёше диссертацию, описывая течение болезни. Сроку жизни он дал Алёше немного,  месяца три-четыре. От Алёши уже плохо пахло, каким-то ацетоном.


Тоня переживала за Алёшу и строгим учительским голосом запрещала ему есть всякую колбасу и шаверму. Она стала готовить ему разные блюда из сои, невкусные, но полезные. Ей было жалко его, потому что он был один одинёшенек на всём белом свете. Родители умерли, бабушка с дедушкой, у которых он рос, тоже умерли, и позаботиться об Алёше было решительно некому. Тем более, что он был младше Тонечки лет на семь, совсем ещё мальчик.


На самом деле Алексей был настоящим мужчиной. Мужественно он переносил свою болезнь, хотя порой слабели силы, и мучила боль. Жильцы коммунальной квартиры стали относиться к Тоне с уважением, после того, как он серьёзно поговорил с каждым в отдельности. Видя, как из-за долга Тоня ограничивает себя во всём, даже в еде, Алексей стал приносить ей время от времени разные вкусные вещи. Стараясь не ранить Тонино самолюбие, говорил, что это на работе его угощают деликатесами. Но ему ведь этого есть нельзя, что же зря продуктам пропадать, правда? Тоня недоверчиво и с пристрастием выспрашивала, так ли это, но брала продукты. Действительно, куда же их девать?


Однажды она пришла совершенно обескураженная. После занятий музыкой мы пили чай, а она рассказывала. Оказывается, Алёша влюбился в неё и признался в этом. Тоня просто не знала, как к этому относиться и как себя вести после признания. Она говорила, волнуясь:
- Как же так? Ему ведь жить осталось совсем немного, какая любовь? Зачем мне это? Я не могу ему ответить тем же. Я-то ведь его не люблю. А любовь должна быть взаимной! Это просто наглость какая-то с его стороны!


Что я могла ответить? Понятно же, что  любовь смерти не подвластна. Полюбил человек другого человека, хотя будущего нет, есть только любовь и нежность на пороге бесконечности.


- Тонь, но ведь ты о нём заботишься, еду особую готовишь, к Зое Михайловне постоянно ездите. Это ведь тоже не просто так. Стала бы ты его вытаскивать из болезни, если бы он тебе был безразличен? Нет, скажи – стала бы?
- Ну, это совсем другое… Если можно хоть как-то помочь человеку, то необходимо помогать, а не терять драгоценное время. Может и нет надежды, как доцент говорит, но нельзя же просто смотреть, как Алёша умирает. Надо бороться.


- Вот и разреши ему любить тебя. Какое счастье ему выпало -  встретить любовь, даже перед скорой смертью! Да, я знаю, ты его не оттолкнёшь, потому что для тебя это будет – преступление. Никогда ты такого не сделаешь. А то, что неловко тебе и не знаешь ты, как себя вести, как в глаза ему смотреть, то ведь недолго потерпеть осталось. Сколько времени доцент ему отпустил?
- Да вот, всего два с половиной месяца осталось… -  вздохнула Тоня – ладно, потерплю как-нибудь.


В следующий приход смятение её брызгало искрами из глаз, даже говорила она громко и прерывисто.
- Как низко я пала! Какой ужас! Я себе никогда этого не прощу!
- Да что случилось-то, Тонь? – волнуясь, подливала я ей кофе в чашку.
- Я пала, так низко… Я переспала с ним… какой кошмар!
- Да почему кошмар, Тоня? Сама же говорила, что в последнее время нервничаешь и на учеников покрикивать стала.


Тут Антонина совсем разбушевалась.
- Что ты улыбаешься, что тут смешного? Ведь он совершенно тёмный, он почти ничего не читал, он ни разу не был в филармонии, да и вообще в театре. Он не знает, кто такой Леонардо и Рафаэль. О чём нам с ним говорить? Что у нас может быть общего? Что я натворила!


Я уже смеялась, не скрывая.
- Тонь, ну, и как он в постели? Прости, конечно, за нескромность.
Тоня ненадолго задумалась и ответила:
- Ты будешь ещё громче смеяться, но он очень хорош. Просто очень! Не ожидала. Плохо то, что я сейчас совсем не высыпаюсь, а мне ведь нужно работать. Он меня заваливает моими любимыми конфетами. И живые цветы всегда стоят в вазе.


Прошло ещё время. Тоня опять пришла возмущённая, как кипящий чайник.
- Что на этот раз, Тоня?
- Ты представляешь, этот негодяй предложил мне выйти за него замуж! Ему жить осталось месяца полтора, а он мне предложение делает! Как он может! Как только язык у него поворачивается? Да ещё говорит мне, что хочет, чтобы его комната после смерти мне досталась. Я что – хапуга меркантильная? Я что – акула какая-то, которая комнату  умирающего отжимает? Нет!!! Я никогда на это не пойду! У меня совесть есть.


Подождала я, пока она успокоится, подумала и спросила:
- Тоня, скажи мне, у него кто-нибудь из родственников есть?
- Нет у него никого, все давно умерли – ответила Тоня.
- Кто о нём заботится, кроме тебя? Кто его хоронить будет?
- Я, конечно. Больше некому, – утихая, печально отвечала Тоня.
- Вот и подумай, кому твой Алёша хочет сделать последний подарок? Конечно, единственной женщине, которую любит. А ты отвергаешь его дар. Теперь представь, умрёт твой Алёшенька, похоронишь ты его, а комнату отдадут многодетной семье откуда-нибудь из Средней Азии. Он что, этого хочет? Может быть, ты этого хочешь?
И вообще, человек стоит у последней черты, просит тебя, чтобы ты стала его женой, что в этом удивительного? Думаю, ты должна исполнить его последнюю волю. Иначе потом тебе станет стыдно.


Тоня поникла головой. В душе её происходила мучительная борьба.
Тут пришла моя очередь распалиться и произнести торжественную речь о человеческом долге и благородстве. Впрочем, уверена, что Тоня думала точно так же, но боялась, не будет ли это выглядеть, как личная выгода. Падающая на неё тень меркантилизма и пошлости была даже в мыслях неприемлема для Антонины. Поэтому всё её существо буквально содрогалось.


        ДВАДЦАТЬ  ПЯТЬ  ЛЕТ СЧАСТЬЯ


Через неделю она позвонила и сказала, что заявление в ЗАГС они уже подали и скоро состоится свадьба. На свадьбу они никого не приглашают, по вполне понятным причинам. По этим же причинам костюм купили самый дешёвый и чёрного цвета. Чтобы потом не покупать. Пригодится. Вскоре они поженились.


На музыкальные уроки в силу своей природы, склонной к порядку, Тоня приходила аккуратно. Удивлялась, сидя за чашкой кофе:
- Слушай, я не ничего не понимаю. Алёша перестал плохо пахнуть. Этот противный ацетоновый запах куда-то исчез. Боли пропали. И вообще, по-моему, он раздумал умирать. Чувствует себя неплохо, настроение хорошее. Работает. Что же это получается? Я за него замуж вышла только чтобы его последнюю волю исполнить, а он меня обманул, что ли? Я ведь, если бы он был здоров, замуж за него никогда не пошла. Уж очень мы из разных социальных слоёв. Как я буду его знакомить со своим кругом, о чём он может говорить с образованными людьми? Нет, это никуда не годится.


- А когда ему  доцент смерть назначил?
- Да вот, через две-три недели…
- А ты сама-то видела этого доцента и его заключение?
- Конечно. Мы вместе с Алёшей каждый раз ходим на обследования. Видела я и результаты анализов и диагноз. Рак четвёртой степени с метастазами. Вот, скоро опять пойдём, спрошу.


Шли дни, Алёша продолжал жить, радоваться и любить Тоню. Он был счастлив. Похоже, умирать он передумал. Цветы у Тони не вяли. Чуть ли не каждый день в Тониной комнате появлялся новый роскошный букет. Конфетных коробок скопилось столько, что Тоня дарила их знакомым. Мне тоже перепала коробочка.


Настал день последнего обследования. Тоня очень волновалась. Ранним летним утром они вместе с Алёшей поехали в клинику. Прошли все процедуры и вернулись домой, ждать приговора. Через две недели их вызвал доцент. Он сердился. Его диссертация шла коту под хвост. Анализы показали, что Алёша здоров и никакого рака нет. И метастазов тоже нет. Доцент заставил сдать все анализы ещё раз. И снова всё подтвердилось. Алеша выздоровел полностью. Диссертацию доценту пришлось выбросить, наверное.


Вот что делает с людьми настоящая любовь. Так она выжигает всю тёмную дрянь в душе и теле и даёт силы человеку. Когда у человека вырастают крылья радости – какие болезни могут за ним угнаться?


Тоня выговаривала Алексею, что тот заставил её выйти замуж шантажом и пугала его, что разойдётся с ним. Только одно условие может спасти Алёшу от развода – это повышение культурного уровня. Алёша дал слово, что будет читать указанные Тоней книги, будет ходить на концерты и в театр и даже в музеи. Он слово своё честно сдержал.


Так и стали они жить дальше. Ходили вместе гулять, держась за руки, ездили отдыхать, рыбачили вдвоём, собирали грибы. Ну, и, конечно, не забывали про театры, музеи и концерты. Зою Михайловну частенько навещали, ведь с неё всё и началось. Никто им не был нужен, им вдвоём было хорошо.


Где-то через год - то ли звёзды так сложились, то ли Зоя Михайловна с Высшими Силами  поговорила, но маклер Анюта вздумала продать теперь уже всю коммунальную квартиру целиком. И так хорошо продала, что Тонечке с Алёшей в руки упала квартира тут же недалеко, на Петроградке. Да не простая квартира, а трёхкомнатная. Отремонтировали они её, взяли к себе чудесного щенка лабрадора и стали там жить.


Я была у них в гостях, очень мне понравилось. Много воздуха и света, тишины. Чисто и торжественно у них в доме. Нарядно. Добрый и весёлый лабрадор мне всё лицо облизал. Хорошо у них!


А бывший Тонин муж плохо живёт, пить начал. Понятно, что и с работой дело плохо и денег не хватает. Его новая жена свёкра со свекровью ни во что не ставит, грубит. Увидела однажды бывшая Тонина свекровь Тоню на улице, бросилась к ней, стала прощения просить, говорить, что не ценила тогда Тоню. Да что уж теперь, дело прошлое, назад не вернёшь.


Прожили Тоня с Алексеем целых двадцать пять лет в любви и согласии. Прошлым летом они пошли гулять в парк, как обычно. Алёша увидел по дороге цветочный ларёк и побежал к нему за цветами для Тонечки. Там ему и стало плохо. Они ведь ковидом зимой переболели, вот Алёшино сердце и не выдержало. Так он и умер. Перед уходом всё расстраивался, что цветов Тоне так и не успел купить.


А Тоня мне сказала, что это были двадцать пять лет полные счастья.



ПРИВОРОЖИЛИ?


Свекровь сыграла в моей жизни судьбоносную роль. В то время я собиралась замуж совсем за другого человека, мы даже написали заявление в ЗАГС. Прилетела моя мама с Урала, привезла свадебное платье. Познакомилась с женихом и будущей сватьей. Подготовка к свадьбе шла полным ходом. В самое горячее время предсвадебной суеты мой нынешний муж стал вдруг слать мне телеграммы с душераздирающим текстом. Сразу по три штуки. Почтальоны каждый день приносили телеграммы в общежитие, на работу и даже на квартиру моего тогдашнего жениха. Как он раздобыл его адрес – для меня до сих пор загадка. Причём шли телеграммы не по одной, а на всякий случай по две, обе с одинаково жалостным содержанием. Это он нарочно дублировал их, чтобы не потерялись. Не скрою, мной овладело полное смятение. Я, можно сказать, уже почти замужем, а он моё сердце терзает.


Вообще-то познакомились мы плохо, роман продолжался недолго, и рассталась я с ним с огромным облегчением. Он был намного старше меня, обращалась я к нему по имени-отчеству и, прощаясь, выразила вслух надежду, что теперь я его никогда не увижу. Тем не менее, он изредка звонил мне на работу и интересовался моими делами. Как куратор или контролёр какой-то. Вот, я и сказала ему, что всё у меня хорошо, собираюсь замуж и прошу меня больше не беспокоить. В сущности, он стал мне довольно безразличен.


Но поток телеграмм с отчаянными просьбами о возвращении  произвели в моей душе настоящую смуту. Умом отчётливо понимала, что не люблю этого человека, даже видеть его не хочу. В сердце клубились тревога и беспокойство. Но будто невидимая сила тянула меня от свадебной кутерьмы к человеку из прошлого. Какая-то буря бушевала во мне. Я стала постоянно плакать и задумываться. Удивляло меня, как этот холодный, сухой человек мог найти такие несвойственные ему трогательные слова. Как он при его скрытности и самолюбии слал не письма, а телеграммы, которые мог прочитать любой желающий? Будущие родственники тоже не скрывали недовольства этими посланиями. А как же ещё, свадьба на носу, их понять можно.

 
Именно в это вихревое время и пришла ко мне на работу  Зинаида Яковлевна. Открылась дверь, заглянула девушка из соседнего отдела и сказала, что внизу меня спрашивает какая-то пожилая женщина. Я удивилась, потому что никого не ждала. Спустилась вниз, увидела, что это мама моего нынешнего мужа. Как не пыталась она скрыть своё недовольство, но выглядела раздражённой и обескураженной. Очевидно, что её вынудили встретиться со мной против желания. От этого напряжение просто висело в воздухе. Снова волна беспокойства и даже необъяснимого страха накрыла меня. Я попросила её подождать несколько минут. Бегом промчалась по лестнице и коридорам и буквально влетела в Танюхину мастерскую.

 
Таня  работала художником-оформителем и в это время, глубоко задумавшись, разглядывала очередной шедевр, объявление на большом листе ватмана. Там разноцветными буквами сообщалось об очередном собрании. В зубах Таня держала кисть, перепачканную краской, другой кисточкой подправляла красную букву «О». Она повернула голову, глянула на меня и кисть выпала у неё изо рта на пол, пачкая синей гуашью облупленный линолеум. Уже потом она вспоминала, что увидела меня в дверях и сразу поняла – может произойти что-то ужасное, чего нельзя допустить. Ни слова не говоря, она быстро вышла из мастерской и мы, взявшись за руки, пошли вниз, к Зинаиде Яковлевне.


На крошечной детской площадке с чахлыми деревцами стояла скамейка и на ней сидела она и ждала нас.
Надо сказать несколько слов о внешности Зинаиды Яковлевны. Собственно, выглядела она обычно, как и многие пожилые женщины восьмидесятых годов двадцатого века. Светлый плащ, шёлковый шарфик на шее. Среднего роста, довольно полная, толстые лодыжки и запястья. Вьющиеся тёмные волосы коротко подстрижены. Пудра, помада, пахнет дефицитными духами «Пани Валевска». На толстом коротком пальце золотое кольцо с большим рубином. Розовый перламутровый лак на заострённых ногтях.  Типичный образ торгового работника тех лет. Нос похож на клюв, но глаза красивые, голубые, при тёмных-то волосах. Выражение лица такое, как будто непорочную святую заставили заниматься непотребством. Там было и кроткое страдание, и покорность судьбе и внутреннее неприятие предстоящего трудного разговора.Татьянино появление она точно не одобрила. Одним взглядом уменьшила и без того невеликий Танюхин рост до размеров кролика.


Мы присели на лавочку и приготовились слушать, что она скажет.
- Эдик отравился, - сказала она, жуя губами и глядя то в пространство, то на меня. Брови её поднимались и опускались, как бы в недоумении.
- Он нашёл бабушкины лекарства и выпил их. С большим трудом удалось его спасти. Приезжал доктор, промывал ему желудок. Сейчас он дома и очень хочет, чтобы ты к нему приехала. Поедем прямо сейчас, такси уже ждёт.
Ничего себе новости на фоне бомбёжек телеграммами! Из-за меня он ещё и отравился. Ладно, хоть не до смерти. Нет, такое вынести молодой девушке нелегко. Получается, что я виновата во всём. Довела взрослого рассудительного человека до самоубийства. Невыносимо тяжкий груз положила ты на мои плечи Зинаида Яковлевна.


Вступила взволнованная Танюха:
- Вообще-то она замуж выходит, разве вы не знаете? Зачем он телеграммы ей повсюду посылает? Так ведь можно и свадьбу расстроить! Раньше нужно было думать, а теперь уже поздно!
Сказала, как отрезала. У Зинаиды Яковлевны прямо молнии в глазах сверкнули. Она, тем не менее, продолжила меня настойчиво уговаривать. Но Танюха в тот раз меня отбила и поехать не дала. Такой маленький отважный воробей в голубых клешёных джинсах.


После этого разговора большую часть времени я плакала. Даже не понимала, почему. Расстраивала своего начальника, он прямо не знал, что и делать. Только бессильно разводил руками. Приехала ко мне на работу мама, расспросила. Решительно сказала:
- Всё, поехали. Мне нужно с ним познакомиться.


Приехали. Муж встретил нас в костюме и галстуке. От моей красоты мало что осталось. Попробуйте рыдать каждый день с утра до вечера. Я очень устала. Сил не было никаких. Все они, взрослые, ушли в комнату, совещаться. Я осталась сидеть на кухне и смотреть в окно на раннюю апрельскую весну. Весной и не пахло. Внизу, с высоты двенадцатого этажа виднелись лишь голые деревья, грязные остатки снега, да серые унылые облака. Мне уже было всё равно, за кого выходить замуж, зачем… Лишь бы всё поскорее закончить и больше не мучить себя и других.


На кухню зашёл муж. Правда, мужем он тогда ещё не был. Сказал, что хватит уже бегать от него и надо пожениться. Я кивнула головой и согласилась. Воля у меня совершенно растаяла. Пришла мама, несколько раз недоверчиво переспросила меня, согласна ли я выйти замуж за этого человека или нет? Я кивала головой и повторяла, что да,да, согласна.


После этого мы с мамой уехали на Урал. Оттуда я, набравшись храбрости, позвонила по междугороднему телефону моему первому жениху, сказала, что замуж за него не выйду, просила прощения. Будущий муж звонил регулярно и довольно сухо.
Всё моё небогатое приданое осталось у отвергнутого жениха. С трудом собрали мне необходимую одежду, что в эпоху дефицита было нелегко. Купили чемодан, и я отправилась обратно в Ленинград, замуж выходить. Муж почему-то меня не встретил, от Московского вокзала я сама ловила такси. По дороге к дому машина сломалась, пришлось выйти и ждать другую. Когда приехала, оказалось, что чемодан остался в уехавшем сломанном такси. Всё пошло не так. Будущий мой муж был раздосадован, но поехал вызволять чемодан, нашёл и привёз. Потом шутили над этим происшествием. А может быть, и зря шутили…
Тогда мне и в голову бы не пришло, что всё это – знаки Судьбы. Плохие, знаете ли, знаки.


Свекровь решила справить свадьбу в ближайшем доме быта. Тут уж я заартачилась. Сказала, что хочу, чтобы свадьба была в красивом месте. А платье чтобы было красное. Будущие родственники дивились моим чудачествам. Плакать я перестала. Ходила на примерки в ателье, где по большому знакомству мне шили красное платье из лёгкого шифона. Всё равно толком не сделали, чего мне хотелось.

 
Свадьбу назначили в старинном особняке с видом на Неву. Честно говоря, я как-то не очень понимала, что происходит. Какое-то душевное отупение овладело мной. Не понимала, зачем замуж выхожу? Не было радости, не горела любовь. Свидетельницей назначили мою знакомую Галку Шелкович. Странно это. Вообще-то я её терпеть не могла. С моей Танькой мне запретили встречаться. Боялись, что она в последний момент может всё расстроить. Ну, вообще-то, да. Она такая, моя Танюха, она может.


Ну вот, в конце мая приехали мама с папой. Регистрация назначена. Утром к дому подъехала украшенная чёрная «Чайка», ещё какие-то машины и мы все поехали жениться. В роскошном  дворце на набережной внимание всех брачующихся и гостей обратилось на меня. В красных длинных платьях тогда замуж никто не выходил. Нас записали, как мужа и жену, сфотографировали и поехали мы дальше кататься по ритуально красивым местам. Покатались и отправились праздновать.


 Как красив был старинный дворец, который сдали нам в аренду на вечер! Как дышали историей его искусно украшенные стены! Арочные своды окон смотрели на вольную синюю Неву. Золотился на том берегу шпиль Петропавловской крепости. Вот, перестал болтать нанятый пошлый массовик-затейник, сел перекусить. Заиграл оркестр, все пошли танцевать. Как мне захотелось тоже пойти со всеми. Но мой уже муж танцевать отказался, потому что не расположен к танцам. Но мне-то так хотелось! Стояла одна, смотрела на танцующих и тихонько приплясывала. Мимо проходил крепкий молодой человек в  зелёной рубашке. Тихо сказал, обращаясь ко мне:
- Вы такая красивая. Никогда не видел такую красивую девушку. Как бы я хотел с вами потанцевать.


Он правду сказал, не комплимент. В его глазах светилось настоящее восхищение и прямо магнитные волны шли. Нормальный, живой парень, на пару лет старше меня, чужой среди всех этих церемоний.
- Так пошли, потанцуем! Я тоже танцевать хочу, да не с кем.
Он смутился.
- Но я не могу, мне запрещено. Я здесь – официант.
- Подумаешь, глупости какие! Официант, что – не человек, что ли? Здесь моя свадьба, раз в жизни бывает. Значит, что хочу, то и делаю. Гулять, так гулять! Пошли!


И мы пошли. Как он  танцевал, как я зажигала! Все расступились, только на нас и смотрели. Хорошо получилось, красиво. Я даже пожалела, что не за того замуж пошла. Вот за такого, огневого парня идти надо было. Наплясались мы всласть. Остановилась я, когда меня похлопал кто-то по плечу. Оглянулась. Друг мужа сурово позвал меня в другой зал. У окна стоял муж и несколько его знакомых,  которых я ещё не видела. Выражение лиц у них у всех было одинаково сухим и холодным. Они гневно молчали. Муж стал меня отчитывать.
- Ты не забыла, что уже замужем? Ты как посмела с официантом танцевать? С халдеем? Ты с ума, что ли сошла?
Потрясающе. Сам со мной не танцует, а ещё не к месту нотации читает? Пришлось объяснить. Успокоился.


И так мне стало скучно и неинтересно, что пошла я пить шампанское. Оно же, как газировка, сладенькое. Хрустальный бокал искрит, пузырьки газа нос щекочут. Тем более, что мне родители спиртного не позволяли. Считали, что девушке спиртные напитки пить не пристало. А нынче я уж точно взрослая, замуж вышла, могу позволить. От скуки пошла интерьеры дворца осматривать.


Боже, какая же неописуемая красота! Какие дивные мастера создавали этот дом! Спустилась на этаж ниже по мраморной лестнице. Там оказался гардероб. А в гардеробе швейцар скучает. Пожилой такой дяденька. Поздравил меня. Я спохватилась, побежала ему за угощением. Как же так, все едят, пьют, веселятся, а он тут один сидит и всё терпит. Не по-человечески это. Принесла неполную бутылку «Пшеничной», бутербродов с разной икрой, колбаски, буженинки, огурчиков, ну, всего, в общем. Стал он выпивать, о жизни рассказывать. Оказалось, фронтовик, всю войну прошёл, как мой отец. Хотела его с папой познакомить, да они с мамой уже уехали. Папа себя плоховато почувствовал. Раз так, пришлось мне с ним выпить водки за нашу Победу и героев. Вот водку-то я не пью, но тут случай особый, нельзя не выпить. Выпила. А потом и свадьба кончилась. Кто-то за мной прибежал, оказывается, меня уж обыскались, но нигде найти не могли. Кто ж подумать мог, что прекрасная невеста вместе со швейцаром водку пьёт и солёным огурцом закусывает?


Муж мой опять рассердился. Но воспитывать меня времени не хватало, нужно было по домам ехать вместе с другими гостями. Отложил, видно, на потом. Уселись мы в тесный микроавтобус и покатили по ночному Ленинграду. Жарко было, душно. И стало мне плохо, тошно... Тут я и заснула.


В первую брачную ночь муж мне тазики менял и холодный компресс ко лбу прикладывал. Надо было меня раньше просветить, что шампанское с водкой лучше не мешать.
 А я потом целый день его двубортный пиджак и брюки в порядок приводила.
Вот, говорят, как свадьба пройдёт, так и жизнь пройдёт. Старые люди говорят, примечать надо. Что бы на свадьбе ни случилось, всё важно, всё указует, как жить молодые будут.
Ну, в общем, так и вышло.


А фотографий ни у кого не получилось. Все фотографировали, и у всех плёнка засветилась. Только у государственного фотографа нормально получилось. Да и то, я там на себя вообще не похожа. Как будто и не я вовсе, все так говорят.
Я потом всё удивлялась, как же так? Столько плёнки засветилось, а ни одного толкового снимка нет. На что один знающий человек задумчиво сказал:
- Наверное, на свадьбе колдун был. Колдуны своим присутствием плёнку засвечивают. Такое бывает.
А муж ничем и не травился. Бабушка-то его двадцать с лишним лет назад умерла. Какие там бабушкины лекарства, смешно… Обманули меня, чтобы разжалобить. Разжалобили…





                СТРАННАЯ  БОЛЕЗНЬ


Только избавилась от одной напасти – трясущейся головы, как случилась другая. Как-то вдруг заболел желудок. Или не желудок… Болело именно там, в солнечном сплетении. Пробовала пить таблетки, но они совсем не помогали. Стала замечать за собой, что подолгу сижу в кресле, а встать не могу, сил нет. Уставлюсь глазами в одну точку и сижу. Как-то совсем не годилось мне такое праздное существование. Я ведь привыкла жить в движении, всё время чем-то заниматься.


Однако всё чаще наползал на меня странный столбняк. Лежала я, и встать не могла, сил не было. Да и «желудок» постоянно ныл, боль уходить не хотела. Домашние стали замечать, что со мной неладно. Вроде как я и вроде и не я. Думала, думала, что со мной происходит, и нащупала у себя там, где солнечное сплетение, чуть выше – опухоль. Испугалась, конечно. Уговаривала себя, что показалось, наверное.


Заехала как-то к Танюшке на Невский. Попили кофе, поговорили. Пошла она меня провожать в прихожую, и я ей рассказала про опухоль. Танюха деловито сказала:
- А ну, покажи!
Пришлось мне задирать свитер, показывать место, где я опухоль нащупала. Таня, сосредоточенно насупясь, тоже исследовала новообразование. Мяла мне живот холодными твёрдыми пальцами. Наконец, выдала заключение:
- Да, точно, опухоль. Большая уже выросла. Ничего не поделаешь, надо с этим жить. Ты не горюй, к врачу сходи, дела в порядок приведи. Главное, без истерик. Ну, да ты истерить не станешь, я тебя знаю.


Поникла я головой, Танькины слова звучали, как приговор. Хотя, я ведь и сама уже всё поняла. Ну что ж, каждый час хорош для смерти, как говорится. Впрочем, Таня слишком хорошо обо мне думала. Истерика всё-таки случилась. Несколько ночей я горько плакала на кухне. Как же так? Дочка ещё маленькая, одиннадцать лет. Муж ни приготовить, ни постирать не может. Свекровь пожилая уже, нелюдимая. Ещё на работу свою бухгалтерскую ходит. Как домашним хозяйством заниматься - уже и не помнит, весь дом ведь всегда был на мне.


Смотрела я на кухню свою и как-то выпукло и отчётливо видела все мелочи. Наверное, потому, что ночью лампочки светят особенно ярко. Вот, стоит стул, а я на него больше не сяду. Кто будет скатерти менять на столе? Кто будет расставлять вот эти тарелки, ложки? Меня ведь просто здесь никогда не будет. Нужно успеть тут порядок навести, кафель помыть, шторы не забыть постирать. Каким родным и любимым казалось всё привычное и незаметное раньше. Мало времени оставалось, чтобы всё успеть. Осознание скорого ухода нестерпимой горькой нотой звенело в душе.

 
В общем, поплакала я, порыдала, а потом надоело мне реветь. На третью ночь будто озарило меня. Пришло удивительное чувство полёта. Очень ясно дошло до сознания, что я ведь без чемоданов, без билета в отпуск полечу. Туда, где праздник, где бирюзовое море плещет, где люди счастливые смеются и радуются. И небо там голубое и бездонное.  А в этом небе я летать буду, если только захочу. Прямо почувствовала эту лёгкость и радость и праздник. Даже задохнулась от предвкушения. Скорей бы!


Тут же стыдно стало. Как же я своих-то оставлю, тяжело им без меня будет. Это я с трудностями справляться привыкла, деньги добывать, еду покупать, готовить, ковры пылесосить, полы мыть. Настроение всем поднимать, шутить, бодрые песни петь, чтобы тоже радовались и не вздумали унывать. Получается, что им самим справляться придётся? А дочка, как она без меня? Ладно, подумала я, ничего не поделаешь - всё-таки не одна остаётся, а с отцом и бабушкой.


 Только сейчас я поняла, как люблю этот мир, который скоро исчезнет для меня! Ничего в этом мире сейчас не раздражало, не вызывало гнева и отвращения. Всё вокруг стало мило. Всё стало значительным. Нужно было насмотреться на всё. Близким своим отдать всю любовь, всю нежность, чтобы надолго им хватило.


Вот так я, успокоенная, пошла, стараясь не шуметь, в постель. Заснула с двойственным чувством удивительного счастья и предвкушения праздника, а с другой стороны глубоко стыда перед оставленными один на один с тяжестью жизни своих близких.


Прошла неделя. По городу ходил грипп, и дочка тоже подхватила заразу. Пришлось вызывать врача. Доктор осмотрела ребёнка, выписала лекарства и уже собиралась уходить, когда я осмелилась спросить её про себя. Мы вышли в другую комнату и я рассказала ей о том, что обнаружила у себя опухоль и хотела бы знать, хотя бы приблизительно, когда умру. Доктор нахмурилась и сказала, что мне вообще-то нужно обращаться к другому врачу. Но, так и быть, раз она уже здесь, то показывайте, где тут у вас что.


Снова я задрала свитер и показала место, где у меня выросла опухоль. Доктор ловко и со знанием дела ощупала его. Велела опустить свитер. Я волновалась и ждала приговора. Доктор помолчала, а потом очень сердито мне заявила:
- Как вам только не стыдно! Вот вы – взрослая женщина, в советской школе учились. Вам там всем анатомию преподавали. Неужели вы не помните, что у каждого человека присутствует такой отросток, называется он мечевидный, состоит из хряща. Понимаете? Никакая это не опухоль. Этот отросток есть у всех! Только ваше невежество и мнительность превратило его в опухоль. Так что живите спокойно дальше. Вы абсолютно здоровы. Лучше сходите за лекарством для дочери.


Я, как только услышала это - начала так хохотать, что не могла остановиться. Врач не выдержала и тоже рассмеялась. Так мы вдвоём и смеялись. Конечно, не могла же она в глаза назвать меня круглой дурой и идиоткой. Но я-то могла себе это позволить.

 
Даже не знаю, как описать свои чувства после такого разговора. Конечно, я почувствовала облегчение. Как будто тяжеленное бревно с меня свалилось. А с другой стороны – разочарование. Ведь я уже начала свой полёт в ту прекрасную страну, в которой тебя ждут и любят. Туда, где нет бед и забот, где не нужны деньги и ничего не болит, где тело легко, как пушинка, где всегда солнце и радость…


Вот так смешно закончилось моё горе. Но осталось самое ценное, чего не купишь ни за какие деньги. Остался опыт расставания с этим миром, и пришло знание, что смерти-то ведь нет. Есть возвращение домой, в прекрасную родную страну. С тех пор всякий страх перед «смертью» у меня исчез. Спасибо моей собственной глупости за этот жестокий, но такой чудесный урок.


Опухоль доктор отменила, спасибо ей, но боли в солнечном сплетении никуда не исчезли. Болело там очень. А иногда происходила необъяснимая вещь. В солнечном сплетении живот вдруг раздувался, как у беременной и начинал ходить буграми. Как будто там жила небольшая кошка и толкалась всеми лапами и переворачивалась там. Это было так жутко! Я не знала, что делать и думать. Домашние не верили мне, считали выдумщицей, но однажды, когда опять началось это вспучивание и шевеление, я показала им свой живот. Муж уставился на него, смотрел во все глаза и только молчал. А дочка так испугалась, что бросилась вон из комнаты с криком. Счастье, что такое происходило не каждый день.

 
И ещё я заметила, что стоит мне уйти из дома, как боль начинает отступать. Если долго отсутствую, то вообще ничего не болит. Но, как только возвращаюсь домой, уже на подходе боль возобновляется. Ну, а дома-то – дела совсем плохи. Измучилась я совсем.


Конечно, поехала за помощью к Зое Михайловне. Та дала мне воды, чай в руках подержала, мыло тоже, чтобы волосы прежде шампуня мыть, всякие сглазы с волос смывать. Велела петь, смеяться, танцевать. Наказала радоваться, во что бы то ни стало.
Сказала:
- Ты сильная, и предки у тебя сильные. Будешь радоваться, всё пройдёт. Не унывай, не сдавайся.


Я, конечно, старалась, как могла. Однажды уехала с утра по делам, чувствовала себя просто замечательно, как будто и не болело ничего никогда. Стояла чудесная погода, воскресенье. Дочь гостила на  даче у наших старых друзей, муж тоже отправился туда. Свекровь уехала в гости к сестре на Васильевский остров.


Управилась я с делами часам к двум, приехала к дому на такси, вошла в парадную – и началось. Скрутило меня на лестнице, между вторым и третьим этажами. Скрутило так, что скорчилась я на ступеньках и вздохнуть не могла от боли. Всё тело болит, силы куда-то делись, слабость навалилась. Но, к счастью,  характер никуда не исчез. «Всё равно дойду до дома, хоть ползком», - думала я. И поползла. Цеплялась за чугунные прутья, до перил уже не могла дотянуться. В глазах темнело от боли и слабости, но я всё-таки добралась до своих дверей. Не помню, как открыла дверь ключом, оставила её полуоткрытой. Меня как будто сильно надувало изнутри, казалось, что ещё немного, и я лопну. Сердце колотилось со страшной скоростью.


По стенкам добралась до кухни, там, на подоконнике стояла пластиковая бутылка, с водой от Зои Михайловны. Дрожащими руками отвинтила пробку и отхлебнула немного. Краем глаза отметила своё отражение в зеркале и удивилась. Румяная, красивая, глаза блестят. Никакой тебе бледности или потухшего взора. После глотка немного отпустило. Села я на стул, прочитала про себя «Отче наш», отдышалась немного. Набрала номер неотложки, вызвала врача, пока могла ещё шевелиться. Потом с трудом добралась до кровати и кое-как устроилась в нелепой позе. Только так можно было дышать и немного уменьшить боль. На приход доктора особо не рассчитывала, всё-таки на дворе лето в разгаре и день выходной.


Не помню, сколько находилась я в забытьи, очнулась, когда услышала испуганный голос в полуоткрытых дверях:
- Есть тут кто-нибудь?
Это пришла врач. Милая женщина, чуть постарше меня, уже уставшая. С  раннего утра на работе. Кому понравится в такую чудесную погоду ходить к больным по вызовам? А тут ещё дверь открыта, может, помер кто? Или по голове стукнут… Времена-то опасные.
- Есть – прохрипела я в ответ и сползла кулём с кровати. Показала ей на дверь в гостиную, а сама, цепляясь за стены, побрела на кухню за заветным глотком воды от Зои Михайловны. После него становилось немного легче. Вернулась к доктору и простонала:
- Не знаю, что со мной. Может быть, сердце, может – желудок, может ещё что-нибудь. Но плохо мне очень. Болит всё. Проверяйте сами, есть же какая-то причина? Ищите.


Доктор смерила меня долгим недоверчивым взглядом и велела лечь. Стала мять мне живот, с животом всё оказалось хорошо. Измерила давление – полный порядок, как у космонавта. А я в это время только и делала, что вскрикивала и стонала от сильной боли. Хваталась то за голову, то за бока. Необычной была боль. То, как будто острый нож втыкался в темечко, то вонзался между ног. Вдруг начинало палить огнём бока. Да прямо, как настоящим огнём - сначала правую сторону, а потом - левую. Как будто огромной зажигалкой меня поджигали. А после - как бы длинной спицей сокрушали позвоночник на всю длину его.


Доктор смотрела на меня с изумлением, видя, как я хватаюсь то за одну часть тела, то за другую и читаю, задыхаясь, «Отче наш», без остановки. Причём, после молитвы мне становилось чуть легче. Она понимала, что я не притворяюсь, но установить причину таких странных болей никак не могла. Умница, она всё-таки решила, что так может проявлять себя сердечный приступ. Не поленилась и велела мне опять лечь, чтобы проверить свою догадку прибором. Намазала меня чем-то липким, присоединила какие-то присоски и стала смотреть на кардиограмму. Увы, и здесь нас ждало разочарование. Кардиограмма была идеальной. Я была абсолютно здорова. Ни гастрита, ни аппендицита, ни цистита, ни сердечной, почечной, печёночной недостаточности обнаружить не удалось.


Сидели мы в креслах и смотрели друг на друга круглыми глазами. Я – от боли. Она – от увиденного ею. Собрала доктор свои инструменты в чемоданчик, и сказала мне неожиданные слова:
- Вам надо в церковь сходить. Похоже, что над вами кто-то обряд вуду проводит. Так же вот куклу жгут, колют, режут, протыкают. Только в храме вам смогут помочь. Мне тут делать нечего.
- Сейчас соберусь и поеду – с натугой сказала я, пытаясь встать.
- Нет, сегодня у вас не получится. Слишком вы ослабели, лучше завтра.


Доктор ушла, дверь по-прежнему осталась полуоткрытой. Я побоялась, что не смогу открыть её. Снова угнездилась на постели в немыслимой позе и замерла.
Очнулась оттого, что рядом стоял перепуганный муж и спрашивал, что случилось. Я едва могла говорить. Хриплым прерывающимся голосом попросила его наполнить ванну тёплой водой. Он пошёл включать воду. Я слушала шум воды и ждала.У меня оставалась последняя надежда.

 
В нише над ванной лежало мыло, которое «зарядила» Зоя Михайловна. Этим мылом полагалось намыливать волосы перед основным мытьём. Часто, после полоскания  они становились липкими и жирными. Зоя объясняла это тем, что я нахватала разных сглазов за неделю. Иногда такого не происходило, но после помывки  Зои Михайловны мыльцем, всегда чувствовала себя здоровой, помолодевшей и полной сил. Вот и сейчас я мечтала омыть себя им, чтобы снять с себя необъяснимую боль и страшную слабость.


С  трудом муж довёл меня до ванны, раздел и положил туда. Самой бы мне не справиться. Минут сорок лежала в тёплой воде и пыталась дотянуться до ниши, где лежало мыло.. Тоже мне - большое дело, всего лишь  протянуть руку и взять его. Но не было сил. Как будто кто-то злой не давал мне этого сделать. Страшным усилием воли я всё-таки сумела дотянуться. Водила скользким розовым кусочком по телу и мне, на удивление, становилось лучше и лучше. Силы медленно возвращались. Я намылила волосы. Мыло даже и не подумало мылиться, такой сильный, наверное, был сглаз. Волосы  липли к рукам, как намазанные мазутом. После шампуня и полоскания опять стали обычными мокрыми волосами. Мне полегчало. Я даже сама вышла из ванной комнаты.


Муж давно ждал на кухне. Он налил в чашку горячего чаю, подвинул мне вазочку с вареньем. У него тоже отлегло с души. Он привык видеть меня всегда здоровой и весёлой, а тут такое…


Наутро я побрела в Казанский собор. Честно говоря, еле шла. Но дошла. Помолилась, поставила свечку. Батюшка благословил. Стало ещё легче. На следующий день вернулась свекровь с Васильевского от своей сестры. Выглядела плохо, ушла к себе в комнату и сразу легла в постель.



        КАК  У  МОЕЙ СВЕКРОВИ  ВЫРОСЛИ  БОЛЬШИЕ  УШИ


Это произошло в выходные дни. Вся семья была в сборе, каждый занимался своими делами. Я убрала квартиру и пошла в ванную. Мыла руки и печально смотрела на своё отражение. Не нравилась я себе. Побаливало моё нутро, и даже внешность поменялась. Хожу старушачьей походкой, ссутулилась, скрючилась. Это потому, что боюсь распрямиться, боли боюсь. Недавно была молодой, красивой, а состарилась прямо на глазах. Будто подменил меня кто.


Знакомые думали, что меня сглазили, но я только отмахивалась. Кому я нужна, что с меня взять? Но они всё равно старались помочь, как могли. Предлагали разные способы, чтобы защитить меня от злых сил. Говорили, что нужно себя поместить в зеркальный цилиндр, тогда всё плохое отразится. Смешно. Вот, хожу я в зеркальной трубе, только голова сверху торчит, и ножки внизу семенят – красота! Не люблю я закрываться, хочу, чтобы весь прекрасный мир открывался мне, а я – ему.
Глянула снова в зеркало над раковиной и ахнула. Вдруг ясно увидела и поняла, что в свекровь превращаюсь. Шаркаю, как она,  сутулюсь, как она, со стороны на тушку куриную похожу - вылитая свекровь! Да что же это такое? Вспомнилась сказка про злую колдунью, как она с молодой девушкой телами поменялась. Страшно мне как-то стало. Захотелось защититься, оберечься от  тайного, плохого, чужого. Решила, что себя отгораживать от людей не стану, лучше уж свекровь от себя отгорожу.


 Как кадры киноленты мгновенно пролетело перед глазами: как будто сажаю я свекровь в полиэтиленовый пакет. Такие пакеты у неё в столе заказов продавали. Красивые, новогодние с Дедом Морозом. Одной рукой в красной варежке он держит ёлку, в другой мешок с подарками, а сам катится с ледяной горки. В один пакет упаковала, мало показалось, потом ещё в один и ещё. Раскрутила и кинула. Почему-то Ниагарский водопад представился. Синяя вода грохочет, сверху вниз падает, превращается в белоснежную пену и утекает голубым потоком. Пакет плюхнулся в воду, закружился, только мелькнула красная варежка с ёлкой. Подплыл к краю и  исчез из виду. Немного погодя всплыл внизу из пены и отправился по синей реке куда-то вдаль.


Открыла я глаза, потрясла головой, даже засмеялась над собой. Вот, глупая фантазёрка. Не девочка ведь уже, а всё сказки в голове бродят. Крепко вытерла руки и пошла на кухню готовить обед.


Прошло часа полтора, вот уж борщ сварила, румяная курочка на сковородке почти готова. Тут на кухню заглянул муж. Выглядел он каким-то смущённым. Помялся немного и спрашивает:
- Слушай, как ты думаешь, почему у людей уши чешутся?
Развеселил меня, честное слово.
- Мыть нужно уши, - отвечаю я ему.
- Да нет, я не про это. У матери уши чешутся. Ну, иди, в общем, сама посмотри.
 Ничего я не поняла, но убавила огонёк под чугунной сковородой  и пошла за ним в комнату свекрови.
Муж открыл дверь, солнце, бившее в окно, на секунду ослепило меня, и я не сразу поняла, что он собирался мне показать.
- Смотри, - муж указал на свекровь.
Ух, ты! Вот это да! Такого я никогда не видела. Передо мной сидел самый настоящий тролль. На коротко и стильно подстриженной голове свекрови, с кокетливыми «сопельками» на затылке -  торчали здоровенные уши, налитые какой-то мерзкой жидкостью. Они были величиной с мою ладонь, а она у меня точно  не маленькая.
- Болят? - спросила я участливо, ужасаясь своей догадке.
- Нет, не болят - поджимая губы и поднимая брови, холодно ответила свекровь, - только чешутся немного.
Пришла дочка посмотреть, что происходит, увидела бабушку с огромными ушами и вытаращила глаза. Чуть не завопила от страха и убежала к себе.


Конечно, мы немедленно вызвали неотложку. Приехали сразу два замечательных доктора. Симпатичные женщины в белых халатах. Халаты чуть не трещали на их крепких телах.
Они только взглянули на свекровины уши, уверенно заявили:
- Это не диатез. Диатеза у вас быть не может. Сколько вам лет? Семьдесят шесть? Нет, конечно, не диатез. Хотя выглядит именно, как диатез.
Тут робко вступила я.
- Может быть аллергия? Может быть, от мыла или от шампуня?
- Нет-нет! Это похоже на диатез, но у неё не может быть диатеза в связи с возрастом, но не аллергия, точно! Понимаете?


Ничего я не понимала… Хоть докторши и сопротивлялись, но я притащила их в ванную. Они равнодушно осмотрели и шампуни и мыло, сказали, что всё качественное, от этого ничего плохого и быть не может. Вот тогда я перепугалась. Неужели моё воображение так сработало, что упакованная в несколько пакетов Зинаида Яковлевна, ответила на путешествие по Ниагаре отросшими ушами? Ничего себе! Такое разве возможно?


Предложила медикам выпить кофе с бутербродами. Они не ломалась, с удовольствием согласились. Тут я осмелилась и спросила их про свою страшную догадку.
С аппетитом поедая бутерброды, они слушали меня и веселились.
 - Неужели такое может быть, - спрашивала я дрожащим голосом.
- Очень даже может быть, - авторитетно заявила старшая из них, синеглазая и румяная.
- Она мне сразу не понравилась, а я-то уж насмотрелась, в людях разбираюсь. Женщина, твоя свекровь - себе на уме. Запаковала ты её, вот и отравилась она собственным ядом. Так что, не переживай, ничего страшного. Пройдут её уши.
Другая тоже смеялась и шутила, прихлёбывая из чашки:
- Эх, надо бы и нам на заметку взять такой метод. Чтобы понять, кто нас не любит, да скрывает. А так - уши вырастут, вот все и увидят, кто есть кто!
- А вы с чем-нибудь подобным встречались по работе?- спросила я.
- Мы ещё и не с таким встречались. Чего только не бывает, уж и не удивляемся, - сказала старшая.


Проводила я чудесных врачей и пошла к свекрови, чтобы узнать, как она себя чувствует? Чувствовала она себя хорошо, но была очень недовольна.  За это время кожа на ушах полопалась, висела кое-где махрами, а Зинаида Яковлевна с оскорблённым видом вытирала платочком  жидкость, вытекавшую оттуда.


Назавтра всё у неё прошло, как не бывало. Всё-таки непростая и таинственная эта часть тела – наши уши.


КАК  Я  ПРЕВРАТИЛАСЬ  В ГЕПАРДА


Как-то летом приехали мы на нашу дачу. Привезли много всякой еды и нужных вещей, ведь здесь уже неделю жили Зинаида Яковлевна и наша дочь. Приехали в пятницу на выходные, а дел невпроворот. Нужно клубнику прополоть, огурцы засолить, помидорам листья обрезать, полить всё. Да ещё успеть в лес сходить и на залив сбегать искупаться. Скучать некогда, всё хочется поскорее сделать.


Места у нас тут необыкновенно красивые и отрадные очень. Как будто кто-то большой и добрый прозрачным колпаком эту землю накрыл, чтобы уберечь от невзгод. Спокойно здесь и чисто. Пахнет морем и лесом. Боры светлые, сосновые. Серебристые мшаники изукрашены папоротниками узорными. Просторные дорожки усыпаны сосновыми иголками, идёшь по ним, смотришь на высокие облака в просветах сосновых крон, да и об лисичку ненароком споткнёшься или о белый грибок. Иногда слышно даже, как по краям дорог из-под земли, тихонько скрипя круглыми боками, протискиваются на свет божий  гранитные валуны.


В воскресенье так умаялась, что решила днём поспать полчасика. Заснула и снится мне сон. Как будто стоят передо мной Зинаида Яковлевна и сестра её. А рядом с ними здоровая такая чёрная собака. То ли пудель, то ли ризеншнауцер.  Старухи посмеиваются так радостно надо мной, как будто сделали мне что-то плохое, а я и не догадываюсь, что. И никогда не узнаю. Тут и дочь моя, подросток ещё, вдруг появилась. Кричит на них, мол, вы зачем это делаете, а?


А собака на меня рычит, бросается и глаза у неё страшные. Чёрные-чёрные, как будто не глаза, а отверстия в смоляную тьму. Тут понимаю я, что собака эта не простая, она от зла посланник. И такая ярость у меня в душе поднялась, поняла я, что надо её, во что бы то ни стало уничтожить. А та как будто мысли мои прочитала, почувствовала опасность и кинулась прочь от меня. Я за ней. Собака быстрее бежит и я быстрее, она ещё прибавила, а я уж не могу так быстро, выдыхаюсь, но несусь за ней. А расстояние-то всё увеличивается. Тут она вдруг рванула с такой скоростью, с какой собаки и не бегают. Как будто и не собака она вовсе.


Горько мне стало: «Эх, думаю, ведь не догоню…» А догнать непременно надо! И какое-то усилие у меня в душе произошло невероятное, напряглась я до самых последних сил, до капельки, и вдруг чувствую, что превращаюсь в большую кошку, огромную прямо. В гепарда. На самом деле чувствую. Мышцы такими сильными стали, упругими, как тугие верёвки. Совсем по-другому устроенные и расположенные. Тело вытянулось, сделалось как могучая машина – длинное, мощное. Руки и ноги превратились в крепкие лапы, как будто бы рычаги. Ладони и подошвы  обернулись в подушечки из толстой кожи, мягкие, удобные, прыгучие. Никакие камни и колючки не страшны. Когти, как крючья дорогу рвут, шерсть шелковистая, гладкая, бежать помогает. Вот тогда я по-настоящему рванула за этим пуделем. Не бежала, а летела, вытянувшись стрелой. Скорость была, как у летающей тарелки, всё происходило мгновенно, как мысль. Этот «пёс» со страшной чернотой вместо глаз тоже мчался с космической скоростью, но расстояние между нами неуклонно сокращалось.


Я всё-таки догнала чёрную собаку и… проснулась. Всё ещё часто и тяжело дышала, глаза горели погоней. Рядом стояла дочь, это она разбудила меня. Говорит, мол, папе вдруг плохо стало. Когда он успел заболеть-то? Ведь с тех пор, как меня сон сморил, и полчаса не прошло.


Вскочила, смотрю, а у него не лицо, а прямо противогаз какой-то. Оказалось, что у мужа внезапно и безо всякой видимой причины возник отёк Квинке. Его лицо и шею так раздуло, что он уже задыхался. Никогда с ним такого не случалось, даже представить себе такой напасти не могла. Послала дочь к соседям за помощью, за лекарством, а сама кинулась к буфету.

 
Наивное, конечно, действие с моей стороны, взрослая ведь уже тётка, но…  В буфете на верхней полке у меня хранилась скляночка со святой водой. Решила побрызгать на мужа, а вдруг поможет?


Нашарила я в тёмном углу пузырёк с водичкой, вытащила на свет, а там – в святой воде бледно-розовая плесень доверху разрослась! Это как так? Ведь только неделю назад привезла сюда и поставила. И не жарко ведь ещё, как могла святая вода протухнуть и заплесневеть? Удивилась я. Обычно такого не бывает. Ну, пришлось вылить эту розовую слизкую гадость, а бутылочку выбросить.


Прибежала дочь с таблетками и соседка тоже прибежала. Отпоили мужа, вовремя успели. Отёк спал, болезнь быстро прошла, к счастью. Вот только до сих пор мысль не даёт мне покоя, как же сон-то мой с этим отёком Квинке совместить? Муж-то ведь чуть не помер…


Сейчас, когда вижу гепардов по телевизору, смотрю на них как на своих товарищей, с большим участием. Чувствую, как они подушечками своими замшевыми, прочными землю толкают, какая звериная сила в мышцах у них, как ветер ураганом мимо несётся, как раздутые ноздри горячий воздух погони  хватают. Потому что, хоть и ненадолго, но мне повезло стать гепардом.




С  БЕСАМИ  НЕ  ДОГОВАРИВАЮТСЯ               


            Мне снился сон. Я, что-то напевая, вошла в тёмный ангар. Свет, идущий от меня, как прожектор, рассёк темноту и осветил копошащуюся массу. Стали видны смуглые до черноты поджарые тела, перепуганные взгляды. Бесы в ужасе бросались к стенам, лезли друг на друга, пытаясь спрятаться в тени. Свет настигал их, черти корчились, как листва на костре и исчезали, превращаясь в прах. С тараканьей скоростью бежали они от высокой женщины в белом. А та, разя белым лучом, бьющим из середины лба, уничтожала бесов, освещая тёмные углы, где ещё укрывалась нечисть.


Наконец, тёмный ангар стал почти пуст. Я стояла, отдыхая, набиралась сил. Нужно было расчистить самую глубину громадного помещения.
Из замершей в испуге черноты отделилась тень. Вкрадчивый голос жалобно произнес:
- Гозспожжа, позвольте вас побезспокоить? Я самый главный бес, начальник над всеми ими, прошу вас, умоляю! Позвольте поговорить с вами, перед тем, как вы нас уничтожите... Уммолляю!


По правилам я должна была направить на него луч и распылить на молекулы, но мне вдруг стало любопытно, кто это говорит со мной старческим дребезжащим голосом?
- Говори! – сказала я ему.
Тень выступила вперёд в нижайшем поклоне, прижимая крест-накрест руки к груди. Просеменила по пыльному бетону  и остановилась на безопасном расстоянии от слепящего света. Я увидела маленького лукавого старичка, то ли еврея, то ли цыгана, а может, и вовсе - таджика. Он был необыкновенно серьёзен и встревожен. Острые носы его пыльных туфель загибались вверх. Чёрные гусеницы бровей скорбно стояли домиком.
- Гозспожа! Я прошу вас, я уммолляю: не уничтожайте нас!
Я хмыкнула. Надо же сказать такое. А зачем я сюда пришла, интересно знать?
- Бесов нужно изничтожить, потому что вы - нечисть.
- Вы правы, я с вами соввершенно согласен! - медово поддакнул старый бес. 
- Но, подумайте сами, ведь вы - умная женщина! Вы же знаете, что мы живем в двоичной системе. Не нарушайте симметрию мира, пожжалуйста! Уммолляю!
Я засмеялась. Ничего себе дискуссия о мировой судьбе. И кто бы заботился – чёрт!
- Поверьте мне, тут ничего смешного нет! Пускай вы не думаете о нас, но позаботтесь о себе! Ведь пока существует свет и тьма, чёрное и белое, добро и зло – только тогда существует и мир, в котором вы живёте. Как вы узнаете, что за окном светло, если не будет ночной темноты? Как различите добро, не зная, что есть зло? Не будет левого, не будет и правого, гозспожжа! Не совершайте страшной ошибки!


Вообще в его словах не было ничего нового. Он говорил правду, я и сама так думала. Забавное, должно быть зрелище, если посмотреть со стороны: высокая женщина в белом светящемся одеянии и сгорбленный бес, похожий на копчёного таракана. Ростом он доходил мне до пояса и поэтому задирал голову вверх, когда говорил со мной. Глубоко посаженные глаза антрацитово блестели, как у мыши.


- Прекразсная гозспожжа! Уммолляю вас, пожжалуйста! Не уничтожайте нас всех. Иначе кто будет наказывать земную нечисть? Ведь мы тоже чистильщики. Да, мы питаемся людскими грехами, но ведь кто-то должен делать чёрную работу!
Его тонкий и какой-то расшатанный голос как свёрлышко проникал в голову. Он подобострастно продолжал:
- Мы будем повиноваться вам, будем слушаться вас и никогда не сделаем вам ничего плохого. Мы будем служить вам и выполнять любое ваше желание! Вы будете нашей повелительницей, только не убивайте нас!


Я задумалась. А ведь неплохая мысль. Если они будут повиноваться, значит, перестанут пакостить, если не врёт старикан-копчёный таракан.
- Ладно, - сказала я, - ты будешь повиноваться мне безоговорочно. Но не серди меня, или я тебя уничтожу. Всё в твоих руках, бес. А сейчас исчезни и не появляйся больше на моем пути.


Чёрт подпрыгнул от радости, глаза его странно блеснули. Узкая челюсть ощерилась в щучьей улыбке.
- О, благодарю тебя, прекрасная гозспожа! Мы тебя не потревожим, не побезспокоим никогда. Верьте мне!


Он попятился назад, скрестив руки на груди и низко кланяясь. Исчез в темноте, а я вскочила в постели в своей зловещей петербургской квартире. Сердце колотилось в груди. Я ещё успела заметить бесов, прятавшихся за комодом и вжавшихся в дверной косяк. Но как только старый чёрт растворился в книжных полках, они растаяли вместе с ним.

Сердце колотилось. Сон был таким настоящим, что я шариком скатилась с высоченной кровати и включила свет. Люстры с экономичными лампочками озарили слишком большую спальню инфернальным светом. Конечно, никого вокруг не было, но сон был нехорош. Нехорош тем, что походил на явь.


Накинув халат, я побрела на кухню, благо лампочки там были старого образца. Светили  в матовых стеклянных ландышах добрым жёлтым светом, и от этого света на душе стало спокойней. В пять утра в Петербурге многие ёще спать не ложились, а я вот проснулась и уже кофе в джезве варю. Ну не идти же снова в постель после всего этого бреда.


Отодвинула занавеску, от батарей пахнуло пыльным жаром. Встала на цыпочки, с трудом открыла забухшую облупленную форточку. В сухое безвоздушное пространство ворвался воздух Невского проспекта. Он был сырым и холодным, но свежести не принес. Наоборот, запахло пространством  между лязгающими вагонами – грязным железом, туалетом и курилкой. И чёрными шпалами.

 
За окном до боли привычный вид. Ржавые крыши, внизу во дворе кое-где лежит снег. На пятнистых от протечек стенах бахрома огромных сосулек. Чёрные линии проводов перечёркивают небо над двором-колодцем. И лихорадочное розовое зарево над проводами. Ночной город грешит под этим светом. Вот опять с жутким свистом и визгом наперегонки пронеслись по Невскому машины. Это развлечение такое. Народ спросонья вскакивает оторопелый, младенцы плачем заходятся, а дорогие автомобили мчатся и мчатся с рёвом и скрежетом на немыслимых скоростях. Утром в новостях расскажут, как они окончили свою автомобильную жизнь в Неве или в Невке, а может, на Дворцовой.


Вздохнув, я опустила тонкий тюль с подтёками от недавнего затопления. Крыша хронически текла, поливая моё несчастное жилье настоем голубиного помёта и чердачной пыли. Но сейчас, тёмным ноябрьским утром в ярком электрическом свете квартирка казалась уютной. Даже милой. И нарядной.

 
Красный ковёр широко раскинулся, диван и кресла смотрели вальяжно, пианино блестело, как будто ожидало гостей. Искрил радужными брызгами хрусталь в люстре, отражался в хрустальной же пепельнице на столике. Там же раскрытая книга. Зеленоватый тиснёный переплет, «Алиса в стране чудес» с дивными иллюстрациями. «Литературные памятники», между прочим. Там комментарии читать порой интереснее, чем само произведение. Чем не советское время, когда эти вещи значили больше, чем стоили? Тогда они говорили, что хозяева – люди положительные, и дети у них воспитанные. Живут они правильно, а летом поедут отдыхать на юг, к морю. Это называется благополучие.

 
Охо-хо...  Господи, как хорошо тогда было! И крыши не текли. Что-то знакомое послышалось мне в моих мыслях. Где-то я это читала... хочу снова благо получать! Интересно, вернется ли такая жизнь, когда дома чувствуешь себя защищённой от студёных дождей и плохих людей? Тогда и сны другие снились.


Совсем близко, прямо над моей головой завозился бомж. Я знаю, что он ночует на чердаке, но всегда вздрагиваю. К бомжу, верно, донеслась моя ностальгия по советскому прошлому, и от него ко мне на кухню едва уловимым дуновением опустился бомжовский «аромат». Или показалось?


Зашипел кофе, поднялась шапкой пена. Ну вот, нальём в зелёную чашечку дрезденского фарфора, возьмем чашечку за золочёную ручку, глотнём один обжигающий глоток-глоточек. Потом ещё один маленький. Пришло время тонкой сигаретки. Пустим дымок. Всё милое, женское. Чашечка, глоточек, дымок-дымочек, сигаретка тонюсенькая. Мысли только вот не дамские, а тяжёлые, неотвязные. Как у солдата контуженного, ободранного, с ногами распухшими. Из окружения надо выходить, а как и куда идти – солдат не знает. И никто не знает. А выходить всё равно – надо. Не выйдешь из окружения – бомжиком станешь! Будешь на чужом чердаке ночевать и запах чужого кофе нюхать. Нет, не хочу.
Нужно песни волшебные петь. Они помогают. Вот, например: «Нам ли стоять на месте, в своих дерзаниях всегда мы правы!».

 
« Марш энтузиастов»  Дунаевского. Великая песня, между прочим, я её всегда по утрам пою. Но сегодня что-то рано, громко петь не хочется. Сон ещё этот дурацкий, бесы какие-то... Но ведь сожгла я их, от чего осадок-то остался? Вроде всё правильно сделала.


Кофе вкусный, тягучий, сладкий. Сигаретка дымит лёгким дымом, в грёзы уносит...
Ой, мама! Что это? От внезапного скрежета я едва не свалилась со старого венского стула. Тьфу ты! Помойная машина бачки забирает. Шум и скрежет такой, как будто душа по туннелю летит. Пойду-ка я досыпать, а то неврастеничкой стать недолго.


И ткнув недокуренную сигарету в зелёную пепельницу, брякнув зелёной чашечкой о затейливое блюдце, я пошла досыпать.
Крутилась, вертелась, потом задремала. Открыла глаза уже в одиннадцать, проспав всё на свете. Первой мыслью было чёткое, как приказ: « С бесами - не договариваются!».


В это время маленький человечек грел руки над костром, сидя на корточках у заснеженной ели. В чёрных глазах его играли отблески пламени. Ему был знак, и он был счастлив и страшен.





Друзья, кто дочитал до этого места, очень вас прошу, напишите, что думаете о прочитанном. Критикуйте, хвалите, только не оставайтесь равнодушными. Автору так важно знать ваше мнение.

Продолжение следует.