ДАртаньян и Железная Маска книга 2 - часть 19

Глава XXVIII. Европа в огне войны

Ко времени, когда друзья прибыли во Францию на корабле «Грифон», ситуация в Европе была такова. Основными противниками в этом противостоянии были Людовик XIV и Вильгельм Оранский. Наша армия уже захватила Лотарингию, а герцога Карла Лотарингского Король объявил вне закона. Австрия, несмотря на попытки Вильгельма привлечь её на свою сторону, оставалась в стороне от этого конфликта, в большей степени занимаясь решением своих проблем с Османской империей, которая с поощрения Людовика, предприняла на неё поход. И хотя Вильгельму удалось вовлечь в свой союз некоторые мелкие германские княжества, в результате чего в целом вся германская Империя объявила нам войну, всё же наш успех на Рейне и дальше был настолько заметным, что Голландию охватила паника. Гений полководца виконта де Тюренна сказался в этой войне чрезвычайно ярко. Армии под его руководством заняли бранденбургские города. Герцогство Клевское, таким образом, было практически покорено, подступы к Соединённым Провинциям оголились, капитулировали Эммерих, Везель, Райнберг.
Миллионы, потраченные Людовиком для заключения союза с Карлом II, не пропали понапрасну, поскольку совместный англо-французский флот атаковал эскадру под руководством адмирала Рюйтера, пошатнув голландское превосходство на море. Людовик предложил Вильгельму мир, который был отвергнут. Вдохновлённый успехами на Рейне, принц Конде предложил тут же напасть на Голландию, однако остальные полководцы не поддержали этот план. Осторожный Лувуа предложил воздержаться от активной оккупации Голландии, зная горячность и решительность, с которой голландцы продолжали ожесточённое сопротивление даже в совершенно безвыходном положении. Вскоре Франции пришлось усиливать армию на Рейне, поскольку курфюрст Бранденбургский решил поддержать Голландию активными действиями на западе со своим двадцатитысячным отрядом, который он направил в Вестфалию. Таким образом, Франция не могла направить все свои войска на Амстердам, как и не могла отправить туда своего лучшего полководца, Тюренна. Виконту пришлось сдерживать курфюрста и его союзников на Рейне. Людовик возвратился в Париж, войну в Голландии вёл, в основном, только маршал де Люксембург.
Арамис через свои источники информации узнал о ситуации в целом, а также о местопребывании Людовика, из чего следовало, что друзьям следует направиться в Париж. Действительно, если Филипп перемещался по своей воле, а не по принуждению каких-либо третьих лиц, все его интересы должны были быть сосредоточены в Париже.
Пока наши герои скачут в Париж, расскажем, что же всё-таки случилось с Филиппом.

Глава XXIX. Филипп вдали от Франции

За те два года, которые Филипп провёл вдали от Франции в статусе почётного гостя или, скорее, почётного пленника гостеприимного д’Артаньяна, предоставившего всем просторные комнаты в своём доме в Монквиле, Филипп много читал и много размышлял. В доме была отличная библиотека, частично оставшаяся от его прежнего хозяина генерала Монка, частично пополненная стараниями нового хозяина д’Артаньяна. Кроме того, по просьбе Филиппа выписывались новые книги, главным образом, по дипломатии, военному искусству, философии, экономике, политике. Д’Артаньян и его друзья рассудили, что Филипп по праву может претендовать на королевский трон Франции, и хотя судьба лишила его этой доли, он имеет право получить соответствующее образование, или, точнее, самообразование. Друзья не исключали, что при очередном повороте колеса Фортуны Филипп может вновь занять место своего брата, хотя, разумеется, они не планировали участвовать в операции по замене Короля. Они убедились, что у судьбы есть свои законы, и, поскольку они не располагали ни правом решать этот вопрос, ни достаточными аргументами для выбора, кроме тех, которые сыграли решающую роль два года назад, они предпочли довериться судьбе, но быть готовыми к любому повороту. Единственное, чего они, разумеется, не могли бы допустить, это открытого противостояния двух братьев, что неминуемо привело бы к гражданской войне, а, следовательно, к огромному количеству жертв среди их соотечественников.
Размышления Филиппа блуждали среди различных возможностей, которые могли реализоваться по прихоти судьбы. Больше всего он опасался снова стать узником в железной маске. Он не раз думал о том, что предпочёл бы смерть такой ситуации. С другой стороны, он был благодарен судьбе за возможность испытать на себе жизнь в роли Короля Франции, пусть и недолго. И хотя теперь он совершенно точно знал, чего он оказался лишенным вследствие прихоти судьбы или, точнее, причудливой политической воли великого кардинала Ришельё, он не раскаивался в этом опыте, а, напротив, считал, что это намного лучше, чем не знать своего происхождения, не знать своих прав и всю жизнь томиться в заключении, даже не догадываясь, в чём его вина, и почему ему одному выпала столь злая доля. Теперь же он понимал, что соображения высшей целесообразности могут иметь значение больше, чем права и желания одного человека, даже если этот человек имеет право на величайшую корону Европы.
Мушкетёры не раз говорили Филиппу о возможности интриг со стороны тех, кто случайно проникнет в Великую тайну, и он решил для себя, что скорее погибнет или согласится на вечное заключение, чем станет игрушкой в руках политических интриганов любых мастей. Впрочем, заключение в тюрьме ему теперь казалось далёким и почти нереальным воспоминанием, настолько он привык к той относительно небольшой свободе, которая, тем не менее, ни в какое сравнение не шла с заключением в крепости Пиньероль.
Как правило, Филипп спокойно наслаждался чтением, беседами со своими охранниками, старающимися быть столь деликатными, сколь это возможно, отрываясь от этих занятий лишь для еды, сна и прочих надобностей, а также для того, чтобы взглянуть на чудесный природный пейзаж, открывающийся перед ним со всех сторон. Созерцание природы отвлекало его от всех житейских проблем и успокаивало его. Можно было бы сказать, что Филипп был почти счастлив и почти ни к чему не стремился, если бы не то одиночество, которое он испытывал даже находясь в обществе столь благородных дворян, как д’Артаньян, граф де Ла Фер, барон дю Валон и изредка приезжавший к ним герцог д’Аламеда. Наблюдая за развивающимися отношениями между капитаном и Сюзанной Кампредон, а также между бароном и Агнессой Кэмпбэлл, тётушкой мисс Грефтон, которая уже стала мадам де Бражелон или мисс Батс, он думал о себе, как о человеке, которому судьба дозволила лишь на краткий миг прикоснуться к истинной любви.
Несмотря на то, что, играя роль Короля Франции, он мог обладать почти любой придворной красавицей, и почти это делал, в его сердце осталась лишь одна женщина, сестра графа де Гиша, дочь маршала Антуана III де Грамона, Катерина Шарлотта де Грамон, герцогиня Монако. Она была замужем, она была чужой женщиной, но Филипп чувствовал, что её душа принадлежит ему. Все те восемь месяцев, когда он занимал французский трон, он неизменно помнил о ней, и почти всё это время он посвятил тому, чтобы сблизиться с ней как можно сильней. Герцог Монако вынужден был отступить под натиском такого чрезвычайного внимания со стороны Короля к его супруге и благоразумно удалился в своё герцогство. Между Филиппом и Шарлоттой никогда не заходил разговор об этом человеке, как будто бы его вовсе и не было на свете. Филипп привык считать Шарлотту своей, за что мы просим, впрочем, не осуждать его, поскольку для того, чтобы его судить, надо для начала побывать на его месте, то есть на месте человека, который ничего никогда не мог считать своим, кроме собственных воспоминаний и мечтаний. Даже те предметы, которые окружали его в его заточении, могли быть изъяты у него в любое время навсегда и без объяснения причин таких действий, поэтому сама жизнь приучила его дорожить сегодняшним днём, сегодняшним мгновением, и считать своим всё, до чего сегодня можешь дотянуться, вне зависимости от того, будет ли это твоим завтра, а также вне зависимости от того, кому данный предмет принадлежит по праву собственности. Таким образом, если сегодня Шарлотта отвечала ему взаимностью, пусть даже самой сдержанной и скромной, значит, сегодня она принадлежала ему, а что будет завтра, с этим пусть разбирается завтрашний день.
В день нападения злоумышленников Филипп также сидел на скамье, разделяя своё время между чтением и созерцанием природы. Бандиты появились так неожиданно, что он, не успев оказать какое-либо сопротивление, оказался связанным и перенесённым словно тюк на одного из коней. Очевидно, что пираты заблаговременно сговорились с двумя английскими слугами, нанятыми для разных надобностей. Филипп услышал два выстрела и увидел, как упал Базен, он пытался протестовать, но во рту у него был отвратительный кляп, поэтому никаких звуков, кроме сдавленного мычания, он не мог бы произнести. Также он увидел, что преступники зажгли прекрасный дом капитана и конюшню. Он пожалел о великолепной библиотеке, которой предстояло погибнуть в огне, но, вспомнив о Базене, огорчился ещё больше.
Затем злоумышленники дополнительно унизили его тем, что надели ему на голову тряпичный мешок, через который, впрочем, можно было дышать, но который не позволял ничего видеть, а в довершение ко всем несчастьям был сделан из грубой холстины, поэтому доставлял неприятные ощущения раздражения и покалывания нежной аристократической коже принца.
Не в силах сопротивляться, Филипп уступил на время своей судьбе, дав себе обещание при первом же удобном случае сбежать, либо позволить убить себя, чтобы не стать игрушкой в руках политических авантюристов, кем бы они ни были.
По прибытии в Эдинбург принца поместили в какую-то келью или тюрьму, где с его головы сняли мешок.
— Кем бы вы ни были, сударь, ваша жизнь в безопасности, — сказал ему человек со злобным лицом, по-видимому, голландец. — В наших планах всего лишь получение выкупа за вас, но не скрою, что выкуп будет большим, поэтому мы отдадим вас тем, кто заплатит дороже. Если выкуп не даст никто, тогда мы подумаем, как вас использовать. Уверен, мы найдём вам отличное применение! А теперь можете расслабиться и отдохнуть, скоро вам подадут ужин. Здесь есть постель и кое-какое постельное бельё, лучшего я вам не предложу, поскольку у нас мало людей, а вас нам необходимо стеречь как можно лучше. Эта келья вполне сгодится для наших целей. Не пытайтесь отсюда убежать, так как это невозможно.
Филипп был столь возмущён, что не стал отвечать на эти наглые речи, что, впрочем, никак не тронуло чёрствое сердце его нового тюремщика.
Филипп в отчаянии бросился на койку и закрыл глаза, уходя в собственные мысли.
«Как я и опасался, меня хотят сделать разменной картой в чьей-то чужой игре! — сокрушённо подумал Филипп. — Для меня это неприемлемо. Решено, при первой возможности я буду искать смерти. Лучше всего, если меня застрелят при попытке к бегству!»
Как истинный католик, Филипп отвергал самоубийство. Он дал себе обещание держаться как можно более высокомерно, стараться избегать общения со своими тюремщиками и придавать себе равнодушный вид, что бы ни происходило рядом.
«Кто бы ни открыл эти двери, я не двинусь с места, — думал он. — Если они захотят, чтобы я оказался в другом месте, это их проблема, а не моя. Если же они начнут меня пытать, постараюсь быть стойким, а если убьют, я с достоинством приму свою судьбу!»
Наступили сумерки, вслед за ними пришла глубокая ночь, Филипп не спал и не делал никаких движений, стараясь отрешиться от земного существования.
После того, как установилась ночь, Филипп вдруг услышал, что засов на его двери осторожно открывается.
Вопреки тому, что Филипп намеревался не реагировать ни на что, он вдруг подумал, что так осторожно открывать засов могут лишь враги его похитителей, следовательно, ситуация заслуживает его внимания. Он подумал, что, быть может, д’Артаньян и его друзья пришли ему на выручку?
Дверь раскрылась, и Филипп в свете мигающей свечи увидел то лицо, которое он меньше всего ожидал увидеть здесь и сейчас.

   (Продолжение следует)