Додик, граф

Давид жил в те незапамятные времена, когда мир делился на евреев и неевреев.

Жениться на гойке было крайне нежелательно, а вот переспать с ней вполне допускалось.

Лет 60 назад, при дефиците изделий под номером 2 и жгучем стыде вслух попросить резиновый чехольчик, женщины «залетали», как мотыльки на огонь.

Помнивший о поступке Онана, еврейский мужчина, не справившийся с необузданной страстью, окропивший своим святым семенем пульсирующее, жарко дышащее вместилище наслаждения и греха, должен нести ответственность – дать деньги на аборт, или хотя бы материально помогать своим мамзерам.

Некоторые безрассудно ответственные еврейские парни женились на славянках, обеспечивая им повышение по карьерной лестнице от «гойки» к «шиксе».

Додик на еврейские предубеждения по отношению к голубоглазым, курносым бабам и салу с прожилками презрительно смотрел с высоты своего гигантского роста. Что ж, имел право, ведь двухметровых аидов за многотысячелетнею историю народа Израиля всего было двое — царь Шаул и Давид. Не тот Давид — шибздик, который ловко завалил филистимского гиганта Голиафа, забрал престол у своего предшественника и основал «вечную» династию, а наш Додик, не царь, конечно, граф. Так он себя называл в честь своего любимого героя графа де Ла Фера, благородного Атоса.

И когда он знакомился с девушками, которые, несмотря на аккуратно выплаченные комсомольские взносы, едва завидев смуглого кудрявого гиганта, с элегантно сломанным носом, одетого в сшитый на заказ костюм от лучшего портного Москвы, немедленно готовы были заняться с ним аморалкой. При этом забывая о возможном позоре, ожидающем их на публичном собрании за плохо скрываемую беременность, полученную вне рамок ячейки общества.

Додик действительно был «голубых кровей», физическим трудом он никогда не занимался. Хотя нет, в 40-ых годах, будучи совсем пацанёнком, он бегал по крышам товарных поездов, «подламывая» вагоны с мануфактурой, невзирая на риск упасть на рельсы или быть подстреленным охранниками.

Влюблялся Додик сильно, но ненадолго. Однажды в Киргизии, торгуя товаром, заехал с хавейрим в добротную казацкую деревню и завалил деваху редкой красоты. Баба вначале отчаянно сопротивлялась, кусалась и била нашего героя по всем местам, кроме интимных, а потом обмякла, сдалась и всю себя без остатка подарила первому встречному напористому еврейскому проходимцу.

Эта история чуть не стоила Додику жизни, казаки не любили, когда их девок портили, особенно «жиды». Об этой драматической перипетии стоит рассказать отдельно, но коротко, чтобы не утомлять читателя.

Папаша девки, приютивший друзей, торговавших текстильной продукцией, сразу заподозрил видного и ладного хлопца в мужском потенциале. И правильно сделал, но, вместо того чтобы со своей дочери глаз не спускать, выпив самогонки с гостями, захрапел.

Додик, удовлетворив свои амбиции, не стал таиться, убегать, а решил пройтись по деревне, прихватив горбуху хлеба, самогонку и шмат сала. Ловить, как говорится, на живца «оголодавших» баб, мужья и братья которых, как «последние фраера», клали буйны головы за Родину, которая забрала у них землю, и помирали за Усатого, заморившего голодом их вольный род.

На этот раз, поймать ему никого не удалось, кроме неприятностей. Протрезвев, отец казачки, увидев растрёпанную и изрядно потасканную дочь, уснувшую в блаженстве на сеновале, бросился за нехристем, заперев его друзей в хате, попутно прихватив ещё пяток сельчан с топорами и саблями.

Додик, увидев такой хипеж, мгновенно протрезвел и бросился наутёк, выхватывая на ходу нож с отверстием в ручке, через которое был продет шнурок, не позволяющий выбить холодное оружие из волнующейся ладони.

На счастье, один из друзей Додика, захотев по малой нужде, не смог выйти наружу.

«Где Додик?» — вскричал прозорливый Миша, глава и душа компании.

Додик не отозвался. Крепкая дубовая дверь, подпёртая оглоблей, не поддалась. Впрочем, зачем дверь, когда есть окно, хоть и закрытое ставней.

Товарищи пробежались по двору. Разбудили казачку, она вскочила, вскрикнула и забилась в рыданиях. Толку от неё было мало. Впрочем, нет. Они вытащили её и заставили запрячь телегу, сами не умели.

Ну какой же еврей не любит быстрой езды на чужих конях. Если вы подумали, что они улепётывали из деревни, то зря. Это были люди, хоть своеобразной, но чести, которая требовала, несмотря на страх и риск, спасать друзей, попавших в беду.

Расчёт оказался верен, Додик знал, что, если его не поймают, ответят хавейрим. А вместе есть шанс отбиться, и не в таких передрягах были, хотя конечно, казаки – это не киргизская шпана, которую они в Токмаке, будучи в эвакуации, сумели поставить на место.

Кони, выбивая из-под копыт пыль, под бешеный лай ошалевших собак, мчались во тьме, подсвечиваемой огоньками папирос, навстречу размахивавшему ножом Додику, изрыгающему брань на смеси идиша и русского. Миша что есть силы натянул поводья, и Додик взлетел на телегу: «Гони, Мишаня, гони!»

За ними было уже не угнаться. На выезде из села Додик попросил тормознуть. Соскочил с телеги, пошарил возле дороги, нашёл несколько камней и с силой бросил в окна церквушки. Звон разбитого стекла порезал ночь. «Поехали!», — прохрипел Давид и довольно хмыкнул.

«Зря это!» — сказал молодой, но умный Миша: «Бог тебя накажет».

«Ничего, с нашим Богом я договорюсь, а других богов не боюсь».

Эта история ничему не научила Додика, напротив, он уже никого не боялся, даже работников ОБХСС.

Повзрослев он к женскому полу интерес не потерял. Наоборот. Он трахал замужних и незамужних, работниц фабрик и представительниц интеллигенции, не брезговал проститутками, да что там жрицами любви, — партийными работницами не пренебрегал.

Додик выработал свой подходец к женским прелестям. Подбрасывая в ладони ключик от «Волги», в представительском сером костюме, в стильной шляпе из мягкого фетра, он подходил к обомлевшей от неожиданности женщине, и представлялся: «Додик, граф!». Потом он ей долго и вдумчиво «втирал», что он известный режиссёр и приглашает в гостиницу на пробы. Приходили практически все, ведь каждая советская красотка мечтала о всенародной славе, брильянтах и красной дорожке. И девушки старались, демонстрируя свои прекрасные тела в купальниках, которые мешали Додику разглядеть требуемую фактуру.

Додик, в свою очередь, показывал им роскошный образ жизни, якобы ожидающий их в случае удачных проб. Он угощал их шампанским, шоколадными конфетками, красной и чёрной икрой и сигаретами «Мальборо», которые пробовали все, даже некурящие дамы. На прощанье Додик давал им деньги, аванс за «роль», обещая сделать всё возможное для утверждения будущей звезды в Госкино. Подло, оно конечно, подло, но зато Додик поднимал им самооценку, и ещё нюанс – целочек он не трогал, даже у такого негодяя были принципы.

Среди женщин, с которыми спал Додик, попадались и настоящие актрисы, даже звёзды советского кино. Ночь с ними стоила дороговато, но зато они могли сыграть на чём угодно и как угодно.

Додик был щедрым евреем, тем более что «капуста» у него водилась. У советских «теневиков» деньжат было в предостаточном количестве, а вот потратить их, не вызывая подозрений, было сложно.

Миша много раз просил своего товарища не выпендриваться, не сорить бабками направо-налево. Рассказывал, в каких гостиницах и пансионатах можно останавливаться, а в каких нельзя, потому что курируются гебешниками. Путь тебе в них заказан, если ты, конечно, не партийный работник, академик, актёр или космонавт.

Евреев в космос не брали, поэтому, как мы понимаем, Додик космонавтом не был, академиком, кстати, тоже. Проклятая война не позволила окончить школу, а кормить семью надо было, поэтому ответственные и отчаянные евреи занимались гешефтами, бизнесом, по-вашему.

Но удача, если её постоянно теребить, может обидеться и уйти…

Девушка в простом, ситцевом платьишке, края которого едва покрывали её крепкие округлые коленки, сидела на скамейке в парке и читала книжку. Она слегка сутулилась, но это её не портило, скорее наоборот, говорило о нежной девичьей угловатости. Черты её лица были идеально правильными, как будто не мама с папой делали, а безупречный скульптор. Лоб её был гладким, в меру высоким, тонкие светлые бровки красотки гордо переламывались посередине. Босоножки девица сняла, обнажив изящную ступню-лодочку с выстроенными по росту пальцами, ноготки на которых были аккуратно покрашены в еле заметный розовый цвет.

Додик, проходящий мимо такого очарования, не мог остаться равнодушным.

«Что читаем, барышня?» — спросил он, подсаживаясь к ней.

Девушка взглянула на него своими большими серыми глазами, окружёнными крошечными, милыми-премилыми веснушками. Додик понял, что пропал. Нужно было встать и бежать, бежаааать… Но он лишь пролепетал по своему обыкновению: «Додик, граф!»

Красавица лишь прыснула со смеху: «Додик и граф? Ну-ну».

Звучало хоть и по делу, но обидно, однако Додик тоже рассмеялся.

Склонял он её красиво, но тщетно. Девушка была благородных кровей и липовые еврейские графья, даже при огромных деньгах, ей были без надобности. Дорогие подарки: колечки с изумрудами и сапфирами она принимала как дань … своему обаянию. В рестораны ходила под видом большого одолжения.

Была у Додика мысль взять девицу силой, хотя бы для того, чтобы проверить в целости ли и сохранности маленький цветочек, за который он так выкладывался. Но общество не одобрит, «п..дострадальцев» не уважали.

И тогда Додик бросил к ножкам своей возлюбленной самое дорогое, что у него было – свободу. Да, он сделал ей предложение, от которого, женщины, как правило, не отказываются.

Наташа, после недели размышлений, согласилась, однако сказала, чтоб ещё потерпел, всё будет, но только после свадьбы.

Родные Додика не очень обрадовались скандалу, граничащему с позором, девушка хоть из знаменитого дворянского рода, но гойка, а значит, дети будут мамзерами. Какое горе! Додику на их горе было наплевать и растереть. Он ждал, он очень ждал. Он таки дождался, но не брачной ночи, а холодной камеры с зарешеченным окошком прямо под потолком, один вид которой вызывает у слабых панику, а у сильных тоску.

Несмотря на вереницу допросов, постоянный недосып, скудную еду и угрозы, Додик никого не выдал, на сотрудничество со следствием не шёл. Впрочем, следователи не слишком настаивали. Бригаду гебешников собрали, как это было принято, во избежание сговора, с разных концов Советского Союза. И вот они поработали на славу КПСС. Как ни странно, у них был весь расклад: схемы ухода от налогов, операции по поставке сырья, каналы сбыта «левой» продукции.

Вина Давида была доказана и за «хищения в особо крупных размерах» его ждал самый суровый приговор.

Мише удалось за большие деньги увидеться с другом.

Додик осунулся, похудел и даже слегка поседел. Он знал, что скоро приведут в исполнение. Его пытались вытащить, но подходов к гебешникам, в отличие от всех остальных, не было.

Хрущ приказал расстреливать расхитителей социалистической собственности, их и расстреливали, забирая себе нажитое «непосильным трудом».

«Не жалеешь?» — спросил Миша.

«Нет!» — мотнул непокорной остриженной головой граф Додик. «Лучше летать орлом, чем ползать змеёй!»

Он немного помолчал и сказал: «Найди Наташу. Я подвёл её, обещал жениться. Дай ей денег, пусть поживёт, как человек».

Миша знал, что именно она, «невеста» Додика, сдала своего «жениха». Да, да, дочь благородных кровей предала еврейского наивного босяка, поверившего стукачке.

Но он ничего не сказал Додику, лишь кивнул. Миша не хотел, чтобы его друг умирал с омрачённой душой, граф был последним из Мишиных друзей, с которыми он начинал свою деятельность. Все остальные погибли или были расстреляны.

А Давид и правда хорошо держался, очень достойно, но его чёрно-карие глаза вместо буйного задора, источали всю тоску многострадального, еврейского народа с удивительной судьбой.

«Я видел, как он хотел жить. Эх, как он хотел жить. Додик пил жизнь, как запойный водку» — рассказывал мне Миша, всё ещё крепкий старик с мудрым, внимательным взглядом. «На руках Додика не было крови, а за всё остальное убивать нельзя. До сих пор их ненавижу, этих тварей поганых, забиравших жизни людей за гурништ».

Молодые глаза старого еврея увлажнились. Наверно он вспоминал своих хавейрим, которые ушли раньше срока и без погребения по еврейскому обычаю.

)2019 г.)