И вновь о советском детстве. Часть 4

В летние дни мы с качели, как говорят, не слезали. Вначале бегали на участок соседнего с нашим двором детского сада. Туда можно было попасть через «дырку в заборе»: так мы называли замаскированный лаз, который открывался, когда отодвигали плаху-штакетину, державшуюся вверху на одном гвозде. Но омрачало нам такое времяпрепровождение одно препятствие – сторож, который гонял нас немилосердно. Может быть поэтому появилась качель в нашем дворе.  На ней можно было качаться вдвоем: сидеть или стоять на концах доски, вложенной в петли двух веревок, прикрепленных к верхней перекладине этого несложного сооружения. Точно так мы с Иринкой раскачались, как говорили,  со всей силы, я при этом пела про Волгу: «…Красавица народная, как море полноводная…», одна веревка не выдержала, оборвалась и мы полетели…Вначале плюхнулась на землю Ирка, через нее перелетела доска, а уж я потом сверху спикировала. В это время из подъезда вышла ее бабушка Татьяна Прохоровна с кастрюлькой объедков для собак, бросила все и со всех ног к нам: «Ирына, Ирына…», – запричитала. А мы валяемся на земле и хохочем… Кто-то из ребят давал нам «походить» на ходулях, и мы поочередно, пыхтя и сопя, пытались сделать хоть несколько шагов. В конце двора на сложенных вдоль забора бревнах – мы говорили «на дровах» – любили резаться в карты; «дурак», «обманушка» были самыми популярными. Другой игре «пьяница» научила нас Иркина бабуля: выкидываешь по очереди карту, у кого она старше, тот забирает себе обе, выигрывает тот, кто соберет все карты.

Конечно, были «прятки», а догонялки назывались «ляпки» (говорили «играть в ляпки», значит догнать и хлопнуть, т.е. ляпнуть по спине ладошкой). Незамысловато играли в «милиционера и пьяницу»: идешь, пошатываясь, а к тебе «милиционер», ты убегаешь, а он догоняет и ведет в тюрьму.  Конечно, играли «в дом» и «в магазин»,  повторяя реальные жизненные сцены. Была игра «в фантики»: подбрасывали сложенные бумажки от конфет так, чтобы твой фантик накрыл фантик другого, так они накапливались. Вечерами усаживались на скамейку в ряд, играли в «сломанный телефон». Когда Юрий Гагарин побывал в космосе, он стал для нас самым выдающимся примером для подражания. Тогда я еще не пошла в школу, но хорошо запомнила те дни неподдельной радости всех в нашей округе. Телевизора еще ни у кого не было, сообщения шли по радио, или  родители получали их из газет. Впечатления от этого события были такими, что мы отодвинули все другие игры, и самой распространенной стала игра «в космос»: ставили табурет, на него перевернутое ведро или старый цинковый бачок, садились верхом и провозглашали: «К полету готов!».

Были, как говорили родители, хулиганские игры. В «ножички» играли по-разному: чертили круг на земле, внутри его метали ножичек, по направлению его следа в земле нарезали себе «земельные паи», доходило до того, что проигрывавший стоял на своей территории на одной ноге; в другой раз нагребали большим конусом кучку из песка, ее утрамбовывали, и кто как мог да поизворотливей – кто с плеча, кто ото лба или головы, кто от носа или уха – втыкал нож  в эту кучку. Помню, так играли старшие, мой брат Вовка и его приятель Толька Панькин. Были у них еще, чисто мальчиковские, игры:  чеканка, зоска, пристенок. Мама говорила, что девочкам играть так не полагается, и я не играла, а только смотрела. Чеканка: на кирпич горкой накладывали монеты или какие-то интересные вещички, с расстояния от глаза бросали туда шайбочку, чтобы сбить что-то; потом мальчишки хвастались друг перед другом, говорили: «в чеканку выиграл». Зоска – это кусочек бараньей или собачьей шкурки с прикрепленной к гладкой части «лепешкой» свинца; ее надо было подбрасывать внутренней стороной стопы (в сапоге лучше получалось), говорили «накачивать»; выигрывал тот, кто больше «накачал», не останавливаясь и не роняя ее. Ну а пристенок, когда ударяли о стенку монетой,  все хорошо знают. Сохранялась старинная игра  «чижик», в которой действовали деревянный брусок со скошенными  концами и палка-бита; брусок надо было битой забросить в лунку или, чтобы он упал рядом.
 
Когда подросли, повзрослели и увлечения. Старшие стали брать нас играть в лапту и выжигалы. Играли всем двором на две команды. Удар по упругому небольшому мячу «лаптой», мяч летит, кто-то из другой команды ловит, кто-то – нет, ты бежишь за черту, уворачиваясь от мячика, крики радости или досады…Так и  засело все это в памяти, и никому не взять, не отобрать… В выжигалы играли без взрослых: это своеобразный фрагмент лапты:  одна команда по сторонам начерченной площадки, внутри которой вторая команда бегает от одного конца к другому, уворачиваясь от мяча первой команды; и так мячом надо «выжечь» всех из противоположной команды. Один парнишка, а мне он тогда казался совсем взрослым, так потянулся к мячу, чтобы его поймать, не устоял на ногах и угодил в зольницу (была такая яма на краю двора, куда ссыпали золу из печей): хотел, чтобы мяч не залетел туда, а попал сам вместе с мячом. Все хохотали, а мне было жалко его… Но и малышня доигрывалась до разбитых коленок и оцарапанных локтей, оторванных оборок на платье и выпачканных ладошек с носами и лбами. Все это было, как было и то, что все это ничуть нам не мешало, уже повзрослев, успевать в школе, помогать родителям по дому, бегать на кружки танцев и музыки. Взрослые поощряли наши занятия и увлечения и были благодарными зрителями наших летних спектаклей-сказок в дворовой беседке. Тогда мы, стесняясь, выходили на импровизированную сцену в костюмах из того, что попадется, неуклюже представляли свои роли, забывали слова, убегали «за кулисы», не досказав и не доиграв. А взрослые поощрительно улыбались, подсказывали нам, когда сбивались, и аплодировали с азартом…
 
На Кенон можно было попасть более короткой дорогой – через территорию кирзавода (так мы называли кирпичный завод, где работали некоторые из родителей наших дворовых мальчишек). Накупавшись, мы шли сюда отпиться газировкой: в одном из цехов был оборудован кран, из которого шла вода с газом. И мы беспрепятственно утоляли здесь жажду. С территорией кирзавода связаны и печальные воспоминания. Рядом были карьеры с водой, где брали то ли песок, то ли глину; родители строго настрого наказали нам обходить их стороной. В мае, когда я оканчивала первый класс в 37-й школе, здесь утонул мой одноклассник; и мы всем классом ходили попрощаться с  ним… Здесь же, на подведомственной кирзаводу территории был деревянный клуб (называли его Клуб кирзавода). Мы бегали сюда «в кино»: с билетом в 10 копеек можно было сидеть перед экраном на полу, в  15 копеек – в рядах. Здесь я посмотрела «Чапаева», «Веселых ребят», «Девчат», «Цирк». Еще работал Клуб школы машинистов. Это уже в другой стороне, по улице Карла Маркса. Здесь  до сих пор сохранились два двухэтажных деревянных здания. В одном из них  было общежитие Школы машинистов, в другом, где размещались классы, – клуб. Там я смотрела «Римские каникулы», «Джульбарса», а родители ходили на «Председателя» с Михаилом Ульяновым. «Трех мушкетеров» мы посмотрели в Клубе «Красный Октябрь» на улице Вокзальной, чуть выше железнодорожной станции Чита-1.  Еще был Клуб ПВРЗ, где я была лишь два раза, смотрела, как сейчас говорят, шоу с лилипутами и еще какое-то детское представление.

Клуб «Красный Октябрь» являлся клубом железнодорожных служащих Читы-1, здесь действовал самодеятельный театр, был хороший детский сектор с кружками: танцевальным, сольного и хорового пения, чтецов. Когда я училась в 5 и 6 классах, ходила сюда «на танцы», где подружилась с Наташей Ковригиной. Занятия были обычно по вечерам, возвращаться домой приходилось затемно, и братья поочередно меня встречали. Больше всех эта повинность доставалась Вове; он вообще был первым маминым помощником, и она его больше всех любила. Как-то, видимо, не дождавшись его, я отправилась домой одна,  пошла какой-то другой  дорогой, разминулась с братом, он вернулся без меня. Мама всполошила всех, пошли меня разыскать. Я, в конце концов, явилась, и, кажется, меня ругали, а братья голосили: «Пора заканчивать с этими танцами – одни заботы и переживания!». Но я все равно ходила, несмотря на нашего ужасного хореографа М.Ф.Д., который вечно ругался, со страшной силой кусая свой огромный красный язык, брызгая слюной,называл нас  деревенщинами, чтобы поставить в пару к кому-нибудь, дергал резко за руку, впихивая в ряд.  Он называл себя балетмейстером, ненавидел Читу, говорили, что ему пришлось приехать сюда «из центра» из-за какой-то провинности. Его оскорбления очень угнетали, поэтому я продержалась там чуть больше двух лет, работая «за станком» и приняв участие в трех групповых танцах, ни разу не исполнив сольного номера. Не орал он только на нашу очень талантливую девочку Ларису Веселову. Она училась в школе № 48, несмотря на свой маленький рост и возраст, выступала со старшей группой, солировала. Из старших и очень  способных помню Наташу Степаненко, Люду Бурлак.  Помню, рядом с танцевальной комнатой была детская библиотека, где я брала книги, а в главном клубном здании - концертный зал, где школы читинского Железнодорожного района проводили смотры художественной самодеятельности, а наша школа устраивала новогодние утренники и вечера.

Какими замечательными это были дни! В зале «Красного Октября» на одной из школьных елок я выступала в качестве феи – помощницы Деда Мороза и Снегурочки: в удлиненном белом платье из простой ткани, в красном колпаке красным «волшебным» жезлом зажигала на елке огни.  Школьные елки в "Красном Октябре" были мне по душе, не любила городские, что в Доме пионеров (это было одноэтажное довольно просторное деревянное здание – недавно здесь установили стелу, символизирующую Читу как «Город трудовой доблести»), и в Клубе железнодорожников (бывший Второвский пассаж). Кроме раздачи подарков, там были спектакли кукольного театра. Но мне там было всегда скучно, потому что там я бывала без друзей – пригласительный билет папе давали лишь один. Я помню свое участие в хоре, как для нас на сцене клуба обустраивали длинные скамьи разной высоты, как мы в  волновавшей всех перед выступлением суете громоздились на них, как нас выстраивали по росту, а потом начинали репетицию. Ну, а потом раздвигался занавес, и мы, освещенные со всех сторон яркими лампами, застывали в волнении… Здесь же на этой сцене я выступала в коротеньком детском спектакле в роли мальчишки (не помню ни названия, ни персонажей). И, кажется, на этой же сцене, когда была первоклассницей, исполняла со старшими украинский танец: меня в костюме и венке с лентами и в красных матерчатых сапожках выкатывали в тележке, я выпрыгивала и танцевала со всеми, а потом в конце танца мальчики поднимали меня, и я стояла во весь рост у них на раскрытых ладонях, и все это действо сопровождалось аплодисментами…
Здесь же в году 1968 или 1969-м я была на концерте еще малоизвестного тогда Вольфа Мессинга, невысокого роста, худощавого, но широкого в плечах и какого-то кряжистого человека в черном костюме. Я его очень хорошо рассмотрела, так как он спускался со сцены и ходил между рядами в проходе, а я сидела как раз в крайнем кресле. Тогда он воспринимался мною, да и всеми другими как обыкновенный фокусник, сейчас это человек – загадка.